Рождение командира
Евгений Иванович Шахов служил на Черном море. С первых дней войны участвовал в боевых действиях против фашистов. Катер, которым командовал Е. И. Шахов, неоднократно высаживал разведчиков на берег, занятый врагом. До 1961 года капитан 2 ранга Шахов служил на кораблях. Награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды и девятью медалями. В настоящее время он на заслуженном отдыхе, живет в городе Северодвинске.
Решение посвятить себя службе в Военно-Морском Флоте пришло ко мне так же неожиданно, как первая любовь. До этого дни мои текли довольно спокойно, а будущее просматривалось далеко вперед: после школы — горный институт, факультет геологоразведки, путешествия по диким местам, открытие полезных ископаемых.
В школе, выражаясь современным языком, моим хобби были театр и спорт. По однажды с товарищем за компанию я попал на занятия военно-морского кружка при городском совете Осоавиахима. Все, что довелось увидеть и услышать там, захватило. И я, видевший море и корабли только в кино и на картинах, изменил самодеятельному сценическому искусству, сократил время занятий спортом и стал завсегдатаем военно-морского кружка.
Едва Волга, на берегу которой находился мой родной город Кинешма, освободилась ото льда, как занятия были перенесены из помещений на реку. За лето нас научили ходить на шлюпке на веслах и под парусами, управлять моторным катером. Следующей зимой, став внештатным инструктором, я сам проводил занятия с новым набором кружковцев.
Подошла весна 1935 года. Я заканчивал 9-й класс и уже начал готовиться к экзаменам. В апреле неожиданно узнал о начале набора в военно-морские училища. И сейчас же желание стать настоящим моряком целиком захватило меня. Но тут возникла масса осложнений. Так, оказалось, что в училища принимали юношей в возрасте 17 лет и старите, а мне 17 исполнялось только в декабре. Вступительные экзамены требовали знаний за полную среднюю школу, а я заканчивал лишь 9-й класс. Мать была категорически против моего решения, а отец только сказал: «Смотри, сын, — тебе жить...» Нелегко было и получить документы, необходимые для поступления в училище.
Но большое желание помогает преодолевать и не такие преграды. А трудности продолжались. Выяснилось, например, что [51] отборочная комиссия начала работать раньше окончания экзаменов в школах. Мне удалось настоять на своем, и меня допустили к приемным испытаниям (как тогда назывались экзамены). Правда, пришлось сдавать по два предмета в день. Поэтому не обошлось без троек, хотя в школе у меня их не было.
Но и на этом мои волнения не закончились: впереди были еще три комиссии — районная, областная и училищная. Перед районной комиссией предстало около ста желающих стать моряками. В областной центр нас отправилось только восемь. А оттуда лишь двое уехали в училища: один — в Севастополь, а я — в Ленинград.
8 июня 1935 года сбылась моя мечта — меня зачислили курсантом Военно-морского училища связи имени С. Орджоникидзе. Занятиям в классах предшествовало двухмесячное плавание на парусной шхуне «Учеба». Как из рога изобилия, на нас посыпалась неведомая доселе морская терминология. Нелегко приходилось курсантам. И все же до сих пор с удовольствием вспоминаю то время. Как сейчас, слышу команды: «Марсовые — к вантам! По марсам!» — и вижу себя взлетающим на грота-салинг. Чего еще мог желать семнадцатилетний юноша, чья душа была переполнена морской романтикой?
Последующие практические плавания только укрепили мое стремление посвятить свою жизнь морю. В училище я уже не мыслил дальнейшей жизни без кораблей. Но начальство решило, что человек, намеревавшийся работать в геологической разведке, сможет успешно служить и в морской. И вот после окончания училища меня направили в соответствующую часть Черноморского флота. Тем не менее я не терял надежды рано или поздно подняться на ходовой мостик боевого корабля. Судьба отнеслась ко мне благосклонно, хотя выполнила мое желание несколько своеобразно: в первые же дни Великой Отечественной войны меня назначили командовать рыболовецкой шхуной водоизмещением в полтора десятка тонн. Вот на ней и предстояло вести разведку вражеского побережья, уточнять подходы к нему, высаживать и принимать наших разведчиков.
Шла война, но жизнь в прибрежных районах не замирала. Сотни малых суденышек промышляли рыбу и курсировали между населенными пунктами, перевозили пассажиров и мелкие партии грузов. И там, где нельзя было использовать корабли, можно было, конечно с известной долей риска, применять внешне ничем не примечательные рыболовецкие шхуны. Вот почему с первого дня войны мы почти беспрерывно находились в плавании. Едва успевали отчитаться о выполнении одного задания и пополнить запасы, как снова покидали базу.
На такой шхуне я получил хорошую морскую и штурманскую практику, научился стойко переносить качку, и, хотя полностью от морской болезни так и не избавился, она перестала действовать на меня угнетающе. [52]
Бушующее море у одних людей вызывает восхищение и стремление выдюжить в единоборстве с ним, у других — порождает страх и желание любоваться морскими пейзажами с берега. Я после нескольких взбучек, полученных от рассерженного моря, не охладел к нему, не потерял желания плавать.
От первых походов в памяти сохранилось довольно мало подробностей. Выполняя задания в темное время суток и в малонаселенных районах, мы не имели каких-либо существенных потерь и даже не были замечены береговой охраной противника. На это везение было рассчитано, видимо, и приказание сфотографировать днем участок побережья у большого населенного пункта.
К вражескому берегу подошли затемно. Начался рассвет, а мы все еще тащились вдоль пляжей по направлению к этому самому пункту. По мере приближения число различных судов — главным образом рыбачьих — быстро увеличивалось. Сначала мы беспокоились, что вот-вот они распознают в нас чужаков и поднимут тревогу. Но время шло, а мы так и не привлекли чьего-либо внимания. Приглядевшись, поняли, что ничем особенным от окружавших нас судов мы не отличаемся.
Взошедшее солнце четко обрисовало все детали берега. Впереди по курсу виднелся высокий мыс, за которым в бухте раскинулся пункт — цель нашего рейда. Обогнув мыс, мы медленно поползли почти вплотную к пляжам и набережным.
Наконец фотограф сделал последний кадр. Все! Увеличив ход, отворачиваем от берега, который начинает таять в мареве жаркого летнего дня, и торопимся домой, чтобы скорее положить на стол перед начальством отснятую пленку. Едва сдерживаем радость от первого успеха. Но увы... Она оказалась преждевременной: самые необходимые снимки не получились.
Через несколько дней наша шхуна вновь появилась у вражеского берега. На этот раз противник оказался более бдительным. Едва фотограф закончил свою работу, как засвистели пули. Дав максимальный ход — целых 6 узлов! — мы ринулись вон из бухты. Противник открыл артиллерийский огонь, и снаряды начали падать у самых бортов. Однако и на этот раз счастье было на нашей стороне. В базу мы вернулись без потерь, выполнив задание.
Потом я командовал шхуной «Чайгрузия», высаживал с нее наших разведчиков и принимал обратно. А их часто возвращалось гораздо меньше, чем уходило на оккупированный берег. Немало интересных моряков я повстречал на этой шхуне. Но самой колоритной фигурой у нас был боцман старшина 1 статьи Николай Бозаджи. Потомственный одессит, он с детства плавал сначала на шаландах, а затем матросом на судах торгового флота.
На военной службе Бозаджи был сперва рулевым, а потом стал боцманом. При высадке разведчиков на него возлагалась самая трудная и ответственная работа — на крохотной шлюпчонке [53] «тузике», а иногда и просто на собственных плечах он доставлял «пассажиров» со шхуны на вражеский берег.
До службы на шхуне Николай Бозаджи воевал в морской пехоте. Приобретенный опыт очень помогал ему в таких походах.
Однажды наш экипаж получил задание принять разведчика, долгое время находившегося в глубоком тылу врага. Связь с ним прервалась, но дата и место встречи были обусловлены заранее.
В море вышли, как обычно, с наступлением темноты. На переходе мы избежали встречи с кораблями противника. Не беспокоила нас и авиация. К исходу вторых суток открылся вражеский берег. Сумерки еще не успели смазать его контуры, и на фоне вечерней зари хорошо просматривались ориентиры. По мере приближения к берегу темнота их постепенно стирала. И тем не менее мы обнаружили столь важный для нас приметный домик, стоящий почти у самого уреза воды. Всматриваясь в ночную темень, мы старались не пропустить находившегося неподалеку устья речки — места запланированной встречи с разведчиком. Обнаружив речку, уменьшили скорость, приблизились к берегу и вовсе застопорили ход. Всматриваясь в черноту ночи, с нетерпением ожидали условного сигнала.
Было тихо. Вечерний бриз заметно сносил шхуну на отмель, и нам пришлось подработать моторами. А на берегу словно только ждали этого — сейчас же раздались выстрелы. Мы увеличили ход до полного, легли на курс отхода. «Что же с нашим разведчиком?»
Я еще не успел принять решения, что делать дальше, как нас обстрелял быстроходный катер противника. На шхуну обрушился шквал огня. А мы могли отвечать лишь из одного ручного пулемета и двух винтовок — иного оружия не имели. Укрывшись за фальшбортом, Александр Гладков строчил из пулемета по силуэту вражеского катера. Боцман Николай Бозаджи и я отстреливались из винтовок. Чтобы исключить какую-либо неожиданность, я направил радиста Якова Бойко впередсмотрящим на бак.
Силы были неравными, и я понимал, чем все это должно кончиться. Действительно, вскоре упал на исковерканный и замолчавший пулемет сраженный вражеской пулей Александр Гладков. Из рулевой рубки, прошитой несколькими очередями, вывалился Николай Лукьянов. Старшина попытался подняться, но у него не хватило на это сил. Пришлось занять место рулевого за штурвалом.
Я тогда плохо представлял себе, что следовало предпринимать в сложившейся обстановке. Оказать достойное сопротивление хорошо вооруженному катеру мы не могли, оторваться от него было невозможно из-за нашей тихоходности. Оставалось одно — уходить в открытое море и надеяться на свою счастливую судьбу. Однако о каком счастье могла идти речь, если двое из семи членов экипажа уже убиты, Семенов сидит возле мотора с раздробленной ногой, а Бозаджи и Бойко ранены, правда легко? [54]
И только Бадулин, еще невредимый, мечется по моторному отделению, обеспечивая бесперебойную работу двигателей и заделывая пробоины в корпусе. Да вот я, чудом уцелевший в изрешеченной рубке, держу штурвал, получивший уже не одну пулевую отметину.
Понимая наше трагическое положение, вражеский катер освещал шхуну прожектором и расстреливал ее, как на учении. Пули вонзались в обшивку бортов, в палубу, в надстройку. Вот превратилась в кучу лома рация, пробита масляная магистраль мотора...
Я почувствовал резкий удар. Зажав рану и продолжая держать штурвал, опустился на большой ящик, полный ручных гранат.
Финал неотвратимо приближался. И тут, взглянув на компас, я обнаружил, что шхуна повернула на обратный курс. Пришлось перекатить руль на борт и снова направить ее в море. И только выполнив поворот, я поразился — противник не стрелял. Оглянувшись, увидел за нашей кормой фосфоресцирующий след, но вражеского катера нигде не обнаружил. Видимо, противник потерял нас в темноте, во время нашего вынужденного маневрирования.
Едва я вернул шхуну на курс отхода, как почувствовал, что левая нога не двигается. Малейшее шевеление вызывало адскую боль. Как потом выяснилось, пуля попала в ногу и придавила нерв. Самостоятельно выйти из рулевой рубки не удалось. В каюту меня снесли краснофлотцы Бадулин и Бойко. Место за штурвалом занял боцман Бозаджи.
Внезапный сильный шторм резко уменьшил и без того малую скорость судна. Поэтому мы более двух суток добирались до своей базы. И все это время Бозаджи не покидал рулевой рубки, а Бадулин не отходил от моторов. Подменять их было некому.
В базе Николай Лукьянов и Александр Гладков были похоронены с почестями. Нас с Василием Семеновым отправили в госпиталь.
Я лечился в маленьком приморском городке Поти, расположенном на топких берегах реки Риони. По вечерам все жители городка, прозванного моряками Квакенбургом, слушали хоровое пение множества горластых лягушек, нашедших прибежище в речных зарослях тростника.
Более шести месяцев длилось лечение. А потом меня опять направили командовать шхуной. Мы перевозили грузы, подбрасывали подкрепления. Но не оставляло желание в конце концов подняться на мостик боевого корабля, чтобы оказывать врагу отпор, самому уничтожать его живую силу и технику.
И неожиданно оно сбылось. 7 июля 1943 года я получил приказание вступить в командование боевым катером СКА-062, приписанным к той же разведывательной части Черноморского флота. Это был один из тружеников войны, которых писатель-маринист [55] Леонид Соболев назвал «маленькими кораблями с большой морской душой». В официальных документах они именовались малыми охотниками за подводными лодками типа МО-4. Катер имел водоизмещение 56 тонн при длине деревянного корпуса около 27 метров, ширине 4 метра и осадке 1,5 метра. Три авиационных мотора, вращавших винты, позволяли охотнику развивать скорость до 27 узлов. Запасы топлива — 6 тонн бензина — были достаточными для прохождения экономическим ходом (17 узлов) 1200 миль. Вооружение катера состояло из двух полуавтоматических универсальных пушек калибра 45 миллиметров, двух крупнокалиберных пулеметов ДШК, двух бомбосбрасывателей.
Эти маленькие корабли имели замечательную мореходность и маневренность, позволявшие им плавать почти в любую погоду и решать многие боевые задачи. Экипаж катера состоял из двух-трех десятков моряков, хорошо владевших не только основной специальностью, но и несколькими смежными.
Назначение командиром такого, пусть маленького, но все же боевого корабля меня обрадовало, а потом — и удивило. Дело в том, что осенью 1942 года я познакомился с командиром СКА-062 старшим лейтенантом Василием Михайловичем Кирпиченко. Это был интересный и очень своеобразный человек.
В 1937 году он был призван в Морпогранохрану и три года прослужил на Черном море комендором пограничного катера. За это время прикипел сердцем к морю и остался на сверхсрочную. В 1940 году окончил годичные курсы комсостава пограничных [56] войск, получил звание «лейтенант» и был назначен помощником командира пограничного катера на Черном же море.
В начале 1941 года Василий Кирпиченко вступил в командование сторожевым катером СКА-062. За успехи, достигнутые в боевых действиях против гитлеровских оккупантов в первую военную кампанию, лейтенант Кирпиченко в январе 1942 года был награжден орденом Красной Звезды.
Подружившись с Василием Михайловичем, я не раз заходил к нему на катер. Он оказался интересным собеседником. Именно от него я услышал много любопытного и полезного о командовании маленьким кораблем, о том, как можно использовать недостатки тактики противника, и о том, как совершенствовать нашу тактику.
Василий Михайлович был разносторонним человеком. В нем сочетались мужество, настойчивость и дерзость в бою со скромностью, застенчивостью и душевной мягкостью. Он любил поэзию и нередко со знанием дела говорил о стихах советских поэтов. Сидя в его крохотной уютной каюте, я и представить себе не мог, что она скоро станет моей. Но, как часто бывало на войне, все произошло неожиданно. В бою 6 июня 1943 года мой друг Василий Кирпиченко погиб.
Не успел я принять дела, как СКА-062 получил указание следовать в Туапсе, где мы должны были сменить поврежденную пушку. С волнением поднялся я на мостик. Впервые в жизни мне предстояло самостоятельно вести боевой корабль. Дал сигнал аврала и на запуск двигателей. И уже не так бодро скомандовал: «Отдать швартовы!»
Работая бортовыми моторами враздрай, отбросил корму от причала, дал задний ход и, отойдя на середину гавани, развернулся опять-таки моторами. Команды на руль так и не подавал, полагаясь на опытность старшины рулевых. А он действительно самостоятельно перекладывал руль в необходимое положение. Забыл я подать команды и другим исполнителям, находившимся на палубе. Однако меня и в этом случае выручили опытные члены экипажа, делавшие все что нужно и без моих указаний.
Сейчас, вспоминая свой первый выход в море, я сам удивляюсь, как четко бывалые катерники все выполняли самостоятельно. Видя мою командирскую неопытность, ни один из них ни словом, ни взглядом не упрекнул меня в этом. Больше того, они очень тонко и тактично обучали меня искусству командовать кораблем.
Немало различных задач пришлось выполнять нашему катеру. Тщательно готовились мы к захвату морского «языка» — флотского офицера. Но был высажен наш десант в Новороссийск, и планы командования изменились. Гитлеровцы убедились в невозможности удержать Таманский полуостров и начали поспешную эвакуацию своих войск в Крым через порты Тамань и Темрюк. Наше командование приняло все меры к срыву эвакуации [57] и к полному разгрому таманской группировки противника. В частности, было решено высадить несколько морских десантов на Таманский полуостров, точнее, на его песчаные перешейки, отделяющие Витязевский и Кизилташский лиманы от моря, по которым фашистские войска могли отойти на Тамань и Темрюк.
Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Л. А. Владимирский выделил для этого соответствующие силы. В число участников, к нашей радости, попал и наш малый охотник СКА-062. 22 сентября мы уже были в Геленджике, куда все остальные корабли пришли раньше нас, произвели тренировку в посадке и высадке десантников, пополнились всем необходимым, получили исчерпывающий инструктаж.
На рубке нам установили вместо ветрового козырька броню толщиной около 7 миллиметров, которая должна была предохранить стоящих на мостике от пуль и мелких осколков. Такая защита — вещь хорошая, но с ее установкой резко изменилась девиация магнитных компасов. А из-за отсутствия времени определить ее мы не имели возможности.
Наш охотник вошел в состав 1-го десантного отряда и должен был буксировать из Геленджика к месту высадки десанта два мотобота и мотобарказ, на которых размещались бойцы с вооружением.
К вечеру 25 сентября ветер почти стих. Лучшей погоды для высадки десанта не придумаешь. Поэтому 1-й отряд под командованием капитана 3 ранга Н. И. Сипягина в 22 часа 30 минут покинул Анапский рейд и строем кильватера направился к песчаному перешейку, отделявшему Кизилташский лиман от моря. Хотя мы вели на буксире два мотобота и мотобарказ, держались в строю хорошо, не отставая от остальных кораблей.
Через четыре часа отряд пришел в район высадки. Мотоботы и мотобарказы с десантниками устремились к берегу. Катера последовали за ними. Я старался держаться ближе к своим подопечным, чтобы в любое время поддержать их огнем или оказать другую помощь. Чтобы катер не сел на мель, Бозаджи периодически измерял глубину. Наш охотник мы развернули бортом к берегу, чтобы использовать в случае необходимости обе пушки и пулемет.
Левее, у озера Соленое, где высадились десантники 2-го и 3-го отрядов, разгорелся бой. То в одном, то в другом месте темноту прорезали огненные трассы. И с моря и с берега часто были видны вспышки выстрелов. Только на нашем участке противник не проявлял активности, чему мы были очень рады. Как стало позднее известно, на перешейке, куда мы высадили своих десантников, противника не оказалось. Ему преградил путь вспомогательный десант, высаженный предыдущей ночью 3-м отрядом южнее станицы Благовещенской. Командующий фронтом приказал [58] направить из Геленджика в этот район дополнительные силы — 103-ю и 8-ю гвардейские бригады.
По мере готовности каждый катер нашего отряда совместно со своими высадочными средствами самостоятельно покидал Геленджик и направлялся на Анапский рейд. Вечером 26 сентября, незадолго до захода солнца, вышли и мы, имея на буксире два мотобота. Однако вблизи Анапского мыса катер неожиданно сел на мель. Пришлось заглушить двигатели, замерить глубину вокруг охотника. Она оказалась почти равной его осадке. Требовалось обследовать состояние рулей и винтов. Для этого кто-то должен был нырнуть под корму катера. Выбор пал на юнгу Толю Рябчикова.
Год назад у нас на охотнике появился, да так и остался десятилетний парнишка. Катерные умельцы перешили ему флотское обмундирование, стачали ботинки. После зачисления юнгой в состав экипажа он выполнял обязанности сигнальщика, а по боевой тревоге — порученца командира. При выходах катера в море Толя, завернувшись в тулуп, обычно сидел на решетчатом настиле мостика вблизи командира, готовый немедленно выполнить любое его приказание.
Родившийся и выросший в Сочи, наш юнга с малых лет приобщился к воде, а потому хорошо нырял и плавал. Ему-то я и поручил обследовать состояние рулей и винтов катера. Толя быстро справился с поручением, установив, что винты касаются грунта и несколько лопастей повреждено, а рули целы.
Действия юнги Анатолия Федоровича Рябчикова в сложных условиях во время боев были высоко оценены командованием. В 1944 году его наградили медалью «За отвагу».
После обмера глубин и осмотра винтов и рулей нас без труда стащили с мели и отбуксировали на безопасное место наши мотоботы. Однако при попытке дать ход стало ясно, что средний вал погнут, так как он не проворачивался. А при включении бортовых двигателей ощущалась сильная вибрация кормы. Значит, Толя не ошибся — лопасти винтов действительно погнуты. И все же мы продолжали свой путь в Анапу, где я доложил капитану 3 ранга Н. И. Сипягину о состоянии катера. Времени на ремонт не оставалось. Заменить нас было некем, потому и решили выполнять задачу на неисправном катере. Настроение было неважным, а тут еще ночную тишину расколол мощный взрыв — это подорвались на мине и погибли морской охотник и мотобот, находившиеся неподалеку от нас.
Наконец наш отряд двухкильватерной колонной двинулся к Таманскому полуострову для высадки войск на захваченный плацдарм в районе озера Соленое, Вибрация кормы не усиливалась, и это вселяло надежду на благополучный исход плавания. Но катер неожиданно перестал слушаться руля. Пришлось застопорить и проверить всю систему управления. [59]
Пока устраняли повреждение, отряд ушел далеко вперед. А это породило новую тревогу: как с нашими компасами отыскать в ночной тьме торпедный катер, обозначающий начало «коридора» между прибрежной отмелью и минным полем? Точного своего места мы не знали, так как катер около 45 минут, пока ремонтировали систему управления, лежал в дрейфе и его снесло. Из всех ориентиров виднелись только звезды.
Вот в таких условиях я и повел свой катер. Скоро слева по носу сигнальщик Леонид Андреев обнаружил синий огонь, а затем и силуэт торпедного катера. Катерники передали необходимые данные, и мы продолжили движение. Но двигались очень осторожно, опасаясь снова сесть на мель. В пять часов впереди по курсу совсем неожиданно показались едва заметные очертания низкого берега, и мы застопорили ход.
Слева, с мыса Железный Рог, водную поверхность периодически освещал прожектор. В районе озера Соленое полыхали зарницы орудийных выстрелов. А перед нами, как и прошлый раз, царила тревожная тишина.
Всего 20 минут потребовалось мотоботам на рейс к берегу и обратно. Десант мы высадили успешно.
К полудню 27 сентября переброска дополнительных сил закончилась и наши части при поддержке авиации начали наступление на Тамань. В тот же день войска 9-й армии совместно с моряками Азовской флотилии освободили Темрюк. Начались бои по ликвидации остатков вражеских войск на Таманском полуострове, которые завершились утром 9 октября. А вечером в столице нашей Родины Москве прогремело 20 артиллерийских залпов из 224 орудий. Салют гремел и в нашу честь!
У экипажа СКА-062 было хорошее настроение: хотя и на поврежденном катере, но задание выполнили.
Эта аварии стала для меня уроком на всю жизнь. Впредь я непременно руководствовался правилом — в море всегда быть предельно собранным, внимательным, держать все события под постоянным контролем, сколько бы суток ни продолжалось плавание, как бы ты ни устал. Это была последняя авария по моей вине.
Ремонтировались мы в Сочи. Нас подняли на слип и немедленно приступили не только к аварийному, но и к планово-предупредительному ремонту.
На очереди стояло освобождение Крыма. Поэтому наш ремонт закончили быстро. Мы получили приказание перебазироваться в Геленджик. Начались регулярные выходы для разведки вражеской системы обороны Крымского побережья.
Берег на указанном участке — возвышенный, преимущественно обрывистый. Подходы к нему изобилуют подводными опасностями, в том числе отмелями с глубинами менее 10 метров.
С моря побережье охранялось катерами и быстроходными десантными баржами. Боевые возможности их, с виду неуклюжих, [60] мы узнали, когда противник начал использовать баржи для блокады десанта, высаженного Черноморским флотом на Керченский полуостров в районе поселка Эльтиген. Эти баржи, имея противоосколочную броню и орудия калибра 88 миллиметров, являлись сильным противником для наших деревянных охотников, вооруженных 45-миллиметровыми пушками. Они были особенно опасны для тихоходных и практически безоружных мотоботов.
Нам предстояло, не вступая в соприкосновение с баржами и сторожевыми катерами противника, заставить заговорить артиллерийские батареи, доты и дзоты. Разведка подобного рода — действие своеобразное. У противника на берегу множество огневых средств, хорошо защищенных, замаскированных и установленных на твердой, некачающейся платформе, что обеспечивает им высокую живучесть и большую точность стрельбы. Корабль, осуществляющий разведку, лишен всего этого и может рассчитывать в поединке с ними только на свою маневренность. Противник спокоен за свой тыл, разведчик же может в любой момент подвергнуться внезапной атаке. Противник может «промолчать», так и не раскрыв своих огневых точек, или открыть огонь по разведчику. Разведчик обязан заставить врага стрелять, но при этом он должен избежать попаданий и доставить командованию добытые сведения.
Вечером 16 октября мы совместно с СКА-035 вышли к берегу Крыма для разведки района мыса Опук. Приблизившись к берегу на 10 кабельтовых, 45 минут маневрировали, периодически стреляя из пушек и пулеметов. Но враг молчал.
В Геленджик возвратились затемно. Пока я ходил к начальству с докладом, мой помощник — старший лейтенант Дмитрий Рязанцев — организовал пополнение всех запасов. В войну существовал железный закон — придя в базу, пополни все до нормы, приведи все в порядок и только после этого отдыхай. На сей раз отдыхать почти не пришлось, так как получили задание: срочно высадить разведчиков Северо-Кавказского фронта на побережье Крыма в район мыса Опук.
Около полуночи мы приблизились к берегу, над которым взлетали сигнальные ракеты. Поднимались они и с кораблей дозора, курсирующих вдоль побережья. Фашистские самолеты периодически сбрасывали осветительные бомбы. Повиснув на парашюте, они несколько минут освещали большой участок моря.
Катера успешно миновали линию корабельного дозора и, достигнув пятиметровых глубин, отпустили барказ с разведчиками. [61]
Перед расставанием договорились, как будем встречаться. Обычно шлюпка показывала свое место ракетой, и катер подходил к ней. Подобные действия в эту ночь могли закончиться тем, что дозорные корабли подойдут к барказу раньше нас. Поэтому мы решили, что катер никуда двигаться не будет.
Разведчики скрылись в ночной темноте, а катер остался ждать встречи с ними. Экипаж охотника застыл на боевых постах, готовый к любым неожиданностям. Я машинально взглянул на часы — было 35 минут первого и тут же отметил: «По времени они должны подойти к берегу». И сейчас же началось то, ради чего мы столько ночей подряд безрезультатно рисковали. Там, куда ушел барказ, взмыла белая ракета и послышалась пулеметная стрельба. Еще через две минуты темноту прорезали снопы трасс, выброшенные автоматическими малокалиберными пушками. Они стреляли не только по десанту, но и по катерам. Слева и справа, над самой головой, носилась смерть, оставляя за собой яркие хвосты трасс. Наконец-то заговорили так долго и упорно молчавшие огневые точки врага!
Чтобы уменьшить поражаемую площадь катера, я развернул его кормой к берегу. И все же людям, не прикрытым никакой броней, стоять на палубе во весь рост и смотреть на этот светящийся рой, несущийся прямо на них, было не очень уютно. А сигнальщику Леониду Андрееву и моему помощнику Дмитрию Кузьмичу Рязанцеву нужно еще все огневые точки засечь и нанести [62] на карту. Ради этого, не двигаясь, ждем возвращения барказа с разведчиками, которых противник встретил огнем. Но они — молодцы, не растерялись и дружно ответили из автоматов. Воспользовавшись паузой, возникшей у противника, они сели в барказ и отошли от берега, имея лишь одного легкораненого. Вскоре разведчики перебрались на катер и шлюпка была взята на буксир.
Берег растаял за кормой в ночной мгле. Но враг еще не потерял надежды расправиться с нами: появился самолет, и в небе, в стороне от отряда, вспыхнула яркая «лампада». Следующая повисла точно над нами. Слева по траверзу на поверхности моря вздыбились частые фонтанчики — это самолет дал очередь из своей пушки. Вторично атаковать он не успел: САБ погасла. В наступившей темноте слышалось надрывное подвывание моторов самолета, заходившего для нового удара с воздуха.
Я поставил ручки машинного телеграфа на «Стоп», чтобы в темноте исчезли белый бурун за кормой и фосфоресцирующий кильватерный след, демаскирующие нас в ночи. И летчик, то ли [63] плохо видевший нас, то ли посчитавший нас идущими большим ходом, снова промахнулся. Снаряды авиационной пушки вспороли поверхность воды далеко впереди по курсу отряда. Не добившись попадания и на третьем заходе, самолет улетел.
Утром наше командование получило карту Крымского побережья. На ней были нанесены выявленные огневые точки противника. Чтобы добыть эти данные, нашим катерам пришлось сделать пять рейдов к вражескому берегу.
Много различных боевых заданий выполнил за годы войны наш сторожевой катер СКА-062. Немало трудностей преодолел его небольшой дружный коллектив. Оставшиеся в живых, собираясь вместе, охотно вспоминают те далекие годы. А у меня в памяти ярче всего запечатлелись эпизоды нелегкого рождения командира катера, о которых я попытался рассказать читателю. [64]