Белые сдают Майкоп
В час ночи члены рады предложили нам ужин в гостинице «Метрополь». Нам очень хотелось есть и спать.
Мы отправились ужинать. Давно мы не видели такого отлично накрытого стола.
В первые же минуты возник оживленный спор, и нам стало окончательно ясно, что происходит.
Противоречия между Деникиным и Кубанью не могли не сказаться на атамане Майкопского отдела. [108]
Власть Деникина и «кубанское отечество» находились по-прежнему во вражде. Генерал Данилов считал себя патриотом Кубани и после казни Калабухова был в оппозиции к Деникину. Меня он рассматривал как представителя КОЧ и, не имея достаточной информации, продолжал возлагать надежды на крестьянское ополчение КОЧ, которое может поддержать «кубанское отечество» в борьбе за «независимость». Вот в чем было дело.
В разгар ужина я услышал беготню в коридоре и заметил, что стоявшая у дверей охрана начала исчезать.
— Они собираются удирать из Майкопа, — шепнул мне Подгорецкий.
Не успел я ответить ему, как заметил, что члены рады взволнованно переглядываются и выходят в коридор. Я продолжал разговор с худым высоким казаком в серой черкеске, который заинтересовал меня заявлением о том, что он меня знает.
Не помню, что он мне говорил, но помню, что в какой-то момент, когда я огляделся, за столом, кроме меня, Подгорецкого и этого казака, никого не было. В это время вбежали два молодых офицера и, обращаясь ко мне, заявили, что хотят остаться.
— Что ж, оставайтесь, — неопределенно ответил я, еще не понимая, чего они от меня хотят.
Молодые люди щелкнули каблуками и убежали.
— Что там происходит? — удивился мой собеседник и тоже исчез, будто его и не было.
Вскоре вошел адъютант генерала Данилова. Он откозырял и передал мне записку. В ней было написано:
«После нашего с вами совещания у нас было свое военное совещание, на котором мы решили: ввиду того, что вы гарантируете жизнь семей офицеров и всех граждан, мы оставляем город без боя, а посему прошу принять меры к водворению порядка и принять город. Генерал Данилов»{44}.
Было от чего растеряться! Я показал записку Подгорецкому.
— Какая-то провокация! — шепнул он мне. [109]
— Передайте вашему генералу: пусть он даст в мое распоряжение сотню казаков, тогда я приму город, — сказал я, испытующе глядя на посланца.
При этом мне припомнился есаул, который взял мою листовку еще по дороге в Майкоп. Хорошо бы мне дали его сотню!
Адъютант снова откозырял и ушел.
Мы с Подгорецким бросились к окнам. Внизу по тротуару ходил часовой, вскинув на плечо винтовку.
В темноте слышалось ржание лошадей, скрип подвод, цоканье копыт. Нас обоих охватила дрожь, как перед боем.
— Эй! — решился крикнуть Подгорецкий. — Что там происходит?
И он отчаянно выругался. Под окном кто-то засмеялся.
— Деникин драпает.
— Давай снимай погоны, а то придут красные — из тебя котлету сделают, — добавил кто-то.
Эта простая фраза, сопровождаемая руганью, ясно обрисовала нам сложившееся положение. Мы поняли, что через Майкоп бежит деникинская армия, офицеры бросают оружие, срывают погоны, как это уже бывало неоднократно.
— Да, конечно, их гонит Конная армия, — сказал Подгорецкий. — Иначе не было бы такой паники.
— Здесь не меньше двадцати тысяч войск, — сказал я, наблюдая, как поток пехоты и конницы нескончаемой лентой течет по улице.
— Не меньше пятидесяти, — сказал Подгорецкий.
— Вот если бы перетянуть на нашу сторону сотню-другую.
— Казаков? Перетянешь их, как же... — возразил Подгорецкий.
— Видишь ли, не все казаки хотят воевать с большевиками.
— Да ну... Разве что бедняки, иногородние, а основной костяк не перетянешь.
— Это ты брось! Такие люди есть, — сказал я Подгорецкому. — И среди казаков тоже. Хотя бы этот есаул. Ты сам видел, что он взял мое воззвание.
В это время в комнату снова вошел адъютант [110] генерала Данилова и передал мне другую записку, на этот раз от есаула Петровского:
«Политическому комиссару Черноморской губернии господину Шевцову.
Атаман отдела приказал мне сообщить вам, что вы свободны, и просит вас как начальник своего отдела остаться пока в городе Майкопе и содействовать порядку и защите жителей и членов рады, оставленных у вас.
Старший адъютант Управления Майкопского отдела есаул Петровский»{45}.
Итак, генерал Данилов просил моей защиты для тех членов рады, которые были посланы заложниками. Надо сказать, что я тогда просто не думал о них.
Прочитав записку, я не совсем правильно ее понял, вынул револьвер и взглядом предложил проделать то же Подгорецкому. Адъютант побелел и отступил к дверям.
— Спрячьте оружие, — сказал он. — Вас никто не тронет. Я провожу вас на квартиру к генералу. Он вам все объяснит!
— Позвольте, — возразил я. — Я просил у генерала сотню казаков...
— Он вам сам все объяснит.
Я пожал плечами и положил револьвер в карман.
Только теперь, спустя 44 года, я узнал, что заложники были эвакуированы в Туапсе и затем в Краснодар.
Вот документ, который я обнаружил в архиве:
«Протокол № 6 заседания Кубано-Черноморского комитета РКП(б) от 9 апреля 1920 г. Постановили: запросить Майкоп о Шевцове, отправленном зеленой армией для переговоров о занятии Майкопа до прихода советских войск.
Вместо него заложниками в зеленой армии оставались прибывшие в Екатеринодар члены рады. Если Шевцов жив, членов рады отпустить и дать работу»{46}. [111]
Но тогда, конечно, никто не знал этого.
Когда мы шли по коридору, к нам присоединились два члена рады. Трудно было понять, что они говорили, так как от волнения, переполнявшего их, они говорили бессвязно. Я понял только, что один из них, рыженький, в котелке, с острой бородкой, председатель городской думы, лепетал:
— Мы решили передать власть профсоюзам, понимаете... профсоюзам...
Он вспотел от страха и усталости, был бледен, и глаза его бегали.
— Перестаньте нервничать и оставайтесь с нами, — сказал я.
Предлагая ему остаться с нами, я сам и понятия не имел, что с нами будет даже через минуту.
Когда мы вышли на улицу, нас обступила тишина. Тишина... Она удивила нас.
— Ушли. Все части ушли, — проговорил испуганно председатель думы, снимая котелок.
— Да! Уходят, — сказал я, многозначительно взглянув на Подгорецкого.
Действительно, улицы опустели. Ни одной воинской части уже не было видно. Управление также опустело, но генерал и в самом деле ждал нас в своем кабинете. Несколько офицеров и казаков окружали его.
— Идемте, я передам вам тюрьму, — произнес генерал, поднимаясь при нашем появлении.
Было четыре часа утра. Войска оставили город. Мы шли молча, преодолевая нестерпимое желание спать, с трудом переставляя ноги, точно налитые свинцом. Генерал Данилов сначала шагал рядом со мной, поскрипывая сапогами, потом отстал.
Его поведение было непонятно. Вместо того чтобы догонять свою армию, он шел к тюрьме освобождать политзаключенных и передавать город повстанцам.
Может быть, чувства служебного долга и чести боролись в нем. Почему генерал Данилов не выполнил предписания Деникина расправиться с двумя сотнями политических заключенных в майкопской [112] тюрьме? Значительно позже, много лет спустя, я узнал, что большевистская организация предложила Данилову и заместителю председателя городской думы, полковнику Дроздову, остаться в городе после ухода белых. Генерал Данилов, идя позади меня рядом с Подгорецким, должно быть, обдумывал, как ему решить свою судьбу.
Когда мы подошли к лесным складам, сзади меня послышался крик. «Подгорецкого пустили в расход!» — мелькнула мысль. Я выхватил револьвер и побежал назад. Генерал полулежал на бревнах, держась за сердце. Казаки обступили его.
— Что случилось? Вас ранили? — спросил я, нагибаясь.
— Нет. Сердце сдает, — прошептал генерал. — Да вы идите, идите, я дал указания. Сейчас подойдет полковник Дроздов. Оставьте меня.
Он закашлялся и махнул рукой.
Взглянув генералу прямо в глаза, я вдруг понял, что он здоров, что это просто хитрость. Он не хотел, чтобы в случае возможного нового поворота событий о нем говорили как о человеке, не выполнившем свой служебный долг.
«Он дал указания! Наверняка это не были письменные указания. Его адъютанта никто не послушает, а нас бросят в тюремную камеру или просто расстреляют», — размышлял я.
Но долго предаваться размышлениям было некогда, следовало действовать быстро и решительно.
— Хорошо, идемте, — сказал я адъютанту и, обращаясь к генералу, добавил озабоченно: — А как же вы?
— Ничего, ничего, мне казаки помогут.
Казаки действительно взяли генерала под руки.
— Скажите начальнику тюрьмы, что таково мое распоряжение: выпустить всех... всех...
Адъютант козырнул, и мы пошли дальше. Через несколько минут показались стены тюрьмы. Адъютант вызвал тюремного начальника и заявил:
— Мы уходим из города, караул последует за мной, а тюрьмой будет распоряжаться комиссар «зеленых» господин Шевцов. Таков приказ генерала. [113]
Генерал не обманул нас. В эту минуту я готов был признать, что это лучший из генералов.
— Передайте ключи господину Шевцову.
— Есть! — козырнул начальник тюрьмы, готовый на все, потому что земля под ним горела и он давно ждал момента, когда его снимут с поста.
— Может быть, караул пожелает остаться в городе? — спросил я.
— Можно и остаться, — сказал кто-то нерешительно.
Трое остались. В эту минуту они решили свою судьбу — эти трое.
— В каких камерах находятся политические заключенные, о которых говорил мне генерал? — спросил я начальника тюрьмы.
— Сейчас... сейчас... Только они вам не откроют.
— Как это?
— Да они забаррикадировались в камерах и не открывают.
— Значит, это вы у них в плену? Ловко! — вырвалось у меня.
Начальник тюрьмы, спешивший покинуть свой пост, пожал плечами и торопливо повел нас за собой.
У одной из камер он остановился и через волчок начал просить заключенных открыть камеру.
Эти тюремные, окованные железом двери, волчки, форточки, особенный, застоявшийся воздух напомнили мне армавирскую тюрьму.
...Все может забыться, уйти из памяти бесследно или оставить легкий, туманный, неясный след, но первый арест и первые товарищи по тюрьме никогда не забудутся.
Всегда будешь помнить, как постучали, как ты проснулся от этого стука и сердце у тебя екнуло, как ты прислушался: вот хозяйка пошла открывать двери, споткнулась о табуретку, потом спросила: «Кто там?» И ответ: «Полиция, откройте». Гулкие шаги по коридору, хозяйка чиркает спичку, зажигает лампу, а ты лежишь в темноте, словно рассчитывая укрыться одеялом от большой беды...
Так меня арестовали в первый раз, и я попал в такую же тюрьму. Может быть, здесь, за железной дверью, среди политзаключенных были товарищи, [114] которые меня помнили? Армавирские, майкопские и новороссийские подпольщики всегда были связаны совместной работой. Кто там был?..
— Скажите им, что здесь Шевцов, — попросил я начальника тюрьмы.
— Откройте... Здесь Шевцов, комиссар «зеленых»! — крикнул в форточку начальник тюрьмы.
Молчание. Оно тянулось, как мне показалось, очень долго. Неужели здесь нет подпольщиков, которые могли бы вспомнить мою фамилию? Я перебирал в памяти старых товарищей.
Я сам подошел к форточке и стал кричать:
— Товарищи! Откройте! Я Шевцов!
— Какой это Шевцов? — послышалось из камеры. — Как тебя зовут?
— Иван!.. Иван Шевцов!
— Товарищи... Это провокация!..
— Не открывайте!
— Нас расстреляют!
— Нет... Нет... Откройте... Я свой! — кричу я, забыв свою дипломатическую миссию и то, что в эту минуту мне могли выстрелить в затылок.
— Да откройте же наконец, ребята! — раздался за моей спиной уверенный голос. — Что это за порядки у начальника тюрьмы — заключенные от него запираются?
Я обернулся. За мной стоял высокий, полный, усатый военный. Это был полковник Дроздов. Его услышали, и в ту же минуту двери камеры открылись.
Вот какое отношение к начальнику тюрьмы! Мне это показалось невероятным.
Выяснилось, что 16 марта майкопские большевики послали полковнику Дроздову требование обеспечить охрану политзаключенных. В нем говорилось: «Если политзаключенные будут спасены, вы смело можете оставаться в Майкопе. Об этом подумайте. Впереди у вас могущественная Красная Армия, позади Черное море»{47}.
Об этом письме к Дроздову политзаключенные [115] знали от фельдшера тюрьмы Сурина, связанного с большевистским подпольем. Неизвестно, как собирались ответить на требование большевиков полковник Дроздов и генерал Данилов, но они находились в оппозиции к деникинскому режиму. На это и рассчитывали политзаключенные и большевики-подпольщики.
Поздно вечером 20 марта по тюрьме прошел слух: полковник Дроздов бежал, белогвардейцы окружают тюрьму, большевистская организация связалась с Красной Армией Черноморья. Вот почему политзаключенные забаррикадировались, решив продержаться до прихода Красной Армии. Мой приход вместе с Дроздовым рассеял их опасения.
Действительно, еще во время митинга на нефтяных промыслах ко мне подошел какой-то человек в фуражке, на которой, по партизанскому обычаю, была прикреплена красная лента, и, назвавшись представителем Майкопа, сообщил, что под его командой 100 человек, готовых с нами вместе освобождать Майкоп{48}.
Я обрадовался этому. Но к концу митинга этот человек исчез.
События 18–20 марта развертывались столь стремительно, что я так и не узнал, что стало с этой группой, готовой освобождать город.
Нет... Я не встретил в майкопской тюрьме никого из старых товарищей. Худые, бледные, оборванные люди, которые, поддерживая друг друга, выходили из темных камер, были незнакомы мне.
Среди заключенных оказались большевики Алексей Юров, Василий Иванович Ефимов, Семен Васильевич Расторгуев, Наталья Алексеевна Гаврилова, Григорий Серебряков, Иван Федорович Гарбузов. У всех у них были возбужденные лица. Они сразу обступили меня и засыпали вопросами. Все были голодны, но счастливы.
Большевистская организация Майкопа имела свои кадры и свою историю. Еще в 1917 году, в июне, в Майкоп приехали большевики Щеглов, Чекан, братья Мешковы, Козлов, Чередниченко, Кудрявцев, [116] оказавшие большое революционное влияние на местных фронтовиков и социал-демократов. В августе 1917 года оформилась большевистская партийная организация, но в ноябре прошли аресты. Большевики Санченко, Шаповалов и Мешков попали в тюрьму. Находившиеся на воле большевики начали готовиться к восстанию. Утром 8 января 1918 года повстанцы двинулись к зданию Управления атамана Майкопского отдела и заняли его. Белогвардейцы не смогли оказать сопротивления, и вскоре Майкоп полностью перешел в руки большевиков. Советская власть была установлена не только в Майкопе, но и в ряде станиц и сел.
К августу 1918 года майкопская большевистская организация насчитывала в своих рядах 130 человек. Большевики сформировали два красногвардейских полка. Эти полки показывали образцы храбрости, обороняя Майкоп от белогвардейских войск Покровского и Геймана. В сентябре 1918 года частям белогвардейского генерала Покровского после кровопролитных боев удалось ворваться в город.
Начались страшные, зверские расправы с большевиками и мирными жителями. Только 20 сентября 1919 года бандиты зарубили свыше 1500 человек, а в ночь на 21 сентября они уничтожили в районе железнодорожной станции еще свыше 2 тысяч человек. Деникинцы повесили большевиков Лоханина и Глотову, зверски замучили большевика адыгейца Моссу Шовгенова и его жену, переполнили политзаключенными городскую тюрьму.
После отступления с Кубани Северо-Кавказской армии оставшиеся в тылу врага большевики Гарбузов, Крищенко и Расторгуев снова образовали подпольный комитет, который уже в апреле 1919 года выпустил первое воззвание к трудящимся с призывом помогать «красно-зеленым», нести им оружие и вступать в ряды партизан.
Майкопской подпольной организации удалось организовать три небольшие партизанские группы. Сведения в архиве о них чрезвычайно скудны, известно, что в первой группе числились бойцами Домашов П. Д., Парохно С. П., Олейников Ф., Худоконенко Ф., Григорьев Т., Радченко Т., Сальников Л. и другие. [117] Вторую группу возглавлял Кучура, и третью — Сальмин.
С первых же дней эти группы партизан провели удачные операции, они нападали на небольшие казачьи гарнизоны, добывали себе винтовки и патроны.
Но не успели они начать свою партизанскую деятельность, как их постигло большое несчастье: был арестован руководитель всех партизанских групп Иван Павлович Парохно, а командир второй группы — Кучура был пойман казачьим разъездом и зверски заколот штыками.
Несмотря на столь тяжелую утрату, партизаны не сложили оружия и продолжали набеги на станичные гарнизоны и обозы деникинцев.
Белогвардейцы в мае 1919 года произвели аресты, и значительное количество подпольщиков было снова брошено в тюрьму.
Некоторым товарищам удалось тогда же бежать из тюрьмы и уйти в партизанские отряды. Бежал из тюрьмы и член подпольного комитета И. П. Парохно. Он вновь стал во главе майкопских партизанских отрядов. Большую роль в партизанском движении сыграли Домашов, Урюпин, Поликарпов, Шаповалов и Григоровский.
Когда Кубанская белая армия покидала Майкоп, эти же группы майкопских партизан начали подходить к городу и способствовали наведению порядка в городе.
Все это было так недавно, трагедии, пережитые людьми, еще не забылись, раны кровоточили. Теперь политзаключенные, выйдя из камер и собравшись во дворе тюрьмы, обнимали друг друга, узнавали о судьбе близких, вытирали слезы. Мне никогда не приходилось видеть таких сияющих глаз и такой готовности пойти на любой участок борьбы.
С того момента, как политзаключенные вышли из тюрьмы, мы с Подгорецким испытывали необыкновенное чувство радости и уверенности. Мы занялись распределением людей. Ефимов В. И., Расторгуев С. В., Серебряков Г. и Юров А. Е. вошли в ревком. Несколько человек из политзаключенных остались охранять тюрьму, чтобы не разбежались уголовники. 90 человек вошли в команду по охране города, [118] складов, особенно винных. Остальные разошлись по районам собирать людей и оружие.
Была уже глубокая ночь, когда я стал наконец связываться с Апшеронской. Но, должно быть, наш приказ пришел в действие: связь с Апшеронской оказалась прерванной. Я узнал только от телеграфиста, что в два часа ночи отряд по приказанию Казанского отступил на станцию Хадыженскую, перерезав провода. С трудом, через центральную станцию нефтяных промыслов, я вызвал Хадыженскую и сообщил комиссару южного участка Хорошеву: «Нами занят Майкоп, в направлении Туапсе отступает 50-тысячная армия «добровольцев», задержать которую они не смогут, поэтому им необходимо немедленно взорвать тоннели и шоссейную дорогу с таким расчетом, чтобы «добровольцы» не могли увезти имущество и подвижной состав до прихода Красной Армии». Провод был обрезан в ту минуту, когда я просил подкрепления.
Едва закончив разговор, я положил голову на стол и заснул...
Утро застало меня за письменным столом генерала Данилова в его пустом кабинете. Подгорецкий набрал ведро воды и облил мне голову.
Куда девались генерал Данилов, полковник Дроздов, председатель городской думы, есаул, который меня сопровождал, адъютант Данилова, казак в серой черкеске, наконец, заложники, отправленные на станцию Апшеронская? Все они исчезли, словно их сдуло ветром.
Минуты неслись с удивительной быстротой, и каждая из них таила угрозу. По волчьим законам белогвардейщины нас могли расстрелять каждую минуту. Было удивительно, что они не сделали этого до сих пор: ведь особой осторожности мы не проявляли.
Поскольку город оказался в наших руках, надо было приступать к наведению порядка. В этом отношении опыт работы комендантом Сочи и Туапсе пригодился. Начал я с приказа, смысл которого сводился к тому, что никаких осадных военных положений [119] вводиться не будет; граждане обязаны соблюдать полнейший порядок; категорически запрещалось продавать водку и араку; всем, у кого будут обнаружены спиртные напитки, и появившимся на улице в нетрезвом виде приказ грозил расстрелом.
После этого я написал два приказа отрядам повстанцев Тульской и Курджипской станиц, предписывая им войти в Майкоп с восточной стороны.
В то время как я передавал запечатанные в конверты приказы Подгорецкому, два белогвардейских офицера остановились на пороге нашего особняка.
— Нам сказали, что здесь комиссар «зеленых», — сказал один из них.
— Ну, в чем дело?
— Я командир пластунского батальона и хочу остаться в городе.
— Хорошее намерение.
Оно было неудивительно для офицеров пластунского батальона. Пластунские части формировались из беднейшей прослойки казачества. Бедные казаки шли в армию без лошадей и освобождались от приобретения армейского снаряжения за свой счет. В станицах их считали второсортными казаками.
— Приведите свой батальон сюда, к зданию отдела, — приказал я на всякий случай, отнюдь не веря в то, что это будет выполнено.
— Господа офицеры! — вмешался Подгорецкий. — Только снимите ваши погоны, так как скоро войдут наши части и могут быть недоразумения.
Офицеры, не глядя друг на друга, сорвали погоны.
Приведут они или не приведут батальон? Целых полчаса мы провели в томительном ожидании. Но через полчаса батальон построился на площади.
Трудно передать наши ощущения. Не было ни гроша, да вдруг алтын. У нас были союзники, помощники.
Я обратился к казакам с речью, сказал им, что, лишь разоружившись, они смогут вернуться домой, к мирному труду.
Бывшие политзаключенные — мой «штаб» — довольно деловито организовали прием оружия. Несколько казачьих офицеров, проходивших мимо [120] частей, спешились и подошли к крыльцу, наблюдая за тем, как казаки снимают оружие и складывают его возле крыльца.
Поговорив с одним из пластунов, который медленно отстегивал шашку, указав на меня глазами, офицер крикнул:
— Из этого ничего не выйдет!
Мне очень хотелось вытащить револьвер и ответить ему вполне убедительно. Но, взвесив силы своего «штаба», я счел за благо мирно побеседовать с этим «храбрым» офицером, убегающим от Красной Армии.
— А что, собственно, вас беспокоит? — спросил я, спускаясь с крыльца.
— Почему казаки разоружаются? В чем дело?
— Вы, наверное, тоже сейчас будете разоружаться, — миролюбиво, спокойно урезонивал его я. — Надо же когда-нибудь кончать все это. Вы уже въехали в зону, где городская дума наводит порядок. Оставайтесь. Помогите нам.
Офицер пожал плечами и отошел к другим, поджидавшим его. Они довольно долго митинговали на углу улицы, потом вскочили на коней и уехали.
Могли ли мы предполагать, что они вернутся? Но через час они вернулись с казаками, и не для того, чтобы расправиться с нами, а для того, чтобы... разоружиться. Казаки, чертыхаясь, складывали оружие прямо на тротуар. Вчерашние политзаключенные собирали его. Вот парабеллум перешел из рук одного из казачьих офицеров в руки рабочего, только что вышедшего из-за решетки... Эта картина наводила на радостные мысли, однако размышлять было некогда. Стремительно развертывающиеся события требовали решительных действий.
Казаки, сложив оружие, побросав лишнюю теплую одежду и валенки, разбрелись по городу. Они стояли кучками у домов, сидели на завалинках, громко разговаривали. Кое-где уже работали походные кухни, и над городом потянулся мирный запах кулеша с салом. Наши товарищи отправились агитировать казаков, чтобы они пошли вместе с нами, против белых. Но казаки не очень поддавались на нашу агитацию. [121]
Только от них мы узнали, что они отходят под натиском Конной армии. Этот натиск был, очевидно, так основателен, что последние части проходили город на рысях, не спешиваясь. Один из казачьих офицеров рассказал нам о боях под Усть-Лабинской, где наши войска под командованием С. М. Буденного разгромили конный корпус князя Султан-Гирея. Офицер был контужен возле моста через реку Кубань, его руки тряслись, и он говорил почти истерически:
— Да! Мы были слепые люди. Мы шли в бой против Ильи Муромца. Вы думаете, я здесь сложил оружие? Нет, я еще там сказал себе: я, русский, не могу драться с русским народом.
Подгорецкий сообщил мне, что в зале заседаний собрались городская управа и дума и ждут меня. Лысый человек в котелке, из тех, что не успели сбежать, считал необходимым передать власть профсоюзам, уговаривал каких-то табачников и мельников «принять на себя ответственность за управление городом».
В зале заседания было полно народу.
— Мы решили передать власть профсоюзам, — обратился ко мне председательствующий.
— Никаким профсоюзам власть передана не будет, — сказал я. — Уже создан ревком, который и будет управлять городом.
На первом заседании ревкома был избран его председатель — Ефимов и назначен комендант города.
Сможем ли мы удержать город, или какая-нибудь крупная отступающая часть сомнет нас? Позднее мне стало известно, что 20 марта 1920 года, то есть в тот же день, когда мы заняли таким необычным образом Майкоп, в районе станицы Григорьевской бывший командир партизанского отряда «Гром и молния» Лазебный со своим батальоном разоружил часть Донского корпуса в составе 1500 сабель при 15 орудиях и 36 пулеметах{49}.
Лазебному было, наверное, не легче, чем мне.
Курьеры, посланные нами в Курджипскую, вернулись: их остановила группа белогвардейских [122] офицеров, отобрала лошадей и предложила возвратиться в город пешком. Нам оставалось только одно — ждать.
Был вечер 21 марта. Я вошел в штаб и увидел сидящего за столом Подгорецкого с маузером в руке. Перед ним стоял навытяжку какой-то человек. Подгорецкий схватил его на улице с мешком сахару: один продовольственный склад не удалось уберечь, его разграбили. У нас не хватало сил даже арестовать мародера и отправить его под конвоем в тюрьму. Мы опасались, что может возникнуть шум, паника. Отобрав сахар, я выгнал мародера.
Напившись сладкого кипятку, мы с председателем ревкома отправились в город.
В городе стояла полная тишина. Последние части прошли. Склады охранялись. Казаки разместились в городских казармах.
Я уже падал с ног от усталости, когда в одиннадцать часов вечера меня вызвали на железнодорожную станцию к телефону, или, как его тогда называли, фонопору. Мы сели на тачанку, и через пять минут я уже стоял у фонопора.
— Кто говорит? — раздался очень знакомый голос.
— Это ты, Черников? — обрадовался я. — Где же тебя черти носят?
— Какой Черников? — услышал я. — Это говорит начальник шестой дивизии Конармии Буденного Тимошенко. А вы кто?
— Член Реввоенсовета Красной Армии Черноморья Шевцов.
— Какими частями занят Майкоп и сколько там сил?
Какими частями?.. Этот вопрос насторожил меня.
Может быть, меня вводили в заблуждение и на том конце провода был вовсе не Семен Константинович Тимошенко, которого я, правда, знал понаслышке, но знал как героя и большевика?
— По телефону сообщить не могу, какие части и сколько их.
— Но я начдив Тимошенко. Понятно вам?.. [123]
— Мы слышали, что в направлении Майкопа идет конный корпус, — сказал я.
— Не знаю, кто это вам сказал. Повторяю: я начдив Первой Конной армии Тимошенко. А вы кто?
— Повторяю: я член Реввоенсовета Красной Армии Черноморья Шевцов.
В это время до меня донесся шум, голоса и окрик Тимошенко: «Да тише вы, ребята, мешаете разговаривать с товарищем!»
— Ох, товарищ Тимошенко! — воскликнул я, вдруг поверив и обрадовавшись. — А ведь я вам сначала не поверил...
Первая Конная вошла в Майкоп 22 марта 1920 года около двенадцати часов дня. Стоял солнечный, ясный, по-настоящему весенний день. Под лучами полуденного солнца сверкали пики буденновцев, пряжки их портупей. Хотя каждый из нас зачерствел от этой страшной, кровавой жизни, забыл о веселой песне и простой человеческой улыбке, на этот раз мы не могли не улыбаться, когда стройно и ладно, сверкая оружием, с песней и присвистом входила в город Конная армия.
Так вот она какая, прославленная наша конница! Кто в фуражке, кто в кубанке, а кто в шлеме с красной звездой — буденовке, как его впоследствии назвали. На казачью пику вздето красное знамя. Держит это знамя человек в кожаной куртке, перепоясанной ремнями. Он легко и горделиво сидит на высоком вороном коне.
И хотя одеты всадники куда хуже, чем отступающие перед ними деникинцы, какое это великолепное, гармоническое войско! Оно движется точно лавина и непобедимо своей сплоченностью.
Под ударами Красной Армии бежит кичившаяся своей силой и кадровостью деникинская армия. На стороне наших врагов были почти все офицеры, окончившие военные академии, имевшие долголетний опыт в военном деле. Генералы командовали дивизиями, корпусами и даже полками, а полковники генерального штаба — батальонами и ротами. Воинские части набирались из офицерского состава и юнкеров. Известны были целые офицерские полки — Марковский, Корниловский и другие, — состоявшие [124] исключительно из офицеров. Они дрались особенно упорно. Фабриканты и помещики снабжали белогвардейские армии деньгами. Антанта доставляла вооружение и обмундирование.
Армию Советов поддерживал весь народ, и поэтому она победила. Голодный, раздетый и разутый народ, партизаны, не прошедшие никакой военной школы, разгромили кадровую армию белых. Во главе воинских частей Красной Армии стояли бывшие ефрейторы, унтер-офицеры, в лучшем случае прапорщики, окончившие наспех офицерскую школу в период империалистической войны. Так 100-тысячной XI армией в конце 1918 года командовал бывший прапорщик сын украинского бедняка 22-летний Иван Федорович Федько. За подвиги в гражданской войне он был награжден четырьмя орденами Красного Знамени. Даже кавказские партизаны, которые долго и прочно были отрезаны от Красной Армии, хорошо знали об успехах героической Первой Конной, ее командирах, политических руководителях — К. Е. Ворошилове, С. М. Буденном и других. Мы старались узнать Ворошилова и Буденного в каждом всаднике, но так и не угадали, до тех пор пока несколько конников не отделились от общей массы.
«Вот этот, усатый, смуглый, скуластый, в серой шинели, в смушковой папахе, конечно, Семен Михайлович Буденный», — думаю я. В это время к крыльцу ревкома, осаживая коня, подлетает высокий человек в защитном френче, перетянутый узкими ремнями портупеи. Это, оказывается, был С. К. Тимошенко. Таким образом я и познакомился с прославленным комдивом — уже не по телефону, а лично.
На площади толпились люди. Веселые мальчишки кричали «ура!», забирались на деревья, стараясь рассмотреть, что происходит.
Едва Конная армия вступила в Майкоп, на Дровяной площади был устроен митинг. Здесь, в этом бывшем гнезде деникинской контрреволюции, где еще совсем недавно свирепствовал генерал Покровский, расстрелявший в городе тысячи сторонников [125] Советской власти, была наша легендарная Первая Конная, славные бойцы и командиры которой олицетворяли величие и мощь всей нашей Красной Армии! Зародившаяся в июньские дни 1918 года в станице Платовской, тоже только в виде небольшого партизанского отряда, она была сначала полком, затем дивизией, корпусом и, пройдя славный боевой путь, превратилась в легендарную армию — гордость всего советского народа. После митинга К. Е. Ворошилов, С. М. Буденный, начдивы, комиссары направились в садик против гостиницы «Метрополь», где наш ревком приготовил обед.
Рассаживаясь за столом, мы перешептывались, спрашивали о каждом и постепенно узнали, что сосредоточенный, худой, со скуластым калмыцким лицом — сподвижник С. М. Буденного, командир 4-й дивизии О. И. Городовиков; улыбающийся красивый человек с рыжими усами, закрученными кверху, по старой казацкой традиции, — начальник полевого штаба Степан Андреевич Зотов; голубоглазый, в аккуратной кубанке и в простой рубашке, подпоясанной узким наборным ремешком, — Олеко Дундич; высокий красивый человек с серыми задумчивыми глазами — комиссар 6-й дивизии Павел Васильевич Бахтуров, пламенный партийный агитатор и поэт, автор известной песни «Конница лихая».
По просьбе К. Е. Ворошилова я рассказал тогда о том, как Кавказский комитет РКП(б) послал нас в тыл противника, как нам удалось объединить небольшие отряды партизан в Красную Армию Черноморья. Я рассказал также и о событиях двух последних дней, начиная с того момента, как мы выехали из Апшеронской на переговоры с генералом Даниловым...
Когда встали из-за стола, небо было розовым в лучах заката и горнисты играли «седловку». Некоторые части Конной армии спешили за отступающим противником. К. Е. Ворошилов и С. М. Буденный пробыли в Майкопе еще несколько дней.
Не было никаких выстрелов, словно гражданская война сразу оборвалась, кончилась. И в самом деле, майкопская операция была последней серьезной операцией Первой Конной армии на Северном Кавказе. [126]
Обстановка в районе действий Первой Конной и оценка роли Красной Армии Черноморья были даны К. Е. Ворошиловым и С. М. Буденным в разговоре по прямому проводу с членом Реввоенсовета Кавказского фронта Г, К. Орджоникидзе, который в то время находился в Ростове.
Вот этот разговор с некоторыми сокращениями:
«Буденный. У аппарата Ворошилов и Буденный. Здравствуйте, Григорий Константинович. В расположении нашей армии спокойно. Противник, разбитый наголову, жалкими кучками разбрелся по лесам и горам. По имеющимся данным войсковой разведки, незначительные части противника и ускользнувшие с Белореченской четыре бронепоезда сгруппировались в районе Хадыженская — Кабардинская. В этом направлении двинута наша 34-я пехотная дивизия, кроме того, пехотная дивизия поддерживает передовые части 6-й кавдивизии в районе станции Индюк (на карте нет), что в 30–40 верстах северо-восточнее Туапсе.
...Сгруппировались значительные силы зелено-красноармейцев, организовались в армию с Реввоенсоветом во главе, который состоит из командующего коммуниста Казанского, членов РВС коммунистов Шевцова, Ивницкого и Соркина. Армия именуется Красной Армией Черноморья. Этой армией очищена вся юго-восточная часть Черноморской губернии, за исключением Новороссийского района; где оперируют отряды этой армии, посланы значительные подкрепления. Один из членов РВС армии Черноморья, товарищ Шевцов, по занятию нами Майкопа был в городе, и фактически Майкоп был занят им после оставления его белыми... Вся армия Черноморья имеет приблизительно 5 тысяч штыков, 22 орудия и 80 пулеметов{50}. Вся она целиком вольется в 34-ю дивизию, как только последняя подойдет в район станции Индюк. [127]
У нас имеется доклад РВС армии Черноморья, и мы сейчас воздержимся от дальнейших вопросов по данному поводу. При приезде в Ростов подробно доложим.
Орджоникидзе. Ревсовет черноморцев мне персонально известен, ребята очень хорошие, старые партийные работники. Не откажите передать им привет Реввоенсовета Кавказского фронта. Узнайте, Казанский из Владикавказа или нет.
Буденный. Сейчас мы лишены возможности исполнить ваше приказание, так как единственный член Ревсовета — товарищ Шевцов с двумя отрядами находится вблизи Майкопа, двинулся по шоссе на Хадыженскую.
Орджоникидзе. Прошу при первой возможности.
Буденный. Для сведения сообщаем, что далее Хадыженской наша Конная двигаться не может... Товарищ Шевцов сообщил, что первый тоннель на станции Навагинской испорчен «зелеными» настолько, что движение ранее 7–10 дней невозможно. Между первым и последним тоннелями имеется много составов с различным имуществом...»{51}
Г. К. Орджоникидзе хорошо знал Казанского как начальника Школы красных командиров во Владикавказе, Ивницкого — как бывшего политического комиссара Таманской армии, Соркина — как одного из руководящих советских работников Краснодара, меня — как комиссара Лабинского отдела.
Высокую оценку боевых действий причерноморских партизан дал С. М. Буденный в книге «Пройденный путь».
«Утром 22 марта Конармия вступила в Майкоп, — пишет он. — В городе уже находились представители так называемой «зеленой» армии... Она активно содействовала наступлению войск Кавказского фронта и за период своих боевых действий разгромила до шести полков белых и помогла нашим войскам овладеть Сочи и Туапсе»{52}. [128]
О происходивших событиях в Майкопе мной был написан доклад по свежим следам событий. Этот доклад был передан товарищами Бубновым и Ворошиловым в журнал «Пролетарская революция» с просьбой поместить в очередном номере журнала. Доклад в виде статьи был опубликован в № 7 за 1922 год.
Горные преграды, распутица, отсутствие фуража не позволяли Первой Конной армии развернуть широкие операции и добить корпус Шкуро и Кубанскую армию. К тому же Первая Конная готовилась к новому походу — на Западный фронт.
Преследовать панически отступавших белых выпало на долю 34-й пехотной дивизии, с непрерывными боями прошедшей до этого от Волги до Майкопа. Ее полки поредели, бойцы и командиры находились в состоянии сверхчеловеческого напряжения. Из полкового журнала, сохранившегося у бывшего командира 306-го полка 34-й дивизии А. У. Клочкова, видно, насколько был обескровлен полк: вместо 3200 в нем числилось всего около 300 человек. Можно себе представить, в каком состоянии отступала белая армия, если она не выдерживала натиска нашей дивизии, полки которой насчитывали всего по 250–300 человек. В помощь 34-й дивизии из Первой Конной армии выделили конную бригаду под командованием Левды.
Выехав из Майкопа и добравшись до станиц Безводной и Самурской, я встретил человек около 70 конных и пеших бойцов, которые рассказали мне о трагедии, постигшей отряд Черникова.
Командарм Казанский, находясь в Хадыженской, получив мою информацию, что Майкоп оставлен белыми, которые отступают по линии железной дороги из Белореченской и из Майкопа по шоссе на Туапсе, отдал приказание командиру отряда Черникову погрузить в эшелон отряд и срочно отступить через Хадыженскую на Гойтхский перевал.
Эшелон шел с толкачом и, не доходя Хадыженской, был обстрелян. Ведущий паровоз резко затормозил, [129] а паровоз-толкач продолжал идти нормальной скоростью. Произошло крушение, во время которого белые не прекращали обстрел эшелона. Часть бойцов разбежалась, и лишь около 600 человек отступили к Гойтхскому перевалу, заняв оборонительную линию. Из Туапсе на защиту Гойтхского перевала были брошены все силы, вплоть до наспех организованного коммунистического и рабочего отряда в количестве 80 человек. Но что могли сделать эти столь незначительные силы против многотысячной армии белых, стремящейся во что бы то ни стало пробиться к порту Туапсе в надежде погрузиться на пароходы и эвакуироваться в Крым или в крайнем случае интернироваться в Грузию? Они неслись лавиной, преследуемые по пятам истощенными и малочисленными частями 34-й стрелковой дивизии, временно приданной Первой Конной армии.
Видя бесполезность сопротивления части Красной Армии Черноморья отступили через Туапсе к селу Небугу и заняли оборону.
Одновременно было отдано приказание произвести завалы трех тоннелей на Гойтхском перевале железнодорожными составами с дровами и взорвать мосты с тем, чтобы задержать продвижение вражеских бронепоездов к Туапсе.
По распоряжению Реввоенсовета Красной Армии Черноморья было эвакуировано все военное имущество, продовольствие и находившиеся в порту плавучие средства.
После занятия Туапсе белогвардейские части предприняли попытку пробиться в Новороссийском направлении, но, дойдя до Небуга, встретились с сильным заслоном частей Красной Армии Черноморья, в состав которых входили 10, 12 и 14-й батальоны, а также коммунистический отряд под командой старшего адъютанта штаба армии Л. А. Гзеля.
В бою в районе Небуга героически пал смертью храбрых руководитель туапсинских большевиков Бугай (Кандачков).
После этого я отправился в Майкоп, где и доложил Реввоенсовету о постигшем отряд несчастье. Реввоенсовет отдал приказ о мобилизации партизан [130] Майкопского отдела для пополнения 34-й дивизии, и я направился по шоссе на Хадыженскую — Туапсе.
Мрачный это был путь.
Воинские эшелоны и броневики отступающих частей Шкуро и Кубанской армии, дойдя до Гойтхского перевала, не могли пройти дальше, так как тоннели по распоряжению штаба были завалены железнодорожными составами, а на шоссе взорваны мосты. Бросив технику и снаряжение, белые отступали за перевал или на лошадях, или пешком.
Отступая в направлении Туапсе, многотысячная Кубанская армия во главе со Шкуро рассчитывала, что ей удастся безболезненно войти в Туапсе, получить из Крыма и Константинополя достаточное количество морских судов для погрузки и переброски воинских частей или же договориться с грузинским правительством о переходе грузинской границы. Но всем этим планам белого командования не суждено было осуществиться.
Быстрое продвижение частей 34-й дивизии, следовавших по пятам деникинцев, а также подход 50-й дивизии к Джубге лишили возможности создать условия, при которых части белых могли бы подождать подхода судов. Командование Кубанской армией учитывало, что казачьи части не склонны эвакуироваться в Крым и предпочитают в лучшем случае быть интернированными в Грузию. Командование Крымской группировкой и штаб Деникина знали, что Туапсе занято Красной Армией Черноморья, и стремились использовать свободный транспорт только для эвакуации частей, оказавшихся в Новороссийске, поэтому в Туапсе были посланы всего два небольших парохода, на которых успели удрать Шкуро с командным составом. Вот почему командование Кубанской армии решило отступать к границам Грузии.
Отступающие к границам Грузии части белых уничтожали на своем пути дороги и мосты, забирали у населения продовольствие и фураж, которого в этих районах и без того не хватало. [131]
Кубанская армия, хотя и деморализованная, насчитывала в своих рядах до 60 000 штыков и сабель, тогда как оказавшиеся в Туапсе 50-я и 34-я дивизии располагали всего около 2000 штыков и 200 сабель. Эти дивизии переживали форменный голод, и тем не менее после ухода белых из Туапсе в направлении Сочи наступать нужно было незамедлительно.
Командование IX армии слило обе дивизии в одну 34-ю стрелковую и в кратчайший срок довело состав 34-й дивизии до 5000 штыков и 500 сабель. Начальником 34-й дивизии был назначен молодой командир бригады Павел Васильевич Егоров, а командиром 3-й бригады — В. В. Фавицкий, принявший бригаду от Чикова.
Без пищи, без фуража, под огнем береговой артиллерии и английских кораблей, несмотря на массовую гибель лошадей и убыль в людях, части 34-й дивизии вели победоносное наступление против в 20 раз превосходящих сил противника. С моря вел огонь английский линкор «Корадок», эскадрилья гидросамолетов его величества короля Великобритании сбрасывала тяжелые бомбы на красноармейские части. Ожесточенный бой с белыми произошел на реке Шахе у селения Головинки.
Бригада Фавицкого стремительно форсировала реку Шахе, прорвала фронт белых и вышла в тыл противнику. Одновременно сводная бригада повела атаку с фронта; в результате этой операции белые части были обращены в бегство и 29 апреля были выбиты из Сочи.
Командование белых металось в поисках выхода. Командующий войсками кавказского побережья генерал Букретов на английском миноносце отправился из Адлера в Гагры, рассчитывая получить разрешение грузинского правительства на пропуск войск в Грузию. Но грузинские меньшевики боялись пускать деморализованную и голодную армию белых на свою территорию и давали уклончивые ответы.
Английское командование, убедившись, что белые уже не являются силой, стало открыто поддерживать грузинских меньшевиков.
Немалую роль в разложении казачьих частей белых играла политическая агитация, которую вели [132] работники политотдела дивизии, а также находившиеся в тылу белых большевики Сочинского округа. Казачьи и черкесские части белых открыто высказывали свое желание прекратить сопротивление и перейти на сторону красных.
В разгроме белых играло роль и население Сочинского округа, которое по приходе белых вновь ушло в партизанские отряды и вело борьбу против белых, хотя, как видно из боевых приказов командования 34-й дивизии, эсеры вновь пытались использовать партизанское движение в своих целях, желая держаться за свое влияние на крестьянство Сочинского округа, стараясь тем или иным путем замазать свои грязные дела в создании на Черноморье буферной республики.
Наконец «Комитет освобождения Черноморья» обратился через Эривань во ВЦИК и Совнарком по радио с воззванием, в котором была просьба «во имя человеколюбия и для предотвращения бессмысленного кровопролития... помочь уйти из той кровавой игры, в которую они были втянуты силой Деникина».
Ответ был дан Реввоенсоветом Кавказского фронта за подписью товарищей Трифонова и Пугачева:
«По указанию РВС военным властям неоднократно было заявлено, что тем из бойцов и офицеров, находящихся в рядах деникинских войск, которые добровольно сдадутся, сдадут оружие, будет сохранена жизнь и что они не будут репрессированы, как изменники Родины, взятые в плен с оружием в руках... Ныне это указание подтверждается красным войскам, действующим на направлении Сочи. В свою очередь вы можете принять меры к осведомлению об этом черкесов, о которых вы сообщаете в вашем радио»{53}.
2 мая 1920 года командование Кубанской армии во главе с генералом Морозовым и представителем Кубанской рады Букретовым приняло капитуляцию на условиях, выдвинутых Реввоенсоветом IX армии, и сдалось в плен 34-й дивизии. В начале мая 1920 года 60-тысячная Кубанская армия проследовала обратно [133] на Кубань в виде огромных обезоруженных толп пленных. Среди трофеев было около 20 тысяч лошадей, много оружия, пулеметов, снарядов и патронов.
В Новороссийск с севера вступили части VIII и IX армий, с юго-запада — части Красной Армии Черноморья.
Таким образом, Красная Армия Черноморья, помогая Красной Армии и сыграв большую роль в разгроме южной контрреволюции, закончила свое существование.
По приказу командарма IX армии товарища Уборевича № 010 от 31 марта 1920 года части Красной Армии Черноморья, находившиеся в районе Майкоп — Туапсе, влились в 34-ю дивизию, а ее части, находившиеся в районе Новороссийск — Геленджик, были переданы 22-й и 50-й Таманской дивизии IX армии.
Героическая борьба партизан в тылу белогвардейских армий явилась огромной помощью Красной Армии на всех фронтах гражданской войны. Выступая на IV сессии ВЦИК 31 октября 1922 года, делегатом которой мне довелось быть, В. И. Ленин говорил о решающей роли народных масс в успехах революции:
«И если, я говорю, революция с такой быстротой, в несколько месяцев, даже в несколько недель, сделала свое дело, то это потому, что мы всецело полагались на местные элементы, что мы открывали им полный простор действий, что мы именно с мест ждали того энтузиазма, который создал непреоборимость и быстроту действий нашей революции»{54}.
Значительный вклад в разгром контрреволюции внесли и партизаны Кубани и Черноморья. Они помогли войскам Красной Армии измотать, а затем и уничтожить армию Деникина, эту, по выражению Г. К. Орджоникидзе, самую сильную, самую организованную в то время группировку контрреволюции.
Среди партизан не мало было молодых людей с горячим сердцем и пылкой душой. Не многим из них посчастливилось остаться в живых. Эти юноши [134] умели храбро сражаться за будущее счастье человечества и с честью умирать.
Немало пало смертью храбрых и безыменных юношей-героев, память о которых останется в веках.
Мы выполнили задание партии по организации партизанской войны в тылу Деникина. Боевые заслуги многих командиров и бойцов Красной Армии Черноморья высоко оценил Реввоенсовет республики. Казанский, Дмитриев, Моренец были награждены орденом Красного Знамени. Получил орден Красного Знамени и я.
В приказе Реввоенсовета республики № 32 говорилось: «Награждается орденом Красного Знамени член РВС Красной Армии Черноморья тов. Шевцов Иван Борисович за то, что в марте месяце 1920 года, руководя частями красно-зеленой армии, оперировавшей на Майкопском направлении, в тылу у белых банд, способствовал занятию гор. Майкопа красными войсками и, вступив первым в вышеозначенный город, организовал там Советскую власть, причем путем агитации, связанной с риском для жизни, повлиял на переход на нашу сторону пластунского батальона белых».
Многие из моих товарищей по Красной Армии Черноморья сражались с врагом на других фронтах.
Игорь Саблин позднее выполнял в Грузии подпольную, очень опасную работу. Англичане, потерпев неудачу в Причерноморье, снабжали генерала Врангеля нефтью из Батума. Саблин и его товарищи — Пратусевич, Базельчук и Таранов организовали взрыв танкера «Свет» и на некоторое время прервали доставку нефти врангелевской армии в самый критический для нее момент.
В воспоминаниях о событиях того времени один из членов Реввоенсовета Красной Армии Черноморья, Ивницкий Л. В., писал:
«...Постольку, поскольку официально во главе восстания стояли эсеры, и постольку, поскольку эсеры, в силу объективных условий, подрывали мощь опасного врага русской революции — деникинской армии, задачей коммунистов было путем агитации разъяснить участвовавшим в восстании массам истинные задачи эсеров и пагубные последствия для [135] русской революции и особенно для Красной Армии, в случае осуществления этих задач, охватить идейно и организованно участвовавшие в восстании массы, завладеть, путем выдвижения своих кандидатов, аппаратом, который управлял действующими вооруженными силами, полевым штабом и командным составом, зорко следить за поведением эсеров и в случае, если эсеры начнут проводить свои изменнические планы, убрать их с дороги и продолжать дело борьбы с контрреволюцией своими собственными силами; вот такие задачи ставили себе коммунисты, и они их блестяще выполнили»{55}.
Не менее интересны и воспоминания П. Соркина, опубликованные в «Известиях Кубано-Черноморского областного комитета РКП(б)» от 7 ноября 1921 года в статье «Красно-зеленые Черноморья», в которых он писал:
«...Работая в Тифлисе, мы были в курсе организации «третьей силы» — эсеровского «Комитета освобождения Черноморья».
Мы решили не препятствовать формированию «кабинета» по многим соображениям. Прежде всего, нам было известно, что эсеры, после ухода красных в 18-м году, обосновались в Сочинском округе, вели там усиленную работу и, естественно, тем самым приобрели известную популярность. Затем у нас не было абсолютно никаких средств и оружия.
В Тифлисе и Сухуме решено было под видом беспартийных спецов слить часть товарищей в оперативный штаб комитета и часть втиснуть обязательно на командные должности.
«Ну, а затем видно будет», — думали мы.
План удался. События развернулись. «Комитет» засел в Сочи, в Ривьере. «Министры» развернули «министерство».
В отрядах же шла определенная работа. «Комитет» это чувствовал...»
Можно было гордиться также письмом секретаря Кавказского краевого комитета РКП(б) Амаяка Назаретяна. [136]
Он писал:
«Ознакомившись с письмом в редакцию тт. Шевцова, Томашевского, Казанского, Фавицкого и Саблина и со справкой о характере движения в Черноморье и тактике руководящей группы Черноморья, подтверждаю правильность изложенных фактов, относящихся к директивам, данным Заккрайкомом, тактике руководящей группы, посланной нами в Черноморье.
Необходимо отметить, что намеченный Заккрайкомом план, правильное проведение его линии указанной группой товарищей целиком оправданы результатами Черноморской эпопеи»{56}.