Штаб 14-й кавалерийской дивизии

При переводе в Генеральный штаб я предпочел штаб дивизии штабу корпуса или округа. Признаться откровенно, служба в большом штабе вдали от войск не привлекала меня из-за ее чисто канцелярского характера, [202] с нею я познакомился еще в 1904 году... Мне хотелось быть поближе к войскам.

Однако в этом желании был и известный проигрыш: служба в штабе оставляла тебя в тени, начальство не спешит повышать штабистов в должности и представлять к наградам.

«Как станешь представлять крестишку ли, местечку, ну как не порадеть родному человечку» — так вложил в слова Фамусова бессмертный Грибоедов чиновничий кодекс бывшей России. Действительно, если посмотреть, то в штабах округов, а в особенности в Главном управлении Генерального штаба, служили далеко не выдающиеся по способностям, но «родные человечки».

Видимо, не всем ясно, что представлял собою тогда старший адъютант Генштаба в штабе дивизии. Ему принадлежала ведущая роль в осуществлении задач оперативного характера, в решении мобилизационных вопросов, в организации боевой подготовки частей дивизии. Именно эти вопросы больше всего увлекали меня. Работая в штабе дивизии, офицер Генерального штаба не имел права отрываться от войск. Он зачастую замещал начальника штаба дивизии. Напомню, что во время первой мировой войны начальник штаба Верховного Главнокомандующего принял решение: на должностях старших адъютантов Генерального штаба в штабах дивизий держать старших по годам и уже опытных капитанов.

...К вечеру 23 декабря 1912 года я прибыл в Варшаву. На последний поезд, отправляющийся в Ченстохов, опоздал. Недолго думая, пошел к своему товарищу Филаретову, который служил в интендантстве 5-го армейского корпуса.

Из рассказов Филаретова о Варшаве, а затем от совместной с ним прогулки по городу в русский сочельник 24 декабря сложилось у меня первое впечатление о польской столице. Оживление на улицах, кафе, рестораны, многоэтажные дома — все, как в крупном городе, но все же это не был ни Петербург, ни старушка Москва. Да, признаться, я и не особенно присматривался к Варшаве, не располагая для этого временем. Меня ждал Ченстохов — большой уездный город. С 25 декабря наступали трехдневные рождественские праздники, но так как штаб дивизии запрашивал меня еще в Ташкенте о времени прибытия, то я решил в Варшаве не задерживаться и [203] 25 декабря, в семь утра уже был на вокзале в Ченстохове. Остановился в гостинице. Приведя себя в порядок, в парадной форме отправился с визитом к начальнику дивизии. Позвонил. Дверь открыл денщик в гусарской форме. Он помог мне раздеться и провел в кабинет генерала. Ждать пришлось недолго. Скоро в кабинет вошел высокого роста моложавый и подтянутый генерал. После моего рапорта и объяснения, почему я беспокою его в праздник, он предложил мне сесть и стал расспрашивать об учебе в академии и службе в Туркестане. Оказалось, что в молодые годы он тоже служил в Закаспии. Во время нашей беседы в кабинет вошла жена Орановского, дочь бывшего главнокомандующего русскими армиями в Маньчжурии Линевича и пригласила нас завтракать. Вместо официального визита я сразу попал в семейную обстановку Орановского. Как я узнал позже, у Орановских был сын, учившийся в гимназии в Ченстохове. С ними же жила младшая незамужняя сестра Орановской — Нина Николаевна Линевич, имевшая придворное звание фрейлины императрицы, пожалованное ей после смерти Линевича. Хотя Нина Николаевна была и моложе Тамары Николаевны года на 3 — 4, но выглядела старше сестры, казалась более замкнутой. За завтраком я получил приглашение бывать у Орановских запросто. Одним словом, у Орановских я был принят весьма радушно.

Просидев часа полтора у начальника дивизии, нанес визит начальнику штаба полковнику Генерального штаба Вестфалену. Он был в одних готах с Орановским, но выглядел более пожилым. От него узнал причину своего спешного вызова в штаб дивизии. Вестфален боялся, как бы я не уехал в отпуск : время в связи с Балканской войной было неспокойным. Австро-Венгрия проводила частые мобилизации, и неизвестно было, чем все это кончится. У Вестфаленов я встретил более чопорный и официальный прием, поэтому особенно не задержался у них.

На другой день познакомился с адъютантом штаба дивизии поручиком Янсоном, с дивизионным интендантом, дивизионным врачом, делопроизводителем дивизионного интенданта — военным чиновником.

С уходом части войск с левого берега Вислы во внутренние округа по реорганизации армии в 1910 году 14-я дивизия оказалась разбросанной на большом пространстве. Штаб дивизии, 14-й гусарский Митавский полк [204] и 23-я конная батарея располагались в Ченстохове. 14-й драгунский (бывший кирасирский) Малороссийский полк квартировал в Калигае, 14-й Донской казачий полк стоял в городе Бендзине, близ Сосковец, у стыка трех границ (русской, австрийской, германской), 14-й уланский Ямбургский полк — штаб и три эскадрона — находился в Кольце, а три эскадрона — в Пгшечуве<?> (к югу от Кельне). Управление 11-го конно-артиллерииского дивизиона и 21-я конная батарея размещались в Варшаве и из-за отсутствия в 13-й кавалерийской дивизии своей артиллерии обслуживали больше ее, чем 14-ю кавалерийскую дивизию. Вперемешку с 14-й дивизией располагались части 1-й и 2-й стрелковых бригад. Непосредственно на границе стояли части пограничной охраны, соединенные в бригады. Наиболее крупные гарнизоны были в Лодзи, Ченстохове, Кельне и отчасти в Радоме.

Ченстохов находился на северной границе Домбровского угольного бассейна. В городе и его окрестностях было расположено много фабрик и заводов, производивших разнообразную продукцию — вплоть до хрусталя и детских игрушек. На горе — древний Ясногорский мужской монастырь, видавший у своих стен и татар, и венгров, и шведов. По преданию, над этой горой всегда сияет солнце, откуда и пошло название Ясная гора. Здания монастыря обнесены стенами, а ров превращен в цветник, ставший излюбленным местом гулянья ченстоховской публики и многочисленных богомольцев.

Сокровищница монастыря была богата золотом и серебром в виде различных предметов, там я видел фарфор — дар Яна Собесского монастырю. В ноябре 1912 года в монастырь забрались три вооруженных бандита, чтобы украсть икону. Монахи вовремя дали знать полиции. Бандиты, засев в одном из зданий, стали отстреливаться. Полиция не смогла ничего сделать. Пришлось оцепить монастырь гусарами, один эскадрон которых в пешем строю повел настоящее наступление. В результате один раненый бандит был задержан, двое убиты. Гусары также имели потери. Для сохранения драгоценностей на иконе монахи сделали стальные жалюзи, которые открывались только во время службы, а в остальное время были закрыты.

Положенные по обычаю визиты я сделал всем офицерам частей дивизии. С гражданской русской администрацией и чиновниками государственного банка и полиции, [205] представлявшими собой сонм взяточников, я не знакомился, думая, что не буду к ним иметь никакого отношения, но по работе пришлось с ними сталкиваться. Полицию и жандармерию я не любил. Сухомлинов в своих воспоминаниях жалуется, что жандармы сплетничали на Драгомирова и на него, Сухомлинова. И тот же Сухомлинов перед войной насаждал жандармов в армии. По традиции офицеру, уходившему в жандармский корпус, товарищеских проводов часть не устраивала, а затем с ним вообще прекращались всякие отношения. Так реагировала армия на существование корпуса жандармов, она с отвращением читала циркуляры военного министра о приобщении к работе в армии подонков офицерства.

Штаб дивизии размещался на окраине города в казармах, выстроенных частным предпринимателем. Они представляли собой громадный трехэтажный корпус, занятый 7-м стрелковым полком. На первом этаже находился штаб дивизии. Обстановка в штабе была спартанская. Только начальник штаба имел кабинет и письменный стол, все остальные ютились в двух больших комнатах, занимались за обыкновенными деревянными столами, сидели на табуретках. Начальник дивизии с докладами принимал у себя на дому. Штат штаба дивизии был ограничен: начальник штаба, два старших адъютанта — один Генерального штаба и один из строя по инспекторской части. Дивизионный интендант имел обер-офицера для поручений и делопроизводителя. Дивизионный врач в своем лице представлял все медицинское управление.

Писарей по штату положено было пять, из них три старших и два обычных. Для обучения прикомандировывались из полков девять человек и два топографа. Вот и весь состав штаба дивизии. В конце 1913 года в штат штаба дивизии добавили команду связи из двух офицеров и пятидесяти унтер-офицеров и рядовых с кабельным и телефонным имуществом.

Я уже говорил немного о начальнике штаба Вестфалене — 45-летнем полковнике, преподававшем одно время тактику в кавалерийском училище, затем служившем в штабе Казанского военного округа, человеке средних способностей. Если учесть, что начальник дивизии был сам офицером Генерального штаба, привыкший лично составлять бумаги, то Вестфалену, собственно говоря, и нечего было делать. Вот, в общих чертах, что представлял собой [206] штаб 14-й кавалерийской дивизии, каким я его застал на исходе 1912 года.

Командовал 1-й бригадой генерал-майор Чайковский, чисто строевой офицер, не прошедший ни академии, ни офицерской кавалерийской школы, но отлично знавший строевую службу и неплохо разбиравшийся в вопросах тактики. С началом войны он принял второочередную Кубанскую казачью дивизию, но в декабре 1914 года по каким-то причинам был отстранен от командования ею и вернулся снова в дивизию. В бою Чайковский действовал всегда грамотно. Полной противоположностью ему был командир 2-й бригады генерал-майор Михеев. Окончив Академию Генерального штаба, он долго служил в военном училище и в тыловых округах. Плохо подготовленный в строевом отношении и тактике, Михеев довольно слабо справлялся с бригадой на маневрах. С началом войны он уехал командовать второочередной дивизией из оренбургских казаков. 14-м драгунским Малороссийским полком, шефом которого был наследный принц германский и прусский, командовал Генерального штаба полковник Сенча — красивый, среднего роста южанин, лет 44 — 45, образованный человек, хорошо знавший строевую службу, настоящий кавалерист добрых старых времен. С началом боевых действий Сенча не сразу втянулся во фронтовую обстановку, но позже явил собою тип прекрасного боевого командира.

Командиром 14-го уланского Ямбургского полка был Хмыров, пожилой полковник из строевых. Хмыров служил потом в Красной Армии, командовал 13-й кавалерийской, дивизией на Восточном фронте. Позже я потерял его из виду.

14-м гусарским Литовским полком командовал гвардейский офицер полковник Дабич, настоящий гастролер. Все мысли Дабича были направлены на то, как бы съездить в Варшаву к жене и сыну. Хорошо зная строевое дело, Дабич был совершенно безграмотен в вопросах тактики, а между тем с началом войны должен был вступить во временное командование 2-й бригадой дивизии. Командиром 14-го Донского казачьего полка был полковник Корнеев. Скромный, трудолюбивый штаб-офицер, он хорошо вел подготовку своего полка. Спокойным и храбрым офицером показал себя Корнеев в бою: в конном или пешем строю, он всегда находился среди солдат, толково [207] руководил действиями полка. Фамилию командира 11-го конно-артиллерийского дивизиона забыл: он жил в Варшаве при 21-й конной батарее. Командир 23-й конно-артиллерийской батареи подполковник Арцишевский, — холостяк, большой жуир, хотя и командовал он кое-как, однако батарея была в порядке: выручали старший офицер и опытный сверхсрочный вахмистр. Солдаты были молодец к молодцу, сильные, рослые. Каждый мог повернуть пушку как угодно.

21-й конно-артиллерийской батареей командовал молодой подполковник Сарандтааки <?>. С ним я встретился уже в Красной Армии, в которой он служил с самого ее создания до 30-х годов. Умер он как-то неожиданно.

Для меня, пехотинца, прослужившего более девяти лет, кавалерия практически являлась совсем новым родом войск, но четыре года (из них полтора года мирного времени), проведенные в штабах кавалерийских соединений, дали возможность познакомиться с конницей. Офицерский состав кавалерии я знал по стихам Дениса Давыдова, рассказам Афанасьева-Чужбинского, романам Салиаса и Крестовского. Конечно, ничего разудалого и романтичного в жизни офицеров регулярных полков дивизии уже не осталось. Восстань Давыдов, он бы с горечью воскликнул: «Где гусары прежних дней?» Правда, и в его времена гусары уже поговаривали о Жомини{53}, о чем скорбел Денис: «Жомини, да Жомини, а об водке ни полслова!» Теперь же, если не изучали Жомини, то большинство кавалерийских офицеров работали над повышением своих военных знаний. По представлению многих людей, в кавалерии служили только богатые. Я не застал этого. Драгунские офицеры почти все жили на жалованье, уланы – тоже. Только в гусарском полку два-три человека имели, кроме того, доход с имений или были женаты на богатых.

Среди молодых офицеров гусарского полка попадались сынки купчиков, которые в один — два года успевали прокутить отцовские капиталы и уходили из полка. При штате 40 офицеров в полку ежегодно из военных кавалерийских училищ прибывало восемь — десять корнетов. Каждый офицер надеялся получить эскадрон; тогда уже начиналась [208] более обеспеченная жизнь. Что греха таить, были здесь и сделки с подрядчиками фуража, был и эскадронный навоз, который охотно и по высокой цене покупали местные жители. Эскадронный командир уже имел собственный выезд.

Казачий полк жил своей особой жизнью: пожилые — по преданиям Дона, а молодежь ездила развлекаться в Германию, в соседний пограничный город Катовице, до которого от Бендзина езды 15 минут. Никто паспортов не спрашивал. Офицеры не надевали только оружия.

Офицеры войск Варшавского округа часто ездили в город. Расстояния от полков до Варшавы были короткие, и поэтому этот город тянул к себе многих. Хорошо обмундироваться можно было только в Варшаве, офицерские вещи приобретались тоже там. Сходить в театр и вообще развлечься можно было тоже только в Варшаве.

Дней через пять после приезда в Ченстохов начальник дивизии спросил меня, представлялся ли я начальству в Варшаве по линии Генерального штаба. Я ответил, что не представлялся. Тогда Орановский приказал начальнику штаба командировать меня с секретным пакетом в штаб округа, посоветовал представиться начальнику штаба округа и генерал-квартирмейстеру, а затем познакомиться с офицерами Генерального штаба округа.

30 декабря, утром, я выехал в Варшаву. Явившись в штаб, сдал пакет, зашел в приемную начальника штаба округа и заявил секретарю, что хочу представиться генералу Клюеву. На мое счастье, мне недолго пришлось ожидать приема у генерала, сыгравшего впоследствии позорную роль при сдаче в плен остатков самсоновской армии под Сольдау в 1914 году. Но в конце 1912 года Клюев был на вершине своей карьеры и считался способным начальником штаба округа. Правда, уже тогда поговаривали о некоторых теневых сторонах ею характера и моральной неустойчивости. Генерал Клюев справился о моей службе в Ташкенте и, задав несколько вопросов о Самсонове, отпустил меня, пожав руку.

От Клюева отправился к генерал-квартирмейстеру штаба округа генералу Постовскому, впоследствии начальнику штаба армии Самсонова. Постовский сидел в кабинете с рассеянным видом. Отрекомендовавшись осоловелому генералу, я получил приказание сесть и рассказать свою биографию. Выслушав меня, генерал сказал: «Итак, капитан, [209] вы служите у генерала Орановского. Если вас будут притеснять, обращайтесь прямо ко мне!» Я раскланялся и вышел, пораженный тем, что мне предлагали жаловаться на свое начальство. Да, недаром его называли в штабе «сумасшедший мулла».

В 1914 году, спасая свою жизнь при выходе штаба 2-й армии из окружения, он бросил штаб и командующего армией Самсонова.

Старшим адъютантом разведывательного отделения состоял полковник Батюшин, человек твердый, хорошо знавший германскую и австро-венгерскую армии. Он не гонялся за крупными агентами, а работал при помощи писарей штабов, мелких гражданских чиновников и т. д. Особо ценных материалов Батюшин не давал, но зато все отчеты о военных играх, маневрах, о численном составе частей вероятных противников в штабе Варшавского военного округа были всегда налицо. Недаром и немцы, и австрийцы боялись этой массовой агентуры Батюшина.

Во главе отчетного отделения стоял подполковник Лукирский, человек незаурядных способностей, тактичный и умевший держать в руках многочисленный состав работников Генштаба в Варшавском военном округе. Здесь же, в отделении, я познакомился с капитаном Дроздовским, помощником Лукирского. Энергичное лицо, сжатые губы и холодный взгляд голубых глаз — вот облик этого капитана, впоследствии одного из руководителей контрреволюции.

Такова была верхушка штаба Варшавского военного округа, считавшегося передовым в русской армии. И если неполностью возродились времена, когда начальником штаба Варшавского округа был известный в истории Генерального штаба генерал Пузыревский, то, во всяком случае, военная мысль больше работала в Варшаве, нежели в казенном Петербурге. Офицеры Генерального штаба в Варшавском военном округе жили сплоченной семьей. Этому способствовало наличие единственного в армии особого собрания офицеров Генерального штаба, где происходили доклады, военные игры, товарищеские ужины и обеды. Здесь генерал по-дружески говорил с капитаном и обменивался взглядами по военным вопросам. При штабе округа издавался небольшой военный журнал. Кроме того, в Варшаве выходила газета «Офицерская [210] жизнь», взгляды которой на тактические и оперативные вопросы военного дела не совпадали с «Русским инвалидом» и «Военным сборником».

В самом начале января из штаба округа было получено приказание провести ряд учений Ченстоховского гарнизона вблизи прусской границы. Кого хотели напугать этими учениями, для меня и по сей день остается неясным: Балканская война шла своим ходом, Австро-Венгрия планомерно проводила частичные мобилизации. Единственно, какую роль могли сыграть маневры конницы вдоль границы, — поддержать в немцах убеждение, что с началом войны массы русской конницы хлынут в Германию. Но от этого проекта плана вторжения конницы русский Генеральный штаб отказался... Конечно, набег конницы на Германию был бы делом нелегким, но на левом берегу Вислы образовывался такой плацдарм, на котором действия конницы в больших массах оправдали бы себя. Так это и случилось в начале войны. Но ту же 5-ю кавалерийскую дивизию пришлось везти с Волги обратно в Варшаву.

Однажды в январе я получил присланное от начальника дивизии задание сторонам и разослал его адресатам. 7-й стрелковый, 14-й гусарский полки с артиллерией двинулись к прусской границе. Я должен был сопровождать Орановского на учение. Одевшись потеплее, в назначенный час мы с генералом в сопровождении вестовых верхом тронулись в район учения. Побывав у обеих сторон, мы вовремя поспели к атаке 7-го стрелкового полка против обороняющихся в пешем строю гусар. Сделав короткий разбор учения, пустились вдогонку войскам. Орановский не раз оглядывался назад, чтобы посмотреть, на месте ли старший адъютант из пехоты. Я понимал, что меня экзаменуют в верховой езде. Кажется, выдержал экзамен на «хорошо».

Через три дня опять предстояло учение, на этот раз между 14-м гусарским и 14-м Донским полками в районе Козегловы, у самой германской границы. Как-то я спросил у Орановского, почему он сам разрабатывает задания, а не поручает штабу. «Путает только, толку мало», — ответил он. Я попросил его объяснить замысел учения и разрешить набросать задание. Он улыбнулся и согласился. Выполнив задание, на следующий день через удивленного начальника штаба отправил его начальнику дивизии. [211]

Вскоре оно без поправок вернулось с приказанием разослать войскам. Отныне я приступил к исполнению своих прямых обязанностей. Вестфален не мешал мне их выполнять.

К 15 января учения закончились, и я уже не урывками, а вплотную мог познакомиться с оперативной задачей дивизии на случай войны. Прежде всего, остановлюсь на мобилизационном плане дивизии. Все части дивизии содержались почти по штатам военного времени, не были только укомплектованы людьми и лошадьми полковые обозы частей, обоз штаба и 2-й эшелон парка 23-й конной батареи. За исключением 14-го уланского полка, стоявшего в Кольце на достаточном удалении от границы, обозы 14-го драгунского, 14-го гусарского и 14-го Донского казачьего полков и штаба дивизии подлежали мобилизации в Петркуве, также на удалении от границы. Согласно действующему «Наставлению по мобилизации» части 14-й дивизии должны были отмобилизоваться ускоренным порядком, т. е. первый эшелон через 6 часов первого дня мобилизации, а второй — через 48 часов. В указаниях штаба Варшавского военного округа отмечалось, что «объявление мобилизации есть в то же время и объявление войны Германии и Австрии». Таким образом, мобилизационные планы частей были сравнительно просты и разработаны согласно «Наставлению по мобилизации». Однако по традиции, сохранившейся еще со времени Гурко{54}, когда конница вторгалась в соседние государства тот-час же по объявлении войны, были разработаны мобилизационные дневники с расчетом отмобилизования частей через два часа после объявления мобилизации. Конечно, не все работы можно было закончить в этот срок, но боевые части могли уже через два часа вступить в бой. Самым тяжелым в плане была эвакуация семей офицеров, и отправка различного груза в тыл на правый берег Вислы.

Я уже упомянул, что мобпланы как для первых, так и для вторых эшелонов были подготовлены. Мне пришлось вести разработку нового мобилизационного плана по расписанию [212] № 20. Всю переписку с частями дивизии, со штабом округа и штабом 14-го корпуса по этому вопросу вел я. Пришлось научиться печатать на машинке. Мобилизационные дела хранились в несгораемом сейфе, ключ от которого всегда был у меня. Что же касается оперативного плана, то он хранился у начальника штаба. В план были посвящены только три лица: начальник дивизии, начальник штаба и я, как старший адъютант Генерального штаба.

На дивизию, расположенную на границе, ложилась первая задача: прикрытие мобилизации и стратегического развертывания армий.

Позже, в 1919 году, я написал исторический очерк о планировании и выполнении этой первой оперативной задачи 14-й кавалерийской дивизии. Он помещен в «Сборнике статей по военному искусству». Поскольку сборник в настоящее время является библиографической редкостью, а также в связи с публикацией за этот 30-летний срок немцами и австрийцами многих материалов, искажающих действительность, я вынужден вкратце изложить уже раз написанное мною о действиях 14-й кавалерийской дивизии.

К сожалению, я пережил не одну войну, и если все их описывать, нужно бы писать историю каждой. Это не под силу мне, да и скучно было бы для читателя, поэтому я остановлюсь кратко на наиболее характерных моментах, освещение которых поможет подлинному историку подбавить краски в рисуемые им события прошлого. Если учесть, что много письменного материала (документов) не сохранилось и навсегда потеряно, свидетельства мои, как участника событий, пожалуй, не будут лишними, хотя по моему замыслу эти свидетельства появятся нескоро, во всяком случае, после моей смерти. Кто знает, может быть, и они затеряются в каких-либо тайниках?.. Одно могу сказать, что перед потомством я буду прав, набрасывая сейчас эти строки.

Когда я обратился к начальнику штаба дивизии с просьбой ознакомиться с боевой задачей 14-й дивизии, старый полковник разложил передо мной несколько документов. Это был черновой набросок доклада, написанный генералом Орановским начальнику штаба Варшавского военного округа, в котором излагались все соображения по прикрытию мобилизации и стратегического развертывания [213] на левом берегу Вислы, а также копии предписаний исполнителям. Где развертывались русские армии, в докладе Орановского не указывалось. По всей вероятности, ему это было известно. По сухомлиновской реформе, войска с левого берега Вислы выводились в Казанский и Московский военные округа. Судьба левого берега Вислы как плацдарма для развертывания армий была предрешена. Там оставались лишь 1-я и 2-я стрелковые бригады. 31-й пехотный полк 8-й пехотной дивизии, 14-я кавалерийская дивизия, 2-я бригада 15-й кавалерийской дивизии и части пяти с половиной пограничных бригад, которые в случае мобилизации формировали четыре пешие и четыре конные сотни пограничников. Всего, таким образом, на левом берегу Вислы находилось 20 батальонов, 36 эскадронов, 48 полевых и 6 конных орудий, 22 пешие и 22 конные сотни. На эти силы и возлагалось прикрытие мобилизации и развертывания армий. Для выполнения задачи все войска разделялись на два отряда: северный — с подчинением командиру 1-й стрелковой бригады и южный — под командованием начальника 14-й кавалерийской дивизии.

В состав южного отряда входили: 2-я стрелковая бригада, три полка с батареей 14-й кавалерийской дивизии (14-й драгунский полк оставался в подчинении начальника 1-й стрелковой бригады) и две с половиной бригады пограничников. Всего 8 батальонов, 24 полевых и 6 конных орудий, 10 пеших и 10 конных сотен пограничников, расположенных в районе Радома, Петркува, Ченстохова, Бендзина, Сандомира и Ивангорода. Южному отряду вменялось в обязанность прикрыть мобилизацию на сборных пунктах в Петркуве, Ченстохове, Енджеюве, Кельце, Радоме и прикрыть отход частей 2-й стрелковой бригады в район сосредоточения на правый берег Вислы и, ведя разведку противника, к четырнадцатому дню войны сосредоточиться на левом берегу Вислы, в районе у Ивангорода. Фактически начальник 14-й кавалерийской дивизии для выполнения боевой задачи мог располагать только 28 эскадронами, 10 пешими сотнями, 8 пулеметами и 6 конными орудиями. Полоса действий 14-й кавалерийской дивизии разделялась на четыре района: Ченстохов, Кельце, Петркув, Радом. Первые два района непосредственно примыкали к границе. Если русский Генеральный штаб освобождал от войск западный берег Вислы, то Германия [214] и Австро-Венгрия оставляли нетронутыми свои гарнизоны на русской границе и усиливали их.

Дислокация частей германской и австро-венгерской армий не была для нас секретом. В сейфах штаба 14-й дивизии находились два документа, присланные из штаба Варшавского округа: схема развертывания австрийской армии по данным 1912 года и схема расположения 6-го германского корпуса на пятый день мобилизации, выполненная на кальке. Схема развертывания австрийской армии считалась достоверным документом.

Второй документ — схема расположения 6-го германского корпуса — вызывал сомнение. На схеме указывались только резервные и ландверные формирования, а дислокация некоторых полевых воинских частей не обозначалась. Во всяком случае, даже с уходом 6-го корпуса на запад на границе могли остаться еще части первой липни : для действия против Ченстохова — 65-й пехотный полк, расположенный в Ополе, и против Бендзина — 23-я пехотная бригада со 2-м уланским полком, ближайшие части которых находились в Гливице.

Как же решал генерал Орановский задачу по прикрытию мобилизации в южной части западного берега Вислы? Начальник дивизии решил собрать в кулак всю 2-ю бригаду 14-й кавалерийской дивизии. Разведка противника вдоль западной границы возлагалась на два разведывательных эскадрона, высылаемых от 14-го гусарского полка к станции Гербы и к деревне Конописки (к югу от станции Гербы), и на четыре конные сотни 14-й пограничной бригады. Четыре пешие сотни этой бригады отходили к Ченстохову и присоединялись к 7-му стрелковому полку, следуя вместе с ним на Иван-город.

От Ченстохова до границы было всего 14 километров. Для мобилизации 7-го стрелкового полка и ченстоховского сборного пункта необходимо было выиграть двое суток, а затем прикрыть отход на восток 7-го стрелкового полка. Одним словом, чем больше времени удалось бы выиграть, тем было бы лучше. Генерал Орановский намечал, возложив охрану Ченстохова на 7-й стрелковый полк, который для этой цели должен был выставить сторожевые охранения к западу от города, со 2-й бригадой во второй день мобилизации совершить набег на ближайший немецкий [215] город Люблинец, чтобы активными действиями связать противника. Кельцевский район, удаленный от южной границы на 65 километров, в первые три-четыре дня войны был вполне защищен от активных действий противника. Для прикрытия направления вдоль левого берега Вислы, на север от Сандомира, в первый день войны из города Кельце и Пиньчува в Опатув двигались эскадроны 14-го уланского полка. Что касается Петркувского и Радомского районов, то, непосредственно охраняя сборные пункты мобилизации, они могли спокойно выполнить свои задачи. В дальнейшем действия 14-й кавалерийской дивизии (без драгунского полка) должны были сводиться к разведке противника на левом берегу Вислы с отходом в случае надобности на Иван-город. Боевые задачи районов в части, их касающейся, были сообщены начальникам районов. Командиры пограничных бригад знали, кому они подчиняются в случае войны, а у каждого из начальников отделов, которых в бригаде было четыре, хранились особые пакеты в красных конвертах с надписью: «Вскрыть в случае объявления мобилизации».

План боевой защиты, составленный генералом Орановским, был представлен начальнику штаба Варшавского военного округа осенью 1912 года.

Тщательно сделанная разработка требовала от 14-й кавалерийской дивизии большой подвижности и выучки. Если сравнить положение 14-й кавалерийской дивизии с 7-й австрийской кавалерийской дивизией по «документальному источнику», то бросается в глаза сосредоточение австрийцев в одном пункте и разбросанность 14-й дивизии почти на 300 километров. Самому же начальнику дивизии приходилось быть при «кулаке», т. е. выполнять обязанности командира бригады, которая была единственной реальной боевой силой.

Для проверки боевой готовности Сандомирской бригады штаб округа приказал в начале февраля командировать меня в это соединение. 26 февраля я выехал по железной дороге в Кельце и далее на Островец. Отсюда на Опатув и Сандомир мне пришлось уже ехать на почтовых, так как железной дороги на Сандомир в то время не было.

Приехав в Сандомир, я представился командиру бригады, пожилому полковнику. Вместе с ним выработали план моей поездки в части и подразделения для проведения офицерских занятий. Первое занятие я провел в штабе [216] бригады. Предполагалось, что в Сандомире и в его окрестностях противник силами двух пеших сотен пограничников попытается переправиться через Вислу. Чтобы сорвать такую попытку, необходимо было организовать прочную оборону берега реки. Этому вопросу и было посвящено занятие в штабе.

На следующий день с помощником командира бригады по строевой части я выехал в подразделения бригады. Здесь мы отработали план действий разведки вдоль левого берега Вислы, провели занятие на тему: «Организация боя ядра конных сотен с переправляющимися через Вислу передовыми частями противника». Мы осмотрели также офицерские и унтер-офицерские посты пограничников. Офицерскому посту обычно подчинялись два соседних унтер-офицерских. Расстояние между ними 6 — 11 километров. Инструкция обязывала офицера ежедневно проверять унтер-офицерские посты и результаты проверки записывать в особую книгу. Такую книгу я однажды видел в батарее. Книга была привязана к подоконнику шнуром и скреплена печатью штаба бригады. Когда я обратился за разъяснением к помощнику командира батареи, он простодушно ответил, что офицеры проявляют леность: заставляют солдат привозить на офицерский пост книгу, чтобы расписаться, а когда ее привязали к столу, то нашлись такие офицеры, которые приказывали привозить книгу со столом для собственноручной подписи об осмотре поста; теперь же, пояснил мой собеседник, решили прикрепить книгу к подоконнику в расчете, что его не выломают. Оригинальная выдумка!

Мне вспомнилось, как в Ташкенте разбиралось дело о пограничнике, который заснул на посту. Я тогда был дежурным по окружному военному суду. Защищавший пограничника молодой капитан, только что окончивший Военно-юридическую академию, просил суд разъяснить, когда же в течение суток часовой может отдохнуть. Он огласил инструкцию. В первом ее параграфе говорилось, что часовой обязан обходить границу денно и нощно, как можно чаще. В результате подсудимый был оправдан. Это и напомнила мне книга, привязанная шнуром к подоконнику. Неужели нельзя было придумать иной способ контроля офицеров?

Мой приезд к пограничникам внес разнообразие в их монотонную жизнь. На занятия собиралось 15-20 офицеров, [217] которые старательно выполняли порученные им задания, изучали уставы и тактику.

Через некоторое время я вернулся в Сандомир, откуда проехал в экипаже вдоль Вислы к Завихосту. Было уже темно, когда я на рыбачьей лодке пересек Вислу и оказался на Закликовском пограничном посту. Отсюда верхом в сопровождении вестового поехал к следующему посту. Здесь картина охраны границы была уже иная. Расстояние между постами ночью достигало 100 метров, днем — 400—500 метров. Кроме того, во второй линии разъезжали конные патрули. В Германии и Австрии границу охраняли редкие жандармские посты, которые днем объезжали свои участки на велосипедах, а ночью иногда обходили их. Контрабанда шла к нам, а не к ним. Да, очевидно, и секретная разведка у них была организована лучше, чем у нас.

Проведя два занятия на правом берегу Вислы, я добрался до большака, идущею на Янув, и решил уже в экипаже через Янув и Красник добраться до Люблина, чтобы затем по железной дороге вернуться в Ченстохов, где меня ждало много дел.