Трудные рейсы
Заканчивался первый, самый, пожалуй, тяжелый год войны. Враг стоял у стен Севастополя, советские войска оставили Керчь. В это трудное для Черноморского флота время меня, командира подводной лодки «С-31», вместе с военкомом старшим политруком Павлом Николаевичем Замятиным неожиданно вызвали в штаб бригады. Контр-адмирал Павел Иванович Болтунов с нескрываемым волнением обрисовал нам обстановку в районе осажденного Севастополя.
Вы уже знаете, — сообщил командир бригады, — что в связи с усложнившейся обстановкой часть наших подводных лодок принимает участие в транспортировке военных грузов в осажденный город. Нам предстоит привлечь к выполнению этой задачи все остальные лодки, находящиеся в строю.
Все? — спросил я.
Да, — подчеркнул Болтунов, — все, включая и «малютки». Так что беритесь за расчеты и представьте свои предложения о том, какие грузы каким образом вы думаете разместить в отсеках, а главное — в каком количестве. И хотя все правила подводного плавания категорически запрещают использование и хранение на подводных кораблях бензина, вам придется размещать десятки тонн горючего.
Справимся ли мы с такой необычной и ответственной задачей? — спросил я комиссара.
Придя на плавбазу «Волга», мы собрали командиров боевых частей и разъяснили поставленную перед нами задачу. Предстояло решить главный вопрос: как производить загрузку того, что необходимо будет перевезти в Севастополь.
— Григорий Никифорович, — обратился я к инженер-механику Г. Н. Шлапакову, — основные расчеты произвести придется вам. Мы можем использовать для грузов четыре отсека: два торпедных и два аккумуляторных.
Вскоре инженер-капитан 3 ранга Шлапаков доложил, что если мы выгрузим из лодки торпеды и артиллерийские снаряды, а продовольствия, пресной воды, [229] соляра и масла оставим минимальное количество, то сумеем разместить около пятидесяти тонн различных грузов.
Свои соображения мы доложили специально созданной на флоте комиссии, которая занималась подготовкой лодок к перевозке грузов. В нее входили командир бригады контр-адмирал П. И. Болтунов, капитан 1 ранга М. Г. Соловьев, инженер-капитан 2 ранга П. И. Манко и инженер-капитан 2 ранга М. Я. Фонштейн.
Обсудили мы предстоящие походы и на партийном собрании. Коммунисты внесли много полезных предложений. Люди согласились на дополнительные трудности, лишь бы побольше перевезти грузов.
Началась подготовка к походу. Странное чувство вызывала она. Все делалось наоборот. Если раньше мы пополняли боезапас, принимали пресную воду, соляр и масло, то теперь это выгружали.
Вечером с Павлом Николаевичем Замятиным и помощником командира лодки старшим лейтенантом Борисом Максимовичем Марголиным мы обошли корабль. Все «лишнее» было выгружено. В отсеках стало свободно — нет на стеллажах торпед, исчезли мешки и ящики с провизией.
Стояли мы в то время в Поти. Нам предстояло перейти в Новороссийск и там загрузить лодку. К переходу у нас все было готово, о чем я и доложил командованию бригады.
Из Поти вышли утром в сопровождении двух малых катеров-охотников. Переход совершили в надводном положении без всяких происшествий, если не считать нескольких срочных погружений по уклонению от вражеских самолетов-разведчиков. Придя на место, доложили о себе командиру Новороссийской военно-морской базы контр-адмиралу Г. Н. Холостякову, начальнику отдела подводного плавания штаба флота капитану 1 ранга А. В. Крестовскому.
Я знал Георгия Никитича Холостякова как старейшего и опытного подводника. Энергичный и внимательный, он всегда оказывал нам большую помощь перед походами.
Постоянно мы ощущали поддержку и со стороны Андрея Васильевича Крестовского. Когда-то он командовал дивизионом, в котором я служил. Талантливый [230] моряк, он всегда некая новые тактические приемы использования подводного оружия.
— Обстановка в Севастополе такова, что разгружаться можно только ночью, — подчеркнул Андрей Васильевич. — На берегу вас будут ждать специально выделенные для этой цели армейские и флотские команды.
Первая погрузка заняла у нас очень много времени. Особенно долго провозились с размещением большого количества консервных банок, которые решено было принимать в трубы торпедных аппаратов. Хорошие организаторские способности показал наш минер лейтенант Сергей Георгиевич Егоров.
И вот получено «добро» на выход. Андрей Васильевич Крестовский напутствовал на прощанье:
— Бывали случаи, когда из-:за перегрузки подводные лодки оказывались слишком тяжелыми, плохо управляемыми. Если заметите подобное, не стесняйтесь — выбрасывайте часть грузов за борт.
Расчеты Г. Н. Шлапакова, как всегда, оказались точными. Отойдя от стенки на средину Цемесской бухты, быстро произвели дифферентовку. Мой друг и боевой товарищ и на этот раз оказался на высоте положения.
Мы хорошо знали друг друга, вместе с ним, ленинградцем Шлапаковым, начинали службу на подводной лодке «С-31» в 1939 году — я помощником командира, он командиром электромеханической боевой части. Оба участвовали в заводских и государственных испытаниях этого корабля — головного на Черном море. К сожалению, позже, продолжая службу на лодке «Л-23», Григорий Никифорович погиб.
Вышли из Новороссийска. И сразу же боцман Николай Емельяненко обнаружил вражеский самолет-разведчик. Быстро погрузились на безопасную глубину. А потом всплыли и продолжали движение прежним курсом в надводном положении.
Наступила южная, теплая ночь. Оставив вахтенного командира на мостике, я спустился в центральный пост. Обошел все отсеки. Кто не был занят на вахте, отдыхал. Многие устроились прямо на ящиках с боезапасом, не замечая неудобств.
Переход занял всю ночь. С восходом солнца мы подошли к заданной точке фарватера. Видимость была [231] хорошей, и я легко рассмотрел створные знаки, пользуясь которыми можно было бы взять курс прямо на Севастополь. Лодка погрузилась, и мы пошли по фарватеру минного поля. Всплыли точно у 35-й береговой батареи. Находясь в позиционном положении, приступили к вентилированию аккумуляторной батарей.
Перед глазами раскинулась панорама Севастополя. Сердце сжалось от боли и ненависти к проклятым захватчикам. Город весь был в дыму и пламени пожаров. Небо над ним померкло от известковой пыли и копоти. На побережье от Качи до Балаклавы, не было ни клочка земли, не изрытого снарядами, минами или авиабомбами.
Последний раз я был в Севастополе в октябре сорок первого. С тех пор прошло семь месяцев, а как изменился город. Вблизи он выглядел еще трагичнее. Зловещие отблески пожаров, разрушенные до основания дома…
Северная и Южная бухты были пустынны. Подойдя к борту небольшого судна, стоявшего недалеко от железнодорожного вокзала, мы приступили к разгрузке. Здесь нас ожидали автомашины и около двух рот красноармейцев. Настроение у бойцов было бодрое, приподнятое, они выглядели победителями. И это действительно так. Разве не являлась величайшей победой многомесячная стойкая оборона города?!
Гудели моторы подходивших автомобилей. Армейцы говорили:
Спасибо за ваш опасный труд, за мины и снаряды, за все, что вы доставили в Севастополь. Желаем счастливого возвращения на Кавказ. Ждем вас снова.
Придем, обязательно придем, — заверил я майора, который благодарно жал мне руку.
Не успели мы отдать швартовы и выбрать якорь, как раздался сигнал воздушной тревоги. Катера охраны водного района и береговые установки начали задымлять базу. И сразу же, сперва где-то далеко, а затем все ближе и ближе, заговорили зенитные батареи Севастополя.
Берег Южной бухты, где мы стояли, высок и крут. Вражеские самолеты выскакивали из-за него неожиданно и сразу оказывались прямо над нами. Посыпались бомбы. Сигнальщик старший краснофлотец Григорий Голев стоял во весь рост на крыше мостика. Он [232] четко и спокойно докладывал о появлении все новых и новых групп фашистских самолетов, о том, куда падают сброшенные ими бомбы.
Вдруг голос Голева изменился.
— Товарищ командир, — проговорил он с волнением и немного тише, не так, как положено было докладывать сигнальщику, — самолеты сбросили какие-то предметы, но это не бомбы…
Я взглянул вверх. На нас падали бесформенные предметы. Они издавали душераздирающие звуки. Присмотревшись, понял, что это связанные между собой листы железа. Да, фашисты изощрялись, стараясь психически воздействовать на защитников города, сломить их волю к сопротивлению. На Севастополь летели не только авиационные бомбы, но и железные бочки, колеса от тракторов, рельсы. Но горожане быстро раскусили этот замысел и не обращали внимания на «шумовое оформление» воздушных налетов врага.
Дымовые завесы, повисшие над бухтой, затрудняли наш выход в открытое море. Пробирались к боковому заграждению на ощупь, ориентируясь по отдельным, хорошо приметным зданиям. То и дело рядом с лодкой раздавались взрывы, корпус ее содрогался. Пришлось идти на погружение и под водой выбираться из бухты к фарватеру.
И вот берем курс на Новороссийск.
Возвращение в родную базу… Не всегда оно было легким. Особенно нам досталось во время пятого рейса в Севастополь.
Тогда мы подошли на перископной глубине к Камышовой бухте. Разгрузка в эти дни осуществлялась в основном здесь, так как в Южную бухту Севастополя уже нельзя было прорваться. Весь район подвергался ожесточенному артиллерийскому обстрелу. Противник, вышедший к бухте Голландия, не жалел снарядов.
Вокруг Камышовой бухты скопилось много женщин, некоторые из них с детьми. Были тут и раненые. В этой напряженной обстановке разгрузку произвели еще более организованно и быстро — сказался опыт предыдущих походов. После ее окончания по указанию штаба флота на борт приняли 67 пассажиров.
Из бухты вышли с трудом. Мешали затопленные мелкие суда — мы осторожно их обходили. Да и артиллерийский обстрел заставлял, как говорится, [233] держать ухо востро. Гитлеровцы, заметив лодку, сосредоточили огонь на ней. Пришлось погрузиться, несмотря на то, что глубины были малые. Всплыли у мыса Феолент и под дизелями пошли в надводном положении.
Впереди по курсу на большой высоте обнаружили вражеский самолет.
— Срочное погружение! — Голос вахтенного командира требователен и властен.
Верхняя вахта быстро нырнула в рубочный люк. Я, как обычно, спустился вниз последним и остался в боевой рубке. И тут обнаружил неприятное: вместо того, чтобы стремительно погружаться, лодка застыла на месте, только дифферент ее начал нарастать.
Оказалось, не сработала машинка вентиляции кормовой группы балластных цистерн, кроме того, лодка не слушается вертикальных рулей.
Наш корабль не только не погружался, но и медленно начал разворачиваться в сторону минного поля. Положение критическое. Самолет противника вот-вот может нас атаковать.
Выход один: надо всплывать и выяснять причину аварийного дифферента. А пока предстояло отбиваться от вражеского самолета, и я скомандовал:
— Артиллерийская тревога!
Как только артиллерийский расчет собрался в боевой рубке, я приказал продуть главный балласт. Засвистел воздух высокого давления. Лодка начала всплывать, и дифферент ее стал отходить.
Выскочил на мостик и сразу понял, что вражеский самолет нас не заметил. Он продолжал полет в направлении к Севастополю. Волнение улеглось, и вновь возник вопрос: что произошло с системой погружения?
Решили не погружаться и идти по фарватеру через минное поле в надводном положении, после чего легли курсом на юг.
На мостик поднялся военком. Я расспросил его, как чувствуют себя наши пассажиры. Павел Николаевич начал неторопливо рассказывать:
— Когда мы закончили посадку людей, я спустился в центральный пост и прошел в первый отсек. Пассажиры с какой-то молчаливой покорностью устраивались на отведенных им местах. При выходе из Камышовой бухты женщины и раненые несколько успокоились [234] и притихли. Не особенно волновались и от первых разрывов снарядов. Но как только начали погружаться, все встревожились, многие начали просить вернуть их снова в Севастополь, боясь, что подводную лодку сейчас затопит.
Значит, в городе, осажденном фашистами, им было легче?
Выходит, так. Человек ко всему привыкает, а здесь обстановка для наших пассажиров уж слишком необычная. Больших усилий стоило нам с Сергеем Георгиевичем Егоровым навести порядок. А тут вновь погружение, да еще с таким дифферентом. Устоять на ногах было трудно. Женщины подняли крик, начали метаться по отсекам. Хорошо, что вмешались матросы и успокоили всех.
Как же им удалось успокоить женщин?, — поинтересовался я. — Наверное, это было нелегко?
Конечно, нелегко. Вижу, — рассказывал Замятин, — одна женщина теряет сознание и из ее рук падает ребенок. К ней бросился Костя Баранов и успел на лету подхватить малыша. А дифферент все нарастал и нарастал. Краснофлотца отбросило, я его обнаружил лежащим на задних крышках торпедных аппаратов. Слышу, Костя спокойно приговаривает: «Не плачь, малыш, все. будет в порядке. Если станешь плакать, за прячу тебя в торпедный аппарат, а там пострашнее — темно и не увидишь своей мамы». Эта трогательная сценка возымела действие. Люди начали успокаиваться. А когда мы избавились от дифферента, то и вовсе ожили.
Между тем время приближалось к обеду, а пассажиры и команда еще не завтракали. С Павлом Николаевичем решили как следует накормить людей, выдать им лучшие продукты нашего автономного пайка.
Мы взяли курс на Туапсе. Взаимоотношения между пассажирами и членами экипцжа лодки быстро налаживались. Дети подружились с краснофлотцами и старшинами. Ребята истосковались по своим отцам, а моряки — по оставшимся дома сыновьям и дочерям, которых давно не ласкали.
Мне все время приходилось быть на мостике. Спустился вниз только с наступлением ночи.
При тусклом синем свете трудно, было разглядеть лица людей, расположившихся на койках, банках и [235] разножках — раскладных табуретках. Все спали спокойно, и это радовало.
На матрасе примостились два раненых краснофлотца из морской пехоты. Тельняшки их были пропитаны потом и кровью, головы перевязаны бинтами. Оба сидели, закрыв глаза. Трудно было понять: спят они или видят, как на яву, картины недавних жарких боев…
И вот мы вошли в порт Туапсе. Наши беспокойные, утомленные переходом пассажиры стали подниматься на палубу. Прощались тепло, по-братски. Это запомнилось на всю жизнь. Женщины называли нас своими спасителями.
В статье «Подвиг, который будет жить в веках!», опубликованной в журнале «Морской сборник» (№ 1 за 1967 год), Герой Советского Союза адмирал Ф. С. Октябрьский писал: «Не менее примечательные факты высокого воинского мастерства и беспримерной отваги можно было бы привести и из боевой деятельности экипажей подводных лодок «С-31» капитан-лейтенанта Н. П. Белорукова, «Л-4» капитана 3 ранга Е. П. Полякова, «М-112» старшего лейтенанта С. Н. Хаханова и других…»
И мы, подводники, гордимся такой оценкой нашей деятельности. Гордится и наш экипаж, доставивший некогда в осажденный Севастополь около 225 тонн боеприпасов и продовольствия и 45 тонн бензина. [236]