И пушкой, и штыком

Моя 105-я зенитная батарея в августе 1941 года обороняла аэродром Лаксберг (Юлемисте) на окраине Таллина. Каменистый грунт не позволял глубоко зарыться в землю, и для устройства брустверов мы использовали мешки с песком.

Бои гремели уже у стен города. Батарея поддерживала огнем свою пехоту и сама находилась под минометным огнем фашистов.

Под сильным нажимом врага наша пехота отходила под прикрытие батареи. На самой позиции скопилось около полутораста человек, а фашисты все нажимали, пытаясь окружить батарею.

Всех пехотинцев я разбил на взводы и отделения, командовать которыми назначил сержантов и матросов батареи. Получилась рота прикрытия и выдвинул ее вперед. Надо сказать, что бойцы флота пользовались [108] авторитетом у пехотинцев. Это сразу было заметно и на нашей роте прикрытия, которая стойко держала оборону.

... Бои, развернувшиеся в последних числах августа, остались в памяти, как самые тяжелые и кровопролитные. Мы вели огонь по вражеской пехоте, отражали налеты фашистской авиации. Стреляли так часто, что не успевали убирать из окопов стреляные орудийные гильзы. Разогревшиеся стволы орудий медленно накатывались и матросы, упираясь в казенник, помогали быстрее возвратить их в исходное положение для очередного выстрела.

... От фашистов нас отделяла только река Пирита. За ней в трехстах метрах находился враг. На такой дистанции все отлично видно простым глазом и невозможно замаскировать не только пушки, но и людей.

Часто бывали моменты, когда гитлеровцы пытались сокрушить нас комбинированным ударом с воздуха и земли. Сначала артиллерия и минометы накрывали нас, затем штурмовала авиация и, наконец, поднималась в атаку пехота.

В таких случаях нам приходилось нелегко — надо было подавлять минометы, отражать самолеты, а затем поднимать в контратаку отряд прикрытия.

От высокой температуры стреляных гильз — их у орудий образовывались горы — на бойцах тлело обмундирование. Мины фашистов из-за каменистого грунта давали массу осколков, разрушали брустверы. Но зенитчики работали у пушек как богатыри. Не хватало времени, чтобы поесть и хотя бы немного отдохнуть. Повар батареи тоже сражался с винтовкой в руках. Выручали сухари и вода.

Ночами восстанавливали боевую готовность: ремонтировали пушки, приводили в порядок укрытия, хоронили убитых, отправляли в госпиталь тяжело раненых, принимали пополнение и распределяли его по расчетам.

На рассвете 26 августа на батарею двинулись большие силы врага. На нашей позиции стали рваться снаряды и мины. На бой поднялись все, кто мог держать оружие — шоферы, разведчики, связисты, хозяйственники. Мы стали бить из орудий прямой наводкой, открыли прицельный огонь из винтовок, подготовили к бою гранаты и примкнули к винтовкам штыки.

После ожесточенного трехчасового боя исправным [109] осталось только орудие комсомольца Сергея Александрова, которое било по врагу картечью.

Три орудия, получившие повреждения, мы пытались отремонтировать тут же под огнем под руководством артиллерийского мастера комсомольца Бориса Андрианова.

Пришлось пустить в ход счетверенную пулеметную установку, смонтированную на автомашине. Четыре раза выезжала машина на открытую позицию и пулеметчики в упор расстреливали врага. Весь расчет погиб в бою.

Фашисты, не считаясь с потерями, продолжали атаки. Вот они уже рядом! Наступил критический момент.

Я подал команду:

— За Родину, за партию, вперед! — и повел бойцов в рукопашную схватку с врагом. За мной поднялись все бойцы батареи, даже раненые. В этот момент подоспел резерв, присланный из дивизиона, под командой лейтенанта Николая Ильича Романова. Он шел в атаку рядом со мной, а вслед за ним тридцать его подчиненных бойцов-прожектористов.

Наша атака была стремительной и смелой. Враг дрогнул и отступил.

Мужество и стойкость бойцов батареи заметило командование. Едва закончив бой, мы получили телефонограмму от Военного совета флота, подписанную командующим В. Ф. Трибуцем и членом совета Н. К. Смирновым: «Слава героической батарее Колпакова, отбившей ожесточенные атаки противника».

Мы получили также благодарственную телеграмму от начальника политуправления флота дивизионного комиссара А. Т. Муравьева.

Несколько позже 15 бойцов и командиров батареи получили государственные награды. Меня удостоили ордена Красного Знамени.

В этом бою участвовал и резервный отряд полка. Он вышибал врага, вклинившегося в наше расположение со стороны парка Кадриорг. Об этом я узнал от вышедшего к батарее начальника боевого питания полка С. П. Чесноковского. Он был в крови, ранен в челюсть.

Победа нам досталась дорогой ценой. На моих глазах пал смертью героя Н. И. Родионов. Я получил тяжелое ранение. С поля боя меня вынес батарейный дальномерщик Александр Федорович Рыбкин. Через несколько [110] минут он получил смертельное ранение и скончался у меня на коленях.

Тяжело терять друзей. До сих пор скорбит по ним душа.

Обстановка не позволила сразу после боя эвакуировать тяжело раненых. Только к вечеру на батарею с трудом добралась санитарная машина. Осторожно погрузили раненых в кузов, меня втянули в кабину и машина буквально под огнем выскочила с батареи. Сильно трясло из-за разбитой дороги, но ничего нельзя было поделать, так как враг продолжал вести обстрел.

Когда доехали до шоссе, то увидели свои два исправленных орудия, выдвинутых к дороге по приказанию командира полка. Пушки были черные от копоти, побитые осколками снарядов и мин, защитная зеленая краска на стволах обгорела. Возле орудий, как сказочные богатыри, уверенно работали зенитчики с почерневшими от порохового дыма лицами. В их умелых и сноровистых движениях не было растерянности, а наоборот, чувствовалась глубокая вера в победу нашего правого дела.

Среди бойцов я заметил командира дивизиона Е. И. Котова и, подъехав поближе, доложил ему о ранении и о том, что за себя оставил лейтенанта Н. X. Жильцова.

Мне было жаль расставаться с Е. И. Котовым и военкомом С. Д. Бирюковым. Через некоторое время нашего военкома старшего политрука Бирюкова смертельно ранило. Жаль было оставлять также моих батарейцев С. Александрова, В. Васильева, пушки которых уничтожили более 200 фашистов. Высокое воинское мастерство отличало матроса Ф. Дмитриева, младшего сержанта Н. Горбачева, да и всех других, которые, не щадя жизни, продолжали стойко сражаться с врагом. Утешал себя мыслью, что еще вернусь к ним, когда поправлюсь.

Санинструктор доставил нас, раненых, в госпиталь, но там мы не задержались — шла эвакуация раненых на корабли.

Через несколько часов мы оказались на госпитальном судне на Таллинском рейде. Здесь простояли сутки и к вечеру 28 августа караван кораблей и транспортов тронулся в Кронштадт.

На рассвете фашистские самолеты атаковали наше [111] судно и оно начало тонуть. В воде оказались около двух тысяч раненых. Немногих удалось спасти. Меня подобрал тральщик вблизи острова Гогланд через 16 часов. Не каждый мог выдержать многочасовое пребывание в холодной воде.

Поправившись, я не попал обратно в свой дивизион. Две зимы во время блокады Ленинграда командовал ротой лыжников и водил матросов по льду в бой за освобождение островов в Финском заливе. Затем продолжал службу в 3-м зенитном полку.

... Уволившись в запас в 1955 году, продолжал работать там, куда посылала родная Коммунистическая партия, в рядах которой состою свыше тридцати лет.

Я взялся за перо, чтобы рассказать о моих боевых друзьях, одинаково хорошо владевших и пушкой, и штыком, жгуче ненавидевших фашистов и до конца преданных Советской Отчизне, рассказать об их подвигах, свидетелем которых я был. [112]