Между войнами
С коня — на танк
Несмотря на разруху в стране, вызванную гражданской войной, Красная Армия с первых дней своего существования оснащалась самым необходимым вооружением, в том числе бронеавтомобилями, бронепоездами, а затем и танками.
Производство первых советских танков было организовано в конце 1919 года на заводе «Красное Сормово». Первый штат танкового отряда был введен в действие приказом Реввоенсовета от 28 мая 1920 года. Первый бой танки Красной Армии провели 4 июля 1920 года в районе Полоцка.
В 1921 году был сформирован танковый дивизион в Москве. Меня назначили комиссаром этого дивизиона, а командовал им Сергей Михайлович Тимофеев{1}. Потом дивизион стал бригадой. Комбригом был утвержден Стоянов.
В бригаду входили тяжелые и средние английские танки типа «Рикардо» и «Тейлор», а также легкие французские танки типа «Рено». Кроме того, бригада имела дивизион бронеавтомобилей.
На этой трофейной иностранной технике стали обучать первых советских танкистов.
Тяжелый танк «Рикардо» был вооружен 57-миллиметровой пушкой и пулеметом системы Гочкиса. На шоссе [52] «Рикардо» мог развить скорость только до четырех километров в час. Другие, более легкие, бронированные машины имели соответственно полегче вооружение, зато передвигались они быстрее. По сравнению с современными танками эти машины кажутся черепахами. Однако тогда английские и французские танки, выпущенные в конце первой мировой войны, являлись шедевром боевой техники.
В двадцать первом году бригада располагалась в Лефортово, в так называемых Красных казармах. Главная наша задача заключалась в том, чтобы готовить для будущих бронетанковых частей Красной Армии водителей и заводных, пулеметчиков и артиллеристов. Командиров танков выпускала особая школа.
Экипаж тяжелого «Рикардо», называвшийся в то время командой, состоял из восьми человек: командира, водителя, заместителя водителя, двух заводных, двух артиллеристов и пулеметчика. Броня танка защищала только от пуль. Любой снаряд ее пробивал.
Своих специалистов-преподавателей мы тогда не имели. В качестве преподавателей были приглашены полковники старой армии Марганадзе, Голубков и Пешков, получившие техническую подготовку в Англии.
Комплектовались учебные танковые части из рабочих, главным образом из металлистов. Это были грамотные, смекалистые ребята, быстро осваивавшие трофейные машины и мечтавшие иметь свои, отечественные танки. Все мы мечтали о том же, но эта мечта претворилась в жизнь не так скоро, как того хотелось. Впереди были годы напряженного труда по созданию тяжелой индустрии. Стране предстояло построить заводы, научиться варить броневую сталь, вырастить своих инженеров и конструкторов, прежде чем на вооружение Красной Армии стали поступать первые образцы советских танков. Теперь всему миру известно, какой огромной мощью обладают наши механизированные войска. В Отечественной войне советские танковые армии нанесли сокрушительное поражение немецко-фашистским войскам и их хваленым бронетанковым силам, а наши танкисты в боях за Родину покрыли себя неувядаемой славой.
Начало же всему этому было положено в двадцатых годах. Хотя мы почти не имели тогда своих танков, желающих овладеть новой боевой техникой было хоть отбавляй. [53] Выбирали, конечно, лучших, наиболее подготовленных. Многие курсанты приходили из кавалерии. Кстати сказать, бывшие рубаки очень быстро становились отличными водителями танков.
Так, не имея еще своей техники, мы приступили к подготовке кадров будущих советских механизированных войск.
Армейские будни
В 84-й дивизии я работал комиссаром 250-го полка. Как раз тогда, после пленума РВС СССР в ноябре — декабре 1924 года было решено постепенно вводить в армии единоначалие. На первых порах оно осуществлялось в двух формах. В тех случаях, когда командир части или соединения был коммунистом, он являлся одновременно командиром и комиссаром. В остальных случаях при командире части или соединения сохранялся военный комиссар. Так было, например, и у нас в 250-м полку{2}.
Командиром полка был у нас бывший прапорщик Пекутовский, человек прекрасный, честный, хорошо знавший военное дело, но излишне мягкий. Больше, чем строевые занятия или полковые учения, Пекутовского привлекала тихая канцелярская работа. Обычно он часами просиживал в штабе, что-то планировал, писал статьи в газету. Из-за этого пристрастия командира полка все прочие заботы ложились либо на меня, либо на его заместителя по строевой части.
Дело у нас ладилось, но выходило так, что трудно было понять, кто же фактически командует полком. В то время когда Пекутовский сидел в штабе, комиссар и заместитель командира полка проводили занятия в учебных классах, на плацу или в поле. Вместо того чтобы целиком сосредоточиться на работе по политическому воспитанию бойцов, я был вынужден выступать еще в роли командира-строевика. От этого страдали, конечно, мои непосредственные обязанности.
О таком странном положении в полку стало известно командиру 2-го Московского стрелкового корпуса Ивану Панфиловичу Белову. [54]
Белов был замечательным военачальником и отлично проявил себя, командуя красноармейскими частями при подавлении белобандитского восстания в Фергане, описанного затем Д. Фурмановым в повести «Мятеж».
Это был небольшого роста, плотный, присадистый человек с выправкой спортсмена. Вспыльчивый по натуре, он быстро остывал, был строг, но никогда не обидел кого-либо зря.
Как-то, приехав в нашу часть, Белов, усмехаясь в рыжие усы, сказал мне и Пекутовскому:
— Хорошие вы оба мужики, как я погляжу. Дело знаете, работаете дружно, но кто все-таки у вас командир полка? Ты? — обратился он к Пекутовскому. ~ Или ты? — повернулся ко мне.
Нам, конечно, стало неловко. А комкор спокойно заключил:
— Непорядок это, комполка. Непорядок.
— Так точно, товарищ комкор, непорядок, — тихо соглашается Пекутовский. — Учту, товарищ комкор.
— А тебе, Шебунин, следует, мне кажется, подучиться. Хочешь учиться?
Я, разумеется, с радостью согласился. Через некоторое время пришел приказ откомандировать меня на Высшие стрелково-тактические курсы «Выстрел». С этого момента кончилась моя «комиссарская» работа в армии.
Меня зачислили на старший, последний курс. Тогда, в двадцать шестом году, начальником «Выстрела» был Г. Д. Хаханьян. Преподавали на курсах отличные военные специалисты Н. М. Филатов, В. К. Головкин, В. И. Волков, В. И. Вострухов, П. И. Мишуточкин и другие.
Занятия были организованы очень продуманно, толково. Проводили их и в классах, и на местности. Однако дисциплины, порядка явно не хватало. Курсы не имели никакого транспорта. Если, например, объявлялось, что завтра в девять утра полевая учеба по тактике состоится в Химках, то на такие сборы слушатели отправлялись самостоятельно на извозчиках или по железной дороге. А у кого кончились деньги, то и пешочком. В Химки к девяти попадали далеко не все. С тех, кто опаздывал, не взыскивали: что спросишь с человека, который уже отмерил десятка полтора километров! [55]
И все же, несмотря на неурядицы, учеба на курсах дала мне немало полезного, что удалось использовать в практической работе. Так, например, на новом месте службы я успешно опробовал один из стрелково-тактических приемов, которым нас обучали в «Выстреле». Было это в ту пору, когда я командовал батальоном в 95-й стрелковой дивизии, расквартированной в Балте, под Одессой. Во время проводившихся маневров мы в батальоне впервые осуществили пулеметные стрельбы через голову своих войск. За эту инициативу и отличную боевую подготовку подразделения присутствовавший на учениях командир нашего 6-го корпуса наградил меня серебряным портсигаром — такие подарки были тогда обычны в армии.
Потом я служил на разных командирских должностях. А в 1932 году поступил на заочный факультет Академии имени М. В. Фрунзе. В то время я уже работал на строительстве укрепленного района. Дело считалось важным и срочным, хлопот у меня хватало с излишком. Но оказалось, и при такой нагрузке можно учиться, если хочешь этого по-настоящему.
В январе тридцать четвертого года меня отозвали со строительства укрепрайона и назначили начальником хозяйственной части Главного автобронетанкового управления РККА. Однако работа в аппарате Наркомата обороны меня тяготила: тянуло в войска. Мою просьбу учли, и года через полтора меня перевели на должность интенданта 5-го механизированного корпуса.
Корпус входил в состав Московского военного округа. Это было отлично сколоченное и прекрасно обученное соединение. Командовал им Николай Васильевич Ракитин, в прошлом боевой комдив из кавалеристов.
На вооружении 5-го мехкорпуса были танки БТ, быстроходные, очень маневренные машины. Правда, это их ценное свойство достигалось за счет легкости броневой защиты: стальные листы были так тонки, что их пробивали даже осколки снарядов. К тому же БТ были очень не стойки к огню, так как на них стояли бензиновые моторы. Однако крупные танковые соединения даже с такой техникой, находившейся в умелых руках, представляли собой грозную силу.
К сожалению, танковые корпуса в 1939 году были расформированы. Танкисты, воевавшие в Испании, порекомендовали ликвидировать крупные соединения. В соответствии [56] с этим сохранялись танковые полки и бригады; кроме того, создавались моторизованные дивизии. Однако начавшаяся в Европе вторая мировая война существенно изменила представление о роли и оперативном применении танковых войск. Проанализировав успешные операции крупных моторизованных сил гитлеровского вермахта против англо-французских армий, Центральный Комитет отменил прежнее, необоснованное распоряжение. Снова началось формирование механизированных корпусов: каждый корпус имел две танковые и одну моторизованную дивизии. Одновременно велось их перевооружение. Этот важный процесс не был завершен к моменту нападения на нашу страну фашистских агрессоров. Замечательных по качеству Т-34 в сорок первом году насчитывалось в войсках очень немного, а боеготовность танковых соединений была еще невысока.
Жизнь в 5-м мехкорпусе, где я служил, текла по обычным армейским законам мирного времени. Учились сами, учили военному делу бойцов. Никаких исключительных событий не происходило, но разного рода конфликты время от времени случались.
Даже на таком, казалось бы, тихом поприще, как хозяйственная работа, которой я занимался в качестве интенданта корпуса, и то возникали конфликты.
Командир наш, Николай Васильевич Ракитин, был по натуре человеком властным, строптивым, и вместе с тем у рядовых бойцов и вольнонаемных рабочих комкор пользовался репутацией добряка, щедрого на подарки. Вот из-за этой щедрости у нас с командиром корпуса не раз возникали острые споры.
Как-то вызывает меня Ракитин. Являюсь. У комкора в кабинете сидит мужчина в ватнике — прораб, ведающий строительством дорог в нашем гарнизоне.
— Смотри, Александр Иванович, — обращается ко мне Ракитин, — в каких рваных сапогах ходит прораб! На дворе осень, грязища, а он чуть ли не босой. Выпиши со склада сапоги.
— Не могу, товарищ комкор, не имею права. Вы же знаете директиву Наркомата.
— Э, брось, — говорит Ракитин. — При чем здесь директива! Ничего ты не понял в ней. Эта директива не для нас с тобой, а для комбатов. Дай человеку сапоги!
Я опять повторил, что не дам. Мы крепко поругались. [57]
В те дни у нас как раз собралась районная партийная конференция. Для участия в ней приехал командующий Московским военным округом комдив А. И. Корк, и Ракитин решил пожаловаться, что начальник тыла не выполняет его приказаний.
Разбор жалобы состоялся на квартире у нашего замполита, куда заехал командующий.
Я увидел невысокого военного в очках, с приятным, одухотворенным лицом.
— Как же так, товарищ Шебунин? Почему вы не выполняете приказов своего командира? — с упреком спросил Корк. — Разве есть такие права в армии у подчиненного?
Я ответил, что хозяйственники имеют особые права, узаконенные приказом Наркома обороны, и подал Корку соответствующую директиву. Командующий округом внимательно прочитал ее и повернулся к Ракитину:
— А вы, Николай Васильевич, знаете эту директиву?
— Да, — смущенно подтвердил Ракитин, — Шебунин мне показывал...
— Зачем же тогда ставите меня в неловкое положение? — с огорчением сказал командующий. — Шебунин ведь прав.
На этом, собственно, спор по поводу сапог был исчерпан. Но эта пустяковая, по сути дела, распря наложила заметный отпечаток на наши с Ракитиным отношения.
Я рассказал об этом незначительном на первый взгляд случае, чтобы показать, как в армейских условиях неправильно отданные приказы могут порой создать нежелательное напряжение между начальником и подчиненным, а значит, нанести ущерб боевому товариществу, которым сильна наша армия.
Вернемся на несколько лет назад, к весне 1931 года. Мне хочется коротко рассказать о том периоде своей службы, который окончательно определил для меня выбор военной специальности. Этот период был связан с работой в инженерно-строительных войсках, а именно — на строительстве Проскуровского укрепленного района, руководил которым Ю. Саблин.
Ю. Саблин возглавлял 52-е УНР (управление начальника работ), меня назначили его заместителем по организационно-хозяйственной [58] части. Я полюбил эту работу, важную и специфичную в условиях военного быта, и находил в ней немало привлекательного. Во всяком случае, мне она приносила большое душевное удовлетворение на протяжении всей жизни. Искренне сожалею, что встречаются иногда люди, которые не прочь посмеяться над хозяйственниками, подчеркнуть их якобы второстепенную роль в армии. Очень и очень заблуждаются те, кто так рассуждает. Разве можно, например, без цемента и гравия построить дот или бомбоубежище? А можно ли без снарядов и горючего победить врага? Минувшая война показала, что самый талантливый полководец не добьется успеха, если его армия не имеет хорошо налаженного снабжения. Те, кто были на фронте, прекрасно знают: крепкий тыл — это половина победы.
Строительство Проскуровского укрепрайона явилось для меня начальной школой армейского хозяйственника.
На мою долю приходилась организация снабжения всего этого большого хозяйства с многотысячным коллективом. Дел было невпроворот. Постепенно я освоился с новой работой, и тогда удалось наладить какой-то ритм в снабжении стройки необходимыми материалами, а также вполне сносно кормить и одевать людей. Этот опыт очень пригодился в годы Великой Отечественной войны, когда мне довелось руководить тыловым обеспечением ряда фронтов.
Хочется отметить, что, занимаясь строительством оборонительных рубежей, мы не забывали о хозяйственной пользе. Водные преграды, специально созданные перед дотами и капонирами, были превращены в пруды для разведения рыбы. В эти искусственные водоемы запустили для откорма шестьсот тысяч мальков зеркального карпа. Получилось крупное рыбное хозяйство, которое уже через два года давало солидный доход. Кроме того, мы всю зиму могли кормить свежей рыбой не только своих рабочих, но и близстоящие воинские части.
В течение трех лет наше 52-е УНР построило между Ялтушковым и Каменец-Подольском мощную линию обороны, в которой насчитывалось более тысячи различных боевых укреплений. Многие объекты были так тщательно замаскированы, что даже вблизи трудно было догадаться об их подлинном назначении. [59]
Такие укрепрайоны, или оборонительные полосы, создавались в середине тридцатых годов на Украине вдоль всей западной границы. Эта работа являлась частью общего стратегического плана по защите рубежей нашей Родины в случае военного нападения. Инициаторами строительства укрепрайонов были известные и авторитетные военачальники, такие, как М. Н. Тухачевский, А. И. Егоров, С. С. Каменев, командующий Киевским военным округом И. Э. Якир и начальник инженерного управления РККА Петин. Укрепрайоны создавались под их непосредственным руководством.
Мне не раз доводилось встречаться с этими военными руководителями не только на совещаниях, но и в период их пребывания на наших стройках. От общения с ними у меня сохранилось на всю жизнь светлое чувство.
В течение трех лет 52-му УНР удалось не только построить мощный Проскуровский укрепленный район, но и хорошо обучить его войска.
Когда в 1934 году я уезжал в Москву за новым назначением, части Проскуровского укрепрайона продолжали успешно вести боевую подготовку{3}.
В Московском военном округе
Весной тридцать пятого года меня перевели на работу в Москву и назначили заместителем начальника продовольственного отдела Московского военного округа (отдел возглавлял Л. Г. Пейрос).
Новая работа заинтересовала и увлекла меня с первых же дней. Вопреки сидевшей тогда во мне предубежденности к «аппаратчикам» высших штабов, находившимся далеко от войск и, как мне представлялось, скучавшим в своих кабинетах, дело оказалось очень живым. Оно потребовало большого напряжения, поворотливости и, я бы даже сказал, творческой выдумки. Вообще у армейских [60] хозяйственников и в мирное, и в военное время все реально, все конкретно: заготовь, подвези, подай. А это порой не так просто, как кажется со стороны. По существу, ни одно мероприятие в войсках невозможно толково провести без хорошо организованного снабжения. Но, чтобы управлять хозяйством, человек должен отлично знать армейский быт, его правила и законы, а в смысле военной подготовки стоять не ниже любого штабного командира. Только при этом условии офицер-хозяйственник справится со своими сложными задачами.
В середине тридцатых годов Московский военный округ был очень большим. Хозяйственникам работы хватало с избытком. Особенно много хлопот доставляли военные парады 1 мая и 7 ноября, которые устраивались с обязательным привлечением авиации. Именно на обеспечение летного состава уходило много времени и сил.
Работая в аппарате округа, я занимался продовольственными вопросами. Так продолжалось до тех пор, пока случай не внес поправку в дальнейшую мою службу на этом поприще.
Однажды меня назначили председателем комиссии, которой предстояло проверить деятельность хозяйственников кавалерийской дивизии. При проверке обнаружилась недостача шестисот тонн сена. Такой большой перерасход фуража мог списать только Нарком обороны, недостачу же до трехсот тонн имел право списать командующий Московским округом.
Меня как председателя комиссии вызвал мой непосредственный начальник интендант 1-го ранга Л. Г. Пейрос. Он предложил составить два акта обследования, указав в каждом недостачу по триста тонн сена. Я счел своим долгом заявить, что два акта составлять не буду, так как это явный подлог. На сем наш разговор окончился.
Однако через несколько дней меня пригласил к себе помощник командующего округом по снабжению комдив А. А. Ошлей.
— Товарищ Шебунин, вы, кажется, учитесь на втором курсе вечернего факультета Академии имени Фрунзе, — сказал Ошлей. — Переходите-ка, дорогой, на основное отделение... Я дам записку к товарищу Корку, он прикажет оформить перевод, сможете больше заниматься и спокойно окончите академию.
Посвятить все свое время учебе было заманчиво, и я [61] согласился. Перевод с вечернего на дневное отделение не вызвал затруднений: начальник академии комдив А. И. Корк, оказывается, запомнил меня еще с той встречи, когда у нас с комкором Ракитиным вышла распря из-за сапог.
Академия имени М. В. Фрунзе дала мне хорошую теоретическую подготовку по различным военным дисциплинам. Позднее, уже в годы Великой Отечественной войны, знания, полученные в академии помогли мне более грамотно управлять тыловым хозяйством в очень сложных условиях в периоды отхода и наступления наших войск.
В мае 1937 года я окончил академию и снова был направлен за назначением в штаб Московского округа. Командовавший им в то время Семен Михайлович Буденный принял меня приветливо. Он знал, что на учебу в академию я ушел из окружного продотдела, что имею кое-какой хозяйственный опыт, и предложил мне быть главным интендантом — так тогда называлась должность заместителя командующего по снабжению. Поблагодарив за доверие, я честно признался, что мечтаю уехать в строевые части, и попросил дать хотя бы полк — я имел тогда звание комбрига. Но командующий округом не стал меня даже слушать. Пришлось принимать дела.
В подчинение главного интенданта МВО в то время входило несколько служб: вещевой, продовольственный, коммунально-эксплуатационный отделы и строительство. Первым серьезным испытанием для интендантской службы Московского военного округа явилась война с Финляндией, развязанная реакционным правительством Рюти.
Зима 1939/40 года выдалась на редкость морозной. Потребовалось заготовить большое количество теплых вещей, чтобы одеть наши войска, сражавшиеся в заснеженных лесах Карельского перешейка. Вся страна посылала тогда на фронт теплые вещи — подарки для красноармейцев. Мы, хозяйственники Московского военного округа, тоже участвовали в снабжении Северо-Западного фронта. Кроме того, на интендантство возлагалось обеспечение лыжных батальонов, которым предстояло действовать в качестве десантников в тылу противника. Ежедневно на фронт отправлялся один полностью экипированный батальон лыжников. В январе и феврале 1940 года на фронт ушло около шестидесяти таких подразделений. Все они отлично проявили себя в период боевых действий и оказали [62] серьезную помощь фронтовым частям своими внезапными ударами по тылам врага.
Снабженческий аппарат Московского военного округа под руководством первого заместителя командующего округом комдива Ивана Григорьевича Захаркина много сделал, чтобы обеспечить десантные войска обмундированием и провизией в виде сухих пайков.
Период боевых действий на Карельском перешейке явился для хозяйственников МВО серьезной школой. В это время выявились и наши большие возможности, и серьезные недостатки в организации интендантского дела. Изменить коренным образом что-либо в интендантской службе нам, к сожалению, так и не удалось: страна и армия стояли на пороге войны с гитлеровскими захватчиками.
С наступлением летней жары семьи работников управленческого аппарата округа обычно переезжали из Москвы на дачу в Серебряный бор, считавшийся тогда пригородом.
В субботу 21 июня многие мои сотрудники, как всегда, собрались на дачу. Работа в штабе округа по субботам оканчивалась часов в пять, затем там оставались только оперативные дежурные. Так было и в тот субботний день.
Прямо с работы я уехал в Серебряный бор. Вечером мы с женой отправились на дачу к И. Г. Захаркину, с семьей которого у нас давно установились теплые дружеские отношения. Супруга комдива — Лидия Михайловна — была доброй, гостеприимной хозяйкой, и у Захаркиных частенько собиралась наши общие знакомые и сослуживцы.
В тот вечер, я хорошо запомнил это, все выглядело как-то необычно, начиная с того, что не было никого из товарищей. Настроение у меня и у Ивана Григорьевича было далеко не радужное. Жены заметили нашу озабоченность и удалились в другую комнату, не желая мешать беседе.
Разговор у нас зашел о войне. Все мы чувствовали, что отношения с фашистской Германией в последнее время стали напряженными до предела. Знали мы и то, что к нашим границам стягиваются большие массы немецких войск. Все это заставляло строить предположения о надвигающейся военной угрозе. [63]
Комдив Захаркин в тот день был в Генеральном штабе Красной Армии, откуда и приехал на дачу. По его словам, я понял, что атмосфера в Генштабе показалась ему неспокойной.
Обменявшись мнениями, мы с Иваном Григорьевичем сошлись на том, что имеются самые реальные основания для тревоги.
Тревожно было у меня на сердце, когда поздно вечером покинул гостеприимную дачу комдива. И все же я был далек от мысли, что всего несколько часов отделяют нас от начала грозных событий, которым суждено потрясти мир. [64]