19. Иностранный корреспондент
Пятого августа в Москве прогремел салют в честь освобождения Орла и Белгорода. Началось летнее наступление советских войск на фронте от верховьев [112] Днепра и Сожа до Новороссийска. За четыре месяца наша армия освободила две трети советской земли, захваченной врагом.
Это было счастливое время. Мы шли вперед, на запад, к Днепру. Нас встречали со слезами радости, с цветами. Всюду стихийно возникали митинги, на которых приветствовали нас — освободителей.
Большой радиомитинг был созван в те дни Центральным Комитетом комсомола Украины в Ворошиловграде. Мне, воспитаннику ленинского комсомола, выпала великая честь председательствовать на нем.
Комсомол! Верный и надежный помощник партии! Сколько крови отдал ты в борьбе с ненавистным врагом, какими самоотверженными подвигами прославил ты свою Родину!
В те дни на весь мир прогремел подвиг молодого танкиста Петра Кутеева. Тяжело раненный, без сознания, стрелок-радист попал в плен. Его отправили в госпиталь для военнопленных. Но он вскоре оттуда сбежал. Боец переоделся в гражданскую одежду и, пройдя около тысячи километров по территории, оккупированной захватчиками, добрался до линии фронта.
Было это днем. Комсомолец решил ждать сумерек, чтобы перейти фронт. А пока он спрятался в лесной чащобе. Оттуда Кутеев наблюдал, что делается в селе, раскинувшемся над речкой. Вдруг сквозь ветки кустарника он заметил четырех оккупантов, которые суетились около застрявшего в грязи танка. По всему было видно, гитлеровцы давно возятся около машины.
«А что, если им «помочь»?» — блеснула мысль, и тут же возник план: захватить вражеский танк.
Кутеев был стрелком-радистом, но за годы войны он освоил профессии механика-водителя и заряжающего. В кармане танкиста лежала «лимонка» — подарок партизана. Ее он берег «на всякий случай».
Теперь, решил он, пришло время пустить гранату в ход.
Стрелок-радист тихо подкрался поближе к танку и, выбрав минуту, когда гитлеровцы закурили, бросил «лимонку». Один упал как подкошенный, другие были легко ранены и убежали.
Кутеев быстро забрался в машину. Все исправно. Без [113] особых трудностей вывел танк на сухое место. Но не успел развернуться, как его уже атаковали три вражеские машины. Солдат не потерял самообладания. Сделав несколько выстрелов по врагу, он выскочил на косогор и, выбрав удобное место, остановился. Отсюда снова начал бить по вражеским танкам. А стрелял он очень метко.
Кутеев уничтожил три гитлеровские машины и на трофейном танке благополучно прибыл в расположение нашей части.
Через некоторое время после этого случая к нам в часть прибыл корреспондент одной иностранной газеты. Начальник политотдела позвонил мне по телефону и предупредил:
— Будьте дипломатом, капитан, улыбайтесь...
Полковник, наверное, очень боялся, чтобы я не высказал «союзнику» всего, что накипело на душе у каждого советского человека. А обида на союзников была большая. Уже свыше года между Советским Союзом, Англией и Америкой существовала договоренность об открытии в Европе второго фронта, но союзники ограничились высадкой десанта за тридевять земель. И там они надолго «окопались». Об этом в нашей части рассказывался такой анекдот.
Американский учитель (ученику): «Артур, когда по-твоему, будет открыт второй фронт?»
Ученик (учителю): «Когда на это Гитлер даст согласие...»
И действительно, бесноватый фюрер спокойно бросал свои резервы на Восточный фронт. Мы же, отбивая атаки врага и громя его, проливали кровь.
Но я понимал, что должен сдерживать возмущение.
Гость прибыл к нам рано утром. Это был немолодой мужчина в светлых роговых очках, плотно сидевших на его горбатом носу.
Гость подал мне пухлую руку и заверил, что он большой друг России. Впервые он посетил нашу страну давным-давно. Я чуть не спросил: не в годы ли интервенции? Но вместо этого улыбнулся и сказал:
— Очень приятно.
Потом иностранный корреспондент, оглядев меня с ног до головы, заметил, что я совсем не похож на фото, помещенное в нашей прессе. [114]
— Скажу откровенно: ваши военные фотокорреспонденты не специалисты своего дела, — заявил он, и одна его бровь застыла в каком-то вопросительном положении.
— Не беда! — ответил я на его замечание.
Корреспондент улыбнулся:
— Меня очень удивляет оптимизм наших союзников — большевиков. Они не признают никакой беды. Возможно, капитан, я ошибаюсь?
— Ошибаетесь.
— Как вас понимать?
— Война для нас, как и для всех, — большое несчастье. Горе. Кровь, которую мы проливаем, стоны советских людей, что умирают в душегубках, крики раненых детей, сожженные города и села — это большое горе. Такое горе, господин корреспондент, оптимизмом не загладишь.
Мой собеседник поднял на меня глаза:
— Я вас понял, капитан. Вы хотите сказать о втором фронте...
На воре шапка горит!
— Зачем? Это не в моей компетенции, — ответил я. — Говорю только о том, что горе есть горе.
Корреспондент наклоном головы попросил прощения. Он достал какую-то вырезку из газеты и подал мне. Это была новая украинская песня о бойцах-украинцах, прославивших своими подвигами Родину. В ней упоминалось и обо мне.
— Это о вас поется в песне? — спросил корреспондент.
— И обо мне!
— Вы были учителем? В селе?
— Да.
— Выходит, война вам на пользу пошла, — проговорил журналист и тут же развил свою мысль: — Вы сами говорите, что были обычным, незаметным учителем, а кем стали? Знаменитым человеком. Героем, офицером. Выходит — сквозь тернии к звездам, — подытожил собеседник по-латыни.
Хотелось ответить гостю по заслуге, но в ушах еще звучал голос начполитотдела: «Будьте дипломатом, капитан, улыбайтесь». И я улыбнулся. Но как-то очень криво. Гость обратил внимание на это: [115]
— Неужели не так?
— Нет, не так, — ответил я.
Иностранный корреспондент пожал плечами и чистосердечно признался, что он никак не может понять нашего человека.
— Он меня поражал своим фанатизмом еще тогда, когда голодный и раздетый, с голыми руками полез на наши пушки...
Вот оно что! Оказывается, этот субъект хорошо познакомился с советскими людьми еще в годы интервенции. Я так и думал!
После продолжительного молчания гость попросил подробнее рассказать о первых схватках с «тиграми» и «Фердинандами».
— Хочется об этом написать большую корреспонденцию. Пусть наши танкисты поучатся у русских. Пригодится, — пояснил он.
— Может, и пригодится, — не мог я скрыть свою иронию.
Иностранный корреспондент насторожился. Казалось, на его губах появились готовые стереотипные ответы, объясняющие причины задержки открытия второго фронта. Но я обошел этот риф и начал рассказывать о том, как батальон Григория Федоренко отбивал атаки «тигров».
Гость сам попал на подводный камень нашего разговора. Записав мой рассказ о бое советских воинов с тяжелыми фашистскими танками, он спросил, много ли было в батальоне Федоренко тяжелых машин.
— В батальоне Федоренко только Т-34, — ответил я.
Корреспондент сделал кислую мину, и его золотое перо быстро забегало по бумаге...
— Известно ли вам, капитан, как дорого стоит танк?
Я ответил и в свою очередь спросил:
— Что дороже — металл, доллары или человеческая кровь?
Иностранный корреспондент заерзал на стуле, что-то промямлил, а потом, заглянув в блокнот, вслух прочитал:
— Пэтэр Кутэеф. Могу ли я поговорить с этим танкистом? — спросил он. [116]
Вызвали Кутеева. Я собирался уйти, но гость меня задержал:
— Будьте добры, оставайтесь. Может быть, мне понадобится ваша помощь, некоторые объяснения...
Комсомолец оказался плохим дипломатом. Скромно и коротко рассказав о своем подвиге, он засыпал иностранного корреспондента вопросами.
— Скажите, вы в Белом доме бываете?
— Бываю, на пресс-конференциях, а что?
— Тогда у меня к вам деликатный вопросик: почему наши союзники не открывают второй фронт? Не хотят или не могут? Только будьте добры, без того... без всяких выкрутасов...
Я взглянул на иностранного корреспондента. Он — на меня. Под стеклами его очков застыло какое-то недоверчивое удивление. Иностранец, наверное, всего ожидал от большевиков, но, чтобы рядовой солдат так прямо ставил вопросы, он никак не мог предвидеть. Не фокус ли это большевистских пропагандистов?
После продолжительной паузы он заговорил с советским солдатом тоном старшего наставника:
— О, какой вы молодец, умный какой. Неужели Россия так нуждается в этом?
— По-моему, нуждается, — ответил комсомолец. — Ведь ясно, вместе скорее дело пойдет: меньше крови прольется, и войну быстрее закончим.
— Допустим, второго фронта совсем не будет. Что тогда?
— Тогда? Тогда мы сами управимся, — уверенно заявил Кутеев.
Что после этого мог сказать иностранный корреспондент? Ничего. Бедняга пожимал плечами и мекал, как бычок...
А когда он уезжал, его провожали до машины с невыразимым укором десятки, сотни глаз советских воинов. Это не был укор слабого человека, потерявшего веру в своего друга. Нет! Это был укор мужественного человека, человека-победителя.
Англо-американские правители на протяжении трех лет срывали открытие второго фронта. Дальше так действовать они побоялись: быстрое продвижение Советской Армии на запад убедило их в том, что мы способны сами [117] разгромить гитлеровскую Германию, и они лихорадочно заспешили. В начале июня 1944 года союзники вторглись на северное побережье Франции. Эта операция облегчалась тем, что главные фашистские силы были скованы наступлением Советской Армии.
20. Рейд под водой
Иван Горбунов был лучшим механиком-водителем в нашем подразделении. На поле боя он ловко ускользал от вражеских снарядов и нагонял гитлеровцев, как бы они ни старались убежать. Был у этого чудесного танкиста один недостаток: он очень боялся авиационной бомбардировки.
Дошло до того, что комсомольца Горбунова чуть не отдали под суд. Мне об этом сообщили и спросили совета. Что можно было посоветовать? Вызвать парня и сказать ему: «Ты трус» — мало. И это дела не изменит. Сказать: «Советский воин не должен бояться» — общие слова...
Решил отучить Горбунова от самолетобоязни личным примером. Я сам начал выходить с ним в бой.
Сначала, как только в небе появлялись самолеты противника, молодой механик-водитель начинал нервничать, а когда они снижались, шли бреющим полетом, он даже пытался выскочить из машины. Я его задерживал, приказывал вести танк вперед. Так повторялось несколько раз, пока Горбунов не преодолел наконец страх.
Больше того, во время одной интенсивной бомбардировки и сильного артиллерийского обстрела комсомолец спас своего командира роты и вывел пылающую машину с поля боя. За этот подвиг он был награжден орденом Ленина.
Мы шли все вперед и вперед. Разгромленный противник откатывался к Днепру. На помощь нашей пехоте, наступавшей к северу от Киева, спешили танковые соединения, которые получили приказ немедленно выйти в район Пуховки. Но на пути встала серьезная преграда — Десна — широкая в этой местности река с неровным руслом и быстрым течением. Чтобы ее форсировать, нужны большие паромы или мосты. Как быть? Построить [118] переправу? Это займет много времени. Были бы наши танки плавающими — другое дело. Водный рубеж — их стихия. Но наши средние машины для этого не были приспособлены.
На берегу собралось несколько десятков опытных танкистов — старших офицеров, командиров частей, инженеров, техников, механиков-водителей. Возникало много идей, но каждая из них тут же отвергалась.
— Разрешите? — вдруг послышался знакомый мне голос.
Вспыхнули огни фонариков. Десятки лучей осветили смущенного танкиста. Это был Иван Горбунов.
Он предложил форсировать Десну вброд, по дну реки...
— Товарищ сержант, это вам не гайку привинтить, — сделал ему замечание один из офицеров.
Кто-то засмеялся.
К комсомольцу подошел генерал. Он пристально взглянул на него и попросил детальнее изложить свой план форсирования Десны.
— План? Плана у меня нет, товарищ генерал... Но мне кажется, — робко заявил Горбунов, — что можно найти брод и своим ходом пройти по нему.
Генералу понравилась идея, но он и виду не подал. Только спросил:
— Первым пойдете?
— Конечно. Пойду, товарищ генерал. Разрешите...
— Не утонете?
— Думаю, что нет, товарищ генерал.
Тот кивнул головой — дал согласие.
Иван Горбунов и Семен Кривенко, сняв с себя одежду, вошли в холодную воду. Они переплыли Десну, то и дело опускаясь на дно и пробуя его ногами, и пришли к выводу: реку надо форсировать не по прямой, а под углом, по пути обходить ямы и глубокие места.
Комсомольцы вышли на несколько минут на берег, обогрелись и снова пошли в воду. На этот раз они обозначили вехами обнаруженный ими брод.
Прошло еще минут двадцать. Горбунов доложил:
— Брод найден, товарищ генерал. Разрешите пройти на танке?
— Хорошо, — согласился командир корпуса. [119]
К реке подошел танк и остановился. Бойцы экипажа быстро подготовили машину к форсированию реки: насколько это возможно было в той обстановке, постарались закрыть все щели в танке, а башню и моторную группу накрыли брезентом. Несмотря на сильный холод (был конец октября), танкисты сбросили с себя одежду и, оставшись в одних трусах, заняли свои места.
— Счастливо, вперед! — скомандовал генерал.
Машина медленно пошла вниз, сползла в воду. Огни фар легковой автомашины осветили черный, как смола, бурлящий круг на реке. Ширина Десны в этом месте достигала двухсот метров. Танк Горбунова быстро исчез. Неужели машина погибнет вместе с ее отважным экипажем?
Нет! План молодого механика-водителя был реальным. Комсомолец хорошо продумал все, прежде чем решил высказать свою мысль.
Горбунов вел машину вслепую. Сверху, с башни, стоя в воде, наблюдал командир танка и по вехам определял направление.
— Правее, правее, товарищ сержант. Куда полез?..
Вода проникала в машину, поднималась до сиденья и выше, просачивалась в силовое отделение, но мощный вентилятор выдувал ее вон.
Все тревожно поглядывали на часы. Прошло несколько минут, и на противоположном берегу замигал огонек. Он описал два условных круга: «Водную преграду преодолели».
Офицеры, окружавшие генерала, облегченно вздохнули. Раздались одобрительные возгласы:
— Молодцы!
Генерал щелкнул портсигаром, закурил. Для него наступил ответственный момент: он должен решить, может ли весь корпус пойти по пути смелого танкиста. Ведь речь идет не об одной машине, о жизни не одного экипажа, а о сотнях танков, о жизни многих людей. Комкор прекрасно знал своих людей и технику, которой они владели. Он понимал: там, где пройдет один советский воин, пройдет целая армия, там, где прошел один танк, пройдет весь танковый корпус.
— По ма-ши-нам!
К рассвету танкисты без единой аварии форсировали реку и вышли на новые исходные позиции. [120]
Комсомольца Ивана Горбунова за находчивость и отвагу представили к награде.
Командир корпуса, прежде чем подписать документы о представлении к награде Горбунова, пожелал поговорить с ним в спокойной обстановке.
Встреча состоялась в тот же день в полуразрушенной хате.
— Сколько вам лет? — спросил комсомольца генерал.
— Восемнадцать, товарищ генерал.
— Комсомолец?
— А как же!
— Почему «а как же»?
— В нашей школе все десятиклассники, кроме одного, были комсомольцами.
— Видите, все же один нашелся.
Горбунов улыбнулся:
— Нашелся. Это был, извините, совсем взбалмошный парень. Учился плохо, пропускал уроки и даже выпивал. Кажется, мы все сделали, чтобы он не был таким, но ничего не помогло. Честное слово — ничего не помогло...
— Вот как, — улыбнулся генерал, угощая танкиста яблоками. — Ешьте, ешьте, это наши — украинские.
И после небольшой паузы поинтересовался, знал ли Горбунов танк до службы в армии.
— Нет, не знал, товарищ генерал, — ответил танкист. — Правда, в нашем колхозе был создан кружок трактористов, и я посещал его.
Командир корпуса подсел поближе к молодому механику-водителю, пристально посмотрел на него и вдруг спросил:
— Чай умеете заваривать?
— Умею, товарищ генерал, — оторопел Горбунов от такого странного и неожиданного вопроса.
— Хорошо. А колбасу жарить? Стирать подворотнички?
— Умею, но...
— Без «но», — мягко перебил его генерал. — Умеете? Чудесно. Тогда забираю вас к себе. Вы мне нравитесь. У меня вам будет прекрасно...
Горбунов смутился. Он даже побледнел, хотел встать, но, вспомнив устав, застыл на месте. [121]
— Согласны? Говорите прямо...
Комсомолец отрицательно покачал головой.
— Почему?
— Потому, потому, что я... я пришел на фронт не колбасу жарить, а врагов бить, — горячо проговорил Горбунов и после небольшой паузы совсем спокойно прибавил: — Извините меня, но вы сами сказали — «говорите прямо...»
Командир корпуса схватил танкиста за руки, прижал к себе и поцеловал в лоб.
— Вот здорово, молодец! — сказал он. — Порадовали вы меня. Иного ответа я и не ожидал...
Генерал сообщил бойцу, что за проявленные находчивость и героизм при форсировании Десны его представляют к награждению.
— Спасибо, — ответил взволнованно Горбунов. — Но... — комсомолец замолчал.
— Говорите, говорите...
Горбунов заметно растерялся.
— Мне кажется, товарищ генерал, — заговорил Горбунов, — я ничего такого не сделал, чтобы получить награду. — Он искоса взглянул на командующего. — Я правду говорю. Вы мне верите?
Генерал посмотрел на смущенного парня, добродушно улыбнулся:
— Я вам верю, товарищ... старший сержант.
Горбунов удивленно посмотрел на своего собеседника. А генерал продолжал:
— Вы скромны, и это идет комсомольцу. Партия учит ценить таких людей. Представляю вас к награде и присваиваю звание старшего сержанта...
Молодой танкист так разволновался, что долго не мог найти слов благодарности.
21. Великий рубеж
Расширяются плацдармы на правобережье Днепра. По данным разведки, в Киеве паника: гитлеровцы перепугались насмерть. И вот накануне праздника Великого Октября советские танки мчатся по главной улице столицы [122] Украины — Крещатику. Снова развеваются красные знамена над днепровскими кручами.
Нелегко досталась нам эта славная победа. Много потребовалось усилий и жертв. Ведь Днепр — самый большой из всех водных рубежей, которые пришлось форсировать советским войскам до этого. К тому же гитлеровцы укрепили его правый берег, подтянули сюда много свежих дивизий. Они считали, что сильные укрепления, крутые высокие берега, вздымающиеся до ста метров над уровнем воды, задержат наше наступление.
Советскому командованию было ясно: реку надо форсировать с ходу, не давать врагу опомниться, захватить плацдарм на правом берегу.
Забывая о пище и отдыхе, советские танкисты рвались к реке, на правобережье которой еще мучились в фашистской неволе миллионы людей.
Известие о том, что южнее Киева уже форсирован Днепр, с молниеносной быстротой пронеслось по войскам. Словами не передать радости, которая тогда охватила нас. Вот и мы получили давно ожидаемый приказ форсировать реку, освободить столицу Украины Киев. Взять город в лоб было невозможно, и мы взяли его обходом с севера.
...Старший лейтенант комсомолец Максим Шитиков собрал свое подразделение на короткий митинг.
— Мы пришли сюда из Сталинграда. Форсировали много рек. Но Днепр — особенная река. Сколько преданий и песен сложил о нем народ. Освободим же, хлопцы, наш славный Киев! — закончил он выступление и круто повернулся лицом к реке.
— Освободим Киев! — как клятву, повторили за ним танкисты.
На берегу стояла торжественная тишина. Все напрягли слух, стараясь уловить всплески днепровской воды, шорохи притихшего на правом берегу реки города.
При вспышках ракет река, крутые днепровские берега вырывались из темноты, приобретая сказочный вид: розовые деревья, зеленые столбы, соломенного цвета кручи. Иногда на минуту появлялись из ночной тьмы чугунный Владимир или Печерская лавра, выступы кудрявых парков.
Эх, Киев, Киев! Родной Днепро!.. В эту минуту каждому [123] невольно казалось, что он слышит слова великого русского писателя о красе этой реки.
Машины подразделения Шитикова замаскировались в кустах. Танкисты, стоя около машин, молча любовались Днепром.
Илья Щербань зачерпнул в горсть воды и поднес ее к губам.
— Холодная, как лед. Попробуй, Сарканян, и ты, Викторов...
Над головами танкистов просвистел снаряд и врезался совсем близко от них в песок.
— Нащупывают нашу переправу, — послышался из темноты чей-то голос. — Но они опоздали...
Танки один за другим уже спокойно шли по только что наведенной переправе.
— Вперед! — скомандовал старший лейтенант Максим Шитиков своему подразделению, и его танк зашел на прогибающийся мост.
Фашисты встретили наших танкистов шквальным огнем. Появилась и вражеская авиация. Развесив в черном небе несколько десятков «фонарей», фашисты начали бомбить переправу. Однако это не могло остановить советских танкистов.
Подразделение Шитикова благополучно достигло берега и заняло указанный командованием рубеж. Хлопцы замаскировали танки и приготовились к отражению атак противника. Гитлеровцы не заставили долго ждать себя. Под прикрытием артиллерии немецкая пехота ринулась на наш передний край, а в обход медленно пошли три «тигра». Нужна была большая выдержка, чтобы, видя приближение врага, не открывать огня. Пропустил необходимый момент — и успех может оказаться на стороне неприятеля.
«Тигры» рядом.
— Огонь! — раздалась отрывистая команда.
Пушки и пулеметы заговорили в один голос. Комсомольские экипажи Ильи Щербаня, Александра Суркова и Николая Соболя принялись за «тигров», другие машины вели огонь по пехоте.
Гитлеровские танки горели. Вся земля вокруг них покрылась трупами солдат третьей империи. И все же захватчики не успокаивались. Они вводили в бой все новые [124] и новые резервы, стремились во что бы то ни стало отбить высоту, столкнуть нас в Днепр.
На помощь танкистам пришла пехота. Гитлеровцы сразу откатились назад. Но вот из вражеского лагеря снова послышалось:
— Файер! Фор!
Новая волна пьяных фашистов ринулась на нас.
Завязался рукопашный бой. Советская пехота показала свою богатырскую силу. Каждый солдат, орудуя штыком и прикладом, бился с двумя — тремя гитлеровцами.
Фашистское командование вызвало авиацию. И снова то же самое:
— Файер! Фор!
В бой вступил еще один свежий батальон противника. Под сильным натиском врага мы вынуждены были отступить. Над высотой нависла опасность. Тогда командир танкового подразделения Максим Шитиков выскочил из машины. К нему подбежал его помощник Виктор Савченко. Они забрали со своих танков пулеметы и, отдав приказ экипажам поддерживать их огнем, бросились на помощь пехоте. Началась новая схватка, продолжавшаяся до тех пор, пока фашисты не побежали.
Утомленные, но гордые успехом, возвратились комсомольцы к машинам, притащив с собой пленного фельдфебеля.
Фельдфебель удивленно рассматривал танкистов и что-то бормотал.
— Сарканян! — позвал Шитиков. — Переведите, что он там бормочет, — и кивнул на пленного.
Сарканян — студент третьего курса филологического факультета Московского университета — всегда был рад помочь товарищам. Он задал пленному несколько вопросов и тут же сделал, как он выразился, дословный перевод.
— Этот тип говорит: «Я за вами все время наблюдал с командного пункта. И с первой же минуты понял, что перед нами какая-то особенная танковая часть...»
Танкисты засмеялись. Сарканян продолжал:
— Пленный очень удивлен тем, что советские танкисты покидают свои машины и идут в атаку вместе с пехотой. [125] Фашист говорит: «Немецкие танкисты умнее русских: не расстаются с броней...»
Кровавой была битва за Киев. Танкисты генерала Кравченко форсировали и третью речку около города — болотистую Ирпень. Отсюда направились на юго-запад и подошли к столице Украины с севера. Враг бросил против нас сильную группировку пехоты и танков. Мы разгадали его маневр — ударили с востока, к Днепру, отрезав от Киева эту наступающую на север группировку. Удар был нанесен ночью, через лес. Он был неожиданным и смертельным для врага. Мы захватили Старые и Новые Петровцы, а затем и Вишгород...
Еще рывок — и мы в Киеве...