Глава IX

Михайловская коммуникационная линия имеет протяжение около 275 верст.

Направление ее от Бами следует в начале: параллельно Копетдагскому и Кюриндагскому хребтам, у их подошвы; затем дорога переходит в обширную солончаковую пустыню, сначала гладкую, ровную, как бы выполированную, а затем волнистую, пересеченную множеством барханов. В этом месте, по обе стороны направления ее, но в значительном отдалении, тянутся Большие и Малые Балханы.

Последний участок линии в районе Михайловского залива, где пролегает старое русло Аму-Дарьи (Узбой), лежит среди холмов и бугров глубокого сыпучего песка, которые, во время сильных ветров и степных ураганов, меняют не только свои очертания, но не редко и все местоположение. Этот участок пути, на расстоянии 25–30 верст, представляет неимоверные трудности для перехода и переезда, благодаря песчаному грунту.

Отсутствие воды по пути кроме двух мест, а также и растительности, за исключением саксаула, тыгыря и некоторых других степных трав, составляет [65] характерную особенность этой части пустыни Закаспийского края, с пролегающею в ней Михайловской военной линией, преимущество которой перед Атрекской дорогой может заключаться только в более ровном протяжении, помимо, конечно, ее стратегического значения, как второй коммуникационной линии.

Доехать до первого поста Кизил-Арват (в 53 вер. от Бами) пришлось лишь к рассвету следующего дня, вследствие долгого разыскивания в половине пути, водопоя нашим лошадям.

Искомый ручей этот находился в стороне от дороги — в одном из горных ущелий Копетдага. Когда, наконец, продолжительные поиски его увенчались успехом и казаки, спешившись, принялись поить лошадей, вдруг, где-то, по близости, прогремел ружейный залп и вслед затем из-за бугра, еще в нерассеявшемся пороховом дыму, показалась кучка людей. Кто-то крикнул: «Тэкинцы!».

Бросив поводья коноводам, мы стали поспешно взбираться на вершину холма, у подножия которого протекал ручей.

Там представлялась самая удобная позиция для защиты.

Но не успели мы еще добраться к намеченному месту, как веселый голос одного из казаков, крикнувшего: «Вашеско-бл-дие, то се наши! Що оны, бисовы сыны, палять!» — мигом вывел нас из напряженного положения и даже произвел некоторое смущение. Действительно, в кучке людей, принятых нами за текинцев, развевался значок 3-ей Таманской сотни, которая отправилась из Бами, несколько дней тому назад, на фуражировку.

После взаимных перекликаний и махания папахами, [66] мы через несколько минут съехались вместе с мифическим врагом, чувствовавшим себя в более неловком положении, нежели мы, благодаря сделанному им преждевременному залпу; но так как происшедшее недоразумение не имело плохих результатов, то его скоро забыли и, перекусив чем было, мы поспешили далее.

По мере приближения к посту, оттуда все громче и шумнее доносился неистовый рев и звон тысячей бубенчиков. Это оказался первый большой верблюжий транспорт, почти в 3,000 голов, с хлебом и юломейками, отправленный из Красноводска в Бами. Он только-что прибыл в Кизил-Арват, и вожаки занимались разгрузкою его для отдыха верблюдов, которые отчаянно ревели, лишь только заставляли их опускаться на колени для снятия груза.

Маленькое постовое укрепление, вмещавшее на площади своей десятка полтора палаток и вооруженное 3-мя орудиями, выходило одной стороной в овраг, на дне которого протекал горный ручей прозрачной ключевой воды, составлявший главное богатство поста. Во всем остальном, начиная с жилищ и кончая ротным котлом, чувствовался весьма ощутительный недостаток, несмотря на усиленную заботливость начальника поста, добродушного капитан-лейтенанта Зубова{26}. Прибытие транспорта встречено было с живейшей радостью, в надежде заполучить из него кое-что необходимое.

О медицинском околодке, при отсутствии средств, не могло быть и речи. Заболевавшие солдаты отправлялись в Бами, а не то, — лежали в своих палатках до оказии. Уход за ними Зубов взял на себя.

Гелиографное сообщение с Бами дало возможность [67] вытребовать из склада Красного Креста необходимые вещи для устройства околодка.

Передневав в Кизил-Арвате, я с тем-же казачьим конвоем отправился далее на второй пост Казанджик, отстоявший от Кизил-Арвата в 87 верстах.

Дорога к нему все время тянется у подошвы Кюриндагского хребта, перерезываясь во многих местах рытвинами и промоинами, которые образовались весной от стока с гор таявшего снега. Безплодная степь с правой стороны, вместе с горным хребтом и его отрогами слева, лишены почти всякой растительности, кроме редких колючек, да выжженной солнцем степной травы.

Отъехав верст 30 от Кизил-Арвата, у подошвы высокого холма{27} вырыто несколько колодцев. Место ото носит название Ушаки и служит стоянкой для каравана. Вода в этих колодцах не всегда годна для питья. Иногда насыщение ее сероводородом настолько велико, что ее не пьют даже верблюды. В другое время достаточно продержать эту воду несколько минут на воздухе, и она делается годною для употребления.

Крещение холма «горой майора N.» произошло благодаря следующему обстоятельству. Спустя месяц или даже более после моего проезда Михайловской линии, шайка текинцев близ Ушаков напала на наш верблюжий транспорт и, несмотря на упорное сопротивление, завладела им{28}. Во время нападения текинцев на транспорт, когда немногочисленный конвой, на половину перебитый, отчаянно отбивался от неприятеля, находившийся при транспорте майор N.{29}, вероятно с переполоху, вскарабкался на [68] верблюда, умчавшего его на вершину холма, у подножия которого, как упомянуто выше, вырыты колодцы. С этих пор холм этот стал носить названье «горы майора N.», данное ему солдатами и казаками. Название это было видимо так удачно, что, много месяцев спустя, когда уже война была окончена и железная дорога по близости, проезжая по линии, я слышал не раз кличку этого злополучного майорского холма.

В Ушаках мы сделали часовой привал, а затем поторопились дальше.

Прибыть на пост удалось только на заре, хотя всю ночь мы ехали почти без остановки.

Казанджикское постовое укрепление, весьма незначительное по величине, выстроено на крутом гребне одного из больших отрогов Кюриндагского хребта, у подошвы которого, внизу укрепления, с давних времен вырыто несколько колодцев. Вода в них пресная, вполне годная для питья и только во время сильной жары получает иногда солоноватый вкус и слабое присутствие сероводорода, быстро исчезающего на воздухе. Вода из маленького ручья, по близости укрепления, менее вкусна, нежели колодезная, благодаря большей насыщенности солями.

Площадка укрепления, дорогой к которому служит узкая крутая тропинка, вмещает в себе несколько кибиток с юломейками и два орудия на углах. На двух других углах, с целью устрашения текинцев, положены трубы с железных печей, которые издали кажутся жерлами пушек. Часть команды поста, вследствие тесноты помещения, располагается в палатках у подошвы хребта, где колодцы.

Возвышенное положение Казанджикского укрепления над [69] прилегающею к нему обширною степью, давая возможность командовать ею на несколько верст в окружности, тем не менее, ставит укрепление в неудобное положение, в случае нападения с гор, относительно соседних высот, возвышающихся над ним.

Как бы то ни было, но место это, по близости колодцев, представляется более удобным.

Больных на посту было немного: несколько солдат и киргизов, — последние в тифе.

При отсутствии необходимых медицинских средств, не было вдобавок и ухода за ними. Помещались они в тесной юломейке, прямо на земле. Ближайший лазарет находился верст за 100 и переправить больных туда представляло громадные затруднения, требуя для этого особый конвой и колесный экипаж.

С Казанджика на следующий пост Бала-ишем мне приходилось отправляться без казачьего конвоя, сопровождавшего меня до второго поста. Конвой этот предназначался следующему верблюжьему транспорту, ожидаемому со дня на день со стороны Михайловского залива. Оставалось ограничиться 10-ю киргизами, из числа находившихся в распоряжении начальника поста.

На следующий день, задолго до восхода солнца, я оставил Казанджик и в сопровождении киргизов, с моим вестовым казаком, рысью двинулся вперед, питая надежду, хотя и слабую, доехать к полуночи в Бала-ишем, находившийся в 100 верстах от Казанджика.

Спустившись с возвышенности Казанджикского укрепления, приходится ехать верст около двух каменистым предгорьем, а затем сразу вступаешь в обширный солончак, тянущийся на сотни верст к северо-востоку. В этом месте Кюриндагский хребет, резко обрываясь, [70] переходит в солончаковую равнину, на несколько десятков верст длины, а затем, в конце прорыва, начинаясь цепью холмов, образует снова горную систему под названием Малых Балхан. С правой стороны, почти параллельно им, в синеющей дали громоздятся Большие Балханы. Ровная поверхность солончака, с черепицеобразно-надтреснувшей глинистой корой и белыми полосами соли, представляет из себя как бы фотографический снимок гигантской торцовой мостовой после дождя, освещенной лучами солнца.

Иллюзия была настолько сильна, что я постоянно менял направление лошади, не желая въехать в фантастическую лужу, оказывавшуюся в действительности наслойкой соли.

После нескольких часов езды, гладкая поверхность пустыни стала переходить в волнистую, с постепенным возвышением.

Один из провожавших меня киргизов, ехавший до того времени спокойно впереди, вдруг повернулся назад и, подскакав ко мне, стал что-то объяснять, указывая рукою в даль. В это время на горизонте показалась как бы неподвижная сероватая полоса, которая, при рассматривании в бинокль, превратилась в широкую вереницу верблюдов. Я был уверен, что это есть ожидаемый в Казанджик транспорт, но, во избежание недоразумений со стороны конвоирующих его относительно моих киргизов, которых легко было бы счесть и вблизи за шайку текинцев, благодаря пикам, дырявым халатам и лохматым бараньим шапкам, я приказал своему оборванному конвою остаться позади, а сам с казаком поскакал вперед к транспорту.

Казачий авангард заметил нас еще издали и [71] приняв за неприятеля, двинулся рысью вперед, вынув ружья из чехлов, с тем, чтобы, подъехав на ружейное расстояние, закатить по нас залп; но белый китель мой и фуражка, приведя их в полнейшее недоумение, заставили остановиться, пока я не подъехал совсем близко.

Начальник транспорта оказался знакомый мне, офицер К — ов, состоявший ординарцем у генерала Скобелева. От него я узнал, что генерал разогнал чуть не всех своих ординарцев сопровождать верблюжьи транспорты, а сам со штабом все время был занят организацией их в Красноводске, присутствуя лично при нагрузке и отправке, благодаря чему транспортировка продовольствия по Михайловской линии была уже почти закончена. Между прочим, К — в сообщил, что за несколько дней до его отправки из Красноводска, там было получено неблагоприятное известие об организации транспортов по Атрекской линии, которая совершенно приостановилась вследствие каких-то интендантских злоупотреблений. Известие это крайне встревожило генерала Скобелева, так что генерал в ту-же ночь отправился на экстренном пароходе в Чигишляр.

Распростившись с К — вым, я поспешил дальше и с закатом солнца мы были уже у Айдинских колодцев{30}, отвратительная вода которых до того насыщена сероводородом, что запах его слышится за несколько шагов не доходя до них. Здесь приходилось сделать часовой привал, для отдыха лошадей. Мерцавшие вдали огоньки у Больших Балхан принадлежали, по всей вероятности, какой-нибудь разбойничьей шайке, которая тут кочевала. [72] Приказав киргизам не разводить огня, чтобы тем не привлечь текинцев, я завернулся в бурку и расположился возле своей лошади; но не прошло и часу, как возглас моего казака: «Вашеско-дие, утекать надо!» заставил меня вскочить на ноги. Остаток предательского костра, разложенного киргизами, вопреки приказанию, еще был не вполне затушен. Его наскоро засыпали песком.

В мертвой тишине пустыни чуть слышно доносился топот...

Ругнув свой беспечный конвой и, в особенности, казака, который сильно пристрастился к чаепитию, я сел на лошадь и все мы понеслись в карьер, сначала по направлению к Малым Балханам, а потом, сделав широкий полукруг, поскакали к Бала-ишему. Топот, слышанный нами, сначала усиливался, а потом стал замирать, пока совсем не исчез в левую сторону. Перед рассветом мы были уже на месте. Усталые и взмыленные лошади наши едва держались на ногах.

На посту все были в ожидании нападения текинцев, так как шайки их несколько дней как рыскают и даже угнали 5 верблюдов.

Постовое укрепление в Бала-ишеме самое большое из всех, находившихся по Михайловской линии. Близ него много колодцев с соленой водой. За неимением лучшей, солдаты кое-как пьют и ее.

Укрепление занимал Ширванский батальон, командир которого, подполковник Гогоберидзе, был временный начальник поста, так как вскоре он должен был выступить с батальоном в Бами.

При батальоне находился лазарет на 20 мест, устроенный Красным Крестом. Больных в нем лежало немного. Лазаретом заведовал батальонный врач. [73]

В Бала-ишеме заканчивалось телеграфное сообщение с Михайловским заливом и Красноводском. Дальнейшее проведение походного телеграфа временно замедлилось — трудностью доставки подвод, для перевоза проволоки и столбов.

Пробыв несколько часов на посту, я поехал дальше, оставив конвой из киргизов в Бала — ишеме, кроме своего казака и проводника с вьючной лошадью.

Миновав полупост Кутол, в 20-ти верстах от Бала-ишема, ровная местность становится все более и более холмистой и, версты 4 не доезжая до поста Мулла-Кары, начинается сыпучий песок и широкие барханы, между которыми двигались толпы рабочих персов с тачками, кирками и лопатами, усиленно работая над полотном железной дороги. Безплодная, с отсутствием всякой растительной жизни местность, кипела деятельностью.

Проехав верст 1 ½ близ насыпи вперед, начинается голова укладки железной дороги, а еще версту вдоль рельсов и кругом по песку и на буграх разбросано множество кибиток, палаток и юломеек. Более ровная местность занята дивизионными шатрами железно-дорожного лазарета на 50 мест и при нем две большие кибитки с вещами Красного Креста, которым снабжается лазарет.

Близ рельсов, несколько товарных вагонов исполняют назначение железно — дорожной станции, у которой сходятся запасные пути, со стоящими на них платформами, вагонами и несколькими локомотивами. На ½ версты в стороне — площадь, обнесенная валом, служит стоянкой казачьей сотни. Все это вместе составляет пост Мулла-Кары или первую станцию Закаспийской железной дороги, [74] в 20-ти верстах от Михайловского залива. Станция была открыта только несколько дней тому назад.

Постройка Закаспийской железной дороги с Михайловского залива, по направлению к Кизил-Арвату, начата была в августе. Предполагалось, что, к первым числам октября, доведут ее до Бала-ишема (50 верст).

Между тем, наступила уже половина октября и дорога едва дошла до Мулла-Кары (т. е. 30 верст ближе предположенного пункта). Да и этот законченный участок не мог иметь значения для настоящей экспедиции, так как верблюжьи караваны из Красноводска минуют Мулла-Карынский пост, оставляя его в стороне{31}. Стоимость Мулла-Карынского участка, на протяжении 20 верст, считая и подвижной состав, обошлась около 800,000 руб. Стоимость одной версты до 25,000 руб. Что же касается до узкоколейной, в аршин шириною, конно-железной дороги де-Ковиля, то хотя, но проекту, она должна бы теперь пройти за Бала-ишем, в действительности же она шла только несколько верст далее паровой и служила, главным образом, подспорьем при укладке первой, доставляя железно-дорожный материал и опресненную воду для рабочих. Последняя присылалась из Михайловского залива{32}.

Проведя несколько часов в Мулла-Кары, я перед [75] вечером отправился по железной дороге в Михайловский залив, устроившись на одной из платформ, которые составляли поезд. Паровоз отапливался нефтью. Дрова, как трудно доставаемый материал, служили только для растопок паровика. Часа через полтора поезд прибыл в Михайловский залив.

На берегу залива шла деятельная работа по установке большого парового опреснителя Нобеля, изготавливавшего, в случае нужды, до 40 тысяч ведер в день. В настоящее же время работал меньший опреснитель, вода из которого служила для потребления живущих в Михайловске и в Мулла-Кары, куда она доставлялась в металлических цистернах.

Берег казался весьма оживленным, благодаря присутствию большого количества рабочих, выписанных с западного берега. Кроме их, здесь стоял железно-дорожный батальон. Помещением для всех служили вагоны и кибитки.

Часов в 10 вечера, я перебрался на маленький пароход, который скоро снялся, направляясь в Красноводск. Спутником моим в каюте был интендантский чиновник, кажется, смотритель продовольственного магазина в Красноводске. Он был вызван для каких-то объяснений в Михайловский залив и теперь возвращался обратно.

С озабоченным, не то испуганным лицом, чиновник был занят какими-то цифровыми выкладками на клочке бумаги.

Надеясь узнать что-нибудь о Чигишляре, я обратился к нему с вопросом, но он, не дав мне договорить, отчаянно махнул рукою и объявил: что ни к чему не причастен, ничего не знает, а видит только одно, что [76] служить при таких условиях нельзя и нужно немедленно выходить в отставку, пока голова на плечах.

— Пропадешь ведь ни за грош! Можно-с очень хорошо-с воевать и ничего не понимать в хозяйстве. Да-с! Наше дело ведь та же наука-с!?..

На этом и кончилось объяснение интенданта. Из него я ровно ничего не понял и бросил всякую дальнейшую попытку к возобновлению разговора.

Часов в 9 вечера следующего дня, пароход прибыл в Красноводск. Генерала Скобелева там не было: он уехал в Чигишляр, куда отправился также и генерал Петрусевич.

В Красноводск прибывали уже с западного берега кавказские войска.

Я поспешил в Чигишляр, отправившись туда на первом почтовом пароходе.