В суровые дни
... 15 июля 1941 года прошла вторая мобилизация мужчин на фронт. Остались в деревнях и селах женщины, старики и дети, на плечи которых легли сенокос, уборка льна и зерновых культур, сев озимых, обмолот урожая и сдача хлеба государству.
И это не все. На Погорельский район возложили прокладку 40-километровой грунтовой дороги, 240 человек и 50 подвод мы послали на строительство аэродрома да еще пришлось направить на неопределенный срок две с половиной тысячи человек в Молодотудский район (теперь Оленинский) на строительство дотов и рытье противотанковых рвов. И всех этих людей нужно было обеспечивать инструментом и питанием. [305]
На организацию самых неотложных дел не хватало времени. Спал урывками. И все же не забывал постановления ЦК ВКП(б) от 18 июля 1941 года «Об организации борьбы в тылу германских войск». В нем говорилось: «Задача заключается в том, чтобы создать невыносимые условия для германских интервентов, дезорганизовать их связь, транспорт и сами воинские части, срывать все их мероприятия, уничтожать захватчиков и их пособников, всемерно помогать созданию конных и пеших партизанских отрядов, диверсионных и истребительных групп, развернуть сеть наших большевистских подпольных оганизаций на захваченной территории для руководства всеми действиями против фашистских оккупантов».
Все время думал об этом и загодя готовил людей.
А знал я людей, можно сказать, неплохо. О многих писал в районный газете «Ленинский путь», где два года был редактором, а с 1937 года, став первым секретарем райкома партии, и вовсе оказался в гуще народа. В каждом из ста шестидесяти колхозов были люди, на которых мог положиться.
Хорошо знали людей секретари райкома партии Степанов, И. А. Журавлев, председатель райисполкома К. П. Петров, его заместитель А. С. Лебедев.
Словом, когда встал вопрос о формировании истребительного батальона для борьбы с вражескими десантами, мы быстро справились с этой задачей. Такой батальон в Погорелом Городище был сформирован из 45 человек. В него вошли коммунисты, которые по разным причинам не были призваны в армию, допризывная молодежь. Военкомат дал нам 30 канадских винтовок и на каждую из них по десять патронов. Нехватку вооружения пришлось возмещать охотничьими дробовиками и холодным оружием.
Это в районном центре. В сельских советах для борьбы с диверсантами и лазутчиками были созданы наблюдательные посты из расчета пяти — семи человек на колхоз. Эти посты наблюдали за пролетавшими самолетами, чтобы сообщать о парашютистах, в деревнях было организовано круглосуточное дежурство.
1 сентября мы получили указание обкома партии незамедлительно эвакуировать в глубь страны весь колхозный крупный рогатый скот. Погорельские колхозы отправили во Владимирскую и Горьковскую области свыше ста гуртов, по сто с лишним коров и телят в каждом. Оставшийся [306] скот, овцы и свиньи мы передали воинским частям. Опустели колхозные фермы.
Фронт приближался. Из обкома партии пришла шифровка: готовиться к партизанской борьбе. Партийному активу в случае оккупации надлежало оставаться в районе, стать ядром партизанского отряда.
Подбирая партизан, я говорил людям суровую правду о том, с какими трудностями и опасностями придется столкнуться. Не каждый ведь мог вынести тяготы кочевой партизанской жизни. Еще труднее было подбирать людей, которые бы оставались на месте, жили открыто при немцах и вели бы необходимую нам работу среди местного населения. На это не каждый соглашался.
Да и мы предлагали это дело не каждому. Семь раз подумаешь. Надо было подобрать таких людей, которым и односельчане верили бы, и для немцев они были бы не слишком заметны. Особенно важно было оставить своих людей на основных магистралях.
На большаке Зубцов — Погорелое Городище — Ульяновское для этой цели был оставлен Н. Е. Никитин — человек преклонного возраста, авторитетный и, что было очень кстати, прапорщик старой царской армии. Рядом с его деревней проходила железная дорога Москва — Рига. Мы условились, как пользоваться связью через посыльных, и дали ему пароль.
На дороге Карманово — Княжьи Горы — Шаховская вести подпольную работу согласился председатель колхоза им. Кирова Назаров, а в Салинском сельсовете, что находится на большаке Погорелое Городище — Салино — Мишино — Старица, мною был оставлен молодой колхозный счетовод Виктор Хомяченков. Молодежь тянулась к нему, что было тогда важно. Я знал его еще со времени моей работы редактором райгазеты, куда он частенько приносил свои стихи и заметки. К тому же у немцев такой человек явно окажется вне подозрений: его отец был репрессирован в 1937 году, а бабушка до революции была помещицей и жила там же в деревне. Против ее раскулачивания народ заступился.
Все наши будущие подпольщики были беспартийными. Как показало время, со своей опасной задачей они успешно справились. Но с кандидатурой Никитина мы проявили оплошность — не учли, что в первую мировую войну с немцами он был награжден за храбрость четырьмя георгиевскими крестами. Гитлеровцы узнали об этом от предателей [307] и отомстили ему — повесили Николая Егоровича перед окнами собственного дома.
Командиром партизанского отряда утвердили прокурора района В. А. Трофимова, комиссаром — второго секретаря райкома партии Степанова. Из обкома партии пришло распоряжение приступить к созданию партизанской базы, используя для этого запасы потребкооперации. На лесные кордоны и в землянки было доставлено все самое необходимое: бумага и копирограф для листовок, крупы, горох, соль, чай, мыло, табак, спички, обувь, одежда, шанцевый инструмент и т. д. И только управились с этим делом — поступило новое распоряжение из области: вернуть все взятое на склады райпотребсоюза и ждать особых указаний...
Вернули. А вскоре оказались в лесу без продуктов, без одежды, без обуви и плохо вооруженными.
Кому и для чего это было нужно — и сейчас не могу ответить. Расскажу о тех днях поподробнее, и пусть читатель сам составит свое мнение. Во всяком случае, он имеет право знать правду.
Фронт приближался к нам все ближе и ближе. С каждым днем радио приносило весьма тяжелые вести. Вот уже Вязьма оставлена нашими войсками. Бои идут где-то возле Гжатска, это меньше, чем в ста километрах от нас.
8 октября связываюсь с первым секретарем Кармановского райкома партии соседней Смоленской области Юдиным и узнаю, что немец в шести километрах от Карманова.
— Завтра, — сказал Юдин, — фашисты займут наш райцентр. А там и к вам пожалуют...
Вечером мне удалось связаться с первым секретарем нашего обкома партии И. П. Бойцовым. Рассказал ему о тревожном известии.
Мне Иван Павлович ответил на это дословно так:
— Я только что разговаривал с командованием фронта. Никакого наступления нет. Не поднимайте там паники, а лучше оказывайте помощь воинским частям.
На чем разговор и окончился. А у нас тогда не было ни одной воинской части...
На душе было муторно. Посоветовавшись с членами бюро, я распорядился отправить в область партийный архив и начать готовить к эвакуации банк и другие организации. Были подготовлены люди для уничтожения складов заготзерна и нефтебазы.
В 8 часов утра 9 октября позвонил Юдин и сказал, что он покидает райком и уходит в лес. [308]
— Советских войск здесь нет и врага задержать некому, — с огорчением сказал он, — так что поторапливайся с эвакуацией...
А от Карманова до Погорелого Городища всего-то навсего 45 километров. Для механизированных войск это не расстояние.
Снова звоню в обком партии Бойцову:
— Немцы, — говорю ему, — уже в Карманове...
— Если боитесь за свои семьи, — отвечает он, — то отвезите их в Емельянове. Вот такая реакция...
10 октября мы отправили в Емельянове наш Ульяновский детский дом, где было сто ребятишек, конечно, с обслуживающим персоналом и запасом одежды и продовольствия. Эвакуацией детского дома занимался председатель райисполкома К. П. Петров.
В полдень 11 октября в райкоме раздался телефонный звонок: кто-то сбивчиво сообщил, что в Староустиновском сельсовете появились немцы. Вероятно, сброшен десант.
По тревоге был поднят истребительный батальон. Его возглавлял заведующий военным отделом райкома партии С. П. Голяс. Однако вместо десанта парашютистов истребительный батальон встретился в пятнадцати километрах от Погорелого Городища с регулярными немецкими частями. Было бы безрассудством принимать бой, и Голяс увел батальон к лесной даче «Караси», где по плану формировался партизанский отряд.
Эвакуацию мы провели организованно. 11 октября немецкие танки входили в райцентр.
...Вечером 12 октября я пришел на дачу «Караси». Всего собралось двадцать восемь человек. И тут мы встретились с первым предательством: работники НКВД и милиции во главе с начальником райотдела НКВД Коноплевым и начальником райотдела милиции Цветковым под покровом ночи, пока другие спали, удрали на машине с лесного кордона и все, что было приготовлено для боя и жизни партизанского отряда в лесу, увезли с собой. Мало того, еще и оклеветали нас перед обкомом партии. Оказавшись 13 октября в Калинине, Коноплев и Цветков доложили там, что район занят немцами, первый секретарь райкома партии Дороченков ушел к себе на родину в город Ельню, председатель райисполкома Петров тоже подался в свое родное Ярцево на Смоленщину, а остальные партактивисты попросту разбежались. [309]
В январе 1942 года, после освобождения части Погорельского района, Коноплев объявился опять. Я сообщил о его предательстве И. П. Бойцову, и тот приказал судить дезертира. Военный трибунал (а я был на суде свидетелем) присудил Коноплева к расстрелу. Позже этот приговор был заменен его отправкой на фронт в штрафную часть.
Но это потом. А тогда, обнаружив исчезновение милицейской машины, я послал командира отряда прокурора Трофимова догнать беглецов и возвратить их или хотя бы вернуть наши запасы. Но и Трофимов не вернулся.
Командование партизанским отрядом я взял на себя.
Продовольственное снабжение стали налаживать через знакомых людей. В дни оккупации колхозная власть перешла в руки старост. Некоторые из них стали работать на немцев, и в открытую действовать мы не рисковали.
В деревнях достали лопаты, пилы и топоры.
Еще не отрыты были землянки, а мы уже собрались на первое заседание бюро подпольного райкома партии. Решался вопрос: кого послать через линию фронта, чтоб через Москву связаться с Калининским обкомом?
Теперь можно сказать откровенно — желающих не оказалось. Да и не каждому можно было доверить это, по тому времени очень нелегкое дело. Пришлось идти мне, второму секретарю райкома партии Степанову и председателю райисполкома Петрову. Решили, что мы пойдем, а оставшиеся товарищи займутся подготовкой землянок, сбором разведданных и оружия.
Мы удачно перешли линию фронта (она тогда не была сплошной) и оказались в прифронтовой Москве, где встретились с секретарем Смоленского обкома партии Поповым, которому ЦК партии поручило держать связь с партизанами. Его резиденция находилась в 206-й комнате гостиницы «Москва».
В столице мы пробыли с 18 по 20 октября, но с Калининским обкомом так и не смогли связаться. Все необходимые инструкции получили у Попова. По его распоряжению нам выдали по нагану и по 21 патрону каждому.
Благополучной оказалась и обратная дорога. В особом отделе 316-й стрелковой дивизии я предъявил документ:
«Всем воинским частям. Прошу оказать содействие тов. Дороченкову С. Г. и его товарищам в переходе в тыл врага по особому заданию. Уполномоченный ЦК ВКП(б) — Попов».
Сержант-разведчик проводил нас за линию фронта. Степанова [310] мы оставили в этой диивизии для постоянной связи с военными. Через него мы передавали добытые нами разведывательные данные, а к нам в отряд поступали листовки, газеты и даже винтовочные патроны, которых у нас почти не было.
Степанов прислал нам несколько экземпляров центральных газет с материалами о торжественном заседании в Москве по случаю 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.
Газеты помогли нам быстро развеять миф о падении Москвы, который распускали гитлеровские пропагандисты, люди в районе воспрянули духом, усилили сопротивление врагу.
В эти же дни мы и сами выпустили листовку. Стало известно: немецкие мародеры повсеместно начали отбирать у населения не только живность, но и отнимать печеный хлеб. Чтобы это пресечь,, в листовке мы призвали крестьян добавлять в хлебное тесто «порошок Давыдова» (он применялся для протравливания семян льна). Листовки замелькали на стенах домов, на столбах. Конечно, немцы читали их тоже. И, на что мы и рассчитывали, боясь отравления, почти полностью перестали отбирать хлеб у населения.
С этого, можно сказать, и началось наше сопротивление врагу.
Действовать нам вышло на правом фланге Московской битвы. Гитлеровцы занимали почти все населенные пункты — так много было стянуто у них войск. Для партизанских действий нам пришлось выработать тактику скорых наскоков мелкими группами. В засады и на «партизанскую охоту» выходили в ночное время не более трех — пяти человек: где связь порвем, где самих связистов или мародеров побьем, где машину или склад какой уничтожим...
Были и более удачные диверсии. Об одной из них генерал-полковник Л. М. Сандалов упомянул в своей книге «На московском направлении», вышедшей в издательстве «Наука» в 1970 году.
«...Надо отметить, — вспоминал бывший начальник штаба 20-й армии — что в то время штаб и политотдел 20-й армии имел самую тесную связь с партизанским отрядом Погорельского района, действовавшим во вражеском тылу на сычевском направлении. Мы имели с отрядом надежную связь, ставили ему задачи, получали от него сведения о противнике... Во время отступления фашистских войск от Волоколамска группа партизан под командованием С. Г. [311] Дороченкова в одну из ночей в самую вьюгу обезоружила и уничтожила охранников на разъезде Обовражье, восточнее Погорелого Городища.В это время к разъезду приближался с фронта воинский эшелон, а с глубокого тыла — эшелон с горючим. Партизаны перевели железнодорожную стрелку. Произошло крушение, в результате которого погибло более 200 немецких солдат. Эшелон с горючим был сожжен.
Крушение на разъезде Обовражье наделало много шума. Противник усилил охрану железнодорожных объектов. Однако через несколько дней партизанам удалось заминировать ж.-д. мост около станции Княжьи Горы и взорвать транспорт с боеприпасами...»
Надо полагать, «шум» немцы подняли не из-за погибших при крушении гитлеровцев, а совсем по другой причине. Немцев тогда гнали от Москвы на запад. Их танковым корпусам остро требовалось горючее, а мы сожгли его в Обовражье. Сотни танков и много автомашин с боевой техникой так и остались в волоколамских сугробах.
Мы и сами не рассчитывали на такую удачу: охотились за одним составом, а под откос пошли два.
Нам помог случай. Накануне из армейского штаба получили задание: хотя бы на время вывести из строя железную дорогу, по которой со стороны Ржева фашистам под Москву шли войсковые грузы.
Просто подорвать рельсы — мало толку: их в считанные часы можно восстановить. Да и дорога усиленно охранялась. Морозы стояли за тридцать. Земля скована. Взрывчатку под рельсы быстро не подложишь. А тут от нашей связной Е. М. Гожевой поступило сообщение, что в Погорельской средней школе оборудован дом отдыха для отличившихся «господ офицеров» и что поезд с ними из-под Волоколамска ожидается уже к вечеру.
Весть важная, срочная, и Ефросинья Матвеевна послала с нею своих ребят — двенадцати летнего Валентина и десятилетнего Жору. Они были нашими юными разведчиками, часто бывали в отряде и сослужили нам добрую службу.
Поезд мы решили пустить под откос непосредственно на разъезде Обовражье. Туда и направились. Остановились на опушке леса в непосредственной близости от разъезда, а на разведку послали братьев Гожевых. Конечно, под видом нищих. Немцы на нищих не обращали внимания. Этим мы и воспользовались. Попросите, мол, хлебца у немцев, а сами сосчитайте, сколько их там. Через плечо повесили Валентину [312] торбу. Для видимости три печеных картофелины положили.
После ребята рассказывали: картошку немцы отобрали, а их плясать заставили. Но дело свое юные разведчики выполнили великолепно.
В охране разъезда оказалось шесть немцев. Нас было пятеро, но на нашей стороне была внезапность.
...Послышался шум — сначала одного приближающегося состава, потом, совсем неожиданно для нас, другого — встречного. Мысль сработала четко: не дать немцам перевести стрелки — оставить одноколейный путь открытым с обеих сторон, — и таким образом столкнуть эшелоны!
Две группы немецких солдат, по три гитлеровца в каждой, ничего не подозревая, вышли из помещения и направились переводить стрелки. Этого мы только и ждали. По моему сигналу дали дружный залп, потом еще и еще... Я и начальник штаба отряда К. П. Петров били из автоматов ППШ, а партизаны П. И. Стрелков, П. И. Цветков и Д. И. Нечаев стреляли из винтовок.
Под огнем партизан охранники бросились наутек. Поезда тем временем быстро приближались к своей неминуемой гибели. Оба ведь шли по главному пути. Шедший со стороны Ржева состав с горючим первым проскочил разъезд и врезался во встречный.
Картина была грандиозная. Паровозы, вагоны, цистерны лезли друг на друга, падали, горели. Участок дороги был надолго выведен из строя.
У Л. М. Сандалова есть неточность: мы не переводили железнодорожную стрелку, просто дали обоим составам «зеленую улицу». На тот свет...
Были и другие диверсии. Так, на железнодорожной станции Княжьи Горы подпольщицей Ниной Калашниковой была взорвана водокачка, в Салинском сельсовете группа подпольщиков Виктора Хомяченкова уничтожила транспортируемый к фронту понтонный мост, в Носовском сельсовете подпольщиком Н. Е. Никитиным была повреждена кабельная связь, — свыше двухсот метров ее оказалось вырубленной, и немецкие железнодорожники почти весь день не имели связи.
Партизанские «тройки» и «пятерки» иной раз неделями не появлялись в отряде — действовали самостоятельно, выбирая подходящую цель для боя или диверсии.
Конечно, несли потери и мы. Война есть война. Однажды К. П. Петров, П. И. Стрелков, А. Б. Мезит и я [313] устроили засаду на лесной дороге. Обстреляли легковушку с гитлеровцами. Выскочивший из нее штабной полковник метнулся с портфелем в лес и был убит. Портфель достался нам. Но и мы попали в переплет. Оказалось, следом за штабистами шла машина с охраной. Она несколько поотстала, и мы ее вначале не видели. Боя с охраной мы не приняли, постарались от нее оторваться, но в перестрелке был смертельно ранен Стрелков. До землянки мы его донесли, однако спасти от смерти не смогли. На моих руках Петр Иванович и скончался. Большим он был патриотом Родины. За храбрость в первую мировую войну удостоился четырех георгиевских крестов, за что был произведен в офицеры, не жалел себя и в Великую Отечественную войну.
Пусть эти строчки станут ему и другим погибшим партизанам посмертной благодарностью и неувядаемой светлой памятью — нашей и потомков.
...В январские дни 1942 года мы встретились с наступавшими на запад частями Красной Армии. Партизанская жизнь окончилась.
Со мною из леса вышло десять человек. Остальные или погибли в боях с оккупантами, или влились в армейские части и ушли с ними на запад. Позже мне стало известно, что партизаны Мурашов и Волков были немцами повешены, а подпольщики комсомольцы Нина Калашникова и Гудков — расстреляны.