«Ташакор, солдат!»

Около двух суток в пути — и мы на нашей земле. Мы — это танковый полк, который по решению Советского правительства в 1986 году первым вывели из Афганистана. Настроение у нас отличное. Конечно, радуемся возвращению на Родину, предстоящей встрече с близкими и друзьями. Радуемся и в то же время гордимся. На такой лад нас настраивает сознание того, что мы выполнили свой интернациональный долг, были верными друзьями афганцев, оправдали надежды народа, оказавшегося в беде.

Впервые это чувство гордости мы испытали там, в Афганистане, когда на наши проводы собралось очень много народу. Люди пришли не только из города, возле которого наш полк стоял, но и из кишлаков, Много было цветов. И в тот октябрьский день афганские друзья сказали много добрых, теплых слов в наш адрес, было немало спето песен и прочитано стихов. Были вручены многим солдатам и командирам афганские и советские награды. В тот день и я получил первую в своей жизни награду — медаль «За боевые заслуги». Потом был праздничный стол с виноградом и арбузами. Опять пели песни, и афганцы кричали нам: «Ташакор, солдат!» Это означало: «Спасибо, солдат!»

И вот не успели мы, как говорили мои товарищи, «отойти» от торжеств на афганской земле, как нас с не меньшей теплотой встречали на советской границе. Опять цветы, опять сердечные слова в наш адрес. Нас обнимали и целовали. Многие люди называли нас героями. Откровенно говоря, нам от этого становилось немного неловко. Герои — это, наверное, все же громко сказано. Мы-то считали, что всего-навсего честно, исправно исполнили свой гражданский и воинский долг, то есть делали то, что сделал бы, наверное, каждый советский человек, окажись он на месте любого из нас. [123]

Так думалось тогда в октябрьский, по-южному теплый, день. Так думается и теперь. И невольно вспоминается то далекое, неспокойное время, которое мне пришлось провести на земле революционного Афганистана.

Когда меня только призвали в армию, мои одногодки подшучивали:

— Проверим, Миша, каков ты мастак кислых щей.

Это они намекали на мою гражданскую профессию. Закончив 41-е Ленинградское городское профессионально-техническое училище, я до призыва в армию успел несколько месяцев поработать на судне коком. Конечно, мои товарищи были уверены, что и в армии мне уготовлено поварское дело.

Но оказалось, что мне предстояло заниматься совсем иными «блюдами». После недолгой подготовки я оказался на должности начальника радиолокационного приборного комплекса зенитной самоходной установки. Наша батарея охраняла в Афганистане небольшой аэродром, который принимал вертолеты и самолеты с грузами для советских подразделений. А танковый полк, в состав которого входила наша батарея, охранял мосты, дорожные развилки и другие объекты, на которые частенько посягали душманы. Правда, и мы, зенитчики, иногда были вынуждены принимать участие в делах наземных. Но об этом потом.

А пока я в роли начальника РПК, Мой командир — « сержант Ризван Киляев. Как мне показалось, он чересчур серьезен для своих двадцати лет. Мы к нему присматриваемся, прислушиваемся к его советам. Он в наших глазах человек бывалый: служба его уже подходила к концу, наша — только начиналась. С первых же Дней Киляев стал почему-то очень придирчиво относиться ко мне, иногда мы подолгу беседовали, и тогда сержант посвящал меня в свои командирские обязанности. Однажды он все же объяснил, почему столь внимателен к моей персоне:

— Вот уйду, тогда, может, тебе придется экипажем командовать.

И буквально на другой день после этого разговора я узнал, что все уже решено — мне быть командиром ЗСУ — зенитной самоходной установки. К нам заглянул командир батареи капитан Юрий Муратович Цомартов и сказал:

— Товарищ Оченков, после Киляева командиром будете вы. Присматривайтесь к Киляеву. У него есть чему [124] поучиться, есть тот опыт, которого вы не найдете ни в одной книжке. Постарайтесь перенять у него этот опыт и осмыслить.

К словам комбата мы всегда относились с большим вниманием. И не только потому, что Юрий Муратович был по-отечески внимателен к нам и заботлив. Нас удивляло, как это он мог отлично освоить всю боевую технику и оружие, которые находились в батарее. Ведь для нас немалая проблема изучить только свою специальность, только ту технику, которая была в нашем непосредственном распоряжении, а капитан Цомартов и свое непосредственное дело хорошо знал, и обязанности каждого из нас. Помню, пришедший мне на смену и ставший начальником РПК аварец Насруллах Теймурханов вполне серьезно говорил:

— Наш комбат — пять голова. И каждый голова умный-умный...

Вскоре капитан Цомартов поздравил меня с назначением на должность командира зенитной самоходной установки с присвоением сержантского звания. А Ризван Киляев распрощался с нами и уехал домой.

В моем подчинении оказались три человека. Как я уже говорил, начальником радиолокационного приборного комплекса стал Насруллах Теймурханов. Он по-русски говорил плоховато. Это, конечно, создавало для него определенные трудности в освоении техники. Однако Теймурханов отличался завидной настойчивостью и вскоре стал неплохим специалистом.

Чуть позже прибыл в подразделение Сергей Семянников. Он был родом из города Ельца, немного моложе нас. Но тоже оказался человеком старательным и технику, свои обязанности освоил быстро и хорошо.

Знал неплохо свое дело и весьма расторопный механик-водитель нашей машины Виктор Готьянский. Он был уроженцем Днепропетровска.

Поначалу я недооценил своих товарищей, думал о них как о людях не очень серьезных, не приученных к трудностям. Но уже вскоре убедился в своем заблуждении, в своей предвзятости в оценке молодых людей моего поколения. Та нелегкая миссия, которая выпала на долга сослуживцев, понимание ими своего интернационального долга, — что они не просто вооруженные люди, прибывшие в Афганистан, а представители великого народа, пришедшего на помощь соседу в беде, — влияли на поведение и поступки моих одногодков. В [125] каждом из них стали проявляться также черты характера, которые до сих пор трудно было разглядеть.

Во-первых, меня приятно поразила та серьезность, с которой каждый из моих подчиненных относился к своему делу. Во-вторых, я почувствовал в каждом моем товарище страстную любовь к Родине, неуемную тоску по ней. Потом не раз убеждался и в том, что мои сверстники не обделены и такими качествами, как воля, выносливость, находчивость, решительность и смелость.

Мы располагались в долине, прикрывали аэродром. Наша позиция — у арыка с мутноватой водой. Он отделяет нас от виноградника, простирающегося метров на восемьсот. Это так называемая зеленая зона. За ней беспорядочные россыпи камней, а дальше — угрюмые горы. Днем, когда их освещает высокое солнце, они кажутся пепельными, а в поздний вечер — мрачными. В это время со стороны гор начинает тянуть прохладой, потом на небе проступают звезды, и стремительно наступает ночь.

Горы — это пристанище душманов. В них они ориентируются превосходно, знают все тропы, пещеры, где отсиживаются. Нередко они спускаются в долину и не только терроризируют население кишлаков, но и воровато подкрадываются к аэродрому, внезапно обстреливают его и наши позиции из автоматического оружия, а затем быстро скрываются в горах.

Таких нападений мы пережили уже несколько. И все же эти эпизоды в нашем понятии не очень значительны, они даже не запомнились. А вот один случай сохранился в памяти хорошо. Наверное, потому, что налет душманов был, пожалуй, самый опасный из всех, и оружие они применили против нас иное, чем применяли до сих пор.

Тогда стоял ноябрь. Предыдущие дни и ночи прошли спокойно. Казалось, ничего не произойдет и в наступившую ночь. Нести службу был не наш черед, и экипаж лег отдыхать.

Ночью нас разбудил необычный трескучий грохот. Когда бежали к своей установке, у арыка и в стороне от него полыхнуло несколько раз яркое пламя и вновь сильно загрохотало. Потом-то, чуть позже, стало известно, что душманы обстреляли нас небольшими ракетами класса «земля — земля».

Положение сложилось не из простых. Каждый из нас понимал, что ракета это не пуля и от нее не укроешься за броней ЗСУ. Она вполне может накрыть установку [126] и нас всех вместе с ней. В этой ситуации отсидеться бы где-нибудь в надежном земляном или бетонированном укрытии. Но никто из моих товарищей даже не заикнулся об этом. В ту тревожную ночь я еще раз убедился в том, что и Сергей Семянников, и Виктор Готьянский, и Насруллах Теймурханов не только научились отлично владеть своей боевой техникой, но и умели собраться в трудную минуту, проявить те качества, которые присущи бывалым солдатам.

Прошли считанные секунды, и наша ЗСУ была готова к боевым действиям. Она очень нам нравилась: быстроходная, маневренная, бронированная, ее четыре ствола крупнокалиберного пулемета извергали в минуту массу пуль. Да, она очень нравилась нам и очень не нравилась душманам. Они так и окрестили ее: «шайтан арба». Значит — дьявол-телега. Ее появление вызывало у бандитов животный страх, и они быстро удирали.

Так было и в ту памятную ночь. Душманы припасли значительное число таких ракет и, видимо, долго и тщательно готовились к ночному налету на аэродром. Но быстрые и решительные действия батареи капитана Цомартова спутали все намерения бандитов. Утром мы узнали, что ни одна ракета душманов не попала в цель.

Наша «шайтан арба» не только прикрывала и защищала аэродром. Бывали дни, когда моему или другому экипажу приходилось сниматься со своей позиции и помогать бойцам народной милиции, участвовать вместе с ними в боях против бандитов.

Так, помнится, было в июле 1986 года. Тогда разведка установила, что в одной из долин сосредоточились несколько групп душманов. Их главари планировали совершить крупномасштабный налет на дорогу, на некоторые хозяйственные и военные объекты, в том числе на аэродром. Наше командование решило помочь народной милиции. Важно было упредить врага, нанести удар по нему раньше, чем он приступит к осуществлению своего замысла.

В боевую группу, которой предстояло действовать против душманов, наметили включить и одну зенитную самоходную установку, учитывая мощность ее вооружения. Но чтобы ограничить количество задействованных в деле людей, а использовать главным образом технику, решили, что на машине будут находиться только командир экипажа и механик-водитель.

Накануне капитан Цомартов построил батарею на позиции. [127] Рассказал о предстоящем деле, сообщил о том, что от батареи вместе с афганской милицией поедет лишь одна ЗСУ, и сказал:

— Товарищи, задание очень опасное. Я решил послать на него только добровольцев. — Капитан сделал паузу, потом скомандовал: — Добровольцы, шаг вперед!

Цомартову пришлось поспешно отступить от строя, потому что шаг вперед сделали все солдаты, сержанты и офицеры батареи.

— Та-а-ак, — протянул комбат. — В такой ситуации решать мне. — Посмотрел внимательно на нас. — Ладно. Вижу, все вы у меня хлопцы — хоть куда! Товарищ Оченков, вместе со своим механиком-водителем готовьте машину к выезду.

И посыпались вопросы:

— Почему Оченков?

— Мы хуже, что ли?

— Не доверяете нам?

— Разговорчики! — нахмурился капитан. — Мы не на собрании...

Не знаю, ожидал ли комбат такого единодушия от своих подчиненных, удивил ли его этот порыв людей, но я слышал, как он говорил секретарю нашей комсомольской организации (по должности зампотеху батареи) старшему лейтенанту Юрию Васильевичу Сушичу:

— Удивительно! Им бы радоваться, что их оберегают, а они обижаются...

Действительно, обижались. Обиделись и в моем экипаже Семянников и Теймурханов. Подошел ко мне Теймурханов, волнуясь и путаясь в словах, сказал:

— Командир, зачем такой обида? Зачем не веришь?.. Сам на «шайтан арбу», а нам не веришь...

— Верно говорит Насруллах, товарищ сержант... Как же мы? — волнуется Семянников. — Всегда были вместе, а тут... Поговорите с комбатом. Может, разрешит всему экипажу.

Я передал просьбу моих подчиненных капитану Цомартову, но он решительно отказал:

— Нельзя. Приказано — в экипаже не больше двух человек. Я и так нарушаю: с вами будет еще Мурзичев.

Старший лейтенант Анатолий Сергеевич Мурзичев — это наш взводный командир. Он только что прибыл в батарею. Видимо, Цомартову хотелось побыстрее «обкатать» нашего взводного в боевом деле, поэтому он и включил его в наш экипаж. Естественно, старшим. [128]

Поднялись мы в четыре часа утра: дорога неблизкая, а нам надо пораньше добраться в район, указанный афганцами. Группа у нас небольшая, но есть в ней и саперы, и мотострелки, и танкисты. Вокруг темень. Фары машин включить нельзя. Двигаемся по дороге на небольшой скорости, след в след.

На рассвете на нашем пути стали встречаться селения. Афганские крестьяне, как, наверное, и все земледельцы на нашей планете, встают рано. У первых же кишлаков увидели людей, которые работали на своих скудных земельных участках или собирали траву. На улицах уже бегали дети. Любопытные и более общительные, чем взрослые. Если мы останавливались хотя бы на короткое время, они тут же появлялись возле машин. Нам было очень жаль этих худеньких, одетых кое-как босоногих ребят. После апрельской революции афганское правительство уже немало сделало для своего народа, чтобы облегчить ему жизнь, вырвать его из нищеты и невежества. Но решить все проблемы — дело непростое. А тут еще душманы. Сколько они приносили горя и страданий! Сколько приходилось отвлекать на борьбу с ними сил и средств!

Мы одариваем ребят чем можем. Потрошим свои сухие пайки. И слышим уже ставшее нам знакомым слово:

— Ташакор!

Миновали несколько кишлаков. Давным-давно выкатилось солнце из-за гор. Безветрие. Тишина. Грунтовка под колесами машин пылит. Теперь двигаемся с особой осторожностью, остерегаемся мин. Но дорогу прошли благополучно и оказались в назначенном районе. Небольшая долина. Почти слились друг с другом глинобитными домиками и такими же дувалами два кишлака. Нередко именно за дувалами, как за крепостными стенами, укрывались бандиты.

Мы останавливаемся от кишлаков метрах в трехстах. Перехватываем дорогу, ведущую из селений к шоссе. Выставляются дозоры и посты на нескольких главных тропах. Именно такая задача нашей группы — подойти к кишлакам и закрыть все выходы из них. Под нашим прикрытием в селения войдут бойцы народной милиции. Они и должны разгромить скопище душманов.

Место, где мы маскируем свою ЗСУ, как бы приподнято над долиной. Поэтому нам хорошо видны и дома, и улицы кишлаков, и сады. Некоторое время они кажутся безлюдными. Мы даже подумали, что в кишлаках [129] нет ни населения, ни душманов и тревога была ложной, Но вскоре наблюдатели заметили там отдельных вооруженных людей. Все новости я узнаю почти первым, потому что моя самоходка располагается рядом с начальством и прикрывает пункт управления нашей группой.

Некоторое время мы проводим в томительном, настороженном ожидании. Наконец появляются на бронетранспортерах бойцы народной милиции. Их начальник недолго совещается с командиром нашей группы. Затем царандойцы двигаются к кишлакам. Там сначала вспыхивает редкая перестрелка, затем все сливается в сплошной треск и гул ожесточенного боя. Душманы оказывают яростное сопротивление, Одна из групп бандитов обошла стороной подразделение народной милиции и пытается пробиться через наше кольцо, но натыкается на плотный огонь самоходки и откатывается поспешно назад.

Потом мы видели, как бойцы народной милиции вывезли из кишлака на машине груду захваченного у душманов оружия, а следом за машиной протопали по дороге больше десятка «бородачей» в замусоленной, грязной одежде. Эти люди вчера наводили ужас на округу своей бессмысленной жестокостью, а теперь, понуро опустив головы, шагали по пыльной дороге в окружении царандойцев...

Минули сутки. Мы вернулись в свою часть. А спустя два месяца по решению Советского правительства наш танковый полк покинул землю Афганистана. Выполнив свой интернациональный долг, мы уехали домой. [130]