Товарищи по «дивизионке»
Шли первые месяцы войны. Наша сибирская 133-я стрелковая дивизия занимала оборонительный рубеж на Смоленском направлении. Два батальона и артбатарея дивизии вошли в оперативную группу войск генерала К. К. Рокоссовского. Вместе с другими частями и соединениями они в районе Ельни, Ярцево вели кровопролитные бои. В этом сражении особо отличалась противотанковая батарея старшего лейтенанта Т. Мостового. Артиллеристы подбили пять танков.
Со специальным заданием в дивизию прибыл корреспондент газеты Западного фронта Вадим Кожевников. Появился он в лесу как-то внезапно и шумно:
— Здорово, газетчики, я ваш коллега.
Наша редакция стояла в густом лесу рядом со штабом дивизии. Всем личным составом «дивизионки» мы рыли землянку в «три наката» и для себя, и для автомашин.
Я был литсотрудником дивизионной газеты «Защита Родины» — со звездочками на левом рукаве гимнастерки и кубарями в петлицах.
Получил свое первое фронтовое задание: побывать в батарее Мостового и подготовить полосу об опыте борьбы с вражескими танками.
Кожевников тоже направлялся к нему. Как мне казалось, и он был рад попутчику. Мы стали пробираться туда, где вела огонь прямой наводкой противотанковая батарея старшего лейтенанта Т. Мостового, где сражались стрелковые батальоны И. Шидловского, В. Клочкова, входившие в группу войск Рокоссовского.
Возвратились в дивизию на следующий день поздно ночью. Не хотелось забираться в землянку, хотя там и было безопаснее. Выбрав сосну потолще — тоже защита, бросили у ее ствола шинели: одна под себя, а другой укрылись.
Прежде чем уехать к себе в редакцию, Кожевников зашел попрощаться с дивизионщиками. Он поинтересовался, как будет выглядеть полоса, посвященная подразделениям, в которых только что побывал. Был удивлен прекрасно выполненному трехколонному клише с изображением пушек, танков, самолетов, штурмующих вражеские позиции, тому, что оно было сделано на куске линолеума. Мы представили ему нашего сибирского самодеятельного художника М. Тартушкина.
Самым сложным было в те дни запустить печатную машину — «американку». Электрического мотора не было, как и самого электричества. Вручную крутить колесо «американки» — нелегкое это было дело.
Обстановка на фронтах сорок первого года быстро менялась. В середине октября противник захватил Калинин. Советским командованием срочно укреплялся северный участок обороны Москвы. Наша дивизия вошла в состав вновь созданного Калининского фронта.
Сибиряки не только остановили врага, но на своем участке стали его теснить, выбивая фашистов из пригородных поселков и деревень Калинина.
26 октября на КП дивизии позвонил командующий фронтом генерал-полковник И. С. Конев: «Вчера Верховный Главнокомандующий, — сказал он, — просил передать личному составу дивизии сердечное спасибо за успешное выполнение боевой задачи».
Это был первый крупный удар советских воинов по вражеским войскам на Калининском фронте. Вся ночь у нас, газетчиков, прошла за выпуском специального номера. Мы постарались как можно оперативнее, ярче и доходчивее [176] рассказать о тех, кто наиболее отличился в последних боях.
В эти дни редакция пополнилась новым сотрудником — Борисом Котельниковым, прибывшим из Московского народного ополчения, где он был красноармейцем-пулеметчиком. Не знаю, какой из него получился бы пулеметчик, но журналистом он был сильным. Появился у нас и свой поэт Павел Хизев.
Наконец-то наступило время, когда не мы отходили под натиском врага, а фашисты стали сдавать один за другим населенные пункты. И газета оперативно и подробно писала об успехах советских воинов. Зачастили в дивизию журналисты и писатели из армейской и центральных газет: Григорий Санников, Бела Иллеш, Юрий Левин, Михаил Яровой.
В самый разгар боев за Калинин в дивизии появился поэт Сергей Островой — высокий, худощавый, в массивных роговых очках. Он имел конкретное задание: рассказать в армейской газете о героях батальона Александра Чайковского. Тогда чуть ли не легенды ходили о комбате и его помощнике — лейтенанте Иннокентии Щеглове. Об их храбрости, сметке, умении брать «языка».
Островой зашел в редакцию «дивизионки».
— Братцы, расскажите о них.
Рассказ еще сильнее разжег у него желание увидеться с Чайковским, Щегловым. Для писателя такие люди — клад.
Дорога на передний край простреливалась. Тропинка начиналась от нашей хаты в Рылове и сбегала вниз, через луг, к небольшому деревянному мостику через Тверцу.
В сорок первом немецкие летчики, чувствуя превосходство в воздухе, гонялись даже за одиночными бойцами, пикировали на одиночные машины. Только Островой стал подходить к речушке, как откуда ни возьмись фашистский стервятник. Вначале он сбросил две бомбы на деревню Рылово, а затем спикировал на мостик.
— Ребята, Сергея расстреливают! — крикнул я.
Пламя било из самолета. Вода зарябила, заморщинилась, фонтанчиками поднимались столбики грязи вокруг Сергея. И круг этот сужался.
— Ложись, ложись! — кричал ему печатник Никита Нежумиря.
Фашист развернулся, полоснул еще одной очередью и ушел.
Даже в таком состоянии Островой не терял чувства юмора.
— Хлопцы, вы тут моих очков не находили? Как-то неосторожно оступился. Вот и очки потерял.
Мы дружно принялись искать очки.
— Ничего не вижу, — уже не на шутку встревожился Островой.
С рассветом он вновь пошел на передовую в батальон Чайковского.
— Авось на этот раз немецкий стервятник меня не заметит, — сказал нам Сергей.
В конце ноября сорок первого, когда под Москвой сложилась особо тяжелая обстановка, нашу дивизию срочно перебросили с Калининского фронта на защиту столицы.
Дивизия «своим ходом» торопилась в район Солнечногорска. Мы с двумя редакционными машинами следовали в боевых порядках.
В течение одного ноябрьского дня пришлось трижды разворачивать типографское хозяйство и тут же сворачивать, переезжая с места на место. Кругом стрельба. Все перемешалось. Порой трудно определить, где противник. А тут как назло, не доезжая километров четырех до деревни Ольгино, сломалась автомашина. Редактор Т. Трегубенко поехал в штаб дивизии. Я остался с машиной. Глубокий снег, мороз. У шофера Ивана Тимофеева оказалась банка гороха, кусок хлеба. Развели небольшой костер, разогрели консервы.
К вечеру пришла автомашина, перегрузили типографское имущество и уехали в Подъячево. А через час там, где мы сидели с машиной, уже был немец.
Только стали готовить номер, как новая команда: сниматься, следовать в соседнюю деревню Храброво. Стало ясно — мы в окружении.
Колонна вышла на Рогачевское шоссе. Медленно двигались. Впереди, в Каменке, немцы. Метрах в трехстах от села колонна встала. Батальон Чайковского завязал бой на его окраине. У нас был один выход — прорваться через Каменку.
Ночь. Густо падал снег. Это спасало от вражеской авиации. Уже все санитарные машины были полны. Теперь раненых клали в кузова открытых машин. Их засыпало снегом. Так прошла первая ночь. Ранило начальника штаба дивизии А. Фролова, редактор Трегубенко с осколком мины в ноге влез в машину. Редакционные автомашины стали санитарными. [177]
Наступило тяжелое утро 31 ноября. Вражеское кольцо сжималось. Обстрел становился все плотнее. Ранен комбат Чайковский, ранен его боевой помощник Щеглов. Бойцов становилось все меньше.
Командир дивизии приказал собрать всех нестроевых в батальон Чайковского. Это поручили офицерам редакции. Я ушел в одну сторону автоколонны, Котельников и Хизев — в другую.
Собрал сапожника, повара, ездового, шофера с разбитой автомашины, портного — набралось 27 человек.
— Товарищ полковник, — доложил командиру полка Н. Мультану, — 27 человек готовы к бою.
— Раздайте патроны, гранаты и ведите к Чайковскому.
На окраине Каменки меня встретил комиссар дивизии В. Сорокин. Приказал: передайте командование взводом одному из красноармейцев. Редактор ранен. Обеспечьте выход автомашин из окружения. Запаситесь канистрой бензина. И в случае чего... Типография не должна попасть врагу.
Стало не по себе от этих слов. Пробивались остатки подразделений дивизии из вражеского кольца с большими потерями.
Деревушка Горки. Здесь увидели генерала Швецова, других командиров и услышали:
— Вышли из окружения.
Всем составом редакции, вместе с наборщиком, печатником, шофером снимаем с автомашин, занесенных снегом, раненых и разносим их по хатам, кладем на солому, расстеленную на полу. Ночь. Темень. Ничего не видно: кто из них жив, а кто уже нет. Врачи разберутся. Да, многие раненые не выдержали двухсуточного лежания без движения в открытых машинах. Наутро через одного выносили их к братским могилам.
После всего пережитого очень хотелось обогреться, поесть горячей пищи и поспать. В машине затопили железную «буржуйку», раскрыли пару банок консервов. А потом тут же, в машине, завалились спать, поочередно дежуря у печки, поддерживая в ней огонек. Так прошла ночь на 2 декабря. И снова в путь.
На окраине села Каменки подразделения заняли боевые порядки. В этом же селе разместились политотдел дивизии, штабы артиллерийских дивизионов и наша редакция. В одну из хат занесли наборные кассы. Зажгли несколько коптилок, затопили печь. Озябшими руками готовили материал. Тут же отдавали в набор. Стоило протянуть руку, чтобы положить листок бумаги на кассу. Всю ночь готовили номер газеты. Хата сотрясалась от артиллерийской стрельбы своих батарей и от вражеских мин, снарядов, рвущихся невдалеке.
Утром с Борей Котельниковым отправились в подразделение Власова. Накануне его бойцы выдержали сильную атаку фашистов. Юдин подбил два танка. Много боевых дел скопилось у батальона. Решили обязательно посвятить ему полосу.
К вечеру вышел номер газеты. На первой ее странице мой с Котельниковым на всю полосу материал под шапкой «Уничтожайте танки по-юдински...».
5 декабря. Павел Хизев остался в хате готовить очередной номер, а мы с Котельниковым ушли в артполк, штаб которого размещался здесь же, в Каменке. Мы сидели в доме комиссара артполка в ожидании заседания дивизионной партийной комиссии.
Вдруг донеслись дальние взрывы, потом они приблизились, еще и еще взрыв, уже совсем рядом. Задрожала вся хата, посыпались стекла, штукатурка. Мы выскочили из-за стола и только успели свалиться в подполье, как у самых окон упала фугасная бомба. Весь дом подскочил. Погиб капитан Коротун. 15 минут назад я закончил обрабатывать его статью «Морозной ночью». Почти все дома превратились в обломки. Во многих из них только что мы побывали, встречались с людьми.
Деревенскую улицу не узнать. Вся в развалинах, обломках домов. Лежали трупы лошадей, несли раненых.
...В начале 1942 года в Сибири формировалась новая стрелковая дивизия — 237-я. Я был назначен редактором газеты этого соединения «Сталинский удар». Редакция находилась в боевых порядках дивизии, на местах главных сражений ее частей.
Подшивку газеты я храню и по сей день как самое драгоценное.
И вот листаю пожелтевшие — сорокалетней давности — страницы. И память о товарищах — фронтовых журналистах — так свежа, будто с ними и не расставался.
В июле 1942 года дивизия, переправившись через Дон в районе Воронежа, прямо с марша вступила в бой с гитлеровскими полчищами. [178]
Крепко досталось тогда и полкам, и нашей редакции.
...Ночью мы со своей редакционной автомашиной остановились в Каменке, деревеньке тихой, с нарядными белыми хатенками под соломенными крышами. Полки ушли вперед занимать рубежи, а мы сделали остановку, чтобы выпустить газету.
Наш шофер — узбек Бакир Туяков был уже опытным фронтовиком: успел и в разведке побывать под Москвой, и в госпитале после ранения. Хотя ничего не предвещало опасности, он все же хорошенько замаскировал свой «Зис». Уставшие после длительного и изнурительного марша, решили немного прикорнуть.
Только-только стало рассветать, как что-то непонятное нас разбудило. Казалось, не то что земля, все небо сотрясалось от страшного гула. Множество тяжелых бомбардировщиков стало заходить на Каменку. Бомбы посыпались на эту небольшую деревушку.
Чем же она привлекла воздушных стервятников? В Каменке скопилось много автомашин, сделали остановку автоцистерны с горючим для танков, артиллеристы устроили склад снарядов.
Каменка горела. Из цистерн, пробитых пулями и осколками, бензин горящими факелами растекался по деревне. Выскочив из землянки после очередной бомбежки, мы ужаснулись. Куда девалась наша автомашина? Сразу даже не сообразили, что с ней случилось. Взрывной волной от близко разорвавшейся фугаски сорвало кузов и отбросило его куда-то. Печатная машина, наборные кассы, шрифт, бумага — ничто не уцелело. От автомашины остались одни голые диски колес да каким-то чудом удержался на месте мотор.
Лопатами, руками быстро сгребли вместе с землей остатки шрифтов, подобрали все, что можно было. Бакир сел за руль. И мотор заработал. На одних дисках он сумел вывести из бушующего огня машину.
Сразу же всем составом принялись за восстановление редакционно-типографского хозяйства. Туяков отправился в автобат, я со своим заместителем Н. Ивановым — в Липецк за новой печатной машиной, шрифтами; М. Полусмяк с печатником Ивановым и наборщиком С. Старостиным извлекали из земли остатки шрифта и пробельного материала.
Благо в автобате быстро поставили новый кузов, в Липецке смонтировали новую печатную машину. И мы сразу же приступили к выпуску газеты.
После налета авиации гитлеровцы предприняли наступление крупными силами пехоты и танков. Они сумели потеснить наших солдат. В какой-то миг показалось, что ряды советских воинов дрогнут. Но положение быстро восстановилось. На нашем участке фронта врагу так и не удалось сделать больше ни шагу вперед.
А мы, дивизионные газетчики, после вынужденного перерыва с жадностью принялись описывать события минувших дней. Материал, факты — все было под руками, все происходило на наших глазах. А Иванов, находившийся с редакционным заданием в эти дни в подразделениях, принял непосредственное участие в отражении вражеских атак.
Первый выпуск «дивизионки» вышел с шапкой на всю полосу «Стойкий воин-коммунист Степан Анисимов». И далее в передовой подробно рассказывалось о его подвиге, о том, как из своего противотанкового ружья он подбил четыре немецких танка.
Вся наша редакция и типографское хозяйство находились в одной крытой полуторке. Сейчас даже трудно представить, как умудрялись на маленькой площади разместить печатную машину, реал с наборными кассами, запас бумаги, краску. Зимой втискивали в машину еще и железную печку, грелись сами и обогревали машину, шрифт, краску, чтобы не застывали, там мы писали корреспонденции, и надо было писать разборчиво, чтобы наборщик Старостин не ворчал. Ведь набирал он с листочков бумаги, торопливо исписанных простым карандашом. В той же машине как-то устраивались на ночевку, не раздеваясь, притулившись друг к другу.
Шел сентябрь сорок третьего. Войска, сбивая один заслон фашистов за другим, гнали их с левобережья Украины. Впереди Киев. И это нас вдохновляло. Дивизии торопились к Днепру, чтобы праздник Октября отметить освобождением столицы Украины.
Свою автомашину Бакир Туяков вел, не отставая от наступающих подразделений. Впереди река Псел. К этому времени редакционный состав изменился. Пришли новые люди. Заместителем редактора назначили заместителя командира батальона по политчасти капитана В. Титоренко, а секретарем — лейтенанта М. Чумака из армейской газеты. Хоть и молод он был, но оказался настоящим газетчиком. [179]
Попросился в дивизионную газету, чтобы быть поближе к передовой. Привел его к нам корреспондент армейской газеты уже известный поэт Яков Шведов.
Шведов приходил частенько к нам в редакцию, и мы вместе отправлялись на передовую: в полки, батальоны.
Михаил Чумак был способным секретарем и журналистом. Бесстрашно ходил на передовую, заполняя блокнот интересными записями. Умел рассказать, казалось бы, об обычном фронтовом эпизоде ярко, увлекательно. Читались его корреспонденции, зарисовки, очерки о людях с интересом.
Но ни Титоренко, ни Чумаку не пришлось долго пробыть в редакции.
16 сентября 1943 года в «Сталинском ударе» мы опубликовали очерк Михаила Чумака «Дорогой на Запад» с подписью в черной рамке.
К материалу я написал врезку: «На днях смертью солдата, на боевом посту погибли наши боевые товарищи, сотрудники редакции «Сталинский удар» М. И. Чумак и В. Ф. Титоренко. Вместе с бойцами они шли на запад, освобождая родную Украину от немецких оккупантов».
Наши товарищи погибли на реке Псел, невдалеке от Лебедина. Вторично мы лишились редакционной автомашины: она подорвалась на минах и ее разнесло в мелкие щепки. На этот раз от автомобиля и скатов не осталось.
После гибели двух наших товарищей в редакцию пришли новые журналисты. Заместителем редактора был назначен опытный газетчик, до войны работавший на Урале в местной прессе, Василий Ханенко. С передовой он приносил материалы, которые с ходу шли в набор. Умело, оперативно Ханенко освещал партийно-политическую работу в период наступательных боев. Василий был душой нашего коллектива. И когда после освобождения Киева Ханенко забрали от нас, мы очень об этом сожалели.
Мы старались пополнить редакцию, привлекая к работе в ней тех, кто постоянно писал в газету. В числе их оказался и офицер одного из стрелковых полков Николай Пискун. В дивизии он с начала формирования, участвовал во многих боях, проявил смелость, мужество.
Его сделали секретарем редакции. И не ошиблись. Очень быстро он составлял макеты, вычитывал материал. И сам стал много писать. А в боевой обстановке часто помогал нам всем выходить из самого трудного положения.
Перед Днепром взяли в редакцию литсотрудником и Алексея Крестникова. Журналистом он не был, зато к этому времени накопил солидный фронтовой опыт. В дивизии Крестников был командиром отделения разведки полковой батареи. С передовой приходили его коротенькие заметки за подписью «ефрейтор А. Крестников». Писал он главным образом о своих товарищах-бомбардирах, отличившихся в боях.
У Крестникова удачно сочетались бойцовские качества с оперативностью газетчика. Особенно хорошо проявил он себя на Днепре, в боях за освобождение Киева.
С первыми же группами бойцов, на лодке, он переправился на правый берег Днепра. Это благодаря Алексею Крестникову в газете появились рубрики «На правом берегу Днепра», «Это было вчера».
Чтобы материал попал в выходящий на следующий день номер, Крестников успевал, ночью переправившись на правый берег, днем возвратиться в редакцию. Благо она находилась тут же, в 500 метрах от берега, в лесочке. Но не расстояние здесь играло роль. Не более чем за час можно было добраться от передовой на правом берегу в редакцию, стоящую на левом берегу. Но чего стоила сама переправа через Днепр? Ночью от немецких ракет на реке было светло как днем. А днем река бурлила и кипела от взрывов бомб, снарядов, мин. Мы не могли узнать точно, сколько у Крестникова ранений. Он возвращался с задания то с перевязанным боком, то с забинтованной рукой.
Как мы все радовались за Алексея, когда командир И. Подопригора, полк которого самоотверженно дрался на крохотном плацдарме днепровского правобережья, вручил ему орден Отечественной войны. Награда была и за оперативное освещение в газете боевых действий, и за личное мужество при форсировании Днепра.
Это было в конце войны. Алексей Крестников ушел на передовую с заданием написать о нашем знатном снайпере Али Караеве. Газету уже сверстали, оставалось место для этой корреспонденции. А Крестникова все нет и нет. Мы серьезно забеспокоились. Возвратился он поздно ночью.
Али Караев был на своей огневой позиции, на нейтральной полосе, тщательно замаскированной. [180] Крестников решил посмотреть «на месте», как это ловко он подкарауливает фрицев. Пробрался к Караеву удачно, а вот обратно уйти не мог. Видимо, фашистский снайпер засек их. Выставит Караев на палку каску — огонь, поднимет какую-нибудь тряпку — огонь. Пришлось ждать темноты. И все-таки наш Леша вернулся в редакцию не «целехоньким». Нога была в крови. Правда, ранение было не сильное, и он быстро вошел в строй. Надо сказать, что Крестников был человеком «везучим». На левом кармашке гимнастерки у него несколько цветных нашивок — знаки ранения. Но лишь один раз он отлежался в госпитале. Не было такого случая, чтобы из-за ранения он не выполнил редакционного задания.
В Чехословакии, вручая старшему лейтенанту Крестникову орден Красной Звезды, начальник политотдела дивизии сказал:
— Молодец, вы умеете не только писать о том, как надо воевать, но и сами хорошо воюете.
Перелистывая страницы «дивизионки», я задержал свой взгляд на портрете Владимира Ильича Ленина. И вспомнил...
Шел декабрь 1943 года. Дивизия готовилась к новому броску на укрепленные позиции фашистов западнее Киева. Политотдельцы и мы, журналисты, направились в траншеи переднего края.
В землянке второй роты первого батальона мне повстречался боец, занятый не совсем обычным делом. Все готовились к бою: чистили оружие, приводили в порядок снаряжение, писали письма домой. А он... рисовал, склонившись около коптилки, сделанной из гильзы снаряда. Положив на кусок фанеры белый лист бумаги, по памяти набрасывал портрет Ильича. Звали воина Леонидом Моисеевым. Невысокого роста, худощавый. Не успели мы обменяться несколькими фразами, как противник, находившийся в нескольких сотнях метров, открыл огонь. Бойцы выскочили из землянок, заняли свои места на огневых позициях. Выбежал из землянки и мой новый знакомый.
Бой завязался не на шутку. Но окончился он так же внезапно, как и начался. У бруствера траншеи остались наблюдатели, остальные вернулись в землянку, окружили художника.
Рядовой М. Шаповалов взял у Моисеева рисунок, поднял его на вытянутую руку, так, чтобы всем было видно.
— Смотрите, ребята, как хорошо у него получилось.
Портрет переходил из рук в руки. И каждый находил в нем с детства запомнившиеся ленинские черты. В землянке стало шумно. Каждому хотелось высказать свое мнение о мастерстве товарища.
Утром батальон пошел в наступление, и я надолго потерял Моисеева из виду.
Однажды в одной из только что освобожденных деревушек мне вновь повстречался Моисеев. Прислонившись к печурке, он сушил промокшие насквозь портянки и валенки, грел озябшие руки. И, конечно, зашел разговор о памятном портрете. Он достал из вещмешка толстую тетрадь и вынул из нее листок. Это был уже законченный рисунок. В. И. Ленин был таким, каким мы с детства привыкли видеть его на фотографиях.
Я высказал досаду, что нет цинкографии и невозможно сделать клише. Как было бы хорошо дать портрет в газете 21 января!
— А нельзя ли достать цинковую пластинку с очень гладкой поверхностью? — спросил Моисеев. — Я до войны увлекался гравировкой. Однажды «Комсомолка» даже поместила выполненный мною на цинке портрет Маяковского. Был конкурс граверов-самоучек.
В тот же день мы извлекли из немудреного редакционного архива старое, давно использованное цинковое трехколонное клише, вымыли, надраили до блеска его оборотную сторону и отнесли Моисееву.
Более двух недель стрелок второй роты первого батальона «ворожил» над цинковой пластинкой. Много раз бойцу Леониду Моисееву приходилось откладывать скальпель в сторону и брать в руки винтовку.
Честно говоря, мы уже потеряли надежду получить гравюру Моисеева. Обстановка на фронте была сложной. Дивизия то с трудом сдерживала контратаки фашистов, то переходила в наступление. Моисеев потерялся. Одни говорили, что он ранен и отправлен в тыл, другие — что встречали его уже в соседнем батальоне.
Тем временем готовился ленинский номер дивизионной двухполоски. Было обидно, что на месте, отведенном для портрета Ильича, приходилось помещать заметку. С этим все смирились, и печатник Иванов, кряжистый сибирский солдат, уже приготовился было запустить свою «американку». Вдруг дверь распахнулась. [181] Буквально вбежал Алексей Крестников:
— Угадайте, кого я привел, — закричал он с порога.
Вслед за ним показался Моисеев, обросший, в мокрых валенках, в шинели нараспашку. На спине у него висела винтовка. Он вошел прихрамывая и тут же свалился на скамейку.
— Целый день искал вашу редакцию, спасибо Алексею. Прошу час времени и кусок хлеба. Проголодался.
Вооружившись тоненькими ножичками и лупой, Моисеев склонился над цинковой пластинкой. Оказалось еще, что у него совершенно испорчено зрение. Не знаю, как метко он стрелял, но художником был прекрасным.
Утром 21 января номер нашей фронтовой «дивизионки» вышел с трехколонным портретом Ильича на первой полосе.
...В каких только условиях ни приходилось выпускать газету и в каком только виде: совсем малюткой, буквально на листочке ученической тетради, на оберточной бумаге. Иногда номер состоял из одного сообщения Совинформбюро. Но газета жила, выходила, несла живое слово в солдатские окопы. В избе, в лесочке, в сарае или в землянке, при свете дня или коптилки, вручную набиралась, версталась и печаталась газета.
И все время редакция в пути. Остановки делались лишь для выпуска номера. На землю сбрасывали рулон с бумагой, выносили реал с кассами, пожитки сотрудников. Редактор бежал в штаб дивизии знакомиться с оперативной обстановкой, секретарь редакции Николай Пискун разворачивал полевой радиоприемник и записывал последние сообщения с фронтов и из тыла. Литсотрудник писал корреспонденцию в номер. Шофер Бакир Туяков организовывал питание. Остальные рыли окопы на случай налета вражеской авиации или обстрела, готовили печатную машину к работе.
И несмотря на такие условия, почти ни один номер «дивизионки» не выходил без фотоснимка или рисунка. Каждый номер тщательно оформлялся.
Первое время я сам делал фотоснимки отличившихся в боях солдат. Бывало, за 100–150 километров возил эти снимки в цинкографию городской или областной газеты. С Дона, например, гонял на мотоцикле в Липецк. А когда пришел Крестников, мы вообще ожили. Он владел фотоаппаратом, писал и снимал. Приобщили мы к работе в газете красноармейца Леонида Моисеева. Он для нас был просто кладом. Ходил на передовую, рисовал с натуры солдат, офицеров. Потом вырезал свои рисунки на линолеуме, на оборотной стороне использованных клише.
Но редакция армейской газеты посчитала, что для «дивизионки» слишком «жирно» иметь такого квалифицированного художника, как Леонид Моисеев, и забрала его к себе.
Закончить свои заметки о нашей «дивизионке» мне хотелось бы одним небольшим эпизодом из боев в Карпатах. Здесь, думается, уместно привести несколько строк из книги «Через Карпаты» Маршала Советского Союза А. А. Гречко.
В мемуарах маршал немало строк посвящает фронтовой печати, военным журналистам. Рассказывая о боях в Карпатах, он пишет: «Особой оперативностью отличились газеты «Сталинский удар» 237-й стрелковой дивизии и «Вперед за победу» 155-й стрелковой дивизии».
...Выбить врага из Карпат было очень сложно: высокие горы, леса, все время шли ливневые дожди.
Высота 1190. Макушка этой горы, видимо, никогда и не открывалась для обзора. Гора крутая, на ее вершину вела узкая тропинка, размытая дождями. Боеприпасы, оружие, пища доставлялись на лошадях. Навьюченными, они с трудом взбирались в гору.
На самой макушке Карпат проходил передний край дивизии. Там заняли огневые позиции и наши старые знакомые — командир батареи Иванченко, наводчики И. Левкин, Н. Баталин со своими пушками. С гор прямой наводкой они вели огонь по врагу. А орудия они сюда доставили в разобранном виде.
Мы решили написать в газету об отважных пушкарях, о других героях боев. Но оперативно это сделать нельзя — наш редакционный «Зис» там, внизу. На наши пешие походы вверх и вниз уходила уйма времени. Лошадей нам не давали.
И тогда Алексей Крестников и Николай Пискун предложили по примеру пушкарей, на руках затащить на гору редакционное хозяйство. Это нашло одобрение. Разобрали печатную машину, по частям понесли ее на гору. Туда же перетащили наборные кассы, бумагу — все редакционно-типографское хозяйство. К этой нелегкой работе подключили и работников [182] политотдела. К нам на помощь пришли друзья из взвода разведки. Потратили день, но зато к утру в занятом нами сарайчике вышел первый карпатский номер газеты, посвященный отважным артиллеристам батареи Иванченко. На ее первой странице — портрет наводчика орудия Ивана Левкина. Моисеев нарисовал его прямо на огневой позиции и выгравировал на цинковой пластинке.
...Давно миновала война. По прошествии многих лет я с каким-то особым волнением перелистываю страницы газеты, которую мы любовно называли «дивизионкой». Я бережно храню память о фронтовых товарищах, интересуюсь их судьбами.
Стала доброй традицией в День Победы встреча в Москве однополчан-ветеранов дивизии в Парке культуры и отдыха имени А. М. Горького. И непременными их участниками бываем и мы, фронтовые журналисты. Из Щигров приезжает Павел Хазев, где все послевоенные годы работал в местной печати. Как-то вспомнили, как удрал он из армейской газеты, куда получил назначение. Он сильно переживал свой уход из соединения. Его тянуло в родную «дивизионку». И таки добился он своего, вернули Павла на передовую.
Всегда тепло однополчане встречают Василия Ханенко, ставшего видным журналистом в газете «Правда Украины». Не расстается с журналистской профессией Николай Пискун, работающий на Полтавщине в областной газете. Непременный участник наших встреч — Алексей Крестников — агроном-плодоовощник, кандидат сельскохозяйственных наук. Частенько московская квартира правдиста Бориса Котельникова превращается во «фронтовую землянку», где собираются журналисты дивизионных газет — газет переднего края войны.
Но не всем приходится бывать на таких встречах. И годы и расстояние не позволяют отправляться в далекий путь из Средней Азии нашему шоферу Бакиру Туякову. Тогда мы навестили его, живущего в Чимкенте. До глубокой старости Бакир крепко держал в руках баранку автомобиля. Дружная у него семья — девять детей и 26 внуков. И что интересно, почти все живут на одной улице. Как-то местная газета, рассказывая о своем фронтовике, о его славной семье, писала, что следовало бы улицу, на которой живут Туяковы, назвать улицей солдата Бакира Туякова. Возможно, так и будет... [183]