В перископе — корабли врага
Родился в 1912 году в Туапсе. С ранних лет плавал матросом на судах торгового флота. Окончил Херсонское мореходное училище.
С 1935 года — в Военно-Морском Флоте.
В боях за освобождение от гитлеровских захватчиков Крайнего Севера командовал подводной лодкой.
После войны окончил Высшую военную академию и продолжает служить в Военно-морских силах.
5 апреля 1943 года, определив свое место по мысам Хьельнес, Сейбунес и маяку Маккаур, в 14 часов 30 минут подводная лодка «С-56» легла на грунт в пяти милях от норвежского поселка Лёквик.
Ночью мы будем выполнять довольно сложное задание, а пока команде предоставлен заслуженный отдых.
Нам надлежало высадить небольшую группу разведчиков на оккупированный немцами полуостров Варангер и снять тех, кто уже закончил работу в неприятельском тылу. Срок давался минимальный. Видимо, учитывалось скорое наступление полярного дня. До выполнения основной задачи атаковать вражеские корабли запрещалось.
Напутствуя нас, командир бригады Иван Александрович Колышкин предупреждал:
— Вам придется иметь дело с норвежскими патриотами. Примите их, как родных братьев. Они так же горячо любят свою родину, как мы свою.
С норвежцами, не покорившимися оккупантам, мне уже приходилось общаться. Во время стоянки в северошотландской базе Розайт наша команда крепко подружилась с моряками ремонтировавшегося там норвежского сторожевого корабля. Особенно правился всем машинист-богатырь [112] Вальде. Обычно как только заканчивался вечер в матросском клубе, куда ходили наши краснофлотцы, он первым запевал «Интернационал». Беседуя с русскими моряками, Вальде часто повторял:
— Мы вместе освободим мою Норвегию и вашу Россию...
Стремясь помочь нам хотя бы советами, командир бригады подробно рассказал, как производили высадку экипажи других лодок. Однако рецептов не навязывал. Видимо, не хотел сковывать инициативу. Обязательно для нас только место высадки. Оно определено приказом и изменено быть не может. Туда должна выйти группа разведчиков. Связи с ней нет, и перенацелить ее уже нельзя...
Вместе со старпомом и штурманом я внимательно изучил этот участок местности. Рельеф был обычным для Северной Норвегии. Покрытые снегом крутые гранитные горы, обрывистые скалы, расщелины и распадки, по которым коротким летом пенятся водопады и журчат веселые ручьи. У берега мелкие островки и отдельные торчащие из воды избитые волнами камни.
Южнее места высадки — рыбачья деревушка Вейнес, давшая название узкому саблевидному полуостровку, оканчивающемуся мысом Вейнесудде. Вдоль этого естественного мола тянется удобный для стоянки мелких судов рейд.
На безыменном мысу в трех километрах от Лёквика расположен немецкий сигнально-наблюдательный пост. Высадить и принять разведчиков нужно умудриться под носом у наблюдателей. Дело рискованное, особенно если учесть, что до фашистских батарей рукой подать. Но ничего не поделаешь — на войне риск на каждом шагу...
Участок дна, на котором улеглась лодка, оказался ровным, как поле стадиона. Глубиномеры всех отсеков показывали 52 метра.
Спустя полчаса после команды «От мест по постановке на грунт отойти» в отсеках наступила тишина. Лишние механизмы выключены. Большинство подводников, уставших от напряжения последних дней, крепко спали. Вахтенные старались выполнять свои обязанности без шума.
Тишина стоит и в центральном посту. Нарушает ее только ротор гирокомпаса, монотонно напевающий нескончаемую колыбельную песню. Ее убаюкивание неотразимо. Бороться с дремотой трудно. [113]
Волны на глубину не проникают, дыхания моря не ощущается. Придонного течения в фиорде, по-видимому, нет, лодку не разворачивает. На румбе по-прежнему 180 градусов. Грунт под килем каменистый, без ила. Опасность плотно к нему присосаться не грозит.
Воспользовавшись спокойной вахтой, наш штурман Юрий Васильевич Иванов решил рассчитаться со старыми «писчими» долгами, а заодно стряхнуть с себя непрошеный сон. Он сел за штурманский столик, поставил перед собою чернильницу и достал вахтенный журнал. Заполненными там оказались лишь первые листы. Ими пока и исчерпывалась боевая биография подводной лодки. Ведь это наш первый поход к берегам, занятым противником.
Записи скупые, лаконичные. Только «голые» факты, без лирики, без эмоций. Но мы-то знаем, что за ними кроется.
Вот коротенькая запись, сделанная в последний день марта: «19.08 отошли от пирса». Сухо. Буднично. А между тем этот момент для каждого из нас памятен. Не прошло и трех недель, как лодка прибыла на действующий флот из-за девяти морей и двух океанов, с далекого Владивостока. Команда еще не нюхала пороху. А задание — не легкое. Значит, товарищи верят в нашу выучку и зрелость. Они пришли проводить, пожелать удачи. Экипаж ушел в море с хорошим настроением.
На рассвете следующих суток подошли к границе минных заграждений. Фашисты перекрыли ими подходы к берегу. Чтобы сделать опасной большую толщу воды, к каждой мине прикрепили верхнюю и нижнюю антенны. Стоит коснуться их бортом — взрыв.
Пытались уточнить свое место астрономическим или навигационным способом для более уверенного форсирования опасного района, но из этого ничего не получилось. Стояла пасмурная погода со снежными зарядами и плохой видимостью. Пришлось ограничиться тем, что было. Вместе с дивизионным штурманом Виктором Федоровичем Паластровым тщательно проверили счисление. И все же волновались: точность была сомнительной.
К 12.00 нырнули под минное поле и взяли курс на мыс Хьельнес. Все встали по готовности номер один и вслушивались в забортные шумы. Нервы и чувства обострены до предела. Стоило кому-либо сделать неосторожный шаг, [114] громче обычного звякнуть настилом, как мелкая противная дрожь пробегала по коже. Но нужно идти, и мы шли...
Все обошлось благополучно. Даже всплыли точно в заданном месте. На картах аккуратной чертой помечен «фарватер», протраленный собственными бортами. Будем им пользоваться и в дальнейшем.
Пока плавали в глубинах, на поверхности разыгралась буря. Крупная волна не позволяла уверенно удерживаться под перископом, и мичману Дорофееву стоило большого труда не показывать рубку. В такую погоду высадка отпадала: слишком сильный накат — шлюпку непременно разобьет.
Норвежские товарищи, находившиеся в лодке, помогли опознать мысы и вершинки. Им с непривычки трудно было ориентироваться, рассматривая берег в перископ, — слишком сужено поле зрения. Но в конце концов освоились и с радостью узнавали знакомые места. Природная сдержанность изменила им — то и дело возбужденно восклицали:
— О, Хьельнес! Лёквик! Вейнесудде!
Мы хорошо понимали их состояние и предоставляли возможность насмотреться вволю на родную землю.
После ознакомления с районом нырнули под минное поле и пошли штормовать в море. Теперь отраженная от берега волна достигала нас и на 70-метровой глубине. Кренило по 5 градусов на борт. Такого на глубине нам еще не приходилось испытывать.
Последняя пометка в журнале была сделана в 23.16 2 апреля, когда лодка всплыла за минным полем, чтобы начать зарядку аккумуляторов. Штормище бушевал такой, что о новых записях в вахтенный журнал не могло быть и речи. Баренцево море разошлось во всю свою богатырскую силу.
К концу зарядки выявилась неисправность, мешавшая погружению. Двое суток лодка взлетала с волны на волну и проваливалась в бездну между ними. Шла «нормальная» походная жизнь, к которой нас уже приучила Северная Атлантика и от которой, не кривя душой, удовольствия испытываешь мало. Будь с нами бравый солдат Швейк, он непременно сказал бы:
— Осмелюсь доложить, подводная служба не мед!..
Об этом и писал теперь лейтенант Иванов, копаясь в черновиках, разбирая карандашные каракули многих вахтенных [115] офицеров. Практически всем сменам записывать приходилось одно и то же: об одиннадцатибалльном ветре, волне, качке с креном до 40–50 градусов на борт, о попадании воды в центральный пост через входной люк, а в пятый отсек — по шахте подачи воздуха к дизелям...
В крохотной каюте, где едва умещаются два человека, я беседую со старшим помощником лейтенантом В. Л. Гладковым. Владимир Львович — высокий, подтянутый, рассудительный, слегка флегматичный; в недалеком прошлом плавал матросом, затем штурманом в торговом флоте. Офицером стал в начале войны.
Перед нами на коленях разостлана карта с «поднятыми» глубинами. Обсуждаем детали предстоящей высадки. По докладу Гладкова, команда расписана, проинструктирована и каждый твердо знает свои обязанности.
Главное — чтобы немецкий пост не обнаружил нас при подходе к берегу. Луна нам мешает, а противнику помогает. Ее азимуты и высоту штурман рассчитал на каждые тридцать минут, начиная с восхода. Выгодно всплывать около полуночи, подходить поближе к берегу, маскируясь в тени скал.
Связывал нас узкий сектор обзора местности, где ожидали увидеть сигналы. Это ограничивало наше маневрирование.
И времени маловато, не более полутора-двух часов. Но должны управиться. Лишь бы не встретились непредвиденные обстоятельства.
Уточняем, кому где находиться и что делать. Сам при высадке буду на мостике.
— По мере выгрузки из отсеков имущества подправляйте с механиком дифферентовку, — приказываю старпому.
— Понятно!
— Если со мною что случится, вступайте в командование кораблем немедленно и выполняйте боевой приказ.
— Есть!
Старпом уходит по своим делам, а я хочу воспользоваться свободным временем и ближе познакомиться с норвежцами. Иду в кормовой отсек, где они расположились. Их трое, типичные жители Скандинавии. Очень похожи на наших северных поморов — широкоплечие, коренастые, сильные. Большие натруженные руки, открытые смелые лица, зоркие голубые глаза. Наверное, такими же были их [116] далекие предки норманнские викинги, по-русски — варяги.
Старшим над ними — самый молодой по возрасту, Франц. Не думаю, что это его настоящее имя. Скорее, кличка — слишком по-немецки оно звучит. Да и товарищи называют его по-другому: Рейнгольдом, кажется... В нем чувствуется неистощимая энергия. Он сразу как-то располагает к себе, и не удивительно, что уже успел стать любимцем всей нашей команды...
Плохое знание языка затрудняло разговор, но не помешало мне понять, что Франц смертельно ненавидит фашизм и фашистов, оккупантов и квислинговцев. Последних даже больше. Мечтает поскорее увидеть Норвегию свободной. Как и положено коммунисту, манны с неба не ждет, а собирается добиваться этого «своею собственной рукой».
В борьбе он не новичок. Два года партизанит. Был ранен, вылечился у нас. Теперь возвращается в провинцию Финнмарк устраивать врагу «веселую жизнь».
— Спуску не дадим, — заверяет Франц. — Норвегия никогда не покорится!
Эти слова были сказаны с убежденностью человека, выражающего чаяния народа.
Как умею, передаю ему слышанное от советского генерального консула в Сан-Франциско Якова Мироновича Ломакина.
Было это в 1941 году, вскоре после злодейского нападения Гитлера на нашу страну. Симпатии большинства простых людей за границей оказались на нашей стороне. Одни помогали советскому народу в его беспримерной борьбе сердечным сочувствием, а иные и материально. Среди сотен других в консульство пришел пожилой человек с ибсеновскими бакенбардами на загорелом обветренном лице. Был это безработный, пожелавший все свое «богатство» — двадцать долларов — внести в фонд обороны СССР. Его уговаривали не делать этого. Советский Союз не настолько беден, чтобы принимать последние гроши от бедняка. Спасибо и на добром слове! Но безработный не сдавался:
— Возьмите деньги! Изготовьте на них хотя бы один снаряд, и пусть красноармейцы ударят им по фашистам. Это поможет освобождению не только вашей, но и моей родины — Норвегии...
На меня этот рассказ нашего консула произвел очень большое впечатление. А вот мои теперешние собеседники [117] — норвежцы отнеслись к нему как к явлению совершенно заурядному, само собою разумеющемуся. Только Франц одобрительно наклонил голову. Потом улыбнулся одними глазами и обронил всего одну фразу:
— С помощью русских фашисты скоро буль-буль.
А жестом пояснил, как им поддадут коленом, сбросят в море и они пойдут на дно...
В Советский Союз норвежские патриоты попадали разными путями. Один из спутников Франца вместе со многими рыбаками прибыл в Кольский залив на мотоботе, когда немцы вслед за Осло и Нарвиком начали оккупацию всей Норвегии. Другой плавал на пароходе, команда которого не захотела возвращаться из Мурманска в занятый гитлеровцами Хаммерфест. Оба они, как и их командир, считали своим долгом драться с врагом за освобождение родной земли и с нетерпением ждали высадки.
Никто из этой тройки не сомневался в близкой победе, хотя каждый понимал, что не всем суждено до нее дожить. Все очень искренне выражали свою признательность экипажу за готовность идти на риск вместе с ними. Многократно повторяли заученные по-русски слова: «Дружба — хорошо!»
С такими людьми действительно хорошо дружить. И конечно, мы сделаем все зависящее от нас, чтобы благополучно высадить их на берег, в целости переправить им грузы.
Кок Василий Павлович Митрофанов превзошел самого себя. Изучив вкусы гостей, он приготовил для них роскошный прощальный ужин. А старпом разрешил выдать всей команде по стакану доброго вина.
Мы от души желали новым друзьям успехов и удач. Они высказали лучшие пожелания нам и обещали при случае помогать, чем смогут. Получилось нечто вроде вечера «смычки», которые так часто проводились в тридцатых годах в наших интернациональных морских клубах. Только те вечера проходили в уютных залах. А этот — в тесном отсеке, под водой и в непосредственной близости от противника.
Акустик Константин Круглов доложил о шуме винтов малых кораблей. Всплывать не стали, атаки все равно запрещены, да и рассмотреть в перископ в сумерках ничего [118] не удастся. Шумы постепенно затихли, удаляясь в сторону рейда Вейнес. Это, видимо, возвращались с промысла рыбачьи мотоботы.
В 22.25 по боевой тревоге снялись с грунта и на глубине 30 метров трехузловым ходом пошли к берегу. Через сорок минут всплыли в позиционное положение и продолжали движение под электромоторами. Дизели не пускали, чтобы не производить лишнего шума.
Вошли в северную часть Конгс-фиорда. Курс держим на бухточку Лауквик, по берегу которой раскинулся поселок рыбаков Лёквик. Погода лучше, чем ожидали. Немного мешает неулегшееся волнение моря, но основной противник — луна спряталась в тучах, и с берега увидеть нас не так-то просто.
Маяки и освещаемый знак на мысе Вейнесудде не горят. Они нам и не особенно нужны. Место знаем точно, навигационные опасности изучили. Каждый камень, риф и банка на подходах к берегу известны — не заблудимся.
Прижимаемся вплотную к скалам. Личный состав без шума занимает боевые посты. Артиллерийский расчет кормового орудия открыл снарядный кранец. На мостике стоят самые меткие пулеметчики — Корзинкин и Николаевский. Внизу все готово к подаче грузов и надуванию резиновых понтонов.
В 23.52 получили условный сигнал с берега — разноцветное поблескивание фонарем в определенном сочетании. Разворачиваю лодку против волны кормой к берегу. Так легче будет в случае нужды отойти на большие глубины. С опаской посматриваем на сигнально-наблюдательный пост. Пока все тихо.
Отдаю приказание готовить к спуску понтон и тут же его отменяю. От берега, преодолев полосу прибоя, приближается шлюпка с тремя гребцами. Нервы у меня напряжены: рядом пост, недалеко батарея, под килем всего три метра, а тут скрип уключин и кажущиеся чересчур громкими шлепки весел о воду.
Неужели нельзя грести осторожнее! Да и друзья ли это? На всякий случай держим их на прицеле. Младший лейтенант Андрей Яковлевич Головин вполголоса окликнул шлюпку. Пароль назвали правильно — свои! Немного отлегло от сердца.
А шлюпка уже у борта. Прибывшие на ней люди радостно здороваются с командой. Сообщают, что ждали нас [119] несколько дней и из-за шторма совсем было потеряли надежду. Просят ускорить выгрузку. Кроме близкого рассвета их беспокоит и другое: шлюпку они достали с помощью сложной комбинации у зажиточного хозяйчика — руководителя районной национал-социалистической организации. Подходило время возвращать посудину.
Вот так здорово! Местный фюрер помогает коммунистам... На его плавсредствах с советской подводной лодки в логово гитлеровцев высаживаются разведчики и норвежские партизаны. Прямо как в приключенческом фильме!
Прощаемся с боевыми товарищами, уходящими на берег. С ними перецеловались все, кто был на палубе. Старший группы Франц каждому из нас крепко пожал руку и на ломаном русском языке пожелал:
— Благополучно обратно!
Мне невольно подумалось: доведется ли еще когда увидеться с этим славным человеком?.. Счастья тебе и удачи, боец великой армии антифашистов!
Людей и грузы быстро переправили на берег. Трех рейсов для этого оказалось достаточно. Шлюпка выручила вместительностью, устойчивостью и легкостью хода. На палубу поднялись те, кого сменил Франц, а из распадка просигналили: «Все благополучно».
Один из прибывших прилично говорит по-русски и упорно называет меня господином капитаном. Дожил! На двадцать шестом году революции в господа зачислили. Понимаю, что это общепринятое за пределами нашей страны обращение, но ловлю себя на том, что оно мне неприятно. Товарищ — привычнее и лучше.
Отошли от района высадки так же осторожно, как подходили. Из-за туч показалась луна, но теперь она не страшна. Освоились и осмелели настолько, что решились заряжать аккумуляторную батарею. Остается не менее часа сравнительно темного времени, и использовать его для пополнения энергоресурсов вполне разумно.
Матросы перешучивались между собою: не пойти ли, мол, к пирсу, чтобы подключиться для зарядки к береговой электростанции... Они уже дознались, что в поселке есть пристань. Конечно, очень довольны выполнением задания. Теперь уже как о само собою разумеющемся говорили о том, что придут снимать Франца и его товарищей, когда те выполнят свою задачу. [120]
— Пусть приезжают к нам отдыхать! Потребуется, опять высадим, дорогу теперь знаем! — говорит старшина Костя Рыбаков, закуривая после трудов праведных.
В 03.05 погрузились и до рассвета легли на грунт на глубине 46 метров. Первая часть задания выполнена. Теперь можно действовать на коммуникациях противника.
Вспомнил, что сегодня, 6 апреля, сыну исполняется семь лет. Пусть этот успех будет моим подарком ему. Только где он и что с ним? Война застала семью в Туапсе. Первоначально письма от жены приходили регулярно, а потом, когда немцы подошли вплотную к городу, переписка вдруг оборвалась. Фашистам не удалось захватить порт, но бомбили они его нещадно. Если сын и жена живы, то, наверное, и не предполагают, что я сейчас на Севере, а не на Дальнем Востоке.
Океаны горя хлынули в нашу страну вслед за фашистскими ордами. Не у меня одного — у сотен тысяч советских людей потерялись близкие. Я еще счастливее других: могу надеяться на встречу с семьей. А у других нет и этого — знают, что родные погибли. Оттого-то наши сердца и горят такой ненавистью к фашистам. Потому так и ждем встречи с врагом...
За столом кают-компании семеро: командир дивизиона Александр Владимирович Трипольский, младший лейтенант Головин, старший политрук Дмитрий Тимофеевич Богачев, я и трое снятых с берега партизан. Завтракаем, пьем горячий кофе и с интересом слушаем рассказы наших новых норвежских друзей.
Они впервые попали на подводную лодку. Поражаются тесноте отсеков, обилию техники и уверенности, с которой матросы управляют механизмами. Не улеглось еще возбуждение от резкой перемены обстановки. Контрасты и в самом деле велики: с отрогов хребта — на дно фиорда, из чистого горного и морского воздуха — в духоту отсека.
Простота погружения лодки поразила норвежцев. Они ждали чего-то особенного. А тут всего несколько звонков, щелчков, звук, напоминающий выдох, едва ощутимый легкий толчок — и все.
Наши гости уже немолодые люди. Самый пожилой — Трюгве. Ему пятьдесят пять лет. Среднего роста, коренастый, со светлыми, немного рыжеватыми волосами и острой бородой клинышком. Сапоги высокие, брюки из грубого сукна, шерстяной свитер, морская куртка, а поверх [121] нее ватник военного образца. Знает русский язык. На груди орден Ленина (этим он поразил нас больше всего!).
Второй, присев к столу, поставил рядом аккордеон в видавшем виды непромокаемом чехле. Говорят, он с ним неразлучен. При случае любит сыграть. Зовут его Оге. Возраст 45–48 лет. Типичный рыбак-северянин, уроженец полуострова Варангер, от берегов которого мы не успели еще отойти.
Третий — Улаф — высокий стройный моряк с пышными бакенбардами. Ему нет сорока, а волосы на голове совершенно седые. В противоположность Оге угрюм и молчалив. Отвечает только на заданные вопросы. По внешнему виду можно было догадаться, что жизнь потрепала его изрядно.
За всех говорит Трюгве. По его сведениям, Рис-фиорд, на дне которого мы находимся, плотно заминирован. Основные минные заграждения, прикрывающие немецкие коммуникации от проникновения советских подводных лодок, якобы проходят по глубинам 75–100 метров.
У меня при его словах даже волосы зашевелились. Если это соответствует действительности, то наше маневрирование оба раза было более чем опасным. Осматривая район, лодка прокладывала свои курсы именно по этим глубинам...
Остальное из услышанного от норвежцев было нам в той или иной степени известно: побережье укреплено множеством артиллерийских батарей; расставлена густая сеть наблюдательных постов; имеются береговые гидроакустические станции; на прибрежных аэродромах посажена противолодочная авиация, а многочисленные бухты в фиордах используются для маневренного базирования сторожевых кораблей, тральщиков и охотников за подводными лодками.
Нам можно гордиться таким к себе вниманием гитлеровцев. Если враг поднял на борьбу с советскими подводниками столько сил, значит, досадили ему как следует.
Из разговора понял, что принятая на борт нашей лодки группа пробыла на оккупированной территории более полугода. Действовала на дорогах, а скрывалась в горах. Население побережья настроено враждебно к гитлеровцам.
Трюгве рассказал интересный случай. Однажды он попал в дом к бедному рыбаку, который состоял в квислинговской [122] организации. Конечно, никакой идейной общности у простого труженика с предателями народа не было. Ларчик открывался просто: семерых детей кормить нечем, а членство в партии коллаборационистов давало право на получение продовольственного пайка. Но рыбак поклялся сделать все от него зависящее, чтобы быстрее разгромить и своих и пришлых фашистов. Кстати, в подыскании для партизан шлюпки его роль была не последней...
После завтрака гости пожелали вымыться. На камбузе вскипятили для них два бачка воды, снабдили мылом, показали место, где можно поплескаться.
Первым закончил водную процедуру Трюгве. Он облачился во все «подводное». Поверх полосатой тельняшки натянул меховую канадку с капюшоном, одолженную кем-то из матросов. Собрал в кулак бороду, расправил усы, шутит:
— Похож на Нансена?
Он действительно имеет портретное сходство с этим рыцарем северных широт, большим другом нашего народа. Как известно, в число команды знаменитого «Фрама» по его личной рекомендации был включен единственный иностранец — русский студент-океанограф Александр Кучин. И это несмотря на то, что стортинг объявил экспедицию чисто национальным норвежским предприятием. Позже Кучин стал капитаном «Геркулеса» и погиб со всем экипажем в экспедиции Русанова при попытке пройти от Шпицбергена до Владивостока Северным морским путем.
Мы с детства знали Нансена не только как ученого с мировым именем и бесстрашного исследователя полярных стран. Миллионам советских людей известно, что еще в 1905 году он возглавлял движение за отделение Норвегии от Швеции, а в 1920 году представлял свое суверенное государство в Лиге Наций.
Великий ученый был и великим гуманистом, боролся против войны. С глубокой симпатией отнесся к русской революции. А когда в результате засухи 1921 года в Поволжье начался страшный голод, он первым откликнулся на призыв Максима Горького о помощи голодающим. Нансен пытался склонить к этому Лигу Наций, но тщетно. На его страстную речь Лига Наций ответила гробовым молчанием. А буржуазная западная печать приклеила ему ярлык «скрытый агент Коминтерна». [123]
Однако ученый не сдался и продолжал свою неутомимую борьбу, объезжая страны Европы и собирая частные пожертвования. Пусть немногие пароходы с зерном, снаряженные на средства рабочих, крестьян, всех честных людей, вопреки злой воле душителей революции, нашли путь к нашим причалам. Для нас тогда дорог был каждый фунт хлеба, но еще дороже мы ценили и ценим любовь таких людей, как Нансен.
Я как мог растолковал это своим собеседникам. А кстати заметил, что советские люди долго помнят все хорошее и за добро платят добром.
Первый фашистский транспорт мы потопили через четверо суток после высадки разведчиков. Конвой встретили вблизи мыса Слетнес. Выпустили две торпеды, и один из кораблей, водоизмещением 8000 тонн, навсегда скрылся под водой. Лейтенант Иванов сфотографировал момент его погружения.
Вопреки ожиданию, нас почти не преследовали.
Радость первой победы разделили с экипажем и наши гости. Оге сыграл на аккордеоне несколько национальных мотивов, а также русские песни — о Стеньке Разине, «Эй, ухнем!». Сказал, что они очень популярны в Норвегии...
Вторая встреча с противником произошла в Конгс-фиорде 14 апреля после полудня. Вначале гидроакустики услышали шумы винтов, а через несколько минут на горизонте показались дымы и мачты. В составе этого конвоя я увидел три транспорта, шесть сторожевиков, несколько больших охотников за подводными лодками.
Начали торпедную атаку.
Решил пройти между транспортами и охранением, затем развернуться и по поверхности одновременно выпустить носовые торпеды в транспорт, кормовые — в сторожевик. Но при выходе на боевой курс все мои расчеты рухнули. То ли сверкнуло на солнце зеркальце верхней головки перископа, то ли гидроакустики сторожевиков запеленговали шумы... В общем, нас обнаружили. Два корабля охранения устремились на лодку. Послышались тяжелые шлепки о воду.
Догадались: сбрасывают бомбы. И почти мгновенно грянули взрывы. В отсеках гаснет свет, звенит битое [124] стекло. Но течи не слышно. Значит, корпус лодки выдержал. Живем!..
Атакует новая пара. Восемь бомб ложатся рядом. Что же делать? Быстро созревает решение: нырнуть под транспорт, укрыться под ним от бомбежки, вынырнуть с противоположного борта и атаковать кормой.
Как жонглеры, работают на ходовых станциях электромоторов старшина Боженко и матрос Макаров. В считанные секунды подняты обороты, и лодка стремительно идет вперед. Боцман Дорофеев загоняет ее на заданную глубину. Пока восстанавливают свет, он работает при аварийном фонарике.
Противник не ожидал, что мы продолжим атаку. И маневр нам удался. Немцы неистово глушат рыбу на том месте, где нас обнаружили. Осторожно всплываем, нацеливаемся на новый транспорт. Дистанция до него минимальная.
— Кормовые — пли!
Запели винты помчавшихся к цели торпед. Зашипел и ударил по ушам воздух. Резкий раскатистый взрыв засвидетельствовал, что промаха не было. На этот раз понаблюдать результаты своей работы не удалось. Полным ходом к нам мчались сторожевики.
— Ныряй!
Новая серия бомб не заставила ждать себя. Одна из них взорвалась точно над нами. Шум, грохот! Лодку бросает вниз. Сильный толчок о грунт валит всех с ног, а сверху опять доносятся разрывы.
Несколько попыток оторваться от грунта заканчиваются неудачей. Только всплывем на несколько метров, как очередная серия близких взрывов вынуждает нас опять царапать килем донные камни. На плаву оказываемся только благодаря замечательной работе инженер-механика Шаповалова, старшин Дорофеева, Рыбакова, матросов Оборина. Федотова и многих других.
Сносно себя чувствовать при бомбежке нам помогает занятость на боевых постах и командных пунктах. Внимание поневоле сосредоточивается на контроле за приборами и управлении механизмами. В ином положении оказались норвежцы. Обязанностей у них никаких.
Первые взрывы гости восприняли спокойно: лежали и молча наблюдали, как торпедисты приводили аппараты в исходное положение. Затем начали обмениваться короткими [125] репликами на родном языке. А когда нас прижало к грунту, заговорили с беспокойством. После каждой серии Трюгве восклицал по-русски:
— Плохо! Очень плохо!
— Что плохо? — спросил Миша Новиков.
— Все очень плохо. Не видно, откуда стреляют!
В мужестве партизан мы не сомневались. Они не раз встречались лицом к лицу со смертью. Привыкли видеть врага, сражаться в открытую и отвечать на пулю пулей. А тут вдруг оказались в положении мишени: тебя бьют, а ты не только ответить, но и спрятаться не можешь — некуда.
Когда от близких взрывов приходилось особенно «кисло», старшина Павлов старался подбодрить норвежцев:
— Ничего, это скоро кончится. Франц выручит!
К общему нашему удивлению, Трюгве никак не мог понять, о чем и о ком шла речь. Лишь через несколько минут он как бы прозрел:
— О, да, да — Франц!.. Он выручит!..
Противолодочники оставили нас только после того, как мы вошли в минное поле. Преследовать дальше у них не хватило духу.
Приводим себя в порядок. Убираем разбитое стекло. Сметаем осыпавшуюся с обшивки корпуса пробку. Поздравляю команду с потоплением транспорта.
Но успокоились мы рано. За внешней кромкой заграждений нам всыпали добавочно.
Два корабля вцепились было всерьез, а затем совершенно неожиданно заметались по району, перестали сбрасывать бомбы и дали нам возможность уйти. Похоже было, что кто-то выручил.
Позже узнали, что немцы пренебрегли элементарнейшими правилами скрытности и были за это наказаны. Они так бесцеремонно пользовались радиосвязью и столько раз выходили в эфир, что наши радиопеленгаторные станции точно засекли их, передали данные летчикам, и те отбили у сторожевиков всякий интерес к нам.
А в другой раз нас и впрямь выручил Франц. Было это 17 мая 1943 года. Мы вошли в Конгс-фиорд. Стоял полярный день, солнце вступило на трехмесячную бессменную вахту.
Еще до форсирования минного заграждения услышали взрывы глубинных бомб. Решили, что имеем дело с [126] обычной фашистской тактикой устрашения. На сухопутье они ходили в психическую атаку на мотоциклах со снятыми глушителями. Подобная же «методика» практиковалась и на море. Но как там, так и здесь их расчеты на шумовые эффекты, как правило, не оправдывались. Услышав грохот, североморцы не только не покидали своих позиций, а, наоборот, торопились туда, где бомбят. Взрывами фашисты наводили на себя наши лодки.
Вот и мы пришли на такой же «концерт». Приготовились и терпеливо ждем, маневрируя у берега. После очередной серии глубинных бомб Круглов доложил, что слышит шумы многих кораблей.
Я немедленно поднялся в боевую рубку. Первое, что увидел в перископ, — это три самолета «Арадо». Летели они низко, высматривали подводные лодки. Что ж, ищите...
Показался конвой: транспорт и танкер, восемь сторожевых кораблей. Охранение сильное, через него прорваться нелегко. Но у нас уже есть опыт. Мы ныряем под сторожевики, готовим аппараты для уничтожения двух целей: транспорта и танкера.
Веду лодку буквально на пистолетный выстрел. Изредка на пять-шесть секунд поднимаю перископ. Это необходимо для проверки точности расчетов. Ровно за три минуты до залпа противник сбросил очередную серию бомб. Бросайте!.. Меньше останется для борьбы с нами.
Выпускаем торпеды из носовых аппаратов. Напряженное ожидание сменяется радостными докладами. Есть попадания в цель! Всплыть и посмотреть на результаты противник не дает. Сброшено пять, затем еще восемь бомб. Уходим на глубину. Управляемся рулями вручную. Стараемся как можно меньше производить шума, чтобы акустики противника нас не запеленговали.
Бомбежка прекратилась внезапно. Сторожевые корабли отошли в сторону и стали маневрировать на малых оборотах винтов, чего-то выжидать. Непонятно, что они замыслили.
Пауза длилась более полутора часов. Это, пожалуй, тяжелее самой бомбежки. Мы испытывали такое чувство, будто над нами занесли кулак, а когда опустят его — неизвестно.
Наконец сторожевики снова появились над нами. По подсчетам акустиков, их шесть. Слышно, как плюхнулись [127] в воду бомбы. Их больше двадцати... Наше счастье, что немцы ошиблись в установке глубины и взрывы прогремели сверху. В отсеках погас свет, сотрясением выбило батарейные автоматы. Стрелки глубиномеров подпрыгнули на много делений. Но серьезных повреждений нет.
Через четверть часа противник сыпанул еще четырнадцать бомб. Потом еще и еще. И так шесть с половиной часов. Пришлось все время менять курс. А на минном поле это не совсем приятно.
Лодка начинает тяжелеть. Воду откачиваем, когда рвутся бомбы. Тогда не слышно шума работающей помпы.
Оторваться от сторожевиков никак не удается. Они работают тройками. Уже сбросили более двухсот бомб. А сколько еще припасено для нас?..
Я подсчитал запасы электроэнергии. Их осталось совсем немного. Личный состав утомлен...
Очередной маневр сторожевиков акустикам непонятен. Слышно, как они увеличили ход. Прошли точно над лодкой, а бомб не сбросили. Кроме шума винтов доносятся какие-то частые глухие стуки, похожие на звук работающего пневматического молотка.
Захожу в рубку акустиков, беру свободную пару наушников и тоже ничего не понимаю. И вдруг осенило: это же прилетели на выручку летчики! Стучат вовсе не пневматические молотки, а немецкие зенитки.
— Полный ход!
Идем на отрыв. Фашистам сейчас не до нас — спасают свою шкуру.
Когда всплыли под перископ, объяснилось и странное поведение гитлеровцев после нашей атаки. Разлившаяся на поверхности нефть потопленного танкера горела. Столб дыма поднимался на полтора-два километра, образуя большое черное облако. Сторожевики никак не могли подойти к нам. Им мешал пожар на воде. Как жаль, что мы узнали об этом с запозданием.
Поздравляю экипаж с потоплением танкера и, по-видимому, транспорта. Оба по 7–8 тысяч тонн водоизмещением. Разрешаю желающим посмотреть. К перископу первым подходит старшина 2-й статьи Власов.
— Под фашистами и море горит, — говорит он, не отрываясь от окуляров. [128]
Пожар на всякий случай сфотографировали. Но оказалось, что и без нашего снимка доказательств было достаточно. Потопление танкера подтверждали наши летчики и захваченный позже в плен немецкий горный егерь. У него обнаружили фотографию пожара на море, заснятого с побережья Бек-фиорда.
По возвращении в базу я ознакомился с донесением Франца. Он, оказывается, тоже наблюдал наш поединок с вражеским конвоем. Франц сумел связаться с советским командованием по радио и сообщить о грозящей нам опасности. Вот летчики и ударили по сторожевикам противника с воздуха.
В сентябре 1943 года, провожая в боевой поход подводную лодку нашего дивизиона «С-55», я опять столкнулся с Улафом. Он отправлялся на ней вместе с советскими разведчиками — старшиной 1-й статьи Павлом Богдановым и матросом Николаем Сизовым для высадки в глубоком тылу противника, где-то западнее Нордкапа.
Сердечно попрощался с ним, пожелал удачи. [129]
А перед самым окончанием войны мы снова встретились с ним в Мурманске. Оказывается, появился он в наших краях не так уж давно. Около полутора лет вместе с Богдановым и Сизовым находился в районе острова Рольвсе, выполняя важное задание командования.
Когда Советская Армия и Военно-Морской Флот освободили Печенгу и Киркенес, немецкие войска фактически бежали из всей Северной Норвегии. Можно было бы без большого риска выходить из нелегального положения. Но он не хотел оставлять на произвол судьбы русских товарищей, решивших морем добираться до своей Родины. Слишком крепка была боевая дружба этих троих людей.
Улаф помог захватить вполне исправный немецкий мотобот. Потом достали горючего, погрузили продукты, воду. Запаслись и парусом на случай аварии или неисправности мотора. Не было только путевых карт.
Вышли в море штормовой полярной ночью, пользуясь неразберихой в охране побережья. Погони не последовало.
Шли вдали от берега, определяясь на глазок по его очертаниям и вершинам гор. Наверное, плавание завершилось бы вполне благополучно, не спустись на море густой туман за сутки до подхода к Кольскому заливу.
В непроглядном белесом мареве не усмотрели и наскочили на камни у полуострова Рыбачий. К счастью, недалеко находился наш пост.
В те же дни судьба свела меня с Трюгве. На этот раз вместе с ним находилась и его дочь — миловидная девушка лет двадцати — двадцати двух. «Старик» не рассказал, где и сколько он пробыл, но на груди у него к ордену Ленина прибавился орден Красного Знамени. Значит, времени напрасно не терял.
Отец и дочь Трюгве, так же как и Улаф, оформили выездные документы. Спешили на родину, в провинцию Финнмаркен.
Во время нашего дружеского прощания мимо проходила воинская часть. В одной из автомашин заливался баян и солдаты под его аккомпанемент пели: «На позицию девушка провожала бойца». Трюгве прислушался к мелодии, погрустнел и, вздохнув, сказал:
— Нет Оге Хальвари, ему бы понравилось...
Страстный любитель музыки, Оге не дожил до светлого дня победы. Не было уже в живых и Франца. Судьбы [130] этих двух людей, побывавших на борту «С-56», тесно переплелись. Они и погибли, вероятно, в один день. Кое-что из обстоятельств их гибели мне было известно.
В ночь на 22 октября 1943 года я вместо с товарищами встречал возвращавшуюся с моря подводную лодку «Челябинский комсомолец» под командованием капитана 3 ранга Виктора Николаевича Хрулева. Из присланной им радиограммы мы знали, что лодка имеет серьезные повреждения и вынуждена прервать выполнение боевого задания. Поэтому, несмотря на поздний час прибытия «М-105», ее встречали многие офицеры.
Я дежурил по соединению. После доклада командованию Хрулев зашел ко мне. И вот что я от него узнал.
Группу Франца, высаженную в апреле у Лёквика, противник выследил и энергично преследовал. Франц метался по полуострову Варангер. Чувствуя, что ему не вырваться, он запросил помощи. [131]
Командование приняло решение снять партизан. К побережью Перс-фиорда вышла лодка Хрулева, чтобы принять группу на борт. В помощь Виктору Николаевичу были выделены Оге Хальвари и Хандри Петерсон. В их задачу входило опознать группу и шлюпками снять с берега.
В Перс-фиорд пришли благополучно и приступили к поиску. Двое суток утюжили ночами воду между мысами Блудшютудде и Маккаур. Ходили в надводном положении и вдали от береговой черты, и в нескольких кабельтовых от нее, но безрезультатно. Ни огонька на побережье, ни шума винтов в море. Казалось, все вокруг вымерло или притаилось. Неужели отряд не пробился в указанное место?
После полуночи 20 октября в трех километрах восточнее поселка Финвик, раскинувшегося правее устья реки Санфиорд-Эльв, моряки увидели долгожданный условный сигнал — три длинных зеленых проблеска. Застопорили ход, заполнили главный балласт, приняли позиционное положение и опустили надувные резиновые шлюпки. На [132] них Оге и Хандри пошли к берегу. В это время курсом на Варде прошел конвой из двух загруженных до предела транспортов и пяти кораблей охранения. Представляю себе переживания Хрулева. Лучшей позиции для торпедной стрельбы, чем та, в которой он находился, нарочно не придумать. А стрелять нельзя.
Конвой скрылся.
Через сорок минут одна за другой пригребли шлюпки. Они никого не обнаружили на берегу.
По небу разлились сполохи северного сияния. Тьма расступилась. Нужно было немедленно уходить или погружаться, иначе при такой иллюминации от противника не убережешься.
После короткого совещания решили одну шлюпку послать к берегу. Гребцу высадиться, разыскать группу и подготовить ее к переправе на лодку в следующую ночь. Осуществить это вызвался Хандри.
Оге приняли на борт. «М-105» погрузилась, отошла на две мили мористее и на глубине 45 метров легла на грунт. Днем слышали шумы винтов нескольких мотоботов. Другие корабли не проходили.
После всплытия направились в точку, откуда ушли из-за северного сияния. Погода как по заказу. Море тихое, ветерок два балла, видимость небольшая, сплошная облачность.
Ровно в 22.00 получили сигнал: пять белых и три зеленых проблеска. Спустя семь минут Оге был уже в шлюпке и направился к берегу. С собой взял автомат, несколько запасных дисков и ручные гранаты. Лодка медленно и осторожно приближалась к месту, откуда продолжали сигналить.
В 22.25 на мостике услышали слабый крик Оге:
— Уходите! Погружайтесь!
Одновременно с берега вверх взвилась белая ракета и докатился хлопок гранаты. Вблизи мостика подводной лодки засвистел свинец.
Хрулев приказал дать полный ход назад и начал погружение. Но погрузиться оказалось не так-то просто. Лодка ползла по грунту на глубине 5 метров, хотя по карте здесь числилось двадцать. Карта ли была неточна, или лодка подошла слишком близко к берегу, только рубка осталась торчать над водой. А вражеские сторожевики тут как тут. Мчатся из-за мысов, где, видимо, стояли в [133] засаде, и палят из всех пушек. Снаряды рвутся рядом. Положение не из завидных...
Старший инженер-лейтенант Дмитриев манипулирует балластом, боцман рулями. Медленно, но верно лодка выходит на большие глубины.
Едва успели погрузиться и развернуться на курс отхода, как посыпались глубинные бомбы. От первой же серии заклинило вертикальный руль, а главный электромотор на всех оборотах стал брать повышенную нагрузку.
Враг преследовал поврежденную лодку в течение шести часов. В непосредственной близости от нее взорвалось более полусотни бомб. Число повреждений росло. В мелкие осколки превратились электрические лампочки и изолированные стеклом приборы. Сорвало кингстон одной из балластных цистерн. Дала трещину воздушная магистраль. Что-то случилось с линией вала.
К счастью, перед минным полем удалось обмануть противника, и он потерял контакт с лодкой. Шум винтов постепенно затих. Когда всплыли, горизонт был чист.
— Возвращаться в таком виде в Перс-фиорд мы, конечно, не могли. Да и нужда в этом, собственно, отпала, — сказал Виктор Николаевич. — Группа, по-видимому, захвачена противником. Немцы знают о месте съемки.
— Вы уверены, что Оге и группа Франца погибли? — допытывался я.
— Да, конечно... Когда ракета осветила берег, мы с Яковлевым не спешили спускаться в люк, надеялись, что обстрел ошибочный. В тот момент и увидели на песке резиновую шлюпку, а рядом распростертую фигуру человека. Несомненно, это был Оге.
— Может, только ранен?
— Вряд ли. После взрыва гранаты фашисты разве оставили бы его в живых? Да и Оге не из таких, чтобы в плен сдаваться.
Позже мы узнали, что группа Франца была захвачена карателями и затем казнена. Оге погиб в схватке.
Пока мы разговаривали с Хрулевым, команда лодки возвратилась из бани и в кубрике негромко заиграл аккордеон. Мотив мне показался знакомым. В нем слышались порывы теплого ветерка, падение капель дождя, журчание ручейков, шум водопадов и дыхание просыпающейся земли. Но где же я слышал эту вещь, где?.. [134]
Когда мы с Хрулевым вошли в помещение, подводники сидели за общим столом и на койках, а аккордеонист стоял посреди кубрика.
— Что вы играли, старшина?
— «Весной» Эдварда Грига.
Вот оно что! Теперь вспомнил. Я слышал ее когда-то в исполнении Оге. Он очень любил Грига и в походах исполнял даже такие вещи, которые мы никогда не слышали в концертах.
— Вам понравилось, товарищ командир?
— Очень!
— Беда, что играю еще плохо. Разве так нужно? Оге мне показывал, но научить не успел. Аккордеон вот только остался на память о нем. Геройский парень был!
Не знаю, насколько исполненная старшиною пьеса соответствовала моменту. Может быть, ближе был бы «Похоронный марш». Но погибших подводников мы считали навсегда остающимися в строю. Пусть навсегда останутся в боевом строю с нами и Оге, и Франц.
Ничего, что стояли холода, что до весны было еще далеко. Мы знали — она в конце концов придет. И 9 мая 1945 года весна наступила во всем мире. Так что музыка была правильной. [135]