По следам легенды{78}
Помнится, где-то в конце октября 1941 года, в самую тяжелую пору войны, когда гитлеровские армии рвались к столице, стремясь захватить ее в кольцо, меж суровых сводок о тяжких боях на московском направлении в «Правде» появилась заметка, приковавшая к себе всеобщее внимание.
В ней сообщалось, что нашему танковому экипажу, посланному в разведку, удалось ворваться в оккупированный Калинин и, ведя на ходу тяжелый бой, опрокидывая и [165] давя машины с вражеской пехотой, пересечь весь город, прорвать вражескую линию фронта и выйти к своим уже на Московское шоссе.
Защищая Москву, советские воины показывали чудеса мужества и храбрости. Каждый день в сводках Советского информбюро сообщалось о подвигах солдат, офицеров, партизан. Но и на этом фоне заметка о необычайном рейде одинокого танка вызвала исключительный интерес. Особое впечатление она произвела, конечно, на нас, калининцев.
Наш город был оккупирован и пылал день и ночь. Он был почти рядом. С батальонных наблюдательных пунктов в редкую минуту фронтового затишья можно было слышать чужую речь, и именно поэтому было как-то особенно тяжело представить себе знакомые с детства улицы, по которым теперь ходил враг.
И вот эта история с танком. Подробности не сообщались, но воображение живо рисовало стальную громадину, несущуюся по знакомым улицам, изрыгающую на ходу огонь, и сталь, давящую врагов смертоносными гусеницами.
Разговоров было много. Конкретный факт, сообщенный в газете, быстро обрастал красочными подробностями: славные танкисты разгромили по пути нацистскую комендатуру, освободили женщин, угоняемых в неволю, расстреляли дом, где помещался штаб эсэсовской дивизии. Да что там штаб, какого-то генерала схватили, втащили в машину и привезли к своим! Легенда разрасталась, как круги на воде, и, как это всегда бывает в таких случаях, начали уже раздаваться голоса скептиков:
— Да полно вам, все это выдумка. Такого просто не могло быть... Да там же гитлеровцев полным-полно. Так они его и пропустили!
Вероятно, поэтому в день, когда мне уже в ноябре 1941 года вручили удостоверение военного корреспондента «Правды», начальник военного отдела полковник И. Г. Лазарев, напутствуя меня на только что созданный Калининский фронт, в качестве первого и очень интересного задания приказал отыскать этот танковый экипаж:
— Поразительный рейд. Нас читатели завалили письмами... Дайте развернутый очерк.
Ах, как захотелось начать свою работу именно с очерка об этом удивительном, почти невероятном деле! Я хорошо знал места, где все это произошло. Но к тому времени фронт придвинулся к Москве, пехотные и танковые части [166] успели неоднократно передислоцироваться, а в Заволжье, где мы твердо стояли на берегу реки, танка этого не видели и ничего о нем не знали.
Столица находилась на осадном положении. Сводки оставались все еще грозными. Но в войсках, даже тут, на крайнем правом фланге сражения за Москву, мы просто чувствовали, как нарастает наша мощь, как копятся силы для могучего контрудара, и по ночным очень скрытым передвижениям войск по лесным дорогам угадывали, что удар этот приближается. Боевая активность частей Калининского фронта между тем нарастала. Нам, корреспондентам, хватало работы, и я отложил мечту написать очерк о легендарных танкистах до освобождения родного города: там-то уж у людей узнаю подробности.
И вот утром 16 декабря мы в освобожденном Калинине, вернее, полу освобожденном, так как в районе фабрик еще кипит бой, да и тут, на центральных улицах, нет-нет да и разорвется снаряд, пущенный отступающими в бессильном озлоблении.
Город был взят в результате мастерского стремительного наступления. Части противника, оказавшись в клещах, спешно отступали, побросав много пушек, минометов, подбитые танки, груженные военным скарбом машины... Они отступали поспешно, но успели изувечить наш древний, чистый, уютный город. Хожу по черным от пожарищ улицам, а в голове все та же мысль: танкисты, их героический путь. Обдумываю будущий очерк.
Да, любой остановленный на улице житель, переживший оккупацию, слышал, конечно, о них. Как же, как же, об этом весь город говорил! И возникали новые, совсем уже сказочные подробности: «Сотни гитлеровцев покрошили...», «По ихней колонне машин с солдатами прошли, все в щепки», «Снаряды у них такие были, как ударит пушка, так снаряд на сто частей разорвется, и каждый осколок горит и все вокруг сжигает...».
Нет, ничего не открыл мне тогда и освобожденный город. То, что рассказывали земляки, было уже настолько невероятным и так отдавало сказкой, что, каюсь, я подумал, что здесь что-то не так и мы имеем дело с одной из тех красивых, мужественных легенд, какие вырастали порой в те дни из маленького зернышка необычайного факта.
И разве мог я думать тогда, что когда-нибудь в будущем все-таки получу возможность написать этот очерк.
Как извещают ремарки в пьесах, между первым и вторым [167] действием прошло двадцать пять лет. И вот я снова стою на восстановленном Старом мосту, который когда-то напомнил мне разорванное кружево. Рядом коренастый человек с круглым лицом, и на щеках его полыхает нахлестанный студеным ветром румянец. Это бывший механик-водитель легендарного танка, в те дни старший сержант, а ныне подполковник в отставке, инженер одного из заводов Федор Иванович Литовченко. Вместе с калининскими журналистами они только что повторили на «Волге» весь путь боевой машины через город, и то, что еще недавно казалось легендой, в рассказе его быстро обретало конкретные и реальные очертания.
На этом примере, как мне кажется, мы получили возможность еще раз убедиться в многократно утверждавшейся истине, говорящей, что обычный советский человек — труженик и воин — в своем служении Родине может превратиться в час испытаний в богатыря из былин, может совершить такое, что и в голову не придет писателю с пылким воображением.
Федор Иванович явно взволнован встречей со своим, уже давним прошлым. Весь легендарный путь, по которому его только что провезли журналисты, ожил в его памяти. Он признается: ему казалось, что здесь, в «Волге», с ним весь славный экипаж танка — и командир старший сержант Степан Горобец, любивший на маршах петь украинские песни, и башнер Григорий Коломиец, весельчак, шутник, любитель розыгрышей, и стрелок-радист Ваня Пастуший, простодушный и совсем еще юный паренек, всегда служивший объектом этих розыгрышей. Казалось, будто едут они все вместе — «экипаж машины боевой», едут, и снова, как в тот октябрьский непогожий день, устремившись в разведку, отрываются от колонны танков, задержанных бомбежкой с воздуха; устремляются вперед, к занятому врагом городу, по дороге огнем пушки поджигают на полевом аэродроме два вражеских пикировщика, а заодно и цистерну с горючим; стреляя на ходу, прорываются сквозь немецкий артиллерийский заслон на дороге; на максимально доступной для их машины скорости врываются в город, во двор комбината «Пролетарка».
— Все кругом горело. Гнали машину с возможной скоростью, — говорит он.
Рассказ его очень прозаичен, но в нем оживают подробности рейда, которые в повествовании земляков выглядели даже фантастично. Да, действительно, гнали так, что снежное [168] облако за танком стояло. Нельзя было не гнать. А как же? В этом и успех выполнения задания, и спасение.
— И действительно давили их колонну?
— Действительно давили. Улицы-то в вашем городе прямые и не очень широкие. Их колонна с мотопехотой, двигавшаяся нам навстречу, будто по линейке вытянулась. Горобец скомандовал: «Прямой наводкой по колонне!» Башнер послал несколько снарядов и несколько машин разбил. Загорелись. А тут я слышу в шлемофоне: «Федя, давай прямо на них». Ну, я направил танк на те машины, что еще уцелели. Треск, грохот. Их пехотинцы горохом посыпались с машин. Ну, естественно, я прямо их и утюжил, а стрелок-радист Ваня Пастуший по ним из пулемета!
— Вот тут в городе говорят, будто вы били по ним какими-то особыми снарядами, которые рассыпались на много частей, а потом загорались.
— Не было у нас никаких особых снарядов. А говорят вот почему: недалеко, у моста через Тьмаку, угодили мы в их машину с боеприпасами. Тут и пошло. Не сотни, а тысячи осколков по сторонам летели...
Так одна за другой обретают реалистические контуры все сказочные детали этого рейда.
— Ну а как вам удалось расстрелять комендатуру?
— Комендатуру? — удивляется наш собеседник, но тут же вспоминает: — А! Это там, на площади. Не знаю, уж была ли там комендатура, но только видим — большой флаг со свастикой висит над подъездом и часовые стоят. Ну, Горобец и скомандовал: «По флагу осколочными!» Не ручаюсь, что у них там было, комендатура или нет, но только снаряда два мы туда всадили... К слову сказать, тут недалеко возле крыльца их танк стоял — на охране, что ли. Снарядом его не задело, так я машину на тротуар и этот танк — в бок всем корпусом. Такой удар получился, что у меня на миг желтые брызги из глаз посыпались, вроде бы даже сознание от толчка потерял. Но рычаги не отпустил, выхватил машину на большую улицу — Советская, кажется, она тут называется, — и по ней к заставе. А там с тылу на их батарею наехали и — дальше по шоссе. Видим, а впереди войска, не знаем, свои или чужие, но выхода нет — гоним навстречу...
— Ну а вот когда сейчас вы по этому пути проехались, что вам по дороге припомнилось больше всего?
— Да что припомнилось, ничего особенного. Война как война. А вот город этот меня удивил. Новый город. Нипо-чем [169] бы не узнал. Ведь в развалинах все лежало, головни дымились, а сейчас все новенькое стоит... Ох, и много же тут понастроили...
Потом мы присутствовали при знаменательной сцене. В разукрашенном фойе городского театра, где калининцы праздновали двадцатипятилетие со дня освобождения своего города и награждение области орденом Ленина, Федор Иванович встретился с бывшим командующим Калининским фронтом И. С. Коневым — почетным гостем праздника. Будто молодость вернулась к плечистому и грузноватому уже человеку в хорошо отутюженной черной тройке. Он весь вытянулся и, взяв руки по швам, по-солдатски отрапортовал:
— Товарищ Маршал Советского Союза, бывший старший сержант танковых войск, подполковник запаса Литовченко Федор.
Я знаю маршала по дням войны. Видывал его в очень тяжкие боевые минуты. Его лицо всегда оставалось спокойным, и тут, видно, и маршал явно волнуется и не может скрыть этого. И отвечает он совсем не по-военному: — Так вот вы теперь какой! Дайте-ка я вас получше разгляжу...
И два советских солдата-ветерана по-братски обнимаются и по старому русскому обычаю троекратно целуются, взволнованные и растроганные.