Против «черного барона»

1. На перекопском направлении

Весна на Украине в 1920 году наступила рано. Как-то сразу заголубело небо, засияло солнце, подсохла земля. А раз подсохла земля — значит начинай полеты. Людям 2-го истребительного авиационного дивизиона, которым я командовал, некогда было любоваться теплыми мартовскими деньками. Переброшенные в Елисаветград (Кировоград) издалека, мы знали, что нас ждет серьезная боевая работа. Весь холодный январь и вьюжный февраль с помощью поезда-мастерской ремонтировали наши порядком изношенные самолеты и моторы. На машинах работали все, вплоть до писарей. Как старый механик, засучив рукава трудился и я. В первых числах марта наши машины, радовавшие глаз новыми крепкими заплатами и свежей окраской, были готовы к работе. Занятые облетом и тренировочными полетами, мы не замечали, как летело время.

Двух парней в новых кожаных куртках я увидел издали. Они шли вдоль стоянки самолетов, глядя на машины так, что об их специальности спрашивать не приходилось. Тот, который шел чуть быстрее, первым, был высокий, угловатый, с длинными и большими рабочими руками. Второй — пониже на полголовы, более плотный, широкий в плечах, со спокойной, чуть медлительной походкой.

Подошли. Молодцевато вскинули руки в приветствии. Четко представились:

— Красный военный летчик Васильченко! [110]

— Красный военный летчик Дацко!

— Откуда, товарищи?

— Из Московской школы авиации Рабоче-Крестьянского Красного Военно-Воздушного Флота, — доложил Дацко.

— Какое отделение закончили?

— Истребителей! — гордо добавил Васильченко.

— Вот и отлично, вроде по заказу для вас мы отремонтировали два резвых «Ньюпора»-17...

Худощавое лицо Васильченко расплылось в белозубой улыбке. Небольшие глаза Дацко весело сверкнули.

— Состоите в партии?

— Коммунисты! — отвечали оба, посерьезнев.

Так состоялось первое знакомство.

Рабочие пареньки, ставшие летчиками, с удовольствием рассказали, как учились летать. С особенным теплом вспомнили летчика-инструктора А. И. Жукова. Оба показали хорошие знания законов полета. В работе на машинах доказали, что они не белоручки. Оба были назначены в 6-й истребительный авиаотряд и через три дня после прибытия приступили к тренировочным полетам.

Все летчики, мотористы и даже обозные, которые с лошадьми входили в штаты авиационных частей, внимательно следили за первыми полетами новичков. При тогдашней малочисленности летного состава, когда летчики и летнабы всей красной авиации чуть ли не по именам знали друг друга, прибытие молодых летчиков было большим событием.

Перед первым вылетом Дацко был спокоен. Неторопливо, основательно сел в кабину. Уверенно запустил мотор. Не спеша вырулил на старт. Десятки глаз внимательно следили за самолетом. Ротативный «Рон» зарокотал — маленький «ньюпор» пошел на взлет. Плавно развернулся, описал правильный круг и зашел на посадку. [111] Вот летчик подвел его к земле, выдержал на короткой прямой, и машина «сама» мягко приземлилась.

Стоявший рядом со мной командир 6-го отряда Соловьев без слов показал мне большой палец.

Теперь должен был вылетать второй. Я заметил, что Васильченко, получая разрешение на вылет, волновался. Надев пробковую каску, он никак не мог застегнуть ремешок под подбородком. Торопливо побежал к самолету. Быстро вскочил в кабину.

— К запуску!

— Отставить к запуску! — вмешался я.

Он повернул ко мне голову, и я увидел его широко открытые удивленные глаза.

— Товарищ Васильченко! Почему вы не привязались?

— Так слетаю, товарищ командир. Не выпаду, — ответил он смущенно, однако тут же накинул на себя и закрепил привязные ремни.

— Спокойнее, Васильченко, спешить нам некуда.

На взлете молодой летчик высоко задрал машину и с большим углом круто полез вверх. Меня, несмотря на теплый день, озноб пробрал: еще мгновение — потеряет скорость, скользнет на крыло, свалится в штопор! А высота 100 метров! Гляжу, справился Васильченко. Перевел машину в горизонтальное положение и стал разворачиваться. Я стою и думаю: «Взлет нехорош. Какова-то будет посадка?!»

Вначале самолет пошел на снижение нормально. Но с приближением к земле летчик выровнял машину очень высоко, из-за этого начал неуверенно «щупать» поле аэродрома. Ткнул самолет костылем в землю и запрыгал, как козел.

Посмотрел я на Соловьева — тот пожимает плечами, на лице застыло вопросительное выражение.

— Ничего, — говорю ему, — и мы с тобой, Соловушко, когда-то были «зелеными».

Но Соловьев, человек быстрых решений, не ждал от Васильченко ничего путного.

Я решил сам заняться техникой пилотирования неудачного дебютанта. Он со стыда не глядел в глаза людям.

Вместе с ним мы проанализировали весь полет. Остановились на аварийном взлете. Разобрали неуклюжую [112] посадку. Я обратил его внимание на необходимость близкого подвода машины к земле, объяснил опасность высокого выравнивания.

На первых порах старое продолжалось. Иван Дацко правильно взлетал и красиво сажал машину. Николай Васильченко частенько «промазывал» аэродром и упорно «козлил». Самолета с двойным управлением не было. Поэтому помочь Васильченко в полете я не мог. Просто на его же самолете показывал ему правильные взлет и посадку, тщательно разбирал с ним промахи каждого вылета. Постепенно его неуверенность в себе, связанная с новым аэродромом, стала проходить. Николай Васильченко упорно исправлял свои ошибки. Настал день, когда он первый раз слетал, как говорится, без сучка и задоринки.

Дацко постигла неудача. Подойдя к аэродрому на большой высоте и повышенной скорости, он сел грубо, с большим промазом. Не учтя особенностей Елисаветградского аэродрома, имевшего уклон, выкатился за границу летного поля и сломал самолет. Дацко ходил мрачнее тучи. Остаться в то время «безлошадным» было равносильно прекращению летной деятельности. Кто сам откажется от полета, чтобы летал другой? Васильченко оказался настоящим товарищем: несмотря на личное ненасытное желание летать, он просил меня давать его самолет и Дацко. Каково же было наше огорчение, когда Дацко через несколько дней подломал шасси на втором «ньюпоре»! Ведь самолеты тогда были на вес золота!

Так началась летная работа двух молодых летчиков, ставших впоследствии мастерами воздушного боя и отличными разведчиками. А хорошие летчики были нужны: время стояло тяжелое.

В январе — марте 1920 года отборные части белогвардейского деникинского войска укрылись в Крыму. Командование Красной Армии вначале недооценило силы врага, спрятавшегося за Перекопскими и Чонгарскими укреплениями.

Первым разгадал опасность и потребовал решительных действий В. И. Ленин. 15 марта 1920 года в Реввоенсовет Республики поступило следующее его указание:

«Нужно постановление РВС: [113]

— обратить сугубое внимание на явно допущенную ошибку с Крымом (во-время не двинули достаточных сил);

— все усилия на исправление ошибки (события... крайне обостряют вопрос об ускорении добитая Деникина);

— в частности приготовить морские средства (мины, подводные лодки и т. п.) и возможное наступление с Тамани на Крым...

Ряд точнейших и энергичнейших постановлений РВС об этом необходим немедленно».

Развернулась большая подготовка для нанесения решительного удара по последнему оплоту белых армий. Но в апреле общая военная обстановка изменилась.

Чтобы отсрочить наступление Красной Армии на Врангеля, британский премьер-министр Ллойд-Джордж предложил Советскому правительству свое посредничество в переговорах с белогвардейцами. Одновременно заправилы Франции, Англии, Америки ускорили нападение на нас белопанской Польши. В польской армии было несколько тысяч французских инструкторов и американская авиагруппа. В Крыму во главе с «правителем и главнокомандующим» бароном Врангелем спешно готовилась к боям 50-тысячная армия, в которую входил и 47-й английский авиационный отряд. Французские и английские военные корабли помогали Врангелю на Черном море. В белую армию щедрым потоком вливалось иностранное вооружение.

25 апреля 1920 года без объявления войны белополяки напали на Украину и Белоруссию. Опасность врангелевского «нарыва» в глубоком тылу Красной Армии резко усилилась.

28 апреля наш 2-й истребительный авиадивизион в составе 5-го и 6-го отрядов получил приказание немедленно разобрать самолеты, погрузиться на железнодорожные платформы и отбыть в 13-ю армию, преграждавшую Врангелю выход из Крыма.

10 мая эшелон управления дивизиона и 6-го отряда прибыл на станцию Сокологорное. Выпрыгнув из теплушек, мы полной грудью вдохнули привольный степной ветерок. Степь лежала в ярком цветении. Синяя линия горизонта сливалась с голубой полоской моря. Где-то там, за этой полоской, находилось все то, что связано с [114] мрачным палачом Врангелем. А рядом со станцией, на зеленом поле, стояли рядком десятка полтора разнотипных самолетов с родными красными звездами. С аэродрома уже бежали встречать нас люди в замасленных гимнастерках. Это были наши товарищи из 3-го истребительного, 13-го Казанского и 1-го артиллерийского авиаотрядов.

К небу поднялся голубой дым махорочных самокруток. Быстро обменялись новостями о том, кто и где летает из старых знакомых. Узнали о тех, кто погиб в неравном воздушном бою, у кого развалился в воздухе вконец истрепанный аппарат, кто умер от тифа. На каком горючем приходится летать, есть ли хоть немного запчастей, куда лучше выгружать самолеты — все стало ясным в, течение каких-нибудь двадцати минут. Мы сразу попали в обстановку напряженной подготовки к наступлению, услышали о ежедневных жестоких боях с белой авиацией.

Наш истребительный дивизион прибыл в распоряжение командующего Перекопской группой. Командующий находился в деревне Чаплинка, примерно в 90 километрах от Сокологорного. Никакой связи с ним отсюда не было. Приказав немедленно приступить к выгрузке, сборке и опробованию в воздухе самолетов 6-го авиаотряда, я поехал на автомобиле в сторону Перекопа. Целью поездки был выбор места для аэродрома ближе к штабу группы и району боевых действий.

Полугрузовичок «пежо» резво катился по укатанной проселочной дороге. Над нами сияло бездонное, хрустально-прозрачное небо. На юге, там, где море, плыли белоснежные барашки-облачка. По обеим сторонам дороги привольно раскинулась степь. В ней — мирные белые крапинки хат, отдельные хуторки и деревни. Если остановить машину, охватывает бесконечная тишина, прерываемая чуть слышным стрекотаньем кузнечиков. Забываешь, что на сиденье лежат нагретые солнцем ручной пулемет и гранаты «лимонки». Кажется, что никакого барона-вешателя с вытянутой лошадиной физиономией и рыбьими глазами нет. Но вот в тишину назойливо ввинчивается дальнее жужжание. А затем высоко над нами с курсом на север идет английский «де хевиленд» — и сразу все встало на свое место. Я представил себе людей, сидевших в кабине самолета, их ледяные, черствые [115] души, их звериную ненависть к народу. «Мы прикрутим хвосты этим заграничным птичкам. Они не будут безнаказанно вертеться в крымском небе», — вот что мне думалось, когда наш полугрузовичок катил от деревни к деревне.

Мы заметили в степи среди острова прекрасных зеленых насаждений большое белокаменное имение. Когда подъехали к нему, с радостью увидели огромную площадь целинной земли с замечательным травянистым покровом. Это было владение богача Фальцфейна Аскания-Нова. Неожиданно для нас на ровном, как стол, летном поле стояли два самолета-истребителя «Ньюпор»-23. Красные летчики Дудолев и Иньшаков обрадовались нашему приезду. Они здесь работали как отдельное боевое звено 48-го авиаотряда.

— Перелетайте сюда, работы хватит всем и еще останется, — приглашали Дудолев и Иньшаков, когда мы разговаривали, лежа под плоскостью самолета, — а то врангелевские летчики совсем обнаглели.

Лучше Аскании-Нова поблизости трудно было что-нибудь найти. Прекрасный аэродром связывался хорошей дорогой со станцией Сокологорное. Это позволяло легко доставлять сюда бензин, бомбы, запчасти, продовольствие, которые можно было хранить в обширных погребах. В имении мог удобно расположиться весь летно-технический и красноармейский состав. В наличии была и редкая гостья в солончаковых степях — хорошая питьевая вода. Во дворе имения находилась постоянная техническая мастерская. К тому же Аскания-Нова была связана с Чаплинкой полевым телефоном.

Удалось быстро дозвониться в штаб 52-й стрелковой дивизии, командир которой являлся командующим Перекопской группой. Доложив о прибытии и о выборе аэродрома, я получил разрешение на переброску самолетов в Асканию-Нова. До Чаплинки отсюда — 20 километров. Было решено в особо важных случаях сбрасывать донесения с самолетов или садиться неподалеку от штаба.

12 мая на рассвете все техническое имущество и горючее отправили обозом из Сокологорное. Через несколько дней последняя группа самолетов 5-го отряда под моим командованием перелетела в Асканию-Нова. Нашему авиадивизиону были приданы из 48-го авиаотряда летчики [116] Дудолев и Иньшаков. Приказом по авиации 13-й армии сводной авиагруппе, работавшей с аэродрома Аскания-Нова, было присвоено наименование Авиагруппа перекопского направления.

Боевая работа авиагруппы началась 20 мая 1920 года воздушной разведкой Перекопских укреплений. К этому дню в авиагруппе было одиннадцать летчиков в семь исправных самолетов-истребителей: четыре «ньюпора» разных типов и три «спада». По тем временам это была большая сила.

Штаб группы войск поставил перед нами следующие задачи: воздушная борьба с самолетами противника, разведка побережья Перекопского района с целью обнаружения десантов, фотографирование Перекопских укреплений, бомбометание и обстрел из пулеметов скоплений пехоты и конницы врага, разбрасывание агитлитературы.

Большинство летчиков были коммунистами. Поэтому высокие чувства бескорыстной самоотверженности и беззаветной храбрости во имя будущего счастья родного народа стали общими. Близость врага, подстерегавшая в каждом вылете опасность сроднили людей. Боевое содружество молодых и старых летчиков оказалось удивительно плодотворным. Молодые, такие как Иньшаков и Васильченко, вносили в дело задор и азарт боевого соревнования. Обстрелянные в небе мировой войны командир 5-го авиаотряда Скаубит, прекрасные летчики Захаров, Вишняков и другие вкладывали в работу огромный опыт, учили молодых тактической грамотности и хладнокровию. Летать не за страх, а за совесть — таким было общее настроение летчиков. Святым долгом стало выполнение боевого задания. Этому стремлению подчинилась вся работа группы. Неутомимые авиационные труженики — мотористы немедленно заделывали каждую пробоину, о моторе заботились, как мать о ребенке.

Обстановка на фронте во второй половине мая была такова. Из-за жестоких боев с белополяками необходимые 13-й Красной армии подкрепления не подошли. Врангель имел большое превосходство в силах и технике. Поэтому, вместо наступления на белогвардейцев, надо было не дать им вырваться из Крыма. В то же время должна была проходить постепенная подготовка к решительному удару по врагу. Роль авиации резко возросла: [117] только она могла сообщить о том, что делается в тылу Врангеля.

С первых дней базирования в Аскании-Нова мной было установлено боевое дежурство. Навстречу врангелевским самолетам, пытавшимся вести глубокую разведку, стали вылетать наши истребители. В воздухе завязывались затяжные бои. Вражеские летчики, раньше безнаказанно летавшие над расположением войск перекопского направления, стали появляться реже, далеко стороной обходя Асканию-Нова. Наши летчики, летавшие на воздушный бой, разведку и бомбежку, возвращались возбужденные. Радостно докладывали результаты полетов. Видно было, что люди удовлетворены, реально ощущая пользу своей работы.

Установилась напряженная жизнь фронтового аэродрома. Вечером, получив конкретное задание штаба Перекопской группы, я собирал летный состав и ставил боевую задачу каждому летчику. Ложились рано. Механики и мотористы вставали с рассветом, летчики — на час позднее. Если за ночь по телефону получали изменение задания, то утром оно доводилось до тех, кто собирался вылетать. Как правило, задачу ставили по десятиверстке, которая тогда была основной полетной картой. Чтобы характерные ориентиры, рельеф и цели были видны лучше, их «поднимали» цветными карандашами.

Компасы стояли не на всех самолетах. В полете они сильно врали из-за вибрации мотора. Кроме того, устройств для подвески бомб не было. Бомбы клали в перкалевые мешки, которые привязывались к верхним лонжеронам внутри кабины. Из-за бомб в кабине картушка компаса отклонялась до 20–30 градусов. Поэтому самолетовождение осуществляли с помощью карты и визуальной ориентировки. Днепр, отрезок железной дороги Джанкой — Мелитополь, берег Черного моря были надежными линейными ориентирами.

Линию фронта мы пересекали на высоте 800 метров и выше, так как белые открывали сильный артиллерийский и пулеметный огонь. Над объектами разведки зачастую снижались до 200–300 метров. Наши интенсивные полеты, точные разведданные высоко ценились командованием Перекопской группы. На нас возлагались большие надежды. Доверие заставляло работать еще лучше. [118]

В один из первых дней пребывания в Аскания-Нова я вылетел на разведку моря и Перекопского перешейка. Самолетов-бомбардировщиков в то время в группе не было. У нас, летчиков-истребителей, стало правилом: без бомб не вылетать. В этот полет я прихватил две десятифунтовые бомбы. Кроме того, взял несколько пачек агитлитературы, которую мы разбрасывали над расположением противника. «Посмотрим, что это за Перекоп, — думал я. — Вряд ли он мощнее позиций мировой войны...»

Взлетел и с набором высоты пошел на юго-запад. Мотор моего «Ныопора»-24бис журчал ровно, уверенно. Видимость, как говорится, была «мильон на мильон». Слева как на ладони был виден изрезанный, в бурых отмелях и островах берег гнилого Сиваша. По низкому берегу тянулись реденькие окопы красноармейцев. Далеко впереди ровным блеском синела равнина Черного моря. Лечу туда. Вот подо мной побережье, все в ряби прибоя. Замерший порт Хорлы: ни одной рыбачьей шаланды, ни одной лодки. Только пустые причалы и длинные ряды почерневших от пожара пакгаузов. Как рассказывали, здесь недавно был высажен десант дроздовской белогвардейской дивизии. Зажатый красными полками, он с боем укрылся за перекопскими позициями. К Хорлам часто подходят корабли белых и их союзников, обстреливая побережье, имитируют высадку десантов.

Лечу дальше, пропуская под собой остров Джарылгач. Это последний кусочек суши. Теперь море, когда летишь над ним, не кажется голубым. Оно серо-темное, действительно Черное море. Обшариваю глазами водное пространство. Моя основная задача — выяснить, нет ли на подходе десантных судов. Вся поверхность моря покрыта длинными бороздами валов. Не видно ни одного суденышка. Взглядываю на часы: прошло 45 минут полета от аэродрома. Невольно вспоминаю, что я на сухопутном самолете. Стоит отказать мотору, что тогда бывало часто, и придется падать в море. Хоть и близок крымский берег, но лучше погибнуть в волнах, чем в лапах врангелевской контрразведки. Нам известен приказ Врангеля о расправе с красными летчиками без суда и следствия. Бензина в баке осталось еще на час. Последний [119] раз оглядываю море: не видно ни дымка, ни паруса. Разворачиваюсь влево, взяв курс на Крым.

На горизонте появляется желтая полоса. Она все растет и превращается в пустынный песчано-каменистый берег. Сличаю карту с береговой линией. Я вышел к Бакальской косе. Иду вдоль побережья на Юшунь. Вижу, как по грунтовой дороге к Перекопу тянется обоз в полсотни пароконных подвод, за ним батарея орудий. Ставлю на карте значок: батарея с боекомплектом в движении. Левой рукой вытаскиваю за стабилизатор бомбу. Выдергиваю из взрывателя предохранительную шпильку. Батарея все ближе. Вижу на глаз — пора! Бросаю! Смотрю вниз: слева от дороги рядом с обозом — взрыв. Желто-огненная вспышка. Сизо-черный букет дыма. С высоты 600 метров хорошо видно, как лошади понеслись в разные стороны, не разбирая дороги. Несколько повозок опрокинулось. Артиллерийская упряжка, круто развернувшись, ткнула в кювет пушку, и она задрала хобот.

Вот он, укрепляемый французскими инженерами Перекопский перешеек! Глубоко эшелонированная полоса обороны многочисленными позициями пересекает перешеек поперек. Лечу вдоль железнодорожной ветки к Армянску, едва успевая делать пометки на карте. Всюду видны строительные работы. Длинные цепи людей у гряд свежевырытой земли. Огромные горы камня. Вдруг самолет подбросило. Мелькает мысль: «Разрыв снаряда! По мне стреляют!» Выровняв машину, тяну ручку на себя и стремительно ухожу в высоту. Вовремя: вокруг шапки бурых разрывов. Видно, как на взлете фонтаном рассыпается «картошка» — шрапнель. С высоты 900 метров бросаю бомбу на железнодорожную станцию Армянск, где вспыхивают красные отблески орудийных выстрелов и стоит под парами паровоз. Следить за результатом бомбометания некогда. Подо мной главная полоса Перекопских укреплений: бесчисленные пулеметные гнезда, артиллерия на огневой позиции, запутанная паутина проволочных заграждений, завалы, траншеи, извилистые ходы сообщений, бетонированные капониры и, наконец, высокая насыпь Турецкого вала, построенного несколько веков назад и укрепленного современными средствами. Перед ним огромный ров, заполненный водой, а дальше, к северу, в сторону красных частей, еще несколько линий укрепленных позиций. И везде в разгаре [120] саперные работы. Да, такого я еще не видал... Так вот он, Перекоп! Вот что предстоит атаковать! Мне, летавшему над укрепленными линиями первой мировой войны, становится ясной безмерная трудность овладения этой твердыней. Как я жалею, что на моем самолете нет аэрофотоаппарата! Но решаю: «Мы сфотографируем этот орешек во что бы то ни стало».

Машину без конца встряхивает от близких разрывов снарядов. Плотность огня так велика, что я вынужден забраться еще выше. На высоте 1200 метров заканчиваю разведку Перекопа и с правым разворотом со снижением иду к Аскании-Нова.

Теперь район полетов мне ясен. Карта испещрена условными значками.

После посадки доложил по телефону в Чаплинку результат разведки. Встревоженный механик позвал меня к самолету. Рваные пробоины от осколков сильно повредили фюзеляж и нижние плоскости. Вдвоем решили, что и как подремонтировать, чтобы завтра мой «ньюпор» был готов к вылету.

Под вечер собрал летчиков группы и доложил по карте свои наблюдения. Обзор района боевых действий вызвал горячее обсуждение. Летчики, уже летавшие на воздушный бой или разведку, рассказали о своих тактических приемах. Мне была очень приятна глубокая заинтересованность людей в выполнении поставленных заданий. После задушевного разговора о боевых делах всем стало ясно, что нашей главной задачей является фотографирование Перекопских укреплений. Именно здесь в тяжелых боях должна решиться судьба Крыма.

Заканчивая разговор, я еще раз призвал упорно искать переброску десантов и резервов противника.

Уже стемнело. Наступила теплая крымская ночь. Звезды горели ярко. Вспыхивали огоньки папирос. Соловьев вдруг порывисто, горячо сказал:

— Как жаль, что мы не можем летать ночью! Может, сейчас к берегу ползет десант...

* * *

Утром 23 мая я издали увидел приближающийся к аэродрому самолет. Это был «спад». Хотя с разведки должны были вернуться еще два летчика, по «почерку» [121] сразу узнал Соловьева. Крутнув на подходе «бочку» и не делая круга, он пошел на посадку. «Опять крутит, забывает, что мы летаем на старых гробах! — подумалось мне. — Сейчас устрою ему разнос!»

На повышенной скорости зарулив на стоянку, летчик выпрыгнул из кабины и быстрым шагом пошел ко мне. В руках карта. Шлема на голове нет, волосы взлохмачены ветром, куртка расстегнута, коробка маузера бьет по ноге, глаза сияют:

— Товарищ командир группы, красный военный летчик Соловьев задание выполнил! — И он протянул карту.

В очерченном контурной линией Перекопском заливе стоял условный знак десанта со стрелкой в район Алексеевка — Хорлы. Ну как тут будешь распекать!.. Едва я оторвал взгляд от карты, а он уж докладывает залпом:

— Товарищ командир, четыре больших и два малых парохода. Нашел змейкой. В Чаплинку вымпел с донесением сбросил.

— Это что за змейка такая, товарищ командир шестого отряда?

— А это вдоль залива ходил поперек: пять минут к побережью, пять минут от него! — И он стал водить заскорузлым пальцем по карте, описывая по всей длине залива правильные зигзаги.

— На какой высоте?

— Две тысячи метров, чтобы подальше видеть...

Впоследствии при разведке над морем мы применяли этот прием.

— Ну молодец, Соловушко! — крепко пожал я ему руку. — А фокусы на подходе к аэродрому прекрати: глазом не моргнешь — старая машина развалится.

По разведке Соловьева командующим группой перекопского направления были приняты срочные меры. Попытка белых приблизиться к берегу не удалась. Большие и малые пароходы убрались восвояси.

Ранним утром 25 мая разведкой авиадивизиона был обнаружен новый большой караван судов противника. Транспорты шли вдоль Крымского побережья к Перекопскому перешейку. Мной было принято решение о вылете всей группой на бомбометание.

Боевое возбуждение охватило летчиков. Даю указания о порядке взлета, сбора и работы над целью. Большинство [122] просит разрешения взять на борт по четыре бомбы. Разрешаю, хотя знаю, что и две бомбы из кабины самолета-истребителя сбросить трудно.

В 7 часов 30 минут взлетаю. Оборачиваясь назад, вижу, как один за другим ко мне пристраиваются остальные. И вот все шесть самолетов — в строю «гусь» (так тогда называли «клин»). Слева от себя вижу командира 5-го отряда Скаубита. За ним идут его ведомые Захаров и Гуляев. Справа от меня — Соловьев с Васильченко. Чувство гордости за свою группу охватывает меня. Ничего, что половина летчиков сидит на земле без машин: нам их обещают дать. Тогда мы покажем врангелевскому сброду!

На высоте 800 метров идем над морем. Ведомые прижались плотно. Оглядываюсь, вижу их чуть покачивающиеся в воздухе самолеты. В кабинах родные лица. Кое-кто без летных очков: на всех не хватает.

Струя встречного потока освежает лицо. Напряженно вглядываюсь в блестящую гладь моря. Вот они! Далеко впереди идут растянувшиеся в кильватерной колонне суда. Как условлено, делаю три покачивания с крыла на крыло. Чуть сбавляю обороты мотора. Соловьев с ведомым, теряя высоту, уходят под нас. Скаубит заходит за меня. Его ведомые оттягиваются. Правая пара к ним уже пристроилась. Вся наша группа растянулась в колонну по одному.

Подвернул свой «ньюпор» по курсу. Теперь мы идем прямо на вражеский караван. До него уже недалеко. Он виден как на картинке. Раз, два, три... восемь! Неуклюжие, [123] как утюги, транспорты перед нами. Темная окраска и черный дым из труб придают им мрачный вид. На палубах черно от пехоты. Видны маленькие красные светлячки — стреляют из пулеметов. Чувство злобы к врагам кипит во мне: «Опять лезут! Не дают жить! Белогвардейские палачи!»

Беру поправку на ветер, чуть подворачиваясь влево. На глазах кильватер ломается: транспорты в беспорядке отворачивают друг от друга. Целюсь по головному — самому большому пароходу. Пора! Сбросил! Выхватываю из середины каравана еще одну цель, с которой особенно много вспышек пулеметных очередей. Пора! Вторая пошла! Круто разворачиваюсь вправо, наблюдая за работой ведомых. Строй транспортов окончательно развалился. Все суда в разрывах, клубах дыма и всплесках водяных столбов. Те из наших летчиков, которые взяли по четыре бомбы, разворачиваются влево для повторного захода.

Беру направление на берег. Набрасываю донесение в штаб, чтобы вымпелом сбросить его над Чаплинкой.

Все самолеты группы благополучно вернулись в Асканию-Нова. Сколько было разговоров о вылете! И как завидовали нам те летчики, которые не участвовали в выполнении этого задания. Как сообщили из штаба Перекопской группы, атакованный караван так и не дошел до берега. Возможно, здесь сыграл роль огромный моральный эффект нашего налета. Поняв, что десантные суда обнаружены, что их встретят на красном берегу неласково, врангелевцы повернули вспять.

Всего в тот день было осуществлено 10 вылетов. В дальнейшем при работе с аэродрома Аскания-Нова ежедневно производилось 10–15 полетов.

26 мая в 11 часов утра Иван Дацко обнаружил в Перекопском заливе у вражеского берега еще пять пароходов под разгрузкой. Перекопский и Каркинитский заливы были взяты под такое строгое наблюдение, что незамеченным не мог пройти ни один пароход. Донесения о движении судов противника почти ежедневно передавались в штаб группы.

В один из дней, видимо с целью разведки, к аэродрому на большой высоте подошел вражеский истребитель. Ему навстречу вылетел Яков Гуляев. Этот скромный застенчивый летчик, с лицом простого крестьянского [124] паренька, в воздухе преображался, становился настоящим рыцарем неба. Именно о таких говорят: летает как бог. Самолеты противника он атаковывал с отчаянной смелостью. Рискуя жизнью, всегда шел на выручку товарища. Ему-то и достался «храбрый» врангелевец, посмевший прилететь к нам в «гости».

Яша Гуляев, для начала сойдясь с врагом в лобовой атаке, заставил его показать хвост. Затем обрушил на белогвардейца огонь пулемета. А после этого завертел его в пляске высшего пилотажа. Врангелевец не знал, как выбраться живым. Закончился воздушный бой тем, что вражеский самолет с неестественным креном и большим снижением удрал, пользуясь преимуществом в скорости.

После этого не солоно хлебавшего гостя прилет врангелевских самолетов в район нашего аэродрома надолго прекратился. Эта схватка в небе была характерна отсутствием у противника боевой инициативы. Мы знали, что врангелевские летчики дороже всего ценили свою собственную шкуру. Поэтому отличные новые самолеты мало им помогали. Врангелевцы позорно освобождали небо, стараясь не ввязываться в воздушные бои, которые напористо вели красные летчики-истребители.

Несмотря на широкий размах тяжелых сражений с белопольской армией, указание В. И. Ленина об усилении 13-й красной армии выполнялось. В частности, авиагруппа перекопского направления также усилилась. В конце мая к нам прибыли военные летчики Плониш, Рыков, Былинкин, причем последний прилетел на самолете «Ньюпор»-17. В состав авиагруппы был введен 16-й разведывательный авиаотряд, имевший шесть самолетов. Отряд прибыл по Днепру на барже и приказом командующего начал действовать из хутора Балтазаровский, что в 40 километрах севернее Перекопа. Таким образом, только на перекопском направлении красная авиация имела 14 самолетов. Правда, ввиду интенсивных полетов наша техника — старая летающая рухлядь, построенная в начале мировой войны, — часто отказывала.

...Не забыть солнечное, жаркое утро. Я сидел в прохладной комнате штаба, просматривая разведдонесения о переброске к Перекопу новых сил врага. Раздался стук в дверь. В комнату вошел Соловьев. Кто служил в авиации, обязательно встречал этот тип летчика. Прямой, [125] даже резковатый, немногословный, смелый в бою; летает красиво, с какой-то легкостью и той уверенностью в себе, которая часто ведет к лихому воздушному ухарству. Таких любят летчики и обожают мотористы. Таким был и командир 6-го отряда Иван Соловьев. Я любил его, как честного коммуниста и прекрасного летчика. Уважал за открытый характер, за храбрость, за любовь к полетам. Мне, в прошлом слесарю, был близок этот рабочий паренек, ставший красным летчиком.

По непривычно просительному лицу его догадаться о цели прихода было нетрудно. В то утро на разведку ушли все исправные самолеты. Соловьева в полет я не пустил, так как среди других потрепанных самолетов его «Спад»-7 выделялся особой изношенностью. Было решено в ближайшие дни отправить машину в капитальный ремонт.

— Товарищ командир, один полетик! — Лицо Соловьева выражало мольбу, он протянул ко мне руку, убедительно подняв один палец.

— Нет, Соловьев, нервюры на плоскостях прогнили, полотно отходит, по всей обшивке гвозди вылезают. Понимаешь, что дерево и полотно сгнили? К тому же ты на этом гробе еще и «фигуряешь», несмотря на запрет. Не полетишь.

— Товарищ командир, Иван Константинович! За два дня мы с мотористом все сделали. Идите проверьте, все, как с завода. От взлета до посадки пролечу, как утюг: все по прямой и ни одного резкого разворота... Ведь одно заданьице еще осталось!.. Можно, товарищ командир?

— Ну, Соловей, лети! Но чтобы ни одного фокуса!

— Так точно, товарищ командир! Как утюжок, ни единого кренчика!

...Все летчики вернулись с задания. Сидели на пожелтевшей траве аэродрома, ожидая Соловьева.

— Во-о-о-н он! — воскликнул кто-то.

И правда, я увидел на краю небосклона маленькую черненькую мушку, медленно приближавшуюся к нам. У меня отлегло от сердца.

— Что-то высоко идет, — проговорил пожилой моторист.

— Разве Соловушки не знаешь? — ответил чуть с завистью летчик из молодых. — Раз что-нибудь ценное разведал — обязательно перед посадкой «крутнет»! [126]

Сказав это, летчик взглянул на меня. «Не крутнет!» — думал я спокойно. И вдруг мы все увидели, как самолет пошел чуть вниз, все разгоняя скорость.

— На мертвую петлю идет — значит разведка ценная, — сказал летчик, не отрывая взгляда от самолета.

«Спад» энергично рванулся в набор высоты. Плавно описал полупетлю. Казалось, на какое-то мгновение замер в верхней точке. И быстрым снижением замкнул круг фигуры. «Лишь бы сел благополучно!» — подумалось мне. Последовала вторая красиво вычерченная петля, за ней третья. И тут при снижении, на выходе из петли самолет резко вздрогнул. Как-то по инерции, сорвавшись с ритма движения, прошел еще и вдруг отвесно пошел вниз.

Парашютов мы не имели. Машина врезалась в степь.

Этот тяжелый урок был учтен молодежью. Люди поняли, что пустое бравирование в воздухе ни к чему. Мое указание о применении высшего пилотажа лишь в случаях боевой необходимости больше ни разу не нарушалось.

* * *

Много лет прошло. До сих пор с глубочайшим уважением я вспоминаю героическую работу мотористов и летчиков, своими руками ремонтировавших моторы и самолеты. Особенно самоотверженной была работа механиков отрядов Сергея Федоровича Матвеенко и Федора Нестеровича Шульговского. Они, не зная сна и отдыха, без конца «лечили хронически больные» самолеты.

В то время мы знали Перекоп лучше всех. Он был близко, и мы ежедневно «висели» над ним. Сверху весь Перекопский перешеек был виден как на ладони. Резко суженный к северу и широкий на юге, он был похож на острие стрелы, вонзившейся в материк с Крымского полуострова.

В первые же дни пребывания в Аскании-Нова я приказал установить на одном из «ньюпоров» фотоаппарат. Под охраной другого самолета «фотограф» несколько раз вылетал на Перекоп. Но снимки оказались неудачными: густые испарения гнилого Сиваша и соленого Красного озера, дымка перекопских низин заволокли перешеек. Из-за плохой видимости много снимков получилось мутными, разобрать на них что-либо толком было нельзя. Казалось, Перекоп не хочет раскрыть своей тайны. [127]

Во многом виновата тогдашняя техника аэрофотосъемки. Мы имели на вооружении отечественный аэрофотоаппарат «Потте». Кассета его заряжалась примерно на 50 кадров. Он представлял собой небольшую конусообразную коробку зеленого цвета. Устанавливался в лючок, расположенный внизу фюзеляжа и прикрытый снаружи небольшим козырьком, чтобы брызги масла, копоть и пыль меньше попадали на объектив. Командного прибора для управления аппаратом не было. Весь «дистанционный механизм» спуска затвора состоял из резиновой груши, связанной с аппаратом тоненьким шлангом. При нажатии на грушу затвор срабатывал и аппарат делал один снимок. Для производства маршрутной съемки грушу нажимали столько раз, сколько надо было кадров. Чтобы избежать разрыва между снимками, жали грушу почаще или отсчитывали секунды в уме. На большой высоте иногда приходилось считать до 30 секунд.

При всей сложности такой работы на самолете-истребителе под сильным артиллерийским огнем результат съемки целиком зависел от видимости земли и освещения. О светофильтрах или многообразной смене экспозиций тогда никто и думать не мог. Резкие, отчетливые снимки получались лишь при отличной видимости, поэтому на фотографирование вылетали не рано утром, а позже, когда туман и дымка, прикрывавшие Перекоп, рассеивались.

Полностью сфотографировать Перекопские укрепления посчастливилось Николаю Васильченко.

1 июня в 9 часов утра Васильченко вылетел на [128] фотографирование. Воздух был необыкновенно чист. Видимость такая, что, казалось, с высоты тысячи метров можно увидеть стреляную гильзу.

Над линией фронта врангелевцы открыли по Васильченко сильный огонь. Стараясь не обращать внимания на близкие разрывы, Николай отсчитывал секунды между нажатием груши. Он летел вдоль Турецкого вала и мысленно представлял, как при каждом щелчке затвора глаз фотоаппарата вскрывает главную полосу обороны белых. Сердце радостно стучало. Теперь он забыл про обстрел. Не видел ничего, кроме объектов съемки, уплывавших под крыло самолета. Уже на подходе к Перекопу вдруг стало тихо. Оторвав взгляд от земли, Васильченко не сразу понял, что случилось.

Мотор замолк. Летчик инстинктивно отдал ручку от себя, бросил грушу, развернул самолет на свою территорию. Чуть опустив нос машины, Васильченко планировал. Под самолетом мелькнула колючая проволока — линии окопов, траншея. Вон поляна — туда. Он сел в 400 метрах от переднего края. Рядом с машиной зияла огромная воронка. «Как хорошо, что не вмазал в нее»... — подумал с облегчением Васильченко.

Когда Васильченко пошел на вынужденную посадку, я находился в Чаплинке. Увидев планирующий самолет, поспешил к нему на помощь. После долгих поисков мы нашли неисправность в моторе и устранили ее. Несмотря на то что правая нижняя плоскость была в нескольких местах пробита, Васильченко рвался в воздух. Он хотел закончить аэрофотосъемку. Я разрешил вылет...

При выводе самолета на площадку, годную для взлета, мы попали под обстрел неприятельской батареи. Летчик взлетел, не имея возможности хорошо испытать мотор на земле. На высоте тысячи метров мотор опять отказал. На этот раз Васильченко сел еще ближе к переднему краю. Мы увезли самолет из-под обстрела.

Причиной второго отказа мотора оказалась лопнувшая пружинка магнето. С помощью доставленных красноармейцами молотка и небольшого трехгранного напильника я сделал новую пружинку из патронной обоймы.

Было уже 4 часа дня. Во время возни с мотором Васильченко измазался в масле и копоти. Руки покрылись ссадинами. Чувствовалось, что он устал. [129]

— Товарищ командир группы, разрешите попробовать еще раз? — глаза на измученном лице упрямо сверкнули. — Ведь мне осталось окончить немного!

И столько упорства было в его просьбе, такая ненависть к врагам, что отказать я не мог.

Он взлетел третий раз. Мотор работал. Я увидел, как его «Ньюпор»-23 встал на боевой курс и под сплошными разрывами врангелевских снарядов пошел вдоль Перекопского перешейка. На этот раз, чтобы помочь Васильченко, вся наша артиллерия вела огонь по вражеским батареям.

Аэрофотосъемка Перекопской укрепленной линии была выполнена отлично. На дешифрированных снимках видно все, вплоть до отдельных пулеметных гнезд. В тот же день донесением № 18 фотопланшет отправили начальнику штаба перекопского направления и в штаб 13-й армии. Размноженные снимки, розданные командирам артиллерийских и пехотных частей, впоследствии использовались при штурме Перекопа.

За ценную разведку и аэрофотосъемку Перекопских укреплений Н. Н. Васильченко был представлен к награждению первым орденом Красного Знамени.

В начале июня авиагруппа продолжала интенсивную боевую работу. В эти дни мы совершили несколько полетов с целью корректирования огня артиллерии. Из-за отсутствия радиопередатчиков корректировку передавали условными эволюциями самолета. Например, поворот вправо обозначал перелет, поворот влево — недолет и т. д.

При всех недостатках этого метода, не позволявшего передавать величину отклонений разрывов, артиллеристы благодарили нас. С помощью летчиков они подавили несколько огневых точек врага.

Утром 6 июня 1920 года началось наступление Врангеля, о котором еще в марте предупреждал В. И. Ленин. Главной целью наступления «черного барона» была помощь белопольской армии. Под руководством Ворошилова и Буденного 1-я Конная армия осуществила знаменитый прорыв польского фронта. Белополяки начали паническое отступление. Русские белогвардейцы решили помочь им неожиданным ударом из Крыма. Кроме того, воспользовавшись полуторным превосходством в силах, Врангель хотел разгромить 13-ю красную армию, захватить [130] Донбасс и богатые Людскими и продовольственными резервами районы Северной Таврии.

6 июня на побережье Азовского моря с 28 судов и барж высадился белогвардейский десант генерала Слащова. Он был обнаружен летчиками с аэродрома Сокологорное, но ввиду малочисленности красных частей противник упорно продвигался в направлении на Мелитополь.

7 июня утром противник перешел в наступление на Перекопском и Чонгарском перешейках. Против нашей Перекопской группы войск действовал отборный 1-й корпус генерала Кутепова, поддержанный броневиками.

Подтягивание кутеповского корпуса, начало наступления противника и направление его движения своевременно обнаружил летчик Василий Иньшаков, причем, ввиду чрезвычайной важности полученных данных, он принял правильное решение: сел около Чаплинки и доложил обо всем лично начальнику штаба группы войск.

Благодаря разведке Иньшакова все наши исправные самолеты вылетели на бомбометание и штурмовку наступающих частей противника. На этот раз мы старались взять как можно больше бомб и клали их не только в бортовые мешки, но и на пол кабины. Отбомбившись, снижались и с высоты 100–150 метров поливали плотные ряды пехоты и конницы пулеметным огнем. Видимо, это пришлось не по вкусу, и, чтобы сорвать боевую работу группы, белогвардейская авиация уделила нашему аэродрому особое внимание.

Над Асканией-Нова несколько раз появлялись вражеские самолеты. Они прилетали группами до четырех машин и бомбили аэродром, но из-за плохой меткости бомбометания и дефектности вражеских бомб (многие не разрывались) никакого ущерба от налетов авиагруппа не имела. Для отражения противника неоднократно вылетали Гуляев, Захаров, Дацко и Васильченко.

Под давлением превосходящих сил белогвардейцев, вырвавшихся с Перекопского перешейка, наша армия отступала. Мы получили распоряжение перебросить авиагруппу в Нижние Серогозы. Делая прощальный круг над аэродромом, я думал: «Прощай, Аскания! Мы еще вернемся». [131]

2. Над Каховкой

Свинцово-синяя грозовая туча охватила полнеба, дохнула порывом сырого ветра, вздыбила волны седого Днепра.

Ветер треплет кумачовое полотнище знамени. Строй летчиков и мотористов застыл перед двумя самолетами. Это все, что осталось у нас в результате непрестанных боев.

Перед строем — комиссар авиагруппы Савин. Говоря, он резко рубит воздух крепко сжатым кулаком:

— Международная контра злорадствует. Но рано.

Наша Тринадцатая армия не уничтожена. Она верит, что в предстоящих кровавых боях орлы пролетариата — красные летчики — помогут ей. Наступление на «черного барона» близится. Смерть вешателю Врангелю!

Комиссар ловким солдатским движением разгоняет под ремнем складки гимнастерки и продолжает:

— Мы с командиром посоветовались и решили отдать лучший самолет лучшему молодому летчику. Командиру сейчас летать придется мало. Надо добывать новые самолеты, организовывать работу наших авиаотрядов и баз, расположенных далеко от основного ядра группы. Так вот, чтобы командирский «Ньюпор»-24бис не стоял без дела, на нем поработает Николай Николаевич Васильченко...

Похудевшее лицо Васильченко вспыхивает румянцем.

— И учтите, — продолжает Савин, — новые машины командир будет давать тем, кто заслужит это в бою.

Вдруг потемнело. Налетел резкий порыв ветра. Туча уже стояла прямо над аэродромом.

— Знамя в штаб! Все к самолетам: держать крепче! Бегом! — кричу я и вижу, как легкая пружинистая фигура Васильченко метнулась к «ньюпору». Огромная [132] стрела молний озаряет город, реку, степь и людей, обступивших самолеты. Удар грома раскалывает небо...

Это было в июне 1920 года, когда врангелевцам удалось прорвать фронт. В результате боев 16-й авиаотряд и боезвено 48-го отряда, входившие в нашу авиагруппу, остались без самолетов и выбыли на пополнение в Запорожье. Основное ядро группы — 2-й истребительный дивизион — было придано Правобережной группе войск 13-й армии и переброшено в Ново-Каменские хутора.

Попытка Врангеля разгромить 13-ю армию не удалась. Дорого стоило наступление корпусу генерала Кутепова: он потерял в боях 30 процентов личного состава. В дни отступления авиагруппа выполняла задания по защите переправлявшихся через Днепр частей. Командование не забыло проведенную группой работу и вскоре прислало два «ньюпора». Еще один мы отремонтировали сами. Таким образом, к 1 июля в строю было уже пять машин. Днем на каждом самолете поочередно летали два — три летчика. Ночью механики и мотористы заделывали пробоины, ремонтировали моторы.

Перед Правобережной группой войск стояла задача не только не пустить врангелевцев на правый берег Днепра, но и самим захватить на левом берегу плацдарм для наступления на Перекоп.

На рассвете 1 июля бойцы и командиры 52-й и Латышской дивизий вошли в неостывшую за ночь воду Днепра. И когда раздались первые выстрелы, в небе появились краснозвездные самолеты. Они атаковали батареи и скопления белых.

На земле машины оставались лишь столько времени, сколько нужно было для заправки горючим. Сменяя один другого, вылетали Скаубит, Былинкин, Вишняков, Гуляев, Васильченко, Захаров, Альтдорф, Дацко и другие. Они сообщали командованию о малейших передвижениях, перегруппировках и маневрах врага, наносили на карту замаскированные батареи белых, патрулировали над районом наводки понтонного моста.

Переправа через широкий Днепр была проведена успешно. Наши войска овладели Каховкой и Корсуньским монастырем, взяв пленных и пулеметы. Но расширить плацдарм на левом берегу не удалось.

В эти тревожные дни я разработал три основных разведывательных маршрута, охватывавших весь район боев [133] и оперативный тыл противника. Полеты по этим маршрутам проводились два раза в день и давали исчерпывающую картину о положении врангелевских войск. Летчики «прочесывали» всю линию фронта вдоль Днепра на участке Никополь — Берислав — Херсон общим протяжением в 200 километров. По глубине тыл врага разведывался на 100 километров.

Всегда рвавшийся в боевой вылет Николай Васильченко, получив «Ньюпор»-24 бис, теперь вообще готов был не вылезать из кабины.

Отрадно было видеть, как этот настоящий летчик-орел расправлял свои крылья. Он часто расспрашивал о воздушных боях мировой войны, о тактических приемах знаменитого воздушного бойца капитана Крутеня, под начальством которого мне посчастливилось в свое время служить. Я видел, как Васильченко схватывает лучшее у наших опытных летчиков, творчески использует их боевые приемы.

Ко мне подходит комиссар. Руки его в масле: он помогает ремонтировать мотор.

— Иван Константинович, время прилета истекло, не стряслось ли что с Васильченко?

Я не успел ответить.

— Летит! Василь летит! — кричит моторист.

Глядим с Савиным на восток. Верно: над самой землей, на высоте метров пятьдесят подходит «Ньюпор»-24бис. Но что с ним? Верхнее левое крыло растрепано, руль глубины болтается. Самолет кое-как садится на аэродром.

Подбегаем к месту посадки. Навстречу нам из кабины вылезает Васильченко. На нем лица нет. Вид виноватый.

— Товарищ командир группы, — докладывает он, — красвоенлет Васильченко задание выполнил. — И вдруг сорвавшимся голосом заканчивает: — Извините, машину не уберег!..

Вместе с мотористом осматриваем самолет. Левое верхнее крыло перебито пулеметной очередью. Разрушено крепление лонжеронов фюзеляжа у руля глубины. Вся машина изрешечена пулями.

А случилось это вот как. Возвращаясь из дальней разведки, Васильченко увидел в плавнях Днепра, близ Большой Лепетихи, оседланного коня без всадника. «Раз есть конь — должен быть и хозяин», — подумал летчик и [134] вспомнил, что в разведке мелочей не бывает. Но горючего осталось минут на двадцать. Что же делать? Возвратиться на свой аэродром, ничего не выяснив? Нет. Он разворачивает самолет к плавням. Все ближе курчавый кустарник и высокий густой камыш. Все тревожнее бьется сердце. Глаза ощупывают каждую заросль, С высоты ста метров все видно как на ладони. И вот — целая флотилия лодок, спрятанных у песчаной отмели за камышом. А дальше, на берегу, у старых верб — группа спешенной кавалерии, человек сто пятьдесят. Поняв, что они обнаружены, беляки поднимаются. Разворачиваясь для атаки, летчик видит, что винтовки вскинуты для залпа; поблескивают поднятые вверх стволы пулеметов. Направив самолет в самую гущу врагов, Васильченко нажимает гашетку. В ответ — вспышка встречного залпа. Он видит, как мечутся кони, как падают люди в зеленых английских френчах.

После третьего захода с бреющего полета, буквально над самой землей, белогвардейцы в панике разбегаются. Кони обезумели... В камыш, в прибрежную осоку упало несколько десятков врагов. Остальные поодиночке бегут кто куда.

Лишь теперь, взяв курс на аэродром, Васильченко чувствует, как непослушна машина рулю глубины. Видит, что левая плоскость сильно повреждена. На последних каплях горючего мотор еле тянет.

Впоследствии из показаний пленного стало ясно, что переправлявшийся у Большой Лепетихи отряд предназначался для неожиданного удара по Ново-Каменским хуторам с целью ночного нападения на аэродром.

Одним из самых смелых воздушных бойцов группы был В. Ф. Вишняков. Вот как Вася Вишняков, летчик из [135] солдат, учившийся вместе со мной в 1911 году в Севастопольской школе авиации, пошел воевать с белогвардейцами.

На фронте мировой войны за необыкновенную храбрость в воздушных боях он был награжден двумя «георгиями».

Когда после Октябрьской революции старая армия развалилась и началась стихийная демобилизация, прапорщик Вишняков вернулся в свое село.

Какой милой показалась ему после войны родная тверская земля!.. Ни с чем не сравнить того чувства наслаждения, с каким он встречал утро, идя за плугом. Как жирен пласт черной, перевернутой лемехом земли, как упруго и мерно тянет лошадь! До чего все это замечательно после фронта!

Но когда началась гражданская война и республику замкнуло железное кольцо интервенции, Вишняков сам пришел на аэродром.

Пришел, как был, как приходили с дальней дороги молодые крестьянские парни: с непокрытой головой, в сатиновой навыпуск, неподпоясанной рубахе, босиком. Новенькие ботинки вместе с узелком болтались на палочке, перекинутой через плечо. Ему не поверили, что он летчик. Я мигнул Василию Федоровичу на свой «ньюпор». Он как был босиком, так и вскочил в кабину.

Когда он прямо со взлета, положив машину на крыле, ввел ее в восходящую спираль, все ахнули. Крутнул пару мертвых петель и сел. Но как! Посадка у него была особенно красива: самолет плавно, почти незаметно снижался, нежно касался колесами земли. И в момент опускания костыля останавливался.

Так Василий Федорович стал летать в нашем 5-м авиаотряде.

...Темный украинский вечер. Ярко потрескивает костер, сдобренный отработанным маслом и ветошью. Вокруг сидят летчики. Комиссар читает письмо ЦК РКП (б). Голос звучит взволнованно и многозначительно:

«В ближайшие дни внимание партии должно быть сосредоточено на Крымском фронте... Каждому рабочему, красноармейцу должно быть разъяснено, что победа над Польшей невозможна без победы над Врангелем. Последний оплот генеральской контрреволюции должен быть уничтожен». [136]

Савин расправляет складки под ремнем гимнастерки (этот жест он всегда повторяет в раздумье).

— Вот я и говорю, дорогие товарищи красвоенлеты! Под корень надо рубить международную контру, как Вишняков, Васильченко, Захаров. А бьют они вот так, — комиссар резко подсекает воздух ладонью и начинает зачитывать донесения пехотных командиров о результатах действий летчиков (за этими сведениями он ездит в штаб Правобережной группы).

Лучшую боевую агитацию придумать трудно. Каждый видит реальную пользу своей работы, ощущает живое дыхание фронта, чувствует глубокую связь с теми, кто сидит в окопах с винтовкой.

В прошлом слесарь, солдат мировой войны; Савин пользуется в отряде общей любовью. Большой житейский опыт и глубокая любовь к партии большевиков помогают ему решать сложнейшие вопросы, ориентироваться в международной обстановке, внутренней жизни страны и фронтовых делах. Он всегда с людьми, и они постоянно чувствуют в нем своего товарища.

В Савине я вижу ближайшего друга и умного политического руководителя. Его дельные советы и работа с личным составом очень помогают мне. Летчики чутко прислушиваются к его словам.

Костер догорает. Большой живой разговор о нашей боевой работе, в который Савин втянул всех после чтения письма ЦК, заканчивается. Нет сомнения, что результат беседы не замедлит сказаться в боевых полетах.

В начале июля по всему фронту развернулась подготовка к наступлению на Врангеля. Правобережной авиации был придан 49-й разведывательный отряд, самолеты и опытные летчики которого во главе с командиром отряда Поляковым значительно повысили боеспособность группы.

В каждый полет летчики-истребители брали две — четыре десятифунтовые бомбы. С малой высоты они обстреливали врага из пулеметов. Ежедневно в воздухе завязывались бои, особенно сильные в районе станции Апостолово — центральной базы снабжения войск правого берега. Барражируя над станцией и вероятными пунктами пролета белогвардейских самолетов, наши летчики смелыми атаками отгоняли воздушного врата, охраняя войска и железнодорожные эшелоны. [137]

В начале августа Красная Армия наступала на всем протяжении Польского фронта. Заканчивались последние приготовления и к наступлению на Врангеля. К этому времени в авиагруппе имелось уже семь «ньюпоров», два «спада» и один разведывательный двухместный самолет. Они вели беспрерывную усиленную разведку левого берега Днепра. 5 августа с опытным летчиком Киш вылетел в качестве наблюдателя командир 52-й стрелковой дивизии. Эта дивизия должна была первой начать новый штурм. Командир поднялся в воздух, чтобы изучить подходы, огневые позиции и оборонительные рубежи врага. В ночь на 7 августа наземные войска начали форсирование Днепра. Как и следовало ожидать, они встретили упорное сопротивление белогвардейцев.

Все самолеты в воздухе. С утра до вечера летчики ведут воздушную разведку. Выполнив задание, они садятся в Бериславе, где помещается штаб Правобережной группы войск, и лично докладывают командующему о результатах разведки.

Непрерывное патрулирование наших истребителей помешало белогвардейским самолетам проникнуть к Бериславу или Каховке. Даже 7 августа, в самый разгар боев, вражеские летчики не сумели сбросить ни одной бомбы на наступавшие части Красной Армии.

В ночь на 8 августа я получил приказание перебросить авиагруппу в Берислав, поближе к штабу и району боев.

Первым открывает боевой счет с нового аэродрома Васильченко, заставивший вражескую батарею прекратить огонь. Два оставшихся орудия противник еле успевает оттянуть с позиций на Большие Маячки. Кроме того, Васильченко разгоняет кавалерийский эскадрон.

Вечером неожиданно налетает буря с дождем. Скорость ветра у земли 25 метров в секунду; бешеные порывы ветра завивают в смерчи прибрежный песок, срывают соломенные крыши хат. Как раз в это время в темном небе появляется самолет Васильченко, возвращающийся из третьего в этот день полета. Его «ньюпор» бросает, как щепку. Он никак не может зайти на посадку.

— Что же это такое... — несколько раз повторяет Савин, не отрывая глаз от борющегося с бурей самолета. Все уверены, что «ньюпор» бросит на землю и от него [138] ничего не останется. Но вот, каким-то непонятным образом, чуть ли не с переворота, самолет ныряет вниз и касается земли. К нему бегут Иван Дацко и комиссар, за ними — остальные. Они хватаются за плоскости, за хвост и держат машину. Из нее вылезает сконфуженно улыбающийся Васильченко.

Никогда, пока буду жив, не забуду этой удивительной посадки!

Стремительное движение красных дивизий к Перекопу испугало врага, и он принимает решение перебросить в район Каховки броневики и конный корпус генерала Барбовича.

В ночь на 10 августа из-под Большого Токмака в глубокой тайне корпус снимается с фронта и форсированным маршем движется в тыл наступающих красных полков. И кто знает, как навернулись бы дела под Каховкой, если бы не авиация.

Утром 10 августа летчик Крекис и летнаб Золотов из центральной авиагруппы обнаружили в районе Веселое — Дека растянувшуюся на 20 километров колонну — конницу с артиллерией и обозами. Через час об этом знал командующий 13-й армией.

И вот 11 и 12 августа по моему приказу Васильченко и Захаров вели разведку. Они полностью подтвердили сообщение летчиков центральной авиагруппы, указав, что колонны движутся не по большакам, а по полевым и проселочным дорогам. Кроме того, установили, что главные силы врага, расположенные в деревне Антоновка, имеют до десяти батарей артиллерии, до двух тысяч сабель и четырех тысяч штыков пехоты на повозках. Таким образом, появление корпуса Барбовича не было для нас неожиданностью.

Сражение под Каховкой приняло огромный размах, поэтому в бой за плацдарм включилась и центральная авиагруппа под командованием И. У. Павлова, самолеты которой сели на наш старый аэродром в Ново-Каменских хуторах.

...По понтонному мосту через Днепр тянется длинная колонна наших войск и направляется в сторону Каховки. Оттуда слышна канонада. Ко мне подбегает посыльный:

— Товарищ командир! Звонили по телефону с наблюдательного пункта — белые летят!

Вижу, как комиссар Савин сноровисто прилаживает [139] пулемет для стрельбы вверх. Самолетов для встречи врангелевцев нет: из трех исправных — два на разведке в тылу противника, третий только прилетел и к вылету не готов.

Вот они! В небе четко вырисовываются семь белогвардейских «де хевилендов». Летят стройно. Все громче характерное монотонное гудение стационарных моторов, звук которых так отличается от журчанья ротативных «Ронов», установленных на стареньких «ньюпорах».

На переправе пробка. Мост забит красноармейцами...

Семь вражеских самолетов на высоте 800 метров встали на боевой курс. Их цель — переправа. Слитное гудение заполнило воздух. Сейчас сбросят бомбы! И вдруг вижу: маленький «Ньюпор»-17 соколом нападает сверху на головной «де хевиленд» — это Васильченко вернулся из разведки. Раздается глухой стук пулемета.

Атакованный самолет с креном ныряет вниз. Его ведомые бросаются один влево, другой вправо. Остальные рассыпаются. Строй машин, мгновение назад летевших в боевом порядке, развалился.

Над тысячами бойцов каховского плацдарма, над жителями Берислава, над штабом войск правобережного направления развернулась незабываемая картина неравного воздушного боя. С одной стороны семь новых английских двухместных машин с четырнадцатью пулеметами, с другой — старенький «ньюпор» с одним пулеметом.

Васильченко преследует ведущий самолет врага. Летнаб «де хевиленда», раненый или убитый, как мешок, обвис на привязных ремнях. Пользуясь преимуществом в скорости, летчик пытается уйти из-под удара. Придя в себя, остальные белые летчики опешат на помощь своему командиру, и вот трое из них нападают на самолет Васильченко сзади сверху.

Развернув машину в крутой боевой разворот, Васнильченко сам пошел в атаку. Слышна короткая пулеметная строчка. Один из трех врантелевских самолетов резко идет вниз. Снижаясь, он планирует на свою территорию и падает за Большой Каховкой. Второй из этой тройки, уклоняясь от боя, с максимальной скоростью также берет курс домой.

В этот момент командир белогвардейской группы неожиданно атакует Васильченко сбоку. Васильченко бросает [140] машину в штопор. Вражеский летчик на своем более тяжелом самолете никак не может схватить его в перекрестье прицела. Но вот, увлекшийся преследованием, врангелевец оказался ниже Васильченко. Моментальный вывод из штопора — и пикирование на врага.

Два самолета, схватившихся насмерть, клубком перекатываются в небе. В это время четыре оставшиеся белогвардейские машины сбрасывают как попало бомбы в Днепр и уходят.

Бой Васильченко с командиром разбитой врангелевской авиагруппы продолжается уже более 25 минут. Наконец, зайдя с переворота в хвост «де хевиленда», Васильченко почти в упор дает по нему последнюю очередь: патроны кончились. Вражеская машина сначала неестественно задирается кверху, потом с резким снижением тянет на свою сторону, оставляя дымный след. Васильченко висит над ней, сопровождая до того момента, пока она не падает на землю. К сожалению, это уже за линией фронта.

На высоте ста метров «ньюпор» Васильченко пролетает над переправой, возвращаясь домой. И тут после пережитого нервного напряжения и беспокойства за жизнь отважного летчика всех, кто наблюдал воздушный бой, охватывает чувство восторга.

Возбужденный, еще не остывший от схватки, Николай Васильченко быстро идет ко мне. Шлем сдвинут на затылок. Глаза горят.

— Товарищ командир... — начинает он, вскинув руку в приветствии.

— Эх, дорогой мой Василек! — перебиваю его и, не находя слов, обнимаю и целую.

Приезжает командующий Правобережной группой войск и крепко жмет Васильченко руку.

Результат блестящего воздушного боя — спасение каховской переправы. За этот бой Николай Николаевич Васильченко был представлен к награждению золотым оружием. Пример отваги летчика глубоко запечатлелся в памяти бойцов плацдарма.

Прошло всего полгода, как Николай Васильченко прибыл из школы, а его грудь уже украшают два ордена Красного Знамени. Первый — за аэрофоторазведку Перекопа, второй — за смелые воздушные бои. Полгода на фронте значат много. Иной мирный человек за десять [141] лет жизни не почувчтвует, не узнает, не поймет того, что дают несколько жарких месяцев войны.

Врангель отчетливо представлял всю опасность каховского кинжала. Да, это был кинжал, направленный ему в спину. Какие бы действия он ни предпринимал на других участках фронта, Каховку забыть не мог.

С 12 августа два белых корпуса, поддержанные авиацией, начали штурм плацдарма. Группы самолетов противника прилетали в район расположения наших войск по нескольку раз в день, но сбросить бомбы на цель им удавалось редко. Предупрежденный наблюдательными пунктами, я поднимал в воздух дежурные самолеты, и они успевали перехватывать врага. Не было случая, чтобы врангелевцы выполнили задание, если в небе находились наши истребители.

...Было около 8 часов утра, большая часть наших самолетов только что села после первого вылета, а другие ушли на задание. Механики осматривали моторы прилетевших машин. Летчики пришли завтракать в столовую. Только мы уселись за стол, как послышалось негромкое гудение «де хевиленда».

Все выбежали во двор, где стояли автомашины. Не успели глазом моргнуть — комиссар уже приладил ручной пулемет. Но стрелять не пришлось: самолет летел на высоте 1200 метров — из пулемета его не достанешь.

Дальше все произошло мгновенно. В разрыве облаков показалась вравгелевская машина. Затем свист бомбы. Взрыв!

Горячее дыхание вспышки ударило в лицо, и меня отбросило взрывной волной. Упал с пулеметом Савин. Рухнул как подкошенный Дацко.

Когда я очнулся, первая мысль: Савин... Наклоняюсь над ним.

Дорогой мой комиссар! Он так и лежал в обнимку с пулеметом. Подымаю его на руки и несу в дом...

Вечером того же дня, пользуясь облачной погодой, два вражеских самолета, не замеченные наблюдателями, пересекли линию фронта и, подойдя к Бериславу, стали выискивать окно для бомбежки аэродрома.

В это время в воздухе находился Яков Гуляев. Увидев «де хевиленды», он берет курс точно на них. Его «ньюпор» ныряет под нижнюю кромку облаков. «Надо [142] выскочить точно за самолетами врага, — решает Гуляев, — ни раньше, ни позже, иначе уйдут».

Секунды ожидания томительны. Наконец над самолетом мелькают две черные тени. Гуляев тянет ручку: боевой разворот — и он «сидит» на хвосте головного «де хевиленда».

Увлеченные выискиванием разрыва облаков, удобного для бомбежки, беляки, ничего не подозревая, плывут в левом пеленге. Гуляев подводит «ньюпор» вплотную к врагу и пристраивается чуть сзади. Хорошо видна каждая расчалка чужих машин. Гуляев медленно нажимает гашетку пулемета. Длинная очередь пронзает воздух.

Фигура летнаба сползла в кабину. Ведущий самолет, резко развернувшись, ныряет в облака и пропадает. Застывшее в ужасе лицо летнаба второй машины смотрит на Гуляева. И в ту же секунду Гуляев вновь открывает огонь. «Де хевиленд» протыкает тонкую кисею облаков, «ньюпор» — за ним. Придя в себя, врангелевский летнаб строчит из пулемета. Видны желтые вспышки выстрелов. Руку Гуляева что-то обжигает.

С резким снижением, почти пикируя, вражеский самолет на предельной скорости несется на свою сторону. Краснозвездный «ньюпор» преследует его. Гуляев выжимает из «Рона» все, что можно. Но врангелевец заметно удаляется. Задняя кабина «де хевиленда» искрит вспышками — это стреляет перепуганный летнаб. Гуляев дает по нему последние несколько выстрелов и видит, как от белогвардейской машины отделяется бомба. Ее бросают наугад, чтобы облегчить самолет для дальнейшего бегства.

Довольный результатом воздушного боя, Гуляев на бреющем полете подходит к Каховке. Красноармейцы машут ему шлемами, надетыми на штыки винтовок. [143]

После посадки в машине находят несколько пробоин. Рука летчика лишь оцарапана пулей.

...Мы сидим на аэродроме. Часть боя видели с земли, остальное только что рассказал Гуляев. Небольшого роста, он кажется маленьким, когда сидит вот так, сгорбившись, покачивая между ног планшетку.

— Значит, сейчас я немного расплатился с ними за комиссара, — говорит он. — Но главный счет еще впереди, под Перекопом.

Под влиянием только что законченного боя и горького известия о гибели Савина Яков Яковлевич вдруг продолжает:

— А ведь товарищ Ленин предупреждал, что так и будет.

— Как? — спрашивает Васильченко, удивленный таким поворотом разговора.

— А так, — говорит, сверкнув большими глазами, Гуляев, — если пошел в наступление на врага, не останавливайся, иди вперед, бей до конца, на трудности не смотри.

— Яков Яковлевич, ты так говоришь, будто Ильича сам видел, — замечает кто-то из летчиков. — Может, вправду это было?

— Было, — сказал Гуляев тихо. — Имел я большое счастье слушать товарища Ленина.

Обступили Гуляева плотнее. Неужели он, наш Яша, видел Ленина?

— Расскажите, Яков Яковлевич, — прошу я.

Яша прокашлялся и начал:

— Случилось это, помню хорошо, до расстрела июльской демонстрации в Петрограде. Вы знаете, я механиком был в Гатчинской школе авиации. Так вот, пришли к нам в школу матросы. «Мы делегация, — говорят, — от Балтики. К Ильичу идем. А вторые сутки ничего не ели. Покормите, братцы...»

Я аж загорелся:

— Как к Ильичу?

— Да, к товарищу Ленину, — говорят.

— Возьмите от нас одного!

— Да иди хоть ты, если комитет тебя направит.

Комитет направил. Накормили мы братков тройной порцией пшенной каши с маслом, и пошел я с ними. [144]

Приехали на паровике в Питер. Потом — прямо к дворцу Кшесинской, к большевикам...

Голос Гуляева звучит взволнованно. Он никогда так много не говорил. Кругом тишина, на него внимательно смотрят десятки глаз.

— Во дворце у двери пост. Старший матрос показал мандат. Прошли мы. Нас — сразу в большую комнату с зелеными стенами. Народу много. Люстра висит огромная. Тут меня и стукнула думка: все матросы, один я в серой шинели. Вдруг товарищ Ленин спросит: «А вы здесь по какому праву?» Пришел Свердлов и хорошо так поговорил с нами. Я немного успокоился. Но все-таки нет-нет, да и вспомню: вдруг спросит?

Неожиданно в боковую дверь вошел человек. Лоб большой, глаза зоркие, движенья быстрые.

— Здравствуйте, товарищи революционные матросы! — сказал. — А я вас давненько жду!

— Здравствуйте, товарищ Ленин! — отвечаем мы.

Он сразу стал разговаривать со старшим матросом и со всеми нами.

Я как только его увидел, успокоился: такой не спросит: «Вы по какому праву?»

Потом Владимир Ильич говорил с нами. Многого не помню, но кое-что врезалось крепко.

— Злостные у нас враги, — сказал Ильич. — Неверно было бы думать, что завоевание пролетариатом власти кончилось. События развиваются с головокружительной быстротой... Биться надо до конца, революционно, поднимая массы. Лозунг «Вся власть Советам!» победит. (Яков Яковлевич говорил медленно, как бы вспоминая точные слова.)

И уже прощаясь с нами, Ильич сказал:

— Если пошел в наступление на врага — не останавливайся, иди вперед, бей до конца, на трудности не смотри.

Вот как было дело. А сегодня бил меня врангелевский летнаб из пулемета в упор. И я его бил. И помнил слова товарища Ленина. Сейчас все это говорю потому, что комиссара нашего жаль, — закончил Гуляев.

Летчики задумались над его рассказом.

Как волны в бурю, накатывались врангелевские полки на каховский плацдарм. Но он устоял. Помогла [145] прибывшая из Сибири закаленная в боях с Колчаком 51-я стрелковая дивизия во главе с товарищем Блюхером.

Смелыми воздушными боями и ценными разведывательными полетами Правобережная авиагруппа заслужила уважение командования, ее стали называть «глаза командарма».

20 августа 1920 года началось наступление Красной Армии на Северную Таврию.

3. В Северной Таврии

Это случилось в Мелитополе.

В светлое июльское утро «правитель Юга России и главнокомандующий» генерал-лейтенант барон Врангель проснулся в чудесном настроении. Спал он мало, но зато в ночь подписал окончательно продуманную директиву о начале наступления на Орехов и Александровск. Эта операция должна сорвать все планы красных, а главное, содействовать прорыву десантов на Кубань.

Вся Северная Таврия в его руках! Он верил в себя, в свою дивную счастливую звезду! Он объединил разбитые силы белой гвардии, вновь вдохнул в нее жизнь после разгрома. Он главнокомандующий! Он «надежда» России! Он «железный Врангель», как писали иностранные газеты и как он сам называл себя наедине.

Душ в штабном вагоне освежил. Ласковая забота личного парикмахера окончательно отшлифовала прекрасное настроение.

Да, сегодня приятный день. Он должен ехать на городскую площадь для вручения наград господам офицерам лучшего полка конного корпуса Бабиева. Это они, его «белые орлы», отличились в Таврии. Они начнут и новое наступление. После встречи с ним — пойдут в бой.

Барон последний раз стоит перед большим зеркалом: его высокая фигура в черкеске с газырями и в белоснежной папахе, длинный серебряный кинжал, висящий на наборном кавказском ремешке, должны импонировать конному офицерскому полку.

Воистину счастливый день! В тот момент, когда он подходит к своему серо-стальному английскому автомобилю, подбегает дежурный адъютант. Лицо его сияет:

— Господин главнокомандующий! Разрешите вручить. Только что получено из Севастополя. [146]

Врангель читает телеграмму, быстро пробегая строчки:

«Заявление... палате депутатов... президента Франции... Мильерана 20 июля с. г. тчк я позволю себе указать на положение Врангеля в Крыму, который... мужественно, при счастливо складывающихся обстоятельствах ведет успешную борьбу с большевиками тчк ...Образовалось настоящее правительство...»

Барон гордо поднимает голову. Его длинное лицо улыбается, глаза выражают удовольствие:

— Это признание правительства. Это поддержка. Это победа! Благодарю вас, господин штабс-капитан!

В сопровождении эскадрона личного конвоя автомобиль Врангеля въезжает на центральную площадь Мелитополя.

В струнку вытянулись безукоризненные ряды офицерской кавалерии. Красиво подобраны масти коней. Сияют золотом трубы оркестра. Справа публика, которая изображает «народ, приветствующий нового вождя России».

И в ту минуту, когда машина выкатывается на площадь, происходит что-то странное: изящный строй всадников ломается, кони взмывают на дыбы, разбегается публика. Врангель удивленно оглядывается. Какой-то пожилой «цивильный», господин из «народа», упавший при поспешном бегстве, с ужасом смотрит вверх.

Барон вскидывает голову. От удивления и гнева его брови прыгают на лоб. Следом за его авто над площадью проносится самолет с красными звездами. Вот почему мечутся фронтовые кони, знающие, что означает рокот сверху!

Длинная пулеметная очередь с красного «сопвича» мигом рассеивает скопление военных и гражданских лиц. К тому же в центре площади с грохотом взрывается авиабомба.

Глаза барона остекленели. Не отрывая взгляда от заходящего в повторную атаку самолета, Врангель стеком тычет шофера в спину. Тот сам рад скорее покинуть злополучную площадь. Роскошный автомобиль сворачивает в первый попавшийся переулок и на полном ходу мчится назад, к вокзалу, к поезду главнокомандующего. А в городе рвутся бомбы и строчит сверху пулемет.

Ну и досталось же в тот день начальнику врангелевской [147] авиации генералу Ткачеву! Зато от души смеялись мы, узнав о переполохе, наделанном одним «сопвичем» из 48-го авиаотряда. Полет этот выполнили летчик Маляренко и летнаб Фрадкин.

Белогвардейская газета, выходившая в Мелитополе, в первом номере после указанного неприятного происшествия привела заявление господина «правителя и главнокомандующего» о том, что это была случайность, вызванная лишь безумной «наглостью красных летчиков, произведших столь глубокий полет».

20 августа началось наступление Красной Армии на всем врангелевском фронте.

Центральная и Правобережная группы красной авиации работали в эти дни с максимальным напряжением. Ввиду отдаленности наших войск машины летали на полный радиус. Журнал боевых действий Правобережной авиагруппы в эти дни заполнился многочисленными донесениями о глубокой разведке, воздушных боях, бомбометаниях, штурмовке, сбросе агитлитературы.

В небе над Северной Таврией столкнулась в конце августа вся авиация обеих сторон. Господство в воздухе завоевали красные летчики. Над полем боя в момент самых решающих схваток белые самолеты не появлялись, если здесь были наши истребители. И это объяснимо после воздушных боев Николая Васильченко, Якова Гуляева и других.

Общий результат действий красной авиации в Северной Таврии за август весьма внушителен: боевой налет — 900 с лишним часов; сброшено около 1500 авиабомб и 3 тысячи стрел, которые успешно применялись против скоплений живой силы, вызывая страшную панику; израсходовано при наземной штурмовке и в воздушных боях около 70 тысяч пулеметных патронов. Кроме того, в тылу и на позиции врангелевских войск разбросано до 400 килограммов агитационных листовок, разъяснявших белым солдатам, что их сделали «пушечным мясом» иностранных империалистов.

В Правобережной авиагруппе за август больше всех налетал Николай Васильченко: 78 часов. За ним шел Василий Захаров, боевой налет которого составил 61 час.

Наступил сентябрь. Еще ярко светит солнце. Но воды Днепра потемнели. По утрам стало прохладно. Без кожаных курток уже никто не вылетает. [148]

Из-за изношенности матчасти, которая особенно напоминает о себе после каждой большой операции, летают всего два самолета. Почти все машины отправлены на перечистку моторов и ремонт планеров в авиамастерские на станцию Снегиревка. Те «ньюпоры», которые можем отремонтировать сами, оставлены. На них работают все летчики и мотористы.

В связи с отходом красных частей к каховскому плацдарму белая авиация вновь нацелена против войск правого берега. «Белые вороны» замечают отсутствие в воздухе наших самолетов и, видимо, догадываются о причине.

На оставшихся двух самолетах дежурят лучшие летчики: Скаубит, Захаров, Васильченко, Гуляев, Вишняков, Рыков и другие. Разрешаю вылет только по личным заданиям командующего, для отгона врангелевских самолетов, преследующих наши войска, и на охрану понтонной переправы к Каховке. С 1 сентября на каждом из оставшихся «ньюпоров» производится не менее двух — трех вылетов в день.

Есть поговорка: «Чтобы человека узнать, надо с ним пуд соли съесть». Но это на земле, в мирных условиях. Кто летал — знает, что в полете, в бою люди познаются быстрее.

За время боев на перекопском направлении и за каховский плацдарм люди авиагруппы сплотились в единую боевую семью, ближе узнали друг друга.

Вот командир 5-го авиаотряда латыш Скаубит. До мировой войны он был профессиональным борцом. Его могучая фигура и спокойный взгляд полны силы и хладнокровия. Опыт воздушных боев сочетается в нем с командирской грамотностью, с желанием использовать истребители массированно, что он и осуществил, как только у нас стало больше самолетов.

Василий Захаров — участник мировой войны. Как воздушный боец, он отличается молниеносной реакцией, стремлением навязать противнику свою волю, скрутить его по рукам и ногам активными разнообразными атаками. Нет такого задания, которое он не выполнил бы. Его зоркость как воздушного разведчика поразительна. Если он обнаружил батарею противника, то указывает расстояние от ближайшего характерного ориентира с точностью до десятка метров, докладывает, где находятся [149] передки, где укрыты лошади, сколько шагов между отдельно стоящими орудиями.

Борис Рыков — в прошлом студент, выпускник Московской авиашколы, он тих и уравновешен на земле. Но в воздухе, как и Яша Гуляев, преображается. Его воздушный бой отличается азартом, горячностью, смелыми лобовыми атаками. Разогнать строй самолетов врага, неожиданно клюнуть зазевавшегося врангелевского разведчика — его любимое дело. На земле этот светловолосый летчик много времени проводит за ремонтом отказавших моторов. Найти причину неисправности и устранить ее он сможет лучше любого механика. И мотор на его самолете отказывает редко.

Был у нас летчик Киш. С ним я познакомился еще на Елисаветградском аэродроме при несколько странных обстоятельствах.

Это было в начале 1920 года. Я услышал на улице шум. Затем дверь в хату отворилась, и вместе с клубами морозного воздуха ворвалась группа мотористов, окружившая враждебным кольцом не знакомого мне человека.

— Товарищ командир! — докладывает один из мотористов. — Только я ударил по «мандолине» (так тогда называли костыль) — этот тип подкрался сзади да как толкнет. Вот — шапка слетела. Схватил молоток. Махает на меня. — И он показал свой треух. — Мы его привели до вас как подозрительного...

— В Чека его, видать, что контра, — поддакнул кто-то сзади.

Незнакомец в самом деле выглядел необычно. На голове — меховая шапка с кожаным козырьком. Драповая, хорошо сшитая куртка с белыми костяными пуговицами. Серые тщательно отутюженные брюки навыпуск. На ногах остроносые начищенные штиблеты. Черные глаза смотрят не мигая. Суровое лицо окаменело. Он молчит. [150]

— Что вам нужно от моториста, гражданин? — спрашиваю.

— Затшем аэроплян больно делайт? — отвечает, коверкая слова, незнакомец. — Больно нельзя. Лонжерон ломайт... Чепюха, нехорош.

— А вы кто такой?

Гражданин вытягивается, щелкает каблуками. Руки по швам:

— Ревьелюцион венгер летчик Киш!

— Так бы и сказал сразу, — смущенно говорит потерпевший моторист. Он надевает шапку и спрашивает: — Дозвольте идти, товарищ командир? Ведь, верно, когда ударил, молоток, значит, сорвался... малость в сторону...

Проверяю документы Киша. Все верно. Участник мировой войны. Военный летчик. В 1919 году участвовал в венгерской революции. Защищал молодую Советскую власть в Венгрии. После зверского подавления революции бежал в Советскую Россию, чтобы здесь сражаться за социализм, за светлое будущее своей родины. Прибыл в авиагруппу для тренировки в полетах.

Киш немногословен. Но короткие ответы, которые он дает на ломаном русском языке, говорят, что он опытный летчик.

Летал Киш прекрасно. На всех имевшихся у нас типах самолетов продемонстрировал безукоризненную технику пилотирования.

Еще при знакомстве с ним я обратил внимание на то, что он хромает:

— Что у вас с ногой, товарищ Киш?

— Маленький чепюха, — пренебрежительно махнул он рукой.

Ну, чепуха, так чепуха. Все привыкли к тому, что всегда, несмотря на холод, Киш ходит и летает в своих штиблетах. Привыкли и к его хромоте.

Однажды, когда я вылезал из кабины после облета только что отремонтированного «Ньюпор»-17, ко мне подбежал моторист. Это был тот самый, который стукнул молотком по перкалевому фюзеляжу, за что и пострадал от Киша.

— Товарищ командир! Дозвольте доложить! — крикнул он, еще не добежав до меня. — Революционный летчик Киш ногу снял! И как он, бедняга, летает! Фершала надо! [151]

Так мы узнали, что значило у Киша «маленький чепюха».

Оказалось, что после ранения, еще в мировую войну, ему ампутировали ногу выше колена. Ходил Киш на протезе. Так участвовал в венгерской революции. Так летал у нас. От усиленных полетов на истребителе протез натер культю до кровотечения.

— Почему же вы не сказали мне об этом, товарищ Киш? — спросил я укоризненно.

Он был смущен. Первый раз я видел его лицо взволнованным:

— Очшен лублю летайт. Закончать надо белый гвардия в Россия, потом в Венгрия...

Программу тренировочных полетов Киш закончил с оценкой отлично. Он был отозван начальником авиации армии. Я рекомендовал направить Киша на самолеты разведывательного типа, где пилотировать ему было бы легче.

Когда он с 49-м авиаотрядом прибыл в Правобережную группу, все ему обрадовались. Нельзя было не любить этого прекрасного, смелого летчика, душевного человека. Летал он в основном на разведчиках «эльфауге» и «анасаль». Но частенько просил и «ньюпор».

Яков Гуляев — он уже дважды бежал из белогвардейского плена. Но все отмалчивался. Однажды комиссар группы Кожевников предложил ему:

— Товарищ Гуляев, ты у нас бегун-профессионал. Расскажи, как обманул белых. Это на пользу дела.

К просьбе комиссара присоединились все остальные.

— Да рассказывать-то нечего. Просто жить хотел. И бить врагов до конца, как велел товарищ Ленин.

— Ну давай, Яша, не тяни! — взмолился Васильченко.

— Да что говорить-то? Едет эшелон нашей Гатчинской школы авиации в Казань. Эвакуируется из Питера для продолжения учебы. Тысяча девятьсот восемнадцатый год. Подкатываем к одной станции. Настроение дорожное: кипяточку бы достать. А тут на эшелон две пушки навели и штук пятнадцать пулеметов. Белогвардейцы и мятежники из чехословацкого корпуса.

Окружили они состав и пошли по теплушкам. Наш один, изменник, фельдфебелева шкура, идет с ними и пальчиком показывает: [152]

— Этот большевик, этот и вот тот.

Взяли и меня. Всего собрали человек пятнадцать. И добавили в нашу группу одного чехословацкого солдата. Видно, товарищ наш: погоны с шинели сорваны, без ремня, лицо в кровоподтеках.

Белый вахмистр, здоровый детина с красным лицом, и чешский поручик в очках посоветовались. Потом вахмистр как заорет, аж рыжие усы торчком встали:

— В бога, в мать-богородицу — всех в расход!

Построили нас попарно. Окружил конвой. И повели. Идти недалеко: лощинка рядом.

Я оказался в последней паре с чехословацким товарищем. А думаю об одном: бежать, бежать.

Посмотрел на соседа. Он на меня. Поняли мы друг друга. Я кивнул ему вправо. Себе рукой показал влево. Он своими голубыми глазами ответил мне: «Да!»

Подошли к повороту дороги.

Толкнул я соседа локтем. И бросились мы в разные стороны.

Бегу. Слышу сзади выстрелы. Между лопатками аж холодно стало. Сейчас, думаю, попадут... Но лечу, петляю. Никогда раньше не бегал так быстро. И ушел я. А через день добрался до красных отрядов.

— А ревьелюциан чех? — спросил Киш.

— Стреляли много. И по мне и по нему. Удалось ли товарищу уйти — не знаю. Но его голубые глаза не забыть никогда.

Кто-то напомнил:

— А второй раз, Яков Яковлевич, как было?

— А так, — продолжал рассказ Яша. И все напряженно слушали его глуховато звучащий голос. — Летал я уже в нашем Втором истребительном дивизионе. Была осень тысяча девятьсот девятнадцатого года. Помните, вызвали меня и дали задание от командующего Четырнадцатой армии? — спросил Гуляев.

— Как, Яша, не помнить: вылет был очень важный, — отвечал я, — разведать сосредоточение крупных сил деникинцев в районе Брянска. Полет дальний, в тыл противника.

— Ну вот. Прихватил я четыре бомбочки и полетел. Выскочил на железнодорожную станцию. Там — дым коромыслом: идет выгрузка артиллерии, кругом конные части, пехота. [153]

Разок прошелся — пробрил из пулемета, сбросил бомбу. Ну, известно, там суматоха. Но и по мне садят залпами. Второй раз пошел в атаку. И бросился в глаза серый штабной вагон с отдельным паровозом. Я в него из пулемета, а на подходе и бомбочкой угостил. И удачно: с высоты ста пятидесяти метров хорошо видно, что попал. Оттуда дым повалил, и белогвардейцы без шинелей выскакивают, как ошпаренные. На третьем заходе и они крепко меня саданули: стойку перебили, плоскости стали как решето — просвечивают.

Я тоже озверел: самолет жалко. Заметил, что в небольшом составе на трех платформах орудия стоят, а остальные вагоны — крытые. Причем два у паровоза, а три — за платформами. Ну, думаю, в задних, наверно, снаряды. Прицелился получше — кинул последнюю бомбу. И точно! Только вагоны пролетел — как ахнет — самолет подбросило! Оглянулся, а там вместо состава огонь полыхает.

Развернулся домой. На душе весело: везу хорошую разведку и поработал неплохо. Тут мотор стал. Высота — двести метров. Планирую на поляну. Взглянул на станцию, а оттуда человек сто за мной скачут. Увидели, что иду на вынужденную, а злы, понятно, как голодные волки.

Сел. Открыл сливной кран. Намочил ветошь, бумажки свои кое-какие. Поджег. Пламя полыхнуло, и с ветерком мгновенно охватило машину.

Куда, думаю, от конных бежать? В лес! Они на поляну, стреляют с ходу, а я от них в ельничек. Их много, я один. Они пока спешились, договорились, как меня ловить, я все бегу и бегу куда глаза глядят, туда, где чащоба.

И ушел. Разведданные командарму доставил.

* * *

Второе августовское наступление Красной Армии, провал попытки обосноваться на Кубани и Северном Кавказе выбили Врангеля из седла. Он понял, что продвижение на восток не сулит ничего: донское и кубанское казачество не хотело связывать свою судьбу с последним контрреволюционным генералом. Тогда мысль «черного барана» устремилась на запад. Его главными стратегическими задачами стали: захват днепровского правобережья, [154] соединение с белополяками и 3-й белогвардейской армией, формировавшейся в Польше.

Две врангелевские армии в Северной Таврии являлись грозной силой. Они включали в себя: 28 тысяч штыков, 15500 сабель, 287 орудий, 1377 пулеметов, 60 танков и бронеавтомобилей, 40 самолетов. В тылу белых находились мощные укрепления Перекопа, на севастопольском рейде стояли английские и французские военные корабли. Помощь богатых заморских союзников все усиливалась. Например, только американцы в короткое время «подбросили» 40 тысяч снарядов, 400 пулеметов и 2 миллиона патронов к ним.

Врангель решает осуществить две важнейшие операции. Сначала, наступая на Донбасс, разгромить 13-ю красную армию, что должно обезопасить его тыл. Затем, переправившись через Днепр, уничтожить нашу 6-ю красную армию. Тогда ворота на запад откроются.

Наступление белых на донбасском направлении протекало успешно по всему фронту от Азовского моря до Днепра. Ведя упорные бои, красные части отступали. 19 сентября пал Александровск, в котором до этого находился штаб 13-й армии.

И, как часто бывает, судьба одного человека попала в бурный водоворот огромных событий, в которых участвовали десятки тысяч людей. Этим человеком оказался красный летчик Яков Яковлевич Гуляев.

Документы на награждение Гуляева орденом Красного Знамени были отправлены мной давно. Поэтому почетная награда пришла в штаб 13-й армии, в которую мы уже не входили. Получив приказание выслать летчика за получением награды 21 сентября, я заранее предупредил об этом Гуляева.

В то время орден Красного Знамени был единственным. Награждали им только за наиболее выдающиеся боевые подвиги. Получение ордена было исключительным событием не только в части, где служил награжденный, но и на всем фронте. Поэтому известие о том, что Яков Яковлевич полетит получать награду, вызвало в авиагруппе особый подъем.

Одеты мы были неказисто. Чтобы, как говорится, показать товар лицом, одевали и обували Яшу все. Николай Васильченко поменялся с ним обувью, отдав свои, лучшие во всей группе хромовые, на шнуровке сапоги. [155]

Вася Вишняков предоставил чудесные ручные часы со стальным браслетом. Я отдал новую портупею. Таким же образом нашлись неношеный, с иголочки, френч, синие галифе, летный шлем с очками, кожаные перчатки и все остальное. Раздобрившись ради такого из ряда вон выходящего случая, каптенармус выдал Яше трофейное французское белье. В общем, уже за три дня до отлета Яков Яковлевич ходил как именинник, нигде не прислонялся, ни на что не садился.

Наконец настало 21 сентября. О положении на фронте соседней 13-й армии и о захвате белыми Александровска авиагруппа не знала.

Ранним утром, с началом боевых полетов, провожать Яшу вышел весь народ. Он, тронутый вниманием товарищей, раскраснелся, разволновался. Сердечно простился со всеми. Сел в кабину лучшего «ньюпора».

И — взлетел. Свечой ушел вверх. Затем списал красивую мертвую петлю. Из нее перевел самолет в штопор. Вывел машину над самой землей, покачал с крыла на крыло и встал на курс. Через несколько минут «ньюпор» растаял в небе.

Только вечером из штаба 6-й армии сообщили, что Александровск взят белыми еще два дня назад.

* * *

Все, кто был в те дни на фронте, протянувшемся вдоль Днепра от Никополя до Херсона, не забудут томительного затишья, продолжавшегося до 7 октября.

Древняя река спокойно, как много веков подряд, гнала свои волны в Черное море. С вражеского берега не было слышно ни одного выстрела. Вылетавшие несколько раз в день летчики не обнаруживали на той стороне никакого движения. Хоть бы какой-нибудь кавалерийский разъезд проехал! Хоть дрянненький обозик в десяток подвод! Никого. Все замерло. Это означало, что войска передвигаются скрытно, по ночам.

По всей линии фронта затишье, недоброе — перед бурей.

8 октября утром в штабе авиагруппы застучал телеграфный аппарат. Он сообщил, что ночью отборные соединения белых — 1-й корпус, Кубанская и Марковская дивизии — форсировали Днепр на фронте 13-й армии близ Кичкаса. Это было начало... Начальник штаба [156] 6-й армии по прямому проводу передал, что по сведениям, полученным от перебежчиков, южнее Берислава, в районе Британы — Основа, сосредоточены крупные силы; противника с большим количеством артиллерии и танков. Вечером белогвардейцы намерены начать переправу. Телеграфная лента закончилась приказом командующего группой войск. Блюхер приказывал летчику Васильченко немедленно вылететь на разведку для проверки показаний перебежчиков. После полета сесть в Бериславе и результаты доложить лично командующему.

Николай Васильченко хорошо понимал всю важность задания. От того, найдет или не найдет он изготовившиеся к прыжку через Днепр врангелевские дивизии, зависит решение о переброске сил фронта в ту или иную сторону.

Низко, почти задевая верхушки деревьев, самолет идет над левым берегом. Внизу Британы. Видна каждая хата, каждый кол плетня, каждый кустик. Справа излучина реки. Там острова. Прищуренные глаза летчика пронзают каждую заросль. «Ньюпор» кружит, как коршун. Теперь он набирает высоту, чтобы охватить всю картину в целом, проверить дальние подходы, просмотреть дороги. На карту ложатся четкие фигурки условных знаков.

Все. Васильченко закладывает крутой вираж и, стремительно снижаясь, уходит на Берислав.

В тот момент, когда он выскакивает из самолета, к нему подкатывает автомобиль: хотя до штаба всего каких-нибудь два километра, время не ждет.

— Скорей, скорей! — машет с переднего сиденья затянутый в портупею адъютант.

Каждая черточка его лица, все быстрые движения отображают одно: сплошное нетерпение.

И вот комната, занятая просторным обеденным столом, вместо скатерти — карта. На ней — синие и красные линии, стрелы, значки. Тут же лежат два карандаша и циркуль.

За столом — Блюхер. Чуть сзади стоит начальник штаба.

— Товарищ комгруппы! Красный военный летчик Васильченко задание выполнил.

— Садитесь, товарищ летчик, — говорит командующий не спеша. — Докладывайте... [157]

— Товарищ комгруппы, в районе Британы — Основа крупных сил противника нет, артиллерии, танков тоже нет.

Раздается сухой, чеканящий каждое слово голос начальника штаба:

— Это точно, товарищ Васильченко? Вы представляете, что означает ваше сообщение?

Васильченко вскакивает. Глаза его горят:

— Слово коммуниста — это точно.

— Товарищ летчик, садитесь, — тепло говорит Блюхер. — Докладывайте, что видели.

Васильченко сообщает, что он заметил в районе разведки лишь отдельные небольшие группы противника, показывает на карте места их расположения.

— От Казачьих лагерей до Каховки по левому берегу больше не обнаружено ничего, — заключает он.

— Спасибо, товарищ летчик, — говорит командующий.

Начальник штаба замечает.

— Значит, врангелевская контрразведка через перебежчиков старается убедить нас в том, что удар будет нанесен с южного направления?!

В темную осеннюю ночь произошло то, во имя чего столько хитрил Врангель. Ударная группа белых в составе двух корпусов начала переправу через Днепр севернее Берислава, у деревень Ушкадка, Бабино, Марьинское.

Вот как об этом сообщал в своем разведдонесении Николай Васильченко утром 10 октября:

«...В Бабино... обоз до 1000 повозок и автомобили. Между Бабино и Ушкалка... колонна кавалерии до 2000 сабель. 500–700 повозок и орудия... Из Ушкалка через Днепр перекинут понтонный мост, возле моста кавалерия до 700–800 сабель, и уже переправилось до 300 сабель, по мосту непрерывно идет переправа. По дороге в плавнях до 300 сабель и до 50 повозок, идущих на Марьинское, где войска переправляются паромом.

...На обратном пути сделал разведку в районе Британы, где ничего не замечено.

Во время полета пулей пробит стабилизатор».

В 9 часов 30 минут эту группировку противника бомбило и обстреливало звено истребителей в составе летчиков Молодцова, Васильченко, Вишнякова. В 17 часов 30 минут атаку повторило второе звено. Было сброшено [158] 18 бомб, замечены удачные попадания, повредившие понтоны и вызвавшие сильную панику.

Врангелевские войска, образовав мощный кулак из трех корпусов и трех дивизий, продолжали атаки в районе Кичкаса. В то же время белые начали решительный штурм каховского плацдарма. Его непрерывно обстреливало около 90 орудий. В атаку было брошено свыше 20 танков и бронеавтомобилей. В бой ринулась и авиация противника. Страшен был замах «черного барона»!

Мысль В. И. Ленина о необходимости быстрейшего уничтожения Врангеля, высказанная еще в начале 1920 года, не могла быть реализована из-за неожиданного нападения белопанской Польши. Но теперь, осенью, эта мысль привела в действие многие тысячи коммунистов, десятки тысяч бойцов.

21 сентября Реввоенсовет Республики принял решение о создании Южного фронта. Его войска должны были раз и навсегда покончить с Врангелем. Командующим фронтом назначается талантливейший полководец, верный сын партии Михаил Васильевич Фрунзе.

Прибыв на фронт в конце сентября, Фрунзе блестяще разобрался в создавшейся обстановке и проницательно разгадал замыслы Врангеля. Были спешно подтянуты свежие части, а 13-я, 6-я армии и 2-я Конная армия мобилизованы на пресечение дальнейшего наступления белогвардейцев. В первых числах октября Лениным было дано приказание о немедленной переброске в помощь Южному фронту прославленной 1-й Конной армии.

Благодаря смелым действиям красных частей в сражении под станцией Апостолово врангелевцы были обращены в бегство. 16 октября с правого берега Днепра были выброшены последние белогвардейцы. Каховский плацдарм также выстоял и на этот раз, несмотря на танки врага.

16 октября утренней разведкой летчиков Киш и Кудрявцева установлено отступление противника уже на левом берегу — от Бабино и Ушкалка. В районе Онгофельд — Николайберг разведчики обнаружили отступавшую колонну кавалерии и пехоты длиной до 18 верст... Для штурмовки этой колонны вылетала группа из четырех самолетов.

Так бесславно закончилось последнее наступление Врангеля. [159]

В один из октябрьских дней мне позвонили по телефону.

— Красвоенлет товарищ Спатарель? — спросили строго.

— Да.

— С вами говорит начальник Особого отдела.

— Слушаю вас.

— Мы задержали одного человека. Для установления его личности нужна ваша помощь. Я попробую сказать несколько его примет. Если вы знаете этого человека, а он утверждает это, скажите его фамилию. Он говорит, что вы очень ждете его...

Сердце забилось тревожно. Голос начальника Особого отдела звучал по телефону хрипло:

— Маленького роста. Широкоплечий. Глаза голубого цвета. Брови клочковатые. Лицо упрямое...

Я не дал ему договорить:

— Гуляев, — от волнения у меня перехватило горло, — Яков Яковлевич Гуляев!

— Он самый, — довольно отозвались на другом конце провода. — Ждет вас. Передаю трубку.

— Иван Константинович, Иван Константинович! — прокричал родной голос. — Я пришел...

Мы встретились. Обнялись. Яшу трудно было узнать в рваной крестьянской одежде, измученного до крайности.

Вот что с ним случилось.

...Победно поет мотор, честно поработав до аэродрома посадки — Александровска. Гуляев быстро рулит по ровному летному полю. Вот и обычное место стоянки. Но почему никто не встречает? Ага, бегут! Двое в черных кожаных куртках машут руками. Подрулив к ним, летчик залихватски разворачивает машину и выключает мотор. Аккуратно застегивает планшет. Оборачивается. Что это?! К кабине подбежал человек в погонах! Рука Яши мгновенно схватывает лапки зажигания. Поздно! Страшная боль от удара в голову — последнее, что он помнит.

Очнулся на земле.

Первое, что видят глаза, — два хромовых сапога со шпорами и толстые подошвы коричневых английских [160] ботинок. Он подымает от земли голову — вокруг стоят врангелевские офицеры. Кавалеристы и экипажи броневиков, одетые в кожанки и шлемы с очками.

Яша лежит ничком на земле, раздетый. Господа офицеры сняли все: сапоги, тужурку, френч, часы...

Во рту солоноватый привкус крови. В закрытых глазах пылают, сменяя друг друга, пламенные круги.

— Ну ты, красная сволочь! Долго будешь прохлаждаться? — цедит сквозь зубы офицер с худым лицом, дергающимся от нервного тика. — Это тебе не на комиссарской перине отлеживаться. Вставай!

Слова так зло враждебны и отвратительны, что в душе Гуляева закипает гнев, который и придает ему силы.

Яша начинает вставать. Это тяжело. Сначала он вскидывает голову, потом, опираясь на раздавленные коваными сапогами пальцы, отрывает от земли локти. На руках удерживает туловище. Подтягивает ноги. Встает на колени. Шатаясь, медленно поднимается. И вот, чуть покачиваясь, стоит полуголый, окровавленный, окруженный кольцом врагов.

Кругом искаженные злобой и ненавистью лица. Разные, но все одинаково враждебные. Яша не смотрит на них. С невыразимой лаской он глядит на свой маленький «ньюпор», стоящий в каких-нибудь пятидесяти метрах...

В сознании Яши вспыхивает дорогое лицо Ильича. Как будто слышит летчик четкие слова: «Биться надо до конца... лозунг «Вся власть Советам!» победит!»

В душе Гуляева поднимается ярость. Смотря в упор, прямо в наглые, стеклянно-серые глаза офицера, Яша с расстановкой говорит:

— Разрешите сказать напоследок, ваше благородие? Не зарубите раньше?

— Сказывай, не жалко: минута туда, минута сюда — все равно, красный летчик, полетишь на тот свет! — бросает сбоку один из врангелевцев.

— Говори! Не мямли!

— Так вот, господа офицеры, — продолжает Гуляев, — хорошо вам дали в семнадцатом. Славно всыпали с Колчаком. Стукнули по зубам с Юденичем. Вместе с Деникиным вышвырнули. Мало вам? [161]

Вокруг начинают рычать чуть ли не по-звериному. Выхватывают револьверы, выдергивают из ножен шашки.

— Тихо, господа! — уговаривает кто-то. — Сейчас мы из него беф-строганов сделаем!

— Так вот, ваши благородия, и с Врангелем все равно — каюк вам, могила!.. — кричит Гуляев и ногой ударяет офицера с худым лицом в низ живота.

Тот дико взвизгивает. Отбросив белогвардейцев, Яша делает рывок к самолету. Он успевает пробежать полдороги, вслед раздается несколько выстрелов. Споткнувшись, Гуляев со всего размаха падает... К нему уже подбегают. Но в это мгновение прямо к Гуляеву подъезжает автомобиль, дающий частые громкие гудки. В кабине стоит во весь рост толстый генерал.

— Прекратите! Идиоты! — кричит он. — Этого пленного будет допрашивать сам главнокомандующий.

Генерал выскакивает из машины и останавливается около лежащего на земле Гуляева. Их окружают запыхавшиеся врангелевцы.

— Господа офицеры! Немедленно разойтись по местам! — кричит генерал свирепо.

Те неохотно, как собаки, у которых отняли кость, отходят.

В это время адъютант и шофер скрутили летчику руки ремнем и ткнули в заднюю кабину автомашины.

Пред очи «самого» барона Гуляев почему-то не попал. То ли о нем забыли, то ли Врангелю было не до этого. Пытали Яшу палачи, не имевшие баронского титула. Истязали страшно. На допросах он ничего не сказал. Его, голого, бросили в арестантский товарный вагон и повезли в Симферополь.

Подрагивает вагон на стыках рельсов. Лежит Яша на досках и слушает, как стучат колеса, как стонут другие пленные, искалеченные белой контрразведкой. А сам тоже счет времени потерял, никак не вспомнит, сколько дней прошло в пытках.

Думает одно: «Бежать, бежать!»

Двери вагона закрыты на замки. На тормозной площадке белогвардейцы: три юнкера и офицер.

Привлекли внимание Гуляева захлопнутые железными заслонками люки, которые находятся в верхней части товарных вагонов. Один из люков оказался закрытым [162] неплотно. Чуть нажми — заслонка отскочит. «Я маленький — вылезу», — с надеждой думает Яша, глядя на узкий проем. Во время остановки поезда вокруг вагона ходили охранники. О побеге нечего и думать.

Наступила ночь. Вторые сутки белые не открывали дверей теплушки. Двое красноармейцев, не приходя в себя, умерли. Стучат и стучат колеса.

Пора! Пленные помогают Гуляеву. Взобравшись по их спинам к люку, Яша изо всех сил толкает заслонку — упругий поток холодного свежего воздуха ударяет в лицо. Стучат колеса. Длинно прогудел паровоз. Поезд подходит к какой-то станции.

Яша просовывает ноги в отверстие. Свесился вдоль стенки вагона. Быстро пробегают шпалы. Поезд замедляет ход.

— Прощайте, товарищи!

И он отпускает руки, проваливаясь вниз. Удар.

Когда он приходит в себя, перестукивание колес удаляющегося состава еле слышно.

Гуляев стучит в темное окно самой неказистой, бедной мазанки. За стеклом появляется бледное лицо молодой женщины. Увидев перед собой бородатого полуголого окровавленного человека, она вскрикивает и исчезает.

Скрипит дверь. Яша, шатаясь, подходит. Перед ним стоит пожилая украинка.

— Боже, ратуйте! — только и говорит она.

Обессиленный голодом, пытками, всем пережитым, Гуляев рухнул на ступеньки крыльца.

Оказалось, что он выпрыгнул около станции Джанкой.

Через три дня, еще как следует не придя в себя, Гуляев в рваной крестьянской одежде уходит в сторону Перекопа.

Этот бредущий старческой походкой оборванный мужик не вызывает особого подозрения. И он проходит около артиллерийских батарей, запоминает оборонительные рубежи, прикидывает численность частей.

Лишь через девять дней Гуляев переходит линию фронта. Голодный, больной, измученный Яша не может сдержать слез, когда его первый раз называют «товарищ»...

Бежавшим из врангелевского плена красным военным летчиком Яковом Яковлевичем Гуляевым были принесены [163] ценнейшие разведывательные данные. Они очень пригодились, когда Красная Армия перешла к последнему наступлению на Врангеля.

За этот побег командующий Южным фронтом Фрунзе представил Яшу к награждению вторым орденом Красного Знамени.

4. В разгроме Врангеля

В конце октября как-то сразу ударил мороз. Дул колючий студеный ветер. Смерзшаяся земля тверда как камень. Глаза невольно замечают тоненькие старые шинели и «просящие каши» ботинки красноармейцев. Вот один из них стоит на посту. Посинел от пронизывающего холодного ветра. Руки без варежек, обхватив винтовку, застыли. Но лицо упрямо. Такой часовой не подпустит к посту.

Седьмой год воюет Россия... Неужели молодую республику ждет еще одна военная зима?

— Нет! — сказала партия. — Смерть Врангелю!

20 октября 1920 года был подписан мир с Польшей. Теперь все действия партии направлены на быстрейший разгром Врангеля. Подошла 1-я Конная. Готово все.

План Фрунзе смел и прост: разгромить в Северной Таврии основные силы Врангеля. Тогда ему нечем будет защищать Крым. Главный удар нанесет 1-я Конная армия, отрезав врангелевцев от перешейков. 2-я Конная и 6-я армии должны завершить разгром основных сил противника. 4-я и 13-я армии, ведя сковывающие бои, задержат отход белых до их окружения.

Фрунзе высоко ценил авиацию. В приказе от 26 октября о переходе в решительное наступление он дважды упоминает о воздушных силах:

«...При прорыве укрепленных позиций использовать в полной мере... авиачасти.

...Для энергичного содействия наступлению все авиасредства 6-й и 1-й армий объединить в руках общего начальника...»

В момент решительного удара по Врангелю вся тяжесть работы в воздухе легла на правобережную авиацию. В нее по-прежнему входили 2-й истребительный дивизион в составе 4, 5, 6-го отрядов и 49-й разведывательный отряд. [164]

Центральная авиагруппа, застигнутая врасплох неожиданным прорывом белых в Александровен, потеряла там 19 сентября большую часть самолетов и почти все авиаимущество. К сожалению, в первой половине ноября эта авиагруппа оставалась еще небоеспособной.

По указанию Фрунзе в районе Апостолово должна была начать работу Северная авиагруппа. Но, формируясь уже в ходе боев, эта группа большой работы провести не смогла.

Авиация 1-й Конной армии, состоявшая из трех отрядов, находилась в Николаеве. По не зависящим от нее причинам к моменту начала наступления эта авиагруппа прибыть не смогла.

Наша авиагруппа хорошо подготовилась к решительным боям. Во второй половине октября производились только крайне необходимые полеты на защиту каховской переправы и разведку. Все самолеты спешно ремонтировались. Совсем обветшавшие машины, как «Ньюпор»-24бис, на котором много поработал Васильченко, были отправлены для капитального ремонта в Николаев.

Создали большой запас бомб, в том числе двухпудовых и пудовых, специально для сброса по долговременным укреплениям врага. Подбросили достаточное количество лучшего горючего и масла. Авиагруппе придали хорошо оборудованный поезд-мастерскую.

Учитывая необходимость аэрофоторазведки Перекопской укрепленной полосы, на трех машинах установили аэрофотоаппараты «Потте». Договорились с артиллеристами об организации корректирования огня с самолетов.

Реальный расчет показал, что хорошее состояние отремонтированной материальной части и достаточное количество опытных летчиков и летнабов позволят совершать на каждом самолете до пяти вылетов в день. Захаров, Вишняков, Киричко, Ягеллович, Аникин, Молодцов, Дедюлин, Киш и все остальные летчики с нетерпением ожидали начала активных действий. Все хотели принять личное участие в разгроме Врангеля. Васильченко чуть не плакал: ему пришлось в эти горячие дни перегнать лётом свой «ньюпор» на длительный ремонт. Зато Рыков ходил счастливый: над ним, «безлошадным», сжалились [165] товарищи из 4-го отряда и отдали свою резервную машину. Получить в то время «Ньюпор»-24бис, считавшийся лучшим самолетом-истребителем, было настоящим счастьем.

Непосредственно перед началом наступления авиагруппа выполнила следующую важнейшую задачу: разведкой на полный радиус полета были уточнены отход и перегруппировка врангелевских дивизий; разведдонесения помогли командованию фронта определить местонахождение основных сил противника.

Ночь перед боем прошла быстро. С рассветом грянули пушки, застрекотали пулеметы, пошли в атаку полки Латышской стрелковой дивизии, прорывая фронт под Каховкой. А в это время по мосту через Днепр застучали копыта первых эскадронов буденновцев.

Как острый клинок, разрубила 1-я Конная Северную Таврию, перерезала врангелевцам путь на перешейки. За ней пошла в бой 6-я армия. Начали наступление 2-я Конная, 4-я и 13-я армии.

Жарко стало барону на холодных равнинах Таврии...

Благодаря смелому рейду 1-й Конной армии «черный барон» потерпел в Таврии тяжелое поражение. В Крым удалось уйти только половине белой армии. Вот что сообщал об этом приказ по войскам Южного фронта от 5 ноября:

«Противник понес огромные потери, нами захвачено до 20 тыс. пленных, свыше 100 орудий, масса пулеметов, до 100 паровозов и 2000 вагонов и почти все обозы и огромные запасы снабжения с десятками тысяч снарядов и миллионами патронов».

Оставшиеся белые части укрылись за Перекопскими и Чонгарскими укреплениями.

К моменту начала наступления 1-й Конной армии вражеская авиация в Крыму и Таврии имела восемь отрядов, причем, как правило, белый авиаотряд по количеству самолетов равнялся двум красным отрядам. Всего у Врангеля было около 60 самолетов, в основном английских, системы «Де Хевиленд».

На двух белых самолетах стояли радиопередатчики, а на аэродроме — приемная радиостанция. Для красных же летчиков, действовавших против Врангеля, радиосвязь оставалась недосягаемой мечтой. [166]

Таким образом, «добрые заграничные дяди» дали своему ставленнику немало авиационного добра. Но оно не спасло его от разгрома.

Когда конница Буденного неожиданно перерезала белым путь отхода в Крым, врангелевские летчики бросили и частично сожгли большую часть машин, находившихся в Северной Таврии. Из-за плохой погоды и неподготовленности самолетов в ноябре белые летчики почти не летали.

С началом героического марш-маневра 1-й Конной армии над Писаревскими хуторами не смолкал рокот советских моторов. В воздух поднялись все самолеты авиагруппы. Летчики преследовали отступающие части врага. Выполняли ближнюю и дальнюю разведку.

Правда, работа была сильно затруднена. Приходилось освещать обширный район: от Днепра до Перекопа и далее, вплоть до Сивашского моря. В то же время по мере стремительного наступления частей удаленность аэродрома от линии фронта все увеличивалась. Разведка на столь большое расстояние была непосильна для «ньюпоров». Имелось два самолета-разведчика: дряхлый «Фарман»-30 и «Эльфауге». Но их совершенно не хватало для обслуживания всего фронта. Таким образом, переход на наш старый аэродром Аскания-Нова был жизненно необходим: оттуда авиагруппа могла эффективно помочь как 1-й Конной армии, далеко продвинувшейся вперед, так и остальным. С Аскании-Нова, расположенной в центре театра военных действий, самолеты смогли бы активно работать в Перекопском и Чонгарском районах. Но из-за полного отсутствия в группе транспортных средств переброска в Северную Таврию задерживалась. Летчики, махнув на все рукой, улетали все дальше и дальше от базы. Возвращаясь они еле дотягивали до своего аэродрома, садились с совершенно пустыми баками.

Но вот наступление закончилось.

Линия фронта перехватила узкую перемычку, соединяющую Крым с материком. Настало предгрозовое затишье. Красные части готовились к последнему штурму. На Турецком валу, Литовском полуострове, Юшуньских позициях, вдоль южного берега Сиваша, у Таганаша, на Чонгарском перешейке и Арабатской стрелке белогвардейцы [167] лихорадочно заканчивали приготовления к длительной обороне.

Прежде чем принять решение о направлении главного удара, Фрунзе должен был знать состояние Перекопской укрепленной полосы.

Холодное ноябрьское утро. Небо прикрыто темными облаками. В морозном воздухе отчетливо раздается сухой треск моторов. С Писаревских хуторов один за другим улетают «ньюпоры» на разведку Перекопа, Армянска, Юшуни.

Группа людей подходит к «эльфауге». Впереди идет, чуть прихрамывая, Киш. Рядом с ним летнаб Добров. Комиссар Кожевников в обеих руках тащит огромные кипы листовок. Скаубит напутствует Киша:

— Если самолет повредят — сейчас же на свою территорию. Садитесь хоть в поле: вся Таврия наша. Только не у них — растерзают...

— Я думайт другой, — отвечает на ходу Киш, — товарищ Фрунсе ожидайт нас. Надо выполняйт боевой задатша. На все другой можно плевайт с потолка...

Подходят к машине. Механик докладывает командиру группы о готовности. Добров еще раз проверяет установку аэрофотоаппарата. Кожевников закладывает в кабину листовки.

Все готово. Из-под очков блестят темные глаза Киша. Добров еле уселся: всюду груз комиссара.

В авиации не любят трогательных прощаний. И хотя «эльфауге» улетает на опаснейшее задание, летчик просто взмахивает рукой. Кивком головы ему отвечает Скаубит. Дружески улыбнулся комиссар. Старый «Бенц» ревет глухо, с покашливаниями, как простуженный. Биплан порулил на старт. И вот, оторвавшись, пошел с набором высоты.

Внизу Днепр, слева видна узкая полоска переправы, по которой все идут и идут обозы. Это тоже туда — к Перекопу. Проплывает опустевший каховский плацдарм. Он сыграл свою роль, и тысячи людей, сидевших в его окопах, тоже ушли к перешейку. Самолет идет под самыми облаками. Подбалтывает. На высотомере — 800 метров. Тучи, казавшиеся с земли почти черными, здесь окрашены в серо-белые тона; клубятся над самой машиной. [168]

Мотор урчит ровно. Летнаб взглядывает то на землю, то на карту. В передней кабине перед ним торчит в черном шлеме голова летчика.

— Киш! — кричит в переговорную трубку Добров, — подходим. Видишь?

— Да.

— Подверни чуть вправо. А потом пойдем вдоль полосы...

— Хорош.

Со стороны Каркинитского залива они встают на боевой курс. Видимость отвратительная. Море и перешеек дымятся пепельно-серым туманом. Земля просматривается плохо. Перекопская твердыня! Несмотря на туман, видно, как много успели понастроить белые. По планам французских инженеров руками военнопленных и таврийских крестьян изрыта вся земля. Вот они, батареи морских и крепостных дальнобойных орудий, привезенные из Севастополя. Бесконечные зигзаги окопов полного профиля, паутина бесчисленных рядов колючей проволоки, бетонированные блиндажи. И среди них копошатся, как муравьи, тысячи серых фигурок. Все еще что-то устраивают!

— Киш, так держать! — кричит летнаб. — Начинаю фотографировать!

— Хорош. Не моргайт: заметшай все...

И как бы в ответ на это Турецкий вал и расположенные около него позиции заискрились множеством оранжевых точек. По самолету открывают огонь белогвардейские орудия. Стреляют ожесточенно. Им ненавистна эта непрошеная птичка, внимательно рассматривающая укрепления.

Вокруг рвутся снаряды. Красный блеск вспышки. Черный комок разрыва, мгновенно разлетающийся в стороны острыми смертоносными лучами. Все это видит Киш и, стиснув зубы, строго выдерживает «эльфауге» на курсе. Ему, летчику мировой войны, никогда не встречалась столь сильная огневая завеса. Изредка, когда снаряд взрывается совсем рядом и самолет встряхивает ударной волной, он повторяет летнабу одно и то же:

— Не моргайт, друг...

Доброву некогда смотреть на разрывы. Его глаза прикованы к главной полосе вражеских укреплений, которая [169] медленно выплывает из-под крыла. Он методически отсчитывает про себя секунды и нажимает резиновую грушу, соединенную шлангом с затвором фотоаппарата. Съемка врангелевских укреплений продолжается.

«Лишь бы проклятый туман не помешал!» — думает летнаб.

В это время в штаб авиагруппы по телефону сообщают:

— Командующий фронтом, находящийся сейчас на передовой, видит отважную работу самолета-фотографа. Просит результаты подготовить быстрее и доставить лично ему.

...Съемка закончена: израсходована вся пленка.

— Ну как, Петя Николаевитш, пойдем посмотрель маленко еще? — спрашивает Киш.

— Да, пройдем вглубь до Армянска, а там домой. Как машина, Киш?

— Разве не видаль крылышки?.. Но это есть маленький чепюха. «Бенц» работайт хорош. Пропеллер бежит, как молодой. Горьючка есть.

Только теперь Добров видит в плоскостях рваные дыры от осколков снарядов.

Самолет в правом развороте. Под ним Гнилое море — Сиваш. Безжизненны топкие берега, илистая темная вода.

— Не дайт бог, попадайт в эта водьитшка! — серьезно шутит Киш.

Добров наносит на карту пулеметные гнезда на сивашском побережье. Экипаж долетает до Армянска. Видит белогвардейский привязной аэростат, столь важный для наблюдения на равнинной крымской земле. Они атакуют его. Добров из своего турельного, а Киш из переднего пулеметов бьют до тех пор, пока аэростат не падает на землю.

Берут курс домой. «Эльфауге» плавно опускается на аэродром. Киш и Добров докладывают о фотографировании Перекопа, сбросе листовок, обстреле «колбасы». Теперь экипаж разделяется. Летчик торопит мотористов поскорее заклеить пробоины в плоскостях и фюзеляже. Их насчитывают двенадцать штук. Киш стремится вылететь еще, на этот раз с летнабом Георгием Халилецким. Им предстоит полет на бомбометание. Добров же спешит в фотолабораторию. Ему надо быстро проявить пленку, [170] отпечатать снимки, смонтировать фотопланшет и написать разведдонесение.

Боевые полеты в разгаре. Возвращаются с задания Вишняков, Дедюлин, Молодцов. В воздух, урча моторами, вновь улетают машины Киша, Рыкова, Захарова. Турецкий вал, Литовский полуостров, Юшуньские укрепления, Армянск, южный берег Сиваша держатся под постоянным наблюдением, бомбардируются, обстреливаются из пулеметов.

Вот, например, что сообщает после повторного вылета Рыков:

«По дороге от Перекопа на Армянский Базар движение. В укреплениях вала и перед ним против крепости замечены группы пехоты численностью около 900 человек, по коим сброшены бомбы. В Армянском Базаре движение обозов и кавалерии. На южной стороне селения... аэростат обстрелян с самолета».

Киш и Халилецкий докладывают:

«Высота 800 метров. Сильная дымка. Задание выполнено. Сброшено на Турецкий вал 5 пудовых бомб. Попадания очень удачные».

Таких донесений много. Аппарат «Морзе» весь день отстукивает все новые и новые сведения о противнике. Гудят телеграфные провода, протянутые в штаб 6-й армии и дальше, туда, где находится командующий Южным фронтом.

Ночь. Летчики спят. Но «морзе» в тесной каморке связистов стучит. Окно в штабе светится. Воет ветер в степи, свистит в проводах, переброшенных от столба к столбу. Все новые и новые сведения о враге, добытые воздушными разведчиками, бесперебойно поступают к командующему фронтом.

Фрунзе и несколько работников штаба, находившиеся с ним близ передовой, расположились в небольшой хате. Люди были подтянуты, деловиты, спокойны. Летнабу Доброву сказали, что товарищ Фрунзе хочет поговорить с ним сам. Командующего в момент приезда Доброва не было. Он с несколькими крестьянами ушел на берег Сиваша. Чтобы не терять времени, летнабу предложили заняться составлением подробной легенды привезенного им фотопланшета.

Добров сел у стола, поставленного перед небольшим оконцем. Расстелил карту, вытащил аккуратно подклеенную [171] ленту фотоснимков, достал разведдонесение и углубился в работу. Как большинство представителей штурманского племени, он отличался пунктуальностью. Работа по дешифрированию снимков увлекала его. За каждым изображением Добров видел Перекопский перешеек, замаскированные батареи врангелевцев, вспоминал отдельные детали системы вражеских укреплений. Несколько раз штабные подходили к нему и с настороженной внимательностью рассматривали смонтированные в одну общую картину фотографии. Поэтому, когда подошел коренастый военный в гимнастерке, туго перетянутой широким ремнем, Добров не удивился.

— Здравствуйте, товарищ летчик! — сказал подошедший. — Это вы летали над Турецким валом?

— Здравствуйте, товарищ командующий! Над перешейком сейчас каждый день летают.

— Это верно. Но я имею в виду первое ноября, самолет-разведчик, время около десяти часов утра...

— Тогда мы, красвоенлет Киш и я.

— Ну, поздравляю, товарищ Добров, смелый полет, — собеседник дружелюбно улыбнулся и сел на табуретку. — Мы с земли наблюдали, как самолет взяли в сетку врангелевские орудия. Страшно за вас было. А вам?

Вся крепко сколоченная фигура Фрунзе, открытое лицо с густыми русыми усами и глубоким взглядом серых глаз дышали скрытой силой и обаянием.

— Видите ли, во время работы об этом думать некогда. Больше боялся, что из-за тумана съемка не получится. Может, один экипаж погибнет — тысячи бойцов спасет. Тех, которым надо штурмовать...

На лице Фрунзе промелькнуло выражение неловкости. Он спросил с особой многозначительностью:

— Выходит, раз нужно, то и жизни не жалко?

— Нет, жить очень хочется. Но когда в полет идешь, не об этом думаешь.

Командующий задумчиво помолчал и попросил:

— Расскажите, что видели, товарищ Добров.

Летнаб обстоятельно рассказал о системе Перекопских сооружений, подкрепляя слова объяснением по фотопланшету. Хотя часть снимков была мутной из-за тумана, прикрывшего землю, но они говорили лучше, чем [172] любые слова. Контурная линия Турецкого вала со рвом перед ним, резко очерченные нити окопов, батареи на огневой позиции выделялись отчетливо. М. В. Фрунзе особенно внимательно расспрашивал об укреплениях Литовского полуострова и сивашского берега. Потом спросил:

— Значит, вы уверены, что Перекоп — Сиваш — Чонгар составляют общую непрерывную сеть позиций?

— Да, это так.

— Ну, а где укрепления наиболее слабы?

— На побережье Сиваша, — ответил Добров. — Да и правильно: через него не переберешься. Даже с самолета видна бурая вязкая топь по берегам. Гнилое море!

— И весь берег такой? — спросил Фрунзе. На его высоком лбу обозначилась глубокая морщина.

В памяти Доброва всплыла болотистая береговая полоса и вдруг резко обозначился сапожок Литовского полуострова. Летнаб вспомнил, что еще в воздухе думал о нем, как о единственно возможном месте для посадки самолета. И он рассказал об этом командующему. Тот довольно улыбнулся:

— Хорошая у вас память, товарищ Добров, правильно вы говорите. То же самое утверждают здешние крестьяне, с детства знающие эти места.

Фрунзе встал. Серые чистые глаза смотрели на Петра Доброва внимательно и тепло:

— Спасибо, товарищ. Смелый вы полет совершили. И с большой пользой для дела.

Командующий ушел. А Добрев все еще думал о нем: «Какой талантливый и энергичный человек».

В этот момент к столу подошел штабной работник и попросил:

— Вы уж быстрее доделывайте донесение. Товарищу Фрунзе оно очень необходимо...

* * *

Еще в октябре, когда 1-я Конная армия громила отступавшие белые дивизии, «правитель юга России» произвел инспекцию подготовленных для обороны позиций. Вот что писал об этом сам Врангель:

«Я осмотрел укрепления Перекопа и нашел, что для защиты Крыма сделано все, что только в силах человеческих». [173]

Белогвардейские, а за ними и иностранные газеты, захлебываясь от восторга, кричали:

«...Это почти второй Верден. Непроходимая сеть проволочных заграждений... Глубокие окопы. Бетонированные блиндажи... Тяжелая артиллерия. Подъездные пути. Неприступный вал... Стена смерти... Гибралтар на суше».

В самом деле, узкое Перекопское дефиле, ограниченное на западе Каркинитским заливом, а на востоке гнилым Сивашским морем, самой природой было подготовлено для неприступной обороны. В залив вошли корабли Антанты, готовые мощным огнем судовой артиллерии прикрыть своего ставленника. Турецкий вал, пересекавший равнинный перешеек поперек, имел двадцатиметровую высоту. Ров перед валом, наполненный водой и набитый фугасами, по глубине доходил до пятнадцати метров. Линии окопов, огневые рубежи, проволочные заграждения вместе с валом представляли собой глубоко эшелонированную оборонительную полосу. В глубине перешейка, перед самым входом в Крым, находились Юшуньские укрепления, включавшие в себя шесть линий окопов, систему блиндажей и огневых точек. Со стороны Сиваша оборонительный район белых защищался позициями Литовского полуострова. Все многочисленные фортификационные сооружения имели 140 орудий, 487 пулеметов, много минометов, неограниченный запас снарядов и патронов. В бетонированных убежищах и окопах находилось около 12 тысяч белогвардейцев, в большинстве офицеров, из тех же корниловской, марковской, дроздовской дивизий и других отборных частей. Лютая ненависть этих людей к наступающим красным бойцам не имела границ.

Сивашский берег, Чонгарский полуостров и Арабатская стрелка также оборонялись врангелевскими частями. Со стороны Азовского моря вход в Крым прикрывался белогвардейской флотилией.

* * *

...С моря дул пронизывающий ветер. Находясь под открытым небом, красноармейцы думали об одном: «Прикончить «черного барона» до зимы!»

Фрунзе объехал всю линию фронта. Своими глазами смотрел и на Турецкий вал, и на прикрученные проволокой [174] подошвы красноармейских ботинок. Сидел в окопах и разговаривал с бойцами. Беседовал с жителями присивашских деревень и советовался по телеграфу с Владимиром Ильичем Лениным.

И принимается смелое решение: форсировать Гнилое море, зайти в тыл укреплений противника.

Это единственный реальный путь в Крым...

Тревожно пробегали дни подготовки к штурму.

— Что творится по ту сторону линии фронта?

На этот вопрос товарища Фрунзе могла ответить только авиация. И, как на зло, небо стало непогожим, земля курилась туманом. По обычным нормам летать было нельзя. Но летчики-коммунисты сделали невозможное возможным: они продолжали разведывательные полеты, подробно докладывая о всех передвижениях и оборонительных мероприятиях врага. Больше всех в дни перед штурмом летал Василий Федорович Вишняков, тот, который босиком пришел на аэродром в начале гражданской войны. Я уже писал о его изумительной технике пилотирования. Когда командующему фронтом понадобились сведения о противнике, а серая, непроглядная мгла заполнила воздух, Вишняков на деле показал, что значит настоящее летное мастерство, помноженное на мужество.

Вот что сообщал он 3 ноября, когда из-за отсутствия видимости никто, кроме него, не смог долететь до Турецкого вала:

«Продолжительность полета 2 часа 10 м. С обеих сторон вала замечены большие скопления людей... производят работы. По самому валу ездят повозки, общее число до 400 и до 2000 людей... западнее дороги Перекоп — Армянский Базар стоят кавалерийские лошади до 600–700.

...Перекопский залив и Сиваш сплошь покрыты льдом. Ввиду сильного мороза и мглы трудно было производить разведку...»

Вишняков принадлежал к тому типу летчиков, которые как-то мало заметны на земле, не выделяются на парадах и всякого рода торжествах, скромны в личной жизни. Но почему-то именно они оказываются исполнителями самых трудных летных заданий, как-то незаметно находятся в том месте, где наиболее нужны. Это они благополучно [175] садятся при отказе двигателя, восстанавливают потерянную группой ориентировку, бросаются в бой, чтобы спасти жизнь товарища, отважно глядят в глаза смерти, а потом стесняются об этом говорить.

И хочется сказать в светлую память тех, кого уж нет в живых, и тем, кто сейчас летает на сверхзвуковых и сверхвысотных самолетах: слава вам, скромные и храбрые, слава вам, истинные труженики авиации, смелые рыцари неба!

4 ноября погода испортилась совершенно. Тяжелые сизо-черные облака мрачно придавили землю, сея ледяную крупу. Громоздкие тучи, сменяя друг друга, быстро перемещались вдоль Гнилого моря на восток. Ветер достиг такой силы, что стало трудно передвигаться. Его напор взломал молодой лед на Сиваше. Взыграли темные волны и нехотя покатились в сторону Азовского моря. На глазах все больше стали оголяться сивашские берега, уровень воды быстро падал.

Настало 7 ноября 1920 года. Третья годовщина Октябрьской революции. Ветер стих. Там, где еще недавно гуляли волны, покрытое тусклой ледяной коркой лежало бугристое дно Сиваша.

Быстро прошли короткие митинги, посвященные трехлетию рождения своей, пролетарской власти. Говорили просто, потрясая винтовками:

— Даешь Крым!!

И вот началось. Забегали там, где Литовский полуостров, белые лучи прожекторов. Донеслись сначала отдельные орудийные выстрелы. Потом началась канонада...

К утру 8 ноября Литовский полуостров взят. 15-я и 52-я дивизии и другие части, закрепившиеся на южном берегу Сиваша, продолжают наступление. В лобовую атаку против Турецкого вала идет 51-я дивизия. Ее крошат губительным артиллерийским огнем с моря и суши. Но она не отступает.

Белогвардейцы обезумели. Они понимают, что ведут последний бой. Для них потеряно все: родина, честь, будущее. И они в дикой злобе дерутся до конца, с отчаяньем... [176]

В тот день по приказу Фрунзе Правобережная авиагруппа, получив транспортные средства, перебазируется на свой старый аэродром — Аскания-Нова, расположенный в 40 километрах от Перекопа. Летчики рвутся в воздух, желая помочь бойцам, штурмующим укрепления врага. Нет одного: погоды. Сплошная облачность, стелющаяся почти по земле, сливается с низким густым туманом. То, что так помогло частям, тайно переходившим Гнилое море, мешает авиации. Используя малейшее поднятие нижней кромки облаков, летчики в труднейших условиях все же умудряются летать.

Фрунзе стягивает всю авиацию к району боев. 9 ноября Борис Рыков получает приказание начальника воздушных сил Южфронта В. Ю. Юнгмейстера, находящегося в Аскании-Нова. С секретным пакетом Рыков должен лететь в авиагруппу 1-й Конной армии, в Николаев.

Над Асканией-Нова клубятся, свисая вниз лохматыми космами, сумрачные тучи. Их высота не более 80 метров. Какова погода по маршруту, никто не знает...

— Это нужно для Перекопа, — говорит Юнгмейстер, прощаясь с Рыковым у самолета.

После взлета «ньюпор» треплет, как щепку. Он исчезает в облаках.

Рыков пилотирует самолет над самой землей. Тучи придавили его книзу, зловеще дымятся над верхней плоскостью. А однообразная таврическая равнина, проносящаяся под «ньюпором», все чаще прикрывается длинными языками тумана.

«Только бы землю не закрыло совсем!» — думает летчик.

У него нет никаких приборов, кроме привязанного к левой ноге, выше колена, альтиметра (высотомера) и компаса. Если туман закроет всю степь, сольется с облаками, то и летчику и самолету будет плохо... Горизонтальная видимость не превышает 300 метров. О какой-либо серьезной ориентировке не приходится говорить. Борис просто летит вперед с одним, раз взятым курсом, зная, что идет в сторону Николаева.

Туман внизу становится все гуще. Машина чуть не цепляет соломенные крыши хат. «Ньюпор» идет в сплошном молоке облаков. [177]

«Лишь бы не разбить самолет!» — пронзает мысль.

И Борис чуть-чуть, по миллиметрам, начинает отдавать ручку от себя, не видя земли.

Впереди разрыв и виден клочок степи. Летчик убирает газ полностью. Приземляясь, «ньюпор» грубо стукается, подпрыгивает, вновь ударяется о твердую землю и... останавливается. Тихо.

* * *

Рыков выпрыгивает из кабины и бегло осматривает нижнюю плоскость, костыль, винт — все в порядке! Значит, при улучшении погоды можно взлететь. Приказ будет выполнен.

Оказывается, он сел недалеко от деревни Рубановка, здорово отклонился от курса. На другой день, как только чуть улучшилась видимость и разошелся туман, Рыков взлетает снова. Так же борется с низкой облачностью и сильной болтанкой. Уже недалеко от Николаева обнаруживает утечку бензина из бака: видно, удар во время приземления у Рубановки дал себя знать.

Горючего нет. Борис Рыков совершает вторую вынужденную посадку. Отсюда уже на мотоцикле пакет доставляется по назначению.

10 ноября в районе Юшуни и озер, расположенных к [178] северу от нее, завязались ожесточенные бои. Здесь отчаянно дрались остатки врангелевской армии.

Погода была явно нелетная. Сплошная облачность приподнялась лишь местами. Но командованию понадобились сведения о расположении белогвардейских бронепоездов, артиллерии и наличии резервов противника.

И вот над передовой на малой высоте появляется краснозвездный «ньюпор».

«У-у-у!» — поет мотор над двумя армиями, схватившимися в последней схватке. И это металлическое пение, звучно раздающееся над полем боя, слышно всем.

Самолет красного военного летчика Дедюлина, углубившись в расположение белых войск, идет по заданному маршруту. На коленях летчика карта, на которую он наносит все новые условные значки:

Карт-Казак — три батареи тяжелых орудий. Юшунь — линии окопов, пулеметные гнезда, артиллерия, бронепоезд в движении на север. Подхода резервов не обнаружено. Севернее Тархан пять километров — оборонительная позиция. Хутор Чокракский — дорогу перерезал огневой рубеж, две батареи. Озеро Круглое — движение на север колонны конницы до трех тысяч сабель, пехоты до тысячи штыков, шесть артбатарей.

Самолет круто планирует. Плотной массе кавалерии некуда деться. Свинцовый дождь обрушивается на головы всадников. Дедюлин заходит в атаку еще и еще. «Ньюпор» проносится на бреющем полете над всей колонной. Летчик видит взметнувшихся на дыбы коней. А пулемет строчит и строчит...

Самолет возвращается на аэродром. Аскания-Нова опять затягивается туманом, и Дедюлин еле успевает приземлиться: густые пепельно-белые волны закрывают летное поле.

Ввиду прекращения связи с полевым штабом 6-й армии, передвинувшимся вслед за наступающими войсками, весьма ценное разведдонесение Дедюлина отправляется на автомобиле.

11 ноября утром дивизия Блюхера с боем взламывает Юшуньскую укрепленную линию. В прорыв, в чистое поле Крыма устремляется под руководством Ворошилова и Буденного славная 1-я Конная армия. [179]

12 ноября утром покончено с оборонительными позициями врангелевцев в восточном Крыму. Полки 30-й дивизии начали марш в глубь полуострова, на Джанкой.

На рассвете в Асканию-Нова примчался автомобиль. Комиссар полевого штаба 6-й армии привез приказ. Командующий требовал немедленно, не считаясь с погодой, поднять в воздух два самолета. Летчики должны выяснить пути отступления белой армии.

Несмотря на низкую, опасную для полета облачность, вылетает на «эльфауге» командир 49-го авиаотряда Поляков с летнабом Короленко. Разведать колонны врага, бегущего от Чонгара, летит на «фармане» летчик Киричко с летнабом Добровым. Оба полета, давшие первые сведения об оторвавшемся от наших войск противнике, были благополучно выполнены. Комиссар, бережно положив разведдонесения в полевую сумку, повез их командарму.

Для дальнейшей работы авиагруппе приказали перелететь на Перекопский перешеек. Туда выехал комиссар Кожевников. Он повез с собой несколько мотористов и горючее. Уже на следующий день комиссар сообщил, что он готов к приему самолетов на аэродроме южнее Армянского Базара. При первом небольшом прояснении погоды все самолеты поднялись с Аскании-Нова и взяли курс на юг...

В эти дни на станции Копани был вручен орден Красного Знамени поправившемуся после пыток Якову Яковлевичу Гуляеву. Парадом личного состава командовал командир 6-го авиаотряда Николай Николаевич Васильченко. Это событие несколько утешило его, тосковавшего, пока ремонт «Ньюпора»-24 бис не был еще закончен.

С момента прибытия в Сокологорное до последних боевых полетов в Крыму было сделано немало. С мая по ноябрь группа действовала с нескольких аэродромов. Помимо 2-го истребительного авиационного дивизиона, в ее работе приняли участие 48, 16 и 49-й отряды. Краткий итог боевых действий авиагруппы на Крымском фронте таков: выполнено 732 боевых вылета, налетано 1133 часа, сброшено около 600 бомб и 44 пуда агитлитературы, израсходовано около 100 тысяч патронов. В боях с «черным бароном» активно участвовали 30 летчиков и [180] 6 летнабов. За особо выдающиеся подвиги Н. Н. Васильченко и Я. Я. Гуляев были дважды награждены орденами Красного Знамени. Кроме них, этим же орденом отмечены летчики Захаров, Маляренко, Иньшаков, Дудолев и Киш.

Красные летчики своей самоотверженной работой внесли немалый вклад в дело разгрома последнего оплота белогвардейщины.

Литературная запись М. Я. Котлярского [181]