Освобождение Северного Кавказа и Кубани
В конце 1942 года я получил вызов в Генеральный штаб на совещание.
На совещании была сделана интересная информация о проекте нового Полевого устава, подготовка которого велась уже несколько месяцев. Затем мы услышали обзор положения на фронтах. Мы узнали подробности о грандиозном окружении войск противника под Сталинградом, об успешном отражении попыток гитлеровского командования вызволить попавшие в беду соединения мощными ударами из района Котельниково, о развитии наступления на внешнем фронте в общем направлении на Ростов и начале боевых действий по ликвидации группировки Паулюса. Дух захватывало, когда мы слушали о столь крупных и успешных операциях, ранее казавшихся несбыточной мечтой. Сознание подсказывало, что это — лишь начало великих перемен. Особенно важны были для меня слова лектора, что на Кавказе началось и успешно развивается контрнаступление, что враг бежит вспять и его преследуют.
Перед отъездом на фронт я зашел к начальнику ближневосточного направления С. М. Штеменко. Он стал уже генералом. Я задал ему много наболевших вопросов и на каждый из них получил ответ. Сергей Матвеевич Штеменко вникал в наши дела с большим пониманием и участием. Больше всего меня мучил вопрос, почему многие наши доклады и донесения оставались без ответа. Генерал без труда доказал, что я ошибаюсь. По его словам, все, именно все [144] доклады и донесения офицеров тщательно изучались и в зависимости от содержания передавались для исполнения офицерам направлений или другим лицам. По докладам офицеров, раскрывающим существенные недостатки боевых действий войск, как правило, посылались указания Генштаба или даже директивы Ставки Верховного Главнокомандования. В качестве примера С. М. Штеменко показал мое донесение от 8 декабря 1942 г., где докладывалось о недочетах наступательных действий 9-й армии на реке Ардон и высказывалось пожелание временно прекратить наступление. Он показал также директиву Ставки, которая в связи с этим и другими ему подобными донесениями была направлена командующему Закавказским фронтом. Теперь мне стало ясно, чем были вызваны директивы, отданные войскам Закавказского фронта, а вслед за ними и Северной группе войск, в которых вскрывались недостатки в ведении наступательных действий. Генерал Штеменко сказал, что ни одно разумное соображение, высказанное в донесении офицера Генштаба, не пропадает даром. В заключение беседы С. М. Штеменко пожелал, чтобы контакты офицеров Генерального штаба с ближневосточным направлением были самые тесные и строились на взаимном доверии.
Я уезжал из Москвы с чувством удовлетворения и сознанием, что наша скромная работа на фронте способствует достижению победы над коварным и сильным врагом.
Ко времени моего приезда в аппарате группы офицеров произошли некоторые перемены. Начальником группы оставался генерал-майор Н. И. Дубинин, его заместителем по политической части — полковой комиссар С. Н. Лебедев, а заместителем по общим вопросам стал очень деятельный и заслуженный человек, герой гражданской войны генерал-майор Ш. H. Гениатулин. По типу принятой тогда структуры оперативного управления Генерального штаба в группе было создано несколько направлений. Их возглавили начальники, в подчинении которых было 2–3 офицера. Каждое направление объединяло несколько фронтов.
Получаемый от офицеров с фронтов материал изучался на направлении, затем докладывался начальнику группы и только после этого передавался на одно из направлений или в отдел оперативного управления.
Такая организация дела породила ряд серьезных недостатков. Прежде всего, возникла вредная оторванность, обособленность офицеров Генштаба от оперативного управления. Прохождение бумаг и решений замедлилось, а аппарат группы превратился в ненужную надстройку, которая нередко [145] тормозила дело. Возвратившись в 9-ю армию, я стал адресовать донесения чаще всего на имя начальника ближневосточного направления, как это было обусловлено в беседе с генералом С. М. Штеменко.
После совещания мне был предоставлен краткосрочный отпуск. Три дня я провел с женой и маленькой дочуркой в городе Кузнецке Пензенской области, куда они были эвакуированы в июле 1941 года. Жилось им трудно, как и всем советским людям.
В середине января 1943 года дела на фронте для советских войск шли блестяще. Наступление под Сталинградом потрясло германский фашизм, зашаталась вся его военная машина. Это почувствовалось и на Северном Кавказе. Далекая, но реальная угроза нависла над соединениями 1-й танковой армии противника, действующими перед нашей Северной группой войск: в новогоднюю ночь 1943 года враг начал планомерное отступление. Войска Северной группы Закавказского фронта, в том числе и 9-я армия, перешли к преследованию, пройдя с боями за первую половину января более 260 км, освободили города Георгиевск, Минеральные Воды, Пятигорск, Кисловодск. Перешла в наступление и успешно развивала его Черноморская группа нашего фронта. 17-я армия противника вынуждена была отходить. За короткое время Северный Кавказ был освобожден от врага.
Мы радовались в те дни тому, что наступление советских войск из района Сталинграда стремительно развивается: к середине января 2-я гвардейская армия Южного фронта вела бои всего в 50–60 км от Ростова.
Выход наших войск в район Ростова лишил гитлеровское командование надежды благополучно отвести в Донбасс все силы с Северного Кавказа. Причем опасность усматривалась не только в районе Ростова: по предположениям стратегов третьего рейха, советская Ставка могла организовать прорыв через Ворошиловград к Азовскому морю, что сулило мрачные перспективы вермахту{31}.
С учетом таких прогнозов немецко-фашистское командование вынуждено было повернуть свои войска — 17-ю полевую и некоторые соединения и части 1-й танковой армии — в западном и юго-западном направлениях, чтобы в дальнейшем отходить на Таманский полуостров и, если потребуется, через Керченский пролив в Крым. [146]
Не так-то просто теперь было мне попасть в 9-ю армию, которая стремительно наступала по просторам Кубани. Из Москвы летел до Махачкалы, затем ехал по железной дороге, потом на попутных машинах добирался до штаба армии через Ставрополь, освобожденный от оккупантов 21 января.
23 января Северная группа войск была преобразована в Северо-Кавказский фронт. События здесь продолжали развиваться быстро. К концу января наш правый сосед — 44-я армия вышла на подступы к Ростову и была передана в состав Южного фронта. Теперь нашим правым соседом стала 58-я армия, а слева неизменно оставалась 37-я. К тому же времени перестала существовать и Черноморская группа войск Закавказского фронта, ее армии вошли в состав Северо-Кавказского фронта. Войска 56-й армии подошли к пригородам Краснодара, но с ходу форсировать широко разлившуюся Кубань и овладеть городом не удалось. Только 12 февраля Краснодар был освобожден уже войсками 46-й армии, которой в то время командовал генерал И. П. Рослый. В армии мне сообщили печальную новость — трагически погиб офицер Генерального штаба капитан Василий Иванович Филиппенков. В Генеральный штаб он пришел уже после четвертого ранения. И вот его больше с нами нет. Мы все сильно переживали смерть этого способного командира, хорошего боевого товарища.
К исходу января соединения армии на широком фронте подошли к реке Бейсужек. В штабе фронта и по его распоряжению в штабе 9-й армии развернулась разработка плана прорыва к Азовскому морю. Командующий фронтом предполагал, как сообщил мне командарм генерал Коротеев, достигнув моря, форсировать Таганрогский залив по льду и наступать в тыл ростовской группировки противника. Частью сил было задумано помочь войскам, освобождавшим Краснодар.
Замыслы не осуществились: враг не позволил сделать так, как хотело командование фронта. В начале февраля сопротивление немецко-фашистских войск резко усилилось, темпы нашего наступления значительно замедлились. Побывав в соединениях, лично наблюдая действия советских войск и войск противника, мы с майором Чухно пришли к выводу, что противостоящая армии группировка врага прекратила отход и на рубеже реки Бейсужек перешла к обороне. Местность к западу от этого рубежа изобиловала большим количеством малых и средних рек и помогала противнику создавать на них оборонительные рубежи. Командование 9-й армии также пришло к таким выводам. [147]
В ходе наступления мы с майором Чухно вместе или порознь находились обычно в частях и соединениях. Вечером, вернувшись в штаб армии, обрабатывали полученные в войсках материалы, знакомились с текущими боевыми и информационными документами, чтобы знать обстановку за прошедшие сутки. 3 февраля мое внимание привлекло донесение из 9-го стрелкового корпуса, составленное с какими-то недомолвками. Видимо, в корпусе что-то произошло. Я обратился к отчетной карте, но и по ней нельзя было ничего понять. Следующий день потратил на то, чтобы установить, что же произошло в корпусе. Оказалось, что 157-я стрелковая бригада, входившая в состав корпуса, неожиданно задержалась на подступах к станице Переяславской и понесла очень существенные потери. А было это так. Батальоны бригады до рассвета развернулись в исходных районах, намереваясь продолжить преследование противника. Батальон, который должен был овладеть поселком Днепровский (7 км восточнее Переяславской), в предрассветной темноте в расчлененном строю втянулся в поселок. Связь с ним внезапно прекратилась. Оказалось, что в станице враг устроил засады, состоявшие из пехоты и танков. Гитлеровцы наносили удары в спину нашим подразделениям, которые шли мимо, преимущественно холодным оружием, давили танками, сильной стрельбы не было. Батальон понес большие потери. Остальные силы бригады в это время были скованы на других участках.
У командира бригады не оказалось резерва, чтобы помочь батальону выполнить задачу и способствовать общему успеху.
Анализируя факт, я пришел к выводу, что события в Переяславской могут в какой-то мере являться выражением опасной «болезни», которая заключалась в появлении у некоторой части комсостава благодушия и притупления бдительности. Такая «болезнь» возникала, когда войска успешно наступали, ломая сопротивление противника. Многие командиры необоснованно торопились с подготовкой к бою, пренебрегая иной раз разведкой или охранением. Вот тут-то враг и показывал зубы и наносил нашим войскам потери.
Распространения такой «болезни» нельзя было допускать. Еще до рассвета 4 февраля мы с майором Чухно разыскали командира бригады подполковника В. Я. Горбачева. Высокого роста, с орденом Красного Знамени на гимнастерке, подполковник был хмур, встретил нас недружелюбно и отказался отвечать на вопросы. Он ждал суровой кары за проявленную беспечность. К человеку, находящемуся в таком [148] состоянии, нужен был особый, весьма доброжелательный подход, и я обещал подполковнику быть объективным. Тогда он рассказал, как было организовано наступление, что он допустил ошибку, надеясь успешно преследовать врага, и не выделил поэтому резерва, а когда в Переяславской не только потеряли людей, но и застопорилось наступление, то не оказалось сил, чтобы отбросить врага. Конечно, кроме притупления бдительности налицо была тактическая ошибка — нельзя было оправдать отсутствие у опытного командира бригады резерва. Однако очень подкупало, что Горбачев полностью признавал свою вину, говорил, что впредь не допустит таких ошибок.
Мы вышли на улицу, чуть брезжил рассвет... Батальоны заняли исходные районы для наступления и ждали сигнала. Подполковник Горбачев проверил готовность частей, средств связи и дал сигнал на движение.
...Прошло время, и начались бои по прорыву Голубой линии гитлеровцев и за освобождение Таманского полуострова. В них участвовал и полковник В. Я. Горбачев, командир 383-й стрелковой дивизии. Много успешных боев провела дивизия под его командованием. Отличился в этих боях и командир дивизии. Ему было присвоено звание Героя Советского Союза, он стал генерал-майором...
Боевые действия 4 февраля показали, что лобовые атаки соединений армии успеха не приносят. Противник упорно удерживал рубежи реки Бейсужек. Командование решило менять тактику действий. Вечером, когда мы с майором Чухно пришли к генералу Коротееву с очередным докладом, он сообщил, что войскам армии целесообразно наносить удар только на одном направлении на узком фронте силами смежных флангов корпусов. Командарм сказал, что к утру его решение будет детально разработано штабом, а в полдень 5 февраля на совещании командиров корпусов и их заместителей по политической части решение будет объявлено. Генерал пригласил нас на это совещание.
Оборону противника на реке Бейсужек удалось прорвать лишь 10 февраля 1943 года. Сделали это соединения 9-го стрелкового корпуса, в составе которого была и 157-я стрелковая бригада, упомянутая выше. Успех 9-го корпуса вынудил врага к отходу на заранее подготовленный рубеж по реке Ангелинский Ерик. Войска армии перешли в преследование и продолжали его два дня. Затем они снова были остановлены противником. [149]
11 февраля 1943 года командующий 9-й армией генерал К. А. Коротеев собрал личный состав штаба. Присутствовали и мы с майором И. Р. Чухно. Генерал объявил, что уезжает к новому месту службы — командующим 18-й армией.
События опередили генерала Коротеева. 4 февраля 1943 года в районе Южной Озерейки (западнее Новороссийска) был высажен морской десант, которому не удалось решить поставленной задачи. Зато другой, вспомогательный десант, который высадился на окраине Новороссийска — в Станичке, захватил и удержал плацдарм, и на него затем было переправлено несколько стрелковых и морских бригад, управление 16-го стрелкового корпуса. Конечно, сама идея высадки морского десанта в Южной Озерейке была совершенно правильной. Если бы там удалось создать и удержать плацдарм, а затем усилить его так, как это было сделано на Станичке, то он представил бы большую угрозу для немецкой обороны в Новороссийске с тыла. Десант в Станичке находился в системе городской обороны противника, был им локализован и, превратившись в Малую землю, продержался 225 полных героизма дней и ночей.
Наращивание силы десанта в Станичке началось, когда 18-й армией командовал генерал Коротеев, но он недолго пробыл на этой должности и во второй половине марта вернулся в 9-ю армию.
12 февраля на должность командующего 9-й армией прибыл генерал-майор В. В. Глаголев. Мое знакомство с ним состоялось еще 13 ноября 1942 года, когда его 10-й гвардейский корпус входил в состав армии. Тогда заканчивалась Гизельская операция. Вступив в новую должность командарма, В. В. Глаголев действовал активно, вникая во все вопросы жизни и боевой деятельности войск. Он был умен, образован и обладал солидным командирским опытом.
14 февраля на Кубани началась сильная оттепель. Она создала войскам Северо-Кавказского фронта дополнительные трудности. Тогда в этих местах почти не имелось дорог с твердым покрытием, а полевые и профилированные грунтовые дороги сразу же стали непроходимыми. Автомобильный транспорт встал. Как пригодились бы сейчас конные повозки! Но их не было: много лошадей взяли на укомплектование кавалерийских корпусов, а оставшихся прибрали к рукам гитлеровцы. Доставка грузов в войска сократилась до минимума. Положение стало до крайности напряженным. Трудности, возникшие в снабжении войск, привели меня в штаб тыла армии. [150]
У начальника тыла генерала И. В. Сафонова была подробная справка о наличии на армейских складах годового запаса продовольствия. Но все эти запасы остались на Северном Кавказе, там, где армия когда-то оборонялась. Сейчас удаление запасов от войск составляло много сотен километров. На вопрос о том, как теперь будет решаться проблема снабжения войск, никто не мог дать ответа. Железных дорог на Кубани мало, и все они были варварски разрушены врагом. Для этого гитлеровцами был создан специальный агрегат, состоящий из паровоза и особого устройства, обеспечивающего подрыв каждого рельса на три части. Сзади был устроен огромный крюк, который разламывал шпалу пополам. После работы такого агрегата восстановление железных дорог шло медленно. Транспортной авиации, которую можно было бы использовать для доставки войскам всего необходимого, фронт тоже не имел. В снабжении войск начались большие перебои.
Бездорожье внесло изменения и в тактику действий противника. Теперь его войска стали делать скачки от рубежа к рубежу с расчетом времени, необходимого для полной эвакуации материальных ценностей и запасов, перемещения тыловых, авиационных баз и артиллерии. Перед началом отвода войск, прикрывающих очередной рубеж, что было, как правило, вечером, около 19 часов, противник открывал ураганный артиллерийский огонь по нашим войскам и не прекращал его до полуночи. Это стало шаблоном, и мы всегда знали время отхода врага.
Войска нашей армии, да и других армий фронта начинали движение за противником во второй половине ночи, а чаще всего утром. В сложившихся тогда условиях не удалось организовать эффективного параллельного преследования и отсечь пути отхода главных сил противника. Преследование фактически превратилось в выталкивание сил врага с одного рубежа на другой. Соединениям и частям обычно ставилась задача атаковать врага и разгромить его, но это не получалось. Атаки проводились неоднократно, но успеха не приносили. Полоса действий 9-й армии постепенно сужалась. Гитлеровское командование вывело свои основные силы в тыл, часть из них перебросило в Крым, оставив в непосредственном соприкосновении с нами минимальное количество войск. Фактически перед войсками 9-й армии оборонялась одна усиленная 370-я пехотная дивизия.
Ставка Верховного Главнокомандования не оставляла без внимания дела Северо-Кавказского фронта. В директиве от [151] 22 февраля 1943 г.{32} она упрекнула командование фронта за то, что войска фронта выталкивают противника лобовыми действиями, и приказала наносить удары севернее и южнее реки Кубань с целью разгрома основных сил 17-й немецкой армии путем быстрого маневра фланговыми армиями. Замышлялось выйти на пути отхода противника, окружить, уничтожить или захватить в плен его основные силы.
Однако командующий фронтом генерал-полковник И. И. Масленников на подготовку такой операции имел всего сутки. За это время невозможно было провести перегруппировку войск. Не удалось пополнить запасы боеприпасов и горючего. Кроме того, противник имел против войск нашего фронта весьма сильную группировку — 19 дивизий, 5 полков артиллерии усиления и ряд специальных частей.
Командующему фронтом и командующим армиями не удалось создать превосходство в силах и средствах на направлениях основных ударов.
Постановка такой задачи не отвечала сложившимся у нас условиям. Северо-Кавказский фронт не имел ни танковых, ни механизированных соединений, а состоял только из общевойсковых армий и был маломаневрен. Распутица совсем сковала и артиллерию и пехоту. Даже на левом крыле, где наступала 46-я армия, освободившая Краснодар, не удалось развить успеха. Войска медленно шли вперед. Очевидно, чувствуя бессилие изменить что-либо, командующий фронтом, даже получив директиву Ставки, никаких перегруппировок войск производить не стал, а приказал армиям продолжать наступление. Войска по-прежнему двигались в своих полосах, выталкивали, а не громили противника. Несмотря на то что враг старался создать для себя более выгодные условия, потерь, порой значительных, он избежать не мог. Большое количество живой силы и техники гитлеровцев выводили из строя наши авиация и артиллерия. Однажды армейская разведка донесла, что с аэродрома станицы Тимашевской противник эвакуирует технику и грузы на больших планерах. По приказу командования по аэродрому нанесла мощный огневой удар специально выдвинутая вперед артиллерия. Когда Тимашевская была освобождена, я побывал на аэродроме и увидел два больших планера и несколько самолетов, выведенных из строя нашим огнем. На юго-восточной окраине станицы гитлеровцами был оборудован огневой узел. Он тоже подвергся удару нашей артиллерии. Вокруг валялись трупы оккупантов, [152] оружие, снаряжение и разбитая 75-мм пушка. Такие огневые узлы противника были типовыми. Они оборудовались на окраинах обороняемых населенных пунктов и обязательно имели 75-мм орудия, которые предназначались прежде всего для борьбы с нашими танками.
Много хлопот доставляли командованию армии минновзрывные заграждения гитлеровцев. Мы несли на них потери. Враг ставил мины на дорогах, в населенных пунктах и других местах, которые нельзя было миновать. Саперы успевали обезвредить только те направления, где наступали войска. Мирные жители, их скот, к сожалению, шли обходными путями и часто подрывались на вражеских минах, которых было много. В один из мартовских дней я ехал верхом на лошади в одну из бригад. У моста через небольшую речку лежала большая груда противотанковых мин, извлеченных саперами. Подле нее сидел пожилой красноармеец, выкручивал из мин блестящие на солнце бронзовые взрыватели, аккуратно откладывал их в одну сторону, а обезвреженные мины — в другую. Внимательно, не торопясь и не отвлекаясь, делал он свое нужное и смертельно опасное дело. Я остановился и долго любовался работой сапера. Глубокое уважение испытывали все мы к таким незаметным, но подлинно героическим людям.
Вечером 18 февраля, когда линия фронта проходила по рубежу Ерика Ангелинского, противник начал артиллерийский обстрел. Я зашел к начальнику штаба полковнику А. Н. Коломинову, сообщил, что поеду в 19-ю стрелковую бригаду полковника П. И. Метальникова, доложил ему о цели поездки, обещал позвонить, когда начнется преследование, и попросил коня. Добрый это был конь. На нем по прямой, через распаханные еще осенью поля, быстро доскакал до условленного места, где ждал меня вновь прибывший в армию офицер Генерального штаба капитан С. В. Володько. С ним мы направились в штаб соединения. Нам сказали, что полковник в одной из балок проводит совещание с командирами батальонов. Мы разыскали это место и поприсутствовали на совещании. Полковник П. И. Метальников давал указания и ставил батальонам боевые задачи. Пока шло совещание, стемнело, и артиллерия противника, как всегда, открыла сильный огонь. Вокруг балки рвались снаряды, но все обошлось благополучно. Примерно к часу ночи все стихло — мы уже знали, что войска противника отходят.
Когда совещание закончилось, мы с капитаном Володько пошли с одним из комбатов — капитаном А. А. Прониным [153] в его батальон. По дороге комбат жаловался на трудности снабжения, рассказывал, как он обеспечивает подразделения продовольствием, используя местные средства. Рассказал комбат и о том, как отражает контратаки пехоты противника с танками. Чувствовалось, что капитан Пронин инициативный, знающий командир. По словам комбата, стрелковые роты в батальоне понесли большие потери и были очень малочисленными. Противник это, очевидно, знал и предпринимал многократные контратаки всегда при поддержке нескольких танков или штурмовых орудий.
Командир батальона говорил чистую правду. Мне тоже не раз приходилось лично наблюдать, как фашистские командиры маневрируют на поле боя даже небольшими танковыми силами, контратакуют или создают из них заслон на опасных направлениях, закопав танки в землю.
Командир батальона, учитывая такую тактику врага, постоянно заботился о том, чтобы его артиллерия и минометы не отставали и всегда имели запас боеприпасов. Батальонный взвод 45-мм пушек комбат применял для отражения танковых контратак, а огнем минометной роты и пулеметов отсекал и подавлял пехоту, идущую за танками. Стрелковые роты, опираясь на этот огневой щит, окапывались, закрепляя за собой очередной рубеж.
К сожалению, были отдельные случаи, когда командиры батальонов увлекались преследованием и забывали про артиллерию — она отставала от пехоты, контратаки танков противника нечем было отражать. Противотанковые ружья, обычно не отстававшие, не всегда могли заменить пушки. В таких случаях приходилось отступать, чтобы уберечь подразделения от больших потерь.
Мы поинтересовались, как в батальоне организуется преследование противника. Капитан Пронин рассказал, что сейчас ведется активная разведка, ибо враг на путях отхода оставляет много минных полей, которые надо обнаружить и обезвредить, прежде чем пойдут вперед основные силы подразделений. Выполняют эту работу саперы, которые действуют ночью и под огнем противника. Саперы часто несут потери, да их и не хватает. Поэтому обезвреживать мины обучают личный состав батальона, но дело это трудное и требующее времени.
Комбат рассказал о том, что боеприпасы доставлять очень трудно, их приходится нести на себе.
В темноте, по раскисшей дороге, облепленные грязью, мы пришли на командный пункт батальона около трех часов ночи. В небольшом укрытии, отрытом в балке, нас ожидали [154] командиры рот. Комбат не мешкая начал ставить подразделениям боевые задачи. Вопросов при этом возникало много, и комбат толково и четко отвечал на них. Мы покинули батальон, когда его подразделения под покровом ночи двинулись вслед за отходящим противником. Часы показывали четыре часа утра, и скоро должен был наступить рассвет. На преследование оставалось совсем немного времени.
В штабе армии я доложил полковнику А. Н. Коломинову обо всем, что видел на передовой и что думал об организации преследования. Мы обсудили условия, в которых протекали боевые действия. Общая точка зрения заключалась в том, что неожиданно возникли весьма существенные объективные причины, они-то и тормозили организацию преследования. Главная из них — распутица, другая — большой недостаток транспорта. Эти обстоятельства до предела сокращали возможности войск к маневру. Надо было считаться и с тем, о чем я уже говорил. Противник, отступая, создавал на нашем пути немало различных заграждений. Их следовало в темноте обнаружить и обезвредить. Это отнимало много времени. Очень плохо обстояло дело с обувью. У многих красноармейцев и командиров она пришла в негодность, а заменить ее в создавшихся условиях было нечем. И наконец, в чем лично я еще раз убедился, это — организация питания войск. Личный состав надо было накормить до наступления рассвета, так как, если этого не сделать, все светлое время до вечера люди оставались без пищи. Все это, вместе взятое, влияло на эффективность преследования врага. И полковник А. Н. Коломинов, и я хорошо знали положения наших уставов об организации преследования, но сейчас мы имели дело с условиями, которые не могли быть предусмотрены заранее. Жизнь вносила поправки, с которыми приходилось считаться. Мы с Александром Николаевичем взвесили все эти факторы и пришли к выводу, что и ему, и возглавляемому им штабу, а также и нам, офицерам Генштаба, необходимо еще глубже вникнуть в суть происходящего и поразмыслить о том, как лучше действовать войскам в данной конкретной обстановке.
Тем временем наступление соединений 9-й армии продолжалось все в той же манере, при неизменной группировке войск армии, в прежнем темпе. В назначенный для себя день противник отрывался от наших войск и организованно отходил на следующий рубеж. Он искусно использовал многочисленные в этих местах небольшие реки, по-местному [155] — ерики, едва заметные высоты, чтобы создать прочную оборону, где снова задерживал наступающие соединения 9-й армии. Чтобы прорвать эти заранее подготовленные в инженерном отношении рубежи, у нас не было ни достаточного количества снарядов, ни танков, ни авиации.
Конечно, было бы кощунством заявлять, что наши соединения вели себя пассивно. Напротив, бывали дни, например 5 марта, когда 11-й стрелковый корпус генерал-майора И. Т. Замерцева атаковал противника трижды с величайшей храбростью и самоотвержением, но успеха не имел. Первая атака началась в 6 часов утра. Тогда пауза между окончанием артиллерийской подготовки и началом атаки пехоты оказалась слишком продолжительной, так как исходное положение для атаки находилось далеко и войскам, чтобы занять его, потребовалось много времени. Атака началась и быстро захлебнулась. Командарм генерал В. В. Глаголев приказал в 13 часов ее повторить. Никакой перегруппировки сил и какой-либо другой подготовки к повторной атаке проведено не было. В результате — снова неудача. И наконец, в час ночи 6 марта корпус еще раз пошел вперед, но и эта атака была отбита с большими для нас потерями.
Неудачи объяснялись многими причинами. Задачи до исполнителей доводились, как правило, несвоевременно и неполно. Бойцы не знали, что им следует делать. А ведь суворовский принцип «каждый солдат должен знать свой маневр» не потерял значения даже в наши дни.
Командирам взводов и рот только незадолго перед боем ставилась задача, да и то лишь в общих чертах. Организации взаимодействия на местности почти не отводилось времени. Штабы зачастую не знали истинного положения дел и состояния подчиненных войск.
Об этих недостатках подготовки боя, о плохом снабжении мы, офицеры Генерального штаба при 9-й армии, настойчиво и неоднократно докладывали и командующему армией, и командирам соединений и частей, доносили в Москву. Мы подробно описали большие трудности, вызванные распутицей. В одном из докладов в Генштаб говорилось, что во многие части на протяжении 20 дней не подвозили хлеб, соль, табак и все другое самое необходимое{33}.
Однако перелома в снабжении войск по-прежнему не наблюдалось. Однажды меня разыскал начальник одного из госпиталей и доложил, что рацион для раненых составляет [156] одна рисовая каша. С выходом на рубеж станицы Красноармейской наши войска в достатке были обеспечены рисом. Это объяснялось тем, что соединения нашей и соседней 37-й армий вышли на рисовые поля. Гитлеровцы осенью заставили население скосить рис и в снопах сложить на полях. Обмолотить рис и вывезти его фашисты не успели, и сейчас он пошел на питание войск.
Заменить рисом вообще все продукты было, конечно, нельзя, и я пошел ко второму члену Военного совета, ведающему тылом, бригадному комиссару М. В. Слонь, изложил ему положение дел, на что он ответил, что сам хорошо это знает.
— Пойми, товарищ Салтыков, — говорил он, — нет у нас транспорта. Кто нам его даст? И дорог нет. То, что заготовили, привезти не можем. Надо пережить... Сам знаешь, бывало и хуже...
Не согласиться с ним тоже было нельзя. Я отлично это понимал и стал ждать ответа на мои донесения из Москвы. Но Москва молчала.
В первых числах марта обстановка на нашем фронте по-прежнему была сложной.
Соединения 17-й немецко-фашистской армии, поддержанные авиацией, предприняли ряд сильных контратак, особенно в полосе 58-й армии. Здесь на отдельных участках гитлеровцам удалось даже потеснить наши части.
Однако под давлением соседних 37-й и нашей 9-й армий в ночь на 9 марта противник вынужден был начать отход на заранее подготовленные рубежи обороны.
В полосе наступления соединений 9-й армии гитлеровское командование отвело войска за широкую и быструю реку Протоку. На этот раз противник не произвел, как обычно, артиллерийского обстрела расположения наших войск.
Командующий армией отдал приказ форсировать реку, не учитывая того, что соприкосновение с гитлеровцами было утеряно, а сама река находилась от наших войск примерно в 20 км. Тщательной разведки местности и подходов к реке не производилось, переправочные средства не готовились, артиллерия усиления и средства ПВО не были подтянуты, боеприпасы и продовольствие — не подвезены. Войска исполнили приказ, начали наступление, вышли к рубежу реки Протока, но форсировать ее не сумели.
Попытки форсировать реку повторялись, и столь же безуспешно. 12 марта командарм распорядился подготовить [157] форсирование реки 14 марта. Но и на этот раз попытка вь удалась.
Только после серьезной подготовки соединениям нашей армии удалось форсировать Протоку. Неоценимую помощь при этом оказали саперы. Они помогли стрелкам изготовить 356 плотов на бочках, 395 малых плотов из камыша. Эти плавсредства поднимали за один рейс 3500 человек. Инженерные подразделения оборудовали подъездные пути к местам переправ.
Стрелковые подразделения, которым предстояло форсировать Протоку, прошли специальную подготовку на реке Казачий Ерик.
Первыми в ночь на 19 марта приступили к форсированию части 43-й бригады 10-го стрелкового корпуса. Под ураганным огнем гитлеровцев они переплыли реку и захватили небольшой плацдарм. Командующий 9-й армией использовал этот успех — в этот район срочно перебросили почти все переправочные средства, здесь переправились постепенно и остальные части.
Обстановка требовала ведения активных действий наших войск. Генерал Глаголев, будучи человеком образованным в военном отношении, умел оценить обстановку, обстоятельно доложить ее вышестоящему командованию, сделать выводы, внести предложения. Рассуждения его были логичны и достаточно убедительны. Он умел организовать работу полевого управления армии. Однако в данной конкретной обстановке требовалось более гибкое командирское искусство. Успех явно не давался. Поиски шли непрерывно.
В мартовские дни мне довелось быть участником нескольких совещаний, где командиры корпусов докладывали командарму о выполнении боевой задачи. Подробно разбирались причины невыполнения поставленных задач. Командарм упрекал командиров корпусов в неумении руководить боем. В большинстве упреки были справедливы: например, большое удаление командных пунктов корпусов от передовой, недостаток, а порой и отсутствие хороших наблюдательных пунктов, откуда можно было бы видеть бой, хотя бы на главном направлении; кроме того, несвоевременная, а порой неправдивая информация. Все это было так. Скидка на распутицу не делалась, но она продолжала сковывать действия войск.
Итак, в марте 1943 года наступление войск Северо-Кавказского фронта продолжалось. Преследуя противника, войска фронта овладели важнейшими узлами обороны Славянской, Троицкой, Абинской и в последних числах марта [158] вышли к очередному укрепленному рубежу в 70–60 км западнее Краснодара, где гитлеровцам удалось закрепиться.
Старая картина, когда наши войска продвигались до очередного рубежа, на котором противник переходил к обороне и задерживал наступление наших войск до очередного скачка, больше не повторялась. Пора было отказаться от такой практики и найти какую-то иную форму наступления. Из истории мы знали, что в годы гражданской войны попытки наступать здесь, на Кубани, на широком фронте, примерно с этих рубежей, успеха Красной Армии не принесли. Тогда было принято решение перенести основные усилия на левое крыло и нанести один мощный удар в направлении станицы Крымской. Этот удар принес успех и закончился освобождением всего Таманского полуострова. Сейчас обстановка на Кубани складывалась примерно так, как тогда, в годы гражданской войны. Размышляя об этом и оценивая создавшиеся условия, мы, офицеры Генштаба, вновь пришли к выводу, что фронту целесообразно было концентрировать свои главные силы для нанесения мощного удара на каком-то одном направлении, полностью отказавшись от практики мелких уколов слабыми силами на широком фронте. В соответствии с этим анализом в докладе начальнику группы офицеров Генерального штаба от 15 марта были сделаны следующие выводы:
«1. Северо-Кавказскому фронту необходимо перейти в наступление, нанося удар на одном, решающем направлении.2. Основным направлением считаю удар на станицу Крымскую с последующим выходом на Тамань, Анапу, Новороссийск. Это приведет к раздроблению противника, потере им управления и нарушению взаимодействия.
3. Наступление в полосах 9, 37 и 46-й армий решающего успеха не дает, так как эти армии уперлись в систему водных преград. Для получения успеха целесообразно снять часть сил из этих армий для усиления главного направления, тщательно подготовить прорыв, обеспечить его всеми наличными силами авиации в тактическом взаимодействии с пехотой и артиллерией.
4. Обеспечить продовольствием, боеприпасами и горючим»{34}.
К сожалению, я не располагаю данными, какое решение было принято в Генеральном штабе по этому моему донесению. Известно, однако, что в ходе Краснодарской операции [159] Военный совет фронта после тщательного анализа обстановки и трудностей, сопутствовавших наступлению войск, обратился в Ставку ВГК с предложением временно прекратить наступление, упразднить Черноморскую группу войск, а личный состав ее полевого управления использовать для укрепления штабов фронта и армий, а также направить фронту дополнительно боеприпасы, горючее, вооружение, инженерное и другое имущество. 16 марта Ставка ВГК утвердила это предложение, указав при этом на некоторые недочеты в управлении войсками фронта, потребовала подготовиться к продолжению наступления в первых числах апреля.
Так закончилась Краснодарская операция войск Северо-Кавказского фронта. В ходе ее противник понес большие потери, были освобождены Краснодар и сотни других населенных пунктов. Однако основная задача, поставленная Ставкой, — окружить и уничтожить отходящего врага — не была выполнена в силу вышеперечисленных мною причин.
Итак, Ставка Верховного Главнокомандования требовала от Военного совета Северо-Кавказского фронта решительных действий. В соответствии с этим в апреле фронт продолжал наступательные действия, но только на одном направлении, нанося удары на станицу Крымскую. Крупной группировки для этого создано не было, наступательные действия велись силами 56-й армии. Выйдя к середине апреля на подступы к станице, наши соединения были остановлены войсками 17-й армии противника, полоса которой по мере отхода на Таманский полуостров все сужалась, позволяя увеличивать плотности на решающих направлениях. В частности, на подступах к станице Крымской и за ней была создана глубоко эшелонированная многополосная оборона. В нее и уперлись войска 56-й армии. В соответствии с требованием командования фронта армия должна была продолжить наступление 20 апреля. Однако ни войска, ни штабы не успели подготовиться. Прибывший сюда 18 апреля представитель Ставки Верховного Главнокомандования маршал Г. К. Жуков отложил начало операции. Изменений в замысел и в группировку войск фронта маршал не внес. К удару готовились по-прежнему войска одной 56-й армии.
29 апреля началось наступление. В результате упорных боев станица Крымская 4 мая была освобождена. Наши войска вышли к новой, заранее подготовленной полосе обороны противника. Неоднократные попытки прорвать ее успеха не имели. 15 мая наступление было прекращено. На результатах [160] операции сказалось отсутствие средств развития успеха в виде подвижных соединений. Кроме того, прорыв обороны противника на единственном направлении силами только одной армии позволял врагу использовать свои резервы для уплотнения обороны на угрожаемых участках и для наращивания ее глубины. Это и затормозило наступление 56-й армии.
Для подготовки нового наступления требовалось время. Но основное заключалось, однако, не в этом, а в том, что даже быстрое освобождение Таманского полуострова не оказывало решающего влияния на ход войны. Главные, подлинно грандиозные события назревали на Курской дуге. Поэтому маршал Г. К. Жуков был отозван в Ставку. Получил другое назначение и генерал И. И. Масленников. Вместо него на пост командующего фронтом вступил генерал И. Е. Петров. А войска фронта уперлись в Голубую линию немцев и в этом положении оставались до сентября 1943 года, то есть до начала Новороссийской наступательной операции.
Конечно, в марте и даже в апреле 1943 года о Голубой линии обороны гитлеровцев на Таманском полуострове мы еще ничего не знали. Однако в нашем докладе в Генеральный штаб от 15 марта указывалось, что наша авиация в полосе действий 9-й армии наблюдала ведение оборонительных работ противника на промежуточных рубежах до канала Курка включительно. В соответствии с этим был сделан вывод, что противник будет продолжать отводить свои войска до рубежа этого канала{35}.
Через месяц советские войска вышли к этому каналу и были остановлены. Как позднее выяснилось, канал Курка входил в систему Голубой линии, которую фашисты заранее подготовили и упорно удерживали.
16 или 17 марта 1943 года я был вызван в Краснодар в штаб Северо-Кавказского фронта. У старшего офицера Генерального штаба полковника Н. Ф. Гарнича собрались все старшие армейские офицеры. В связи с тяжелым положением со снабжением фронта продовольствием, боеприпасами и обмундированием, о чем неоднократно мы доносили в Генеральный штаб, в Краснодар прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования, а от Генштаба — генерал С. М. Штеменко. [161]
Со Штеменко состоялась короткая встреча. Он сказал, что рад нас видеть, что в ближайшие день-два каждому из нас будет поставлена конкретная задача. Нам было предложено написать короткий доклад о состоянии и ходе боевых действий своей армии.
К следующему утру доклады были готовы, а во второй половине дня мы собрались у Гарнича, куда пришел и генерал С. М. Штеменко. По очереди мы доложили ему обстановку, о больших трудностях в связи с распутицей и нарушенным снабжением войск. Как всегда, он выслушал нас внимательно и сказал, что с большим удовлетворением прочел наши доклады.
На следующий день все старшие офицеры армий получили конкретные задания. Я был назначен председателем комиссии из шести человек, в состав которой вошел офицер Генштаба при 56-й армии капитан И. С. Гончарук. Комиссии поручалось проверить 61-ю, 383-ю стрелковые и 83-ю горнострелковую дивизии 56-й армии. Эти соединения на днях были выведены из боя и приводили себя в порядок. Мы должны были дать оценку состояния и боеспособности каждой дивизии.
Дивизии находились к востоку от станицы Абинской. В район расположения 61-й дивизии мы пошли по железнодорожной насыпи в ясный весенний день, когда ярко светило солнце. Мне эти места были знакомы и дороги. За хребтом на юго-запад лежал у моря захваченный врагом чудесный город Новороссийск. Здесь в 1930 году началась моя служба в погранотряде. Впереди был слышен гул боя за станицу Абинскую. Справа и слева от путей громоздились перевернутые взрывами вагоны, торчали трубы разрушенных, опаленных огнем строений, а рельсы были сняты врагом и увезены.
Во всех трех дивизиях было плохо с питанием и обмундированием, отмечался большой некомплект в людях, боевой технике и транспортных средствах, не хватало горючего. Мы составили подробные акты на каждую дивизию, указав, что фактически у них было, а главное — чего недоставало. Акты мною были доложены генералу С. М. Штеменко. Он внимательно выслушал, сделал пометки в своей тетради, а затем приказал, чтобы я доложил акты начальнику штаба Северо-Кавказского фронта генерал-лейтенанту И. Е. Петрову. Генерал Петров в моем присутствии прочел акты, уточнил все, что его еще интересовало, и оставил их у себя. Это была моя первая встреча с Иваном Ефимовичем. Ее нельзя было не [162] запомнить. Я видел, как глубоко генерал И. Е. Петров вникает во все детали жизни соединений. Подумалось тогда, что он хорошо понимает, что надо сейчас делать, чтобы выправить положение. И действительно, вскоре началось реальное улучшение снабжения войск. Этому, конечно, помогли и наступившие погожие, солнечные дни, которые установились на Кубани в середине марта. Дороги быстро подсыхали и вскоре стали проезжими. Трудности со снабжением постепенно устранялись, настроение личного состава войск поднималось.
После выполнения задания я вернулся в 9-ю армию. Командовал армией снова К. А. Коротеев. Командарм вскоре принял меня и выслушал наши соображения по поводу предстоящего наступления.
Он сказал, что погода улучшилась и армия будет действовать решительно, сосредоточивая силы на каком-либо одном направлении. Однако в новом наступлении мне не довелось участвовать. 11 апреля совершенно неожиданно я получил предписание отправиться в штаб Южного фронта на должность офицера Генерального штаба. Мне не хотелось расставаться с коллективом 9-й армии, я стал частицей его жизни. Однако и Южный фронт после всего пережитого в 1942 году занимал в моей жизни особое место. Теперь там предстояло не обороняться, а наступать, расплатиться за все с врагом сполна.
Сразу выехать не пришлось. Надо было обобщить свои фронтовые наблюдения и представить в Генштаб подробный доклад. Мне было разрешено остаться в армии еще на пять дней. Составив доклад, я передал должность старшего офицера Генштаба майору И. Р. Чухно и выехал в Краснодар. По прибытии в штаб фронта, это было 17 апреля, мы с Н. В. Резниковым зашли в оперативный отдел, чтобы познакомиться с обстановкой. В то время было получено донесение, в котором сообщалось, что гитлеровцы крупными силами авиации численностью до 100 бомбардировщиков наносят удар за ударом по нашему плацдарму на Станичке. Переглянулись мы с Николаем Васильевичем, тревожно стало на душе: выстоят ли наши герои-десантники на Малой земле? Вечернее донесение принесло отрадную весть: выстояли! Массированный бомбовый удар не сломил десантников, Малая земля по-прежнему оставалась в наших руках. [163]