Листовки «Красного Гангута»{17}
С первыми вражескими снарядами на полуостров упали и первые вражеские листовки. Последнюю такую листовку я видел в последний день нашего пребывания на Ханко. На протяжении полугода пропаганда противника изощрялась в коварстве и лжи. Однако с первых же дней войны политотдел военно-морской базы Ханко развернул работу по контрпропаганде. На передовой линии обороны и на островах систематически работала радиоустановка, печатались листовки, использовались простые ручные рупоры и даже специально изобретенная «агитграната». Многое делала для разоблачения вражеских измышлений газета «Красный Гангут».
В начале июля в бою за остров Хорсен была взята в плен группа солдат и офицеров противника. Рядовой Лиукконен Аарне изъявил желание обратиться с письмом к финским солдатам. Он сам написал текст этого письма. Я привожу его здесь.
«Братья финские солдаты!
К вам обращается солдат 7-й роты 3-го батальона Лиукконен Аарне. 10 июля ночью в бою с войсками Советского Союза я сдался в плен так же, [301] как и другие двадцать три моих товарища, на острове Хорсен, куда нас перебросили для борьбы против Советского Союза. Здесь к нам относятся очень хорошо. Все живы и здоровы. Сегодня был в больнице, где видел наших солдат Нюмана Дороти, Эквиста Алларика, которые были ранены в бою 1 июля. За ними ухаживают так же хорошо, как и за русскими солдатами.
Братья финские солдаты! Наше правительство по приказу Гитлера толкнуло наш народ на кровавую войну против Советского Союза. Нас посылают на эту войну бороться за интересы фашистской Германии. [303]
Я призываю и прошу вас, братья финские солдаты: гоните прочь из Финляндии фашистские войска Германии!
Долой войну против Советского Союза! Сдавайтесь в плен советским войскам. Это лишь ускорит конец войны!
Крепко жму руки.
Лиукконен Аарне.
12 июля 1941 года».
Пленных сфотографировали, подготовили текст специальных листовок. Но клише пришлось заказывать в Таллине. Политотдел располагал типографией, в которой не было самого существенного для изготовления листовок — латинского шрифта и цинкографии. Стало быть, предстояло ждать оказии. Клише мы все же получили. Наконец листовки были готовы, и самолеты сбросили их на финскую территорию.
В дальнейшем надо было искать какой-то другой выход. И выход был найден. Не только цинк, но и иностранный шрифт заменил линолеум. До этого была попытка делать листовки фоторепродукционным способом, но это было дорого, и тираж получался очень маленький.
В первых листовках мы призывали финских солдат и офицеров переходить на нашу сторону. Но обстановка быстро менялась. Родные берега как бы отодвигались от нас все дальше и дальше. Трудно было предположить, что найдется какой-нибудь чудак, который перейдет на сторону отрезанного и окруженного гарнизона Ханко. Листовки призывали финнов кончать войну. «Солдаты и офицеры финской армии, — говорилось в одной из них. — Кончайте проливать кровь за интересы Гитлера! Сбросьте его прочь со своих плеч!» «Немцы грабят и объедают Финляндию, а финский народ голодает, — говорилось в другой листовке. — Солдаты и офицеры! Гоните прочь из вашей страны немецких захватчиков!»
Листовки были отпечатаны с линолеума на финском и шведском языках. Применялась бумага шести расцветок. Тираж — 10000 каждая. Следует сказать, что цвет бумаги, используемой для листовок, имеет большое значение. Когда самолеты разбрасывали наши разноцветные листовки, это напоминало фейерверк.
Недостатком листовок был их несколько громоздкий формат. Это неизбежно при печати с линолеума (мелкий [304] текст нарезать на линолеуме трудно. В дальнейшем мы применяли способ «выворотной» печати — белый текст по темному фону. Гравировать таким образом неизмеримо легче. А печатали листовки на цветной бумаге или цветной краской.
В конце августа с последней оказией из Таллина нам были доставлены финский и шведский шрифты. После захвата гитлеровцами Таллина перед нами встали новые серьезные трудности. Производство листовок строжайше лимитировалось недостатком бумаги и авиационного бензина. В сентябре газета печаталась уже на оберточной бумаге. Листовки для противника издавать на плохой бумаге дивизионный комиссар Расскин запретил.
Всего редакция газеты «Красный Гангут» выпустила около тридцати листовок.
Всю нашу типографию укрыть под землей не удалось. В низком, сыром подвале наборщики работали в полусогнутом состоянии. Во весь рост можно было выпрямиться только на улице. Работы было так много, что на прогулки времени не оставалось.
Печатные машины мы установили в помещении первого этажа. Стены и окна были закрыты мешками с песком и бревнами. При каждом прямом попадании снаряда в здание машину засыпало песком и щебнем. Гравировались листовки в подвальной каморке, устроенной под лестницей, подчас при свете свечей и коптилок. [305]
Наши десантные отряды занимали у финнов остров за островом. В те дни к нам попадало много бумаг и дневников вражеских солдат. Недовольство затяжной войной, возрастающая неприязнь к гитлеровцам, жалобы на голод и растущую нужду — вот основной мотив писем, которые финские солдаты получали из дому. В этих письмах мы зачастую черпали темы для наших листовок. У одного убитого финского солдата было найдено следующее письмо:
«Або, 11.08.41.
Дорогой друг Карл!
Если ты имеешь предмет любви в Або, то поскорее приезжай. Твоя зазноба может попасть в лапы немцев, а эти молодчики неисправимые грешники. Пиши. Привет К. С.»
Решено было использовать этот мотив для листовки. Сразу же напрашивалось сентиментальное графической решение: солдаты проливают кровь, в то время как их жены и невесты оказались в чужих лапах. Листовка была сделана. Рисунок сопровождали рифмованные строки:
Растяпа финская кумаЭти стихи Михаила Дудина перевел на финский язык лейтенант Воробьев.
Однажды моряки притащили с сухопутной передовой «языка». Это был резервист из Хельсинки, пулеметчик. Помню, что его звали Эрикам. Утащили его из финской траншеи ночью. Эрик парень здоровый, он сопротивлялся, как мог. К общему удивлению, при обыске у него была обнаружена наша листовка «Немцы грабят и объедают Финляндию, а финский народ голодает»...
— Что же ты, хранишь наши листовки, а так сопротивлялся?
— Я солдат, — ответил Эрик. [306]
Ему показали еще листовку, где нарисован был Гитлер на плечах финского солдата. Эрик с гневом перечеркнул Гитлера крестом и выругался по-русски. Когда же его спросили о Маннергейме, Эрик восторженно признался в своей любви к нему. Для нас это было открытием, и мы поначалу избегали в листовках затрагивать персоны, милые фанатичным финнам. Но позже мы сделали все же несколько листовок, высмеивающих Маннергейма.
Финская пропаганда начала с угроз: «Сдавайтесь, или вы будете сброшены в море». По мере крушения надежд противника на окончание операций на Ханко менялся и стиль пропаганды — угрозы сменялись уговорами: «Вы находитесь в плену, пути отступления вам отрезаны».
Однако ханковцы отнимали у противника острова.
Тогда уговоры были подмазаны лестью. Враг предлагал заключить перемирие «не с Советским Союзом, а только с Ханко». Обещано было даже поставлять, как и до войны, молоко на сухопутную границу. В самый тяжелый период обороны, когда немцы захватили остров Эзель, финская пропаганда пошла с самого сильного козыря — обращения барона Маннергейма к гарнизону Ханко. Потерпев фиаско и на сей раз, вражеские пропагандисты заговорили с откровенной яростью.
Одна небольшая операция наших десантников не удалась. На острове, занятом противником, остались трупы советских моряков. Вражеским солдатам было приказано повесить их на деревьях. С утра до ночи «громковещатели», захлебываясь желчью, орали, что каждого из нас ждет подобная смерть.
Гитлеровская пропаганда изощрялась в коварстве. Приведу такой пример. Большая земля снабжала нашу газету информацией только по радио. Каждую ночь радист слушал Москву и принимал сводки Совинформбюро, иностранной редакции ТАСС и передовые «Правды». Фашистские радиостанции подстраивались «под Москву» и диктовали лживую информацию для районных и фронтовых газет. Делалось это тонко. Враг передавал, скажем, передовую «Правды». Все в ней было правильно, но в текст вставлялся провокационный абзац пораженческого характера. Бывали случаи, когда провокационные передовые статьи целиком стряпались фашистскими радиостанциями. [307]
Наша газета ни разу не попалась на удочку пропагандистов противника только благодаря повышенной бдительности политработников.
На назойливые старания фашистской пропаганды откликался сатирический отдел газеты «Красный Гангут». Приведу два-три примера. 4 августа самолеты противника сбросили на Ханко листовки с пропусками на вражескую территорию. На следующий же день в газете были помещены рисунки и стихи о том, как наши моряки-десантники откликнулись на это «приглашение». На рассвете ими был занят еще один остров противника. Газету с фельетоном читали и на этом острове.
Однажды наш летчик сбил фашистский самолет, сбрасывавший листовки. В листовках утверждалось, будто советских самолетов на Ханко уже нет и все летчика перебиты. В нашей газете и на этот раз были напечатана стихи и рисунки, разоблачавшие глупую брехню фашистских пропагандистов («Боевая вахта», 17 августа).
Как-то у переднего края обороны шюцкоровец, забравшись на высокую сосну, уговаривал наших бойцов переходить на финскую сторону. Когда он, крича в рупор, начал сулить сало, масло и белый хлеб, какой-то голодный финский солдат не выдержал и разрядил в своего чересчур ретивого проповедника автомат. По этому случаю также были сделаны рисунки и напечатаны стихи «Веселый разговор» («Красный Гангут», 17 ноября).
Удачно отреагировали мы на обращение Маннергейма к ханковцам. Он начал так: «Доблестные, героические защитники Ханко!» Дальше следовал пышный букет льстивых комплиментов. Барон говорил об истощении наших ресурсов. Он уверял, что героизм ханковцев напрасен, и вместо голодной смерти предлагал нам почетный плен. Дальше следовали обычные обольстительные обещания. Кончалось обращение ультиматумом, на размышления давалось два дня. Если почетное предложение маршала не будет принято, говорилось в листовке, гарнизон полуострова будет уничтожен.
Два дня со стороны противника не было ни одного выстрела.
Начальник политотдела бригадный комиссар П. И. Власов созвал у себя небольшое совещание работников политотдела и редакции. Он сказал, что необходимо что-то противопоставить вражеской пропагандистской [308] листовке, и дал мне задание срочно подготовить ответ в духе письма запорожцев турецкому султану. Мы с Михаилом Дудиным написали текст листовки, командование базы одобрило его. На другой день наши бойцы вместе с газетой получили листовку «Ответ барону Маннергейму».
Когда она издавалась, о Маннергейме думали меньше всего. Его агитировать было, конечно же, бесполезно. Листовка делалась для наших людей. И, надо сказать, своей неожиданностью, дерзостью она отвлекла внимание от самого обращения Маннергейма. Бойцы переписывали и перерисовывали листовку множество раз, размножали ее через копирку и различными способами перебрасывали к противнику. На сухопутной границе красноармейцы делали из можжевельника луки и, обмотав стрелы листовками, пускали их в финские траншеи.
На финском языке листовка не печаталась, но читалась по радио. Впрочем, к Маннергейму она все же попала.
Работали мы все предельно напряженно. В наш и без того разбитый редакционный дом попал снаряд. Он разорвался над моим «кубриком», находившимся под лестницей. Вспыхнул пожар. Горели мои рисунки, еще не оконченные стихи Михаила Дудина. Пожар нам удалось потушить, но другим снарядом был выведен из строя движок. Опять гравировали при коптилке. Краснофлотец Шпульников изготовил за одну ночь четыре текстовые листовки на линолеуме. Машину сплошь и рядом крутили вручную наши печатники Белов, Федоров и Шохин.
За три дня до ухода последнего корабля с гангутского рейда А. Расскин приказал мне подготовить максимальное количество листовок для белофиннов и разбросать их по Ханко и островам. Отпечатано было более ста пятидесяти тысяч различных листовок. Приведу некоторые из них.
«Вы не сломили нашей стойкости и воли, мы еще вернемся».
«Мы, гангутцы, везде будем бить вас так, как били под Ханко».
«Война на стороне Гитлера равна самоубийству, кончайте войну, пока не поздно».
«До тех пор, пока вы будете помогать Гитлеру в его [309] кровожадной войне, мы будем уничтожать вас так, как уничтожаем немецких оккупантов».
«Финские солдаты и офицеры! Поворачивайте оружие против действительного врага вашей независимости — фашистской Германии».
Нам дали грузовики. На камбузе мы наварили несколько ведер клейстера, и весь полуостров был оклеен листовками. Листовки были на развалинах домов, на телеграфных столбах, в портовых складах. Листовки сплошь покрывали взорванные орудия, брошенные нами машины. Листовки рассовывались по сараям, чердакам домов, печуркам и подвалам.
Когда работа была закончена, наступила оттепель и пошел дождь. Мы решили, что все наши старания напрасны. Но ночью хватил мороз, и листовки покрылись как бы зеркальным стеклом. В городе есть пруд. Листовки были и в пруду, под прозрачным слоем льда. [310]