Рыловская тетрадь

...Держу в руках ветхую, чудом сохранившуюся тетрадь — мои записи 41-го года, фронтовой дневник, который вел, когда это удавалось. Сегодня я нахожу в нем листки с пометкой «Бои за Калинин».

Люди, о которых здесь рассказывается, знакомы мне не только как журналисту. Мы из одной дивизии, сибирской, 133-й (после боев в Калинине и в Подмосковье она получила наименование 18-й гвардейской).

Как только в то страшное воскресное утро 41-го прозвучал [141] сигнал тревоги, дивизия погрузилась в железнодорожные эшелоны и отправилась на фронт.

На войне, как и в мирное время, у каждого свое дело. В наступлении, в обороне, в походе ли — «дивизионка» должна выходить, поднимать дух бойцов. Был я тогда политруком, рядовым литсотрудником дивизионной газеты «Защита Родины». За материалом для газетного номера далеко ходить не приходилось. Передний край — вот он, рядом. Рядом и бой идет. А там дерутся твои товарищи.

...После упорных боев в районе Андреаполя дивизии было приказано срочно грузиться в эшелоны и следовать к Москве. Но в пути поступило сообщение: немцы в Калинине, дорога к Москве отрезана.

Поступил новый приказ: выгрузиться в Лихославле и следовать к Калинину.

Идем ускоренным маршем. Дождь сменяется мокрым снегом. Наши редакционные машины обгоняют артиллерию на конной тяге, санитарные повозки, тылы. Пехоте хуже всех. Полы намокших шинелей заткнуты за пояс, за плечами винтовка, тяжелый «сидор» с запасом патронов. Гнутся спины под тяжестью противотанковых ружей, минометных стволов, ручных пулеметов. А к обочинам жмется встречный поток — беженцы, в основном женщины и дети. Озябшие, измученные, с маленькими узелками. Не предполагали, что все случится так быстро, не готовились к бегству...

Тяжкое зрелище. Разговор почти не возникает. Только суровеют лица солдат.

Где противник — точно никто не знает. Справа бухает тяжелая артиллерия. Рдеет от далеких пожаров свинцовое небо. Это горит Калинин.

17 октября. Полки уходят вперед, а редакция со штабом дивизии и медсанбатом размещается в Рылове, небольшой деревушке на левом берегу Тверцы. Отсюда хорошо видно зарево пожаров в Калинине. Горит вагонный завод, левее текстильная фабрика. В разных местах полыхают жилые кварталы.

Редакция дивизионной газеты устраивается в доме председателя колхоза «Знамя труда» Михаила Егоровича Егорова. Война не выбила его из колеи. Несуетлив, степенен, уважителен к людям, по-хозяйски прижимист. Кажется, вся Россия в кочевье подалась, а у него каждая овца на учете. Большая семья председателя уже пошла на убыль: на двух сыновей пришли похоронки. И в других избах бабы ревут. [142] Жалеют раненых, которыми забит наш медсанбат. Отдают последнее, сами выхаживают.

Отношения с хозяевами у нас хорошие, особенно с Тоней, шустрой, смешливой, бойкой девчушкой, которую бойцы окрестили Белочкой.

У всех на глазах немцы сбили над лесом наш самолет. Все мы видели, как загорелась в воздухе машина и как пошла к земле. Потом за Тверцой грохнул взрыв. Сжалось сердце: погиб соколик. А через день в избу влетела Тоня и, запыхавшись, закричала: «Скорее!» Схватила за руку редакционного шофера: «На берегу раненый лежит, стонет. Скорее, ему очень плохо!» Иван Тимофеев завел машину, на ходу вскочили на подножки печатник Митя Нежу-миря и Павел Хизев.

На берегу лежал окровавленный, в изодранном комбинезоне летчик. Отлеживался со сломанной ногой, выполз к Тверце, и тут с другого берега его заметила Тоня. Не испугалась, нашла в камышах лодку без весел, выломала два сука, выгребла к раненому. На обратном пути лодку сносило, летчик обессилел, но Тоня все же выгребла и бросилась за помощью.

Спасенного летчика Сашу она же и выхаживала, пока парня не отправили в тыловой госпиталь.

19 октября. Первая наша победа. Вчера крепко досталось гитлеровцам на Ленинградском шоссе, у каликинских деревень. В штабе дивизии только и разговору о батальоне А. Чайковского. Сильный был его удар по спесивым гитлеровцам. Немало их там перебили. Правда, и наши потери немалые. А о том, как дрался Кандауров, — просто легенды ходят. Скорее в батальон, к чайковцам, хочется по горячим следам описать все, как было, показать первых героев боев за Калинин.

Весь вечер писал материал для газеты. Тут же его набрали.

Когда армия терпит поражение за поражением, наши маленькие победы поднимают дух воинов, вселяют бодрость и надежду, придают уверенность.

Дивизии приходится сражаться на два фронта. В тылу, в Городне, засела крупная группировка противника с танками и бронетранспортерами. Немцы рвутся к Калинину на соединение со своими основными силами.

20 октября. На ликвидацию группировки брошен 521-й полк капитана Г. Власова.

21 октября. В штабе дивизии все сосредоточены. Комдив [143] не отходит от телефона. Все внимание Городне: как там? Немцы рвутся к Калинину, не считаясь с потерями.

Поздно вечером капитан Власов доложил комдиву:

— Городнянская группировка противника ликвидирована.

Швецов облегченно вздохнул:

— Теперь можно всеми полками навалиться на город.

23 октября. В поселке Вагонников я встретил командира противотанковой батареи Григория Журавлева. Он со своими пушкарями занимался оборудованием огневых позиций. Комбат и рассказал, как шли бои в Городне.

Лейтенант еще совсем молод, только перевалило за двадцать. Но каким мужеством, храбростью обладает этот человек, в первые же месяцы войны выросший от командира орудия до командира батареи. Любили Журавлева в полку, с уважением относились к молоденькому пушкарю. Ну, а боевая слава к нему пришла, когда дивизия еще сражалась под Андреаполем. Там им и был открыт счет первым подбитым танкам. Под Городней этот счет увеличился.

— Не все гладко складывалось в начале городнянского боя, — рассказывал Журавлев. — Особенно для наших стрелков.

Немцы делали ставку на танковый удар. Танки с автоматчиками на борту шли двумя колоннами. Им удалось вклиниться в боевые порядки одной из рот. Но танки напоролись на противотанковую артиллерию, оказавшуюся в самом нужном месте. Первую машину подбил расчет П. Пинчука. Загорелись еще два танка. Остальные, потеряв строй, стали обходить батарею, но попали под огонь соседних орудий. Крепко досталось гитлеровцам от «сорокапяток» сержанта П. Андреева, командира орудия И. Алтухова, меткого огня артиллеристов капитана И. Сальцина. К вечеру бой стал стихать. На поле боя чадили черные машины с крестами. И наши умеют воевать!

С каждым днем все чувствительней удары дивизии по гитлеровцам, засевшим в Калинине. 681-й полк Оборина, 418-й Мультана, 521-й Власова, артиллерийский полк Абу-зина освободили первые восемь кварталов улиц Скворцова-Степанова, Красина, Благоева.

26 октября. В Рылово командиру дивизии В. И. Швецову позвонил командующий фронтом генерал-полковник И. С. Конев. Он сообщил о том, что Верховный Главнокомандующий, отметив боевые успехи 133-й дивизии, просил передать [144] личному составу сердечное спасибо за успешное выполнение боевой задачи.

В связи с этим всю ночь писали обращение политотдела, в котором был призыв к воинам дивизии очистить город от фашистских захватчиков. «Этой победой, — говорилось в обращении, — мы поможем частям родной Красной Армии, дерущимся под Москвой, разгромить врага, пытающегося захватить столицу».

29 октября. Только что возвратился с передовой, с окраины Калинина. На обратном пути задержался в Дорошихе.

Блиндаж комбата разыскал под совхозным овощехранилищем. И такая неожиданность. Комбатом оказывается Федор Ивачев. Еще несколько дней назад он командовал ротой, той самой, что освобождала Старо-Каликино от немцев. Когда же из строя вышел комбат-3 Маловичко, заменил его.

С поздравления с новым назначением и началась наша беседа о боевых делах. Разговор зашел о Салтыкове.

Группа разведчиков во главе со старшим сержантом А. Салтыковым скрытно подобралась к дому на улице Благоева, откуда непрерывно бил крупнокалиберный пулемет. Разведчики окружили дом, забросали гранатами окно, из которого неслись пулеметные очереди, ворвались внутрь и в рукопашной разделались с гитлеровцами. Так, с боем брался каждый дом.

7 ноября. Утро. Праздник. Но вместо меди оркестров — орудийный гром и треск пулеметов. Хоть погоде спасибо: . низкие облака, снег, — и немцы не летают. А все-таки праздник. Вместе с Борей Котельниковым отправляемся на КП дивизии — уточнить положение полков, разузнать, что где происходит. Узнали о параде наших войск на Красной площади и как-то необыкновенно хорошо стало на душе. Отправились в 681-й полк. Поймали попутную машину — привезла с передовой раненых и возвращалась в полк со снарядами. К деревне подъезжали в полной темноте с невключенными фарами. По пулеметной и автоматной дроби определили — передовая рядом. Штаб полка стоял в Киселеве, на берегу Тверцы. Полк Оборина выбил немцев из этой деревушки только несколько дней назад. Шофер притормозил у командирского блиндажа. Спускаемся по земляным ступенькам вниз и из промозглой темени ноябрьского вечера попадаем в блаженное тепло. Пылает железная печурка, яркий свет слепит глаза. [145]

— Газетчики, как всегда, вовремя, — смеется комиссар Михеев, подталкивая нас к столу.

— Праздник есть праздник, — говорит Оборин, наполняя наши стаканы, — и фрицам его не отменить.

Командир и комиссар очень разные. Оборин — кряжистый, плотно сбитый, с крепкой мужицкой закваской сибиряк из кадровых командиров. А Михеев — явно из штатских. Мешковато сидящая на худощавой его фигуре форма не сочетается с речью и манерами интеллигента. Но оба довольны друг другом. И дела у полка идут неплохо. Ведя бои на левом фланге дивизии, оборинцы крепко бьют фри-цев, выкуривая их из каждого дома, отгоняя к Волге.

В полночь командир и комиссар надевают маскировочные халаты и уходят на КП. Предстоит тревожная ночь. Есть данные, что противник подтягивает свежие части.

А мы с Котельниковым уходим в батальон Максименко, чтобы быть поближе к ночной разведке, которая им проводится. Находим комбата в одном из блиндажей, пару дней назад отбитом у немцев. Значит, еще один, хоть и крохотный кусочек земли возвращен городу.

И когда об этом заходит разговор с обитателями блиндажа, старший сержант телефонист А. Волков, оторвавшись от аппарата, не без гордости произносит: — Ничего — это только начало. За этой маленькой победой пойдут и большие.

Правда, нелегко эта победа досталась Александру Волкову. В одном из боев во время атаки он был ранен в грудь. Его вынесли с поля боя без признаков жизни.

— Да, дорогой, ты родился в рубашке, — сказал ему хирург, зашивая рваную рану.

Пробив партийный билет и записную книжку, пуля прошла рядом с сердцем. Возможно, это и спасло Волкову жизнь.

В блиндаже и сыровато, и довольно прохладно. Укладываясь на солому, плотно прижимаемся друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Пытаемся уснуть. Куда там. Все кругом вздрагивает от ближних разрывов снарядов, мин. Зуммерит телефон.

В три часа ночи в блиндаж вваливается группа разведчиков. Комбат дает командиру взвода Иванову последние напутствия. Какой перед нами противник, сколько его, — все это не очень ясно, и «язык» крайне нужен.

Пошли ребята... В блиндаже напряженная тишина. Проходит полчаса, телефон молчит. И наверху тихо. Значит, [146] пока не обнаружили. Теперь главное — не нарвались бы на мины. Ахнуло несколько снарядов, и сразу с обеих сторон — пальба.

— Иванов на проводе, — говорит телефонист.

— Что там у тебя? — кричит Максименко, хватая телефонную трубку. В ответ — смех: — У меня порядок! Иноземцев положил снаряды, как договорились, точно по цели. Немцы в подштанниках из окон выпрыгивают, ребята их на лету бьют. Одного тащим.

Ранним утром, уже в более спокойной обстановке, беседуем с комбатом. После ночи вид у нас помятый, а он бодр, свеж, туго подпоясан и даже каким-то чудом успел побриться.

— Напишите о Шабельском, — советует Максименко. — Два дня назад сходил к немцам один. Его обстреляли. Выполз, сапоги полны крови, но прежде чем его увезли, точно указал, где у немцев пулеметы стоят.

Напротив сидит сержант Рутковский. Знаю его еще по Новосибирску. Непременный участник художественной самодеятельности, на гармошке играет виртуозно. Теперь хоть только сержант, а уже командует ротой. В одном из боев заменил раненого ротного, потом сам был ранен. Пробыл в госпитале пару дней, попросился у сестры выйти на улицу и... не вернулся. Пришел в роту, к своим ребятам.

Пока разговаривали, в блиндаже стало тесно. И тут появился повар, Егор Васильевич Дударев. Рядом с этими молодыми ребятами — старик, местная знаменитость и вообще приметная личность. Кухню свою развернул — что тебе ресторан. На столе блинчики, котлеты, картошка жареная и даже что-то вроде плова. По-хозяйски осмотрел стол, остался доволен и отправился с термосами на передовую — кормить бойцов.

— Все переживал — ни одного фашиста не убил, — рассказывал Максименко. — А тут недавно немцы просочились. Шурует наш повар в котле и вдруг слышит — стрельба. Выглянул в окно — немцы! Хватает винтовку — и на улицу, там комендантский взвод оборону занимал. Отбились. Дударев клянется — троих уложил. Немного успокоился. А каша подгорела, впервые, — рассмеялся комбат.

8 ноября. Был в политотделе дивизии, просматривал политдонесения. Встретил хорошо знакомую фамилию: старший лейтенант Гущеваров.

Комиссар гаубичного полка сообщал комиссару Сорокину: «Выдвинутую на прямую наводку батарею М. Г. Гущеварова [147] окружили немцы. Артиллеристы не дрогнули. Развернули орудия, били шрапнелью почти в упор. Потом дошло дело до гранат. Здорово отбивались. И пушки сохранили, и фрицев вынудили отойти. А потом сами пошли в атаку».

Порадовался за земляка, пошел его искать — нашел у Горбатого моста. Обнялись. Усадил обедать: «В Новосибирске ты мои домашние пельмени ел, теперь фронтовых отведай». Ну разве тут устоишь!

9 ноября. В полку Оборина взят в плен немецкий солдат. Захотелось взглянуть. Сидит, замотанный в тряпье, нервно выбалтывает все, что знает. Взял его этой ночью разведчик Груздев. Подкрался к наблюдательному пункту и затаился. Дождался этого верзилу (вышел до ветру), показал гранату, и тот руки вверх. Пленный говорит, что солдаты боятся зимы: до сих пор ходят в летней одежде, холода приводят их в ужас, хотя офицеры уверяют, что зимовать предстоит в теплых калининских квартирах.

10 ноября. Пошел с коллегой по дивизионке П. Хизевым в батальон Чайковского, который отбивает у противника Огородный переулок. Добрались только к вечеру: днем дорога насквозь простреливается. Светящиеся трассы веерами секут темноту, и каждая, кажется, предназначена тебе. От дома к дому где перебежками, где ползком пробираемся к комбату. Блиндаж Чийковского под домом. Сваливаемся в подполье и облегченно вздыхаем: неохота глупо погибать от шальной пули.

Поздравляем Чайковского с орденом Красного Знамени. Награжден за успешное проведение операции на Ленинградском шоссе, за освобождение Старо — и Ново-Каликина. Слава о Чайковском — по всему фронту. Хизев посвятил ему стихи.

Побеседовать не удается. Командир полка Мультан предупредил: немцы готовятся к атаке. Комбат вызвал командиров рот. Распоряжения отдаются спокойно и четко. Заметно, что в батальоне порядок и дисциплина. Бойцы Чайковского любят. Говорят, он храбр до дерзости. Сам водил батальон в атаку. Отбили несколько кварталов.

Свободный час выпал уже глубокой ночью. Поговорили. Чайковский сибиряк. Хаживал с отцом в тайгу на медведя. Боевое крещение получил еще в гражданскую, когда в Сибири свирепствовал Колчак.

Познакомился с начальником штаба батальона младшим лейтенантом Иннокентием Щегловым. Подтянут, аккуратен, [148] вызывает симпатию. Форма на нем — как влитая. Бойцам он по душе за свой веселый нрав, за смелость, решительность в бою. Мирная профессия Щеглова — геолог. С комбатом они — отличная пара. И батальон у них самый боевой в дивизии, где трудно — там они.

Щеглов готовился к разведке, сам решил провести ночную вылазку. Собирался спокойно, с шутками-прибаутками. Подумал с уважением и легкой завистью: вот это характер.

За перегородкой два молодых бойца набивали автоматные диски.

— Со мной пойдут, — сказал Щеглов. — Тоже сибиряки, орлы ребята. Вот тот, справа, старший сержант Зидер, усы только пробились, а в бою — огонь. В рукопашной матерого немца прикончил, офицера. Принес его парабеллум и ценные документы.

Ушли, пообещав комбату без «языка» не возвращаться. Мы с Хизевым пожелали этим отважным парням удачи. На прощанье Щеглов подарил мне немецкий автомат и написал на нем: «Политруку Г. Кацу, штаб 418 сп Щеглов — Чайковский. Под г. Калинином, 10.XI.41».

— Трофей моей последней разведки, — сказал он.

Из рук боевого командира это был для меня дорогой подарок.

На командном пункте Чайковского мы познакомились с 14-летней Шурой (фамилию не запомнил). Она с матерью пробиралась из горящего города к своим. Попали под обстрел и потеряли друг друга. Было около полуночи, когда бойцы привели ее к комбату. Девочка натерпелась страха, замерзла. Ее посадили поближе к теплу, успокоили, накормили, пообещали разыскать мать. Шура рассказала, с каким нетерпением ждут жители прихода советских воинов, что творится в городе. Виселицы на площади Ленина, трупы детей и стариков.

В четвертом часу ночи мы простились с чайковцами. Благополучно выбрались из зоны обстрела, дошли до КП полка и даже успели поспать. А в семь утра отправились в Рылово, в редакцию.

12 ноября. Утром пришел почтальон, вручил мне сразу пять конвертов. Какая радость! Полтора месяца не было ни строчки. Адрес на одном конверте выведен большими печатными буквами — это от дочурки, первое ее самостоятельное письмо. Письма от жены, родственников полны надежд на встречу, на мирную жизнь. [149]

16 ноября. Занимался выпуском газеты. Интересный получился номер. Напечатан и мой очерк «Стальная воля» — о командире взвода младшем лейтенанте Иване Кан-даурове, только вчера награжденном орденом Ленина. Знаю его еще по Новосибирску. Охотник, как большинство коренных сибиряков. В боях под Калинином Кандауров отбил у немцев пушку и стал бить по противнику из их же орудия. Вообще храбро воюет. О нем рассказали комдиву. После боя у Ново-Каликина генерал заехал в медсанбат — взглянуть на трижды раненного, пожать руку герою.

Иван Кандауров стоял с забинтованной головой перед военфельдшером и что-то ему втолковывал. Ремень оттягивал тяжелый парабеллум.

— Вот, товарищ генерал, в батальон собирается, — пожаловался фельдшер.

— Слышал про ваши подвиги, — улыбнувшись, сказал комдив. — Спасибо. А на передовую не торопитесь, войны еще на всех хватит.

Затем взял у адъютанта наградной лист, вписал: «К ордену Ленина» и поставил подпись — «Швецов».

17 ноября. Сдал в набор материал для очередного номера и поехал в штаб армии. Здесь меня ждал сюрприз: встреча с корреспондентом «Красной звезды» Юрием Левиным. За короткое время мы подружились, не раз ходили вместе на передовую, попадали под сильный обстрел. Прекрасный товарищ, скромный, не робеет в боевой обстановке.

Хорошее впечатление оставило и знакомство с Белой Иллешем, известным венгерским писателем, автором популярных романов «Тисса горит» и «Карпатская рапсодия».

— Слыхал, слыхал про вашу дивизию, молодцы, — сказал он мне, крепко пожимая руку. — Специально приеду в Рылово написать о сибиряках.

Свое обещание Иллеш сдержал. Здесь, в Рылове, с ним произошла забавная история. Ночевали в редакционной избе. На рассвете немцы подбросили «гостинец» — несколько снарядов. Полетели стекла. Пришлось перебираться в щели. И тут Иллеш забеспокоился: потерял трубку, которую даже во сне не выпускал изо рта. Огорчился страшно. Когда кончился артналет, всей редакцией стали ее искать. В поиск включилось все семейство хозяев дома. Надо было видеть счастливое лицо нашего гостя, когда обнаружили пропажу, — в соломе, у его изголовья. [150]

Ходить с Иллешем на передовую было небезопасно. По-русски он разговаривал с большим трудом, и у некоторых это вызывало подозрение. Однажды его задержали и под ружьем привели к командиру. Пришлось выручать «диверсанта».

О редакторе армейской газеты Михаиле Марковиче Эрлихе я часто слышал: и человек душевный, и журналист отличный, и редактор каких немного. Сотрудники его обожали. Познакомившись с Эрлихом, убедился: все, что о нем говорят, — правда. За ужином, где были все сотрудники редакции и корреспонденты центральных газет, я оказался рядом с Михаилом Марковичем. Держится он просто, собеседник интересный. Интересовался нашей дивизией.

О нашей 133-й дивизии все отзываются хорошо. Нам, газетчикам «дивизионки», повезло: в Рылове встречаемся со многими видными журналистами и писателями. Был у нас поэт Григорий Санников, писатель Ефим Зозуля. Подолгу находились в дивизии и подружились с нами Юрий Левин, Михаил Яровой, поэт Сергей Островой, посвятивший комбату Чайковскому одно из стихотворений.

Как-то в один из своих приездов собрался Островой в батальон Чайковского. Дорога была небезопасной, простреливалась, да и к немцам легко было угодить. Все наши были заняты выпуском номера, и Островой отправился один.

— Иди на выстрелы, не ошибешься, — напутствовал я его. И отдал ему свою палку. На войне тоже бывают свои моды. Тогда у штабистов была такая мода — ходить с палкой, как с тросточкой.

— Будешь отбиваться от фашистов, — пошутил Павел Хизев.

Только что прошел дождь. Дорога превратилась в месиво. Не успел Островой отшагать и сотню метров в этом месиве, как его заприметил немецкий летчик. В сорок первом фашистские стервятники, имея полное превосходство в воздухе, в порядке развлечения позволяли себе охоту за отдельными людьми. Вначале немец сбросил две бомбы на Рылово, а потом, сделав крутой разворот, спикировал на мостик, к которому приближался Островой.

— Сергея расстреливают! — крикнул я своим. Из хаты выбежали Котельников, Хизев, печатник Нежу миря, шофер Тимофеев, наборщики. Летчик дал длинную очередь.

— Ложись, ложись! — закричали Островому. Фашист [151] развернулся, полоснул еще одной очередью и ушел. Когда мы подбежали к Сергею, он что-то искал на земле.

— Оступился, понимаете ли, — огорченно пояснил он, — очки потерял. Ничего без них не вижу.

— Главное, голова цела, — утешил его подошедший Юрий Левин.

Оказалось, не совсем. Пуля все же зацепила поэта. Сделали перевязку.

Островой ходил грустный: время идет, а материала нет. На передовую решили идти утром.

Вечером привезли раненых, и мы пошли в медсанбат. Медсестры зажигали сделанные из гильз коптилки — «катюши». Раненые лежали на полу, на соломе. Их обработали, после всего пережитого кое-кто уже шутил, люди делились табачком, устраивались поудобней. Островой подсел к забинтованному до глаз артиллеристу послушать его рассказ. Только завел с ним тихий разговор, как вдруг зазвучала песня.

Курносая, веснушчатая Анечка Мальцева и на фронте не расставалась с любимыми пластинками.

Сильный девичий голос напоминал о прошлом, звал, обещал будущую встречу...

...Пластинка кончилась, Анечка сняла ее с диска, но прокуренный густой бас попросил откуда-то из угла:

— Крутани еще разок, сестричка.

Когда музыка стихла, кто-то из раненых спросил: — Сестричка, не Острового ли это песня? ,;. — Да. Он ее автор, — ответила она.

...Островой уходил из медсанбата как будто немного потрясенный. Может быть, впервые понял, что песни его тоже воюют.

...Среди подробных описаний событий нахожу в своем дневнике многие имена. Одних смутно припоминаю, других вижу отчетливо. Вот оборванная строчка: «Ф. Парахневич, разведчик-артиллерист». [152]

Во время боев за Калинин приходилось экономить снаряды. И артиллерийское начальство гневалось: бьете по площадям. Парахневич под покровом темноты пробрался к Волге, устроился у самого моста и засек по вспышкам огневые точки на правом берегу. Потом эти огневые точки были подавлены.

Другая запись: «Владимир Шершнев...» Этот красноармеец в памяти моей остался еще по боям в Поддубках, когда его принимали в партию. Потом встретил во время боя на подступах к вагонному заводу. Винтовку он держал в левой руке, а правую, забинтованную, бережно нес впереди себя. Но шел он не в тыл, а на передовую.

— Не заблудился? — окликнул я его. — Медсанбат в другой стороне.

— В свое отделение направляюсь, — спокойно пояснил Шершнев.

— Как же стрелять будешь?

— А вот, — хитро улыбнулся он. — Попросил фельдшера указательный палец не бинтовать. Так что за спусковой крючок когда надо дерну. — И пошел дальше.

...За бои под Калинином многие воины нашей 133-й дивизии удостоились наград. Орденом Ленина были награждены комдив В. И. Швецов, старший батальонный комиссар В. Г. Сорокин, орденом Красного Знамени — младший лейтенант Г. И. Максименко, орденом Красной Звезды — младший лейтенант И. И. Щеглов, сержант А. И. Мозгунов и другие.

Последняя дневниковая запись датирована 23 ноября: «С этого участка фронта нас снимают...» Дивизия двинулась на защиту столицы. И уже там в тетрадке появилась еще одна «калининская» запись.

На второй день после освобождения города Калинина, 17 декабря 1941 года, газета «Красная звезда» писала об успехах 133-й стрелковой дивизии и ее командире: «Генерал-майор Швецов блестяще выполнил поставленную перед ним задачу: нанести удар во фланг немецкой группе прорыва, развившей успех вдоль Ленинградского шоссе на северо-запад. Под ударами наших войск неприятельская группа была разрезана на две части, а ее авангарды почти полностью уничтожены. Главные силы врага оказались запертыми в Калинине на длительный срок... Это был наш серьезный удар по врагу на калининском направлении». [153]

...После Москвы были Дон, Курская дуга, Карпаты, Польша, Венгрия, Чехословакия. Но Калинин оставил в памяти неизгладимый след. И через много лет потянуло пройти по местам боев, побывать в Рылове.

Нашел дом, где мы печатали свою дивизионку, встретился с бывшими нашими хозяевами — семьей Егоровых, с которыми породнила война. Меня узнали. Разволновались. Стали вспоминать события того сурового года, людей — живых и мертвых, которые сотворили Победу.

Припомнилось, как при одном из обстрелов Рылова ранило соседскую девочку Марью. Как фашистский снаряд угодил прямо в солдатскую походную кухню. Надо было видеть, какое страдальческое лицо было тогда у повара Борзикова: — Что я повезу на передовую? Ребята есть хотят... — чуть не плакал он. Но тут деревенские женщины бросились к своим печкам. Кто чем богат, несли еду: кто кастрюлю горячего борща, кто сало, картошку вареную и жареную — всем поделились с солдатами. Повар воспрянул духом. Загрузил все свои емкости и погнал лошадь на передовую.

...С бывшим сыном полка Олегом Солодихиным, ныне работником калининского объединения «Химволокно», мы разыскали у Горбатого моста «пулеметную точку» Изотова, который, презирая смерть, прикрывал отход нашего подразделения.

Наверное, до конца своих дней мы будем помнить о том, как досталась нам Победа. И никогда не уйдут из нашей памяти люди, которые эту Победу вынесли на своих плечах.

...Много имен нам еще предстоит назвать. Без этого полной летописи пережитой войны не будет.