Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Служба в штабе 14-й кавалерийской дивизии

1913 году началась работа по переходу на новое мобилизационное расписание. Для частей 14-й кавалерийской дивизии этот переход вносил очень мало изменений, но все же приходилось самому на машинке делать выписки для полков из присланных штабом округа ведомостей и рассылать их исполнителям. Я подготовил также распоряжение о порядке распределения в полках топографических карт, о выдаче офицерам необходимой документации для хранения в полевой сумке, в кобурах седла, во вьюке офицерской лошади. Мы дали указания полкам, что они должны возить в двуколке полка обоза 1-го разряда и в обозе 2-го разряда. Эта кропотливая работа завершилась успешно.

Обучение молодых солдат и старших возрастов шло по установленной программе.

Русская кавалерия в 1912 году получила хороший кавалерийский устав, в котором и конный, и пеший бои признавались равноценными. Орановский учил дивизию комбинированным [218] действиям. Это диктовалось необходимостью подготовки ее к будущей войне.

Началась работа по проведению в жизнь большой военной программы, по которой дивизия должна была сформировать кавалерийский полк. Она готовилась к приему людей и лошадей. В штаб дивизии приходили документы на ежегодный контингент молодых лошадей для полков. В каждом полку была своя масть. Драгуны сидели на рыжих конях, уланы на гнедых, а гусары большей частью на серых, но за недостатком коней этой масти поступали и караковые кони, которые в полку сосредоточивались в последнем, 6-м эскадроне.

По кавалерийским преданиям и приметам, самой крепкой породой были гнедые кони, затем шли рыжие, слабыми считались серые и караковые. Так было и у нас. Самый лучший конский состав был в 14-м уланском полку и самый слабый — в гусарском. Казаки были преимущественно на своих гнедых дончаках. Поступали кони и для офицеров. Их закупали на государственных и частных заводах, в том числе и в Польше, особенно в Люблинской губернии.

Распорядок моего служебного дня складывался следующим образом: в 8 часов утра я сидел уже верхом на коне и до 9 часов утра ездил в манеже или в поле.

Для лучшего чтения карты Орановский посоветовал мне практиковать следующий метод. Перед выездом в поле я по карте намечал себе маршрут, изучал его, запоминал местные приметы, а затем без карты выезжал в поле и ехал по памяти. Благодаря таким упражнениям я развил свою топографическую память и по карте мог легко представить себе местность. Впоследствии при службе в высших штабах это мне очень пригодилось.

В 9 часов утра начиналась канцелярская работа, продолжавшаяся до 17 часов. Затем я шел домой обедать и с 20 часов или приходил в штаб дивизии для вечерних занятий по совершенно секретной и секретной переписке, или сидел дома, занимаясь отчетными работами, или читал газеты и журналы.

Нужно сказать, что каждый офицер Генерального штаба в Варшавском военном округе должен был представить решение (доклад) начальнику штаба корпуса на оборонительную или наступательную операцию. В марте 1913 года я представил начальнику штаба 14-го корпуса [219] доклад по атаке Горайских<?> высот, которые потом в первую мировую войну неудачно пытался захватить гренадерский корпус.

Кроме того, для старших адъютантов пограничных дивизий разведывательным отделением штаба округа обязательно выписывались две газеты на немецком языке (для меня одна — из Силезии, другая — из Кракова). Я обязан был просмотреть их и все, что касалось военных вопросов, переводить и с вырезкой отправлять старшему адъютанту разведывательного отделения штаба округа. Это занятие также отнимало немало времени.

И, наконец, нужно было просмотреть газету «Русское слово», которую я всегда читал, пробежать маленькую газетку «Варшавская мысль» (издавалась на русском языке) и хотя бы одну польскую газету, так как телеграммы скорее появлялись в них, нежели в «Варшавской мысли». Ну и необходимо было находиться в курсе периодической военной литературы.

Все это до отказа заполняло вечер. Ложиться спать приходилось около часу ночи, чтобы на следующий день в 7 часов утра уже снова быть на ногах.

В начале апреля 1913 года штаб дивизии получил приказание прислать в железнодорожный батальон двух рядовых для подготовки их на шоферов. В конце апреля оба командированные вернулись к нам с легковым автомобилем русско-балтийского завода. Мощная, тяжелая машина (в руках неопытных шоферов) доставила Орановскому и мне немало хлопот во время поездок по полкам: мы попадали в аварии, за которые приходилось расплачиваться деньгами. Часами простаивали в дороге. Но зато поездки в Калиш, Кельце, Пиньчув и Бендзин на автомобиле позволили мне быстро познакомиться с театром предстоящих военных действий.

В русской коннице был обычай обмениваться в дивизиях своими приказами. Поэтому в наш штаб со всех сторон стекались приказы других кавалерийских дивизии. Просматривая эти приказы, можно было видеть, кто и как командует дивизией.

Жизнь в Ченстохове протекала довольно однообразно. Правда, иногда я бывал у Орановских: здесь можно было приятно провести время. Бывал и на семейных вечерах в 14-м гусарском и 7-м стрелковом полках. В офицерское собрание, где процветала азартная картежная игра, я не [220] ходил. Не менее двух раз в месяц, на субботу и воскресенье, уезжал в Варшаву, куда в 1913 году после окончания Петербургского политехникума приехал с семьей мой младший брат Евгений. Он служил помощником начальника связи Варшавско — Венской железной дороги. В Варшаву иногда приходилось ездить и на товарищеские обеды и ужины в собрании офицеров Генерального штаба.

При мне находились два солдата, оба уланского полка, — денщик Пономаренко и конный вестовой Игнатов. Один — украинец из-под Белгорода, второй — из Симбирской губернии. Оба скромные и честные люди, прослужившие со мной с 1913 по 1917 год включительно, а Игнатов служил еще полтора года, когда я был начальником Оперативного управления Красной Армии. С ним я поддерживал переписку до 1932 года, когда от его сына узнал о смерти верного друга. Что касается Пономаренко, то, к большому сожалению, с 1918 года я о нем никаких известий не имел.

Приближалось лето 1913 года. Генерал Орановский с семьей уехал на один из курортов Германии, а мы готовились к участию в двусторонней корпусной полевой поездке по направлению Люблин, Красник под руководством командира 14-го армейского корпуса генерала Войшин-Мурдас-Жилинского. В учениях должны были участвовать командиры полков и начальник штаба дивизии. Так как Орановский был в отпуске, то временно командовал дивизией командир 2-й бригады Михеев.

Начальник штаба дивизии Вестфален с начала мая отбывал цензовое прикомандирование к артиллерии на Ранбертковском полигоне, под Варшавой, и в полевую поездку вместо него направился я. Согласно заданию наша группа изображала собой, в сущности, 2-ю австрийскую кавалерийскую дивизию по известному уже нам документу стратегического развертывания австрийцев, которая должна была наступать на север вдоль правого берега Вислы. От Красника на север по шоссе наступал соседний пехотный корпус, представленный на поездке штабом 18-й пехотной дивизии. Нашими противниками были: наступавший от Люблина вдоль правого берега Вислы 14-й корпус и 13-я кавалерийская дивизия. Из собравшихся командиров полков старшим оказался полковник Дабич, который возглавил группу как начальник дивизии. Всего нас было шесть командиров и шесть вестовых. Мы [221] взяли двуколку для перевозки вещей. Кроме того, был придан взвод казаков 9-го драгунского полка для отправки донесений на сборные пункты связи главного руководства, расположенные вдоль шоссе Красник, Люблин. От нас требовалась отправка приказов и приказаний согласно получаемым взводным данным, а затем рекогносцировочный материал наших пунктов ночлега и путей, по которым мы должны были следовать.

Ход полевой поездки показал, что 14-й корпус вынужден был отходить на Люблин, на классическую позицию в 16 километрах южнее Люблина, у деревни Неджвица-Дужа. Эта позиция действительно была хорошей. Она спасала Люблин два раза: в августе 1914 года и в 1915 году, когда на нее во время макензенского наступления отходил 15-й русский корпус. Во всяком случае, полевая поездка была интересна.

Разбор полевой поездки командир корпуса производил в Люблине. Нового он нам ничего не сказал, только с любовью описал достоинства указанной классической позиции к югу от Люблина. Командир 14-го армейского корпуса — пожилой, но еще бодрый генерал-лейтенант Генерального штаба Войшин-Мурдас-Жилинский, — хотя с неба звезд не хватал, но знал строевую службу лучше, чем тактику и оперативное искусство. Приветливый человек, он не считался ни с рангами, ни с чинами. Судьба сулила ему в первой же Галицийской битве, после неудачного для корпуса сражения под Красником, отходить на ту классическую позицию, о которой я говорил выше. За этот отход он и командующий 4-й армией Зальца были отстранены от командования. Но Жилинского снова возвратили в корпус, и командовал он им до Февральской революции. В проигрыше сражения под Красником он не был виноват.

Когда после Октябрьской революции в печати появилась моя статья, в которой я писал, что не знаю, куда пропали наши разведывательные донесения, посылаемые в 14-й корпус, то глубокий старик Жилинский прислал мне письмо с разъяснением, что все донесения передавались в штаб 4-й армии. В это время он преподавал тактику на Нижегородских командных курсах Красной Армии.

Начальника штаба корпуса генерала Леонтьева только что назначили генерал-квартирмейстером штаба Варшавского [222] военного округа. Ловкач, но ограниченный человек, Леонтьев после отступления Ренненкампфа в 1914 году из Восточной Пруссии был снят с должности генерал-квартирмейстера Северо-Западного фронта. Штаб-офицером для поручений оказался знакомый мне по Туркестану Генерального штаба полковник Дрейер. Старшим адъютантом был капитан Воскобойников. Вот основные персонажи штаба 14-го корпуса.

Начальник 13-й кавалерийской дивизии князь Туманов, уроженец Кавказа, окончил Академию Генерального штаба и долго служил на штабных должностях. Он любил поесть, выпить в меру, посидеть за столом, рассказать анекдоты. Туманов больше сидел в ресторанах, чем командовал дивизией. С первых дней мировой войны дивизия действовала посредственно и в коннице заслужила за уклонение от боев кличку «туманной» дивизии.

В Ченстохов я вернулся с полевой поездки в конце мая и сразу принялся за подготовку общекавалерийского сбора дивизии под деревней Радучь, к югу от Скерневиц.

Наконец настало время отправлять эшелон штаба дивизии в Скерневицы. Я выехал через день. Полки 14-й дивизии располагались в окрестных деревнях по частным домам. В деревне Бабск в крестьянских домах размещался штаб дивизии. Кавалерийский сбор начался со сколачивания эскадронов в конном строю, ибо (по А. А. Брусилову) если эскадроны съезжены, то будут съезжены и полки. После эскадронных учений были строевые полковые учения и только одно дивизионное учение, как дань старине, а затем полевые учения. Составление заданий, присутствие на занятиях — то наблюдателем, то посредником — заполняли мой рабочий день.

Время кавалерийского сбора пролетело незаметно, и дивизии предстояло выступить на юг для совместных тактических учений с частями 2-й стрелковой бригады.

20 июля я выехал в штаб стрелковой бригады, чтобы согласовать программу учений, общее руководство которыми было возложено па начальника нашей дивизии. Явившись к начальнику штаба бригады, я вместе с ним пошел к командиру бригады генералу Артемьеву. Этот генерал был из особой породы начальников, которые в мирное время кричат, а на войне больше молчат. Встретил он меня недружелюбно, хотя видел первый раз в жизни, уже только потому, что я был из конницы, которую [223] он не признавал. Когда перешли к делу, у Артемьева пропал генеральский тон, и предложенная ему программа двусторонних учений, утвержденная Орановским, была принята им безоговорочно. В конце разговора он перешел к хозяйственным вопросам и просил при выбраковке лошадей уступить для его полков 10 лошадей. Каждый полк дивизии получал ежегодно до 60 молодых лошадей и столько же должен был выбраковать и продать с аукциона. Низшая цена за такую лошадь была 35 рублей. Лошади, еще годные к езде, передавались пехоте для ротных командиров, адъютантов и, наконец, просто в обоз. Остальных покупало населенно, преимущественно городские извозчики, но уже по аукционной цене. Вырученные деньги вносились в казну. Закон строго запрещал кавалерийским офицерам покупать выбракованных коней у себя в полку или же оставлять их в полку. Обычно, приезжая в город, по масти коней у извозчиков можно было судить, какой полк, т. е. драгунский, гусарский или уланский, расквартирован в этом городе.

С 24 июля начались двусторонние тактические занятия конницы со стрелками, причем конница то придавалась стрелковым полкам, то действовала самостоятельно против целой стрелковой бригады, задерживая ее марш и ведя встречные столкновения, устраивая огневые заслоны и т. д. Учения были рассчитаны так, что 14-я кавалерийская дивизия все время продвигалась на восток к Висле, на правом берегу которой должны были произойти большие окружные маневры под руководством начальника штаба округа генерала Клюева, так как командующий войсками генерал Скалой был болен.

Если в Туркестанском военном округе большие учения служили мерилом подготовки войск и их начальников, то нечего говорить, что окружные маневры в Варшавском военном округе давали обильный материал для аттестации высших начальников, их штабов и командиров отдельных частей. К окружным маневрам готовились, как к настоящему бою. Прежде всего, последовало расписание, какие части привлекаются к маневрам и от каких частей и сколько выделяется посредников. Это уже давало некоторую ориентировку: например, из 1-й Донской казачьей дивизии из одного из полков назначались посредники, следовательно, этот полк в составе дивизии в маневрах уже не участвовал. [224]

Моя поездка в штаб округа с целью разведать что-нибудь о предстоящем задании оказалась безуспешной. Штаб хранил глубокое молчание. Говорили, что ввиду приезда в Россию Жоффра{55} не исключена возможность его появления на маневрах. Ожидался также приезд на маневры генерал-инспектора кавалерии Остроградского.

Наконец около 10 августа из штаба округа было получено приказание к 15 августа сосредоточить дивизию в районе местечка Ополе, на правом берегу Вислы. Мост через Вислу был только у Ивангорода. Двигаться дивизией через Иван-город на Ополе было невыгодно, так как пришлось бы совершать большой кружной путь и тем подорвать силы конского состава, а они нужны были для маневров. Я предложил начальнику дивизии за два дня переправить дивизию на пароме у местечка Солец и выйти прямо к Ополе. Некоторых командиров полков испугала такая переправа: как бы не перетопить людей и лошадей. Орановский также колебался, но наконец решил рискнуть. 12 августа на двух больших паромах началась переправа дивизии, и к вечеру 14-го все было закопчено благополучно. На другой день мы были уже в Ополе, где нашли гвардейцев и 21-ю конную батарею, пришедших походом из Варшавы. Прибыл и старший посредник — начальник 4-й кавалерийской дивизии. Не знаю, чем руководствовался штаб округа при составлении задания, но оно явилось продолжением нашей корпусной полевой поездки весной 1913 года.

«Красная» сторона под командованием генерала Жилинского имела задачу овладеть Люблином. Корпус в составе двух пехотных дивизий сосредоточился в Крас<?>ке и авангардом занимал Вельколаз. 14-я кавалерийская дивизия находилась в районе Ополе, занимая передовыми частями переправы через речку Ходелька. «Синяя» сторона — ее возглавлял командир 19-го корпуса генерал Горбатовский — заканчивала сосредоточение в районе Люблина. Очевидно, предстояло встречное столкновение обеих сторон.

17 августа, вечером, мы получили приказ Жилинского, которым предписывалось с утра 18 августа 16-му корпусу [225] наступать вдоль Люблинского шоссе, а 14-й кавалерийской дивизии, ведя разведку на Люблин, перехватить железную дорогу между Люблином и Вонвольпицей. Орановский вызвал меня и начальника штаба и дал указания на разведку и марш дивизии.

Выслав три разведывательных эскадрона на фронт Неджвица-Дужа, Люблин и Мотыч, 14-я дивизия в 9 часов утра 18 августа тремя колоннами, побригадно, с артиллерией каждая должна была двинуться в общем направлении на Мотыч. В дивизию прибыл генерал-инспектор кавалерии Остроградский, которого интересовало управление трехбригадной дивизией, каковой в армии еще не было. Я быстро набросал проект приказа по дивизии, инструкции разведывательным эскадронам и вызвал их командиров, чтобы вручить инструкции и личные указания начальника дивизии. Проекты распоряжений были подписаны Орановским. Дивизия была готова начать маневр. Мне надлежало вести штаб дивизии по указанному маршруту. Я готовился к тому, чтобы безошибочно доложить начальнику дивизии о пункте ее стоянки, или вести ее по измененному маршруту в другом направлении. Обстановка требовала знать, где находится каждая колонна дивизии. С 7 часов утра двинулись вперед развернутые эскадроны, а в 9 часов выступила и дивизия.

Тренировка в ведении разведки сразу сказалась, и к 11 часам утра уже поступили донесения об окопных работах в районе Неджвица-Дужа и о движении двух колонн конницы в южном направлении. Наша дивизия оказалась на фланге этих колонн. Орановский пока не решался атаковать конницу «противника». Наконец прискакавший с донесением гвардейский улан сообщил, что конная артиллерия завязла в поселке Белжице в грязи, и лошади не могут вытянуть орудия. Это положило конец колебаниям Орановского, и он отдал приказание гвардейскому уланскому полку с батареей атаковать с севера Белжице, а двум бригадам 14-й дивизии охватить его с востока и запада; Гродненский гусарский полк оставался в резерве начальника дивизии. Как только наши полки начали развертываться для атаки, до трех полков донских казаков бросились в контратаку против нашего центра. Орановский сейчас же приказал направить на поддержку уланам гродненских гусар. Я быстро подскакал к командиру полка и дал ему направление для атаки. [226]

Гродненцы кинулись в атаку столь стремительно, что на ходу пять коней пали от разрыва сердца. 1-я Донская дивизия конного корпуса «синих» была охвачена шестью полками 14-й кавалерийской дивизии со всех сторон, причем ее артиллерия действительно не сделала ни одного выстрела. Вторая же дивизия этого корпуса — 7-я кавалерийская — в это время в десяти километрах южнее Белжице располагалась на ночлег. Победа 14-й кавалерийской дивизии была полная, поэтому посредники решили отвести «синий» корпус на пятнадцать километров, а нам предоставить свободу действий. Этим мы и воспользовались, отойдя от Белжице километров на пятнадцать к северу, чтобы быть на фланге «противника». Не доходя семи километров до Вонвольпицы, заночевали. Хотелось есть, но обоз наш пропал. Пришлось ограничиться молоком и черным хлебом, купленными у местных жителей.

19 августа Орановский решил через Вонвольницу двинуться на Гарбув, перехватить железную дорогу и шоссе от Люблина на северо-запад и выйти в тыл «противнику». В соответствии с этим я организовал разведку. Наша пехота продолжала сближаться с окопавшимся около Неджвица-Дужа «противником», выдвинув вперед свою разведку. Часов около десяти утра в штабе дивизии было получено донесение, что в девять часов утра у Курува переправлялся батальон пехоты. Орановский, взяв в галоп, со штабом поскакал к Куруву, приказав командиру 1-й бригады направить туда уланский полк. Там мы нашли свой разъезд. От Курува на юг наступали стрелковые цепи. Орановский стянул сюда отдельный полк 1-й бригады и 2-ю бригаду 14-й дивизии, оставив против конного корпуса «синих» только гвардейскую бригаду. Около тринадцати часов обе бригады 14-й кавалерийской дивизии завязали бои с пехотной дивизией «синих», наступавшей от Курува на юг, и под ее давлением медленно отходили на Вонвольницу. Перед 14-й кавдивизией стояли: пехотная дивизия, продвинувшаяся на пять километров южнее Курува, и конный корпус «синих», заночевавший южнее Гарбува. Продолжавшиеся весь день поиски обоза штаба дивизии не дали результатов. Обоз как в воду канул. На 20 августа Орановский решил занять выжидательное положение в районе Вонвольницы.

В 6 часов утра 20 августа мне сообщили, что к югу от Вонвольницы наш казак, направлявшийся с пакетом в [227] главное руководство, схвачен разъездом «противника», пакет у него отобрали, а его отпустили. Это было уже хулиганство, так как пакет был нейтрален, адресован не в маневрирующие части, а в руководство. Пожаловавшись на это старшему посреднику, я все же не мог отвратить последствий перехвата. Действительно, как потом выяснилось на разборе, командир конного корпуса «синих» получил пакет, с торжеством его вскрыл и объявил, радуясь, что теперь маневр противной стороны ему ясен. Правда, посредник при штабе корпуса полковник Залесский приказал генералу Тюлину переслать наш пакет в Люблин. Перед выступлением я доложил о происшедшем Орановскому, но он принял это известие спокойно: против нас было такое превосходство сил, что он уже не рассчитывал на успех.

С командного пункта у Вонвольницы виднелась большая кавалерийская колонна, двигавшаяся от Горбува на запад, в охват нашего левого фланга, в то же время против нашего правого фланга появилось до трех полков казаков. Орановский решился на смелый маневр: оставив против кавалерийской колонны один полк, с остальными пятью полками навалиться на три казачьих полка, которые находились в десяти километрах к юго-востоку от Вонвольницы. За какие-нибудь полчаса все части двинулись согласно этому плану. Закипел кавалерийский «бой». В результате три казачьих полка «синих» были обречены на час бездействия, а мы получили свободу действий. Начальник 14-й кавалерийской дивизии решил отойти с главными силами к югу от Вонвольницы по дороге на Ополе и здесь прикрывать фланги пехоты «красных». С отходом 14-й дивизии на юг от Вонвольницы около пяти часов вечера был дан отбой. Через час после отбоя наш обоз вырос перед нами как из-под земли. Объяснение командира обоза сводилось к тому, что он, забравшись в глухой фольварк, днем в нем отсиживался, держа все ворота на запоре, ночью же выезжал на присоединение к дивизии, но, натыкаясь на выставленное сторожевое охранение, снова возвращался в свой фольварк.

23 августа в Люблине происходил разбор учений, который делал генерал Клюев. В общем «красная» сторона действовала активно. Начальника 14-й кавалерийской дивизии хвалили за два выигранных кавалерийских боя [228] и за своевременное выяснение подхода к Куруву частей 2-й пехотной дивизии.

В этот же день мы узнали, что генерал Орановский назначен начальником штаба Варшавского военного округа, а генерал Клюев получил 1-й Кавказский армейский корпус: он чем-то себя скомпрометировал и уезжал на второстепенный театр войны.

Через неделю после нашего возвращения с маневров Орановский вместе с семьей уехал в Варшаву к новому месту службы. Еще через неделю в Варшаве, в отдельном уютном кабинете гостиницы «Гранд-отель», собрались генералы и офицеры штаба 14-й кавалерийской дивизии, командиры полков, командир артиллерийского дивизиона с обоими командирами батарей, чтобы чествовать своего бывшего начальника генерал-лейтенанта Орановского...

Прошли годы... Орановский давно погиб. И вот теперь, возвращаясь к личности Орановского, хочется сказать о нем доброе слово. Как начальник дивизии, Орановский всегда брал на себя ответственность за принимаемые решения, учил дивизию и, нужно сказать, действительно сделал из нее хорошее боевое соединение; плоды работы этого соединения пожал во время войны уже Новиков, считавший себя чуть ли не русским Мюратом. Как офицер Генерального штаба, Орановский был деятельным, опытным, тактичным. Он прививал эти качества и мне. Правда, его нельзя назвать «отцом-командиром», как это понимали в русской армии, т. е. командиром, который иногда мог по-приятельски похлопать по плечу солдата. Да разве в этом заключалось достоинство командира? Нет и нет. Солдат всегда разбирался, кто настоящий командир, а кто подлаживается под него. Последних он не терпел. Заботился ли о солдате Орановский? Я с полным правом могу ответить, что более заботливого начальника я не видел.

Орановский ушел из дивизии с повышением, вполне заслуженным, и в дивизии сохранилась о нем хорошая память.

Дальше