Тревога в Арктике

Пушки на палубе «Дежнева»

Вокруг басовито гудят пароходы, завывают сирены. Очередная воздушная тревога застает нас в морском порту. По палубе «Дежнева» грохочет топот множества ног. Проходит минута, другая... и все стихает.

Мой боевой пост на мостике, у руля. Доложив о готовности, оглядываюсь вокруг. Особенно хорошо видны носовые орудия. Чехлы с них сброшены, стволы подняты вверх. Наводчики держат на прицеле фашистского воздушного разведчика, плавно кружащего над Кольским заливом. Орудия молчат — дистанция до самолета слишком велика.

Разведчик, высмотрев что надо, скрывается за сопками западного берега залива. Мы уже знаем, что теперь-то и надо смотреть в оба: жди бомбардировщиков. Корабль снимается с якоря, чтобы не быть для них неподвижной мишенью.

«Юнкерсы» атакуют Мурманский порт с разных сторон — так называемый «звездный» налет. То один, то другой бомбардировщик нацеливается на «Дежнева». Он меняет ход, делает резкие повороты. Едва успеваю выполнять команды, подаваемые на руль. Приходится быть [4] очень внимательным: в грохоте боя не все команды отчетливо слышны. Теперь стреляют не только пушки корабля, но и зенитные пулеметы, установленные на мостике.

Мне по-прежнему хорошо видно все, что делается в носовых секторах «Дежнева». Вот один «юнкерс» невдалеке развернулся и со снижением идет на корабль, сверкая клетчатой пилотской кабиной. По воде, стремительно приближаясь к нам, бежит пунктирная пузыристая дорожка — бомбардировщик стреляет из пулеметов. По фашисту бьет баковая 76-миллиметровая пушка, бьет часто, яростно. Энергично взмахивает рукой и что-то кричит командир расчета Александр Алимов.

Все ближе огневая трасса от «юнкерса». Но вдруг он, словно наткнувшись на какое-то препятствие, подпрыгивает в воздухе и заваливается на левое крыло. Бомбы черными большими каплями отрываются от его фюзеляжа и падают в залив, поднимая огромные столбы воды. Скоро и сам бомбардировщик, окутанный черным дымом, врезается в воду.

Кулаки у Алимова вскинуты вверх, рот раскрыт в радостном крике. Но это продолжается лишь секунду. В следующий миг ствол орудия снова вздрагивает, посылая снаряд по новой цели. Рядом непрерывно ведет огонь по атакующим самолетам второе баковое орудие старшины 2-й статьи Александра Свиньина.

Накал боя постепенно слабеет. Отбомбившись, «юнкерсы» улетают. Наши пушки прекращают огонь. Но расчеты остаются на своих местах — ведь налет может повториться.

— Товарищи дежневцы! Расчет старшины первой статьи Алимова сбил вражеский бомбардировщик. Поздравляю экипаж с первым боевым успехом, а расчет Алимова с первой победой!

Корабельная трансляция разносит голос командира по всем боевым постам и помещениям. Хочется бежать с [5] поздравлениями к артиллеристам, но мы это сделаем потом, после отбоя тревоги. Пока же Александру Алимову крепко жмет руку его сосед и тезка старшина Свиньин. Все это произошло 17 июля 1941 года. А на другой день экипаж корабля был построен на палубе. Прибыл командир дивизиона капитан 3 ранга Н. В. Королев. Командира расчета Алимова, его подчиненных наводчика Алексея Рябова, заряжающего Семена Хомякова, трубочного Григория Золотавина комдив назвал героями дня. А потом, обратившись к нашему командиру, он сказал:

— Я вижу, Александр Семенович, что на «Дежневе» служат настоящие моряки. И будут у вас новые победы...

— Готовы к походам, товарищ капитан третьего ранга, — ответил командир. — Доверие оправдаем, честь советских моряков не посрамим!

Слушая эти слова и вполне разделяя их, я думал: «Давно ли, месяца не прошло, как мы собрались вместе. И вот уже есть экипаж, есть боевой корабль»...

...К началу войны я оказался на ремонтирующемся эскадренном миноносце Северного флота «Карл Либкнехт». Мы жили в казарме вместе с экипажами тоже стоявших в ремонте эсминцев «Грозный» и «Сокрушительный». Работали много, стараясь побыстрее ввести корабли в строй, трудились тем больше, чем тревожнее приходили вести с фронтов. И хотя понимали, что делаем нужное для флота дело, мыслями были там, где шли жестокие бои. Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из нас не брал бумагу и не писал на ней: «Прошу послать на боевые корабли»...

Вскоре дело решилось просто. Командование сочло возможным оставить на ремонтирующихся кораблях лишь небольшие группы особенно необходимых специалистов, а остальных моряков расписать по экипажам плавающих кораблей.

И вот однажды вбегает в казарму мой товарищ по «Либкнехту» Владимир Попов, потрясая над головой выписками [6] из приказов, аттестатами и другими документами:

— Держи, братва! На ледоколы!

На ледоколы? Мало кто из нас разделил энтузиазм Владимира Попова. Какие же это боевые корабли?

— Да пока они пары разведут, и война кончится, — разочарованно протянул котельный машинист Матвей Астахов. — Не о том мечтали...

Верно, мечтали мы о другом. Мы знали эсминцы, а это скорость, маневр, боевые торпеды, мощь артиллерии. Это морские бои, походы к берегам противника, постановка мин, атаки подводных лодок. А на что годны во время войны ледоколы?

«Впрочем, — рассудил я, — стоит ли раньше времени ныть? Командованию виднее, куда кого послать. Главное — ближе к морю, ближе к делу».

Вскоре, покинув изрядно надоевшую казарму, матросы и старшины с «Карла Либкнехта» направились на ледокольный пароход «Дежнев». Он предстал перед нами этакой солидной плавучей единицей с округлыми железными бортами, высокими надстройками в районе мостика, массивной круглой трубой и двумя тоже массивными мачтами. Мачты — типично пароходные, со стрелами для грузов. Ничего боевого мы на «Дежневе» не увидели — ни рубок, ни орудийных стволов, ни параванов.

У трапа нас встречает дежурный по кораблю — невысокий моряк с четырьмя узенькими нашивками на рукавах бушлата, что соответствует знакам различия мичмана. Однако подбежавший рассыльный почему-то называет дежурного лейтенантом. Когда дежурный куда-то отлучается, рассыльный поясняет нам, что невысокий моряк — это артиллерист Новиков, еще несколько дней назад он был мичманом, выпускником ленинградского училища имени Фрунзе, проходившим стажировку на североморских кораблях. Но стажировку прервала война, мичману досрочно присвоили звание лейтенанта и назначили [7] на «Дежнев». А лейтенантское обмундирование еще не получено. «Тоже, как и мы, новичок, — отметил я про себя. — Но раз есть артиллерист, значит, будет и артиллерия».

На палубе группа моряков — кто в военном обмундировании, кто в штатской одежде — занималась судовыми работами. Главный старшина приветствовал нас поднятой рукой в брезентовой рукавице:

— А, пополнение! Ждем, работы невпроворот, надо в море спешить на встречу с гросс-адмиралами!

— Это главный боцман Иван Петряев, — пояснил рассыльный, провожая нас в кубрик.

Когда разместились, всех вновь прибывших собрали на беседу.

Первым говорил командир «Дежнева» старший лейтенант Александр Семенович Гидулянов. Лицо у него простое, открытое, с веселыми серыми глазами. Позже мы узнаем, что он родился в Севастополе, что еще мальчишкой бредил о кораблях и дальних походах и, оказавшись на Севере, полюбил этот просторный, во многом загадочный край. В 1939 году он возглавил экипаж ледокольного парохода «Сибиряков» и за успешный высокоширотный ледовый поход награжден орденом «Знак Почета». Представляю, с каким интересом выслушали бы мы рассказ командира обо всем этом, если бы он захотел в первой беседе познакомить нас со своей биографией. Но говорил он о другом.

Враг наступает на всем фронте от Баренцева до Черного моря. И, судя по тому, как складывается обстановка, война предстоит не легкая и не короткая. Здесь, на Севере, фашисты стремятся захватить Мурманск и Полярный, лишить Северный флот его главной базы. На Кольском полуострове, к западу от залива, идут тяжелые бои. Флот помогает армии сдерживать натиск врага. Но Северный морской театр — это не только базы и бухты Кольского полуострова, не только Баренцево море. Это [8] и Белое, и Карское, и другие моря Ледовитого океана, это наш великий Северный морской путь, который во время войны приобретает особое значение. Вот почему мобилизован и приводится в боевую готовность весь наш арктический флот. «Дежнев» тоже призван в боевые ряды, его надо спешно вооружить, укомплектовать экипаж и отработать боевую организацию. Это сейчас самое главное. А потом будет у нас немало ответственных заданий...

Слова командира многое прояснили. Они заставили как-то по-иному взглянуть на нашу «ледокольную» службу. Выходило, что служба эта очень важная.

Пока говорил командир, нас внимательно разглядывал комиссар «Дежнева» политрук Владимир Алексеевич Малюков. Но вот и он вступил в беседу. Каждого из нас он спросил, где мы жили до службы, на каких кораблях получали специальность, где сейчас наши семьи. Особенно оживлялся он, когда какой-нибудь краснофлотец отвечал, что жил в Мурманске и плавал на торговых судах.

— Ну вот, земляки, — говорил он тогда. — Я тоже мурманчанин, работал на судоверфи, плавал на судах Рыбпрома. Теперь будем вместе воевать, отстаивать наш Мурманск, наш Северный край.

На беседе присутствовал еще один человек из командного состава — очень спокойный, аккуратно одетый моряк. Старший лейтенант Гидулянов представил его нам: это — помощник командира корабля лейтенант Сергей Александрович Кротов. До прибытия на «Дежнев» он служил на боевых кораблях, в частности командовал тральщиком «Пассат», получил боевой опыт. Лейтенант Кротов мне понравился с первого взгляда. Очень хорошо, что на таком беспокойном, я бы сказал, нервном посту, каким является пост помощника командира корабля, находится выдержанный и знающий человек.

Заключая беседу, командир сказал:

— А теперь, товарищи, за работу. Отдыхать нам некогда. [9]

По боевому расписанию «Дежнева» я оказался в отделении рулевых. Это было естественно: до войны я окончил в Ростове морской техникум, знал не только рулевое, но и штурманское дело. Принял меня под свое непосредственное командование старшина рулевых Александр Транков — отлично подготовленный для своей должности человек, до призыва плававший штурманом на рыбопромысловых судах. Он познакомил меня с товарищами по отделению. Из них наибольшее впечатление произвел краснофлотец Павел Ульянов — помор из рыбацкого поселка Долгощелье Архангельской области, расположенного в устье реки Кулой. Одет как с иголочки, подтянут, собран, этакий морской интеллигент. Оказывается, он тоже до призыва на флот получил судоводительское образование, ходил штурманом на судах Северного морского пароходства. Мне он сказал какие-то добрые слова, чем сразу расположил к себе.

Отделение рулевых входило в боевую часть I — IV (штурманскую и связи). Этим объединенным корабельным подразделением командовал младший лейтенант Андрей Анатольевич Назарьев. От него мы получили такую установку: поскольку свое дело рулевые знают, время на специальные занятия тратить экономно, а главным считать участие в общекорабельных работах.

Тяжелые и сложные это были работы, велись они почти круглосуточно. Судоремонтный завод, у причалов которого стоял «Дежнев», имел очень жесткие сроки, отпущенные на вооружение корабля. И конечно, нам приходилось помогать рабочим завода. На палубе, в носу и на корме, устанавливались четыре 76-миллиметровых орудия и четыре зенитных пушки калибром 45 миллиметров. Корма оборудовалась устройствами для сбрасывания глубинных бомб и постановки дымовых завес. На мостике готовилось место для зенитных пулеметов, ставились дальномеры и визиры, необходимые для точной артиллерийской стрельбы. Дел хватало. [10]

В эти полные напряжения дни складывался экипаж «Дежнева». И мы быстро поняли, кто чего стоит, кто на что способен.

Сутками пребывает на ногах лейтенант Кротов. С неизменной трубкой в зубах Сергей Александрович появляется то тут, то там, ровным голосом отдает приказания. Контролируя ход работ, он в то же время налаживает корабельную службу, проводит учения по борьбе с водой и огнем, отрабатывает боевые расписания.

Драгоценное качество обнаруживается у Павла Ульянова, о котором я уже упоминал, — не унывать в любой обстановке. Бывает, устанем донельзя, сон морит, а Павлу хоть бы что, отпускает острые, но необидные шутки. И глядишь — повеселели люди, вроде бы и усталости нет.

Полюбили мы также штурманского электрика Евгения Бочарова. Когда-то он собирался стать учителем, но, отслужив срочную службу на подводной лодке Тихоокеанского флота, решил не расставаться с морем и устроился штурманским электриком на одном из лучших судов торгового флота — лесовозе «Казахстан». Это судно Евгений считал — и, видимо, не без оснований — эталоном всяческого морского порядка. И нередко, столкнувшись на «Дежневе» с какой-нибудь оплошностью, он говорил:

— А вот у нас, на «Казахстане»...

И дальше следовал красочный рассказ о том, как было на «Казахстане» и как должно быть на любом порядочном судне. Поводов для таких выступлений штурманского электрика находилось немало — ведь поначалу вид нашего корабля восторгов не вызывал. Да и какой мог быть у него вид, если и на палубе, и на мостике, и во внутренних помещениях копошились рабочие завода и краснофлотцы, гремело железо, сверкали огни электросварки!

Но с каждым днем положение менялось. Встали на свои места и очистились от арсенальной смазки пушки. И тогда артиллеристы почувствовали себя артиллеристами, начали усиленно тренироваться, отрабатывая боевую [11] организацию. Особенно успешно шли тренировки в расчете Александра Карагаева, североморца со стажем, хорошо знакомого с артиллерийскими системами. Да и в людях он разбирался неплохо — недаром так придирчиво отбирал бойцов в свое подчинение. «Хорош пушкарь — хороша и пушка», — любил он повторять, видимо, где-то услышанную фразу. За двух таких хороших «пушкарей» — наводчика Василия Андреева и подносчика снарядов Файзуллу Хайрулина — Карагаев, можно сказать, выдержал бой со старшиной артиллерийской боевой части. И сейчас командир орудия учил краснофлотцев до седьмого пота, добиваясь слаженной работы расчета.

С Карагаевым соперничал командир другого расчета — старшина 2-й статьи Александр Свиньин. Оказывается, они еще до войны служили вместе в одном орудийном расчете и теперь вот на палубе «Дежнева» встретились снова. Свиньин прибыл сюда позднее нас, и я был невольным свидетелем этой встречи. Друзья обнялись, потискали друг друга, очень довольные тем, что их опять свела флотская служба. И вот теперь двое давних знакомых вели негласное соревнование за лучшие показатели в боевой выучке расчетов.

На разборах учений не раз удостаивался похвалы также и расчет Александра Алимова. Отлично работали у него и наводчик Алексей Рябов, и заряжающий Семен Хомяков, и трубочный Григорий Золотавин, и подносчики снарядов.

Каждое учение прибавляло слаженности в действия всего экипажа. И все реже звучала в устах штурманского электрика Жени Бочарова несколько поднадоевшая нам фраза: «А вот у нас, на «Казахстане»...» Не к чему стало придираться этому поборнику флотского порядка.

Словом, корабельные дела налаживались. Но жили мы не только тем, что происходило тут, на борту «Дежнева».

Перед обедом, как обычно, мы собрались в кубрике на политинформацию. Неутешительные вести сообщал нам [12] о положении на фронтах политрук Малюков. Наши войска всюду отступают, ведя упорные бои. И под Мурманском опасность обострилась — жмут и жмут войска фашистского генерала Дитла. К тому же у врага превосходство в воздухе. Это мы и сами чувствуем, видя, как горит Мурманск от неприятельских бомб. А у многих членов экипажа в городе остались семьи...

Молча слушали мы своего комиссара, а что у каждого на душе — не рассказать. И после политинформации несколько человек, не сговариваясь, написали рапорты с просьбой послать их на фронт — все уже знали, что неподалеку от Мурманска, в Росте, формируются отряды морской пехоты. Среди подавших рапорты оказалось немало артиллеристов: Гурген Тонунц, Василий Скребцов, Василий Шиляев, Александр Алимов... Командиру артиллерийской боевой части лейтенанту Новикову полагалось бы отговаривать подчиненных от их намерения — ведь некому будет обслуживать пушки на корабле. Но лейтенант рапорты принимал молча, углубленный в какие-то свои мысли. Вскоре выяснилось, что он и сам просится в морскую пехоту.

Командир и комиссар созвали собрание экипажа. Выступая на нем, старший лейтенант Гидулянов сказал, что ему вполне понятны чувства тех, кто хочет бить врага на сухопутном фронте. Там фашист на виду, его можно достать пулей, заколоть штыком... Но по всем рапортам дается отказ. У нас другая боевая задача, и ее следует хорошо выполнять, подчиняясь законам воинской дисциплины. Еще несколько дней, и мы окончательно оторвемся от заводского причала.

...И вот прошли эти несколько дней и наступило 17 июля 1941 года. И был тот бой с фашистскими самолетами, во время которого огнем орудия Александра Алимова оказался пораженным вражеский бомбардировщик, и мы услышали слова о том, что на «Дежневе» служат настоящие моряки. [13]

Ну что ж, не зря трудились, не зря недосыпали. И может быть, не без дальнего прицела командир дивизиона пожелал нам новых побед.

Под боевым флагом

Новая боевая удача придет к «Дежневу» через четыре дня. Потом, спустя три недели, на боевой счет наших артиллеристов будет записана очередная победа. Так появятся еще две заметные вехи в истории экипажа.

Но прежде чем рассказать об этом, я вернусь немного назад — к тому очень важному дню, который в истории «Дежнева» остался как большой корабельный праздник.

Наступление этого дня, 5 июля 1941 года, трудно было определить по солнцу: летом оно не заходит над Кольским заливом. После завтрака и тщательной приборки слышим команду вахтенного командира капитана интендантской службы Бориса Ануфриевского:

— Приготовиться к торжественному подъему Военно-морского флага!

Моряки выходят из кубриков и группируются на юте и спардеке — местах построения по сигналу «большой сбор». Все одеты по-парадному: в отглаженную форму так называемого первого срока. И когда линия строя вытягивается на палубе, я с удивлением замечаю, что мы все как будто подравнялись в возрасте. Подтянут и выглядит молодцом старейший в экипаже краснофлотец санитар Андрей Кубряков, и вроде бы стал взрослее самый молодой краснофлотец артиллерист Алексей Гапонов. Нас породнил корабль, объединили опасности, общая тревога за судьбу Родины.

В строю 9 коммунистов, 62 комсомольца. Есть награжденные орденами и медалями за трудовой героизм. Есть моряки, уже испытанные огнем войны, но есть и те, для кого военная служба только начинается. А все вместе мы [14] составляем экипаж, готовый действовать в бою как единое целое.

Зачитывается приказ командующего Северным флотом. Приказом определено, что наш «Дежнев» отныне называется сторожевым кораблем с бортовым номером «19» и что он вступает в строй действующих боевых кораблей флота. СКР-19 — так будет именоваться он в официальных документах.

Затем наступает особо волнующая, торжественная минута. Над палубой, над строем экипажа раздается:

— Флаг поднять!

В полной тишине медленно плывет вверх по флагштоку бело-голубое полотнище с красной звездой, серпом и молотом. Наши взоры прикованы к флагу, который отныне осеняет корабль. Над кораблем поднято боевое Знамя, зовущее к выполнению воинского долга, к защите социалистических завоеваний, к соблюдению морской чести.

Здесь же, на палубе, моряки, недавно призванные на флотскую службу, принимают присягу. Они выходят из строя, становятся лицом к корабельному Знамени и произносят проникновенные слова о честности, храбрости, дисциплине и бдительности, о готовности защищать Родину мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни.

Идет война, и эти слова звучат не отвлеченно, а во всей своей суровой действительности. Стоя на палубе, мы видим бурые столбы дыма, поднимающиеся над Мурманском. Враг неподалеку, Родина в опасности. Мы клянемся бить врага до полной нашей победы.

Итак, боевой корабль СКР-19 в строю. Он родился сегодня. И то, что будет впереди, составит его ратную славу. Но у нашего корабля есть довоенное доброе имя. И это нам вовсе не безразлично. И, разумеется, не случайно штурман Андрей Анатольевич Назарьев, плавающий на «Дежневе» со времени спуска его на воду, уже многое записал в историю корабля, которую он ведет по [15] поручению комиссара, и уже многое рассказал нам в беседах.

«Севморпуть-1» — так было условно названо при закладке судно, начатое сооружаться в ноябре 1935 года на Адмиралтейском заводе в Ленинграде. Проектом длина ему определялась 100, ширина 15, а осадка около 7 метров, водоизмещение — более 7000 тонн. Судно предназначалось для долгих плаваний в Арктике, а поэтому оно должно было иметь значительные запасы топлива и воды; корпус делался с массивными ледовыми подкреплениями, ставилась мощная машина, монтировались современные средства радиосвязи.

Перед спуском судна на воду его назвали звучным именем — «Дежнев».

Он жил в XVII веке, этот отважный русский мореход Семен Иванович Дежнев. На кочах, небольших поморских суденышках, отряд Дежнева проплыл по Индигирке до Северного Ледовитого океана. Отсюда экспедиция держала путь на восток. Потребовалось несколько лет невероятных трудностей и лишений, прежде чем русские мореходы достигли своей цели. Летом 1648 года кочи Дежнева, борясь с непогодой и льдами, прошли морем из устья Колымы вдоль побережья Чукотского полуострова. При этом Дежнев и его спутники даже не подозревали, что открыли пролив, отделяющий Азию от Америки. Впоследствии этот пролив был назван именем Беринга — другого русского морехода, побывавшего здесь восемьдесят лет спустя.

Имя Дежнева увековечено на географических картах. Этим именем, в частности, называется мыс — крайняя северо-восточная оконечность Чукотского полуострова. Здесь мореходу поставлен памятник-маяк. Памятник сооружен и на родине Семена Дежнева — в Великом Устюге.

На ходовых испытаниях «Дежнев» развил скорость около 13 узлов. Это не так уж много даже для мирного [16] тихохода. Тем не менее, появившись на северных морских путях, он выполнял, и при том весьма добросовестно, важную работу — ходил и ходил из рейса в рейс по чистой воде и во льдах, доставляя грузы и людей на дальние арктические точки, на мысы и острова. Случалось ему выручать застрявшие во льдах транспорты, бывало, что и сам оказывался в ледовом плену.

Через три года таких плаваний арктического труженика собирались поставить в ремонт. Но тут грянула война, и ремонтные работы приняли иной оборот...

Мы сами превратили пароход в боевой корабль и начинаем любить его моряцкой любовью, понимая, что с ним у нас теперь одна судьба.

Так вот какие чувства испытали мы в тот день, когда над СКР-19 взвился Военно-морской флаг. Время покажет, что наш экипаж с честью пронесет этот флаг через все испытания войны и останется до конца верным своей воинской клятве. А пока был Кольский залив, были непрерывные боевые учения и частые, по нескольку раз в сутки, воздушные тревоги.

Очередной массированный налет фашистских самолетов на Мурманский порт пришелся на вечер 20 июля. Корабли, береговые зенитные батареи согласованно ставили перед бомбардировщиками огневые завесы. Наши истребители навязывали противнику воздушные бои. Опять все вокруг грохотало, завывало, ухало. Фашистам этот налет успеха не принес: плотный зенитный огонь сбивал их с боевого курса, бомбы падали мимо цели. Вот уже который день я замечаю — фашистские летчики осторожничают, действуют не так нахально, как прежде. Видимо, мы кое-чему их научили.

После отражения этого налета «Дежнев» встал на якорь между мысами Мишуковым и Белокаменным, маскируясь на фоне высокой сопки. На другой день стало ясно, что место якорной стоянки выбрано очень удачно. [17]

По часам — раннее утро. Команда еще спит. На мостике бодрствуют старшина сигнальщиков Андрей Лушев и пулеметчик Василий Скребцов. Оба они слышат сначала отдаленный, а затем все более приближающийся знакомый гул авиационных моторов. Однако в ясном небе ничего не видно. А гул все нарастает. Догадавшись, в чем дело, старшина 2-й статьи Лушев нажимает педаль колоколов громкого боя, поднимая экипаж по воздушной тревоге.

Люди еще бегут на свои посты, а из-за сопок выныривают бомбардировщики. Враг применяет новый прием — подходит к цели на низкой высоте, прячась за скалистыми горами, чтобы внезапно напасть на корабли.

Один бомбардировщик неожиданно выскакивает из-за той скалы, под которой стоит наш корабль. Самолет точнехонько идет на «Дежнева».

— Стреляй, Скребцов! — кричит Лушев, продолжая нажимать педаль колоколов громкого боя.

Скребцов, плотно прижавшись к рукояткам пулемета, держит самолет в прицеле. Хладнокровный парень, он уже все взвесил, все оценил. Фашистский летчик не видит корабль, стоящий в тени скалы, и не надо раньше времени обнаруживать себя. Вот подойдет поближе — тогда...

Самолет с ревом проносится над мачтами нашего корабля. И Скребцов, которому видна даже голова фашистского летчика за стеклом кабины, длинной очередью зажигательных пуль прошивает бомбардировщик от носа до хвоста. «Юнкерс», задымив, продолжает лететь тем же курсом и, врезавшись в противоположный берег залива, взрывается на собственных бомбах.

Молодец Василий Скребцов! Мы все радуемся тому, что на счету корабля появляется второй сбитый фашистский самолет, и горячо поздравляем пулеметчика. Стеснительный, не привыкший быть в центре внимания, он смущенно говорит: [18]

— Я — что, это ведь Лушев услышал самолеты, он указал, откуда летят. А я только стрелял...

К обеду в столовой команды вывешивается боевой листок с описанием победы Скребцова в схватке с «юнкерсом» и с соответствующим выразительным рисунком. И опять Скребцов говорит:

— Зачем это, почему меня одного?

Сколько я его помню, всегда он оставался таким вот скромным, хорошо делающим свое дело моряком и в обычной обстановке, и в минуту опасности.

А вражеские налеты продолжаются, и один из них, как мною сказано выше, приносит «Дежневу» третью победу. Но та победа омрачается горечью потери...

Это происходит 13 августа. Корабль стоит ошвартованным у пирса и отражает очередной налет вражеских бомбардировщиков, не имея возможности уклоняться от бомб. Я стою на мостике у руля, все вижу и нервничаю оттого, что ничем не могу помочь своим товарищам, стреляющим из пушек и пулеметов.

Появившись из низких облаков, затянувших небо к вечеру, «юнкерсы» группой пошли на «Дежнева», считая, видимо, что неподвижный корабль станет их легкой добычей. Но наши орудия в готовности. ft тому моменту, когда бомбардировщики начали выход на боевой курс, по ним прицельно бьют все наши пушки. Частые, звонкие выстрелы сорокапяток резко отдаются в ушах, чуть басовитее и реже «говорит» главный калибр, строчат пулеметы.

Один «юнкерс» прорывается сквозь огневую завесу, пикирует. От него отделяются бомбы. Кажется, они нацелены точно на мостин. Близко грохает мощный взрыв, свистят осколки. Пушки не смолкают. Вижу, что выходящий из пике бомбардировщик находится под огнем орудия, которым командует старшина 2-й статьи Алексей Гущин. Самолет кренится и, не набрав высоту, врезается [19] в каменистую сопку, совсем недалеко от причала. Там поднимается столб черного дыма.

Грохот боя понемногу стихает. И тогда мы получаем возможность получше разобраться в происшедшем. Самолет сбит. Но одна из сброшенных им бомб наделала дел — она разорвалась у основания деревянного пирса рядом с кораблем. Вместе с осколками на палубу и надстройки «Дежнева» летели камни и бревна. Сила взрыва была столь велика, что бревна забросило даже на ходовой мостик.

У артиллеристов тяжело ранены два краснофлотца — наводчик Алексей Рябов и заряжающий Семен Хомяков. Их отправили в госпиталь. На мостике ранен командир планшетного расчета Николай Русанов и контужен интендант корабля Борис Ануфриевский, помогавший командиру артиллерийской боевой части управлять огнем.

Из госпиталя вскоре пришло печальное сообщение: Рябов и Хомяков скончались от ран. Эта весть болью отзывается в наших сердцах. Первая, непривычная для нас потеря, и нам особенно трудно с ней смириться, хотя разумом понимаем, что на войне без этого не бывает. Особенно тяжело переживает утрату старшина 1-й статьи Александр Алимов. Погибшие краснофлотцы — из его расчета. Недолго знал их старшина, но успел полюбить и того и другого, полюбить за их умение трудиться, за честность и храбрость. И Алексей Рябов, до войны плававший на рыболовном траулере, и Семен Хомяков, призванный на флот из колхозного села Кировской области, показали себя в орудийном расчете старательными краснофлотцами, не жалевшими сил для тренировок. Еще и месяца не прошло, как их поздравляли с первым сбитым фашистским самолетом. И вот нет этих славных парней...

Гибель двух артиллеристов делает на какое-то время более молчаливыми краснофлотцев и старшин. Как-то острее воспринимается то, что принесла война: и пожары в Мурманске, и оставление городов нашими отступающими [20] войсками. Многие моряки к тому же тревожатся за судьбы родных и близких.

— Скорее бы в море! — все чаще слышу я от своих товарищей.

И словно чувствуя настроение команды, командир корабля на разборе очередных занятий и тренировок сказал:

— Ну что ж, товарищи, дела с обучением идут неплохо. Экипаж, как говорится на флоте, отработан. Свою боевую готовность мы не раз проверили во время воздушных тревог. Но враг не только в воздухе, но и по морю ходит. Начинаем подготовку к нашему первому боевому походу...

В тот же вечер СКР-19 стал пополнять все запасы, необходимые для плавания.

Первый поход

Экипаж занят предпоходным хлопотами. Командир нашей боевой части Назарьев обходит боевые посты, проверяет работу, выполненную штурманскими электриками, рулевыми, связистами. Обычно веселый, улыбчивый, сегодня Андрей Анатольевич выглядит не похожим на себя. Вид у него хмурый, проверку производит молча и, если обнаруживает какой-то недостаток, указывает на него пальцем, не говоря ни слова. Мы терялись в догадках — что случилось со штурманом?

Закончив проверку, Назарьев ушел в свою каюту. Вскоре через рассыльного мне было передано приказание явиться к нему.

Как оказалось, штурман вызвал меня для того, чтобы распорядиться насчет периодичности метеонаблюдений. Он сказал, чтобы эти наблюдения я проводил каждый час и докладывал ему о результатах. Перед младшим лейтенантом лежала фотография и, окончив разговор со мной, он взял ее, намереваясь, видимо, положить в ящик стола. На фотографии я увидел красивую молодую женщину, [21] стоящую под руку с высоким и тоже красивым мужчиной, и крохотного мальчика, сидящего впереди них на стульчике с длинными ножками. Догадываясь, что это имеет какое-то отношение к сегодняшнему настроению штурмана, я осмелился спросить:

— У вас кто-нибудь погиб, товарищ младший лейтенант?

— Погиб мой дом, — ответил он. — Разбомбили. Вот все, что я нашел на месте пожарища.

Отодвинув ящик стола, он показал мне оплавленные в огне безделушки.

— Нет дома, где я родился и вырос, остаются одни воспоминания, — продолжал Назарьев. — А на фотографии — мои родители и я сам. Хорошо, что успел маму эвакуировать...

Я знал, что штурман — коренной мурманский житель. Его отец приехал сюда еще в дореволюционные годы и был первым капитаном Мурманского порта. Когда он умер, сын твердо решил идти по его стопам — по моряцкой линии. Слушая рассказ Андрея Анатольевича, я искренне ему сочувствовал. Не так это просто — потерять любимое с детства пристанище...

Когда я уже выходил из каюты, младший лейтенант, как бы отсекая все личное, еще раз повторил:

— За погодой следите получше. Нам немаловажно, будет она союзником или врагом...

Ночью, если можно назвать таковой светлую августовскую ночь в Мурманске, экипаж был разбужен сигналом аврала.

— По местам стоять, со швартовов сниматься! — раздается по всему кораблю долгожданная команда.

Приготовить пост управления рулем и доложить об этом командиру боевой части — дело минутное. С высоты мостика наблюдаю, как споро действует боцманская команда, отдавая и убирая швартовы. И вот корабль, отделившись от причала, разворачивается, нацеливается [22] форштевнем на выход в море. Тотчас же играется боевая тревога.

— Держать в кильватер СКР-восемнадцать.

Эта команда относится ко мне. Повторив, или, говоря по-морскому, отрепетовав ее, держу руль так, чтобы нос «Дежнева» смотрел на корму впереди идущего корабля. А впереди идущий — это «Литке», хорошо известный в стране арктический пароход. Он, как и «Дежнев», с началом войны мобилизован в состав Военно-Морского Флота и сейчас называется СКР-18. На его мачте развевается брейд-вымпел командира дивизиона сторожевых кораблей, и, стало быть, для нас он — флагманский корабль.

Плавание по Кольскому заливу проходит спокойно. Но чем ближе к открытому морю, тем чувствительнее становится волна. Ее разводит усиливающийся северный ветер.

Мы знаем, что где-то здесь 10 августа разыгралась одна из трагедий войны. Сторожевой корабль «Туман» нес дозор и ему пришлось вступить в бой с тремя неожиданно появившимися тут вражескими эсминцами. Силы были явно не равными, поскольку «Туман», бывший рыболовный траулер, имел на вооружении лишь две 45-миллиметровые пушки. Вражеские снаряды буквально изрешетили его, погибли многие члены экипажа, в том числе командир и комиссар. Корабль тонул, но артиллеристы продолжали до конца, до последней возможности стрелять из единственного уцелевшего носового орудия. «Туман» ушел под воду, не спустив перед врагом своего боевого флага.

У нас на корабле я слышал много разговоров о «Тумане», о тех героях, которые погибли на нем и которые спаслись (а спаслась, сойдя в шлюпки, большая часть экипажа). Для нас они служат примером стойкости и мужества. Но в то же время случай с «Туманом» учит бдительности: в любом плавании жди нападения врага.

На выходе из залива кладем право руля, направляясь [23] в Кильдинскую салму — неширокий пролив между материком и островом Кильдин. Так ходят все корабли и суда, если им предстоит путь на восток вблизи берегов Кольского полуострова. А именно такой путь нам и определен — после съемки со швартовов всему экипажу объявлено, что мы идем в Белое море, в Архангельск. Всего-то 450 миль — пустяк для обычного времени. Но время сейчас военное.

Слева проплывают крутые мрачные скалы Кильдина, повитые ватными клочьями тумана.

Кильдин остается позади. Теперь слева от нас темной массой стоит полоса тумана, который держится недалеко от берега, но не подходит к нему вплотную. А берег справа, и на нем то тут, то там в расщелинах скал рафинадом поблескивает снег.

— Самолет, справа сто шестьдесят!.. — громко кричит сигнальщик.

Самолет фашистский. Он держится за пределами дальности огня корабельных орудий. По всему видать — разведчик.

На флагмане поднимается сигнал: «Приготовиться к повороту». Вслед за тем «Литке» и «Дежнев» круто берут влево, уходя от берега в полосу тумана. Это понятно. Раз летает разведчик, значит, возможно появление бомбардировщиков или кораблей врага. А в тумане пусть ищут.

Нас плотно укутывает серая сырая мгла. Корма впереди идущего «Литке» расплывается неясным пятном. И палуба, и надстройки, и мачты — все блестит от влаги. Сырость лезет за воротник, одежда набухает, становится тяжелой. Неприятно.

Многочасовое плавание в тумане кончается лишь тогда, когда корабли, достигнув горла Белого моря, круто поворачивают на юг, а затем и на юго-запад. Здесь опасностей меньше, и экипажу объявляется готовность номер два — часть людей может отойти от боевых постов, сбросить напряжение, отдохнуть. Но отдых [24] очень короток. Моряки, свободные от вахты, приступают к занятиям и тренировкам.

На станке заряжания, установленном на палубе в носовой части корабля, тренируются артиллеристы. С мостика я хорошо вижу этот станок — неказистое металлическое сооружение, на котором расчеты отрабатывают свои действия. Мелькает в руках у подносчиков болванка-снаряд, она вталкивается в «зарядное отделение», производится «выстрел». Темп стрельбы усиливается, болванки все быстрее летают по кругу, переходя из рук в руки. Расчеты меняются у станка. Для тех, кто уложился в норматив, главный старшина Быков говорит:

— Кончай тренировку, начать уход за материальной частью!

Другим, чья работа ему не нравится, старшина командует:

— Продолжить тренировку! Усилить темп!

Жарко ребятам, мокрые тельняшки прилипают к спинам. Но ведь без упорного труда не приобрести боевого мастерства.

Глядя на артиллеристов, на их потные спины, я невольно думаю о двух своих товарищах по эсминцу «Карл Либкнехт» — котельных машинистах Матвее Астахове и Николае Волчке. У них первая ходовая вахта на «Дежневе». Тоже, наверное, жарко!

Отстояв вахту у руля, спускаюсь на ют для перекура. Там вижу Матвея Астахова — уставшего, с осунувшимся лицом. Иронически посмеиваясь над самим собой, он рассказывает о приключениях за первые походные сутки.

Собираясь на вахту, Астахов и Волчек оделись так, как привыкли одеваться на эсминце: рабочее платье, бушлат, бескозырка. В котельном отделении эсминца чисто и бывает даже прохладно от сильной вентиляции. А тут, лишь ступив на верхние решетки отделения, они поняли, что совершили ошибку. На них дохнуло жаром, а внизу, у [25] котельных топок, двигались полураздетые потные люди, вымазанные в черной угольной пыли.

— Смена пришла! — крикнул оттуда старшина 2-й статьи Павел Фоменко. — Подавай шлак к эжектору, будем вахту сдавать! — И, обращаясь уже к Астахову и Волчку, сказал: — Бегите наверх, наденьте комбинезоны. До смены еще десять минут — успеете.

Когда два друга вернулись в котельное отделение, здесь уже хозяйничал Иван Колесов, принявший обязанности старшины вахты. Небольшого роста, мускулистый, он легко справлялся с тяжелым кочегарным инструментом и вообще держался очень уверенно. А Матвей и Николай выдохлись после первой же чистки топок. Видя, что сноровки у них не хватает, старшина сказал:

— Смотрите, как буду делать я...

И показал, как забрасывать уголь в топку, как убирать шлак. Словами пояснял:

— Каменный уголь не одинаков, и каждый сорт своего подхода требует. Один хорошо горит в толстом слое, а другой, наоборот, в тонком. Это надо знать, иначе гореть не будет и позора не оберешься.

А молодые котельные машинисты, некогда работавшие на жидком топливе, с опаской смотрели на груды угля, подаваемые из бункеров. Уголь, во-первых, казался им совершенно одинаковым, а во-вторых, его было слишком много. За сутки на «Дежневе» угля сгорало 35 тонн. Если эту махину просто переместить из бункеров к котлам — и то какой труд! А ведь его надо умело забросать в топки, разгрести там нужным слоем, взломать ломом спекшуюся корку для лучшего горения, а потом очищать топки и все помещение от шлака. Тут уже пахнет многими десятками тонн...

Матвей прежде нередко хвалился, что специальность котельного машиниста — самая лучшая на корабле. Вспомнив об этом, говорю:

— Так как же насчет самой лучшей специальности? [26]

— Ничего! — ответил он. — Освоим, хуже других не будем!

Первый поход. Он и сравнительно недолог, и его можно назвать спокойным. Но многим из нас он запомнится надолго. Потом будут и более длительные, и более опасные походы. Но мы, как говорится, втянемся, привыкнем к трудностям, А пока эту привычку приходится приобретать, мобилизуя силы и волю.

17 августа 1941 года «Литке» и «Дежнев» вошли в коричневые воды Северной Двины и отдали якоря на городском рейде Архангельска. И здесь стало известно, что оба они передаются в новое, только что созданное соединение — Северный отряд.

В Северном отряде

«Дежнев» готовится к новому походу. Младший лейтенант Назарьев поручает нам, рулевым, оформить нужные для плавания документы, подобрать навигационные карты. Это карты морских районов Арктики. На них я теперь смотрю с особым чувством.

Вспоминаю то, о чем говорил в недавней беседе комиссар корабля Владимир Алексеевич Малюков. А говорил он об этих вот обширных и очень важных для страны арктических районах. До войны здесь создано немало полярных станций и постов, наблюдающих за погодой и льдами и обеспечивающих безопасность Северного морского пути. По этому пути с востока на запад, к району боевых действий, могут перебрасываться корабли, могут идти суда с важнейшими грузами. Кроме того, на Севере есть и свои богатства. В Нарьян-Маре и Дудинке добывается уголь. Полно леса и лесоматериалов в порту Игарке. Из Амдермы вывозится минерал, нужный для металлургической и химической промышленности. А дороги здесь только одни — морские. И если до войны они были [27] тут жизненно необходимы, то сейчас их значение еще более возросло.

Чтобы обеспечить защиту судоходства в Арктике и юго-восточной части Баренцева моря, и создан тот самый Северный отряд, в состав которого вошли «Дежнев» и «Литке». А всего в отряде было четыре сторожевых корабля, в него включили также группу полярной авиации под командованием известного полярного летчика И. П. Мазурука и четыре береговые батареи. Отряд только еще складывается, и он пока не имеет достаточных сил. Кораблей маловато. Группа авиации пока не развернута — ее нам же предстоит доставить в Амдерму на аэродром полярной авиации. Да и береговые батареи еще не установлены на свои позиции. Так что у нас, у дежневцев, дела будет много, на якоре не застоимся.

Думаю, прав комиссар. Поплаваем вволю.

...Из Архангельска «Дежнев» выходит во главе конвоя, построенного в две кильватерные колонны, В первой колонне, за нашей кормой, идут транспорты «Алдан» и «Ока». Вторую колонну составляют «Литке», транспорты «Кузнец Лесов» и «Двинолес». Охраняют конвой тральщики.

Идем довольно медленно. Не так просто управлять движущимся строем разных судов. То один, то другой транспорт ни с того, ни с сего начинает отставать, строй нарушается. Остальным приходится тоже сбавлять ход. Тщательно разработанный нашим штурманом график движения конвоя не выдерживается. Сигнальщики непрерывно семафорят на транспорты, — мол, подтянитесь, держите строй. Семафорят и оттуда, объясняя задержки. На мостике далеко не спокойная обстановка.

Атмосферу деловитости вносит капитан 1 ранга Николай Петрович Аннин. Это командир Северного отряда. Высокий, массивный, уравновешенный, он время от времени осматривает через бинокль суда конвоя, неторопливо прохаживается от одного крыла мостика к другому, поскрипывая [28] кожаным регланом и мягко ступая волчьими унтами. Ветер треплет его красивую с проседью бороду. Колоритная фигура! Голос у него ровный, спокойный:

— Вахтенный командир! Лишних сигналов не нужно.

— Штурман! Рассчитайте новое время прохождения контрольных пунктов.

И вахтенный командир, и штурман, и все другие люди на мостике сдерживают себя, в их действиях появляется нужная четкость. И вроде бы транспорты лучше идут, ровнее держат строй.

Первый раз Аннин появился на «Дежневе» в тот день, когда мы пришли из Мурманска в Архангельск. В сопровождении командира корабля он обходил боевые посты, и краснофлотцы, что называется, разинув рты, смотрели на его своеобразное лицо, на бороду, на сверкавшие над карманом его кителя боевые ордена. И конечно же, за перекуром на баке было у нас много разговоров о первом знакомстве с командиром отряда. И тогда молча слушавший товарищей машинист Геннадий Майсюк неожиданно громко вскрикнул:

— Вспомнил! Вспомнил, где я его видел! В Барселоне!

Мы повернули к нему головы. И вот что он рассказал.

Он, Генка Майсюк, живя в Белоруссии, с детства бредил морем. И после школы уехал в Одессу. Там ему повезло — стал учиться на судового машиниста и через два года уже работал на пароходе «Курск». В августе 1938 года этот пароход, минуя разные опасности на своем пути, пришел в Испанию, в Барселону. Там Геннадий впервые узнал, что такое война, что такое фашизм.

На пароход приходили бойцы республиканской Испании — почерневшие от солнца и пыли, с повязками на ранах. Фронт был у города, и эти бойцы, может быть, перед своим последним боем хотели взглянуть на наш красный флаг, на советских людей. [29]

«Курск», сдав в порту военный груз, принял на борт обездоленных войной испанских детей. Сколько в их глазах было тоски и страданий! Детей благополучно доставили в Одессу, и наша страна стала им второй родиной.

Комсомолец Майсюк сделал к берегам Испании три рейса. За эти опасные рейсы он получил орден «Знак Почета». И вот там-то, в Барселоне, он и видел Николая Петровича Аннина, советского военного моряка, помогавшего испанцам бить фашистов. Тогда он, конечно, не носил той формы, какую носит сейчас, потому-то Майсюк и не сразу вспомнил, где с ним встречался.

Рассказ машиниста заставил нас проникнуться большим уважением к командиру отряда. Это уважение стало еще более глубоким, когда мы узнали и о других чертах биографии капитана 1 ранга. Оказывается, в юности он сражался в рядах конницы Буденного, участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа в 1921 году. За Кронштадт у него — орден Красного Знамени, за Испанию — орден Ленина. И нет ничего удивительного в том, что мы считали его прямо-таки легендарной личностью.

И теперь, в походе, стоя у штурвала, я с восхищением смотрю на командира отряда. И верю — с таким командиром мы выполним любое задание.

А время тянется медленно. Вернее, очень медленно двигаемся мы по своему курсу, приравнивая скорость к самому тихоходному из транспортов. Сменилось уже много вахт, пока миновали горло Белого моря, обогнули Канин Нос. Но каждый раз, приходя на мостик после отдыха, я неизменно вижу и командира отряда, и командира корабля. У них вахта бессменная. К тому же и самая ответственная.

От Канина Носа до Югорского Шара — наиболее опасный участок пути. Радистами принято сообщение, что в южной части Баренцева моря радиоразведкой обнаружены корабли врага. Штурман аккуратно наносит данные разведки на карту. Условные значки, обозначающие подводные [30] лодки противника, располагаются почти точно на нашем генеральном курсе. И не очень-то приятно глядеть на эти значки. Аннин, постояв над картой, говорит вахтенному командиру:

— Поднимите сигнал: «Конвой находится в районе, опасном от мин и подводных лодок врага. Соблюдать установленную дистанцию, усилить наблюдение».

Приказание быстро выполняется. И я вижу, как транспорты, отчаянно дымя, подтягиваются друг к другу и весь конвой несколько увеличивает ход. На «Дежневе» наблюдатели, не отворачиваясь от ветра, неотрывно смотрят за водой и воздухом. Через час-полтора командир отряда просит повторить сигнал — в свой черный бинокль он рассмотрел, что один из транспортов вываливается из строя. Проходит еще час, и уже другому транспорту напоминают, чтобы не отставал, не отходил в сторону. Что поделаешь — у моряков торгового флота еще не выработались навыки совместного плавания.

Так, в большом напряжении, в тревоге за судьбу конвоя, идем четверо суток. Наконец вот она, бухта Варнек в южной части острова Вайгач. Здесь мы оставляем транспорты (они уже самостоятельно пойдут дальше, в Арктику) и, доложив по радио об успешном выполнении первой конвойной операции, следуем в Амдерму — полярный поселок на берегу Карского моря.

В Амдерме причалов нет, и мы бросаем якорь на рейде. Используя баркасы, начинаем выгрузку на берег имущества авиагруппы полковника И. П. Мазурука.

Надо, однако, объяснить, почему именно сюда доставлено имущество этой авиагруппы, включенной в состав Северного отряда. Я уже упоминал, что в недрах около Амдермы залегает промышленный минерал. Возникшее здесь горное предприятие нуждается в постоянном снабжении, независимом от ледового режима. Такое снабжение могло быть обеспечено только по воздуху. Поэтому рядом с поселком был построен аэродром. Еще в 1937 году [31] он приобрел всемирную известность: отсюда стартовали самолеты, высадившие отважных папанинцев на льдину в районе Северного полюса. Этот удобно расположенный, неплохо оборудованный аэродром и предназначен быть базой авиагруппы.

Закончив выгрузку, оставляем авиаторов на берегу и, ничуть не задерживаясь, следуем дальше — через Карское море в Енисейский залив, в порт Дудинку. Здесь надо взять полные трюмы угля.

В порту нас без промедления ставят к причалу, и вот уже работают стрелы, уголь сыплется в трюмы. Портовики работают без отдыха, без перекуров. С начала войны в Дудинке еще не было ни одного нашего боевого корабля, и «Дежнева» здесь принимают как посланца фронта. Погрузка закончена в рекордно короткий срок. И когда мы готовимся отдавать швартовы, на причале собирается большая толпа. Стихийно возникает митинг.

— Желаем вам, товарищи моряки, успешно бить врага, — говорит, поднявшись на импровизированную трибуну, рабочий порта Аксенов. — Со своей стороны мы все сделаем для победы, будем трудиться по-фронтовому.

От экипажа «Дежнева» выступает парторг электромеханической боевой части старшина трюмных Иван Садовничий. Он заверяет портовиков, жителей Дудинки, что дежневцы не дрогнут при встрече с врагом.

Недолог митинг, не много произносится слов, а все это волнует и напоминает о том, что советские люди, где бы они ни были, едины в своем стремлении защитить Родину.

Из Дудинки спешим к Югорскому Шару в знакомую бухту Варнек. Подгоняемые наступающей зимой, в эту бухту стягиваются ледоколы и транспорты, идущие из Арктики в западном направлении. У них остается самый опасный участок пути по южной части Баренцева моря, где есть мины и где шныряют подводные лодки врага. Поэтому дальше суда пойдут в составе конвоев под охраной [32] кораблей нашего отряда. У многих транспортов израсходованы запасы угля и воды. Мы должны поделиться с ними этими запасами.

Но не все идет по заранее намеченному плану.

Стоим на якоре в бухте Варнек, передаем уголь на один из судов. И вдруг — команда: прекратить работы, корабль экстренно изготовить к походу. Оказывается, где-то юго-западнее острова Колгуев попал в бедственное положение транспорт «Вытегра». Он ушел из бухты Варнек в составе очередного конвоя, но потерял ход, отстал от других судов и теперь находится во власти ветра и волн. Место дрейфа «Вытегры» известно лишь приблизительно: радисты транспорта молчат, чтобы не привлечь внимания вражеских подводных лодок.

На выходе из бухты «Дежнев» начинает кланяться волне. Чем дальше в открытое море, тем шторм все крепче. Волны захлестывают полубак, прокатываются по палубе. Представляю, каково-то на такой волне «Вытегре», не имеющей хода.

Мы ищем ее больше суток. Наконец в сумерках сигнальщики видят темный силуэт судна. Волны безжалостно кидают его, все более подталкивая к одной из песчаных отмелей острова Колгуев.

Надо брать «Вытегру» на буксир. Наш командир осуществляет смелый маневр: корма «Дежнева» подведена совсем близко к носу транспорта. Краснофлотец из боцманской команды Миша Балуков энергично взмахивает рукой, и бросательный конец летит на палубу «Вытегры». Зацепка есть! Остается вроде бы немногое — подать на транспорт пеньковый трос-проводник с прикрепленным к нему стальным буксирным тросом. Но людей на «Вытогре» мало. Я с мостика вижу, как матросы транспорта медленно, с натугой тянут вверх тяжелую петлю стального троса. Петля, уже почти выбранная до палубы, неожиданно плюхается в воду. Досадно!

— Боцманской команде приготовиться к переходу на [33] «Вытегру», — раздается в динамиках голос нашего командира.

«К переходу» — это так говорится. А вообще-то нашим боцманятам придется совершить опасный прыжок. Их четверо: Малыгин, Хрусталев, Балуков и Неманов. В спасательных нагрудниках поверх ватных курток, в сапогах и плотно надвинутых на головы ушанках они ждут на полубаке. Тем временем «Дежнев», описав на воде круг, подходит к «Вытегре» с подветренного борта — нос к носу. Сближение происходит медленно, оно таит в себе разные неприятности — ведь и корабль, и аварийное судно раскачиваются на волнах. Понимаю, что мне, рулевому, сейчас надо быть особенно внимательным. Боцман Петряев громко докладывает расстояние между бортами: десять, восемь, пять метров. Наконец команда:

— Пошел на «Вытегру»!

Четверо прыгают, прыгают быстро и ловко. Мы задним ходом удаляемся от «Вытегры» и маневрируем так, чтобы можно было повторить операцию с подачей буксира. Теперь, когда матросам транспорта помогают наши краснофлотцы, эта операция завершается успешно.

Взятую на буксир «Вытегру» медленно и долго тянем по штормовому морю до рейда Иоканги.

Предполагалось, что в Иоканге наш экипаж немного отдохнет. Шутка ли — «Дежнев» уже много недель в непрерывном плавании. Мы, признаться, не очень замечаем течение времени — оно само собой отсчитывается от вахты к вахте. И может быть, поэтому для нас как-то незаметно промелькнули сентябрь и октябрь и вот уже наступил ноябрь, приближается праздник 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. И мы готовимся отметить его здесь, в Иоканге, на спокойной якорной стоянке.

6 ноября на корабле произведена большая приборка. Вечером собираемся в празднично убранную столовую на торжественное собрание и на концерт художественной [34] самодеятельности. Собрание провести удалось, а концерт приходится отложить — опять срочный выход в море и опять на помощь судну, терпящему бедствие. «Привычная работа», — шутят краснофлотцы.

Выручать на сей раз приходится транспорт «Кузбасс». Он повредил во льдах винт и потерял руль. Около «Кузбасса» находится спасательное судно «Шквал», но, пытаясь помочь транспорту, оно и само лишилось руля. Так что ситуация получается необычная: вызволяем из беды транспорт и спасаем спасателя.

Снежные заряды секут по-зимнему. Тяжело наблюдателям на открытых постах. Снова серьезному испытанию подвергается боцманская команда, когда берем на буксир поврежденные суда «Кузбасс» и «Шквал». Потом «Дежнев», буксируя их, медленно ползет в направлении Иоканги.

А тот концерт, который готовился к празднику Октября, нам удается посмотреть лишь в ночь под Новый, 1942 год. Но к тому времени лаг нашего корабля отсчитает еще немало сотен миль, пройденных в суровых условиях полярной зимы, и, что самое главное, — экипаж получит много хороших вестей.

Прежде всего — это вести с фронта.

Надо ли говорить, что каждый день и каждую ночь, если она выпадала бессонной, в походах и на якорных стоянках где-нибудь у далекого арктического острова мы думали о положении на фронте и обсуждали между собой фронтовые дела. Конечно, горестно было слышать, что фашистские войска наступают на Москву, ворвались в Крым, подступили к Ленинграду. Но, право же, мы верили: соберется страна с силами и мощно ударит по врагу! Эту веру поддерживали в нас комиссар Малюков, партийная и комсомольская организации. Комиссар часто беседовал с краснофлотцами. На стоянках собирал их вместе, а в походах обходил боевые посты, приносил свежие фронтовые новости. Комментируя их, Владимир Алексеевич [35] обычно обращал внимание на корабельные дела. Он подчеркивал, что мы воюем на самом северном участке фронта и что каждое отлично выполненное нами боевое задание есть вклад в победу. Мы это понимали и все же во время одной из бесед у пулеметчика Василия Скребцова непроизвольно вырвалось:

— Эх, добраться бы до горла фрица!

— А вы уже одному фашисту шею свернули, — ответил ему комиссар, напоминая о сбитом Скребцовым самолете. — Держите в готовности ваши пушки и пулеметы — доберемся и до других фашистов...

Сообщения, доставлявшие нам несказанную радость, пошли одно за другим. Однажды прибегает ко мне краснофлотец Гурген Тонунц и с ходу кричит:

— Ростов освобожден!

Мы обнимаемся, расстроганные до слез. Я уже упоминал, что учился в Ростове, а Гурген там жил некоторое время, с этим городом у нас связано много личных воспоминаний. Снова и снова перечитываем принятую по радио сводку, в которой говорится о том, что наши войска, перейдя в контрнаступление, разгромили ростовскую группировку фашистских войск и продвинулись вперед на сто километров. И хотя тот день был пасмурный, холодный, нам казалось, что солнце сияет вовсю.

Одновременно пришло сообщение о контрударе советских войск под Тихвином. С надеждой думаем: вот оно, началось! И надежда оправдывается — приходит весть о разгроме немцев под Москвой. На корабле всеобщее ликование, из уст в уста передаются рассказы о подвигах гвардейцев генерала Панфилова, танкистов генерала Катукова, конников генерала Доватора и других героев, имена которых отныне узнала вся страна. Но дело не только в разговорах. Я замечаю, что во всем экипаже веселее идет работа. Как раз в те декабрьские дни нам выпадает один из труднейших боевых походов. Арктическая зима, полярная [36] ночь, штормы, обледенение... И никаких жалоб, никаких срывов.

В последний день декабря, закончив поход, становимся на защищенный от непогоды Иокангский рейд. Приводим себя в порядок, готовимся к встрече Нового года. В корабельной стенгазете опубликованы итоги боевой деятельности экипажа «Дежнева» за минувшие полгода. Сбито три самолета противника, в конвоях проведены по арктическим водам десятки транспортов, оказана помощь судам, терпящим бедствие. Походное время корабля составило 67 суток — более двух месяцев. Итоги вроде бы скромные, но за ними много тяжелого труда. И потому мы с хорошим настроением собираемся на новогодний концерт.

Концерт ведет мой приятель Гурген Тонунц. Это ему подходит. Высокий, тонкий, как девушка, остроумный кавказец сыплет шутками, с юмором подает очередные номера программы. А в ней — «Песня о сторожевике», написанная комиссаром Владимиром Алексеевичем Малюковым, стихи — плод собственного творчества командира зенитного орудия Павла Васенина. Вокальные, музыкальные и танцевальные способности показывают артиллеристы Алимов, Власика, боцман Петряев. Оказывается, экипаж богат талантами.

Молодцы ребята! Порадовали нас, посмешили, сделали праздничной встречу Нового года. Но, уходя с концерта в кубрик, я думаю: а что принесет нам новый год? Наверное, каждый из нас задает себе этот вопрос. И он неотделим от того, что идет суровая война...

Две батареи

У нас сменился командир артиллерийской боевой части. Вместо лейтенанта Новикова, которого перевели на другой корабль, артиллеристами теперь стал командовать лейтенант Константин Иванович Степин. От него-то мы [37] и узнали о новом боевом задании. Это было в мае 1942 года.

Как-то Степина вызвали в штаб Беломорской флотилии. Возвратившись оттуда, он прошел в каюту командира и долго оставался там. Затем созывается собрание экипажа, и Степин объясняет, какая нам предстоит работа. «Дежневу» надо взять на борт береговую батарею с ее тяжеленными 100-миллиметровыми пушками, со всей другой техникой, со всеми видами запасов, рассчитанных на годичный срок, доставить этот груз к месту назначения и там переправить на берег.

— Несколько месяцев назад, — говорит лейтенант, — эту береговую батарею, входящую в состав Северного отряда, уже пытались установить там, где ей полагается быть. Но попытка не удалась — помешали штормы и тяжелая ледовая обстановка. Мне в штабе сказали: хотя задание очень трудное, экипаж СКР-девятнадцать способен его выполнить. Приятно, что нам верят. Но подумайте: на месте выгрузки батареи причалов никто не построил. Там валуны и высокий берег. Надо многое предусмотреть и рассчитать. Каждому придется крепко поработать, потому что все будем делать силами личного состава корабля и батареи...

Я слушаю Степина и думаю о том, что нам, пожалуй, повезло с назначением нового артиллериста. Вспоминаю январь. После встречи Нового года мы покинули Иокангу и в жесточайший мороз 14 суток пробивались во льдах Белого моря к главной базе. Здесь встали на ремонт. Основные работы шли в машинном отделении, но и у артиллеристов оказалось много дел. Они улучшали палубное крепление орудий, отрабатывали более совершенную организацию стрельбы. Менялись пулеметные установки на мостике — вместо «максимов» ставились крупнокалиберные (ДШК). Тогда-то и увидели мы, на что способен молодой лейтенант-артиллерист, выпускник Ленинградского военно-морского училища имени Фрунзе. Наши «зубры» [38] артиллерийского дела старшины Карагаев, Свиньин, Алимов и мой друг командир пулеметной группы Тонунц, конечно, на первых порах как бы испытывали нового командира: идут к нему советоваться и задают вопросы посложнее, позаковыристее. Но скоро они бросили это занятие — лейтенант оказался человеком знающим. А энергии у него было на двоих — с утра на ногах, с утра в хлопотах. Когда ремонт закончился, лейтенант начал серию артиллерийских учений. И отличались они особой напряженностью, были насыщены разными сложными вводными, заставлявшими людей действовать, как в настоящем бою. Словом, уже тогда лейтенант был признан не только артиллеристами, но и всем экипажем. И сейчас, перед новым заданием, мы внимательно слушаем его, понимая, что зря он ничего не скажет.

А еще я думаю вот о чем. В январском плавании где-то посредине Белого моря к нам подошел, раскалывая толстый лед, ледокол «Сталин». За ним двигался пароход «Сорока». Мы передали им уголь, запасы которого у них кончались. В главную базу мы пришли раньше этих двух судов и здесь узнали, что в море на ледокол напал вражеский самолет. Одна бомба разорвалась в котельном отделении, причинив немало повреждений. Говорили, будто фашисты раструбили на весь мир о потоплении ледокола «Сталин». К счастью, экипаж его справился с повреждениями. Мы сами видели, как флагман северного ледокольного флота, круша тяжелый лед, входил в гавань, опровергая своим видом лживые сообщения германского радио...

Всю зиму мы стояли у причалов главной базы в относительно спокойной обстановке. А теперь снова пойдем туда, где и самолеты, и корабли врага, где опасность. Но на лицах своих товарищей, слушающих лейтенанта Степина, я вижу радость. Им туда хочется.

Задача экипажу ясна. Вскоре на причал доставляются пушки и все припасы батареи. Начинается погрузка. Как [39] всегда в таких случаях, на палубе раздается веселый голос боцмана Ивана Петряева. Кланяются стрелы, под тяжестью струнами натягиваются тросы. Помимо всего прочего, мы берем еще на борт кунгасы — неуклюжие мелкосидящие деревянные плавединицы, которыми обычно пользуются для выгрузки тяжестей на необорудованное побережье. Проходя по палубе, я слышу, как боцман, употребляя типично морские выражения, делает выговор своему подчиненному краснофлотцу Балукову за слабое крепление одного из кунгасов.

— Что делается? — вопрошает Петряев. — В море идем, а не к теще на блины!

Боцман уходит, а Балуков принимается исправлять ошибку.

— Давай помогу, — говорит ему более опытный моряк Костя Шпакович. — А то боцман у нас веселый: хвалит — улыбается, ругает — улыбается и пару нарядов может дать тоже с улыбкой...

Да, Иван Петряев строг, мимо беспорядка не пройдет. Впрочем, иначе и нельзя.

Наконец все грузы приняты и закреплены. «Дежнев» отходит от причала. К нему подстраиваются сторожевой корабль — бывший рыболовный траулер и два сторожевых катера. Это для охранения.

На море еще много льда, и пока не доберемся до чистой воды, катера будут идти у нас за кормой, а сторожевик выдвигается вперед слева. Развиваем полный ход: надо спешить, чтобы не засекла воздушная разведка врага. Правда, при всей старательности наших машинистов скорость «Дежнева» не превышает 12 узлов. Но тут уж ничего не поделаешь — предел.

Встреча с противником, воздушным и морским, наиболее вероятна на выходе из Белого моря. И здесь мы не держимся основного фарватера, а поворачиваем вправо — в пролив между островом Моржовец и материком. Для плавания этот широкий и мелководный пролив неудобен. [40] Он все еще забит льдом, навигационные знаки отсутствуют, при малейшем просчете можно сесть на мель. До войны крупные суда в этом проливе не появлялись. Но мы идем на риск в интересах маскировки своего перехода.

Рискуем, однако, не с закрытыми глазами. На мостике рядом с командиром стоит гидрограф Иван Федорович Котцов. Когда-то он изучал эти места, промерял глубины в проливе, намечал фарватеры. И сейчас он, выполняя роль лоцмана, помогает командиру выбрать правильный курс.

Поворачивая то вправо, то влево, раздвигая корпусом льды, «Дежнев» благополучно минует навигационные опасности.

На исходе вторых суток плавания подходим к тому месту, где предстоит выгрузить батарею. По чистой, свободной ото льда воде медленно двигаемся к берегу. На дне видны крупные валуны, между ними желтые вкрапления песка. Вот-вот, кажется, заденем килем о какой-нибудь валун. Мой товарищ Женя Бочаров неотрывно следит за эхолотом и громко докладывает изменение глубины. Выигрывая у моря драгоценные метры для облегчения нашей работы, командир не спешит с отдачей якоря.

Глубина уменьшается. И тогда — «стоп машина», гремит якорь-цепь. По трансляции раздается голос помощника командира Кротова:

— Кунгасы к спуску!

Мое место по расписанию на моторном катере. В его «экипаж» входит еще моторист Семен Стремилов. Наша задача — буксировка кунгасов. Но пока кунгасы нагружаются, мы отводим к берегу крепко связанные пачки бревен. Они будут выполнять роль причала.

Самая большая тяжесть — орудия. Первая из этих громадин поднимается стрелой с палубы корабля, переводится за борт и осторожно опускается на бревенчатый настил, уложенный на два спаренных кунгаса. Моторным катером тянем этот «паром» к берегу. А вот здесь уже нет [41] ни стрелы, никакого другого механизма, и все делается древним способом. Бревна используются в виде грузовых сходен. Батарейцы и дежневцы — добрая полусотня человек — впрягаются в тросовую упряжь и, пыхтя от натуги, тянут орудие на берег. Под крики «Раз-два — взяли!» преодолеваются метр за метром, причем нередко даже небольшой камень, оказывающийся на пути орудия, становится серьезным препятствием.

Несмотря ни на что, мы все-таки вытягиваем орудие в район его будущей огневой позиции. Взмокшие и усталые садимся на землю — перекур. Но ведь еще есть другие орудия и разные другие тяжести. Поэтому Сергей Александрович Кротов дает на отдых всего лишь десять минут, а затем все начинается сначала.

Трое суток мы работаем вручную. В часы прилива перетаскиваем грузы с кунгасов на берег, бредя по колено в холодной воде. Мокрые ноги в сапогах режет острой болью, ноют спина и руки. Но мы хорошо держимся, понимая, что война может преподнести и не такие испытания. Напоследок помогаем батарейцам, с которыми успели подружиться за эти дни, устроить временные земляные жилища и укрытия для припасов. И хотя невелика эта помощь — еще придется тут многое рыть и строить, — батарейцы весьма признательны. Расставаясь, желаем друг другу удачи: они нам — в походах, мы им — в боевой службе на этом диком пустынном берегу.

Командир доложил по радио о выполнении задания. Нам приказано идти в Архангельск.

Еще на подходах к рейду Архангельска сигнальщики кричат с верхнего мостика:

— Катер под флагом младшего флагмана держит курс на корабль!

«Дежнев» стопорит ход. За борт вываливается правый, парадный трап. По нему поднимается с катера начальник штаба Беломорской военной флотилии контр-адмирал В. П. Боголепов. А экипаж уже построен на палубе. [42]

Контр-адмирал, сухощавый, высокий, по-строевому подтянутый, выслушивает рапорт командира, здоровается с нами. А потом он зачитывает приказ командующего флотилией, в котором дежневцам объявляется благодарность за доставку и выгрузку батареи на необорудованный берег. Приказ заканчивается такими словами: «Нужно выполнять боевые задания так, как это делает экипаж СКР-19».

Мы знаем, что приказ будет объявлен на всех кораблях и в частях флотилии. И приятно оттого, что хотя и в нешироких масштабах, да пойдет о нашем корабле добрая слава.

Но слава предполагает и повышенный спрос. Вскоре на «Дежневе» опять начинаются погрузочные работы. И опять — пушки, боеприпасы, продовольствие... Вторая батарея. Стоять она будет уже гораздо дальше, чем первая, — на Новой Земле.

К походу готовимся тщательно, пополняем все запасы, проверяем технику. У меня к тому же дополнительная нагрузка. В отделение рулевых пришел краснофлотец Юрий Гудин. Он совсем еще юн, недавно окончил десятилетку. Теперь Юра, а не артиллерист Алеша Гапонов самый молодой член экипажа. Морской подготовки у него нет никакой. Штурман поручил мне заняться его обучением. И вот он ходит за мной словно привязанный от мостика до румпельного отделения, где расположены механизмы рулевого устройства. Парень он старательный и смышленый, довольно быстро все схватывает. Думаю, что во время похода и на руле его стоять научим.

...Из базы выходим в охранении двух тральщиков и двух «морских охотников». Для усиления охраны есть основания: разведывательные самолеты и подводные лодки противника распространяют свое действие вплоть до Новой Земли. От штурмана мне известно, что несколько дней назад у берегов этого острова фашистская подводная лодка торпедировала транспорт. Пока он тонул, команда успела [43] спустить шлюпки и добраться до Белушьей губы. А в эту губу как раз и лежит наш курс.

В Баренцевом море небольшая волна. Для нас она практически ничего не значит — покачивает немного и все. А вот идущим впереди «морским охотникам» приходится туго. Я вижу, как они, обследуя водное пространство, делают крутые повороты, и нередко волна захлестывает их вместе с невысоким мостиком. Конечно, люди там, на этих крошечных мостиках, окатываются холодной водой с головы до ног. А где просушиться? На катере нет никакого отопления. Погреться можно лишь в тесном, наполненном парами горючего моторном отсеке. Даже горячей еды у них нет — на все время плавания сухой паек. Правду говорят о них на флоте: «Корабли деревянные, а люди железные»...

Этими мыслями о катерниках делюсь со своим подопечным Юрой Гудиным. Мол, тебе-то здесь хорошо, и тепло, и просторно. Цени! Юра качает головой — дескать, понял и ценить будет.

В море задержек нет, и к Новой Земле приходим вовремя. Ну, а здесь все делается так же, как с первой батареей: орудия — на спаренные кунгасы, кунгасы на буксире за катером — к берегу, потом — «Раз-два — взяли!».

За рулем на корме катера на сей раз восседает боцман Петряев, а я включен в число краснофлотцев, работающих на палубе корабля. Вот первое орудие спущено за борт, установлено на кунгасах. Сейчас начнется буксировка. Но по кораблю вдруг раздаются трели колоколов громкого боя. Боевая тревога!

Я бросаюсь на свое место, на мостик, успевая заметить, что наши артиллеристы уже разворачивают стволы пушек в сторону моря. Добежать до мостика не успеваю — меня и сигнальщика Чернова останавливает помощник командира. [44]

— Быстро на катер! — приказывает он. — Смените Петряева и немедленно отводите кунгасы от борта.

Мы с Черновым прыгаем на катер.

— Что случилось? — спрашивает боцман, прежде чем передать мне руль.

— Подводная лодка, — отвечает Чернов. — С мостика заметили.

Боцман торопливо лезет по трапу вверх, на палубу, а мы берем кунгасы на буксир и направляемся к берегу. «Дежнев» тотчас же снимается с якоря и, стреляя на ходу, удаляется в противоположную от нас сторону.

Мы благополучно доставляем орудие к «причалу». Батарейцы обступают его, готовясь произвести непростую операцию стаскивания орудия на берег. Смотрю туда, куда ушел «Дежнев». Стрельба в той стороне стихает, корабль возвращается на старое место. С мостика сигналят: «Подходите к борту».

Правлю рулем прямехонько на корабль. И когда катер набирает полный ход, нас неожиданно встряхивает так, что все летим с банок. Падая, успеваю подумать: сели на камни.

Да, так оно и есть. И откуда они взялись, эти камни — ведь на карте, которую мы изучали два часа назад, здесь никаких камней не отмечено. Наверное, отлив сыграл шутку.

С корабля запрашивают семафором: «Что случилось?» Чернов, сигналя двумя шапками, коротко отвечает: «Загораем». Термин не морской, но нам, как говорится, не до тонкостей слога. Надо как-то выпутываться из положения и выпутываться самим: другого катера на корабле нет.

— Начнем купание, — говорю я, сбрасывая бушлат и сапоги. Чернов и моторист Стремилов следуют моему примеру. Но, пожалуй, Стремилову раздеваться ни к чему — он пусть остается у мотора и, работая винтом назад, помогает нам. [45]

Вода ледяная. Поначалу стискивает холодом так, что не вымолвить ни слова. Мы с Черновым находим опору в скользких камнях, упираемся спинами в носовую часть катера и тужимся, стараясь приподнять ее. Ничего не получается. Вспоминаем, что на катере есть деревянный брус. Вытаскиваем его, используем как рычаг. Пошло!..

Совершенно закоченевшие поднимаемся на палубу корабля. Сразу — в кубрик, сбрасываем одежду и растираемся спиртом, который принес в пол-литровой бутылке главный старшина Быков. Распоряжение о спирте, как поясняет старшина, отдано лейтенантом Степиным. Вот и опять лейтенант проявляет заботу о людях.

Нам с Черновым как пострадавшим дается небольшой отдых. В кубрике нас навещает старшина сигнальщиков Лушев. Он, во-первых, кое-что поясняет насчет внезапной тревоги. Оказывается, была не одна, а две вражеские подводные лодки. Они нахально всплыли в надводное положение и открыли артиллерийский огонь по сопровождавшим нас «морским охотникам», которые в тот час несли дозор, обеспечивая выгрузку батарей. Может быть, лодки хотели, уничтожив дозор, добраться до «Дежнева»? Вполне вероятно. Но дело у них сорвалось, они погрузились под воду при первых же выстрелах пушек нашего корабля и тральщиков и больше нигде не обнаруживаются. Во-вторых, Лушев рассказывает, что работы по разгрузке батареи продолжены, так что залеживаться на койке нам долго не позволят.

И действительно, через несколько часов мы опять на ногах, опять поднимаем и носим тяжести. Так продолжается двое суток. Именно двое, а не трое, как было с первой батареей. Но ведь во второй-то раз и опыта больше.

Снова тепло расстаемся с друзьями-батарейцами и двигаемся в обратный путь. Домой, в Архангельск. Я становлюсь на рулевую вахту, рядом — Юра Гудин, юный мой ученик. Мне еще надо многое показать ему и многое разъяснить. И, мобилизуя свои педагогические способности, я [46] вовсе забываю о той холодной купели, которую пришлось принять у берега Новой Земли...

А через какое-то время она вспомнится. У меня ее последствием будут жестокие приступы ревматизма, а у Чернова — еще более серьезной болезни, из-за которой его спишут с корабля...

Тучи сгущаются

Август сорок второго года в Архангельске выдался жарким. Дуют теплые юго-западные ветры, обычно приносящие дожди. Но дождей нет, ярко светит солнце. Белыми ночами серебром переливаются воды Северной Двины. Однако нам некогда нежиться на солнце, не приходится созерцать ночную красоту. Корабль все время в готовности.

Фашистские самолеты часто бомбят город. При налетах, как в прошлом году в Мурманске, мы снимаемся с якоря, маневрируем, бьем из пушек по бомбардировщикам. И, как тогда, видим в городе пожары: горели канатная фабрика, Лесотехнический институт, дома на Поморской улице.

Предполагалось, что мы отдохнем в порту. А какой же отдых, когда люди круглосуточно дежурят у котлов и в машине? Тревоги изматывают всех. Поэтому мы с нетерпением ждем команды готовиться к выходу в море. Походная жизнь как-то привычнее.

В один из этих дней на корабль прибыл командующий Беломорской военной флотилией вице-адмирал Г. А. Степанов. Экипажу приказано переодеться в парадную форму и построиться на верхней палубе. Недоумеваем: день вроде будничный, по какому случаю праздник?

А оказывается, есть повод для праздника: вручаются правительственные награды членам нашего экипажа. Первым называется имя командира корабля Александра Семеновича Гидулянова. Командующий прикрепляет ему [47] на китель медаль «За отвагу». Такую же медаль получают старшина 2-й статьи Алексей Гущин, старшина 1-й статьи Александр Алимов. Медалью «За боевые заслуги» награждены комиссар корабля Владимир Алексеевич Малюков, пулеметчик Василий Скребцов. Это все — память о Мурманске, о сбитых вражеских самолетах.

Мы смотрим на товарищей, получающих награды, немножко им завидуем и гордимся. Ведь это первые боевые награды на «Дежневе». Потом, к концу войны, у всех нас будут ордена и медали. Но мы пока о том не знаем и первых награжденных по вполне понятным причинам считаем счастливцами.

Командующий поздравил их, поздравил весь экипаж, пожелал новых боевых успехов. Он сказал: «Я надеюсь, что и в предстоящем походе СКР-19 проявит себя с лучшей стороны...»

Значит, очередное задание нам заготовлено.

«Дежнев» уходит из Архангельска. Он идет мимо причалов, лесозаводов, лесобирж, протянувшихся вдоль берегов Двины на десятки километров. До войны здесь грузились океанские суда многих стран мира, и шум порта не стихал ни днем ни ночью. Сейчас у причалов пусто. Всего коснулась война, всюду нарушила нормальную жизнь.

Архангельск, судя по всему, покидаем надолго. Об этом сказал, выступив перед экипажем, полковой комиссар Василий Ваптосович Бабинцев.

Бабинцева, комиссара Северного отряда, мы знали и раньше. Он бывал на корабле, провожал нас в походы. А сейчас он идет с нами. Из его рассказа мы узнаем, что военно-морские силы фашистской Германии расширили зону своего действия здесь, на Севере, надводные и подводные корабли врага проникают все дальше на восток. Поэтому принято решение создать военно-морскую базу на Новой Земле. Центром ее будет знакомая нам губа Белушья. Северный отряд передается новой базе. Надо [48] многое построить: причалы, жилье. С этим и связано плавание «Дежнева»: доставим в Белушью нужные материалы, потом пойдем на Диксон, откуда возьмем для переброски на Новую Землю две артиллерийские батареи...

Итак, с заданием все ясно. В Белом море идем при теплой летней погоде. А в Баренцевом — резкая перемена: шторм, снежные заряды. Белая крупа шуршит, ударяясь в стекла иллюминаторов, собирается в небольшие сугробы на верхней палубе. Даже не верится, что август по календарю. Но такова Арктика!

Волны все крупнее, все круче, и нужна двойная внимательность, чтобы удерживать корабль на курсе. Но это в конце концов не так трудно. Трудно тем, кто несет вахту на верхних боевых постах.

Открывается дверь рулевой рубки, и в нее протискивается командир корабля в зимней шапке, тяжелом меховом реглане и волчьих унтах. От него остро тянет холодом, запахом кожи и табака.

— Как дела, товарищ Шнейдер? Как корабль, слушается руля? — спрашивает он.

— Все в порядке, товарищ командир. Только вот погодка не очень...

Александр Семенович молчит, набивая трубку, а затем в раздумье произносит:

— Наше счастье, что погода такая. Трудно, да опасности меньше.

Я понимаю, о чем он говорит. Шторм и снежные заряды сейчас наши союзники, потому что укрывают от врага.

Но союзники, между прочим, оказываются коварными.

В рубке звонит телефон. Командир берет трубку, называет, себя и молча слушает. Я вижу, как лицо его становится озабоченным.

— А вы можете обеспечить работу машины без этого [49] котла? — спрашивает он невидимого собеседника. Потом, послушав, что ответили, решительно говорит: — Добро, Звягин! Отключайте котел, я дам средний ход. На средний ход у вас пару хватит?

Вышел из строя паровой котел — вот что становится ясным из этого разговора. Командиру электромеханической боевой части технику-лейтенанту Георгию Георгиевичу Звягину дано разрешение котел отключить. Неприятное осложнение в такой шторм.

Подошел приглашенный командиром на мостик комиссар Малюков. Гидулянов сказал ему:

— Прошу вас, Владимир Алексеевич, пойти к котельным машинистам. В котле потекли трубки. Надо их заглушить. Ждать, пока котел остынет, мы не можем — полсуток потеряем. Нужны добровольцы.

Ход сбавили. На всем корабле становится как-то тише, зато вроде бы усиливаются удары волн, на более высокой ноте завывает ветер. Командир беспокойно ходит по мостику, шурша о настил подошвами унт.

Проходит час, полтора. На мостике появляется раскрасневшийся, возбужденный техник-лейтенант Звягин.

— Можно давать полный ход, товарищ командир, — докладывает он. — Котел введен в действие.

Сменившись с вахты, я иду в столовую экипажа и там узнаю обо всем, что произошло в котельном отделении.

Специалисты этого отделения, получив приказание командира возможно быстрее справиться с повреждением, отлично понимали, какая им предстоит работа. К трубкам, которые дали течь, подобраться можно только одним способом — лезть в пышущую жаром топку, несколько минут назад очищенную от горящего угля. Лучше бы, конечно, подождать, пока топка остынет. Но ведь ждать было нельзя. И два товарища, два старших котельных машиниста Иван Колесов и Павел Фоменко без каких-либо колебаний заявили технику-лейтенанту Звягину, что в топку полезут они. Так что когда комиссар Малюков, выполняя [50] просьбу командира, появился в котельном отделении, вопрос о добровольцах был уже решен.

Для них принесли валенки, ватные брюки, фуфайки, шапки. Товарищи помогли им одеться, лица густо смазали вазелином, забинтовали так, что остались только узкие щели для глаз.

Первым полез Колесов, а Фоменко как бы подстраховывал, готовый помочь товарищу. Но через минуту Иван выбрался из котла. Он глотал воздух широко открытым ртом и, когда отдышался, сказал:

— Невозможно! Жар прожигает легкие. И кажется, что глаза лопнут.

Все знали, что Колесов — парень крепкий, прокаленный здесь, у топок. И если уж он не выдерживает...

— Подождем с полчасика, — решил Звягин.

— А если попробовать в противогазах, — предложил старшина котельных машинистов Заскалько.

Принесли противогазы. Их гофрированные трубки открутили от коробок и подсоединили к резиновым шлангам. Колесов опять полез в топку. Теперь ему было легче: лицо защищено маской противогаза, а дышал он через трубку, конец которой оставался за пределами котла. Потом Ивана сменил Фоменко.

А рядом, у других топок, у других котлов, как заведенные ритмично бросали уголь в горящие топки вахтенные краснофлотцы. У них была задача дать побольше пара, обеспечить нужный ход кораблю. И это была тоже не простая задача — на пределе отпущенных возможностей.

Ну а затем, всего лишь через полтора часа, заработал и вышедший из строя котел.

В столовую собираются чуть ли не все свободные от вахт моряки «Дежнева». Пришедших сюда Колесова и Фоменко, уже умытых, причесанных, встречают как героев: жмут руки, поздравляют. Неожиданно появляются в столовой командир и комиссар. Они благодарят котельных машинистов за мужественный поступок. Обращаясь ко [51] всем присутствующим, Владимир Алексеевич Малюков говорит:

— Колесов и Фоменко подали нам пример образцового исполнения воинского долга. В таких людях — сила экипажа, сила нашего корабля.

Получилось нечто вроде митинга. Да и случай такой, что митинга заслуживает.

Шторм бушует еще сутки, а потом его ярость идет на убыль. Вершины волн принимают округлые очертания, сквозь тучи проглядывает небесная синь. Вроде бы легче. Но я замечаю, что командир и штурман, оба с красными от бессонницы глазами, все чаще колдуют над походной картой и обмениваются фразами, в которых чувствуется беспокойство. И как не понять этого — утихает шторм, улучшается видимость — и увеличивается опасность быть обнаруженными самолетами или кораблями врага. К тому же мы где-то на подходах к Новой Земле, а именно у ее западных берегов за последнее время все наглее действуют фашистские подводные пираты.

Не все полагается знать краснофлотцу-рулевому. Но поскольку моя вахта на мостике, то многое видишь и слышишь такого, что для тебя, быть может, и не предназначено. Поэтому я знаю о трех тревожных сообщениях, полученных нашим командиром по радио. У острова Матвеев, расположенного недалеко от Югорского Шара, фашистской подводной лодкой торпедированы судно «Норд» и баржа, которую «Норд» вел на буксире. Погибли люди и важные грузы. В том же районе потоплена торпедой другая баржа. Ее, нагруженную разными припасами для снабжения полярных станций, вел буксир «Комсомолец». Севернее, у Новой Земли, подводной лодкой потоплен транспорт «Крестьянин», также перевозивший зимовочные запасы для полярников.

Выходит, что в Арктике сейчас тревожнее, чем когда бы то ни было с начала войны. Взрывы торпед раздаются [52] где-то рядом с нами. Так что не какая-то отдаленная, а реальная опасность беспокоит нашего командира.

Наблюдение на корабле усилено. Сигнальщики обшаривают море и воздух объективами биноклей. Склонившись к дальномеру, осматривает лежащее перед кораблем пространство старшина 1-й статьи Буров. С помощью оптических прицелов и невооруженным глазом ведут наблюдение в отведенных им секторах артиллеристы. Они все время дежурят у своих орудий, и снаряды у них приготовлены для немедленного открытия огня.

Дальномерщик Буров, пост которого находится выше всех, первым докладывает об увиденной прямо по курсу черте пока еще далекого берега. От этого доклада веселеет наш штурман. От самого Канина Носа корабль идет вне видимости берегов, и у Назарьева не было возможности проверить точность своих путевых вычислений. А теперь он «зацепится» за какие-нибудь приметные вершины и получит падежное определение места.

Андрей Анатольевич веселеет еще больше, когда, взяв пеленги, убеждается в том, что все расчеты на карте он вел безошибочно. Хотя был ветер, были волны, штурманом все учтено и положено в непростое вычисление курса. И вот мы там, где и следует быть.

Вскоре простым глазом становится видной приметная высота с двумя вершинами, напоминающими луки казачьего седла. Губа Белушья рядом.

— Суда выходят из бухты! — громко докладывает сигнальщик Лушев.

Действительно, навстречу нам из Белушьей выходит несколько судов. Впереди них, маневрируя на зигзаге, стремительно мчатся «морские охотники». Транспорты тяжело нагружены, глубоко сидят в воде.

— Западный караван, — произнес кто-то на мостике. — Идет на восток, к проливу Вилькицкого.

Выходит, наша новая база уже действует, принимает [53] под свое крыло такие вот караваны. Удачно выбрано ее расположение.

Пропустив транспорты мимо себя, «Дежнев» направляется в хорошо укрытую бухту. Отдаем якорь напротив небольшого поселка, редкие дома которого разбросаны в беспорядке по берегу. Первый этап нашего похода завершен.

А второй этап наступил после того, как экипаж «Дежнева», используя моторный катер и кунгасы, переправил на берег извлеченные из трюмов грузы. Сделали это и без всякой передышки выбрали якорь, покинули тихую бухту. Курс — на Диксон. В вахтенном журнале выход обозначен 22 августа.

От Белушьей нам нужно немного пройти на юг, потом, в проливе Карские Ворота, повернуть на восток. Путь нам известен.

Стою первую вахту. Она течет спокойно час и другой. А потом спокойствие нарушается.

На мостик вбегает радист. Одет налегке, в одной фланелевке — в чем сидел в своей рубке, в том и выскочил.

— Срочная! — докладывает он командиру.

Гидулянов читает. Потом отводит глаза от радиограммы и смотрит куда-то в море. Затем, словно очнувшись от задумчивости, неожиданно резко командует:

— Вахтенный командир! Прикажите усилить наблюдение за морем и воздухом! — И радисту: — Покажите это полковому комиссару.

Ясно, в радиограмме содержится что-то важное. Это чувствуют все, кто находится на мостике. Вахтенный командир тут же принимает меры к усилению наблюдения: предупреждает сигнальщиков, вызывает на верхние посты дополнительных наблюдателей. И как бы в подтверждение того, что меры приняты своевременно, звучит доклад:

— Самолет прямо по курсу, угол места шестьдесят, дистанция пятьдесят кабельтовых! [54]

Сигнальщик еще договаривает последние слова своего сообщения, а звонкая трель колоколов громкого боя уже раздается по всему кораблю. Дежурные артиллеристы заряжают орудия. Лейтенант Степин, сжимая в руках, микрофон, выдает батареям данные для стрельбы.

— Завесой — огонь!

Бьют и зенитные сорокапятки, и наш главный калибр. Выстрелы болью отдаются в ушах. Белые хлопья разрывов цепочкой ложатся поперек курса вражеского самолета. Это разведчик, «Хейнкель-111». Он круто уклоняется вправо и с набором высоты уходит из зоны огня. Степин командует:

— Прекратить стрельбу.

— Понюхал да обжегся! — говорит один из сигнальщиков.

— Не мы ему нужны, — отвечает лейтенант Степин. — Его караван интересует.

На мостик поднимается полковой комиссар Бабинцев. И я слышу его разговор с нашим командиром.

— Дело серьезное, Александр Семенович. Нам встреча с фашистским кораблем не сулит ничего хорошего. Надо решать — идти прежним курсом или просить разрешения укрыться в какой-нибудь бухте. В наставлении на переход такая возможность предусмотрена...

— Думаю, надо идти, Василий Ваптосович, — отвечает Гидулянов. — Отстояться в бухте, конечно, безопасней, но задание в срок не выполним. Будем держаться малых глубин, поближе к берегам, — проскочим. К тому же неясно, кто обстрелял и сжег радиостанцию на мысе Желания. Может быть, тревога преувеличена?

— Хорошо, командир, — соглашается полковой комиссар. — А все же я соберу коммунистов, объясню обстановку. Малюкова попрошу обойти боевые посты.

Бабинцев поднимает к глазам бинокль, осматривает горизонт и, сохраняя на лице сосредоточенное выражение, уходит с мостика. [55]

Я пытаюсь осмыслить услышанное. Конечно, разговор полкового комиссара и командира корабля касался недавно полученной радиограммы. Из их слов следует, что какой-то фашистский корабль уничтожил артиллерийскими снарядами радиостанцию на мысе Желания — самой северной оконечности Новой Земли. Но если корабль был там, значит, он может проникнуть и в Карское море. Какой корабль или какие корабли? Надводные или подводные?

Вопросов задаю себе много, а ответов пока нет. Лишь фраза комиссара отряда насчет того, что «дело серьезное», не выходит из головы.

А «Дежнев» между тем все идет и идет своим курсом. Достигнув пролива Карские Ворота, он резко повернул на восток и теперь держит направление на остров Белый, находящийся на северной оконечности полуострова Ямал. Тут, в Карском море, погода ухудшается. Наплывает густой туман — влажный, холодный. Понемногу разводится волна.

После отдыха я опять стою на мостике у штурвала. Перед этим заглянул в штурманскую карту. Оказывается, справа от нас остров Белый. Но его берегов не видно. Во-первых, мы держимся от них на почтительном расстоянии, так как глубины моря здесь малые, а во-вторых, горизонт закрывает туман. И малые глубины, и туман нам на пользу — уменьшается вероятность атаки подводных лодок, да и не всякий надводный корабль рискнет проходить здесь.

Во время этой вахты командиру докладывается радиограмма, адресованная всем кораблям и судам, находящимся в Карском море. На базу не вернулся самолет, пилотируемый полярным летчиком Петром Черепановым. Самолет вылетел на разведку и где-то пропал, радиопередатчик его молчит. Кораблям и судам приказано внимательно наблюдать в своих районах плавания и в случае обнаружения самолета оказать ему помощь. Эта радиограмма невольно связывается у меня с предыдущим сообщением [56] и заставляет думать самое худшее о судьбе летчика и машины.

От дум отрывает резкий звонок телефона. Вахтенный командир, взяв трубку и выслушав какое-то сообщение, докладывает Гидулянову:

— Сигнальщик с фор-марса видит судно, идущее впереди нас прямо по носу. Дистанция двадцать пять кабельтовых.

Фор-марс — площадка для наблюдения, устроенная высоко на передней мачте корабля. Там несет вахту краснофлотец Чернов.

— Запросите сигнальщика, что за судно он видит и каким оно идет курсом, — говорит Гидулянов вахтенному командиру.

После запроса выяснилось, что мы догоняем какой-то транспорт, идущий тем же курсом, что и «Дежнев». Сигнальщику видны лишь его мачты. Проходит некоторое время, и совсем близко впереди нас вырисовываются в тумане очертания судна. Это лесовоз «Куйбышев». «Дежнев» быстро догоняет его и начинает обходить. Капитан лесовоза, выйдя на крыло мостика, спрашивает в мегафон:

— Куда спешите, Александр Семенович?

— На Диксон, капитан. И действительно спешим — дело срочное.

— Мы тоже на Диксон. Может быть, пойдем в паре?

— Какой можете дать ход? — спрашивает наш командир.

— Если нажмем, дадим десять узлов.

— Мало. У нас двенадцать. Сбавлять ход не имею права.

— Ну что ж, счастливого плавания, Александр Семенович! Ждите нас на Диксоне.

Лесовоз остается позади, и скоро его опять поглощает туман.

— Дойдет потихоньку, — говорит Гидулянов, еще раз посмотрев за корму в бинокль.

Мог ли он, да и кто-нибудь из нас предположить, что [57] ни на Диксоне, ни в каком другом месте мы этого лесовоза уже не встретим. Он погибнет в Карском море со всем своим экипажем, став очередной жертвой пиратских действий гитлеровских кораблей. Через месяц наше гидрографическое судно обнаружит мачту лесовоза, торчащую из воды, и тем самым установит координаты его последнего пристанища. Еще позднее гидрографы найдут на одном из островов шлюпку с двумя замерзшими в ней моряками из экипажа «Куйбышева». Больно будет слушать мне рассказ обо всем этом: ведь там, на лесовозе, служил штурманом хороший мой знакомый Павел Усеня, с которым до войны плавали на одном судне.

Но пока мы ни о чем таком не думаем и продолжаем идти в тумане своим курсом. Благополучно минуют два часа после свидания с «Куйбышевым». И вот на мостик прибегает радист, чем-то очень встревоженный.

— Радиограмма с «Сибирякова». Открытым текстом! — докладывает он.

Командир читает вслух:

— «В районе острова Белуха обнаружен корабль неизвестной национальности»...

Белуха — небольшой необитаемый островок в юго-восточной части Карского моря. Это не так уж далеко от того места, где мы идем. Ледокольный пароход «А. Сибиряков» нам всем известен. Это арктический ветеран, которому во время войны приходится, как и «Дежневу», выполнять боевые задания. Что за корабль обнаружен им? Не об этом ли корабле говорили недавно наш командир и полковой комиссар Бабинцев?

Вскоре радист приносит еще одну радиограмму. И опять командир читает вслух:

— «Гонится за нами... Принимаем бой...»

Сомнений не остается: наш собрат «А. Сибиряков» встретил врага. В этот момент мне почему-то кажется, что над морем становится темнее, как будто еще ниже опускаются висящие над мачтами «Дежнева» тучи... [58]