На 2-м Белорусском фронте
С большим сожалением уезжали мы из Крыма, освобождение которого было совсем близко, но приказ есть приказ. Мы знали, что отзыв нашей группы офицеров Генштаба далеко не случаен: очевидно, в этом была серьезная необходимость. Новые ожидания, новые надежды...
Вместе с тем перед нами открылась приятная перспектива встретить майские праздники в Москве. Радостной была встреча с семьей и друзьями... В Генштабе, как обычно, стояла тишина. Этого требовала сложная и многообразная деятельность рабочего аппарата Ставки Верховного Главнокомандования. За стенами кабинетов наши товарищи, офицеры и генералы, вели напряженный творческий поиск кратчайших путей разгрома фашизма. [230]
Положение на фронтах к моменту нашего приезда в Москву сложилось для Советских Вооруженных Сил в целом благоприятно. В течение зимы и двух весенних месяцев наши войска продвинулись вперед почти повсеместно. К концу апреля они подошли к Чудскому озеру, достигли реки Великой, пробились на подступы к Витебску, Орше, Могилеву, Жлобину, Ковелю. Теперь советский воин стоял в предгорьях Карпат, освободил Тернополь и Черновцы. Яссы и Кишинев находились в ближайшей глубине обороны противника, и никто не сомневался, что недалеко время освобождения этих важных городов от гитлеровских оккупантов. Под мощными ударами Советских Вооруженных Сил были разгромлены многие соединения фашистских войск, однако враг не был окончательно разбит и продолжал отчаянно сопротивляться. К тому же до сих пор не открыли второй фронт в Европе союзники.
Процедура назначения на этот раз была для нас иной: если ранее необходимые инструкции я получал у начальника соответствующего направления, то сейчас такового не оказалось. Принять меня поручили полковнику В. Ф. Мернову. До сих пор он занимался делами Западного фронта, который к этому времени был реорганизован. Вместо этого фронта и в основном на его базе было создано два фронта — 2-й и 3-й Белорусские. Само название свидетельствовало об их предназначении. Уже в это время можно было предположить, что в летней кампании 1944 года белорусскому направлению суждено стать главным.
3 мая нам сообщили, что вся группа офицеров Генштаба, ранее находившаяся в Отдельной Приморской армии, назначена на 2-й Белорусский фронт. Я оставался старшим. Только подполковник Д. И. Лебедев в порядке повышения получил должность старшего офицера — представителя Генштаба при штабе и войсках 3-го Прибалтийского фронта.
В. Ф. Мернов ознакомил меня с обстановкой весьма подробно. 2-й Белорусский фронт по составу был небольшим — три общевойсковые армии (33, 49, 50-я), но ширина полосы была значительной. Он занимал центральное положение на западном стратегическом направлении, нацеливаясь на Могилев, Минск. Удаление от Минска по прямой по сравнению с соседними фронтами (справа — 3-й, слева — 1-й Белорусские фронты) было наибольшим. О переходе в наступление войск фронта не было сказано ни слова, но это подразумевалось само собой: как потом выяснилось, к черновой разработке плана Белорусской стратегической наступательной операции тогда уже приступили. [231]
Плана работы для нашей группы еще не было, а задача была сформулирована не в наступательном, а в оборонительном варианте; предлагалось основное внимание уделить изучению состояния войск и обороны, в первую очередь там, где она слабее, а именно в полосе 33-й армии. Одновременно мы должны были ознакомиться с процессом становления штаба фронта как органа оперативного управления войсками и в случае надобности информировать по этому вопросу Генеральный штаб. Поставили перед нами и вторую задачу: проверить, как выполняется одна из прошлогодних директив Ставки. Дело было в том, что после восстановления корпусного звена управления некоторые командармы игнорировали командиров корпусов и через их головы отдавали приказы прямо командирам дивизий. Такая практика ограничивала инициативу командиров корпусов и их штабов, снимала с них ответственность в случае невыполнения дивизиями боевых задач, вносила путаницу в действия войск.
По этому вопросу представили доклады офицеры Генерального штаба подполковники С. К. Баранов, Д. И. Дыба и Л. П. Лузанов, находившиеся при штабе 1-го Украинского фронта. Генштаб обратил на это свое внимание, и все офицеры Генштаба получили задание систематически проверять состояние корпусного звена управления и докладывать о нем в Москву.
Кроме того, были случаи нарушения порядка скрытого управления войсками. Некоторые командиры и штабные работники вели открытые переговоры по телефону и радио, называли рубежи расположения войск, имена командиров. Все это приводило к разглашению сведений. В целом это были важные вопросы руководства войсками, которые проводили серию решающих исход войны операций.
Командовал 2-м Белорусским фронтом генерал Иван Ефимович Петров, что было нам всем очень приятно.
Как всегда, перед отъездом на фронт состоялась беседа с генералом С. М. Штеменко. В ходе краткой беседы Сергей Матвеевич подчеркнул необходимость проведения командованием и штабами повышенного комплекса мероприятий по усилению и усовершенствованию тактической и оперативной обороны.
В середине апреля Ставка дала фронтам северо-западного, западного и юго-западного направлений директивы о переходе к жесткой обороне и создании оборонительных рубежей, рассказал мне тогда генерал. Мероприятие это временное, и направлено оно на подготовку войск к последующим активным действиям. Штеменко обратил мое внимание, как [232] старшего группы офицеров, на то, чтобы все светлое время суток войска энергично вели оборонительные работы. Он подчеркнул, что это очень важно.
Было видно, что генерал Штеменко многого недоговаривает, но и сказанного было достаточно, чтобы предположить подготовку в Белоруссии крупнейших наступательных операций, в ходе которых оборонительные работы нужны как средство маскировки намерений Ставки. Вопросов задавать я тогда не стал, но просил выделить хотя бы пару новых автомашин. Генерал ответил, что сделает это при первой возможности, но не сейчас. Обещаний своих он не забывал, я хорошо это знал.
На следующий день с восходом солнца мы на тех же машинах, которые были в Крыму, направились в штаб 2-го Белорусского фронта, расположенный в маленьком белорусском городке Мстиславле. Машины, кроме одной, были плохие и в пути следования причинили нам много неприятностей. Не лучше были и дороги, поэтому добраться до места назначения оказалось далеко не просто.
Все время думалось об «оборонительных работах». Тогда мы еще не знали, что враг держал свои основные силы не в Белоруссии, а на юге, и, чтобы укрепить его в этом мнении, Ставка приказала демонстративно «оставить на юге» большинство советских танковых армий и показать, что на западном направлении мы намерены обороняться.
Знакомство с командованием и полевым управлением фронта шло быстро. Ключевые посты занимали опытные люди, и к нашему приезду в работе штаба фронта наблюдались и ритмичность, и слаженность. Встреча с командующим войсками фронта генерал-полковником И. Е. Петровым была для меня всегда приятной. Я глубоко уважал его; он не боялся правды, был доступным, хорошим человеком. Авторитет И. Е. Петрова в войсках и штабах был весьма велик.
Я доложил И. Е. Петрову о нашей группе. Каждого офицера он хорошо знал. Затем информировал о плане работы группы на ближайшее время. Ко всему сказанному командующий отнесся с одобрением. В свою очередь генерал коротко рассказал мне о войсках и штабах. Оказалось, что фронт во многом нуждался, хотя Ставка продолжала пополнять его силами и средствами. Во всяком случае, для надежной обороны, по словам командующего, все необходимое у него было. Генерал просил все, что будет выявлено при наших [233] проверках в войсках, докладывать лично ему. В заключение Иван Ефимович поинтересовался, в чем мы нуждаемся. Я не стал ни о чем просить, но нужды группы офицеров генерал знал не хуже меня: он протянул мне наряд на новую автомашину «виллис». Затем командующий добавил, что через неделю фронт получит партию машин марки «додж-3/4», и обещал одну из них выделить нам. Так он и сделал. В последующем мне пришлось несколько раз встречаться с Иваном Ефимовичем, в частности после поездки в 33-ю армию. Он, как всегда, оставался военачальником, глубоко вникающим в нужды подчиненных, внимательным и готовым помочь.
Начальника штаба фронта пока еще не было, ожидался приезд на эту должность хорошо мне знакомого генерала А. Н. Боголюбова. Временно его замещал прибывший из Крыма начальник оперативного управления фронта генерал П. М. Котов-Легоньков. Кроме него были и другие начальники отделов и управлений, которых я знал по Крыму и другим фронтам.
Вскоре генерал А. Н. Боголюбов прибыл. По телефонному звонку я был приглашен к нему. Встретились хорошо. Генерал расспросил меня о составе группы офицеров.
— Ты знаешь стиль моей работы и характер, — сказал он в заключение беседы. — Я буду беспощаден к плохо работающим. А ты уж, где надо, помогай мне.
За короткое время офицеры группы изучили обстановку, ознакомились с командованием, наладили контакты с оперативным управлением. Нас было немного: подполковники Александр Иванович Лободин, Федор Степанович Арканов, капитан Юрий Борисович Утевский и при 4-й воздушной армии — подполковник Василий Григорьевич Китаев. Первый и последний обладали большим опытом, быстро вошли в круг своих обязанностей, зарекомендовали себя в войсках как достойные и знающие дело офицеры. С ними было работать легко. Ф. С. Арканов был подготовленным, исполнительным офицером, но опыт его работы ограничивался только Крымом. Поэтому он иногда терялся в острых и опасных ситуациях. А их в нашей работе возникало немало.
Капитан Ю. Б. Утевский пришел к нам на керченском плацдарме незадолго перед наступлением на должность адъютанта. Группе был очень нужен такой офицер, который мог бы к моменту возвращения офицеров из войск уточнить в штабе данные обстановки, нанести их на карту, при переезде штаба выехать с ним и подготовить место нашего [234] расположения. Капитан Утевский быстро вошел в круг своих обязанностей.
10 или 12 мая в группу прибыл на должность офицера полковник Андрей Иванович Харитонов. В 1941–1942 годах он работал в аппарате Генерального штаба. Затем около года был офицером Генштаба на Западном фронте. Там он бывал в частях первой линии, но до переднего края не доходил. Надо было быстрее приобщить его к самому трудному.
17 мая все наши офицеры выехали проверять правофланговую 33-ю армию. На месте ознакомились с обстановкой. Армия обороняла полосу шириной 57 км, имея в первой линии две дивизии (344-ю и 70-ю) 62-го стрелкового корпуса и 154-й укрепленный район в составе семи батальонов. Во втором эшелоне армий располагались 69-й стрелковый корпус (42-я и 222-я стрелковые дивизии) и 157-я стрелковая дивизия 62-го стрелкового корпуса, которые вели инженерные работы по созданию армейского промежуточного оборонительного рубежа. Одновременно в этих соединениях регулярно проводились занятия по боевой подготовке. Группировка сил и средств армии отвечала условиям обстановки, и в оперативном отношении оборона представлялась нам вполне обеспеченной. Над районами оборонительных работ нередко появлялись разведывательные самолеты противника. Их отгоняли зенитным огнем, но они возвращались, внимательно обследуя все, что здесь сооружалось. Наблюдая за «рамами», мы всегда помнили о том, как важно было вести оборонительные работы с полной достоверностью, и надеялись, что летчики противника не сомневались в намерении наших войск сидеть на занимаемых рубежах прочно и долго.
Теперь надо было тщательно изучить тактическую оборону. Решено было поехать в 344-ю стрелковую дивизию, которая тремя полками оборонялась на главном направлении в полосе шириной 17 км. Арканов получил задание проверить артиллерию, а мы трое — Лободин, Харитонов и я — должны были рано утром выйти на передний край всех трех полков одновременно. Перед выездом еще раз напомнил, что будем смотреть, на что обратить особое внимание и какие данные подготовить для обобщающего доклада. Все делалось так, чтобы Харитонов не чувствовал себя новичком, чтобы у него не возникали какие-либо сомнения в своей компетентности. Расчет наш оправдался. Вечером следующего дня при подведении итогов работы Харитонов не скрывал, что ночь перед выходом в полк спал неспокойно, но зато при проверке [235] вел себя уверенно и задание выполнил. Настроение у него было приподнятое.
Недостатков в обороне 344-й дивизии было выявлено много. В построении обороны не имелось единой системы, и получалось, что в одном полку позиции оборудовались лучше, в другом — хуже и никто не пытался эти различия исправить. Перечислю некоторые недочеты{45}. Первая траншея везде должна была быть полного профиля, но попадались участки, например в районе деревни Баево, которые приходилось проходить, сгибаясь до пояса, чтобы укрыться от огня противника. Траншея была отрыта без учета кривизны линии фронта, и многие ее участки просматривались и простреливались врагом. Это было недопустимо. Вторая траншея отрывалась не везде и для ведения боя не была приспособлена. В двух полках (1156-м и 1152-м) второй траншеи вообще не отрыли. Это лишало оборону гибкости, маневренности и устойчивости.
На многих участках первая траншея была отрыта настолько узко, что ограничивала маневр огневыми средствами. Щелей и так называемых «лисьих нор», предназначенных для укрытия личного состава при артиллерийском обстреле, не было. Никаких приспособлений для выхода из траншей на случай проведения контратаки не имелось.
Сплошных проволочных заграждений перед передним краем не было. Командиры говорили, что нет проволоки. Малозаметные заграждения установлены на участке всего в полтора километра. На наиболее угрожаемых участках обороны полков были применены электризуемые заграждения.
Существовали весьма противоречивые данные о минировании перед передним краем: по заявлению инженера 1154-го стрелкового полка, противотанковые мины были установлены в четыре ряда, противопехотные — в два. Дивизионный инженер это отрицал. Документация повсюду была крайне запущена, формуляры на минные поля были составлены в 1943 году, и верить им было нельзя. Не решались вопросы обеспечения инженерных заграждений огнем артиллерии и минометов. У дивизионного инженера этих данных не оказалось.
Артиллерийское планирование осуществлялось сверху вниз без предварительной рекогносцировки местности, без учета плана инженерного оборудования. Это привело к тому, что некоторые батареи имели ни много ни мало, а до 110 объектов для ведения огня (917-й артиллерийский полк). [236]
В дивизии не оказалось «Руководства по построению траншейной обороны». С этим документом были знакомы только некоторые офицеры. Это, разумеется, не могло служить оправданием для такого количества недостатков в построении обороны: в 1944 году руководящий командный состав уже имел большой опыт и был в состоянии правильно организовать оборону и без наставлений.
Выявленные недостатки и предложения по их устранению мы довели до командиров подразделений и частей.
В последующие дни мы ознакомились со строительством армейского оборонительного рубежа и организацией боевой подготовки войск в дивизиях второго эшелона армии. Здесь работы велись планомерно, занятия проводились регулярно. Мы увидели много положительного, но наряду с этим вскрыли и некоторые недостатки.
Обобщив собранный большой материал, мы прибыли в штаб армии. Командарма не было, его ожидали на следующий день. Наши выводы и предложения мы доложили начальнику штаба генералу С. И. Киносяну. Он многое старался оправдать объективными причинами и, как потом стало известно, не вполне ясно доложил суть дела командующему. Генерал-лейтенант В. Д. Крюченкин высказал неудовольствие тем, что мы не дождались его возвращения и не доложили ему лично наши замечания. Он был, безусловно, прав. В этом действительно состояла моя ошибка как старшего группы: стараясь ускорить исправление недостатков, мы понадеялись, что начальник штаба будет предельно точен и передаст командарму содержание нашего доклада. Этого не случилось, командарм возмущался, и, чтобы подтвердить наши выводы, я приготовился еще раз специально съездить в армию. Однако генерал-полковник И. Е. Петров, получив копию нашего доклада, в беседе с Крюченкиным поддержал наши выводы и предложения. Надобность в повторной поездке отпала.
Следующий наш выезд планировался на левое крыло фронта в полосу 50-й армии. Временно его пришлось отложить. Дело в том, что в последних числах мая 1944 года была получена директива Ставки Верховного Главнокомандования, где 2-му Белорусскому фронту была поставлена задача подготовить и провести наступательную операцию, нанося главный удар силами 11–12 дивизий из района Дрибин, Дедня, Рясна в направлении Могилев, Белыничи. Ближайшая задача — выйти на реку Днепр и захватить плацдарм. В дальнейшем овладеть Могилевом и развивать наступление на Березино, Смиловичи. [237]
По решению командующего войсками фронта генерала И. Е. Петрова для нанесения удара привлекалась одна 49-я армия. Был избран участок прорыва и определен состав ударной группировки. Штаб приступил к подготовке планирующих документов. Пока план операции находился в стадии разработки, а войска не получили конкретных задач, решено было съездить в 50-ю армию. В ее полосе противник внезапно атаковал позиции боевого охранения одной из дивизий. Бой шел в неравных условиях, без поддержки боевого охранения со стороны соединения и закончился трагически — гибелью боевого охранения.
В день нашего приезда в 50-ю армию мне вручили телеграмму подполковника В. Г. Китаева, в которой он сообщал, что в Мстиславль прибыл генерал С. М. Штеменко и мое присутствие там необходимо. Оставив группу, я поехал в штаб фронта и без промедления явился к Сергею Матвеевичу. Оказалось, что он меня не вызывал и удивился моему появлению. Я понял, что Китаев проявил инициативу, которая оказалась совсем нелишней. Беседа с С. М. Штеменко была короткой. Я доложил, что группа находится в 50-й армии, и в двух словах рассказал о плане работы.
Генерал подтвердил, что сейчас, когда начинается подготовка к наступлению, надо усиливать оборонительные работы всех видов, чтобы обмануть противника относительно наших намерений и создать развитое в инженерном отношении исходное положение для наступления. Он отметил, что цель нашей поездки вполне оправдана, но продолжаться она должна не более того срока, который был предусмотрен планом.
О наступлении условились поговорить после моего возвращения.
— Основная задача вашей группы, — сказал мне С. М. Штеменко, уже прощаясь, — будет состоять в том, чтобы обеспечить работу представителя Генерального штаба при 2-м Белорусском фронте данными о состоянии войск. Таким представителем являюсь я, и мне надо помогать. — Он улыбнулся и добавил: — Работы предстоит много...
Я все же высказал предположение, что предстоящая операция, подобно Сталинградской, Курской и другим, будет проводиться также силами нескольких фронтов. Генерал подтвердил правильность предположения, но замысла операции не раскрыл. Сергей Матвеевич был утомлен и сказал, что прежде всего намерен как следует выспаться. Судя по его лицу, это ему было крайне необходимо. На этом мы расстались, и я вернулся в 50-ю армию. [238]
Теперь с приездом на фронт представителя Генерального штаба определилось главное содержание деятельности офицеров группы в будущем, а пока объектом нашей проверки стала левофланговая 362-я стрелковая дивизия, обороняющаяся на стыке с 1-м Белорусским фронтом. В ней было всего 5200 человек, полки — двухбатальонного состава, в ротах насчитывалось от 48 до 69 человек. Ширина полосы обороны составляла около девяти километров.
Мы тщательно изучили построение обороны дивизии, и должен сказать, что столь развитую в инженерном отношении оборону за период своей почти трехлетней фронтовой практики я встретил впервые. Разница между недавно проверенной обороной 344-й стрелковой дивизии 33-й армии и дивизии, в которой мы находились, была разительной. Повсюду ощущалась инициатива командного состава, его активность во всем — в изучении теории, в желании приложить ее к практике, в непрерывном стремлении к совершенствованию того, что уже было достигнуто. Мы встретили большой интерес командного состава к нашей работе, к нашим оценкам. В 362-й дивизии мы увидели немало хорошего и интересного. Дивизия имела двухэшелонное построение и значительное артиллерийское усиление (четыре артиллерийских и минометных полка). Это позволило создать отличную для обороны артиллерийскую плотность — 18 орудий на 1 км фронта.
Хорошо была организована противотанковая оборона. В полках первого эшелона были оборудованы противотанковые районы. На основном направлении в глубине на пересечении дорог был создан мощный противотанковый узел. Командир дивизии имел сильный противотанковый резерв.
Инженерное оборудование местности отвечало требованиям наших официальных положений, разработанных Генеральным штабом на основе уже накопленного опыта войны. Продуманно были установлены все виды инженерно-взрывных заграждений перед передним краем и в глубине. Приятно было видеть творческий труд большого коллектива командиров соединения. Повсюду нас сопровождал дивизионный инженер майор Н. П. Козлов. Он все показал и подробно отвечал на вопросы. Выявлены были, разумеется, и недостатки, однако они не выглядели столь контрастно, как при слабо развитой обороне.
Наши замечания, выводы и предложения были доведены до всего командного состава соединения. В заключение состоялась беседа с командиром 19-го стрелкового корпуса генералом Д. И. Самарским. В армии мы беседовали с начальником [239] штаба генерал-майором Н. Г. Брилевым и командующим армией генерал-лейтенантом И. В. Болдиным. Беседы носили исключительно деловой характер. Таким образом, трагический случай с боевым охранением оказался исключением из общего хорошего состояния обороны, что подтвердило и командование армии. Не выявили мы и никаких особых нарушений директивы об управлении войсками: все делалось правильно, и корпусное управление четко выполняло свои функции.
Пока мы были в войсках, в Мстиславль прибыл новый командующий фронтом генерал-полковник Г. Ф. Захаров.
По возвращении в Мстиславль из 50-й армии я пошел к генералу С. М. Штеменко. По его распоряжению собрал всю группу, и Сергей Матвеевич в общих чертах изложил нам замысел предстоящей операции, особенно подробно обрисовав организацию прорыва обороны противника. Говорил он четко и ясно, без записей. Мы тоже ничего не записывали, но полностью усвоили даже детали замысла с его слов. Идея прорыва заключалась в следующем: 49-я армия генерал-лейтенанта И. Т. Гришина, имея одноэшелонное построение войск, наносила удар силами четырех стрелковых корпусов в направлении Могилев, Белыничи с задачей к исходу третьего дня наступления выйти на реку Днепр. Прорыв осуществлялся на участке в 12 км от Холюпы до Каменки. Чтобы наращивать силу удара, корпуса строили свои боевые порядки в два и три эшелона. В первом эшелоне каждый корпус имел по одной дивизии. Основные усилия армии сосредоточивались в центре, где наступали 81-й и 70-й стрелковые корпуса. Они-то и имели трехэшелонное построение. В армии была создана подвижная группа в составе двух танковых бригад, одной стрелковой дивизии, полка самоходной артиллерии, саперной бригады и истребительно-противотанковой бригады. Группу предполагалось ввести в прорыв с задачей выйти на Днепр, захватить плацдарм севернее Могилева и удерживать его до подхода главных сил армии.
С согласия генерала Штеменко все офицеры нашей группы были распределены по корпусам. Мое пребывание в штабе фронта становилось излишним, поскольку Сергею Матвеевичу не требовались обобщенные данные о работе офицеров — он выслушивал каждого персонально. Поэтому и мне следовало находиться в одном из корпусов первого эшелона. Этот план был одобрен. Ежедневно рано утром все офицеры выезжали в войска, внимательно изучали все, что [240] они делали, а к вечеру возвращались на командный пункт фронта и составляли короткие письменные донесения о ходе подготовки к операции. В конце каждых суток мы собирались у генерала Штеменко, докладывали все, что видели за день, свои выводы и предложения, оставляя ему и донесения. Таким образом, начальник оперативного управления Генштаба к исходу каждого дня располагал подробными данными о ходе подготовки войск 49-й армии к наступлению и хорошо знал, какие там выявлены недостатки. Это позволяло ему подробно информировать представителя Ставки Верховного Главнокомандования Маршала Советского Союза Г. К. Жукова, который находился в основном на 1-м Белорусском фронте. Подробные доклады С. М. Штеменко посылал и в Генеральный штаб. Вскоре выяснилось, что получаемые нами на местах данные о ходе подготовки войск к наступлению представляют большую ценность и для штаба 2-го Белорусского фронта. Генерал А. Н. Боголюбов попросил разрешения у С. М. Штеменко читать наши донесения, чтобы быть в курсе дела.
При докладах представителю Генерального штаба выяснилось, что и наши товарищи по корпусу офицеров Генштаба, находящиеся в Белоруссии на других фронтах, выполняют такие же задачи, как и мы: обеспечивают деятельность представителей Москвы. Это означало, что где-то по соседству работают представители Ставки. Имен их С. М. Штеменко не назвал, но можно было предполагать, что там находятся маршалы Г. К. Жуков и А. М. Василевский. Как правило, эти выдающиеся советские полководцы направлялись туда, где предстояли решающие операции. Знали мы и офицеров — представителей Генерального штаба на соседних фронтах. На 1-м Белорусском фронте старшим был полковник И. В. Соловьев, очень деятельный и знающий человек, в составе группы работали подполковники М. С. Драбкин, В. К. Свекровин, М. И. Рыбак, майор В. И. Лубнин и другие хорошо подготовленные и храбрые офицеры.
На 3-м Белорусском фронте работал подполковник А. С. Орлов и несколько других товарищей. Как мы узнали в последующем, маршал А. М. Василевский настолько доверял офицерам — представителям Генштаба, что посылал, например, упомянутого Орлова в качестве своего личного представителя в войска 3-го Белорусского фронта, где Орлов объединял всех других офицеров Генштаба и центрального аппарата Наркомата обороны в целях контроля на месте за действиями и состоянием войск, исполнением директив Ставки и ее представителя, работой органов управления. Работа [241] подполковника А. С. Орлова получила высокую оценку маршала А. М. Василевского и отмечена правительственными наградами.
Но вернемся к нашим делам.
В ходе подготовки к операции я находился в 81-м стрелковом корпусе, а точнее, в 32-й стрелковой дивизии, которой предстояло прорывать оборону противника. На участке прорыва наша оборона проходила по восточному берегу реки Проня. Берег там возвышался над рекой метра на три-четыре, поэтому спуск к воде был достаточно крутой и начинался почти сразу за траншеей. Река не была широкой, но пойма достигала местами 800 м. Противоположный за поймой западный берег реки возвышался над водой всего метра на полтора. Там вдоль берега проходила первая траншея противника. Вторая траншея была удалена от первой метров на 200 и хорошо просматривалась. Третья траншея из нашего расположения уже не наблюдалась.
По решению командующего войсками фронта в качестве исходного положения для атаки служила наша первая траншея. От нее он приказал отрыть лазы, по которым солдаты могли скрытно спуститься к реке. Саперы должны были подготовить переправы через реку, чтобы атакующие подразделения возможно быстрее переправились через реку. Далее предстояло преодолеть пойму. За пехоту мы не волновались, знали, что она пройдет, а вот данных о проходимости поймы для танков и колесных машин в штабе фронта не было, и об этом следовало крепко подумать. Однако начальник инженерных войск фронта генерал А. И. Смирнов-Несвицкий считал, что пойма не будет препятствием ни для танков, ни для автомашин. На переднем крае в полосе 32-й стрелковой дивизии я уже бывал и видел прорытые к реке лазы, но мне хотелось увидеть и переправы. Смирнов-Несвицкий сказал, что заготовка деталей для переправ организована в роще, расположенной за первой траншеей в полосе 32-й дивизии. Туда я и отправился на следующий день.
Работа в роще шла полным ходом. Несмотря на частые артиллерийские обстрелы, она не прекращалась. Часть переправ уже была наведена. Чтобы увидеть их, пришлось выйти на передний край, что я и сделал. С помощью командира батальона, который показал, где наведена переправа через Проню, я наконец заметил это сооружение. Слой воды не менее 20 сантиметров покрывал ее верхний настил. От наблюдения с воздуха скрыть переправу, разумеется, было невозможно, но с берега противника она была совершенно незаметна. [242]
В ходе подготовки к прорыву его будущие участники занимались на специально оборудованных под немецкую оборону участках местности. Генерал Захаров, командуя в прошлом 2-й гвардейской армией, был одним из организаторов прорыва вражеской обороны на Перекопе в апреле 1944 года. Мы знали, что там он умело применил ложный перенос артиллерийского огня с переднего края обороны противника в глубину с одновременным показом специально изготовленных макетов солдат, которые обозначали атаку советских войск. Враг не разгадал обмана, его пехота вышла из укрытий, чтобы встретить атакующих, и попала под мощный огневой удар, специально для этого организованный нашими артиллеристами по первой траншее противника. Гитлеровцы понесли большие потери, первая полоса их обороны была быстро прорвана. Однако развить достигнутый успех войскам армии тогда не удалось. Более успешно пошел прорыв в полосе соседней 51-й армии под командованием генерала Я. Г. Крейзера. Там противник потерпел поражение, был сбит с основных позиций и начал отходить. В полосе армии был введен 19-й танковый корпус, который устремился в глубину расположения противника.
Среди командиров соединений и частей фронта были разные люди: одни имели большой боевой опыт, другие имели его меньше, третьи вовсе не имели. Со многими из них мне приходилось встречаться в ходе подготовки войск к наступлению. Глубокими знаниями тактики прорыва обороны противника отличался командир 62-го стрелкового корпуса генерал-майор А. Ф. Наумов. Я познакомился с ним в период проверки обороны 33-й армии. Это был строгий, суровый на вид, хорошо знающий свое дело человек. Присутствуя на учениях, он не пропускал ни одной ошибки, допущенной командирами и красноармейцами. Заметив ошибку, генерал останавливал учение, терпеливо и педагогически умело разъяснял, как надо действовать, а в необходимых случаях и показывал. Занятия в его присутствии проходили исключительно целеустремленно и поучительно.
Приближалось время «Д» — день начала операции... Офицеры Генерального штаба все время находились в войсках, однако ночные доклады генералу С. М. Штеменко о подготовке к прорыву проводились регулярно. К утру после доклада мы опять были на переднем крае, проверяя готовность исходного положения для дивизий первого эшелона.
Накануне прорыва, вечером 22 июня, я выехал в 32-ю дивизию и пошел на передний край. Стемнело, когда спустился в первую траншею. Если до сего дня по траншее можно [243] было ходить свободно, то теперь я с трудом передвигался: всюду спали бойцы и командиры, которым утром предстояло атаковать врага. Ночь была теплая. Спали сидя и даже стоя, навалившись на одну из пологих крутостей траншеи. Стараясь никого не задеть и не разбудить, прошел весь участок траншеи и убедился, что дивизия заняла исходное положение для наступления.
На рассвете 23 июня вместе с Аркановым мы прибыли в расположение этой же дивизии во вторую траншею, где расположились многочисленные наблюдательные пункты частей, соединений, командующего 49-й армией. Где-то недалеко располагался и наблюдательный пункт командующего фронтом. Идя по траншее, невольно обратил внимание на толстый жгут разноцветных телефонных проводов. Быстро нашел землянку командира 322-го стрелкового полка подполковника Н. Н. Коходзе. В землянке была оборудована щель для наблюдения. Я заглянул в нее. Направление наступления полка просматривалось хорошо до второй траншеи противника. Русла реки Прони видно не было.
Началась артиллерийская подготовка. Она была рассчитана на два часа, но ровно через час командиры батальонов стали просить по телефону перенести огонь артиллерии на вторую траншею противника: они ручались головой, что первую захватят без промедлений.
— Что будем делать? — обратился ко мне Коходзе.
Я посоветовал связаться с командиром дивизии и доложить ему. Коходзе так и сделал. Обстановка складывалась благоприятно, но в случае задержки я собирался звонить лично генералу Штеменко. Этого, однако, не потребовалось: через считанные минуты огонь нашей артиллерии забушевал по второй траншее и ближайшей за ней глубине обороны противника. Такого случая, чтобы двухчасовую артиллерийскую подготовку сократить на целый час, в моей практике никогда не было, а бывало как раз наоборот: обычно войска просили, чтобы артиллерийский огонь продолжался как можно дольше.
Мы с Коходзе наблюдали, как цепи атакующих ворвались в расположение противника, а спустя три — пять минут командиры батальонов доложили, что первую траншею они заняли. Я вышел из землянки и сел на бруствер траншеи. День был солнечный, теплый. Было хорошо видно, как через проходы, проделанные в заграждениях противника, вслед за пехотой прошло несколько танков и самоходок.
По ходу сообщения к нам подошла группа старших командиров. Мы взаимно представились. Среди них был командир [244] 95-й стрелковой дивизии полковник С. К. Артемьев. Все видели, что подразделения 32-й дивизии приблизились уже ко второй траншее противника. Я поинтересовался у Артемьева, где находились части его соединения. Оказалось, что головы колонн двух полков были от нас на удалении всего 500 м. Это была приятная весть. Ведь не исключалось, что соединения первого эшелона, прорвавшиеся вперед, могут быть отброшены в исходное положение контратакой резервов врага. Когда же первая или, что еще лучше, вторая траншея противника будут заняты частями войск второго эшелона — это уже верный залог надежного закрепления достигнутого успеха.
Время шло... Подразделения 322-го стрелкового полка захватили вторую траншею противника, и Н. Н. Коходзе решил перейти вперед на новый наблюдательный пункт. Я тоже задумал выдвинуться в район занятой нами траншеи противника, чтобы лично наблюдать развитие боя. В это время гул мощных моторов на какое-то время заглушил грохот артиллерии: к участку прорыва подходили самоходные установки 334-го тяжелого самоходно-артиллерийского полка, вооруженного 152-мм орудиями.
С подполковником Аркановым мы отправились к бывшим позициям противника, проскочили пойму реки, по проделанному проходу прошли через полосу заграждений, перешагнули первую траншею и добрались до второй. Она была неполного профиля и. судя по всему, войсками не занималась. Мы не останавливались и шли дальше. Впереди слышалась частая стрельба, разрывы артиллерийских снарядов и крики «ура». Бой продолжался, но высокие хлеба закрывали нам обзор. Здесь нам встретился командир истребительно-противотанковой бригады полковник Д. К. Ушаков. Он предложил забраться на какой-то ветхий сарай, откуда хорошо просматривалась вся картина боя. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись и непрерывно контратаковали наши наступающие подразделения. Отбросить нас врагу не удалось, но полк Коходзе и соседние части далее третьей траншеи продвинуться не смогли.
Было уже за полдень, когда мы решили возвращаться. Во второй траншее противника расположились части 95-й стрелковой дивизии. Поблизости заняли огневые позиции орудия истребительно-противотанковой бригады.
Мы возвращались по дороге, проложенной с линии бывшего переднего края противника в наш тыл. Я взглянул на пойму и обомлел: в травянистой низине на разном удалении стояли мощные самоходные установки 334-го самоходно-артиллерийского [245] полка. Некоторые из них не дошли до первой траншеи врага каких-нибудь 100–150 метров, другие остановились в центре поймы. Около стальных великанов суетились экипажи и саперы. Сюда уже подтащили бревна и горбыли, связки хвороста. Измазанные с ног до головы болотной грязью, люди подкладывали все это под гусеницы машин, стараясь вызволить их из трясины. Как нужны были эти орудия там, где проходила третья траншея противника, на которой врагу удалось остановить наши наступающие части! Мы наблюдали, как тяжелые машины застряли. День был на исходе, и в бою эти самоходки участвовать уже не могли...
Убедившись, что все делается для того, чтобы вытянуть самоходки из трясины, мы с Р. С. Аркановым поехали на КП фронта, доложили С. М. Штеменко о всем виденном на поле боя и в злополучной пойме реки Прони...
Утром 24 июня в полосе наступления корпуса была введена в бой 95-я стрелковая дивизия. Полки двух соединений при поддержке извлеченных из поймы тяжелых самоходных установок быстро продвигались вперед. Если накануне авиация противника активности почти не проявляла, то сегодня с утра в воздухе появилась группа более чем в 30 бомбардировщиков. С воем они пикировали на нашу переправу через реку Проня, но бомбы сбрасывали отнюдь не все самолеты, а только некоторые. Наблюдая за бомбежкой, мы сделали вывод, что у авиации противника, очевидно, есть дела поважнее.
Второй день наступления мы должны были провести в частях 95-й стрелковой дивизии. Противник отступал, соприкосновение с ним часто терялось, но наступающие периодически натыкались на плотную стену хорошо организованного артиллерийского заградительного огня. Часть сил наших подразделений останавливалась перед завесой разрывов, тогда как другая часть обходила зоны огня и устремлялась в погоню за отступающим врагом. На машине по полям ехать нам было нельзя, так как разминирование осуществлялось в основном по дорогам. К тому же кругом было много заболоченных участков. Перед зоной разрывов мы тоже останавливались, но нетерпение брало верх, и мы проскакивали опасные рубежи, стараясь быть ближе к передовым частям.
В середине дня в небольшой деревеньке я разыскал командира 95-й дивизии полковника С. К. Артемьева. Он рассказал мне некоторые подробности ввода соединения в бой. По его мнению, развитие успеха происходило нормально и [246] задержка теперь была возможна только на реке Бася. На карте речка была небольшой, но тем не менее представляла собой естественный рубеж, который противник не преминет использовать. Чтобы преодолеть эту преграду, следовало форсировать речку на плечах отходящего врага. Артемьев уже отдал все необходимые распоряжения.
Во второй половине дня войска дивизии приблизились к реке. Мы с Аркановым покинули НП Артемьева и пошли пешком за наступающими частями. Когда до реки осталось не более 300 метров, мы свернули с дороги влево и стали наблюдать за ходом форсирования с невысокого холма. Русло небольшой речки четко определялось по прибрежным кустарникам. На противоположном возвышенном берегу поблизости от речки раскинулась деревня Киркоры. Многие ее дома горели. Между постройками сновали фашистские факельщики и поджигали дома. От деревни к реке бежали жители, взрослые и дети. Опасаясь попасть в них, наши бойцы, которые залегли правее деревни, не вели огонь по поджигателям. Как только жители спустились к реке, наши подразделения поднялись в атаку на засевшего в деревне врага.
Вскоре и мы спустились к берегу реки. Здесь вброд переправлялись батальонные повозки. Глубина воды — по пояс, ширина реки — метров тридцать. К берегу подошло подразделение танков. Командир взвода из люка внимательно наблюдал за переправой повозок. Затем дал сигнал «Делай, как я» и первым двинулся на ту сторону. За ним пошли остальные танки. Переправа прошла благополучно.
Темнело. Шум боя удалялся от реки на запад. Мы с Аркановым поехали искать штаб корпуса, чтобы узнать, как идет наступление на других участках. Здесь, в полосе 95-й стрелковой дивизии, все шло по плану, к реке уже подходили третий полк и артиллерия, меняющая район огневых позиций.
Было уже за полночь, когда разыскали штаб корпуса. Он расположился в помещении бывшего командного пункта противника. Там остро пахло какими-то препаратами против насекомых и еще не были сняты плакаты на немецком языке, предупреждавшие, что враг подслушивает каждое слово. Выяснили, что 32-я дивизия, наступающая правее 95-й, была остановлена противником, не смогла форсировать Басю и вела огневой бой. Начальник штаба корпуса полковник И. В. Жашков был крайне расстроен, так как в соседних корпусах наступление развивалось хорошо, а здесь топчется на месте целая дивизия. Вот тебе и небольшая речка! Никто не сомневался в том, что задержка не могла быть [247] долгой, но время шло, противник мог ускользнуть из-под ударов, и надо было выяснить причины неуспеха. Мы с Аркановым решили рано утром быть в полосе 32-й дивизии. Переночевали в землянке, в которой еще совсем недавно располагались гитлеровцы. Генералу Штеменко обо всем доложили по телефону. Он одобрил наши планы.
25 июня поднялись рано. Справились в штабе о новостях. Изменений в обстановке не было: 32-я стрелковая дивизия оставалась на восточном берегу реки...
...Штаб 32-й дивизии расположился в большом селе. Разыскали мы его без труда. Здесь все были уже на ногах. Сначала мы встретились с командующим артиллерией, а вслед за ним — с начальником штаба. Они пытались как-то объяснить причины задержки. Разыскали командира соединения. Полковник Штейгер готовился к завтраку. На мой вопрос ответил уклончиво, предложил позавтракать: мол, за это время все прояснится.
Предложение полковника Штейгера нас не устраивало. Мы сели в машину и поехали к речке. За селом к речке спускалась полоса леса. Противник интенсивно ее обстреливал. На повышенной скорости мы проскочили опасную зону и по хлебному полю подъехали к хутору Алюты. Здесь шел огневой бой: противник обстреливал наш берег, повсюду рвались снаряды и мины. На краю поля остановились и пошли к домикам хутора, разбросанным по косогору. На пути встретился старший лейтенант — командир минометной роты одного из стрелковых батальонов. Впереди за рекой были видны прерывчатые окопы противника. Оттуда велась непрерывная стрельба, пули свистели, но расстояние было значительным, и огонь противника не был эффективным.
— Почему не ведете огонь по противнику? — спрашиваю командира минометной роты. — Где ваши огневые позиции?
Он показал и ответил:
— Ведем разведку, уточняем цели. Задачу ставит сам командир батальона.
Все было правильно, старший лейтенант дело знал хорошо. Мы спросили его о месте расположения НП командира полка.
Старший лейтенант ответил приблизительно: что он находится где-то в погребке ближе к берегу.
На подступах к реке окопалось подразделение. Спросили, где находится командир полка. Один из офицеров показал погребок недалеко от берега и назвал фамилию командира. Фамилия была незнакомой. [248]
— А где Коходзе? — удивился я.
Офицер показал рукой на берег:
— Вчера убит... Здесь вот...
И на войне нелегко примириться с гибелью человека. Всего день назад мы были с Николаем Нестеровичем вместе, он умело руководил боем... Мы были мало знакомы, но мне довелось сражаться за его родину — Грузию на перевалах Главного Кавказского хребта и на Тереке. Очевидно, это нас еще больше сблизило...
Надо было увидеться с командиром полка. До погребка, где он располагался, оставалось метров 200. Противник вел огонь, всюду рвались снаряды. Я вышел из укрытия и увидел заместителя командира полка по политической части подполковника Т. А. Боярова. Не успел к нему подойти, как передо мной поднялся огромный черный столб... В сознание пришел, лежа на земле. Попробовал подняться, но левая рука подломилась выше локтя. Во всем теле была какая-то необоримая тяжесть. Позвал на помощь. Подбежал ординарец Федя Афонин и сразу схватил за левую руку.
— Чего хватаешь! Видишь, перебита! — рассердился я.
— Вижу. Так надо, — ответил Федя и продолжал накладывать жгут. Я вспомнил, что он был санитарным инструктором на Северо-Западном фронте и знал, что и как следует делать в таких случаях. Навалилась слабость, захотелось пить... Принесли воды в каске, напился. Появился санинструктор из части и стал помогать приделывать к левой руке шину. Когда они это делали, я почувствовал сильную боль в правом боку. Спросил бойца, принесшего воду:
— Посмотри-ка, пожалуйста, что там у меня?
— У вас, товарищ полковник, здесь большая рана, — ответил он.
— Не видны ли внутренности?
— Нет, не видны.
— Тогда ничего, — сказал я и подумал: «Две раны, они заживут, нужно только время. А время тратить жаль — отстанешь от войск».
К моему счастью, рана в боку оказалась касательной. Большой осколок перерубил поясной ремень, зацепил бок и отбросил кобуру с пистолетом так, что ее не нашли. Будь этот осколок ближе ко мне на 3–4 сантиметра, результат был бы печальным...
Надо было отправляться в госпиталь. Сидеть я не мог, слабость усиливалась. Решили не везти на нашей машине, а вынести на носилках. Два пожилых крепких красноармейца [249] осторожно через хлебные поля доставили в лес, где ожидала санитарная машина.
Уже наступил летний жаркий день, когда меня привезли наконец в медсанбат соседней 42-й стрелковой дивизии 69-го стрелкового корпуса. Два хирурга обработали раны.
Во фронтовом госпитале, где пролежал сутки, меня навестил начальник санитарного управления фронта генерал Л. Р. Маслов. Он сообщил, что сегодня же меня эвакуируют самолетом в Москву. Я понял, что это — забота генерала С. М. Штеменко.
С аэродрома в Москве доставили в Московский Коммунистический госпиталь (ныне Главный военный госпиталь имени Н. Н. Бурденко). Почти полгода пролежал я в госпитале. Врачи, медицинские сестры, нянечки сделали все, чтобы спасти мне жизнь. Не отходила от койки, дежурила сутками и верный друг — жена Евгения.
В начале июля заехал адъютант генерала С. М. Штеменко, который привез от него короткое теплое письмо. Для меня это было приятным событием, но самочувствие день ото дня все ухудшалось. Вскоре жена принесла газету «Правда», где был список награжденных орденом Красного Знамени. С трудом отыскал свою фамилию и уронил газету. Общее заражение крови делало свое дело...
Навещали меня друзья — офицеры Генштаба, приезжавшие в Москву из действующей армии: Александр Никитович Стрельцов, Владимир Васильевич Денисов, Александр Захарович Старовойтов, Шархаб Шайхразиевич Шайхразиев, Николай Васильевич Резников, Иван Романович Чухно, Василий Петрович Люкшин.
Когда жизнь постепенно стала возвращаться, начал следить за событиями на фронте.
Наступление войск Белорусских фронтов развивалось успешно. Они теперь сражались на территории Польши. Роль 2-го Белорусского фронта возрастала. К Новому году в его составе было семь общевойсковых и одна танковая армия. Соединения фронта развернулись севернее Варшавы на рубеже реки Нарев и готовились к удару по Восточной Пруссии. Боевые действия переносились на территорию фашистской Германии. Кому из тех, кто испытал тяготы отступления в 1941–1942 годах, не хотелось ступить на вражескую землю! Но мое лечение затягивалось.
Только в феврале 1945 года меня выписали из госпиталя, но на фронт по состоянию здоровья ехать не разрешили, а оставили работать в Генеральном штабе. Вскоре опять мне стало плохо, снова госпиталь. [250]
Постепенно болезни начали отступать. В 1949 году поступил на учебу в академию Генерального штаба. По окончании академии мне был предоставлен выбор места службы. Я выбрал академию Генерального штаба, где и остался старшим преподавателем кафедры оперативного искусства.
19 апреля 1969 года в Центральном Доме Советской Армии встретились ветераны Генерального штаба. Это была первая встреча боевых друзей после окончания Великой Отечественной войны. По-разному сложилась жизнь присутствующих, но не будет преувеличением сказать, что судьба никого не баловала и никому не предоставила легких дорог. Давалось это не просто...
Теперь многое позади. Люди нашли свое место в жизни и, собравшись вместе, вновь переживали уже далекое военное прошлое. Вместе с нами находился и Сергей Матвеевич Штеменко — генерал армии, видный советский военный деятель.
Первое слово было о товарищах, павших в боях с фашизмом.
Кто-то из присутствующих спросил тогда у генерала армии С. М. Штеменко о том, что думает он о причинах нашей победы. Сергей Матвеевич, которому пришлось в годы войны принимать участие в планировании многих решающих операций советских войск и осуществлении замыслов Верховного Главнокомандования, среди перечисленных причин, между прочим, заметил: «Советские люди оказались умнее, чем враг...»
Эта мысль дала новый импульс и направление нашей общей беседе. В памяти возникло вновь многое из того, что казалось давно забытым.
Офицеры — представители Генерального штаба закончили свой боевой путь вместе с войсками в Берлине и в освобожденных от фашистов странах Восточной Европы.
— Можно ли считать, что наша организация себя оправдала? — обратились мы к генералу С. М. Штеменко.
Сергей Матвеевич ответил сразу. Мы поняли, что этот вопрос не является для него новым и, вероятно, когда-то обсуждался. Мы не ошиблись: генерал сказал, что о корпусе офицеров говорили в Ставке сразу же по окончании войны с фашистской Германией.
— О результате разговора судите сами, если вспомнить, что на Дальний Восток вместе с войсками, предназначенными [251] для разгрома Квантунской армии Японии, были направлены и офицеры — представители Генштаба.
При каждом фронте, а их было три, состояла группа офицеров во главе со старшим. Принцип организации сохранялся тот же, что и на советско-германском фронте. При маршале А. М. Василевском неизменно находилась группа офицеров Генштаба.
— Помню, — закончил ответ на наш вопрос генерал Штеменко, — что отличились там товарищи Стрельцов, Свекровин, Гусев, Крамарев, Чурилов и ряд других.
Мы знали, что генерал обладал редкой памятью. И на этот раз она ему не изменила.
Беседа затянулась...
С момента этой встречи прошло много лет. С фотографии, которую тогда сделали, смотрят лица фронтовых друзей. В центре — генерал армии С. М. Штеменко, рано ушедший из жизни. Ушли от нас и многие другие ветераны войны — генералы А. В. Писарев, В. К. Свекровин, А. П. Чумакин, Н. Г. Сытник, полковники М. Н. Костин, С. А. Лялин, И. Ф. Колобов, А. В. Попов. А те, кто живет, трудятся, ведут большую воспитательную работу среди молодежи, помогают юношам и девушкам стать горячими патриотами нашей великой социалистической Родины.