Глава V

17-го сентября, на рассвете, я выехал из Чигишляра в Бами, взяв с собою большой транспорт различных вещей, нагруженных в фургонах, арбах и одноколках. Транспорт конвоировали ½ роты солдат и 20 человек казаков, которые на половине дороги к первому посту Караджибатырь{6} должны были смениться другим конвоем, выступившим к условленному месту из вышеназванного поста заранее. Было еще очень рано. Солнце только что взошло, но в воздухе стояла уже духота, которая, все увеличиваясь, часам к 10-ти стала печь, как в паровике. Кругом, на всем пространстве, которое мог обнять только глаз — голая степь, устланная кое-где небольшими тощими кустиками саксаула{7}. На горизонте, казавшемся очень недалеким, серебрились разных величин обманчивые озера степного миража. Иногда казалось, что озера эти, с выступавшими из них островками или длинными полосами кустарников, [26] совсем близко — так вот и въедешь в них. Дорога все время шла гладкая, как паркет и благодаря смешанному грунту из глины и песку, не давала возможности колесам обоза врезываться глубоко в землю, как это было версты на две от Чигишляра, где в сыпучий песок колеса погружались чуть не до оси и требовалось на каждый фургон двойное число лошадей, чтобы только вытянуть обоз из этой сухой тины.

Вспотевшие лошади, покрытые мыльной пеной, стали все чаще и чаще останавливаться. Надобно было дать им передохнуть. Судя по числу телеграфных столбов, служивших и указателями верст, и в то же время проводниками, мы были близ половины дороги. Невдалеке, впереди, засверкали белыми полосками штыки «встреченного» конвоя, поджидавшего нас часа 1 1/2. Усталые солдатики наши, смененные отдохнувшей полуротой, расположились на кратковременный отдых и занялись кипячением в манерках соленой чигишлярской воды для чая и варки каши. Топливом для этого служил саксаул. Отдохнув с час времени, мы тронулись дальше и сделав еще несколько коротких перевалов, прибыли уже ночью на пост, возле которого и расположились на ночлег.

Небольшая площадь в 100 кв. сажень, обнесенная с четырех сторон валом и окруженная рвом, составляла укрепление поста. Десятка полтора кибиток и несколько палаток, разбитых на плацу, внутри укрепления вмещали в себе все население поста, состоявшее из 1 ½ рот солдат, ротного командира, он же и комендант поста, и его помощника — субалтерного офицера. Кроме того, на посту находилось человек 20 казаков и несколько джигитов, поселившихся вне укрепления, [27] у больших скирд сена и склада овса, обнесенных неглубоким рвом. Близ входа в укрепление построена из необожженных кирпичей кухня с деревянной крышей. В кухне — хлебопекарня, отапливаемая нефтью. Недалеко от кухни сгруппировано несколько колодцев. Кроме одного, вода во всех горько-соленая, которой не брезгают только верблюды. В колодце с пресной водой приноровлена помпа. Вода из нее расходуется очень экономно. Солдатики с большой осторожностью накачивают ее в котелки и манерки, тщательно собирая в посудину воду, льющуюся по сторонам, из скважин рукава помпы. Рядом с колодцами стоит недостроенная баня — вожделенный предмет мечтаний всех солдат и, в особенности, их ротного командира. — Остановка за досками и форсунками, последние для отапливания нефтью, которая должна заменить дрова. Их ждут и не дождутся из Чигишляра. На всем посту царит тишина и спокойствие, как будто все вымерло или погрузилось в спячку. Кое-когда из кибитки в кибитку передвинется солдатик или вестовой ротного выкрикнет кого либо по делу. Удушливая дневная жара заставляет всех укрываться под войлочный или полотняный кров. Разве какая-нибудь работа заставить вылезть на воздух. К вечеру пост несколько оживает: солдаты производят ученье, раздаются песни, затевают даже игры.

«Скоро ли мы двинемся вперед?» была первая фраза, с которой меня встретил ротный командир, капитан Головков, после обоюдных рекомендаций. Я сообщил ему о предположении командующего войсками, рассчитывавшего, что, при благоприятных обстоятельствах, находящихся в связи с организацией верблюжьего транспорта, [28] выступление «отряда вторжения» может быть в первых числах ноября{8}.

«Дай то Бог, лишь бы что-нибудь не помешало», обрадовался Головков.

«Тосчища такая смертная, что, право, хоть пулю в лоб. Ведь ни одна текинская собака не покажется вблизи поста», — проговорил с отчаянием он. Я предложил хандрившему капитану несколько книжек ежемесячного журнала и пачку газет за прошлый месяц, забранных мною из склада Красного Креста, который любезно снабжала одна из редакций петербургской газеты.

Капитан очень обрадовался печатному слову, которого он уже давно не видал и повел меня показать одну из кибиток, в которой был устроен больничный приемный покой, называвшийся медицинским околодком. Такого рода медицинские околодки, помимо лазаретов и госпиталей, обязаны были иметь, как все посты, так и вообще все части войск. Заведывались они фельдшерами и служили для оказания первой помощи заболевшим или раненым, в случае нападения или каких-нибудь неожиданных стычек с неприятелем.

Тщательный порядок на постовой стоянке указывал на большой педантизм в ротном, чем действительно и отличался Головков, сравнительно с другими комендантами постов. Строгий в отношении дисциплины, Головков, вместе с тем, выказывал большую заботливость к солдатам, не обременяя их тяжелой работой и улучшая, насколько возможно, качество ротного котла. [29] Последний не мог отличаться приятным вкусом, благодаря отсутствию свежей зелени, заменяемой консервами; но мяса было достаточно. Больных на посту хотя и не было, но общий вид солдат носил отпечаток какой-то тоскливости и утомления, чему, конечно, много способствовала безжизненная природа необозримых степей и отсутствие определенных занятий.

Устроив на посту ночлежно-питательный пункт для проходивших проходящих транспортов с больными, я поспешил дальше к следующему посту Яглы-Олум, отстоявшему от первого на 42 версты. Был уже полдень. Прибыть на другой пост мы могли только на следующий день, так что привал на ночлег приходилось устраивать по пути — на верблюжьей стоянке, называемой Засохшим озером (там прежде было соленое озеро). После коротких сборов, в первом часу дня мы двинулись дальше такою же скучной и однообразной дорогой, как и с Чигишляра на Караджибатырь, в густом облаке горячей пыли, ослеплявшей глаза и крайне затруднявшей дыхание. Все это, с знойным солнцем, сильно утомляло, как людей, так и лошадей. Последние отчаянно фыркали и поминутно останавливались. Наконец, мы добрались до высохшего озера, где и расположились на ночлег. Несколько часов сна и легкой ночной прохлады значительно подняли наши силы и еще задолго до восхода, солнца, мы тронулись снова в путь и часам к 11 утра стали приближаться к Яглы-Олум. Местность становилась несколько холмистой. С права открылся широкий овраг, на дне которого протекала небольшая мутная речка Атрек. Скоро выступило на возвышенности и Яглы-Олумское постовое укрепление такого же типа, как и предшествовавшее, только несколько большей величины. [30]

Пост казался более оживленным, чем первый, благодаря близкому соседству с Персией{9}. Оттуда наезжали различные мелочные торговцы. Близ укрепления, в землянках и под навесами, устроились маркитанты, торговавшие водкой, табаком, сардинками и пр. Было даже устроено из брезента нечто в роде столовой, которую содержал какой-то армянин. В ней можно было получить шашлык{10}. В самом укреплении, обнесенном довольно высоким валом, пестрели группы разбросанных кибиток, в постановке которых далеко уже не было заметно той аккуратности, как в Караджибатыре. Видимо, все было сделано на скорую руку. Да и сам комендант поста, капитан Г., имел какой-то оторопелый вид. Не то он что-то забыл и старается вспомнить, не то потерял какую-то нужную вещь.

— Много ли у вас больных, капитан? спросил я, предъявляя ему свое открытое предписание.

— «Есть, как не быть», — отвечал Г., быстро пробегая глазами мою бумагу. — «Все цынга да животы, угодно посмотреть? Позвольте, уж лучше я выведу всю роту», — проговорил он скороговоркой и не дождавшись моего ответа, выбежал из кибитки. Медицинского околодка на посту не оказалось, благодаря отсутствию толкового фельдшера и медикаментов. Вольные, менее слабые, находились в строю; те же, которые с трудом двигались, лежали в общих кибитках. Преобладающая болезнь — желудочно-кишечные катарры, а за ними цынга, развитая, впрочем, не в сильной степени. Одною из главных причин болезненности была, мутная, нездоровая вода [31] Атрека, насыщенная всякими инфузориями. Колодезная же вода была очень солона.

Хотя в Яглы-Олуме, благодаря случаю, находился небольшой опреснитель на паровом катере, но воды из этого опреснителя добывалось немного: ее хватало лишь на привилегированных.

Чудесное появление парового катера в пустынных степях Закаспийского края, произошло, благодаря небольшой рассеянности одного из рьяных членов морского ведомства, который, прежде чем исследовать глубину реки, настоял на исследовании течения ее паровым катером, вопреки советам некоторых практических людей, доказывавших бесполезность подобного предприятия. Как бы то ни было, но катер пустили в речку; сначала он пошел, но очень скоро остановился. Пошли в ход рычаги, запруды. Опять побрел и снова — «стоп»! Этот «стоп»! стал повторяться очень часто.

Тогда употребили в дело несколько сот солдатских ног и рук, и злосчастный катер поволокли по сухому пути, пока не дотащили его до поста Яглы-Олума, где и была назначена ему постоянная стоянка. Катер этот, вероятно, стоит и до сих пор, напоминая печальным видом своим порывы увлечения неопытности.

Устройство ночлежно-питательного пункта и медицинского околодка поглотило не мало времени, да к тому же, мне хотелось дать обозу своему дневку, вследствие чего я решился отправиться из Яглы-Олума только на другой день (20 с). Часам к 11 следующего дня, караван наш выстроился впереди поста в длинную вереницу и двинулся вперед с авангардным конвоем впереди, фланговыми разъездами по бокам и арьергардом позади. Предосторожности эти были приняты в виду не совсем безопасного пути [32] до третьего поста Чат, отстоявшего от Яглы-Олума на 48–50 в. Самым опасным местом для нападения разбойничьих шаек считалась ночлежная стоянка на половине дороги, называемая Тэкенджиком, у Атрека.

Неглубокое русло реки в этом месте и пологий берег представлял удобства для переправы тэкинским шайкам и для набегов на персидскую границу. Здесь они часто поджидали верблюжьи караваны и производили нападения. Одно из таких нападений совершено было ими накануне, причем они отбили несколько верблюдов и ранили одного солдата.

Хотя до Тэкенджика считалось около 26-ти верст, но, благодаря значительному отдыху наших лошадей и верблюдов, пространство это мы прошли довольно скоро и с наступлением вечера были уже на стоянке. В этот раз на мою долю выпало менее хлопот по установке обоза, нежели в предшествовавшие ночи. Кучера мои, наслышавшись, вероятно, о нападениях текинцев, вышли из своей обычной апатии и сделались весьма расторопны. В короткий промежуток времени лошади были напоены, им заложили овса и снова впрягли, на всякий случай, в фургоны. Расставив по разным концам нашего бивуака сторожевые посты, мы скоро все расположились у ярко пылавших костров из саксаула и принялись кто за кашу, кто за чай. Воды не жалели, ее было вдоволь хотя и плохой, но не все же не соленой.

Шумный говор сталь скоро смолкать. Кое-где слышались тихие рассказы о тэкиндже{11}. Вот и они прекратились. Начали гаснуть и костры, постепенно замирая...

Бивуак засыпал... [33]

Среди ночи я был неожиданно разбужен ощущением горячего дыхания на моем лице. Мне показалось сначала, что кто-то силится стащить с меня бурку. Проснувшись, я рефлективно схватился за револьвер, который положил возле себя, и чуть не прострелил голову своей верховой лошади, которая, отвязавшись, подошла ко мне и сначала принялась за бурку, искусав ее край, а потом начала обнюхивать мою бороду, подозревая в ней нечто съедобное. Этим эпизодом и ознаменовалась ночь, прошедшая благополучно. Хотя мы и видели несколько слабых огоньков на противуположном берегу, но тэкинцы, по всей вероятности, высмотрев наш довольно сильный конвой, не рискнули напасть.

Едва только забрезжилось утро, как мы тронулись в путь и прибыли на пост Чат после полудня.