Глава III

Прошло более недели со времени нашего приезда. Генерала еще не было, но его ждали со дня на день. Жизнь на чигишлярском посту тянулась крайне монотонно. [11] Офицерство скучало и проводило время в кибитках, погружаясь от безделья в продолжительную дремоту.

Некоторые пользовались газетами, которые доходили спустя недели три после выхода. Удушливая жара в 37° — 40° и ослепляющий блеск солнца, отнимали всякое желание прогуливаться на воздухе по горячему песку. Помимо всего этого, частые ветры, подымая густые облака пыли, действовали вредно как на глаза, так и на легкие. многие из солдат страдали различными воспалениями глаз; вообще же больных по всей линии и в передовом пункте было не мало, в особенности в последнем — среднее число заболевших доходило от 13 до 16 %. Часть из них приходилась на катарры кишок, затем следовали лихорадки, скорбут и т. п. Перевозка больных в госпитали, как с промежуточных постов дороги, так и с передового, не была еще правильно организована. Больные помещались в арбах без покрышек и без подстилок, прямо на голых досках; ночлежных пунктов не было, от прибывавших больничных транспортов раздавались постоянные жалобы на плохой уход дорогою и неудовлетворительную пищу. Одним словом, дело эвакуации находилось в незавидном положении. Ждали приезда нового отрядного врача, на которого возлагались надежды по лучшему устройству врачебно-санитарной части отряда, сообразно потребностям. Не в лучшем положении находились и некоторые другие стороны по организации тыла экспедиции.

На первом плане в этом отношении стояла организация верблюжьего транспорта. Хотя довольство отряда было все привезено с западного берега и находилось в достаточном количестве на обоих тыловых пунктах коммуникационных линий (Красноводска и Чигишляра), но [12] все это нужно было двинуть вперед на передовой пункт и частью на посты обеих военных дорог. В выполнении этого заключался насущный вопрос успеха экспедиции и, более или менее, продолжительность ее.

Чтобы перевезти через обширные пески, в определенное время, несколько сот тысяч пудов груза, требовалось, по меньшей мере, 15,000 верблюдов, составлявших единственную двигательную силу, возможную в безводных степях. Между тем, от предшествовавшей экспедиции осталось самое незначительное число их, около 1000, да и те были почти на половину больны, благодаря чрезмерному изнурению и плохому уходу. Вследствие всего этого, на первых же порах по приезде в Закаспийский край в мае месяце и даже еще раньше, генералом Скобелевым были приняты самые энергические меры к приобретению и найму потребного числа верблюдов. Покупка их в мангишлакском приставстве, в количестве 5,000 штук, была поручена тамошнему приставу, полковнику Навроцкому, которому удалось приобрести только 3,500. Часть из них была пригнана к Красноводску в июне, остальные же в июле месяце.

Верблюды эти назначались для движения по Михайловской линии. В Оренбургском крае приобреталось около 5,500 голов. Приемка их была возложена на полковника генерального штаба Иванова. Всю эту партию верблюдов необходимо было разделить на 5 эшелонов. Последний из них мог прибыть к Красноводску лишь к началу октября. Что же касается до верблюдов, которых обязался доставить купец Громов, то наем их в Бухаре, как он думал сделать, оказался неудобен, из опасения нападения текинцев, ожидавших выхода верблюжьих транспортов. Нанимать пришлось у хивинских [13] иомудов в количестве лишь 3.000, а не 5,000, как предполагалось прежде. Верблюды эти опоздали к назначенному сроку. Благодаря всем этим непредвиденным обстоятельствам, организация верблюжьих транспортов сильно замедлилась, и только к октябрю месяцу в Красноводске могло быть сосредоточено до 12,000 верблюдов, на которых, в определенное число транспортов, должно было доставить в передовой пункт большую часть отрядного продовольствия. Первый эшелон, в 600 мангишлакских верблюдов с 5,000 пудов груза, выступил из Михайловского залива в передовой пункт Бами в первых числах июля и прибыл благополучно на место к 21 числу того же месяца. Этим транспортом открывалась новая коммуникационная линия, Михайловская{2}. Что же касается до Чигишлярской или Атрекской линии, то, как уже было сообщено выше, существовавший на ней верблюжий транспорт был очень не велик. Считая оставшихся и прикупленных с большим трудом у туркмен, он доходил тогда до 1,400 верблюдов, тогда как необходимо было иметь от 5000–6,000 штук, так как на этой линии, кроме периодического снабжения довольством военных постов, нужно было свозить вперед фураж, боевые запасы, орудия и т. п. Организация верблюжьих транспортов встретила здесь не мало препятствий, благодаря, главным образом, крайней подозрительности и недоверию туркмен, живших по Атреку и на границах Персии, у которых производилась покупка и наем верблюдов. Причины этого заключались в различных злоупотреблениях подрядчиков интендантского ведомства предшествовавшей экспедиции, [14] которые обсчитывали верблюдовожатых, кормили их впроголодь и при всяком удобном случае всячески надували их. Что же касается до властей, к которым обращались обиженные туркмены, то они смотрели на все сквозь пальцы, подвергая зачастую обиженных грубому обращению. Единственный человек, в то время сумевший приобрести к себе доверие туркмен и пользовавшиеся значительною популярностью среди их, был подполковник Щербина, владевший прекрасно их языком и основательно знакомый с бытом и характером этого народа. Генерал Тергукасов поручил ему как наем верблюдов так и перевозку груза.

Впоследствии та же операция была передана Щербине генералом Муравьевым.

Вступив в командование войсками Закаспийского края, генерал-адъютант Скобелев поручил Щербине приступить немедленно к формировке большого верблюжьего транспорта (около 6,000 голов), для движения по Чигишлярской линии. Щербина через известных ему старшин и поставщиков, стал входить в соглашение с туркменами относительно поставки необходимого числа верблюдов, за установленную плату с пуда. Небольшое количество верблюдов было уже куплено. Дело организации транспорта, по-видимому, шло на лад, но не прошло и месяца, как стали ходить слухи о злоупотреблениях и мошенничестве, как относительно купленных верблюдов, так и найма их у туркмен. Скоро обнаружилось, что цена купленных верблюдов, выставленная Щербиною, не соответствует действительной цене; так, напр., верблюда показывали купленным за 120 или 125 руб., в действительности же за него было заплачено 90 р. — 85, или даже 80 р. [15]

Нечто в роде этого было и с объявленными ценами за перевозку. Доложили об этом генералу Скобелеву, который приказал немедленно произвести следствие. В это время случилось происшествие, которое еще больше усложнило дело. Близ одного из военных постов Атрекской дороги найден был убитым один из поставщиков Щербины, у которого исчезла памятная книжка, где, как говорят, были записаны действительные цены по найму и покупке верблюдов. Дело приняло плохой оборот. Несколько поставщиков, уличенных в мошенничестве, были сейчас же арестованы, организация верблюжьих транспортов и перевозка была от Щербины взята, а ему воспрещен выезд на западный берег до окончания предварительного следствия, которое должно было выяснить степень его участия в противозаконной наживе.

Начатое следствие и арест нескольких поставщиков произвели сильный переполох среди армянского населения Чигишляра, непривыкших так долго видеть ничего подобного. Переполох произошел и между туркменами. Многие из них, пригнавшие своих верблюдов, стали отказываться от поставки; некоторые, еще не прибывшие в Чигишляр, но узнавшие о происшедшем в дороге, вернулись обратно в аулы. В произведении всей этой безурядицы винили, между прочим, и сторонников Щербины, заинтересованных в его деле. Надо полагать, что цель их была выставить дело найма верблюдов у туркмен немыслимым без содействия Щербины, в расчете, что безотлагательная нужда в транспорте по необходимости заставит повернуть дело в благоприятную, для последнего, сторону. Так говорили многие. Как бы то ни было, но следствие шло энергично и безостановочно. Командированный с Кавказа отрядный интендант, [16] опытный в делах всяких подрядов и поставок, который прибыл в Чигишляр вместе с нами, успел приискать подрядчика из восточных людей, некоего Тер-Аганова, бравшего на себя поставку необходимого верблюжьего транспорта, ждали только приезда генерала Скобелева, от которого зависело утверждение контракта.

27-го августа Арцишевский получил депешу, извещавшую, что генерал в пути и на другой день будет в Чигишляре. Утром следующего дня, прискакавший казак дал знать о приближении командующего войсками. На сторожевой вышке подняли флаг. Скоро, окруженная густым облаком пыли, показалась группа всадников, быстро приближавшихся к Чигишляру. Это был генерал Скобелев со свитой. Заехав предварительно в госпитальную церковь, Скобелев направился потом к своему домику, где был встречен почетным караулом, в состав которого вошли новоприехавшие лица.

Вместе со Скобелевым прибыла и часть штаба его. Несмотря на 50 верст пыльной дороги, которую генералу пришлось сделать в этот день, на молодом и красивом лице его не было заметно и следов утомления. Переговорив с каждым и приветливо пожав всем руки, генерал сообщил, что сейчас начнет принимать доклады, и отправился в деревянный домик, куда вскоре последовали за ним и другие{3}.[17]

В числе новых лиц, встретивших генерала, был, между прочими, и отрядный врач Гейфельдер, приехавший несколько дней тому назад из Пятигорска. Различные мнения, ходившие про деятельность отрядного врача в русско-турецкую войну и выставлявшие его, с одной стороны, прекрасным хирургом, но плохим администратором, или же прямо наоборот, делали личность его не безынтересною. Но, помимо внутренних качеств, и внешний вид Гейфельдера обращал на себя внимание. Хотя красноватое лицо его со следами некоторой угреватости нельзя было назвать красивым, но серые блестящие глаза, которые он по произволу делал томными, слегка закатывая их к небу, были не дурны. Сам почтенный хирург находил в них что-то магнетическое, уверяя, что не только женщины, но даже и многие мужчины не в состоянии вынести блеска его глаз. Благозвучный теноровый голос, которым любил он распевать арии из «Риголетто» и других опер во время вечерних прогулок, производил на многих приятное впечатление. Если ко всему этому прибавить высокий, стройный рост и плавную походку, то в итоге получалось нечто поэтическое в оффенбаховском жанре. К сожалению, одним из недостатков доктора было плохое знание русского языка, который он коверкал иногда до невозможности, вызывая у окружающих невольную улыбку. Это не мешало ему, однако, пускаться часто в рассуждения о различных философских теориях, причем он перемешивал русские слова с немецкими, а в случае нужды, дополнял смысл жестикуляцией. Рассказывают, что на прощальном обеде, данном ему коллегами в Кисловодске, доктор [18] Гейфельдер, растроганный массою комплиментов, сыпавшихся на него от не менее растроганных коллег, произнес задушевным голосом речь о высоком значении медицинской корпорации в ряду с другими учеными корпорациями и широком будущем хирургии и т. д., речь почтенный оратор почему-то закончил маленьким рассказом о своем происхождении, гласившем, что отец его был очень умный человек из Берлина, а мать очень нежная дама с берегов Рейна и что от такой счастливой комбинации, натурально, могло произойти только нечто особенное и гениальное. Все это сказано было трогательным голосом и, как говорят, вызвало у собрат его слезы умиления. Несмотря, однако, на свое нежное происхождение доктор Гейфельдер в отношении к подчиненным был строг, а подчас и свиреп. Строгость отрядного врача обнаруживалась преимущественно к упущениям внешней стороны служебной деятельности: тут он был неумолим. Это высказалось при первом посещении им чигишлярского госпиталя, где одному из фельдшеров, не успевшему вытянуться во фронт перед грозным начальником, нанесены были там вещественные знаки невещественных отношений, от которых провинившийся долго ходил с повязанной щекой.

Вообще доктор Гейфельдер требовал к себе изъявления глубокого почтения и чем более в этом почтении изображалось трепета, тем приятнее это было отрядному врачу. Нередко суровая мина грозного эскулапа сменялось веселой улыбкой, когда, во время разговора с ним молодого врача, последний, стоя на вытяжке, держал все время руку под козырек. В качестве военно-медицинского представителя в отряде, доктор Гейфельдер не успел еще обнаружить своего административного [19] таланта: поле деятельности предстояло ему в ближайшем будущем.

На другой день по приезде генерала Скобелева, в совещании по поводу медицинской организации, генерал высказал неудовольствие как касательно существовавшей эвакуации больных, страдавшей множеством недостатков, так и относительно устройства врачебной помощи на постах дороги. В виду этого, он предложил отрядному врачу и мне, в качестве представителя Красного Креста, объехать обе коммуникационные линии с целью организовать на атрекской линии ночлежные пункты и медицинские околодки, так как эта линия служила до того времени единственным путем для эвакуации; произвести затем тщательный осмотр Михайловской линии, имея в виду, при первых благоприятных обстоятельствах организовать и ее для транспортирования с передового отряда больных и раненых. Командировка наша требовала несколько времени для снаряжения большого вещевого транспорта из складов Красного Креста. Благодаря имевшимся в том же Кресте перевозочным средствам, задержки быть не могло. (В Красном Кресте были фургоны, одноколки и арбы с необходимым числом лошадей). Объезд линии нужно было начать с Чигишляра, так как здесь находился перевозочный транспорт и сосредоточивались главные материальные средства Красного Креста.

Выбор дня отъезда я думал предоставить доктору Гейфельдеру, но когда обратился к нему с этим предложением, то был крайне удивлен его отказом ехать. Мотивом к этому доктор Гейфельдер объяснил свое желание остаться при генерале Скобелеве, чтобы точнее ознакомиться и изучить характер его. «Мне придется иметь постоянные сношения с командующим войсками, — [20] говорил отрядный врач, — а потому я, как умный администратор должен основательно познакомиться с его характером и узнать слабые стороны, чтобы иметь возможность потом эксплуатировать их». После такой тирады доктор Гейфельдер предложил мне исполнить его обязанность во время командировки, т. е. инспектировать все, что будет касаться военно-медицинской части, сам же он останется безотлучно при командующем войсками. Прежде чем заняться приготовлениями дорогу, явилась необходимость пробыть нисколько дней в Красноводске вместе с генералом Скобелевым, который торопился туда в виду значительного накопления дел по организации тыла.

Отъезд свой генерал назначил на 31 августа. Накануне этого дня Скобелев командировал в Персию начальника штаба отряда, полковника Гродекова (теперь генерал-лейтенант), с тремя офицерами. Цель командировки заключалась в устройстве вспомогательной довольственной базы в Буджнуре, лежащем недалеко от Геок-Тэпе. Предполагалось образовать там 4-х-месячный запас довольства на 5,000 человек, с тем, чтобы при движении нашего отряда к Геок-Тэпе, также и во время осады этой крепости и дальнейших действий, можно было бы подвозить запасы из ближайшего пункта. Операция эта, благодаря энергическому содействию нашего посланника в Персии, представляла все данные к успешному выполнению. Генерал Скобелев принял эту меру в виду всяких случайностей, могущих оказать препятствие в правильном и безостановочном движении верблюжьих транспортов с отрядным довольствием. Организация этих транспортов, подвигавшаяся не так быстро, как это было желательно, благодаря замедлению в прибытии [21] купленных или наемных верблюжьих партий, недостаток в количестве их и т. д. заставили принять меры предосторожности.

31 августа, вечером, генерал Скобелев выехал из Чигишляра и утром 1 сентября мы были в Красноводске. Различные обстоятельства задержали меня более недели. Покончив с делами и получив, наконец, открытое предписание{4} на конвой, я поспешил обратно в Чигишляр. Вещевой транспорт был уже там снаряжен и все приготовления к объезду линии окончены. Оставалось только выбрать день отправки, который и назначен был на 17 сентября.