Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Граница позади

Поезда идут на запад

Всякие сборы в дорогу — событие волнующее и, как правило, окрашенное либо радостью, либо печалью. Но когда в путь готовится целая дивизия, тут уж над всеми чувствами господствует озабоченность. Столько всего надо предусмотреть, согласовать, утрясти, сделать. Как-никак, а переезжают три стрелковых полка, один артиллерийский, два дивизиона — противотанковый и зенитный, да еще несколько специальных подразделений. И во всем этом должен быть полный порядок: чтобы и техника и припасы были погружены правильно, чтобы люди разместились в вагонах как надо и чтобы не было отставших в пути.

Но прежде чем заняться сборами, требовалось передать занимаемый участок. 2 декабря нас сменили части 22-й армии. И уже утром следующего дня мы начали нелегкий марш в сторону Елгавы.

В другой обстановке и в другое время года этот март не оказался бы особенно трудным. Но, во-первых, наша передислокация должна была быть сохранена в тайне, и поэтому шли мы только ночами. Во-вторых, погода нас не баловала — почти непрерывно лил дождь, перемежаемый снегом. Транспорта и горючего не хватало. На дорогах, ставших непроезжими, застревали автомашины. Люди брели по колено в грязи. Хорошо, хоть темного времени в эту пору много.

Ночью 6 декабря дивизия сосредоточилась на станции Платоне около Елгавы. Здесь нас должны были посадить в эшелоны. [158]

Штаб дивизии под руководством Николая Константиновича Дьячкова составил подробный план работ, связанных с перевозкой. В каждой части и подразделении представители штаба наблюдали за их ходом. Дел хватало всем. Бойцы пилили доски для оборудования вагонов, заготавливали дрова. К месту посадки доставлялись железные печки и продовольствие, лампы и фураж, ведра и веники. Словом, предусматривалась каждая мелочь.

Политработники, партийные и комсомольские активисты разъясняли бойцам условия и правила железнодорожных передвижений, давали советы, как вести себя, чтобы не отстать в пути. Особо обращалось внимание на то, чтобы сохранить в тайне сам факт нашей передислокации из Латвии: противник в Прибалтике не должен был знать, что мы уезжаем, а на новом месте — откуда прибыли. Поэтому все, что говорило о нашем довольно долгом пребывании на прибалтийской земле — лозунги, плакаты, листовки, номера многотиражки «Воин Родины», — убиралось или уничтожалось. О задачах, возникавших в связи с переездом, говорилось на партийных и комсомольских собраниях, на общих собраниях красноармейцев и совещаниях офицеров.

И вот наконец наступил день 17 декабря, когда первый поезд тронулся в путь. Он был сцеплен из шестидесяти товарных вагонов и платформ. Еще шесть таких составов формировались и по мере готовности отправлялись. Последний из них ушел со станции Платоне 22 декабря.

Я ехал с первым эшелоном. Помню, как лязгнули сцепки, дернулся под ногами пол вагона и в самую душу ворвался паровозный гудок, воскрешая что-то далекое, довоенное, счастливое. Отпуска, командировки, переезды в незнакомые гарнизоны — все это бывало связано с ощущением новизны, с ожиданием того, что жизнь откроет перед тобой еще одну непрочитанную, увлекательную страницу. Отголосок этих чувств тронул сердце легкой и приятной грустью.

Неизведанное и сейчас лежало впереди. Манящее и тревожное. Что сулило оно нам? До сих пор нашей дивизии (а я уже не мог представить себя вне ее) сопутствовал успех. А как-то сложатся дела на новом месте?

Встав на какой-то ящик, я смотрел в оконце шаткого [159] вагона общепринятого типа «40 людей или 8 лошадей». Смотрел долго, пока пробегавшие мимо деревья и столбы не завязли в чернильном мраке ранней ночи.

В вагоне нас было не 40 человек, а значительно меньше, и устроились мы с достаточным комфортом. Зашторили окна, зажгли лампу. Присев за деревянный столик, я спросил Артюхова:

— Как настроение у бойцов?

Михаил Васильевич ответил:

— Настроение боевое. Но, конечно, находятся и такие, кого переброска немного пугает. Знаете ведь, какие разговоры иногда идут? Вот мы, мол, немца до Волги допустили и там разбили, а теперь он нам где-нибудь постарается Сталинград устроить.

— Но это же ерунда! — возмутился я. — Как можно сравнивать несопоставимые вещи?

— Конечно, ерунда. Но разговоры вредные. Один такой доморощенный стратег, если против него не выступить, целое подразделение в уныние может ввести. Чтобы этого не случилось, меры мы приняли. Парторги и комсорги в каждый вагон назначены. Агитаторы тоже. Все они проинструктированы, материалами снабжены.

— А от шапкозакидательства их предостерег? И на легкие победы людей настраивать нельзя, это тоже вредная крайность. У Гитлера еще силы есть. И немцы, чем ближе к своей земле, тем ожесточеннее будут сражаться.

— Это учли.

— Вот и хорошо. А теперь — отдыхать. Надо и за прошлое отоспаться и про запас...

Стучат вагонные колеса, дрожит на стене фонарный блик. И несет нас поезд в незнакомые места, к новым боям. Ночь сменяется днем, день — ночью. Мелькают за окном руины станционных зданий — ни одного целого. Крустпилс и Двинск, Полоцк и Молодечно, Лида и Волковыск, Черемха и Седлец... Наконец — Брожкув.

Вот теперь-то все стало ясно! Мы вливались в 1-й Белорусский фронт, действовавший на важнейшем стратегическом направлении.

Приехали мы в Брожкув 26 декабря. А последний эшелон пришел как раз под Новый, 1945 год. Как мы встретили этот последний военный год, я не помню. Собственно, никакой встречи и не было. Торжеств не устраивали. Надо было готовиться к пешему маршу в район [160] города Станиславова, где было отведено место для сосредоточения дивизии.

И вот после сорокапятикилометрового перехода мы прибыли туда 2 января. Всего в сорока километрах от нас лежала поверженная Варшава, находившаяся в руках оккупантов. Польская столица с нетерпением ждала своего освобождения. А мы также нетерпеливо ждали начала наступления, ради которого — это было ясно каждому — нас направили сюда. Боевой дух в частях был высок: умелая партийно-политическая работа, что велась во время переезда, сделала свое дело.

Но поступавшие к нам указания свидетельствовали, что наступление начнется не завтра и не послезавтра. Видно, подготовка к нему велась серьезная и основательная. Мы занялись размещением полков в зимних неприветливых лесах, окружавших Станиславов. Делалось это для того, чтобы сохранить тайну нашей передислокации из Прибалтики. Ведь здесь, в непосредственной близости от противника, возможность утечки такой информации была особенно велика.

Солдаты принялись рыть землянки, сооружать укрытия для лошадей, строить бани, оборудовать полигоны и учебные поля. Командующий армией приказал подготовиться к приему пополнения и к боевой учебе. Нелегко было на новом месте. Донимал холод. Земля промерзла на большую глубину. Дни стояли короткие, светлого времени в обрез. Да и со строительным материалом, дровами приходилось туго. Леса, послужившие нам пристанищем, были невелики и к тому же (что особенно трудно было нам усвоить) составляли частную собственность отдельных лиц. Всякую порубку мы могли производить только с их разрешения — таково было указание советского командования войскам, находившимся на польской земле.

И все-таки устроились мы всего за три дня. А там подошло и весьма изрядное пополнение людьми и техникой. Мы начали доводить до полного комплекта роты. В полках, прибывших в Польшу в двухбатальонном составе, создавались третьи батальоны.

Дивизия заметно обновилась. И не только за счет рядовых бойцов, но и командиров. У меня появился, наконец, штатный заместитель — полковник Петр Андреевич Бачков. [161]

Надо сказать, что должность эта долгое время оставалась вакантной — с тех самых пор, когда я вступил в командование дивизией. Правда, в Латвии на нее был назначен офицер, но не успел он по-настоящему войти в курс дела, как его отозвали и направили принимать бригаду. Теперь я рассчитывал, что с приходом Бачкова жить мне станет легче. Но мои надежды оправдались лишь отчасти. И в том была не вина Петра Андреевича, а беда — плохо обстояло у него дело со здоровьем, и он не мог работать в полную силу.

Подвело здоровье и Гончарова с Аристовым — незадолго до отъезда из Латвии они слегли с желудочными заболеваниями. Произошло это, по-видимому, из-за плохой питьевой воды. Артиллерией у нас теперь командовал полковник Григорий Николаевич Сосновский. Вместо Аристова командиром 674-го полка назначили подполковника Алексея Дмитриевича Плеходанова, офицера из соседней дивизии, а командиром 469-го — полковника Михаила Алексеевича Мочалова.

Таким образом, во главе частей у нас остались лишь два «старика», сражавшихся еще у Заозерной и прошедших через все бои в Прибалтике, — это Зинченко и Гладких. Майор Георгий Георгиевич Гладких, командир артиллерийского полка, выделялся отменным хладнокровием и храбростью. В боях он неизменно находился на самых горячих участках, но ни пуля, ни осколки не брали его.

Такое «боевое долголетие» реже встречалось среди командиров батальонов. Но и среди них имелись ветераны — Давыдов, Хачатуров. Помню, как в начале боев в Латвии ко мне подошел Степан Андреевич Неустроев — невысокий, худощавый капитан. На Заозерной он шел в бой заместителем комбата, был там обожжен и ранен, попал в медсанбат. Вскоре, не долечившись как следует, Неустроев попросил вернуть его в батальон. Чувствовалось, что положение «безработного» сильно угнетало его и не способствовало укреплению здоровья. Я знал, что в таких случаях полное выздоровление зачастую скорее приходит на передовой, чем в тылу, и поэтому направил его в 469-й полк заместителем комбата. Но поскольку там нужнее оказался командир батальона, Неустроева и определили на эту должность. Он справился. В боях был по-прежнему решителен и смел. 6 ноября его снова — в пятый [162] раз за войну! — ранило. Сейчас он вернулся в строй и принял 3-й батальон в 756-м полку.

Но таких комбатов у нас осталось немного. На смену выбывавшим из строя прибывали новые. За последние месяцы минувшего года командовать батальонами стали капитаны Блохия, Боев, Логвиненко и Твердохлеб.

И вот теперь нам предстояла большая работа по обучению молодых бойцов, по сколачиванию подразделений и частей. Что ж, не в первый раз вставала перед нами такая задача. И все мы энергично взялись за ее решение.

Недостатка в энтузиазме у людей не было.

Начали, как всегда, с изучения строевого и боевого уставов, с освоения устройства оружия и правил обращения с ним в бою. Через несколько дней перешли к проведению ротных и батальонных учений на дивизионном полигоне. Одно из показных батальонных учений наблюдал наш командарм. Генерал Симоняк остался доволен действиями солдат и особенно командиров.

Тактические учения, ночные марши, боевые стрельбы — все это втягивало молодых солдат в напряженную фронтовую жизнь, психологически подготавливало их к тяжелым испытаниям, сокращало разрыв в мастерстве между ними и бывалыми воинами.

Проводились также сборы ручных и станковых пулеметчиков, стрелков из противотанковых ружей. Солдаты и сержанты изучали листовки-памятки, выпущенные Военным советом фронта для представителей всех боевых специальностей.

Много учились и офицеры: ведь им предстояло руководить боями на незнакомом доселе театре военных действий. С командирами полков, батальонов и рот были организованы занятия при штабах дивизии и корпуса. Там для них читались лекции о системе обороны на западном берегу Вислы, делались военно-географические обзоры.

Не замирала все это время и партийно-политическая работа, нацеленная на воспитание у людей высокого наступательного порыва, готовности не пожалеть ни сил, ни жизни для достижения победы.

Дивизия упорно готовилась к броску на запад, туда, где неровно, с перебоями, но все еще билось сердце фашистской империи Гитлера. [163]

Марш сквозь вьюгу

В наших боевых приготовлениях не участвовал артиллерийский полк. Вместе с минометными ротами стрелковых частей он был передан во временное оперативное подчинение 89-му корпусу и выдвинут к правому берегу Вислы. Я воспринял это как верный признак того, что нам не придется наступать в первом эшелоне. И не ошибся.

11 января Семен Никифорович Переверткин собрал командиров дивизий и объявил, что через три дня фронт начнет наступление на противостоящую ему группу немецких армий «А». Цель наступления — разгромить неприятельские войска, освободить Польшу и, выйдя к Одеру, создать выгодные условия для завершающего удара по Берлину.

Для достижения этой цели намечалось нанести фронтальные удары на лодзинском и ченстоховском направлениях, расчленить главные силы группы армий «А» и, уничтожив их по частям, развить стремительное наступление в направлениях Познани и Бреславля. На пути фронта между Вислой и Одером лежало семь оборонительных полос, эшелонированных на глубину до 500 километров. Это была серьезная преграда. И хотя 3-й ударной предстояло наступать во втором эшелоне фронта, необходимость включиться в активные боевые действия могла возникнуть перед нами в любой момент.

12 января перешел в наступление развернутый слева от нас 1-й Украинский фронт. Висло-Одерская наступательная операция началась. 14 января, как и намечалось заранее, в нее включился и 1-й Белорусский.

Через три дня была освобождена Варшава. 17 января в 15 часов дивизия получила приказ на марш вслед за наступающими войсками.

Походные колонны двинулись в путь. Идти во втором эшелоне — это не то, что наступать с боями. Но и увеселительной прогулкой наш переход нельзя было назвать. Мы шли со всеми предосторожностями, выставив боевое охранение, выслав вперед головные походные заставы. Ведь мы вступали на территорию, где еще несколько дней назад находился враг, и какая-то часть его сил могла оказаться в тылу наступающего фронта. Нужно было сохранять готовность вступить в бой в любую минуту. [164]

Вскоре дивизия вошла в Варшаву. Чем больше мы в нее углублялись, тем сильнее нами овладевало чувство сострадания и гнева. Мы видели много городов и сел, превращенных в руины. Но такие варварские разрушения и в таком масштабе нам, пожалуй, привелось увидеть впервые. Улицу за улицей, квартал за кварталом проходили солдаты, и глаз не мог найти ни одного уцелевшею дома. Всюду зияли провалами стен остовы когда-то прекрасных зданий. Груды битого кирпича и обломки домашней утвари запрудили тротуары и мостовые. То тут, то там виднелись изуродованные памятники. Взывая к отмщению, тянули вверх обгорелые руки-ветви столетние липы. И как зловещий шрам, оставленный «новым порядком», краснела тянувшаяся на километры кирпичная стена — граница еврейского гетто.

Три часа движения по Варшаве были тремя часами убедительнейшего политзанятия на тему «Что несет фашизм порабощенным народам и почему мы должны уничтожить его». Разрушенный город был обжигающим душу наглядным пособием. Он вызывал самые разнообразные оттенки острых и сильных чувств — щемящую жалость к людям, жившим под этими кровлями, возмущение звериной жестокостью, с которой разрушались великолепные плоды человеческого труда, ненависть и отвращение к убийцам. Все виденное умножало ярость к врагу, желание покарать его.

С 18 января войска первого эшелона начали преследование противника. Приказ командующего фронтом предписывал не ввязываться в бои по уничтожению вражеских гарнизонов в городах и населенных пунктах (на такие бои противник как раз и делал ставку), а быстрее идти вперед. Это повышало вероятность встречи с оставшимися в нашем тылу силами неприятеля. Мы двигались на запад и северо-запад несколькими параллельными колоннами. Шли грунтовыми, проселочными, лесными дорогами, иногда тропками, а то и просто по полю, целиной.

И тут начались вьюги. Трудный путь стал еще труднее. Люди шли, по колено проваливаясь в снег. Забуксовали автомашины. Сразу же ухудшилось снабжение горючим. Автомобили начали отставать еще больше. А следовательно, резко ухудшилось снабжение продовольствием, боеприпасами, снаряжением. Пришлось все это перевозить лошадьми. Но гужевого транспорта не хватало, чтобы полностью [165] удовлетворить потребности дивизии. Положение складывалось тяжелое. Метель метелью, а мы не могли намного сокращать суточные переходы, чтобы не выбиться из заданного графика. Приходилось сжимать до минимума время на отдых. И поскольку продовольственные обозы не справлялись со снабжением частей, к усталости прибавилось недоедание.

Участились случаи отставания. Солдаты заболевали от переутомления. Только в 469-м полку за три дня заболело 86 человек. И все-таки среднесуточные переходы у нас достигали 36 километров.

Особенно мне запомнилось 27 января. Неистовый ветер нес навстречу людям сплошную стену снега. Наклонившись вперед, закрывая лицо руками, бойцы пробивались сквозь белесую пелену. Каждый шаг давался с большим трудом. Но если тяжело было рядовым, то каково приходилось офицерам! В полковых колоннах командиры шли вместе с бойцами. Чтобы никого не потерять, они часто пропускали колонны своих подразделений вперед, а потом обгоняли их. Это требовало поистине нечеловеческих усилий. А если обнаруживался отстающий, выбившийся из сил боец, то командир нередко еще и помогал ему догонять своих.

Не меньше доставалось и политработникам. Находясь в людской гуще, они подбадривали усталых, следили, что-, бы на привалах все отдохнули и получили пищу; тех, кто не может двигаться, определяли на повозки или сани. На привалах они старались обеспечить людей свежими газетами, вручали им листовки-молнии, посвященные солдатам, показывавшим пример выдержки и дисциплинированности. Как бы ни были измотаны бойцы, они не упускали возможности послушать офицера, читающего сводку Совинформбюро или рассказывающего о положении на фронте.

Кончался привал, и люди, казалось бы изнуренные вконец, находили в себе силы, чтобы подняться и снова штурмовать гудящую стену ветра и снега. Согнутые, натруженные фигуры пробивались сквозь снежную лавину во имя долга, повелевавшего в срок прибыть к месту назначения и изготовиться к бою. А то, что нас вскоре ожидают нелегкие бои, понимал каждый.

Правое крыло фронта, во втором эшелоне которого мы продвигались, встречало особенно сильное сопротивление [166] врага. Противник предпринимал отчаянные усилия, чтобы сдержать наступление советских войск, не дать им выйти к Одеру. К 26 января гитлеровское командование произвело реорганизацию, которая, по его мнению, должна была способствовать стабилизации фронта. Группа армий «А» преобразовывалась в группу армий «Центр». А к северо-западу от нас, в Померании, создавалась группа армий «Висла»...

Так шли мы навстречу боям. И вдруг 1 февраля наступила оттепель. Полил дождь. На полях обнажилась черная вязкая земля. Дороги превратились в реки. Лошади окончательно выбились из сил. Бойцы сами впрягались в сани и повозки. Испытание достигло своего предела. Но 2 февраля наступил конец нашим мучениям. Завершив почти 500-километровый марш, мы вошли в небольшой городок Фандсбург, расположенный у старой немецко-польской границы.

Городок этот стал местом, где дивизия могла, что называется, отдышаться. Подтягивались тылы. Приводилось в порядок обмундирование. Чинилась обувь. Люди мылись в бане, отсыпались. И всех нас не покидало чувство: скоро и наш черед, скоро и нам в бой, в наступление. Ведь еще 31 января около города Кенитца был форсирован Одер и на левом его берегу появился наш первый небольшой плацдарм. А к 3 февраля таких плацдармов было уже несколько. Войска 1-го Белорусского широким фронтом вышли к реке.

Но, вопреки нашему ожиданию, темпы наступления снизились. Впрочем, если вдуматься, ничего удивительного в том не было. Слишком уж далеко вперед вырвались головные армии фронта, слишком большое расстояние отделяло их от тылов и баз снабжения, слишком растянулись коммуникации. Требовалось закрепиться на занятых рубежах, покончить со многими очагами сопротивления фашистов, оставшимися в нашем тылу и оттягивавшими на себя немалые силы.

5 февраля дивизия получила приказ строить оборону.

Такова уж трудная доля матушки-пехоты. Приходишь на новое место, получаешь приказ на оборону и начинаешь врываться в землю — так, будто оборона эта на века. Но пролетает несколько дней — еще не настланы все накаты, еще не оборудованы все огневые позиции и блиндажи, а уже пришел новый приказ, и войско снимается [167] с места, с сожалением глядя на плоды своего оказавшегося напрасным труда. А потом снова стоянка, и снова вручную люди переворачивают горы земли. И хоть чувствуешь порой, даже знаешь почти наверняка: долго мы здесь не задержимся, а никаких скидок, никаких послаблений — все делается самым основательным образом. Иначе нельзя. На войне ведь между «наверняка» и «почти наверняка» — дистанция огромного размера.

Задача перед нами ставилась нелегкая: за три дня подготовить жесткую оборону, создав систему ротных и батальонных опорных пунктов. Начиналась линия обороны у западных окраин города и шла на северо-восток. В мерзлой, так и не прогревшейся за время оттепели земле предстояло выкопать траншеи, огневые позиции для орудий, минометов и пулеметов, оборудовать землянки и блиндажи. Лопат, кирок, топоров и другого шанцевого инструмента не хватало. Работа двигалась медленно. А через день вновь началось потепление. Но от этого не стало легче. Земля под ногами расползалась. Полевые дороги стали непроезжими, даже пешком по ним удавалось пробираться с трудом. Траншеи наполнялись водой, их стенки обваливались.

И все-таки, как оно часто бывает, задача, казавшаяся поначалу невыполнимой, была решена в срок. Все теперь было готово для боя. Но принять бой на этом рубеже нам так и не пришлось. Едва закончилось строительство выстраданной нами обороны, поступил новый приказ: передислоцироваться в район немецкого города Флатова, находящегося в 32 километрах к западу от нас. Мы снялись с необжитого еще места.

В полном боевом порядке, выставив походные заставы и охранение, полки двинулись по шоссе, ведущему на Флатов. Поблескивал влажный асфальт. С полей почти совсем сошел снег. И уже пахло приближающейся весной. Вдоль дороги чернели стволы яблонь и лип. Справа и слева виднелись большие прямоугольники полей, разделенные живыми изгородями из деревьев. Попадались небольшие леса, но не наши, не такие, как в России или даже в Прибалтике, — деревца в них стояли ровными шеренгами, словно на параде. К каждому хуторку, красневшему где-нибудь вдали кирпичными строениями, вела асфальтированная дорога. По богатой мы шли земле.

И хоть шоссе порядком пострадало от танковых гусениц, [168] хотя оставили на нем свои следы снаряды и бомбы, до Флатова мы добрались быстро. Полки расположились, не доходя до него, а штаб дивизии обосновался на восточной окраине аккуратного городка. Преобладали в нем чистенькие коттеджи, в основном пустые, покинутые жителями. Обитатели их сбежали на запад. Одни из них имели серьезные основания для того, чтобы не желать встречи с Красной Армией. Другие были напуганы гитлеровской пропагандой, неутомимой в своих россказнях о «зверствах русских». Об этом кричало геббельсовское радио, газеты и журналы. В иллюстрациях, «подтверждающих» зверства, у фашистов не было недостатка: снимков, сделанных у себя в лагерях, хватало с лихвой. Требовалась лишь совсем небольшая ретушь.

Оставшиеся в городе немцы старались не попадаться нам на глаза. А те, кто попадался, имели вид, запуганный до крайности. И политотдел дивизии усилил работу, цель которой была в том, чтобы довести до сознания каждого бойца мысль: за развязывание подлой войны, за зверства и грабежи на нашей земле отвечают фашистские главари и их приспешники, но отнюдь не мирное население немецких городов и сел. Необходимость в такой работе была велика: у многих, очень многих зияли сердечные раны, вызванные потерей близких, надругательствами над родными, разоренными и сожженными домами. Гитлеровцы убивали ни в чем не повинных родителей, жен и детей наших бойцов. А тут перед нами были родители, жены и дети неприятельских солдат, да еще в целехоньком, неразрушенном городе (фашисты не применяли на своей территории зверскую тактику «выжженной земли»). И слепое чувство мести — око за око, зуб за зуб — могло вырваться из-под контроля, если б не велась серьезная, каждодневная политическая работа.

Эта работа была деликатной и тонкой, требующей и умения, и такта. Три с лишним года разжигалась у людей ненависть к врагу, ненависть, обретавшая силу грозного оружия. А врагом был немец — тогда с этим коротким словом отождествлялся всякий неприятельский солдат, вторгшийся на нашу землю с оружием в руках, всякий захватчик, которого нужно было уничтожить, чтобы спасти себя и свою страну.

Теперь мы ступили на вражескую землю. Немцы были вокруг нас. Разные немцы. И ненависть нужно было дифференцировать, [169] направить се по строго определенному руслу. Одно дело — фашисты, приверженцы гитлеровского режима. И совсем другое — женщины, дети и старики, с которыми чаще всего приходилось вступать в контакт. Они не были нашими врагами. И понимание этого приходило к солдатам не только под влиянием бесед, докладов и газетных статей. Для этого им порой было достаточно увидеть голодного старика или встретить испуганный взгляд ребенка. У воспитанных советским обществом людей никогда не гасло чувство человечности. И сердце у них было отходчивое.

Шнайдемюльский котел

Итак, мы разместились в окрестностях Флатова, завидуя тем, кто наступал в центре фронта и уже захватил плацдармы на левом берегу Одера. Ведь от них до Берлина было рукой подать, всего каких-нибудь 60–70 километров. И с нашей точки зрения, они имели больше всею шансов первыми ворваться в германскую столицу. А значит — положить конец войне, поставить последнюю точку. Взятие Берлина прочно отождествлялось в нашем сознании с окончательной победой.

Но отдавали мы себе отчет и в том, что обстановка на фронте к этому времени сложилась очень непростая. 1-й Белорусский острым клином вытянулся далеко на запад. С севера, от самой Данцигской бухты и до устья Одера, занимая всю Восточную Померанию, ему угрожала группа армий «Висла». 2-й Белорусский фронт был развернут на север. На стыке с его левым крылом находилась наша 3-я ударная армия. Линия вражеской обороны проходила километрах в двадцати пяти — тридцати севернее Флатова. А в тридцати километрах к юго-западу от нас кипел, бурлил шнайдемюльский котел.

Город Шнайдемюль представлял собой крепкое звено в цепи померанского вала, созданного вдоль старой немецко-польской границы еще в тридцатые годы. Расположенный на берегах реки Кюддов, он был узлом нескольких железных и шоссейных дорог. Город окружали мощные оборонительные сооружения, противотанковые и противопехотные препятствия. Имелся там и аэродром.

Во время стремительного январского наступления Шдайдемюль не стали брать штурмом, а обошли его. [170]

Гарнизон города оказался в нашем тылу. В Шнайдемюле насчитывалось свыше 25 тысяч солдат и офицеров, более 100 полевых орудий, много танков, штурмовых орудий и других боевых средств. Фашистское командование организовало «воздушный мост», и осажденные получали пополнения, боеприпасы, эвакуировали раненых.

10 февраля войска левого крыла и центра 2-го Белорусского фронта начали наступление против группы армий «Висла», направив свои удары в сторону Данцига и в глубь Померании. Мы получили приказ развернуть дивизию фронтом на север и северо-запад. Это на случай, если противник предпримет ответный удар на стыке двух фронтов, попытается пробиться к окруженному Шнайдемюлю и соединиться с блокированными в городе войсками. Нам надо было быть готовыми отразить возможное нападение и самим перейти к активным действиям.

Мы произвели рекогносцировку на угрожаемых направлениях и приготовились к бою. Но удар последовал совсем не оттуда, откуда его ожидали.

Днем 14 февраля меня вызвал к телефону командир корпуса.

— Василий Митрофанович! — услышал я встревоженный голос Переверткина. — Немцы прорвались из Шнайдемюля. Движутся на север и северо-запад. Точными данными о противнике мы не располагаем. Так что быстро проведи разведку и выдвигай дивизию на запад, наперерез группировке. Ни один фашист не должен прорваться, слышишь?

Приказав Дьячкову немедленно организовать разведку, я позвонил командирам полков и, распорядившись готовиться к выступлению, велел им через час прибыть на западную окраину Флатова, к озеру.

Несколько минут спустя в прихожей коттеджа послышались чьи-то голоса. Дверь распахнулась, в в комнату вошел незнакомый офицер.

— Разрешите, товарищ генерал? — заговорил он возбужденно. — Полковник Бугров, начальник тыла кавкорпуса.

— Садитесь, пожалуйста, полковник. В чем дело?

— Товарищ генерал, беда! Немцев прет — тьма. Тылы наши захвачены.

— Да вы успокойтесь. Покажите лучше, где вы их встретили. [171]

Мы развернули карту. После некоторого раздумья полковник показал, где произошла встреча с противником, и назвал время. Я даже удивился, как быстро начальник тыла добрался до Флатова. Неприятель, двигавшийся в походных колоннах, такой скоростью обладать не мог, так что в нашем распоряжении оставалось достаточно времени для приготовления к бою.

Сев с майором Гуком в «виллис» и пустив вперед две машины с разведротой, мы покатили по асфальтированной дороге, ведущей на запад. Там, впереди, вдоль реки Кюддов, текущей с севера на юг, до самого Шнайдемюля тянулась почти сплошная лента лесов.

Мне живо вспомнилось, как в 1941 году, под Киевом, я сам выходил из окружения. Тогда нашим спасителем был лес. Он укрывал нас и от авиации, и от танков. Мы выпадали из поля зрения противника, оставались неуловимыми для него. Только благодаря лесному маршруту дивизия, в которой я был тогда начальником штаба, сумела пробиться на восток, к своим.

Сейчас немцы оказались в положении, несколько напоминавшем наше тогдашнее. И я не сомневался, что они не преминут воспользоваться лесным массивом для прорыва. Ведь в тактическом умении отказать им было нельзя. Вот мне и хотелось самому посмотреть, каковы там, в лесу, дороги и что творится на них.

У опушки мы остановились. Вышли. С юга доносилась стрельба. Прошли по лесу сотню метров и увидели дорогу, по которой одна за другой проскочили две машины. Когда мы приблизились к ее обочине, показался еще один автомобиль. Я присмотрелся — наши. Офицеры.

— Стой! — закричал я, выходя на дорогу с поднятой рукой. Машина завизжала тормозами и, прочертив по асфальту черные полосы, замерла. Люди в ней были не из нашей армии.

— Куда спешите?

— Там немцы, товарищ генерал!

— Далеко?

Офицеры замялись. В это время подошел грузовик с солдатами.

— Это все ваши силы или еще есть?

— Еще подъедут.

— Ну так вот что. Располагайте бойцов вон у того овражка. Там удобная позиция. Скоро сюда подойдут наши [172] подразделения. И не забывайте, что сейчас не сорок первый год. Не мы от немцев удирать должны, а они от нас.

Выйдя на опушку, мы сели в машины и поспешили к месту, где был назначен сбор командиров полков. Они уже ждали.

Едва я начал ставить задачу, показалась машина командира корпуса. Семен Никифорович разыскал нас здесь, чтобы проинформировать о положении на фронте. Оказывается, минувшей ночью часть сил, окружавших Шнайдемюль, ворвалась в город. Но немцы, оставив там лишь несколько подразделений, сами пробили в окружении брешь и двинулись на север.

Это вызвало замешательство в некоторых наших частях. Между тем прорыв, судя по всему, был тщательно подготовлен и согласован: противник одновременно предпринял попытку наступать с севера, из Померании, навстречу шнайдемюльской группировке.

— Двести седьмая дивизия будет действовать южнее, — предупредил Переверткин. — Основная же тяжесть ляжет на вас, Василий Митрофанович. Немцы прорваться не должны. Смотри, дело серьезное.

Пожав мне руку и пожелав успеха, Переверткин двинулся к машине. А я принялся ставить задачу командирам полков. К этому времени уже поступили данные разведки, посланной в разных направлениях. Авангард противника двигался на север и северо-запад двумя колоннами с танками и техникой. Одна часть сил шла по дороге вдоль опушки, другая — через гущу леса.

План наших действий был такой: 756-й полк должен был преградить путь первой колонне. Правее и западнее 674-му полку предстояло блокировать другую колонну. 469-й полк выдвигался еще севернее, образуя второй заслон.

Мне казалось, что стоящая перед нами задача не слишком сложна в тактическом отношении. Цель противника и его замыслы достаточно очевидны. Наши силы распределены в принципе правильно. Единственное неизвестное состояло в том, хватит ли этих сил, чтобы преградить путь неприятельским войскам, уничтожить их или принудить к сдаче в плен.

Сев в машину, я снова поехал к опушке леса, на этот раз южнее, к поросшему кустарником холму. С высоты [173] мне открылась дорога, запруженная вражеской пехотой, артиллерией, танками, грузовыми автомашинами с каким-то имуществом. Колонна была огромной. А в той стороне, откуда должны были показаться батальоны 756-го полка, пока не замечалось никакого движения. Опаздывал Зинченко.

Так вот и дают себя знать неурядицы, породившие афоризм: гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Из-за неорганизованности полк прибыл на отведенный ему рубеж — к маленькому городку Гурзену — только на исходе дня. К этому времени противник занял несколько населенных пунктов, разбросанных вдоль опушки лесного массива, где уже следовало находиться нашим подразделениям.

Что ж, элемент случайности, включающий в себя различные ошибки и оплошности, на войне неизбежен. В той или иной мере это учитывается и в тактических расчетах. Как нет идеальных планов, так нет и идеальных исполнителей. Обидно, конечно, мириться с этим, особенно если видишь очевидный промах подчиненного (свои промахи замечаются как-то не очень). Остается утешать себя тем, что противник тоже не свободен от подобных просчетов.

К вечеру близ Гурзена завязался упорный бой между прорывавшейся колонной немцев и 756-м полком, поддержанным несколькими подразделениями 674-го. Не считаясь с потерями, неприятель рвался к дороге, идущей от Гурзена на северо-запад, в спасительный лес. Бой не стихал всю ночь. И врагу частично удалось добиться своей цели. Но впереди, на следующем рубеже, его ждали основные силы 674-го и 469-го полков.

Утром разведка донесла, что с юга накатывается следующая волна вражеских войск. Теперь уже замысел немецкого командования вырисовывался более определенно: авангард, с которым мы до сих пор имели дело, должен был проложить путь главным силам шнайдемюльской группировки. Обстановка диктовала решение: не дать этим частям соединиться с находящимися впереди и уничтожить их по отдельности. Командиры полков получили по телефону соответствующие распоряжения. 756-й во взаимодействии с 674-м должны были нанести удар по основной вражеской группе. 469-му предстояло сосредоточить [174] все усилия на разгроме авангарда. Дивизия начинала действовать на два фронта.

Я позвонил командиру корпуса и доложил ему о своем решении. Он согласился с ним и пообещал подбросить артиллерию.

С небольшой оперативной группой я разместился на вершине кирки, возвышавшейся на южной окраине Гурзена. Панорама оттуда открывалась превосходная. Видны были и свои боевые порядки, и деревушка Дейч-Фир на юге, к которой приближалась вражеская колонна, и дорога, ведущая на северо-запад, в лес. Наши спешно укреплялись в Дейч-Фире, готовя заслон на пути главных сил немцев.

— Ну как, неплохой мы энпе подготовили? — не удержался от невинного хвастовства майор Гук.

— Наблюдать-то отсюда отлично. Только до первого снаряда. Давай-ка, Василий, готовь новый энпе вон на той высотке. Полторы тысячи метров на юго-запад, видишь?

— Товарищ генерал...

— Понял?

— Так точно.

— Действуй.

Не прошло и часа после этого разговора, как около кирки взметнулись фонтаны земли. Один снаряд прошил кирпичную кладку колокольни. Противник, видно, догадался, что отсюда ведется управление боем. Мы кубарем скатились вниз.

Хорошо, что новый наблюдательный пункт был уже в общей готов. Мы бегом направились к нему. Он оказался не так удобен, но зато почувствовали мы там себя куда надежнее. Я приказал направить в сторону Дейч-Фира взвод конной разведки под командованием лейтенанта Здоровцева.

Отрегулировав стереотрубу, я повел ею с севера на юг. Увидел машины врага, идущие по полевым дорогам, и отдельные группы неприятельских солдат. Сосновский подготовил артиллерию к открытию сосредоточенного огня по дорогам, где наблюдалось наибольшее оживление. И вдруг, приближенные линзами стереотрубы, перед глазами возникли конники. Они мчались прямо к НП. Это, несомненно, был Здоровцев. Как же неосмотрительно он действовал! Этот лихой, бесшабашный мальчишка совершенно [175] не думал о том, что из-за своей беспечности может открыть противнику расположение наблюдательного пункта дивизии.

Я высунулся из укрытия и потрясал кулаком до тех пор, пока Здоровцев не уяснил, что этот «сигнал» относится к нему. Кавалеристы резко изменили направление, скрылись за кустами и вскоре подскакали к НП с тыла. Здоровцев сообщил, что начался бой за Дейч-Фир, небольшие группы противника вышли восточнее этой деревни, а по дороге вдоль Кюддова движется колонна в шесть километров длиной.

Сведения были очень важные, они позволяли представить обстановку в целом. Свои прорывающиеся по лесу части противник намерен прикрывать с правого фланга, ведя бои за населенные пункты. Ему, надо думать, не было известно, какими силами располагаем мы и как они распределены. И в этом было наше преимущество.

В стереотрубу просматривалась северная окраина Дейч-Фира. Было видно, как расположившаяся там противотанковая батарея ведет огонь по каким-то целям. Бой в деревне разгорелся жаркий. Как узнал я потом, сражались наши бойцы с величайшей отвагой. Рота 756-го полка под командой капитана Ивана Гусельникова оказалась в полуокружении. Шесть раз гитлеровцы атаковали занятые ею позиции. Но каждый раз откатывались, встреченные прицельным огнем винтовок и автоматов, гранатами, а то и штыковыми ударами. И сам капитан, и командир взвода младший лейтенант Дмитрий Шишков, и другие офицеры дрались расчетливо и храбро, показывая пример всем бойцам. Рота на своем направлении не пропустила на север ни одного гитлеровца. Она уничтожила около двухсот фашистов, а пятьдесят захватила в плен.

Я внимательно наблюдал за ходом боевых действий. Гук и Сосновский то и дело склонялись над картой, отмечая вновь обнаруженные батареи и танки. Мне удалось заметить особое оживление вокруг одной из колонн. Очевидно, оттуда шло управление войсками. Я приказал дивизионной артгруппе, усиленной корпусными батареями, ударить по походному штабу гитлеровцев. Артиллеристы накрыли цель точно. После этого огонь был перенесен на развернувшиеся батареи врага, скопления танков и самоходок. Но и противник не остался в долгу. Его орудия [176] стали бить по позициям 756-го полка, приготовившегося встретить основные силы неприятельской группировки. Затем немцы бросились в атаку. С нашей стороны в пасмурное небо взметнулась серия красных ракет. Загромыхали орудия всех калибров, заухали минометы, застрекотали пулеметы и автоматы. Первая цепь фашистов была буквально сметена. Но за ней двигалась вторая, третья... Гитлеровцы шли по трупам своих солдат. Им удалось добиться некоторого успеха: при поддержке танков и штурмовых орудий они пробили брешь в обороне 756-го полка. Сквозь нее прорвалась полутысячная группа с пятнадцатью самоходками.

Зинченко по телефону сообщил: по показаниям пленных, на подходе еще человек 700 с 10–15 танками и штурмовыми орудиями. Едва я положил трубку, как вновь раздался звонок. Плеходанов докладывал, что по лесной дороге тянутся непрерывные колонны пехоты и автомашин. Это часть главных сил немцев пробивалась на соединение с авангардом. Я приказал Плеходанову держать вражеские подразделения под неослабным огнем, а 2-й батальон, которым командовал Яков Логвиненко, направить на подмогу Зинченко.

Михаил Васильевич Артюхов, находившийся в полку Мочалова, передал, что недалеко от штаба батальон Василия Давыдова ведет бой с сильной неприятельской колонной. У Давыдова нет артиллерии, и подразделение несет большие потери. Пришлось туда срочно бросить противотанковый дивизион майора Тесленко. На равнине, недалеко от лесной опушки, завязалась жестокая схватка. Наши стрелки стояли насмерть. Артиллеристы Тесленко, развернувшись с ходу, начали расстреливать самоходки, бить по пехоте.

Но и им самим пришлось нелегко. Падали сраженные осколками и пулями наводчики, заряжающие. Командир 3-й батареи капитан Николай Хованцев вынужден был стать к прицелу орудия, расчет которого почти целиком выбыл из строя. И комбат показал себя настоящим мастером меткого огня. Он поджег четыре вражеских танка. Отважно сражался и его подчиненный — командир огневого взвода лейтенант Евгений Куц.

По четыре неприятельские боевые машины уничтожили 1-я и 2-я батареи, которыми командовали капитаны Александр Овечкин и Андрей Дрыгваль. [177]

Пять часов не утихал бой, и трудно сказать, каков был бы его конечный результат, если б на помощь не подошел 164-й полк 33-й стрелковой дивизии. Противник не выдержал и стал искать спасения в лесу. Некоторые его роты сдались в плен вместе со своими командирами.

Примерно в это же время к бреши, пробитой в обороне 756-го полка, подтянулась группа гитлеровцев, о которой нас предупреждали пленные. Но там их уже поджидал батальон Якова Логвиненко. И когда немцы попытались смять роту, прикрывавшую дорогу, они неожиданно были атакованы с обоих флангов. Засады открыли огонь из орудий прямой наводки. Одновременно в тылу врага грянул необычайной силы взрыв. Это диверсионная группа, посланная Логвиненко в лес, подожгла следовавшие за боевыми порядками фашистов машины со снарядами.

У противника наступило замешательство. В результате бой закончился очень быстро. Немцы потеряли убитыми 315 солдат и офицеров, 126 человек было захвачено в плен. В качестве трофеев нам досталось 2 танка, 5 орудий, 15 грузовых автомашин.

На другом участке обороны 3-й батальон 756-го полка, возглавляемый Степаном Неустроевым, нанес внезапный удар по голове приближавшейся колонны. Гранатами были подорваны танк и самоходка, ударившие из укрытий орудия подожгли автомашины. Автоматные и пулеметные очереди косили метавшихся солдат. На дороге создалась пробка. Паника довершила дело — солдаты выскакивали из грузовиков и разбегались по лесу.

Через час появилась новая, более мощная колонна. Зная об участи своих предшественников, гитлеровцы развернулись в боевые порядки и начали атаку по всем правилам. Неустроеву приходилось туго — противник обладал, по крайней мере, тройным превосходством. Но тут на помощь подоспел 594-й полк 207-й дивизии. К 6 часам вечера и с этой фашистской колонной было покончено. На поле боя осталось более тысячи убитых. А те, кто уцелел, рассеялись по лесу.

К ночи 16 февраля от войск шнайдемюльского гарнизона уцелели две группы. Обе находились в лесах, севернее Гурзена. Переверткин, выслушав мой доклад о сложившейся обстановке, приказал днем покончить и с ними.

Но это оказалось не так просто. Всю ночь не стихала [178] канонада. Неприятель не собирался сдаваться без боя. В половине пятого утра силами до полка он обрушился на позиции батальона Сергея Хачатурова. Пехоту врага поддерживали полевая артиллерия и штурмовые орудия. Бойцы Хачатурова встретили атакующих гранатами, и те залегли на опушке леса. Но вскоре к ним присоединилось еще несколько подразделений. После трехчасового боя батальон вынужден был отойти. Немцы начали быстро продвигаться по лесной чаще на север. Но тут им путь преградили два других батальона 469-го полка. Снова разгорелась схватка, в которой полегло до двухсот гитлеровцев. И все-таки воспрепятствовать прорыву мы не смогли. К счастью, это не привело к каким-либо серьезным последствиям. Фашисты не ушли далеко — они были встречены частями 23-й гвардейской дивизии, которая довершила начатое нами дело.

А 469-й полк прочесал лес по всей округе, и к 16 часам от наиболее крупной группы врага осталась только толпа смертельно усталых и перепуганных пленных.

Тем временем другие наши полки разделались со второй группой. Из нее не ушел никто. Большая часть солдат сложила оружие. Те, кто не хотел сдаться, погибли на поле боя.

Шнайдемюльская группировка прекратила свое существование. Итоги боев были впечатляющи. Противник потерял 3500 человек убитыми. Во время последнего прорыва погиб и комендант шнайдемюльского гарнизона, возглавлявший всю группировку, полковник Решлингер. В плену оказалось свыше 800 человек, в том числе и несколько видных должностных лиц. Достались нам и немалые трофеи: больше сотни орудий и минометов, 44 танка и штурмовых орудия, много грузовых и легковых автомашин, мотоциклов и другого военного снаряжения и имущества.

Наши потери были в общем невелики. Минувшие бои прибавили нам опыта. Подверглись испытанию способность дивизии к быстрому маневру, гибкость управления, четкость взаимодействия пехоты и артиллерии, умение командиров применяться к обстановке. Экзамен этот мы выдержали. А вместе с тем явственнее увидели и свои недостатки. Такие, как неповоротливость Зинченко, в результате которой поднятый по тревоге 756-й полк опоздал к месту развертывания. Это, несомненно, дало противнику [179] некоторый выигрыш на первом этапе боевых действий. Да и поставленная перед дивизией задача на деле оказалась не такой простой, как мне сначала представлялось. Кроме того, на собственном опыте мы убедились, что на своей земле немцы воюют упорнее и ожесточеннее.

Едва дивизия привела себя в порядок, как командир корпуса приказал готовиться к маршу в район, находящийся в 80 километрах северо-западнее Шнайдемюля.

Утром 17 февраля наши походные колонны подошли к Шнайдемюлю. Город пылал. Войска, очищавшие улицы от гитлеровцев, оставшихся здесь для прикрытия прорыва, встретились с яростным сопротивлением. Противник был немногочислен, но он прекрасно знал географию города. Многие дома были превращены в крепости. Оттуда били из пулеметов и фаустпатронами.

Отступая с улицы на улицу, неприятельские отряды поджигали здания. Многие из них загорались от обстрела. Гасить пожары было некому: большая часть жителей разбежалась по окрестным лесам, другие прятались в подвалах.

Дивизия обошла Шнайдемюль по северной окраине и повернула на шоссе, ведущее к западу. А я на машине отправился назад, в один из расположенных поблизости населенных пунктов, чтобы встретиться с Переверткиным. Семена Никифоровича я разыскал быстро. Он поблагодарил меня за успешные в целом действия дивизии по ликвидации шнайдемюльской группировки. Сказал, что общая обстановка на фронте довольно сложная. Наступление 2-го Белорусского фронта затухает. Противник хотя и понес серьезные потери, оставил многие населенные пункты, но в Восточной Померании еще достаточно силен. Есть предположения, что морем туда переброшены некоторые части из состава курляндской группировки и из Восточной Пруссии. На правом фланге 1-го Белорусского положение тоже нелегкое.

Попытки немцев контратаковать наши войска приостановлены. 2-й Белорусский во взаимодействии с 1-м Белорусским фронтом в ближайшее время продолжит наступление. Основные силы группы армий «Висла» должны быть разгромлены, Одер — до самого устья очищен. Тогда создадутся благоприятные условия для нанесения удара по Берлину. А пока дивизии надо прибыть в назначенный [180] район и сразу же подготовиться к ведению боевых действий. Каких? Будет видно по обстоятельствам. Дальнейшие указания мы получим на месте.

Так или примерно так обрисовал мне обстановку командир корпуса. Распрощавшись с ним, я сел в «виллис». Машина быстро бежала по грязной, разбитой танковыми гусеницами дороге. По сторонам тянулись то ровные, насаженные рукой человека леса, то луга, на которых висящая в воздухе морось — не то дождь, не то туман — съедала остатки снега. Вскоре мы обогнали тылы. Потом поравнялись с полковой колонной. Бойцы шли тяжелым шагом уставших, но привычных к ходьбе людей. Я вылез из автомобиля и пристроился к одной из рот. Где еще узнаешь лучше мысли и настроения людей, как не в одном с ними походном строю?

— Как, ребята, тяжело без отдыха-то идти? — поинтересовался я.

— Ничего, на Одере перекурим, а в Берлине отдохнем, — сразу же нашелся кто-то.

— Ну, до Одера еще далеко. Сначала надо немца в других местах разбить, чтобы не помешал нам на Берлин идти.

— Вона как, не на Одер, значит, идем. Жаль. Конечно, не лето, купаться нельзя. Но все-таки на бережку портяночки бы посушили.

Вокруг засмеялись. А кто-то подытожил:

— Нам, товарищ генерал, теперь все равно куда, лишь бы войне скорее конец. Кругом земля германская, куда ни ударь — все одно Гитлеру больно.

На место мы прибыли 19 февраля. А 26-го я получил приказ, из которого явствовало: будем наступать на север, и не когда-нибудь, а 1 марта. [181]

Дальше