«Лейка» Гребнева

Мы, ветераны 3-й ударной армии, часто видимся, особенно приносят нам радость ежегодные встречи в Москве. Это бывает 2 мая в Серебряном Бору, в том самом месте, с которого армия сделала свой первый шаг по пути на фронт. Съезжаются сотни людей. Еду и я с Урала, прибывают и мои товарищи — боевые корреспонденты из нашей армейской газеты «Фронтовик». И начинаются воспоминания.

3-я ударная... Мне кажется, что нет более примечательной судьбы, чем та, которая сложилась в годы Великой Отечественной войны у этого воинского формирования.

Берлин стал вершиной доблести 3-й ударной. И до него было немало сражений, в которых ее соединения и части покрывали славой свои боевые знамена. 3-я ударная вышла на Одер, имея за плечами длинный и богатый победами боевой путь. Она прошла многотрудными дорогами по Калининской области, по земле Прибалтики, через Польшу, участвовала в таких наступательных операциях, как Великолукская, Невельская, Идрицко-Себежская, Висло-Одерская, Померанская. Красные флаги, водруженные воинами армии, реяли над Великими Луками и Себежем, Идрицей и Невелем, Новосокольниками и Мадоной, Резекне и Добеле...

Великолепен ритуал встреч: объятия, рукопожатия, воспоминания, затем торжественный вынос знамен, тех самых, которые были в боях. И среди них одно и самое дорогое — Знамя Победы. Его несет убеленный сединой знаменосец. Это Мелитон Варламович Кантария. Мы узнаем его, хотя и много лет прошло с того исторического часа, когда он, младший сержант Кантария, вместе со своим другом сержантом Егоровым поднялись на крышу берлинского рейхстага и укрепили там наше Красное знамя. А рядом со знаменосцем по-воински печатают шаг бывший комбат Степан Неустроев, чей батальон первым ворвался в рейхстаг, и полковник Федор Зинченко — первый комендант рейхстага.

Свидание ветеранов с опаленной войной юностью продолжается в музее боевой славы 3-й ударной на улице Живописной в средней школе № 88. Здесь все дышит боем, так и кажется, что вот эти винтовки, автоматы, пистолеты, лежащие под музейным стеклом, только что находились в атакующих цепях. А со стен и стендов на ветеранов смотрят совсем молодые парни, навеки запечатленные чьей-то всевидевшей «лейкой».

Почему «чьей-то»? Эти фотографии, которых здесь сотни, сотворены одним человеком.

— Мы должны поклониться в пояс, — сказал, осматривая музей, бывший член Военного совета 3-й ударной армии генерал Андрей Иванович Литвинов, — старшему лейтенанту Гребневу, нашему боевому фотокорреспонденту. Это он, не зная страха, лез в самое пекло боя и снимал наших солдат там, где лилась кровь...

Повезло 3-й ударной, что в ее воинском штате был боевой фотокор Владимир Гребнев, своим талантом воспевший подвиги сотен героев. Нынче, осматривая музей, мы восторгаемся мужеством не только тех, кто находился на линии огня, но и гребневским чутьем, его умением видеть. Как он смог никого не проглядеть, ничего не упустить?

Выходит, смог! Сколько раз, бывало, ему, по-пластунски ползущему ради фотокадра в самое пекло боя, солдаты говорили: «Товарищ старший лейтенант, туда нельзя». Но долг — партийный и репортерский — звал его именно [89] туда, ибо там находились те, о ком он должен был рассказать читателям своей армейской газеты.

— Глядите сюда, — слышу взволнованный голос ветерана с орденом Славы на груди, — это же танки моего батальона... Ну да, они!

Ветеран подходит поближе к фотографии и пристально ее рассматривает. На снимке запечатлена танковая колонна на марше: вокруг машин клубится пыль, а на броне, прижавшись к ней, солдаты-стрелки...

— А не под Невелем ли это было? — вслух рассуждает ветеран.

Угадал ветеран: точно — у Невеля. Но не знает бывалый фронтовик, как попали его танки на снимок.

И верно, как?

Моя память достоверно сохранила тот ночной час, когда в редакции армейской газеты «Фронтовик» была поднята на ноги вся пишущая братия.

— Только что мне стало известно, что взят Невель, — сообщил редактор майор Балдаков. — Этому событию посвящаем всю первую страницу очередного номера. Старшие лейтенанты Кузнецов и Копченов отправятся в 78-ю танковую бригаду и в 21-ю стрелковую дивизию — главным героям события...

В это время на пороге редакторской избы появились двое — капитан Елисеев и старший лейтенант Гребнев. Только позавчера, то есть 5 октября, редактор направил их в район предполагаемого наступления, и вот они уже возвратились.

— Вы откуда? — несколько строго спросил Балдаков.

— Из Невеля, — весело ответил Елисеев.

— В самом деле?

— Невель — наш! — теперь уже заговорил Гребнев. — Мы с Левой Елисеевым прямо оттуда на перекладных прикатили.

— Это очень хорошо, что вы там были, — сказал редактор и попросил Елисеева немедленно написать репортаж о взятии города. — А вам, Гребнев, придется возвратиться в Невель. Найдите там тот танковый батальон, который вместе с десантом стрелков первым ворвался в город. Всех героев сфотографируйте — и обратно.

— А я уже там был... Герои — на пленке...

Все прояснилось попозже, когда Владимир Гребнев положил перед редактором более двух десятков снимков, на которых был отражен весь путь танкового батальона — от исходного рубежа до улиц Невеля.

— Похоже, что вы с батальоном двигались в Невель, — заключил редактор, вглядываясь в снимки.

— Точно, с батальоном.

— Каким образом?

— На броне, со стрелками-десантниками.

— И меня туда же пристроил, — подтвердил Елисеев. — Комбат, правда, сопротивлялся. Но Володя ему «лейку» показал: мол, сфотографирую! Он и подобрел: кому не хочется запечатлеть себя для истории? Вот так мы и ворвались в Невель...

Правду говорил Елисеев: комбат считал корреспондентов «нежелательными пассажирами» — мало ли что может случиться в бою.

— Мы ведь не на экскурсию в Невель отправляемся — там стрелять будут, — был его довод.

Но Гребнев не сдавался:

— А мы, между прочим, стрелять тоже умеем.

Этими словами Гребнев, видать, «сразил» комбата: он сменил тон и согласился пристроить корреспондентов в какой-либо танк.

— Не надо в танк, — возразил Гребнев. — Что увидишь из-за брони? Мне нужно снимать, — и Гребнев щелкнул затвором «лейки», когда комбат взмахнул рукой.

— Тогда забирайтесь на броню... А карточку пришлете?

— Возьмем Невель — в газете напечатаю.

— Договорились! — возглас комбата потонул в реве танковых моторов.

Фотокор сдержал слово. Утром 7 октября сорок третьего свежий номер «Фронтовика» на попутной полуторке ушел на передний край. Прямо в Невель, в 78-ю танковую бригаду. И каждый солдат-читатель увидел на первой странице газеты тех, кто с ходу ворвался в город и принес ему свободу. Но мало кто в бригаде знал, что среди героев того невельского рейда были боевые корреспонденты Владимир Гребнев и Леонид Елисеев. Зато член Военного совета армии генерал Литвинов, чутко и с вниманием относившийся к каждой публикации «Фронтовика», сразу же позвонил редактору и сказал, что командарм и он довольны невельским номером газеты. Майор Балдаков на радостях выложил свою просьбу: «А нельзя ли представить отличившихся корреспондентов к правительственным наградам?» [90]

Генерал был краток: «Обязательно сделайте представление».

И вскоре на груди у Гребнева появился орден Красной Звезды. Это послужило поводом для Елисеева сочинить шуточные стихи, которые удачно вписались в мелодию популярной в те времена песни «Огонек».

Шутки шутками, а Владимир Гребнев действительно был неутомим: в редакции не задерживался, а постоянно рвался на боевую позицию. Порой мы удивлялись, откуда силы брал? Правда, силенкой он не был обделен, еще в довоенные годы закалил себя: любил спорт и, как истый спартаковец, часто выходил на беговую дорожку стадиона «Трехгорки», рядом с которым жил. И все-таки мы завидовали мобильности Гребнева, для которого не существовало слова «не могу».

Его звездным часом стал заключительный период войны — Берлинская операция. Так случилось, что именно 3-я ударная была переброшена с Прибалтийского направления на 1-й Белорусский фронт, под Варшаву. А оттуда боевая дорога армии легла прямо на Берлин. И тем, кто удивлялся такой судьбе 3-й ударной, Гребнев, всегда знавший кое-что больше, чем мы все, отвечал вполне достоверно:

— Маршал Жуков приметил нашу армию еще под Великими Луками, потом под Невелём. А знаете ли вы, что 3-я ударная никогда не отступала. За это и призвал ее на свой 1-й Белорусский. Понятно?

Чего ж тут не понять: раз Гребнев говорит, значит, так оно и было, он же частенько бывает около большого оперативного начальства.

Так или иначе, но 3-я ударная уже в феврале сорок пятого очутилась на Одере и вскоре приступила к форсированию реки. Да, именно в феврале и марте подразделения 3-й ударной совершили первые броски через Одер. Не всем это известно. Обычно, когда говорят о начале Берлинского сражения, а оно началось с Одерского плацдарма, то называют дату 16 апреля 1945 года. Все верно, но завоевание плацдармов началось раньше.

Итак, мы на Одере, впереди Берлин. Наша редакция размещалась в небольшом городке Бад-Шенфлис. В нескольких километрах от нас находились войска, активно готовившиеся к броску через Одер. И мы, корреспонденты «Фронтовика», помогали им своим печатным словом.

— Кому из вас доводилось участвовать в форсировании рек и писать об этом? — спросил редактор, собрав нас всех.

— Я в Зилупе тонул, — улыбаясь, первым произнес майор Иванов, начальник отдела армейской жизни.

Все у нас в редакции знали о том случае, когда во время форсирования Зилупы лодку, в которой вместе со стрелковым отделением находился корреспондент Николай Иванов, опрокинуло взрывной волной. Но он не только сам выплыл, но и помог солдату-пулеметчику благополучно добраться до берега и закрепиться там. На плацдарме Иванов не был сторонним наблюдателем, он наравне со всеми стрелками отражал контратаки противника. А потом, возвратившись в редакцию, написал несколько очерков о героях боя за плацдарм. За тот подвиг Николай Иванов был удостоен медали «За отвагу».

— Ну а вы, капитан Савицкий, какие реки преодолевали? — интересовался редактор.

— Были реки на моем пути, — тихо, как всегда, произнес Владимир Савицкий.

И верно, не раз ему, боевому командиру, доводилось форсировать реки и озера под Старой Руссой, Невелем, Пустошкой. Тогда Савицкий не был корреспондентом, он командовал артбатареей.

Имелся навык форсирования водных преград и у других наших корреспондентов. Короче говоря, редактор создал «группу пловцов» (так мы ее тогда окрестили) и поставил задачу подготовить ряд статей и листовок об опыте преодоления крупных рек. Ну а когда началось форсирование Одера, в редакции родилась мысль выпускать кроме «Фронтовика» листовки «Передай по цепи» о героях тех боев.

У меня хранятся эти листовки. Они собраны и переплетены в книгу, которую часто листаю, и передо мной возникают живые герои, первыми пробивавшиеся сквозь огонь через огнедышащий Одер. На каждой листовке — портрет того, кому она посвящена. Это дело рук Гребнева. [91]

Вот листовка о старшем лейтенанте Михаиле Колобове. Напрягаю память и вспоминаю один из мартовских дней 1945 года. Мы, корреспонденты «Фронтовика», прибыли в 155-й гвардейский стрелковый полк, который первым начал форсирование. По дороге сочинили веселый каламбур: «Эх, как бы да нам бы добраться до дамбы!» (мы знали, что по берегам Одера были земляные дамбы высотой более двух метров).

И вот мы в роте гвардии старшего лейтенанта Колобова. Офицер встретил нас приветливо, обрадовался появлению корреспондентов. И познакомил нас с сержантом Иваном Савельевым и рядовым Петром Осиповым.

— Они первыми поплывут, — сказал ротный. — Ребята смелые.

— Только вдвоем? — спросил Гребнев.

— Так точно! — ответил Колобов. — Меньше людей на реке — меньше шума. А главное — зацепятся они за берег и прикуют внимание противника к себе. В этот момент мы повзводно начнем форсирование.

У Гребнева сразу возник свой план: Савельева и Осипова он сфотографирует у старта, на восточном берегу реки, а взводы придется снимать за Одером.

Колобов оторопел: у него нет права сажать в лодку посторонних.

— А кто здесь посторонний? — спросил Гребнев. — Не вижу таких. Вы, старший лейтенант Колобов, получили приказ форсировать Одер и захватить плацдарм, а я, старший лейтенант Гребнев, имею приказ доставить в редакцию снимки об этом форсировании. Ни вы, ни я не можем не подчиниться приказу. Верно?

— Вроде верно, — сдался Колобов.

Гребнев долго стоял у берега Одера, взглядом провожая первых двух — Савельева и Осипова, — отправившихся в темноту, в опасность. Полчаса назад они стояли перед его «лейкой» и весело шутили, просили карточки доставить в Берлин, и вот уже их лодку окутала ночь. Как-то их встретит тот берег? Жалко стало ребят, им бы подмогу!

— Может, взводам пора? — торопил Гребнев ротного.

— Не горячись, — был спокойный ответ Колобова.

Но пора пришла в тот миг, когда вражий берег озарился вспышками ракет, а треск автоматов разорвал тишину. Там начался бой: Савельев и Осипов приняли удар противника на себя.

Одер, доселе дремавший, грохотал. Снаряды плюхались в реку и поднимали огромные султаны воды. Гребнев, воспользовавшись мгновением, когда немцы запустили очередную партию ракет и осветили Одер, щелкнул затвором «лейки» — авось получится!

Получилось... Я в этом убедился много лет спустя, когда посетил московскую квартиру Владимира Петровича и он, отыскав в своем фотоархиве именно ночной одерский снимок, спросил: «Помнишь?»

Снимок возвратил нас снова на берег Одера...

— Фотокорреспондент поплывет со вторым взводом, — услышал Гребнев голос Колобова и спустился в лодку.

— Володя, — крикнул вдогонку майор Иванов, старший корреспондентской группы «Фронтовика», — будь осмотрительным!

— Порядок! — был ответ Гребнева.

Вскоре над Одером стало тихо. Обстрел реки совсем прекратился.

— Кажется, немцы угомонились, — произнес командир батальона капитан Шалыгин. — Колобову легче...

— Гребневу тоже, — улыбнулся Иванов.

Но тишина была короткой. Снова огнем покрылась река. Мы услышали возгласы «Ура!».

— Колобов на берегу! — обрадованно крикнул комбат.

Поднялась еще большая пальба. Теперь уже бой шел у самой дамбы. И вдруг комбат Шалыгин, стоя у берега Одера, увидел лодку.

— К нам плывет, — сказал он.

И верно, это посыльный старшего лейтенанта Колобова.

Комбат вскочил в лодку и подал руку солдату.

— Что там? Где Савельев и Осипов?

— У самой дамбы скосило их... А рота вся на берегу, — доложил посыльный и, достав из брючного кармана бумажный пакетик, подал его комбату. — Это от старшего лейтенанта, который из редакции.

Записка была адресована майору Иванову. Гребнев писал про Савельева и Осипова: «Когда рота Колобова переплыла Одер и выскочила на берег, бойцы нашли их в двух окопчиках мертвыми. Осипов лежал с автоматом в руках, а Савельев держал в руке гранату. Фрицы хотели, видимо, взять живьем наших, [92] но крепко поплатились: вокруг позиции Савельева и Осипова много фашистских трупов». После этих строчек Гребнев, обращаясь к Иванову, сделал приписку: «Коля! Ты должен прославить этих парней. Форсировав Одер первыми, они ближе всех оказались к Берлину. Так и напиши. А снимок за мной...»

Почти два дня находился фотокор «Фронтовика» на Одерском плацдарме, где ни на минуту не утихал бой. Порой Гребневу приходилось отставлять «лейку» в сторону и браться за трофейный пистолет-парабеллум, но ротный Колобов в таких случаях говорил: «Оставь это дело, старший лейтенант. Ты фотографируй, а мы уж сами с немцем справимся и тебя от огня прикроем».

Рейд Гребнева через Одер завершился благополучно. К вечеру 27 марта он уже был в Бад-Шенфлисе, в редакции. Полагалось бы соснуть часок-другой, но времени на то не было отпущено: все, что «лейка» запечатлела, надо отпечатать. Редактор майор Балдаков, человек сердечный и чуткий, конечно, понимал, каких сил стоила Гребневу эта командировка (майор Иванов успел доложить обо всем, что было на Одере), но отдыхать фотокору не разрешил: «Печатайте срочно, в номер!» И вскоре в темном закутке бюргерского особняка, где располагался секретариат редакции, Гребнев продолжал нести боевую вахту: в ванночках с проявителем и закрепителем вырисовывались лица героев одерского рейда. А на рассвете фотокор подошел к печатной машине и, взяв в руки свежий номер «Фронтовика», прочитал аншлаг на первой странице: «Гвардейцы на том берегу! Бесстрашные воины гвардии старшего лейтенанта Колобова первыми переправились через Одер». Репортажи иллюстрировались снимками, под которыми стояла подпись: «Фото В. Гребнева». И назавтра «Фронтовик» продолжил рассказ о героях форсирования. «Река позади. Рубеж закреплен!» — сообщала газета и печатала портреты героев переправы.

Сегодняшний историк, которому нужно обогатить свой труд об одерской эпопее примерами мужества и отваги тех, кто первыми проложил дорогу на Берлин, обязательно должен извлечь из архивов армейскую газету «Фронтовик» и полистать ее страницы. Там навеки запечатлены подвиги героев того сражения, о них можно прочитать и увидеть их лица. И пусть историк знает, что сделано это руками военных корреспондентов, в числе которых был и Владимир Гребнев, на самом переднем крае, на линии огня.

Итак, в марте Одер оказался позади, а в апреле 1-й Белорусский пошел на Берлин. Враг остервенело сопротивлялся, но был сломлен. Сегодня можно только удивляться такому темпу продвижения: 16 апреля наши войска находились еще на одерских плацдармах, а 22 — в день 75-летия со дня рождения великого Ленина — 3-я ударная уже вела бои на окраинах германской столицы. Теперь, чтобы разглядеть Берлин, уже не надо было прибегать к помощи бинокля — смотри невооруженным глазом! Об этом событии «фронтовик» сообщил 23 апреля в репортаже «Наша гвардия в столице Германии». Ее автор — корреспондент газеты капитан Алексей Кузнецов писал: «22 апреля 1945 г. в 11 часов 30 минут дня на первом доме одной из берлинских улиц гвардии красноармеец Юрий Гусаров установил на крыше красный флаг...»

— Сфотографируйте! — кричал нам молодой солдат, забравшийся на столб с надписью: «Берлин».

— Слазь, парень, — смеялись мы, — на Унтер ден Линден подыщем тебе фотоателье.

— Какого еще унтера придумали?

— Унтер ден Линден — это их главная улица. По-нашему — улица под липами.

— А скоро она будет?

— Совсем рядышком, за углом.

Солдаты хохотали. А Гребнев все-таки щелкнул «лейкой», и солдат, взобравшийся на столб и оседлавший «Берлин», попал в кадр. Этот снимок и по сей день является самым достоверным свидетелем того приподнятого настроения, которое царило в те апрельские дни в наших войсках. Шутка ли, мы в Берлине! Идем по его улицам, занимаем квартал за кварталом. А там, где-то в центре, рейхстаг. И есть приказ: водрузить над ним Знамя Победы. У каждого — от солдата до командующего — на устах было это чужое слово «рейхстаг».

Войска пробивались вперед, к центру Берлина, и несли с собой красные знамена. Вспоминая те дни, скажу: красный материал был в большом дефиците. Все искали, каждый стремился иметь свой флаг. Полкам и батальонам выдавали знамена, а роты сами находили красный ситец. Ну а взводы, отделения? Им флаги тоже нужны были. Вот и искали. И это не прихоть, а законное желание. Тысячи километров [93] шагали до Берлина. До этой последней точки. И надо ее, эту самую точку, поставить так, чтобы весь мир видел. Именно на этот случай солдату красный флаг позарез нужен — зафиксировать нашу Победу.

И в редакции кое-кто запасался красными флагами, у Гребнева он тоже был, сам видел, как он укладывал в свою репортерскую сумку, где лежали фотоаппараты, объективы, широкоугольники, красный лоскут материи.

— Для чего? — спросил я.

— Кто знает, может, я первым окажусь в рейхстаге, — смеялся Володя, — и тогда мне придется выполнять приказ Верховного Главнокомандующего.

Да, в редакции был тот же настрой, что и в войсках.

Когда передовые части продвинулись к центру города, редакция расквартировалась на его восточной окраине. Разместились мы в уцелевшем многокомнатном особняке. Тут же был большой гараж, в котором стояло несколько легковых «мерседесов». Чьи они? В данный момент — ничьи. Хозяин особняка и, естественно, машин драпанул на Запад.

В нашем особняке было всегда безлюдно. Никто в те дни не сидел в редакции. Все отправлялись на берлинские улицы, к центру, туда, где шел бой. Часто корреспонденты, завладев быстрыми «мерседесами», проскакивали сквозь горящие кварталы к Шпрее, к рейхстагу.

Цель у всех была одна: ничего не прозевать, все значительное запечатлеть на страницах «Фронтовика», особенно штурм рейхстага и момент водружения Знамени Победы. В центре внимания редакции оказалась 150-я стрелковая дивизия, потому что она к 30 апреля форсировала Шпрее, овладела «домом Гиммлера» и почти вплотную подошла к рейхстагу.

Редактор распорядился: капитанам Савицкому и Кузнецову, старшему лейтенанту Шмелеву и некоторым другим корреспондентам постоянно быть в полках 150-й стрелковой. Там находиться, там и писать. Для связи с корреспондентами был выделен водитель полуторки ефрейтор Яков Силкин. Это был очень расторопный и смелый человек, умевший мастерски водить машину по горящим берлинским улицам. Он лавировал меж завалов и домов, как искусный лыжник-слаломист. А однажды, кажется это было 30 апреля, когда корреспонденты, оставив полуторку, отправились вдоль берега Шпрее в 756-й стрелковый полк, который штурмовал рейхстаг, Силкин, оставшись у машины, заметил артиллеристов, кативших пушку.

— Куда катите? — осторожно спросил он.

— В «дом Гиммлера». На второй этаж надо эту пушечку поднять.

— Для чего такую махину так высоко тащить?

— Оттуда прямой наводкой сподручнее бить по ихнему рейхстагу.

Силкин понял маневр. И он что есть сил подсоблял артиллеристам. Особенно старался, когда пришлось орудие по лестничным маршам вверх поднимать.

Пушку подкатили к окну и, распахнув его, нацелили на серое здание рейхстага. Силкин, изрядно намаявшись, присел на подоконник. Тут-то его заметил лейтенант-артиллерист.

— Чей будешь, ефрейтор?

Силкин все в точности рассказал о себе и о том, как здесь оказался.

— И что тебя заставило лезть в наше пекло, — удивился лейтенант. — Сидел бы себе в тылу и поджидал бы своих корреспондентов. Тут, брат, стреляют и, случается, убивают.

Силкин молчал. Лейтенант понял, что не понравилась его речь ефрейтору, и решил «переменить пластинку».

— Так, значит, говоришь, у тебя машина имеется? — спросил лейтенант.

— Тут она, недалече.

— Помоги-ка, браток, нам. Надо снаряды сюда подкинуть.

— Давайте помогу, — обрадовался новому делу Силкин.

Три рейса сделала полуторка. Пришлось колесить вдоль горевших домов, мимо стен, которые рушились, пробираться через дворы, проскакивать зоны обстрела. Но не страшился, ибо понимал, что снаряды, которые вез, должны помочь нашим скорее ворваться в рейхстаг...

И после войны Яков Андреевич Силкин снова оказался на переднем крае: он, кавалер ордена Славы III степени, долгие годы водил по улицам Москвы машину «скорой помощи»...

Особую задачу выполнял в те дни Гребнев. Он носился (да, именно носился, другого слова не подыщешь) по полкам и снимал, снимал, снимал... 29 апреля, когда батальон капитана Неустроева овладел «домом Гиммлера», [94] Гребнев почти постоянно находился в этом здании. Он знал, что отсюда начнется штурм рейхстага. Комбат Неустроев так и сказал ему:

— Держись нас... Мы понесем Знамя Победы в рейхстаг.

Интересная деталь. В какое-то мгновение вдруг Неустроев, разглядывавший из «дома Гиммлера» рейхстаг, засомневался: неужто эта четырехугольная серая глыба и есть самое главное правительственное здание? Может, имеется другой рейхстаг? Да тут еще командир роты Сьянов подлил масла в огонь.

— Товарищ капитан, — обратился Илья Сьянов к Неустроеву, — у них, наверное, два рейхстага.

— А ты откуда знаешь?

— Тут меня один солдат спросил: какой, мол, будем рейхстаг штурмовать?

— Что же ты ему сказал? — поинтересовался комбат.

— Сказал, что будем брать самый главный.

— Слушай, Илья, а теперь скажи-ка мне, — Неустроев показал пальцем на серое здание, — вот этот рейхстаг точно главный или есть еще главней?

Сьянов пожал плечами. Неустроев махнул рукой: в этот час ошибиться никак нельзя. А вдруг вот эта серая глыба, смотрящая на нас десятками замурованных окон, из бойниц которых торчат стволы пулеметов, совсем не тот рейхстаг? Что тогда? Может, вон то здание, красивое, нарядное, стоящее позади трехэтажной глыбы, и есть настоящий рейхстаг? Нет, командир полка точно указал на серое здание, значит, это и есть рейхстаг.

Гребнев слышал весь разговор Неустроева со Сьяновым. Он их даже успел сфотографировать. А когда ротный ушел, между прочим сказал комбату:

— А что, если немца спросить?

— Какого немца? — удивился Неустроев.

— Любого, — ответил Гребнев. — Нет, лучше гражданского.

— Верно, — обрадовался Неустроев. — Спасибо, друг, за подсказку.

Моментально привели «цивильного», с бледным лицом, в очках, пожилого немца, подвели к окну, спросили, что за здание на Кенигсплац.

— Рейхстаг, — не колеблясь, ответил немец.

— А еще есть рейхстаг?

— Рейхстаг только один. Вот он. Другого нет. Только один.

Капитан спросил про красивое здание позади рейхстага.

— Кроль-опера, — нараспев произнес немец.

— Данке, — сказал комбат немцу...

В моем архиве среди многих гребневских снимков есть один, который нигде еще не публиковался, но он лучше всего свидетельствует о том, что фотокор «Фронтовика» был одним из первых нацелен на рейхстаг. Что же на снимке? На переднем плане сиротливо торчат обгорелые стволы деревьев, а за ними — рейхстаг.

Гребневу рейхстаг «позировал» до штурма, в момент артподготовки. Орудия били по рейхстагу даже из «дома Гиммлера». И оттуда же снимал Гребнев.

На гребневском снимке рейхстаг запечатлен притаившимся, замершим, его окна замурованы кирпичом, видны лишь узенькие щели-глазницы, приспособленные для пулеметных стволов. Толстенные стены местами насквозь прорублены нашими пушками.

Вот такой снимок. Кстати, на обороте рукой Гребнева написано: «29 апреля. Рейхстаг с испорченной «физиономией». Снято телевиком из подвала «дома Гиммлера». Как-то я показал этот снимок одному военному историку из военно-политического училища. Он сказал, что даже по этой фотокарточке можно представить себе, как фашисты сопротивлялись и насколько силен был наш удар. Репродукцию этого снимка историк теперь использует как наглядное пособие на лекциях о Берлинской операции.

...Ветераны внимательно разглядывают каждую фотографию на музейных стендах. Многие узнают своих друзей-однополчан: «Надо же, и у нас, оказывается, он был!» (Это про Гребнева.) А кое-кто и себя находит...

Вот у фотографии застыл крепыш со смуглым лицом и тремя орденами Славы. Я улавливаю знакомые черты: где-то видел его... Ну да, в Берлине. Он стоит у снимка и видит себя и весь свой орудийный расчет. Они ведут огонь... Ветеран напрягает память, силится, видать, угадать, когда это было.

— Вы Гусейнов? — подхожу вплотную к ветерану.

— Да, я Гусейнов. Вы меня знаете?

— По этой фотографии, — показываю на стенд. — И по памяти...

Тут же, на стенде, у фотокарточки приклеена [95] вырезка из газеты «Фронтовик» от 26 апреля 1945 года. Читаем вместе: «Мы встретили младшего сержанта Али Гусейнова на огневой позиции у орудия. Этот воин-азербайджанец совершил бесстрашный подвиг. Два немецких пулемета держали под обстрелом один из важнейших перекрестков улицы. Пройти стрелкам невозможно. Али Гусейнов и его расчет подкатили орудие поближе к целям и ударили прямой наводкой. Немцы замолкли. Наши стрелки пошли вперед, к Шпрее».

— Так это вы меня сфотографировали?

— Нет, фотографировал старший лейтенант Гребнев, а я написал. Мы вдвоем тогда наблюдали за вашими действиями...

— Вот оно что... Приеду в Баку — всем родным расскажу о встречах со своим расчетом и с вами.

Да, в музее 3-й ударной армии, где годы минувшие вторгаются в день сегодняшний, происходят удивительные встречи. Здесь еще раз воочию убеждаешься в значительности дела, которому служил в годы войны Владимир Гребнев. За каждым его снимком видится значимое, героическое.

Вот мы смотрим на снимок, который стал всемирно известным: его видели на фотовыставках Париж и София, Берлин, Бухарест, Вена и многие другие города мира. Этот снимок выразил суть нашей Победы: советское знамя над рейхстагом!

Фотография сделана с «птичьего полета», оттого так четко видна панорама Берлина: рухнувшие дома, опрокинутые трамваи, дымящиеся развалины — все это свидетельствует, что идет бой. А над всем этим — наше Красное знамя.

Как и когда можно было сделать такой кадр? Только с самой высшей точки рейхстага. Да, Гребнев именно туда и проник. Хотел было пробраться в рейхстаг еще 30 апреля, когда батальон Неустроева, оставив «дом Гиммлера», выскочил на Королевскую площадь, но комбат решительно преградил путь фотокору — не время! И все-таки в ночь на 1 мая Гребнев ухитрился проскочить площадь и, забравшись в рейхстаг, сквозь огонь подняться на его крышу. Ну а майским праздничным утром видавшая виды «лейка» сделала то, что нынче стало историческим документом.

— Ты ведь здорово рисковал тогда, — сказал я Гребневу много лет спустя.

— Может быть, — ответил он, — но без риска не было бы такого снимка.

И еще припоминается мне день 2 мая. Берлин капитулировал — тысячи белых флагов торчали из окон домов. Надо было видеть в тот день нашего фотокора: он настолько был взбудоражен и победой, и возможностью проникать в любой уголок Берлина, что просто «загонял» водителя Силкина.

— Жми, Яша, жми, — торопил Гребнев.

— Может, перекусим, — уговаривал Силкин. — Завтра доснимете.

— Некогда перекусывать. Капитуляцию Берлина надо снимать сегодня.

Гребнев находил объекты для съемок на каждой берлинской улице. В его «лейку» попадали и белые флаги, и колонны пленных, и геббельсовы транспаранты: «Берлин не сдастся!», и салютующие Победе советские воины. Снимая все это, он никак не мог успокоиться: ему нужен был еще и Неустроев. Зачем? Сфотографировать, конечно. Странно, разве у Гребнева не было снимка комбата? Конечно, был, но сейчас особый случай: надо для истории запечатлеть Степана Неустроева на фоне рейхстага.

Не очень быстро удалось фотокору найти комбата. Рейхстаг дымился, отовсюду несло гарью и копотью, коридоры завалены кирпичом, опрокинутой мебелью. Бой ведь только-только кончился.

И все-таки вездесущий репортер нашел Неустроева и вывел его на улицу — на ступеньки рейхстага, прямо к колоннам центрального входа. Капитан выглядел усталым (почти трое суток не спал), на нем была какая-то обгорелая куртка.

— Так не пойдет, — произнес фоторепортер. — Надо переобмундироваться. Китель есть? А ордена где?

— Конечно, есть. Где-то в вещмешке. Мгновенно все нашлось: и китель, и ордена.

— Теперь порядок, похож на победителя, — одобрил Гребнев и сделал снимок комбата.

Какой это великолепный портрет: суровое и гордое лицо капитана на фоне поверженного рейхстага! На груди комбата три ордена: Отечественной войны I и II степени, Красной Звезды и медаль «За отвагу». Не хватало ордена Александра Невского, которым капитан Неустроев был отмечен за участие в ликвидации шнайдемюльской группировки врага. Не успели вручить. И только после того, как [96] был сделан этот снимок, Неустроев получил свою пятую награду. Ну а вскоре на его кителе появились орден Ленина и Золотая Звезда Героя Советского Союза. И снова фотокор отправится в 150-ю стрелковую дивизию и сфотографирует момент вручения комбату высокой награды за подвиг в рейхстаге.

Обо всех гребневских снимках здесь не рассказать. Можно только сообщить, что нет нынче книги о Берлинской операции, о нашей Победе, которая не иллюстрировалась бы работами Владимира Гребнева. Их мы находим в воспоминаниях маршалов Жукова и Василевского, в книгах комдива Шатилова и комбата Неустроева, в исторических учебниках и военных сборниках. А сколько еще будет написано — и ни одному изданию не обойтись без снимков Гребнева.

Но об одном снимке напоследок все же стоит сказать. Гребнев назвал его весьма кратко и точно — «Пляшут победители!». Фото дышит радостью Победы: залилась гармонь, и солдаты прямо у Бранденбургских ворот пустились в русский перепляс... Так завершил свою фотолетопись Великой Отечественной фоторепортер Владимир Гребнев.

Один из ветеранов, выходя из музея 3-й ударной, сказал о Гребневе так:

— Истинный мастер и мужественный воин. «Лейку» Гребнева надо положить под стекло рядом с его портретом.

Прав ветеран. [97]