На керченском плацдарме
Новое назначение — всегда неизвестность. Весть о нем неизменно волнует, открывая неизведанные жизненные дали. На пороге кабинета начальника оперативного управления Генштаба я привычно одернул гимнастерку, постучал, поправил портупею и вошел. Генерала С. М. Штеменко на месте не оказалось: он был в Тегеране, где днем раньше началась конференция глав правительств антигитлеровской коалиции. Меня принял его заместитель А. А. Грызлов. Он поднял глаза от какой-то бумаги и коротко сообщил, что я назначен в Крым старшим офицером Генштаба в Отдельную Приморскую армию. Назначение совпадало с моим большим желанием работать на одном из южных направлений.
Начальник направления полковник Степан Адамович Петровский принял меня радушно, но тоже не тратил слов попусту и развернул карту с подробной обстановкой на Таманском и Керченском полуостровах.
Мне не раз приходилось бывать в тех местах, где два материка разделены неширокой полосой Керченского пролива. Они представлялись хорошо знакомыми, но, взглянув на карту, я понял, как мало их знаю. Суша и море, глубины и мели, холмы и низменности — все это причудливо отображалось [194] на листе бумаги в разных красках и оттенках. Главное мое внимание привлекала, конечно, оперативная обстановка, нанесенная по всем правилам штабной службы тонкими четкими линиями. Теперь на Таманском полуострове не было ни одной отметки синим карандашом, обозначавшей противника, там алел только красный цвет — наши войска: Отдельная Приморская и 4-я воздушная армии. На Керченском же полуострове красного карандаша оказалось меньше. Здесь на суше были обозначены лишь два небольших наших плацдарма, захваченных совсем недавно северо-восточнее Керчи и южнее города — у рыбацкого поселка Эльтиген. С. А. Петровский дал мне время сориентироваться и разобраться в обстановке, а затем приступил к пояснениям.
...После освобождения Таманского полуострова советскому командованию было важно захватить хотя бы небольшой плацдарм на крымской земле и закрепиться там, чтобы затем оттуда двинуться вперед. Времена изменились: если в 1942 году фашистам удалось блокировать наши войска в Крыму и наконец добиться там успеха, то теперь все поменялось местами. Северная Таврия была очищена от немецко-фашистских захватчиков. С севера на пороге Крыма стояли войска левого крыла 4-го Украинского фронта. В Крыму оказались соединения 17-й немецкой армии, которым некуда было вырваться. Высадка советского десанта на Керченский полуостров как бы пробивала отверстие в крымском «кувшине», но наше командование отнюдь не собиралось выпустить «джинна» на свободу.
...Керченско-Эльтигенская десантная операция войск Северо-Кавказского фронта проходила во взаимодействии с Черноморским флотом и Азовской военной флотилией. Она началась в ночь на 1 ноября 1943 года высадкой частей 318-й стрелковой дивизии 18-й армии, батальона 255-й морской стрелковой бригады и 386-го отдельного батальона морской пехоты в район Эльтигена. Командовал десантниками командир дивизии полковник Василий Федорович Гладков, замполит — Михаил Васильевич Копылов. В пятибалльный шторм на малых судах отважные десантники преодолели самую широкую часть пролива (около 20 км) и, высадившись, вступили в бой с превосходящими силами противника. Враг не смог разгромить десант, и он угрожает группировке противника в районе Керчи с юга вот уже почти месяц. Положение там, однако, крайне тяжелое. Гитлеровцы блокировали десантников с суши и с моря. Доставка на плацдарм грузов и эвакуация раненых прекратились. [195]
Дальнейшее пребывание десанта у Эльтигена потеряло смысл. Очевидно, нужны какие-то решения, причем в ближайшие дни.
...Начальник направления был заметно взволнован. Он знал в деталях все перипетии высадки и действий десанта В. Ф. Гладкова. Помолчав, Степан Адамович продолжил свои пояснения. Воспользовавшись тем, что противник сосредоточил основные силы против десанта 18-й армии, 3 ноября 1943 года корабли Азовской военной флотилии высадили главную часть десанта — соединения 56-й армии — на восточное побережье Керченского полуострова. Враг яростно сопротивлялся, но десантники сумели захватить и удержать в своих руках несколько десятков квадратных километров каменистой крымской земли.
20 ноября 1943 года Северо-Кавказский фронт был реорганизован в Отдельную Приморскую армию.
С полковником Петровским мы изучили путь на плацдарм. До станицы Крымской мне предстояло ехать по железной дороге с пересадками на станции Кавказской и в Краснодаре, из Крымской уже на самолете добираться до станицы Ахтанизовской, где размещался штаб армии.
Провожая меня, начальник направления сформулировал главное в работе офицеров Генерального штаба.
— Высадка столь большого морского десанта в Крыму, — сказал он, — дело само по себе выдающееся. Это даст нам большой оперативный выигрыш. Поэтому основная задача войск Отдельной Приморской заключается в том, чтобы любой ценой удержать керченский плацдарм. Этим же определяется и содержание работы группы офицеров Генерального штаба, которую вам, Николай Дмитриевич, поручается возглавить. Делайте все, чтобы плацдарм был удержан.
4 декабря я выехал из Москвы по железной дороге. По пути снова увидел разрушенные фашистами города, станции, поселки. Глубокий снег не мог скрыть раны, нанесенные врагом нашей стране. В памятном мне Краснодаре и на станции Кавказской от вокзалов остались одни стены без крыш. В Крымской, куда я прибыл утром 10 декабря, вообще не было никаких станционных строений — одни платформы. Железнодорожники рассказали, что прокладку железнодорожного пути от Краснодара до Крымской только недавно закончили.
В станице Крымской почти все дома разрушены. А ведь в свое время это было большое и красивое поселение. [196]
Я здесь частенько бывал, когда служил в Новороссийском пограничном отряде в начале тридцатых годов.
С большим трудом разыскал землянки, где размещался штаб авиационного полка. Предъявил удостоверение Генштаба, попросил доставить меня и ординарца красноармейца Федора Афонина на плацдарм. Командир полка выделил нам трехместный самолет С-2, пилот которого оказался большим оригиналом. Он летел низко вдоль дороги с телеграфными столбами. Над каждым столбом поднимался, а перелетев, опускался. Из таких волн состоял почти весь путь. Ему, видно, хотелось прокатить нас так, чтобы мы этот перелет запомнили. Нельзя, разумеется, назвать такой полет приятным, но я много летал, и на меня эти волны не действовали. Прилетев на место, я как ни в чем не бывало поблагодарил летчика, поняв его хитрость. А Афонину было нелегко перенести такие воздушные вариации.
В Ахтанизовской меня встретил старый сослуживец подполковник И. Р. Чухно. Кроме него в составе группы при Отдельной Приморской армии были подполковники Д. И. Лебедев и А. И. Лободин. Того и другого я знал по учебе в академии имени М. В. Фрунзе и по работе в качестве офицеров в армиях Южного, а затем Северо-Кавказского фронтов. Незнаком я был только с танкистом подполковником Ф. С. Аркановым. При 4-й воздушной армии офицером был хорошо известный мне подполковник В. Г. Китаев.
Побеседовав с Чухно, привел себя в порядок и пошел представляться командующему армией генералу И. Е. Петрову. С ним, как уже знает читатель, у меня были деловые встречи весной этого года, тогда он был начальником штаба Северо-Кавказского фронта. Разговор наш носил характер дружеской беседы. Такой метод был характерен для Ивана Ефимовича. При этом он мало спрашивал, а больше рассказывал, по привычке часто кивая головой. От него я узнал, что десант из района Эльтигена после героической 36-дневной борьбы в окружении в ночь на 7 декабря по приказу командования внезапным ударом прорвал кольцо блокады и с боем пробился к самой Керчи, пытаясь соединиться там с нашими основными силами. 8 декабря десантники захватили гору Митридат, несколько дней вели тяжелый бой. Отсюда их начали эвакуировать на кораблях Азовской флотилии.
Иван Ефимович рассказывал просто и ясно:
— По разрешению Ставки во избежание ошибок сорок второго на плацдарме теперь сосредоточена значительная [197] группировка войск, состоящая из трех стрелковых корпусов. Она гарантирует создание надежной обороны плацдарма и облегчит, когда это потребуется, переход в наступление. Большие трудности наблюдаются в снабжении. Все грузы сначала автотранспортом доставляются на косу Чушку, а далее переправляются на плавучих средствах, которых крайне мало. Трудность заключается еще и в том, что вся коса и пролив находятся под обстрелом артиллерии противника. У немцев, когда они были на Тамани, действовала через пролив хорошая канатная переправа. При отступлении они ее полностью разрушили. Теперь начато строительство своей канатной переправы.
Затем я коротко доложил Ивану Ефимовичу примерный план работы группы офицеров. В заключение беседы командарм отметил, что офицеров Генштаба он хорошо знает, и о работе их отозвался положительно.
На следующий день мы с И. Р. Чухно перелетели на По-2 на плацдарм. Полет длился около 5 минут, но это недолгое время тянулось нестерпимо долго. Дело в том, что пролив находился под воздействием фашистской авиации, и если «мессер» замечал По-2, то он его уже не упускал. Летчик обычно предупреждал: «Смотрите за хвостом». Это указание всегда выполнялось, поскольку тихоходному самолету с маневренным и быстрым истребителем противника равняться не приходилось. В последующем мне и другим офицерам доводилось много раз летать через пролив, но все обошлось благополучно.
Командный пункт армии был оборудован на самой восточной возвышенной оконечности полуострова, поблизости от разрушенного селения Маяк. На небольшой по размерам площадке вразброс были отрыты землянки, блиндажи, щели. В них разместился первый эшелон штаба армии. Его отделы и службы, не связанные с руководством боевыми действиями войск, остались пока на Таманском полуострове. В районе командного пункта не было ни одной заметной постройки, если не считать двух деревянных бараков — столовых личного состава, которые находились не менее чем на 400 м в стороне. Для командарма поблизости от берега построили большой блиндаж с надежным многослойным накатом. Здесь проводились заседания Военного совета, проходили сборы и совещания командного состава. Землянок не хватало. Саперы не успевали их строить, да и не было материала для перекрытий. Офицеры Генерального штаба располагались в маленькой насыпной землянке. Только в январе 1944 года нам отрыли другую, заглубленную в грунт. [198]
Чтобы не привлекать внимания противника, на командном пункте в дневное время запрещалось передвижение людей, но сюда вели три хорошо наезженные дороги — явный признак расположения пункта управления. Враг, очевидно, знал место КП армии, но пока никаких действий не предпринимал.
На плацдарме я встретился со всеми офицерами Генштаба. Работать с ними вместе, кроме Ивана Романовича Чухно, мне не приходилось, но нас объединяла общая цель, а я к тому же, как старший группы, считал своей задачей тесно сплотить наш небольшой коллектив, создать обстановку делового товарищества и взаимного доверия. Без этого работать было трудно.
Первая наша беседа надолго затянулась. Лебедев и Лободин хорошо знали обстановку, штаб, людей и многое мне рассказали. Узнал я и подробности боевой деятельности и эвакуации эльтигенского десанта. То, что сделали тогда десантники, командир 318-й дивизии полковник Василий Федорович Гладков, его соратники, было поистине легендарным подвигом. На следующий день я представился начальнику штаба Отдельной Приморской армии генералу С. Е. Рождественскому, молодому, хорошо себя зарекомендовавшему организатору штабной службы. Его заместитель генерал С. С. Епанечников был мне незнаком. Но чтобы узнать этого умнейшего, большой души человека, потребовалось не много времени.
Начальником оперативного отдела армии был уже знакомый по Южному и Северо-Кавказскому фронтам генерал-майор П. М. Котов-Легоньков. Знал я и некоторых офицеров отдела. С остальными быстро сдружился, за короткое время контакты с операторами стали тесными и близкими. Своим неистощимым оптимизмом у операторов выделялся подполковник Алексей Тимофеевич Иванов. Его неизменно бодрое настроение, веселые шутки поднимали настроение окружающим, что было очень важно в трудных условиях керченского плацдарма.
В оперативном отделе по картам и документам я подробно ознакомился с обстановкой на плацдарме. Не все сразу стало ясно, однако по собственному опыту знал, что через неделю разберусь во всех тонкостях, поскольку мы — офицеры Генерального штаба непрерывно общались с войсками и штабами.
Особенности фронтовой жизни на плацдарме ощущались постоянно. Вся его территория простреливалась артиллерией [199] противника, а когда наступали сумерки, начинались налеты фашистской авиации. Сначала появлялся один самолет и сбрасывал осветительные бомбы. Только после этого приходили бомбардировщики и наносили удары, как правило с пикирования. Наша зенитная артиллерия открывала интенсивный огонь, но самолеты противника продолжали свое дело. Налеты заканчивались часто за полночь. Результат их равнялся, однако, почти нулю: редко после налета были пострадавшие, и тому было несколько причин. Прежде всего ночное бомбометание не было прицельным. Искусственное освещение создавало неверный, мерцающий световой фон и не всегда обеспечивало точное выявление целей. Но главная причина низкой эффективности бомбовых ударов заключалась в том, что зенитные средства армии вели огонь по самолетам врага, а войска хорошо зарылись в землю. Для уничтожения огневой точки или другого объекта требовалось прямое попадание, а это случалось крайне редко.
Декабрь подходил к концу... Раздосадованный тем, что бомбардировки не приносят желаемого результата, враг решил в одну из ненастных ночей последних дней месяца сбросить на плацдарм три морские торпеды весом 2000 кг каждая. Две торпеды упали в расположении командного пункта армии, одна — в районе причала. В то время я вместе с генералом Епанечниковым был в блиндаже начальника штаба. Раздался огромной силы взрыв. Блиндаж тряхнуло, словно при мощном землетрясении. Спустя несколько минут дежурный доложил, что первая торпеда разорвалась между блиндажом командарма и помещением столовой. Последнюю снесло начисто. К счастью, она была пуста. Другая торпеда упала в районе огневой позиции зенитной батареи. Одна щель была засыпана; два артиллериста погибли. Третья торпеда упала у причалов Еникале и вреда не причинила. Утром мы осмотрели воронку от торпеды, которая уничтожила столовую. Огромная яма еще дымилась и остро пахла тротилом. В ней можно было поместить пятистенный крестьянский дом. После удара торпедами налеты авиации противника на плацдарм несколько ослабли, но стало ясно, что враг знает месторасположение командного пункта армии. Гитлеровцы готовили и другие «сюрпризы». Примерно в феврале 1944 года большая площадь между офицерской столовой и землянкой командарма не раз была усеяна «хлопушками» — мелкими бомбами в виде игрушек. Желтые «бабочки» с красноватым оттенком просились в руки. Но достаточно было взять такую штуку в руки, как раздавался взрыв, наносивший человеку увечье. [200]
В конце декабря 1943 года на плацдарм прибыл полковник С. А. Петровский. Он кратко ознакомился с обстановкой и сказал, чтобы я собирался вместе с ним в Варениковскую, где на железнодорожной станции нас ждет генерал-полковник С. М. Штеменко. Вместе с «виллисом» мы переправились на косу Чушку и поехали к месту назначения. Путь был недлинен, но труден. Дожди размыли дороги. Даже «виллис», который хорошо преодолевает бездорожье, с трудом выбирался из грязи. На станции Варениковская чуть в стороне от других эшелонов стоял специальный поезд из нескольких классных пассажирских вагонов. Это был состав маршала К. Е. Ворошилова. «Не зря, — подумалось мне, — приехал сюда Климент Ефремович».
Очистив кое-как сапоги от грязи, мы с С. А. Петровским поднялись в один из вагонов. Вскоре в купе вошел генерал С. М. Штеменко. Он поздоровался и дал Петровскому какое-то поручение. Степан Адамович вышел, а генерал обратился ко мне, расспросил об обстановке на фронте и работе офицеров. Затем он сказал, что К. Е. Ворошилов является представителем Ставки, и спросил: «Где, по вашему мнению, на каком участке и в каком направлении целесообразно наносить удар с плацдарма?»
Я не готовился к ответу на такой вопрос, но, изучая местность на плацдарме, привык определять, где в создавшихся тогда условиях обстановки можно было ожидать наступления противника и где выгоднее всего наносить удары силами наших войск. Такая умственная работа не требовала, на мой взгляд, больших усилий, тем более что сам плацдарм был невелик. На левом фланге наши позиции подошли к восточной окраине Керчи. На правом фланге никаких особых объектов не было.
За годы войны советские войска да и противник испытывали немало трудностей при овладении городами. Лучше получалось, когда города обходили. Поэтому я ответил С. М. Штеменко, что на левом фланге наступать нельзя: там город Керчь. Лучше всего для наступления подходит местность на правом фланге.
На этом наш разговор закончился. С. М. Штеменко собрался уходить, но задержался и, улыбаясь, сказал: «Да, чуть не забыл... Поздравляю вас с присвоением воинского звания полковник. Приказ Наркома обороны уже есть. Я читал его, но выписку в спешке захватить не сумел. На днях вы ее получите. А знаки различия можете надевать хоть сейчас, если есть». Это было неожиданно и приятно. [201]
Я поблагодарил генерала, простился с ним и стал читать какую-то книжку, оставленную на столе.
Когда маршал К. Е. Ворошилов приехал на станцию, меня и Петровского пригласили к нему в вагон. Мы полагали, что представитель Ставки выслушает наши доклады и ответы на вопросы, после чего мы уедем. Но маршал сказал, что сначала надо пообедать, а потом уж говорить. Так мы с Петровским стали гостями К. Е. Ворошилова. Кроме нас на обеде были генерал С. М. Штеменко, порученцы маршала генерал Л. А. Щербаков, полковник Л. М. Китаев и начальник личной охраны. После обеда мне вторично, теперь уже представителем Ставки, был задан вопрос, где, на каком направлении возможно или целесообразно наносить удар. Я повторил то, что сказал генералу Штеменко.
— А Иван Ефимович другого мнения, — сказал маршал. — Он сторонник наступать на левом фланге, через Керчь. Мы продолжим изучение этого вопроса, поговорим с командирами корпусов и дивизий, тогда будет яснее.
Повторение вопроса — где, на каком направлении лучше наносить удар — не оставило сомнений о предстоящем наступлении. Больше того, разговор об этом с И. Е. Петровым уже состоялся. Как пишет в своих воспоминаниях генерал армии С. М. Штеменко, в беседе с командармом шла речь о большой наступательной операции в целях освобождения Крыма, о содействии силами Отдельной Приморской армии со стороны Керчи войскам 4-го Украинского фронта, нацеленным для наступления на Крым с севера. В ходе обсуждения возможных вариантов операции генерал Петров, но словам мемуариста, предложил первоначально провести частную наступательную операцию с целью улучшения оперативного положения войск армии перед генеральным наступлением на Крым{43}. На этом и остановились. Конечно, как показал опыт ведения наступательных операций под Сталинградом и Курском, лучше было бы избежать частной операции с нанесением удара по крымской группировке противника только на одном направлении. Противнику это выгодно, поскольку облегчает маневр резервами и организацию отражения такого удара. Но в данном случае, к сожалению, избежать наступления на одном направлении было никак нельзя.
Группе офицеров Генерального штаба К. Е. Ворошилов поставил задачу тщательно изучить состояние пяти стрелковых [202] дивизий Отдельной Приморской армии на плацдарме. Время доклада не установили, но сказали, что дело не терпит промедления.
После беседы с генералом Штеменко меня не покидала мысль о средствах развития успеха, которые маршал должен был, на мой взгляд, получить от Ставки. Наступать без средств развития успеха — без танковых или механизированных соединений — было нежелательно, ведь прорыв обороны противника получал свое развитие обычно за счет ввода подвижных средств. В Отдельной Приморской армии этих средств не имелось. А ведь противник создал на Керченском полуострове хорошо оборудованную в инженерном отношении, глубоко эшелонированную оборону. Сумеем ли мы ее прорвать?
Вскоре К. Е. Ворошилов и С. М. Штеменко приехали на плацдарм. Началась подготовка наступления. Первыми пригласили на доклад к маршалу офицеров Генерального штаба. Мы собрались ночью в блиндаже командарма И. Е. Петрова. Представились. Маршал со всеми поздоровался.
— С кого начнем? — спросил он.
— Со старшего, товарища Салтыкова, — ответил Штеменко.
Я доложил о состоянии дивизии, где пробыл целые сутки. Затем доложили остальные офицеры, каждый за одну из дивизий. Маршал интересовался буквально всем и задавал самые неожиданные вопросы. Мы дали достаточно полные ответы. Наши доклады в отдельных случаях требовали принятия срочных мер, и К. Е. Ворошилов тут же отдавал распоряжения командующему армией, а порученцы делали заметки для памяти в своих тетрадях.
В конце беседы представитель Ставки интересовался мнением командарма о присутствующих здесь офицерах Генерального штаба. Мы притихли, ожидая приговора командующего. Иван Ефимович ответил, что все офицеры знают свое дело, всегда были объективны и у него как у командарма нет оснований не доверять им. Это был хороший венец совещания. Все ушли удовлетворенными.
Представитель Ставки провел еще три совещания: с командирами корпусов, с командирами дивизий и с командирами полков. Все совещания проходили в землянке командарма, так как другого подходящего места на плацдарме не было.
Командиры корпусов приехали не одни, а прихватили с собой командующих артиллерией. Теснота в блиндаже не позволила нам присутствовать на этих совещаниях. Но там [203] неизменно были генерал Штеменко и полковник Петровский. Условились, что они будут ставить нас в известность обо всех важных для нас вопросах, а мы переключаемся на проверку подготовки к операции.
...Время шло быстро... Короткие зимние дни промелькнули незаметно. Большую часть времени мы проводили в войсках, выполняли различные задания маршала Ворошилова и генерала Штеменко. Офицеры находились в дивизиях, где проводили первую проверку. Временами мы переключались на проверку готовности артиллерии, инженерных войск, связи, материального обеспечения. Контроль за подготовкой морских десантов был возложен на подполковника А. И. Лободина. Периодически нас приглашали в блиндаж генерала Штеменко для докладов о проделанной работе. Накануне наступления офицерам Генерального штаба было сказано, где находиться с началом боев. Мне разрешили первые два-три дня быть в 383-й стрелковой дивизии 16-го корпуса, а затем в других соединениях по моему усмотрению.
К началу операции противник прикрывал Керченский полуостров ограниченными силами. По данным армейской разведки, войскам Отдельной Приморской армии на участке от Азовского моря до Керчи, протяженностью около 9 км, противостояли 98-я пехотная дивизия и некоторые отдельные части, составлявшие в общей сложности тоже до дивизии, усиленные артиллерийским полком, двумя дивизионами штурмовых орудий и двумя танковыми ротами. Фланги на побережье Азовского и Черного морей обеспечивались войсками 3-й горнострелковой и 6-й кавалерийской дивизий румын. На переднем крае была отрыта сплошная траншея, перед ней имелись проволочные заграждения в 1–2 кола, противотанковые и противопехотные минные поля. В ротах у противника насчитывалось от 50 до 70 солдат, глубина полковых участков обороны не превышала 2 км.
Отдельная Приморская армия, имея на плацдарме три стрелковых корпуса, превосходила противостоящего ей противника: в личном составе — в 3,5 раза, в пулеметах — почти в 2 раза, в танках и артиллерии — в 2,5 раза. По авиации силы сторон были примерно равны. Однако те силы, которыми противник оборонял Керченский полуостров, не были пределом его возможностей: в глубине Крыма располагались [204] резервы, которыми в любое время он мог усилить обороняющиеся войска.
При оценке сил противника и его возможностей нельзя было не учитывать того, что он оборонялся на два фронта: на севере — против войск 4-го Украинского фронта и на востоке — против Приморской армии. Если бы обе наши группировки перешли в наступление одновременно с севера и с востока, то возможности противника в маневре резервами сухопутных войск и авиацией были бы крайне ограничены. Но в январе 1943 года предусматривалось не общее наступление, а только частная наступательная операция войск нашей армии на одном, керченском направлении, и в этом случае гитлеровское командование приобретало свободу маневра резервами, что значительно облегчало ему отражение нашего удара под Керчью.
Цель операции заключалась в разгроме группировки противника севернее Керчи с последующим овладением всем Керченским полуостровом и созданием, таким образом, условий для действий непосредственно в Крыму.
Войскам армии ставилась задача комбинированными действиями с суши и десантом с моря прорвать оборону противника на участке фронта к северу от города Керчи. Главный удар наносился в обход Булганака с севера в направлении Грязевой Пучины, где надлежало соединиться с морским десантом и в дальнейшем наступать на ст. Багерово, Султановка с выходом в тылы керченской группировки противника.
Для решения поставленной задачи привлекались два стрелковых корпуса: 11-й гвардейский (2, 32 и 55 гв. сд) и 16-й стрелковый (339, 383, 227 сд, 255 мсбр), оба — со средствами усиления.
На южное побережье Азовского моря планировалось высадить два десанта. Первый из них состоял из десантного батальона Черноморского флота под командованием майора Алексеенко. Численность его была почти 600 человек, и предназначался он для захвата берегового участка к северу от высоты 71,3, то есть в одном километре западнее линии фронта. Время высадки по расчету совпадало с атакой 6-го гвардейского стрелкового полка 2-й гвардейской стрелковой дивизии. Совместно с полком десант должен был захватить высоту 71,3.
Второй десант был главным. Он состоял из 166-го гвардейского стрелкового полка 55-й гвардейской дивизии, 143-го отдельного батальона морской пехоты и армейской разведывательной роты. Ему предстояла трудная задача высадиться [205] севернее высоты 164,5, овладеть ею и, продвигаясь на юг, соединиться в районе Грязевой Пучины с частями 16-го стрелкового корпуса. Силы этого десанта были мощнее, чем у первого, но и условия боевых действий складывались для него значительно сложнее: десант высаживался в отрыве от войск, наступающих с фронта. Командиром этого десанта назначался прославленный командир 166-го гвардейского стрелкового полка Герой Советского Союза подполковник Г. К. Главацкий. Все мы хорошо понимали, насколько сложна его задача при подходе к берегу и непосредственно на берегу, занятом противником. Трудностей и опасностей у этого десанта было куда больше, чем у войск в обычных боях на суше. Многое тогда зависело от искусства и воли командира, мужества и отваги личного состава, от мастерства морских начальников, высаживающих десантников, от надежности прикрытия с воздуха.
Для развития успеха в резерве армии оставались: 89-я стрелковая, 128-я гвардейская горнострелковая, 414-я стрелковая дивизии и 83-я морская стрелковая бригада.
В целях артиллерийского обеспечения предстоящей операции и высадки морского десанта создавались две корпусные артиллерийские группы. Всего на фронте активных действий армии (8,7 км) имелось 755 орудий и минометов (включая и 82-мм). Это обеспечивало среднюю плотность на 1 км фронта прорыва 86,8 орудия и миномета.
Танковых войск в армии было немного. 63-я танковая бригада придавалась 16-му стрелковому корпусу, а 85-й танковый полк — 11-му гвардейскому стрелковому корпусу. Танки находились в распоряжении командиров корпусов и могли быть введены в бой только по их приказу. В резерве командарма оставались 244-й танковый и 1149-й самоходно-артиллерийский полки. Всего в них было 17 тяжелых танков KB, 34 средних танка Т-34, 3 легких танка Т-70. Кроме того, было 35 танков иностранных марок.
Наступающие войска поддерживала с воздуха авиация 4-й воздушной армии. В ее составе имелись две истребительные, две штурмовые и одна бомбардировочная авиадивизии. Кроме того, привлекалась авиация Черноморского флота в составе 60 штурмовиков.
В состав морского десанта отбирались лучшие подразделения, вооружались они автоматами и пулеметами. Всего десант имел 1611 автоматов, 140 ручных и 36 станковых пулеметов. 10 дней с личным составом десанта проводились занятия по тактике и тренировки по погрузке подразделений на плавсредства и высадке их на берег. В период подготовки [206] десантников кормили по усиленной норме и выдавали им сухой паек на трое суток.
Прикрытие с воздуха осуществлялось силами истребительной авиации (219 истребителей) и зенитной артиллерии (243 орудия).
Все эти данные были получены офицерами Генерального штаба непосредственно в войсках, проверены лично на месте, о чем мы и доложили генералу С. М. Штеменко устно и донесли телеграммой в Генштаб. Пребывание начальника оперативного управления на нашем фронте не снимало с группы обязанности докладывать о подготовке операции в Москву. Такой порядок позволял иметь абсолютно единое понимание ряда вопросов состояния войск, принимавших участие в операции, лицами Генерального штаба, где бы они ни находились.
В ночь на 10 января офицеры Генштаба отправились в назначенные соединения, а я пошел в 383-ю стрелковую дивизию, штаб которой расположился в Аджимушкайских каменоломнях. Начальник штаба соединения подполковник П. И. Лавринович был доволен местом расположения, обеспечивающим надежное укрытие и спокойную работу, а командир, дивизии генерал В. Я. Горбачев с недовольным видом отмалчивался: ему надо было видеть бой, а отсюда это полностью исключалось. Опытный и смелый командир, который сам разрешил разместить здесь штаб, оказался буквально слепым. Как только забрезжил рассвет, я вышел из убежища, но переднего края видно не было. Оставалось довольствоваться тем, что сообщали Горбачеву командиры полков по телефону и радио. А дела пошли далеко не так хорошо, как бы хотелось нам...
Головные суда десанта Г. К. Главацкого подошли к месту высадки перед рассветом 10 января. Десантники высаживались в воду и с трудом выбирались на неудобный берег. Враг пока ничего не замечал... Рассвет между тем приближался, и подполковник Главацкий решил не ожидать подхода последних судов, опасаясь, что с наступлением светлого времени десант может быть обнаружен и атакован врагом на берегу. Он приказал наступать, тем более что хмурый январский рассвет уже занялся. Бойцы десанта решительно пошли вперед, на прибрежных высотах разгорался яростный и жестокий бой.
Как только с наблюдательных пунктов командарму доложили, что десант атаковал врага, И. Е. Петров приказал начать артиллерийскую подготовку, а стрелковым корпусам действовать по намеченному плану. Загремела канонада, она [207] продолжалась 72 минуты, после чего перешли в атаку воины 11-го гвардейского и 16-го стрелковых корпусов, которым предстояло соединиться с десантниками. Правофланговая 2-я гвардейская дивизия наступала двумя полками, но они атаковали врага не одновременно. 6-й гвардейский полк продвинулся вперед и захватил скаты высоты 71,3. Наступающий левее 1-й гвардейский полк продвижения не имел. Ввод полка второго эшелона успеха не принес. Артиллерийский огонь к тому времени ослабел, поскольку артиллерийская группа действовала теперь на двух направлениях, поддерживая не только войска корпуса, но и десант.
В упорном бою десантники выполнили задачу по захвату побережья. Теперь им надо было соединиться с частями 16-го стрелкового корпуса или хотя бы с наступающими вдоль морского побережья войсками 2-й гвардейской дивизии. Личный состав десанта после морского перехода, трудной высадки и боя был утомлен, ослаблен, к тому же не имел собственной артиллерии. Это ограничило его боевые возможности. Он вел огневой бой, закрепившись на захваченном рубеже.
Командир 11-го гвардейского корпуса в целях развития наступления ввел в бой свой второй эшелон — 32-ю гвардейскую стрелковую дивизию с задачей вдоль побережья пробиться к десанту Г. К. Главацкого, однако за день боя частям корпуса задачу выполнить не удалось. Десантники продолжали действовать в отрыве от главных сил. Обстановка требовала усиления десанта артиллерией и непрерывной доставки ему по морю боеприпасов и продовольствия. Азовская военно-морская флотилия с этой задачей справиться не могла.
Другой десант, которым командовал майор Алексеенко, задержался в море и высаживался с запозданием, но достаточно успешно, так как огневые точки противника на высоте 71,3 были надежно подавлены и на скаты высоты, как уже сказано, вышли подразделения 6-го гвардейского стрелкового полка.
16-й стрелковый корпус, несмотря на мощную артиллерийскую подготовку, хорошо укрытые в грунт огневые точки противника не подавил и оборону его не прорвал. Весьма ограниченный успех имели только подразделения 383-й стрелковой дивизии, на КП которой я находился. Они овладели небольшим участком траншеи противника на западных скатах высоты 133,3. На этом, однако, продвижение прекратилось. Не обозначился успех и на других направлениях. [208]
Итак, в ходе первого дня боевых действий оборона противника устояла и операция развития не получила.
Ночь на КП 383-й дивизии в Аджимушкайских каменоломнях прошла тревожно. Комдив Горбачев старался не показывать досады. Его можно было понять. Но утром он не выдержал, выскочил из каменоломни, сел в «виллис» и уехал на наблюдательный пункт командира правофлангового полка. Я поехал с ним.
На НП нас встретил командир части. Шла перестрелка. Мы находились совсем близко от противника, но от его огня нас укрывала высота 133,3. На восточных скатах стояли танки 63-й танковой бригады. Моторы работали на малых оборотах, танкисты были готовы к наступлению.
Детально выяснив обстановку, мы вернулись обратно в каменоломню.
11 января наступление продолжалось, но успеха и на этот раз не принесло. Противник непрерывно атаковал десантников подполковника Главацкого, но был отбит с большим уроном. Против десанта действовало до батальона пехоты, танки и 7 штурмовых орудий. Весь день десантники, как я уже говорил, не имеющие артиллерии, вели бой. Боеприпасы были на исходе. Враг пытался отрезать десант с моря. Но герои Главацкого не сидели сложа руки. Подойдя с тыла к противнику, обороняющему лощину у морского побережья (до двух рот 98-й пехотной дивизии), так называемую позицию «Мюнхен», они нанесли внезапный удар и прорвались к частям 32-й гвардейской дивизии, наступающей с востока, передали им захваченную высоту 164,5.
Соединения 16-го стрелкового корпуса также возобновили наступление, но успеха не имели. В связи с этим в тяжелое положение попал десант Алексеенко, который захватил назначенную высоту и удерживал ее в неравной борьбе с контратакующим противником. Лишь с выходом частей 32-й и 55-й гвардейских стрелковых дивизий соседнего 11-го гвардейского корпуса в район высоты этот десант был выведен из боя.
Офицеры Генерального штаба в ходе боевых действий находились, как правило, на наблюдательных пунктах командиров полков главного направления. Это было необходимо, поскольку генерал С. М. Штеменко не раз запрашивал их собственную оценку тактической обстановки, контролируя развитие операции. Все мои товарищи без исключения сумели точно определить момент, наступивший в ночь на третьи сутки наступления, когда противник значительно усилил свои войска на переднем крае за счет резервов, подведенных [209] из глубины. Особое внимание гитлеровское командование уделило тогда полосе 11-го гвардейского стрелкового корпуса и направлению 383-й стрелковой дивизии, где я в то время находился.
Героем дня 12 января оказался подполковник Д. И. Лебедев. Почувствовав возросшее сопротивление противника, он решил лично проверить, как именно распределил враг свои силы, не оставил ли он незанятых промежутков местности, куда могли бы вклиниться наши войска. Разведчики таких промежутков не обнаружили. Находясь в районе высоты 164,5, захваченной частями 32-й дивизии и десантом Главацкого, Д. И. Лебедев среди бела дня и на виду у противника поднялся на вершину высоты и принялся внимательно осматривать окрестности. Его наблюдения не пропали даром: он обнаружил, что один из участков местности в районе Грязевой Пучины был не занят войсками противника. Лебедев быстро возвратился в штаб корпуса и доложил об этом командиру корпуса и начальнику штаба. Результаты его наблюдений показались неправдоподобными, их стали проверять. А время шло... Когда же выяснилось, что Лебедев доложил правильно, момент был упущен: противник подвел к не занятому войсками участку фронта резервы и закрыл опасное для него направление и разрывы в линии обороны переднего края.
Пять дней вели упорные изнурительные бои два наших стрелковых корпуса. Результат был весьма скромным — незначительный территориальный выигрыш на правом фланге плацдарма Отдельной Приморской армии. Прорвать оборону противника не удалось. Враг значительно пополнил свои войска за счет 3-й горнострелковой дивизии, переброшенной из Феодосии, и нескольких батальонов, подведенных из глубины Крыма. Часть пополнения прибывала и по воздуху непосредственно из Германии. Наши войска понесли потери, были сильно утомлены. В связи с этим операция была прекращена.
Частная операция Отдельной Приморской армии показала, что и в таких специфических условиях, как подготовка и проведение наступления с ограниченного по размерам плацдарма, служба офицеров Генерального штаба не только важна, но и прямо-таки необходима. Позволю себе сказать, что офицеры оказались и тогда на высоте положения: они точно докладывали о состоянии войск, верно оценивали тактическую обстановку, умели выявить то, что порой ускользало от внимания штабов.
15 января я возвратился на КП армии и вспомнил, что [210] мы с Б. Н. Аршинцевым договорились встретиться. Для этого, как мне думалось, наступил самый подходящий момент: заодно поговорим по горячим следам о проведенных боях. Позвонил на командный пункт корпуса. Мне ответили, что Аршинцев с командующим артиллерией корпуса полковником А. М. Антиповым, начальником разведки подполковником Т. П. Лобакиным и помощником начальника оперативного отделения штаба корпуса майором А. П. Меньшиковым выехал на место нового НП, который был оборудован ближе к переднему краю. А на исходе дня пришло известие, что Б. Н. Аршинцев и все, кто его сопровождал, погибли в результате прямого попадания снаряда противника в блиндаж. Остался жив только тяжело раненный Меньшиков.
...Представитель Ставки доложил свои соображения в Москву. Там согласились с решением прекратить наступление, но предупредили, что подготовка общего наступления на Крым идет полным ходом, и предложили действия по улучшению оперативного положения войск армии на плацдарме продолжать. К. Е. Ворошилов, С. М. Штеменко и И. Е. Петров засели за анализ действий командования, войск и штабов за прошедшие пять дней. В ряде случаев приглашали и нас, офицеров Генерального штаба.
В процессе разбора операции обратили внимание на то, что резервы командарма не были в основном использованы, хотя они и не представляли большую силу. Генерал И. Е. Петров в беседе с маршалом К. Е. Ворошиловым, ссылаясь на этот факт, доказывал, что направление главного удара было выбрано неудачно, что успех мог быть достигнут наверняка, если бы прислушались к его мнению и провели наступательную операцию с нанесением удара через Керчь. Командарм предложил подготовить и провести новую операцию, сосредоточив основные усилия армии на левом, керченском фланге.
18 января мы узнали о подготовке ко второй наступательной операции на керченском направлении. Надо было тщательно взвесить все факторы «за» и «против», причем весомость факторов «против» была велика. Главное, что настораживало, это усиление противника свежими резервами. По данным разведки, противник подтянул на это направление, не считая маршевых рот, 153-ю учебную пехотную дивизию и 3-ю горнострелковую румынскую дивизию, то есть удвоил свои силы.
Был и второй довод: поскольку фронт наступления значительно возрастал, то для удара привлекались все три корпуса, действуя в линию. Войска были утомлены предшествующими [211] боями и немало потеряли личного состава и техники. Теперь они должны были снова после короткой передышки идти в наступление.
Мы, офицеры Генерального штаба, вновь постоянно находились в дивизиях и полках, тщательно проверяя состояние войск, их боевую готовность и все, что связано с предстоящими боями. И на этот раз наступление главных сил армии планировалось во взаимодействии с морскими десантами. Замыслом операции предусматривалось высадить три морских десанта.
После ряда проверок войск, исправления расчетов сил и средств удалось найти возможность выделить достаточный резерв, который составили 89-я стрелковая, 242-я горнострелковая дивизии и 244-й танковый полк.
...Вторая наступательная операция Отдельной Приморской армии началась в ночь на 23 января комбинированными боевыми действиями по захвату Керчи с суши и моря.
Мощного удара в тыл обороны противника в Керчи тогда не получилось. В ночных условиях только один из трех морских десантов был высажен в намеченном районе и вместе с частями 339-й стрелковой дивизии приступил к выполнению своей задачи. Это помогло войскам 339-й стрелковой дивизии ворваться в город. Соединение перешло в атаку после 40-минутной артиллерийской подготовки, одновременно с высадкой морского десанта. Полки дивизии наносили удары в направлении северной и северо-восточной частей города. К подготовке атаки были привлечены фугасные огнеметы, удачно установленные в пределах досягаемости огнеметания на восточной окраине Керчи. Они были введены в действие перед самой атакой. Эффект оказался ошеломляющим: все солдаты в первой траншее противника были уничтожены. Это помогло батальонам 339-й стрелковой дивизии успешно атаковать врага и, соединившись с десантом № 1 в районе церкви, овладеть северной частью города.
166-й гвардейский стрелковый полк с 143-м батальоном морской пехоты под командованием уже известного нам подполковника Г. К. Главацкого предназначался для захвата горы Митридат. Он был введен за частями 339-й стрелковой дивизии, но система огня противника на Митридате подавлена не была. Батальоны Главацкого решительно начали атаку, но со склонов горы противник буквально поливал его огнем. Атака сначала замедлилась, а затем была остановлена. [212]
Правее 339-й стрелковой дивизии наступала 383-я стрелковая дивизия. После того как командир 16-го стрелкового корпуса ввел в бой свой резерв — 255-ю морскую стрелковую бригаду, она продвинулась вперед на уровень 339-й стрелковой дивизии.
3-й горнострелковый корпус должен был овладеть районом Грязевой Пучины, но до указанного пункта не дошел. Соединения 11-го гвардейского стрелкового корпуса успеха не имели.
В ходе боёв за Керчь противник перебросил в город значительные силы. Здесь оказались: 685-й полк 336-й пехотной дивизии, 2-й батальон одного из полков и спецподразделения 98-й пехотной дивизии, подразделения морской пехоты, 123-й пехотный полк 50-й пехотной дивизии и 22-й батальон 3-й горнострелковой дивизии. Авиация сторон в этот день действовала очень активно: у противника было около 350 самолето-вылетов, а наша авиация сделала более 1000 вылетов. Прошла ночь, но только часть Керчи была очищена от гитлеровцев.
По замыслу операции в тактической глубине обороны противника высаживались три батальона морской пехоты. Народ в этих батальонах был героический, и все ожидали, что эти подразделения нанесут удар с тыла такой силы, который оборона противника выдержать не сможет.
Лучше всего было видеть картину действий моряков. Для этого я стал уточнять, где оборудованы передовые наблюдательные пункты войск. Оказалось, что наблюдательный пункт командира 16-го стрелкового корпуса расположен на уровне полковых, но выгодно отличается от них тем, что находится на четвертом этаже одного из разбитых домов. С такой высоты наверняка можно увидеть больше, чем с поверхности земли. Туда и решено было с рассветом 23 января отправиться. С подполковником Ф. С. Аркановым в сопровождении опытного проводника мы прошли от своей траншеи к первой траншее противника, затем по немецкому ходу сообщения, проложенному через сожженную и разрушенную часть города, выбрались в район, застроенный каменными домами. Проводник подвел нас к четырехэтажному зданию, искореженному и разбитому снарядами и бомбами, но с чудом уцелевшими лестничными клетками. На площадке 4-го этажа и был наблюдательный пункт корпуса. Здесь находился заместитель командира корпуса полковник Н. В. Чудаков. Всю первую половину дня мы провели с ним на этой площадке. [213]
Передний край немецкой обороны не просматривался, его загораживали руины домов. Но с помощью буссоли отлично видна была ближайшая тактическая глубина противника. В течение первой половины дня мы с полковником наблюдали движение небольших групп и одиночных солдат и офицеров противника к переднему краю и от него в тыл. Дневной бой не отличался особой интенсивностью, постепенно его накал ослабевал. Нам хорошо было видно, как движение солдат противника от фронта и к фронту теперь уменьшилось. Кое-где солдаты даже сидели около домов и курили. Вероятно, они не беспокоились за свой тыл. Если бы там высадились и действовали наши батальоны морской пехоты, то кипели бы бои, и линия фронта, достигнутая за ночь, не оставалась бы, вероятно, без изменения.
Время перевалило за полдень, но прорвать оборону противника не удавалось. Подхода неприятельских резервов тоже не наблюдалось. Разбираясь в обстановке по карте Чудакова, я заметил наблюдательный пункт командира 1137-го полка 339-й стрелковой дивизии подполковника И. Н. Полевика. В свое время на одной из встреч я обещал Полевику побывать у него в полку во время наступления. Теперь такой момент настал. Позвонил Полевику по телефону и попросил прислать проводника. Пришел молодой солдат, разговорчивый и смекалистый, хорошо знающий, где и как лучше идти. Нам предстояло прошагать примерно полкилометра под непрерывным артиллерийским обстрелом по улицам разрушенного города. Ходов сообщения и траншей не было. Со мной пошел и подполковник Ф. С. Арканов. Нелегко было идти, часто рядом рвались снаряды и мины. Мы пробирались через бывшие дворы и закоулки. В Керчи почти все маленькие, одноэтажные дома были построены из ракушечника. Снаряды или мины, попадая в развалины такого дома, поднимали столбы пыли. Она обсыпала нас с ног до головы. Не раз мы бросались на землю, когда разрывы слышались совсем близко, глотали эту пыль, чихали и снова шли.
Наконец проводник подвел нас к разрушенному дому, где был наблюдательный пункт 1137-го стрелкового полка. В комнате без потолка и крыши сидело человек двадцать. Здесь кроме командира полка были заместитель командира дивизии полковник С. Н. Барахтанов, несколько офицеров, сержанты и рядовые, обеспечивающие связь с батальонами. Место для НП было выбрано явно неудачно. Командир полка объяснил это тем, что сюда пришли еще ночью, подобрать другое место сразу не успели, а днем это сделать было [214] невозможно из-за огня противника. Я поздоровался и попросил подполковника Полевика доложить обстановку. Он молча подал мне план города, где было точно обозначено положение батальонов полка, а вот положение противника отмечалось весьма приблизительно, мало было данных о конкретных огневых точках, столь важных для успеха наступления подразделений. Этот недостаток не мог быть случайным и, очевидно, был вызван плохой организацией разведки в части.
— Какой противник действует против вашего полка, где его наиболее опасные огневые точки? — спросил я.
Точных и полных данных ни у кого из присутствующих офицеров не имелось. Получить такие данные было, конечно, нелегко, но крайне необходимо, ведь противнику удалось остановить наступление наших подразделений, значит, преимущество находится на его стороне, и чтобы лишить врага этого преимущества, надо хорошо знать систему его огня, расположение огневых точек и подготовить их подавление.
В любом бою, тем более в городе, уничтожение огневых точек противника достигается прежде всего с помощью артиллерии.
— Где начальник артиллерии полка? — спросил я громко.
Сразу же ко мне подошел капитан. Я попросил его показать, где и как расположены полковые пушки и минометы. Капитан вынул из сумки потрепанную и не очень аккуратно составленную схему. Как и следовало ожидать, пушки стояли далеко от переднего края. Положение офицера Генерального штаба обязывало меня не только заставить командование полка действовать энергичнее, но и подсказать, как это сделать в сложившейся обстановке. Момент для этого явно назрел.
К разговору, начавшемуся на НП полка, никто не остался равнодушным. Мы проследили по картам командира полка и полковника Барахтанова динамику боя и выяснили, что у противника много укрытых целей, которые можно уничтожить только огнем артиллерии, установленной для стрельбы прямой наводкой. Без этого бой вести было трудно, и обстановка грозила дальнейшими осложнениями. Как было видно по картам, в данном случае время для поражения огневых точек противника стрельбой прямой наводкой оказалось упущенным. Стрелковые подразделения ушли вперед, полковая артиллерия отстала и помочь пехоте не сумела. [215]
Стрелков без танков и особенно без артиллерии остановить в городе не так уж сложно. Именно этого противник и добился. Как выяснилось в ходе беседы, начальник полковой артиллерии своевременно не принял энергичных мер, чтобы не допустить отставания своих пушек. Теперь, чтобы исправить ошибку, надо было дождаться наступления темноты и под ее покровом доставить орудия на позиции, откуда можно вести огонь прямой наводкой.
Наступать в городе всегда труднее, чем в поле. У противника в Керчи линия обороны по рубежу, о котором шла речь, была подготовлена заранее, и прорвать ее с ходу, разумеется, было не так просто. Это все себе отчетливо представляли. Но чувствовалось, что и командир полка сделал далеко не все, чтобы продолжать наступление в создавшейся обстановке. В результате размышлений я пришел к выводу, который поддержал и полковник С. Н. Барахтанов. Следует как можно быстрее уточнить данные о противнике, нанести их на схему. А когда полковые пушки встанут на прямую наводку, по этой схеме приступить к поражению огневых точек врага. Система огня противника будет ослаблена. Никто не знал, какая будет поставлена полку задача на следующий день, но часть должна была быть готова к продолжению наступления.
Проделанная нами на НП работа не пропала даром. Люди убедились в том, что можно и должно наступать, а желания сделать все для победы было не занимать.
Солнце между тем клонилось к закату... Часть города Керчи была освобождена. А что же будет дальше? В вопросе о действиях наших морских десантов ясности не было. Мне представлялось, что если к утру не сделать должных выводов из обстановки, не провести необходимые перегруппировки сил и средств, не бросить в бой свежие резервы, то наступление и на этот раз может не дать желаемых результатов. Надо было возвращаться на командный пункт армии и ставить вопрос о вводе резервов. При этом мне было известно, что наши резервы — это стрелковые дивизии.
Теперь надо было как можно скорее выбраться из Керчи. Возвращаться тем же путем, каким пришел сюда, было нецелесообразно: долго. Я направился на наблюдательный пункт 339-й стрелковой дивизии, который был недалеко. Когда пришел туда и объяснил положение, заместитель командира дивизии по политической части полковник Н. А. Бойко предложил мне не петлять по длинным безопасным путям, а вместе с ним проскочить на «виллисе» метров 400–500 по прямой улице. Улицы, правда, в подлинном понимании этого [216] слова не существовало: дома разрушены, завалы битого ракушечника и многочисленные воронки преграждали путь. И все это на глазах наблюдателей противника с горы Митридат, под огнем вражеской артиллерии и минометов. Вариант не без риска, но выигрыш времени обеспечивался. Так мы и сделали, проскочили. Противник за день, видно, утомился и прореагировал на нашу явную дерзость с большим опозданием: разрывы мин прогрохотали далеко позади нас... На командном пункте армии я сразу же направился в блиндаж И. Е. Петрова, где находился и Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов. Я доложил маршалу все, что наблюдал в течение дня.
— Если с утра завтрашнего дня не будут введены в сражение резервы, то наступление в Керчи развития не получит и захлебнется на достигнутых рубежах, — так закончил я доклад.
— Вы правы, — сказал К. Е. Ворошилов, — но мне доложили, что в глубине обороны противника действуют наши морские батальоны.
— С наблюдательного пункта 16-го корпуса их действий в ближайшей тактической глубине обороны противника не наблюдалось. Поэтому и нужно с утра вводить свежие резервы, — еще раз доложил я.
— Хорошо, — согласился маршал. — Я переговорю с генералом И. Е. Петровым...
С разрешения маршала я вышел из землянки и направился к операторам. У них узнал, что высадка морской пехоты так, как планировалась, не удалась. Положение десантных батальонов еще уточнялось.
Утром 24 января была введена в бой 89-я стрелковая дивизия под командованием генерала Н. Г. Сафаряна с задачей, наступая вдоль берега моря, овладеть горой Митридат. Развернув в первом эшелоне два стрелковых полка, усиленных ротой танков, дивизия в течение дня овладела консервным заводом и широким молом. Далее продвинуться не смогла, и к вечеру бои в ее полосе затихли. Последующие три дня, 25–27 января, бои в городе и севернее продолжались повсеместно, но лишь 83-я морская стрелковая бригада, наступающая на правом фланге армии, незначительно продвинулась вдоль побережья Азовского моря.
27 января в 339-ю стрелковую дивизию прибыли 300 добровольцев, отобранных из соединений армии специально для того, чтобы усилить ее пробивную мощь. 28 января дивизия перешла в наступление и, медленно продвигаясь вперед, захватила некоторые участки позиций врага. Противник [217] в тот день подвел свежий полк 336-й пехотной дивизии и в течение дня предпринял пять ожесточенных контратак силами пехоты с танками, стараясь отбить обратно освобожденную часть Керчи. Врагу удалось потеснить части дивизии на восток. Бои приняли крайне напряженный характер, отдельные объекты переходили из рук в руки по нескольку раз. Продвижение врага вскоре было остановлено, причем большую роль в этом сыграли добровольцы: они сражались отчаянно, увлекая других бойцов за собой. Боевые действия частей дивизии поддерживались массированным огнем артиллерии и ударами нашей авиации.
На этом частная Керченская наступательная операция закончилась. 29 января армия приступила к перегруппировке войск и приведению их в порядок. Наступило затишье...
И на этот раз представитель Ставки маршал К. Е. Ворошилов, начальник оперативного управления Генштаба генерал С. М. Штеменко и командующий Отдельной Приморской армией генерал И. Е. Петров, не теряя времени, приступили к подведению итогов проведенной операции. Надо было извлечь из них серьезные уроки.
Оборона противника, например, в Керчи была прорвана 23 января. Однако развития успеха не произошло. Противник сумел быстро закрыть образовавшиеся в обороне бреши и закрепился на заранее оборудованном рубеже. Его артиллерия подавлена не была.
Танковые части, подчиненные командирам корпусов, вводились в бой разновременно, отдельно от пехоты, на различных направлениях, без артиллерийского сопровождения. В уличных боях в Керчи не были созданы штурмовые группы, и легкие танки 244-го танкового полка несли большие потери. Устойчивого взаимодействия с пехотой и артиллерией не наладили. Не получилось согласованных действий с морскими десантами.
Немало недостатков выявилось и в работе войсковых штабов. Наблюдения за полем боя командиры ряда соединений не вели. Обстановка уточнялась по телефону или по радио без контроля за действиями на местности. Вследствие этого в информации было много неточностей.
В этой связи вспоминается такой случай. В первых числах февраля утром мне позвонил генерал С. М. Штеменко. Он сказал, что в донесении Военного совета Отдельной Приморской армии была информация об отражении удара противника частями правого фланга, в результате чего враг якобы оставил на поле боя до тысячи трупов. [218]
— Проверьте лично на месте, — коротко приказал генерал. — Буду докладывать представителю Ставки.
Иду в оперативный отдел штарма, читаю боевое донесение, все правильно, названа именно такая цифра. Теперь осталось побывать на месте, для чего мне требовалось добраться до наблюдательных пунктов батальонов, проводивших бой. Это можно было сделать только в ночное время, когда враг не просматривал подходы. Посоветовались с Д. И. Лебедевым, решили идти на выполнение задания вдвоем.
Шли мы по берегу Азовского моря под прикрытием обрывов, затем разошлись: я пошел в 83-ю бригаду морской пехоты, Лебедев — в полк соседней с ней 32-й гвардейской стрелковой дивизии.
В штабе бригады мне доложили, что вчера утром противник предпринял атаку нашего переднего края, которая была отбита. Пытаюсь выяснить подробности, но о них ничего особенного сказать не могли, считая, что бой был обычным, как всегда. Оставалось одно — идти в батальон, но уже теперь стало ясно, что ничего серьезного здесь не произошло.
С проводником из батальона мы, ложась при обстреле и вскакивая в затишье, добрались до наблюдательного пункта — обвалованной открытой площадки, откуда хорошо просматривалась вся местность, лежащая впереди. Комбат уже ждал меня и доложил, что вчера до батальона противника пошло в атаку на наш передний край. Огнем стрелков и артиллерии атаку отбили.
— Какие же потери понес враг? — спросил я комбата.
— Десятка два солдат было ранено, были и убитые, — ответил он.
— Куда же делись эти раненые и убитые солдаты? — продолжал я выяснять обстоятельства дела.
— Мы заметили, что раненых выносили тут же, а убитых убрали уже ночью, — доложил комбат.
После этого разговора я долго в стереотрубу наблюдал за впереди лежащей местностью, искал трупы врагов. Их не было. Еще раз побеседовал с комбатом. Пришли к общему выводу, что имело место обычное действие разведки гитлеровцев.
На обратном пути в условленном месте встретился с Лебедевым. Обменялись мнениями, оценки наши сошлись. Пришли к выводу, что кто-то напутал и перестарался с оценкой результатов боя. Кто именно это сделал, выяснить не удалось. [219]
С. М. Штеменко внимательно выслушал мой доклад и выводы. По его мнению, подобные данные нельзя было включать в сводку штаба армии.
Неожиданно для всех в феврале генерал И. Е. Петров был отозван в Москву. Его назначили командующим 33-й армией на Западный фронт.
Вместо И. Е. Петрова приехал генерал армии А. И. Еременко. Все знали, что он внес большой вклад в организацию героической обороны под Сталинградом, и слышали, что он ранее был тяжело ранен: генерал прихрамывал и опирался на палку.
Генерал А. И. Еременко быстро вошел в жизнь большого армейского коллектива на маленьком плацдарме. Солидный жизненный и военный опыт способствовал этому.
А. И. Еременко хорошо знал тактику прорыва немецкой обороны и умел готовить к нему войска. Опыт Сталинграда здесь имел, разумеется, особое значение. Вскоре мы стали свидетелями, как генерал постепенно сумел объединить усилия коллектива штаба армии, командиров соединений и их штабов в интересах решения самой важной задачи — овладения искусством прорыва немецко-фашистской обороны. Руководство войсками он жестко централизовал в своих руках.
Новый командарм провел серию совещаний с руководящим составом армии, а затем с командным составом корпусов и дивизий.
Вслед за совещаниями в резервных соединениях начались тактические занятия, которые завершались учениями с боевой стрельбой, имитацией огневого вала, за которым следовали цепи наступающей пехоты. Цель занятий заключалась в том, чтобы научить пехоту двигаться за разрывами своей артиллерии, не отставая и прижимаясь к ним. На учениях демонстрировалась сила артиллерии и пехоты в их тесном взаимодействии и единстве. От войск добивались умения наносить удар, мощный и неудержимый, на всю глубину обороны противника.
Для учений была подобрана небольшая впадина, которую противник не просматривал. Здесь каждый стрелковый корпус в порядке очередности обучал свои полки. Были сделаны точные расчеты, когда пехота должна начинать атаку, и определялся рубеж, где атака прекращалась. Это помогло избежать возможных в таких случаях ранений.
На тактических занятиях обычно присутствовал кто-то из нашей группы, а на учениях с боевой стрельбой были мы все. [220]
Учения и другие мероприятия принесли хорошие плоды. По указанию командарма в каждом корпусе была проведена разведка боем с целью выявления группировки противника. Наряду с этим предполагалось проверить уровень подготовки своих войск к прорыву обороны противника. Каждый стрелковый корпус выделил один батальон, и 16 марта после 20-минутной артиллерийской подготовки разведка боем началась.
Наиболее успешно действовал батальон 32-й гвардейской дивизии 11-го гвардейского стрелкового корпуса. Он ворвался в первую траншею противника, захватив 47 пленных. Командир дивизии ввел в бой еще два батальона, которые быстро продвинулись вперед, захватив и вторую траншею. Командир корпуса генерал-майор С. Е. Рождественский (на эту должность он был назначен после гибели генерал-майора Б. Н. Аршинцева) принял решение использовать достигнутый успех и отдал приказ на выдвижение остальных двух стрелковых полков дивизии и 85-го танкового полка. Однако командующий армией не разрешил вводить столь значительные силы, что было правильно, так как боевое обеспечение их заранее не готовилось.
Атака батальона 318-й стрелковой дивизии (3-го гвардейского стрелкового корпуса) успеха не имела. Тут были свои причины. Начало действий было назначено и подготовлено на вторую половину дня. Но в день атаки командарм приказал перенести его на 12 часов, как в других корпусах. Вследствие этого координация действий между артиллерией и пехотой оказалась недостаточной.
Батальон 383-й стрелковой дивизии (16-й стрелковый корпус) ворвался в первую траншею противника, захватил трех пленных, но дальше продвинуться не смог.
На другой день, 17 марта, по инициативе командира 11-го гвардейского корпуса была проведена разведка боем на другом участке фронта. Разведка прошла успешно: в бою было захвачено 23 пленных из 1-го батальона 23-го учебного пехотного полка противника, улучшены свои позиции.
Из опроса пленных выяснилось много интересного. Перед фронтом армии оборонялись 73-я и 98-я немецкие пехотные дивизии, 3-я горнострелковая дивизия румын и 23-й немецкий учебный пехотный полк. По данным артиллерийской разведки были выявлены действия 25 артиллерийских и 15 минометных батарей.
Пленные подтвердили, что гитлеровским войскам в Крыму поставлена задача — обороняться до последнего солдата. Но они расценивали свое положение как безвыходное и гибельное. [221] Группа офицеров Генерального штаба внимательно изучала результаты мероприятий, проводимых генералом А. И. Еременко в интересах подготовки войск к прорыву глубокой обороны противника. Положительные сдвиги были налицо, что и показала разведка боем. Мы доложили в Москву, что отработаны и проверены действия нашей пехоты при атаке вслед за разрывами снарядов своей артиллерии. Это был несомненный результат боевой подготовки войск, организованной новым командармом.
Мы отметили также, что артиллерия показала достаточную эффективность стрельбы в условиях траншейной обороны противника. Наконец, было очень важно иметь точные данные о группировке противника, что и было получено в результате разведки боем{44}.
Начало апреля проходило в ожидании событий, решающих судьбу противника в Крыму. Мы знали, что они должны последовать со дня на день. Об этом дал знать командарм и представитель Ставки, маршал К. Е. Ворошилов, который совместно с начальником Генерального штаба Маршалом Советского Союза А. М. Василевским был руководителем разработки и автором проекта плана операций по уничтожению немецко-фашистских войск на полуострове. По плану Отдельная Приморская армия переходила в наступление после 4-го Украинского фронта, которому отводилась решающая роль в разгроме основных сил 17-й фашистской армии. Советское Верховное Главнокомандование рассчитывало, что в этом случае возникнут благоприятные условия для наступления Отдельной Приморской армии.
На рассвете 8 апреля я, как обычно, зашел к операторам, но никаких новостей с 4-го Украинского фронта не было. Я выехал в одну из дивизий, расположенную на правом фланге армии, примыкавшем к Азовскому морю. Неожиданно красноармеец, стоявший на посту у дивизионного КП, приложил руку к уху, напряженно вслушиваясь, как мне показалось, в шум едва заметного прибоя.
— Гремит, — сказал он, ни к кому не обращаясь.
Я тоже прислушался: к шуму моря примешивался едва различимый гром артиллерийской подготовки 4-го Украинского фронта, доходивший сюда по глади тихого Азовского моря...
Напряженное ожидание начала наступления чувствовалось во всем. [222]
Ведь войска Отдельной Приморской армии были готовы к операции и ждали сигнала. Но его не поступало. Операторы сообщили: с 4-го Украинского фронта поступили неблагоприятные сведения — прорыва обороны противника в первый день наступления, на что мы надеялись, там совершить не удалось.
С утра 10 апреля артиллерия противника обрушила море огня на наш плацдарм. Всюду рвались снаряды и мины. Это был первый признак, что враг готовится к отходу: он действовал по тому шаблону, который широко применял еще на Кубани.
Выбрав момент между налетами, я на машине проскочил в штаб 11-го гвардейского стрелкового корпуса в надежде, что, может быть, что-нибудь выявила войсковая разведка. Начальник штаба полковник М. В. Глонти сообщил мне, что разведка усилена. Больше того, в войсках первой линии находились офицеры штаба корпуса с радиостанциями. Их задача состояла в том, чтобы немедленно доложить об изменениях в поведении противника. Получить такие данные как можно раньше было крайне важно: это существенно ускоряло принятие командованием корпуса необходимых мер, особенно сейчас, когда противник вот-вот начнет отступление.
Полковник Глонти был опытным штабным работником, и эта его мера говорила о творческом подходе к делу, об умении предвидеть развитие событий. Мы с Михаилом Варламовичем хорошо знали друг друга, и я с большим одобрением отнесся ко всему, что он сделал в этот переломный для нас момент. Однако пока никаких признаков изменения в поведении противника обнаружено не было. Тем не менее в корпусе было все готово к переходу в наступление.
В середине дня артиллерийский обстрел наших позиций несколько ослаб, но не прекратился. Все офицеры Генштаба выехали в соединения, а мне даже удалось на значительном участке фронта проехать вдоль переднего края. Пехота противника открывала огонь только по нашим разведчикам, которые вели активный поиск даже в дневных условиях. В штабе армии по-прежнему новых данных о противнике не было. Даже воздушная разведка ничего особого не обнаружила.
Мы, офицеры Генштаба, собрались вместе и коллективно оценили обстановку. Сомнений не было: враг будет отступать. Вероятно, в полосе 4-го Украинского фронта дела советских войск пошли настолько успешно, что гитлеровцам уже нельзя сидеть на месте и ждать, пока наши войска нанесут сокрушительный удар, им надо заранее убираться из-под [223] Керчи. Мы полагали, что в глубине обороны противник уже начал отход, но для отвода войск первой линии все же подождет наступления спасительной темноты.
Офицеры Генерального штаба хорошо знали план предстоящей операции армии и, конечно, поставленные войскам задачи. В соответствии с этим я поставил задачу каждому офицеру всемерно помогать командованию частей и соединений вести преследование врага с максимальной скоростью, не дать врагу унести ноги из Крыма. Нас ограничивало количество автомашин — их было только три. На одной должен был ехать полковник С. А. Петровский, с ним пристроился наш подполковник Ф. С. Арканов. На другой машине был подполковник Лободин. Ему предстояло постоянно находиться при 16-м стрелковом корпусе, войска которого нацеливались на преследование противника вдоль Черноморского побережья. Третья машина — для меня и Лебедева. Мы с ним должны были находиться на главном направлении — в 11-м гвардейском или, в зависимости от обстановки, в 3-м горнострелковом корпусе, предназначенных для действий в степной части Крыма. Старшим для нас являлся полковник Петровский, поэтому при необходимости каждый из нас обязан был согласовывать свои действия с ним.
По приказу командарма каждый стрелковый корпус предпринимал попытки вклиниться в оборону противника и вынудить его к отступлению. В 19 часов специально выделенные отряды после сильных артиллерийских налетов пытались подойти к переднему краю гитлеровцев, но были остановлены огнем врага. Вторая попытка была предпринята в 22 часа, но также безуспешно. Огонь противника заметно ослаб, однако плотность его на главном направлении была еще значительной.
Ночью усиленно работали наша войсковая разведка и отряды разграждения. Только теперь было установлено, что отход противника начался повсеместно под защитой сильных отрядов прикрытия, которые оказывали упорное сопротивление. В три часа 11 апреля войска армии частью сил начали атаки переднего края обороны противника, в четыре часа ночи почти на всех направлениях овладели первой позицией.
С рассветом 11 апреля передовые отряды стрелковых корпусов во взаимодействии с авиацией начали преследование врага. В результате ударов передовых отрядов в течение дня арьергарды противника были разбиты или пленены. Передовой отряд 16-го стрелкового корпуса нагнал главные силы 6-й кавалерийской дивизии румын и при содействии авиации [224] на рубеже Турецкого вала разбил ее 9-й кавалерийский полк, пленив основную массу личного состава во главе с командиром полка и его начальником штаба. К исходу дня наши передовые отряды продвинулись вперед на 40–50 км. Главные силы армии значительно отстали. Столь поспешное отступление противника было вполне объяснимо. 10 апреля войска 51-й армии под командованием генерала Я. Г. Крейзера прорвали тактическую оборону врага в северной части Крымского полуострова. Командующий войсками 4-го Украинского фронта генерал Ф. И. Толбухин в тот же день ввел в прорыв в полосе этой армии эшелон развития успеха — 19-й танковый корпус. Задержать стремительный натиск танкистов гитлеровцы были не в силах, танковые бригады корпуса неудержимо шли на Джанкой. Это и явилось сигналом для общего отступления фашистских войск в Крыму, в том числе и для тех, что противостояли войскам Отдельной Приморской армии в районе Керчи. Судьба 17-й немецкой армии была предрешена. Можно было еще раз убедиться, насколько велика роль эшелона развития успеха при прорыве вражеской обороны. Наличие такого эшелона и его действия ускоряли прорыв и обеспечивали его успех.
Первый день преследования показал, что в составе передовых отрядов из-за нехватки автомашин было мало пехоты. В связи с этим на некоторых участках Турецкого вала арьергардам противника удалось задержать наши войска на 3–4 часа, выиграв время для отрыва своих главных сил.
Мы выехали в войска на рассвете. Там, где они прошли, образовались накатанные дороги.
Силы обеих сторон были в движении. Поскольку автомашин в наших дивизиях имелось мало, пехота шла своим ходом. Но в глубине полуострова, подбирая исправные машины врага и лошадей, она превращалась в своеобразную автоконнопехоту. Авангардные части уже полностью были моторизованы.
Сразу же за Катерлезом стали видны результаты работы наших самолетов-штурмовиков. На дороге валялись разбитые машины врага, повозки, другая боевая техника. А рядом — трупы, трупы...
Пленных было много. Колонны их шли навстречу слева и справа. Они скоро стали привычны и воспринимались как неизбежное и нормальное явление.
На подступах к Турецкому валу мы с Лебедевым увидели, что войска наши остановлены. Подъехали к группе командного состава, наблюдавшей за боем. Здесь были командир 83-й морской бригады полковник Л. К. Смирнов и [225] заместитель командира 32-й гвардейской дивизии полковник Н. С. Самохвалов. Смирнову и Самохвалову надо было проскочить вперед к Турецкому валу, а машин с ними не было. Мы предложили свой «виллис» и между разрывами снарядов противника помчались к валу. Разобрались на месте в обстановке, вызвали огонь артиллерии, и под ее воздействием на наших глазах батарея противника спешно снялась с огневых позиций и устремилась на запад. Теперь и у нас все пришло в движение, преследование продолжалось.
Поскольку непосредственно из боевых порядков преследующих войск мы не имели возможности сделать необходимый письменный доклад в Генеральный штаб о ходе операции, нам пришлось уже глубокой ночью вернуться в Маяк, на командный пункт армии. Здесь мы узнали, что московское радио еще вечером передало приказ Верховного Главнокомандующего о прорыве обороны противника на Перекопе и Сиваше, об овладении Джанкоем. Вывод напрашивался только один — враг обречен. Последний раз мы провели короткую ночь в землянке. Ранним утром проехали в Керчь, где шли работы по разминированию строений и улиц. Вот и гора Митридат. На ней было построено противником несколько ярусов проволочных заграждений, они усиливались минными полями. На горе работы по разминированию еще не начинались.
...С Керченского полуострова войска противника откатывались очень быстро. Пленные показали, что гитлеровское командование стремилось как можно скорее вывести живую силу, не считаясь с потерей техники и имущества. Наши передовые отряды стремительно преследовали врага, не отставая от него, и в середине дня 12 апреля подошли к рубежу акмонайских позиций. Здесь завязались сильные бои. Передовые отряды были остановлены. Арьергарды противника имели задачу задержать продвижение наших войск и выиграть время для отхода основных сил. На главном направлении пауза в наступлении составила несколько часов, поскольку передовые отряды 11-го гвардейского и 3-го горнострелкового корпусов действовали недостаточно энергично и организованно.
Более смело и инициативно наступал в этот день 244-й танковый полк, действующий в составе передового отряда 16-го стрелкового корпуса. Он с ходу атаковал позиции врага, разгромил подразделения 3-й горнострелковой и 6-й кавалерийской дивизий румын. К вечеру передовой отряд ворвался в Феодосию. [226]
В степном Крыму темп преследования значительно возрос. Наша авиация наносила противнику большие потери и замедляла его отступление. По некоторым дорогам трудно было проехать из-за разбитых немецких машин, повозок и различной техники.
Наши солдаты и офицеры, несмотря на усталость, рвались вперед, понимая, как важно настигнуть и разбить врага. Политработники умело поддерживали боевой порыв. Когда мы вошли непосредственно в Крым, где-то на подступах к Карасубазару я стоял у шоссе, пропуская войска. Подъехал генерал А. И. Еременко, увидел меня, подошел и, поздоровавшись, спросил: «Как, Генеральный штаб, дела, где был, что видел?» Я коротко доложил ему о действиях войск на промежуточных рубежах, обратив внимание на слабую активность и чрезмерную осторожность в действиях танковых частей. Он согласился с моим мнением и добавил, что если я где-нибудь еще встречу нечто подобное, то могу действовать от его имени и отдавать распоряжения, ссылаясь на его указания.
В районе Симферополя войска нашей армии соединились с войсками 4-го Украинского фронта, преследование продолжалось совместно.
Все действия офицеров Генерального штаба в эти дни направлялись на то, чтобы управление войсками и их взаимодействие не нарушались, сила ударов по врагу нарастала. Это было непросто сделать, поскольку штабы отставали от войск, а главные силы — от передовых отрядов. То и дело они наталкивались на мощные минновзрывные заграждения, тем более что теперь бои шли главным образом в горных районах с небольшим количеством дорог, которые легко перекрывались. Командиры не имели времени на то, чтобы снимать мины, ликвидировать каменные завалы, а искали пути их обхода. Так было проще и быстрее. Но маневрирование в горах еще больше осложняло управление, появлялись новые заботы у штабников и снабженцев. Все выбивались из сил, но шли вперед день и ночь.
Степь тогда была покрыта сочным зеленым ковром, а сады буйно цвели. Они гудели от пчел и шмелей, но этот гуд часто заглушался грохотом боя. Особенно звучное эхо раскатывалось в горах от артиллерийских залпов...
Преследование шло столь быстро, что враг часто не успевал разрушать объекты, подготовленные к взрыву. Здравницы на Южном берегу Крыма в основном уцелели, а вот города, особенно Симферополь и Ялта, были довольно сильно разрушены. Красивейшая набережная Ялты в руинах. [227]
В Алуште все приморские парки были завалены трупами пристреленных гитлеровцами лошадей. Враг зверствовал...
Запомнился древний Бахчисарай... Мы прибыли туда, когда бои шли на его южной окраине. Наши стрелковые подразделения развернулись и атаковали врага при поддержке танков. Над городом кружились фашистские самолеты-бомбардировщики. На наших глазах вражеский Ю-87 спикировал на наш танк и поджег его. Эскадрилья бомбардировщиков противника наносила удар по боевым порядкам пехоты, артиллерийским и минометным батареям, танкам. Наступление приостановилось... Самолеты ушли. Пехота поднялась и стала медленно продвигаться вперед. Мы пошли вперед вместе с наступающими подразделениями, поговорили с бойцами и командирами. Никаких штабов в Бахчисарае еще не было. Мы повернули в направлении Симферополя. И вдруг приятная неожиданность: на встречном «виллисе» мы заметили офицера Генерального штаба полковника А. Н. Строгого. С ним был молодой майор-артиллерист. Со Строгим мы не виделись с октября 1942 года. Сворачиваем с дороги и останавливаемся на поляне. Знакомимся с майором: это — Анатолий Иванович Грибков. Через несколько десятилетий после той встречи бывший майор стал генералом армии — начальником штаба Объединенных вооруженных сил государств Варшавского Договора. Время дорого, надо ехать, но Строгий меня удерживает еще на несколько минут. В это время в воздухе послышался рокот моторов: на восток шла группа немецких двухмоторных бомбардировщиков. Первый удар они обрушили на участок дороги, проложенной в глубокой выемке большого холма. Подобные дефиле — излюбленное место авиаторов для бомбардировок. Если бы А. Н. Строгий нас не задержал, мы с Д. И. Лебедевым, возможно, и попали бы под этот удар... Александр Николаевич и сейчас при наших встречах вспоминает этот случай.
Отступление противника приостановилось на внешнем обводе обороны Севастополя. Прорвать этот рубеж с ходу не удалось: войска, проделавшие большой путь, были утомлены, ряды их поредели, материальные запасы истощились. Коммуникации растянулись, а базы снабжения отстали. По сути дела, они, эти базы, остались на тех рубежах, откуда начиналось преследование, не менее чем в 300 км отсюда. Нужна была передышка, чтобы подтянуть резервы, перегруппировать силы, подвезти боеприпасы и продовольствие. Только тогда можно начинать штурм хорошо подготовленного к обороне Севастополя. [228]
В сводках и донесениях нашей армии появились такие географические названия, как Балаклава, Байдарские ворота, хорошо известные нам со времен военной юности, когда изучали славную эпопею Севастополя в годы Крымской войны. Но услышали мы и кое-что новое, например Сапун-гора. Посмотрел на карту: действительно, такое название есть, к подножию горы вышли и наши части, и некоторые соединения 4-го Украинского фронта, в частности 19-й танковый и 63-й стрелковый корпуса. Это они прорвали оборону противника на Сиваше, а теперь были уже здесь.
Надо было ехать к Сапун-горе и своими глазами убедиться, чего стоит созданная на ней многоярусная оборона врага. Мы с Лебедевым направились к обводу укреплений Севастополя. По пути встретился «виллис» с незнакомым мне полковником и двумя офицерами в звании пониже. Остановились, познакомились, это был Алексей Павлович Родионов — командир 77-й стрелковой дивизии, временно подчиненной нашей армии. С ним были адъютант и начальник оперотделения штаба.
Полковник посоветовал мне проехать в 77-ю дивизию, развернутую непосредственно на подступах к Сапун-горе. Он поставил точку на карте — место его КП — и сказал, что офицеры Генерального штаба нередкие гости в его дивизии, назвав фамилии Петухова, Грибкова и других офицеров из группы Маршала Советского Союза А. М. Василевского, который был представителем Ставки на 4-м Украинском фронте.
А. П. Родионов торопился в штаб Отдельной Приморской армии, а я направился туда, где был командный пункт его соединения. Штаб нашел быстро, ознакомился с обстановкой... Сапун-гора меня поразила: хотя на фронте было относительно спокойно, она курилась, по всему ее крутому склону едва заметно проступали десятки блиндажей и густая сеть траншей и окопов. Прорвать оборону противника без захвата этой ключевой позиции было невозможно — значит, предстоял жестокий бой.
На обратном пути из дивизии в штаб армии я вновь встретился с А. П. Родионовым. Внезапно налетели два «юнкерса» и стали нас бомбить. Мы легли на землю, а когда бомбежка закончилась и самолеты улетели, мы еще побеседовали, а затем разъехались каждый в своем направлении.
В штабе армии нас ждала телеграмма о выезде всей группы в Москву. Автомашины предлагалось отправить по железной дороге. Таким образом, офицерам Генерального штаба не пришлось принять участия в завершении операции [229] по полному изгнанию врага из Крыма, увидеть свободным легендарный, овеянный героической славой Севастополь. Но покидали мы Отдельную Приморскую армию с сознанием исполненного долга, ведь в победах советских войск, предрешивших неминуемый крах 17-й немецкой армии, была частица и нашего труда.
Вспомнилось, что с декабря 1941 года я находился в войсках, которые сражались с 17-й армией. Она прошла от нашей западной границы через Украину, Донбасс, Дон и Кубань до предгорьев Кавказа. На Черноморское побережье выйти ей не удалось, но всего около 30 км отделяли ее войска от Туапсе. Не раз фашистская пропаганда трубила о ее успехах. Но главное — не временные успехи, а финал этого длительного похода на Восток, который неотвратимо приближался. С выходом наших войск на Севастопольский обвод фашистская авиация базироваться в Крыму уже не могла, а с аэродромов Румынии особенно много не налетаешь. Зато в воздухе безраздельно господствовала наша авиация. Две воздушные армии (4-я и 8-я) наносили сокрушительные удары по войскам противника. Погода благоприятствовала: небо чистое, на море полный штиль. Дорогой ценой фашисты расплачивались за свои злодеяния. Наш советский Крым — всесоюзная здравница страны — был освобожден от немецко-фашистских захватчиков окончательно и навсегда, а 17-я немецкая армия прекратила свое позорное существование.