На Южном и Северо-Западном фронтах
В конце апреля 1943 года я подъезжал со стороны станции Кущевской к Дону. За рекой раскинулся когда-то красивый, а теперь лежащий в руинах Ростов. Вспомнилось, как в прошлом году мы уходили отсюда за Дон.
Однако грустным воспоминаниям предавался я недолго. Впереди были радостные перспективы новых наступательных операций, надежды на стремительное продвижение советских войск на запад. Мы знали, что эти дни теперь не за горами.
Штаб Южного фронта располагался в горняцком городке Ново-Шахтинске. Командовал фронтом недавно назначенный на эту должность генерал-полковник Ф. И. Толбухин, начальником штаба был генерал-лейтенант С. С. Бирюзов. На месте я быстро разыскал старшего офицера Генерального штаба при Южном фронте полковника А. В. Писарева. Теперь нам предстояло работать вместе. Это был опытнейший оператор, у него было чему поучиться. Не знал я, кому обязан назначением на новую должность, но это перемещение по службе радовало.
Южный фронт 1943 года был создан на основе героического Сталинградского, начавшего победный путь от стен легендарной волжской твердыни. Сейчас его войска занимали те же примерно рубежи, которых в декабре 1941 года достигли соединения Южного фронта, преследуя в ходе контрнаступления разбитые в Ростове части 1-й танковой армии генерала Э. Клейста. Но теперешний Южный фронт был более мощным и предназначался не для обороны, а для наступления. Достаточно сказать, что только во втором эшелоне он имел две армии (2-ю гвардейскую и 28-ю), два механизированных и два кавалерийских корпуса. Не могу не сказать о том, что особенно запомнилось с первой же встречи с воинами Южного фронта. И те, кого я знал (а знакомых встретилось немало), и те, кого узнал впервые, как бы несли в себе животворный свет сталинградской победы. Их отличало бодрое, уверенное, наступательное настроение, у них был опыт величайшей из битв, добытый в беспримерной борьбе. Сталинградцы олицетворяли собой мужество, воинскую мудрость и доблесть.
Тянуло к сталинградцам и меня. Хотелось обменяться с ними собственным опытом, расспросить более подробно об [164] организации успешного прорыва обороны противника, особенно о способах развития тактического успеха в оперативный. В операциях, проведенных фронтом, развитие успеха достигалось фронтовыми средствами, то есть вводом в сражение танковых, механизированных, а иногда и кавалерийских корпусов. Чтобы это все осмыслить, я беседовал с заместителем командующего фронтом по бронетанковым войскам генералом Н. А. Новиковым и другими участниками и организаторами Сталинградской битвы, выясняя подробности порядка ввода корпусов в сражение, управления ими, организации взаимодействия со стрелковыми соединениями на рубеже ввода.
Ознакомившись с обстановкой в полосе фронта по картам и оперативным документам, мы с А. В. Писаревым приступили к выполнению заданий Генерального штаба. Заданий было много, и новые поступали почти ежедневно. Мне же нужно было еще познакомиться с войсками, штабами и руководящим составом фронта и армий. В масштабе фронта все было гораздо сложнее, нежели в армии, а выполнение заданий требовало немалого времени. Поэтому мы условились так: Писарев, уже в какой-то степени изучивший войска, взял те вопросы, которые можно было решать без поездок в армии. На мою же долю выпало все, что было связано с выездами в войска. Это отвечало и содержанию заданий Генштаба, так как наряду со многими вопросами боевой деятельности войск и штабов Генеральный штаб неизменно уделял большое внимание состоянию обороны соединений, вопросам ее развития и совершенствования. Кроме того, материалы, собранные в войсках, служили прочной основой для контактов почти со всеми отделами штаба и всего полевого управления фронта.
Победное зимнее наступление Советских Вооруженных Сил к моменту моего прибытия на Южный фронт уже закончилось. В военных действиях наступила пауза. Только войска Северо-Кавказского фронта еще пытались сломить оборону противника в районе станицы Крымской. Мы радовались одержанным Красной Армией победам и были уверены, что за ними последуют новые, но вместе с тем знали, какой дорогой ценой они достались. Многих офицеров Генштаба тогда не стало. Героически погибли на Юго-Западном фронте наши товарищи подполковник В. В. Венедиктов, майоры Е. С. Кухарь, К. Н. Никулин, В. М. Ткачев. В трудном бою сложил голову под Купянском опытный и храбрый артиллерист подполковник А. Д. Марков. Все наши товарищи [165] были посмертно награждены орденом Отечественной войны I степени.
Противоборствующие стороны готовились к решающим схваткам. Мы с А. В. Писаревым пытались предугадать, где они начнутся, проникнуть в их замыслы. Для этого буквально вчитывались в скупые сводки Совинформбюро, тщательно анализировали поступающую на наш фронт информацию. В конце концов пришли к заключению, что войска бывшего Донского фронта под командованием генерала К. К. Рокоссовского выдвинулись под Курск с далеко идущими целями. В ходе докладов по телефону ВЧ в Москву мы узнали к тому же, что большая часть офицеров Генштаба находится на фронтах, примыкающих к Курскому выступу. Этот на первый взгляд малозначащий факт позволял предполагать, что в центре советско-германского фронта и развернутся главные события войны, а нашему фронту предстоит действовать на второстепенном направлении.
Горькие уроки, полученные советскими войсками весной 1942 года на южном стратегическом фланге, были учтены Ставкой Верховного Главнокомандования. Южному фронту противостояла сильная группировка противника, и Генеральный штаб уделил большое внимание в первую очередь усилению обороны на важнейших операционных направлениях, изучению противостоящей группировки сил и средств врага, улучшению боевой подготовки наших войск, пополнявшихся в то время личным составом, вооружением и боевой техникой. Из Москвы требовали, чтобы офицеры Генштаба тщательно проверили, как командный состав всех степеней изучает проект Полевого устава 1943 г., знает боевую технику и вооружение, способы борьбы с вражескими танками, в том числе новыми — типа Т-VI («тигр»). На этот счет штабом фронта были получены особые инструкции. Генеральный штаб интересовало, как совершенствуется управление войсками, повышается их боеготовность: враг был только ранен и жаждал реванша.
Работу мы с Писаревым начали с того, что установили прочные контакты с оперативным и разведывательным отделами штаба фронта. Это были крепкие, опытные, работоспособные коллективы, каждый офицер в них четко знал и выполнял свои функциональные обязанности. Возглавлялись отделы авторитетными, знающими дело людьми. Самые тесные связи с первых же дней установились у нас с начальником оперативного отдела полковником З. Р. Котиным. Мы приходили к нему не с пустыми руками, а располагая конкретными данными, полученными в результате поездок в [166] войска или в процессе изучения какого-либо вопроса по имеющимся в штабе фронта материалам. Наши контакты всегда были деловыми и конкретными.
У разведчиков мы почерпнули много интересного и нового. Взаимодействие всех видов разведки было самое тесное, они работали целеустремленно, дополняя друг друга. В то время значительно возросла роль радио — и воздушной разведок. Новым для нас было и появление в штате фронта радиоразведывательного батальона. У радистов-разведчиков были на учете все радиостанции противника, а появление новой немедленно засекалось и фиксировалось. С помощью других видов разведки устанавливалась принадлежность этой станции, и таким путем обнаруживалось появление нового войскового формирования противника. В области организации разведки был сделан значительный шаг вперед.
Во время знакомства с офицерами оперативного отдела у меня произошла интереснейшая встреча. Среди операторов был подполковник Валентин Семенович Скульский. Сразу вспомнились первые месяцы пребывания в 38-й армии Юго-Западного фронта на харьковском направлении осенью незабываемого 1941 года. В. С. Скульский и тогда был оператором, выделялся неутомимостью и ухитрялся добывать необходимые ему данные даже при отсутствии связи с войсками. Тогда оба мы были старшими лейтенантами. Сейчас по воинским званиям мы были тоже равными, но он прошел суровую школу Сталинграда, и его грудь украшали четыре награды. Невольно вспомнили тех, кто был тогда в штабе 38-й армии. Валентин Семенович рассказал, что А. В. Цельман, тогда заместитель начальника оперативного отдела, позднее, возглавляя штаб 300-й стрелковой дивизии, был тяжело ранен и скончался. Узнал я, что от тяжелых ран умер и чудесный командир, бывший начальник оперотдела Всеволод Владимирович Давыдов-Лучицкий. Это произошло в начале 1942 года, когда он командовал 199-й стрелковой дивизией, которая вела упорные бои на рубеже Северского Донца. Похоронили его на городском кладбище в Купянске. Фронтовые встречи были и радостными, и одновременно грустными.
При составлении плана работы на май я высказал Алексею Владимировичу Писареву пожелание в первую очередь побывать в войсках 44-й армии. Она, как и 56-я армия 1941–1942 годов, была левофланговой армией Южного фронта и упиралась в Таганрогский залив Азовского моря. У меня сохранилась карта обстановки на июль 1942 года. Небезынтересно было сравнить все, что происходило на этом [167] направлении почти год назад, с тем, что было сейчас. Карта эта заинтересовала буквально всех штабистов. Полковник Котин попросил оставить ее у него для изучения и доклада начальнику штаба генералу Бирюзову. Вскоре С. С. Бирюзов передал мне через него просьбу выступить с докладом о событиях лета 1942 года в полосе 56-й армии перед оперативным отделом фронта и в штабе 28-й армии. Последняя находилась во втором эшелоне фронта и частью сил занимала Ростовский оборонительный обвод.
Память моя хорошо хранила подробности событий тех дней. Через два дня доклад в оперативном отделе штаба фронта состоялся; его слушали с большим вниманием. Мне задали много вопросов. Часть их касалась сложившейся под Ростовом обстановки, которая была и предельно сложна, и своеобразна в связи с тем, что главный удар гитлеровцы наносили не с запада, а с севера. Но много вопросов было и по управлению в армейском звене: все понимали, что это было наиболее слабым местом руководства войсками в то время, и хотели уяснить причины такого состояния дел. Я подробно и откровенно рассказал о том, что обусловило потерю управления войсками армии в тех условиях и от кого конкретно это зависело.
В заключение совещания полковник Котин высказал ряд предложений по обеспечению устойчивого управления применительно к обстановке сегодняшнего дня.
Штаб 28-й армии располагался в одном из районов Ростова. Здесь я познакомился со старшим офицером Генерального штаба подполковником С. А. Бочкиным и его помощником майором В. А. Кузьменко. Во время беседы по обстановке мне сказали, что почти на всех огневых точках бывшего Ростовского обвода сохранилось в неприкосновенности вооружение и запас боеприпасов. Мне захотелось удостовериться в этом, и мы с Бочкиным поехали на обвод, в тот район, где летом 1942 года наступала 13-я танковая дивизия противника. Все подтвердилось: сохранились огневые точки обвода, а в них стояли орудия и пулеметы, лежали боеприпасы. В обход артиллерийских огневых точек были видны на грунте годовалой почти давности глубокие следы гусениц фашистских танков: ни одну из огневых точек обвода они не атаковали в лоб, а действовали только в обход справа и слева. Это было неплохой иллюстрацией к моему докладу.
Начальника штаба 28-й армии генерала С. М. Рогачевского я знал еще по 38-й армии, где в 1941 году он командовал [168] 169-й стрелковой дивизией. Мы с Н. В. Резниковым в октябре 1941 года побывали в этом соединения. И сейчас генерал Рогачевский припомнил нашу встречу, события тех прошлых дней.
Проверка знания проекта Полевого устава, которую я затем провел, вскрыла недочеты в подготовке ряда офицеров штаба. Недостаточные знания показал даже начальник оперативного отдела подполковник М. С. Берлин. Его заместитель майор Я. Е. Камейко оказался сильнее в этом вопросе и выручил начальника. Следующий выезд был в 44-ю армию. Старшим офицером Генерального штаба там был подполковник Павел Иустинович Моргун. На его груди красовалось два ордена Красного Знамени. Он начал войну командиром стрелкового полка, за боевые подвиги в 1942 году был награжден первым орденом, второй получил недавно по представлению командования армии.
Дважды мне пришлось побывать в 44-й армии, и по многим вопросам беседовали мы с Павлом Иустиновичем. Он хорошо знал положение дел в армии, в боевых действиях войск разбирался свободно, был смелым человеком. Первая поездка с ним была в правофланговую 130-ю стрелковую дивизию, которой с марта командовал полковник К. В. Сычев. До этого, окончив перед войной Военную академию Генерального штаба, он работал в группе члена Военного совета фронта.
В штабе дивизии особенно не задерживались и под вечер прибыли в 371-й стрелковый полк этой дивизии и зашли в землянку командира полка подполковника М. А. Королева. В ходе беседы стало ясно, что этот человек хорошо знает положения новых уставов, имеет большой боевой и командирский опыт, даже в условиях передовой интересуется вопросами литературы и искусства. Хитро усмехнувшись, подполковник рассказал случай, как однажды в полк прибыли представители армии, пошли на передний край, попали под артиллерийский налет противника и погибли. Мы ответили, что знаем немало таких случаев, сами много раз бывали под бомбежками и артиллерийским огнем и от своих намерений не откажемся.
371-й полк оборонялся на правом фланге дивизии. Ширина фронта обороны была большой, составляя около 7 км. По ходу сообщения вышли мы в траншею правофлангового первого батальона, которым командовал капитан П. В. Загайнов. Комбат шел с нами по траншее, давая пояснения. Выяснилось, что запасных позиций подразделения и огневые средства не имели, ходов сообщения отрыли мало, копали [169] неглубоко, передвигаться по таким ходам в светлое время было нельзя. Мы спросили капитана, как он думает маневрировать огневыми средствами и подразделениями первого эшелона в ходе боя. Ответ был маловразумительным и сбивчивым: условий для маневра создано не было. Затем мы беседовали с командирами подразделений. Уставов они не знали, занятий с красноармейцами не проводили, местность перед передним краем многие из них изучили хорошо, а некоторые — весьма посредственно. Все знали, где проходит передний край обороны противника, но некоторые не могли ответить на вопрос, где находились его важнейшие огневые точки. Плохо было с наблюдением за противником: его передний край располагался на западном возвышенном берегу реки Миус и был удален почти на километр.
На следующий день подполковник Королев собрал командиров подразделений. Я рассказал о том, что мы видели на переднем крае, что считаем положительным, а над чем надо серьезно работать. Первоочередными задачами для подразделений на переднем крае, по нашему мнению, были создание условий для маневра по фронту и из глубины и необходимость добиться твердых знаний личным составом материальной части оружия и уставов. В заключение командир полка дал подробные указания, как устранить выявленные нами недочеты.
Из 371-го стрелкового полка мы пошли на позиции отдельного истребительно-противотанкового дивизиона дивизии. Командир дивизиона и его заместитель были людьми энергичными и храбрыми, но теоретически подготовлены слабо. Поэтому и боевая подготовка личного состава была организована плохо. Расчеты действовали неслаженно, материальную часть знали нетвердо. О немецком новом танке T-VI («тигре») никто ничего не слышал. Долго мы беседовали с командиром дивизиона, рассказали, что надо сделать для усиления обороны, что следует изучить самому и как организовать занятия с личным составом.
По возвращении на командный пункт дивизии состоялась беседа с полковником К. В. Сычевым. Когда мы сказали, что командный состав подразделений не знает положений новых уставов и не может применить их в реальной действительности, он с горечью ответил примерно так: «Какие тут уставы, если полоса обороны дивизии по фронту составляет 19 километров? Это в два раза больше нормы, и уставы не дают рекомендаций, как выполнять поставленную задачу в таких условиях». В какой-то степени командир дивизии был прав, но знание и понимание уставов обычно [170] помогают командирам частей и подразделений грамотно организовать оборону даже в не предусмотренных уставами условиях. Наши рекомендации, в первую очередь о повышении маневренности и гибкости обороны путем оборудования запасных позиций для подразделений и огневых средств в батальонах, создания развитой сети ходов сообщения из глубины к первой траншее и оборудования артиллерийских позиций в противотанковом отношении, полковник Сычев выслушал, но своей точки зрения не высказал.
Затем мы побывали во втором эшелоне армии, в 151-й стрелковой дивизии под командованием генерал-майора Д. П. Подшивайлова. Дивизия оборудовала армейский оборонительный рубеж протяженностью по фронту 21 км. Мы осмотрели два противотанковых района на участке 581-го стрелкового полка. И здесь также выявилось, что далеко не все командиры хорошо знают материальную часть оружия и положения новых уставов, допускают ошибки в организации обороны. Все выявленные нами недостатки объяснялись тут же на месте красноармейцам, сержантам и командирам подразделений.
Генерал Д. П. Подшивайлов на командном пункте дивизии поблагодарил за проделанную работу, отдал указания об устранении недочетов обороны и задержал нас на полчаса, предложив послушать «Синий платочек», хорошую, по его словам, песню. Завели патефон (они были у многих командиров), и мы услышали действительно замечательную мелодию и душевные, близкие нам слова. Песня очаровала, мы прослушали ее еще и еще раз, так хороша была она в исполнении Клавдии Ивановны Шульженко, о которой я узнал тогда впервые. Уходить не хотелось...
В заключение планом работы предусматривалась поездка в штаб 37-го стрелкового корпуса, командиром которого был один из героев Сталинграда генерал-майор С. Ф. Горохов. Начальник штаба полковник А. Н. Бурыкин рассказал о работе штаба, познакомил с разработанными документами. Они были исполнены отлично, что явилось результатом высоких требований, предъявляемых к работе штабов соединений и корпуса, неослабного контроля и помощи им со стороны Горохова и Бурыкина. Далее мы осмотрели наблюдательный пункт командира корпуса, оборудованный на одной из высот против Матвеева Кургана. Отсюда обеспечивалось наблюдение за действиями своих войск и противника на важнейшем для корпуса направлении. НП имел подземную часть для отдыха личного состава и укрытия от ударов авиации и артиллерии. Даже в этом стремлении обеспечить [171] надежное укрытие и отдых людей мы почувствовали опыт Сталинграда.
Моя работа в 44-й армии неожиданно прервалась. Полковник Писарев прислал лаконичную телеграмму. В ней говорилось, чтобы я немедленно выехал в штаб фронта для получения правительственной награды. Это была моя первая награда. Из офицеров Генерального штаба ордена получили только несколько участников битвы под Москвой да те немногие, кого представляло войсковое командование. Срок работы офицеров Генерального штаба в действующей армии подходил к двум годам. Офицеры прошли трудный путь, участвуя в жестоких боях. Многих уже не стало... Они пали смертью героев, выполняя задания Генерального штаба.
Когда я возвратился в штаб фронта, у А. В. Писарева уже собрались офицеры Генштаба из армий, которые также были награждены. В назначенный час начальник штаба фронта генерал-лейтенант С. С. Бирюзов вручил ордена. Я был в числе тех, кто получил овеянный легендами орден Красного Знамени. С волнением принял драгоценный знак и прикрепил его к гимнастерке.
На следующий день награжденные вернулись в войска. Я продолжил работу в 44-й армии, где довелось побывать в левофланговой 416-й стрелковой дивизии, которой командовал знакомый мне по 56-й армии полковник Д. М. Сызранов.
Дмитрий Михайлович был полон оптимизма. Вверенное ему соединение оборонялось в полосе всего 8 км. Вспомнили, что в сорок втором году на этом же направлении противостояла врагу более слабая 16-я стрелковая бригада, которая оборонялась на фронте в 14 км. Разница, конечно, была очень существенной.
Вместе с вновь прибывшим в 44-ю армию офицером Генштаба майором И. В. Смирновым мы побывали на переднем крае обороны 1374-го стрелкового полка. В сопровождении командира полка подполковника С. Н. Масина осмотрели буквально все: траншеи, блиндажи, землянки, позиции огневых средств, наблюдательные и командные пункты, много внимания уделили состоянию оружия, штабной документации. Тут же вместе с командиром полка определяли, что сделано хорошо, что — плохо, решали, как устранить недостатки. Генеральный штаб требовал от своих офицеров и через них от войск постоянно совершенствовать искусство воевать, учиться и осваивать передовой боевой опыт, делать это всегда и во всех условиях обстановки.
У нас сложилось хорошее мнение о состоянии обороны дивизии, ее бойцах, политработниках и командирах. Результаты [172] нашей проверки мы доложили начальнику штаба армии полковнику А. М. Кузнецову, а затем командующему генерал-лейтенанту В. А. Хоменко.
Беседа с командармом мне хорошо запомнилась. Она проходила в форме обмена мнениями по самым актуальным вопросам ведения боевых действий в обороне. Не забыли поговорить и о наступлении, зная, что оно не за горами. В конце беседы выяснилось, что мы оба пограничники, что у нас немало общих знакомых по учебе в Высшей пограничной школе и по службе на границе. Многих не стало, другие сражались, занимая командные и штабные должности в действующей армии. Суровая служба на границе, постоянные опасности, схватки с врагом закаляли и одновременно сближали людей. Эти качества, столь необходимые в борьбе с фашизмом, командиры и политработники пограничных войск принесли с собой в действующую армию. К сожалению, встреча эта с генералом Хоменко была первой и последней: осенью того же года он трагически погиб.
Никто из нас не знал, сколь долго будет продолжаться передышка, наступившая тогда на южном фланге советско-германского фронта. И мне надо было торопиться, чтобы как можно больше узнать о фронте как высшем оперативном объединении, о его войсках и штабах, боевых возможностях. Шел уже июнь, а я еще не побывал в войсках двух армий первого эшелона.
Очередная поездка состоялась в 51-ю армию, которая находилась на правом крыле Южного фронта. Часть ее дивизий оборонялась в Донбассе, который враг упорно удерживал. Чтобы представить себе реальные условия действий в этом важном районе, я по совету генерала Я. С. Дашевского — начальника штаба армии, хорошо знакомого по Южному фронту и Северной группе войск, — выехал в 346-ю стрелковую дивизию. Командовал соединением мой однокурсник по академии имени М. В. Фрунзе генерал-майор Дмитрий Иванович Станкевский. Как всегда, осмотр обороны был проведен в высшей степени тщательно. Состоялись беседы с командным составом подразделений. Оборудование позиций было хорошим. В заключение командир дивизии показал мне свой наблюдательный пункт, отлично оборудованный и тщательно замаскированный. С него просматривалась почти вся полоса дивизии. Документация была отработана по всем правилам штабной службы, по части которой Дмитрий Иванович был мастер.
Самое поразительное, что я увидел с НП дивизии, это мертвый, разрушенный уголок Донбасса. Зрелище было непередаваемо [173] грустное, вызывающее прилив ненависти к врагу...
Вскоре по заданию Генштаба я провел неделю в штабе тыла фронта, изучая организацию материального снабжения и процесс накопления разного рода запасов.
Начальником тыла фронта был Н. П. Анисимов, умный, вдумчивый, знающий генерал. Он сумел добиться того, что фронтовой тыл стал действовать достаточно гибко, оперативно, смог накопить резерв материальных средств и прикрыть их от ударов самолетов врага.
В один из дней операторы сообщили нам с Писаревым, что на Южный фронт прибыл маршал С. К. Тимошенко в качестве представителя Ставки. Приезд мог означать только одно — будет наступление, и вскоре действительно началась его подготовка.
Мне, к сожалению, участвовать в наступательной операции на Южном фронте не пришлось: я был вызван в Москву.
Два месяца продолжалась моя служба в должности офицера Генштаба в войсках Южного фронта. Все время я напряженно работал, стараясь вникнуть в существо и детали жизни и боевой деятельности этого высшего оперативного объединения. И вот в самом разгаре такая интересная работа была прервана.
6 июля 1943 г. я прибыл в Генеральный штаб. Миновав красноармейцев, которыми мои документы были внимательно проверены, пришел в расположение оперативного управления. Как всегда, в коридорах стояла тишина. Лишь изредка появлялся кто-нибудь из озабоченных операторов и быстро исчезал за одной из многочисленных дверей. Тишина показалась мне тогда особенно значительной, и причина тому была: накануне, 5 июля, гитлеровское командование развернуло наступление на Курском выступе. На огромном пространстве в центре советско-германского фронта шло крупнейшее в этой войне сражение, которому суждено было завершить коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны. Здесь столкнулись наиболее мощные группировки сторон.
В коридоре встретился полковник Писарев, вылетевший с фронта в Москву несколькими днями ранее меня. Алексей Владимирович коротко сообщил относительно преобразований в организации офицеров Генштаба и о начале битвы на Курской дуге. [174]
В назначенное время мы и несколько других офицеров собрались в кабинете генерала С. М. Штеменко. Вошел его заместитель генерал-майор А. А. Грызлов. Он сказал, что С. М. Штеменко занят неотложными делами, и зачитал приказ начальника Генерального штаба о назначении присутствующих в кабинете лиц на должности старших офицеров фронтов. Полковник А. В. Писарев возвращался на прежнюю должность, а меня назначили старшим офицером Генштаба при Северо-Западном фронте.
В заключение А. А. Грызлов пожелал всем успехов в работе и вышел.
Перед отъездом пошел представиться своему новому начальнику по Генштабу и ознакомиться с обстановкой на северо-западном направлении.
Здесь позволю себе задержать внимание читателя на реорганизации существующего института офицеров Генерального штаба. Группа офицеров — как орган управления работой офицеров Генштаба в действующей армии, — существующая в Генштабе автономно, превратилась в передаточную инстанцию. Донесения офицеров примерно с трех фронтов, в числе которых были и первостепенной важности, попадали в руки начальника направления, неизбежно задерживались, затем представлялись на доклад начальнику группы и только после этого направлялись в оперативное управление. Оперативность этих донесений снижалась, а порой и полностью утрачивалась. Группа явно не справлялась со своими задачами, превратилась в ненужную надстройку и в конце июня 1943 года была упразднена. Теперь все офицеры Генштаба, находящиеся в войсках, были объединены в корпус офицеров — представителей Генштаба. Органически корпус вошел в состав оперативного управления и был подчинен непосредственно его командованию. Необходимость проведения такого мероприятия диктовалась рядом объективных причин, и первой из них было приближение коренного перелома в ходе войны. В этой ситуации руководство Генерального штаба сделало все возможное для организации особо четкого управления действиями фронтов и армий, сосредоточило на нем общее внимание, в том числе и офицеров Генштаба, подчинив их прямо своему ведущему оперативному органу. Кроме этой причины, вызвавшей реорганизацию группы офицеров Генштаба, была и другая, которая заключалась в возрастании роли фронта и группы фронтов в решении оперативно-стратегических и стратегических задач. Этот фактор настоятельно потребовал сосредоточения усилий офицеров Генерального штаба в войсках [175] на главных для фронта вопросах. Теперь распылять их усилия равномерно по всем армиям было нецелесообразно и недопустимо. В связи с этим офицерам надлежало находиться в основном при штабах фронтов и работать по существу службы Генштаба на тех направлениях, где фронт или группа фронтов готовили и проводили решающие операции.
Следует заметить, что к середине 1943 года командующие объединениями и командиры соединений уже накопили богатый боевой опыт, а войсковые штабы всех степеней научились работать подлинно оперативно, планомерно и четко, обеспечивая в должной мере решения командования. В связи с этим ослабла (а в некоторых случаях совсем исчезла) нужда в постоянном наблюдении Генерального штаба за положением дел в войсках с помощью своих офицеров, что позволяло ввести их организационно в состав оперативного управления без ущерба для работы других органов Генштаба.
Реорганизация сопровождалась и некоторым изменением состава корпуса офицеров. Те, кто не проявил себя в войсках, были откомандированы из Генерального штаба. Теперь при каждом штабе фронта была создана группа офицеров, возглавляемая старшим. Эта группа подчинялась непосредственно начальнику соответствующего направления Генерального штаба, а старший офицер стал его заместителем с постоянным пребыванием на фронте. В зависимости от полученного задания или от сложившейся обстановки вся группа офицеров во главе со старшим обычно выезжала на одно из направлений, где надо было что-либо проверить или изучить, и там организованно проводила свою работу. По такой примерно схеме строилась работа на всех фронтах.
При оперативном управлении была создана особая группа офицеров Генштаба — 13–15 человек. Старшим ее был назначен уважаемый и авторитетный офицер полковник Александр Николаевич Строгий. В составе группы были тоже весьма авторитетные, опытные и заслуженные офицеры: Алексей Семенович Орлов, Борис Дмитриевич Смирнов и другие. Вскоре эта группа выехала на фронт в распоряжение представителя Ставки Верховного Главнокомандования — начальника Генерального штаба Маршала Советского Союза А. М. Василевского и находилась с ним, выполняя ответственные задания на решающих направлениях наступления Красной Армии. [176]
Заместитель Верховного Главнокомандующего Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, выполняя обязанности представителя Ставки на фронтах, часто давал задания офицерам Генерального штаба, в основном по контролю за исполнением распоряжений командования, проверке готовности войск к тем или иным действиям. Группа офицеров Генштаба находилась при польских, чехословацких и других национальных формированиях в СССР, помогала патриотам в подготовке к боям с немецко-фашистскими захватчиками.
Однако вернемся к 6 июля 1943 года. Начальником северо-западного направления был тогда генерал Семен Михайлович Енюков, его заместителем — полковник И. В. Лисин. Там же работали мои однокашники по академии имени М. В. Фрунзе В. Б. Высоцкий, Ф. М. Сергиенко, А. Д. Герасименко. Товарищи подробно ознакомили меня с обстановкой, составом Военного совета и оперативного отдела штаба фронта. Генерал Енюков коротко рассказал о замысле предстоящей наступательной операции, которую фронт планировал провести в августе. Он подчеркнул, что первую просьбу командования фронта о проведении наступательной операции Ставка отклонила. Только после вторичной просьбы фронтового командования предложения по операции были рассмотрены и разрешение на ее проведение дано. С. М. Енюков, как пишет о нем его непосредственный начальник С. М. Штеменко, выделялся общей эрудицией и широким оперативным кругозором{36}. На меня, кроме того, произвело большое впечатление умение Семена Михайловича терпеливо и внимательно выслушивать мнение других и, если надо, поправлять тактично, не задевая их самолюбия. На нашей первой короткой встрече 6 июля 1943 года он не подчеркивал, что является моим начальником, а просто по-товарищески советовал сил офицеров Генштаба не распылять, вызвать их из армий, собрать в одну группу и находиться постоянно при штабе фронта. Работу предложил проводить строго по плану направления и до начала операции тщательно проверить состояние двух дивизий первого эшелона и фронтовой резерв.
— Хочу предупредить вас, — заметил генерал в заключение нашей беседы, — относительно начальника штаба фронта генерала Александра Николаевича Боголюбова. Человек он весьма способный и подготовленный в военном отношении.
Далее он дал ему характеристику, которая полностью совпадала [177] с мнением С. М. Штеменко: «Он отличался вспыльчивостью и чрезвычайно неуживчивым характером»{37}.
Я поблагодарил С. М. Енюкова за откровенность и намотал на ус все, что он мне сообщил.
На другой день мой предшественник полковник Дмитриев передал мне автомашину «виллис», на которой я и выехал к месту назначения.
Северо-Западный фронт оборонял полосу местности шириной более 300 км по фронту. Его правая разграничительная линия с Волховским фронтом проходила по середине озера Ильмень, а левая — с Калининским — примерно в 50 км севернее Великих Лук. В составе фронта было три армии. Все они располагались в линию. В резерве имелся один стрелковый корпус. «Главная задача фронта состояла в том, чтобы, находясь на стыке ленинградского и московского стратегических направлений, не допустить захвата противником Валдайской возвышенности и Октябрьской железной дороги и содействовать другим фронтам в разгроме врага, рвущегося к Москве и Ленинграду»{38}. Так сформулировал задачу Северо-Западного фронта применительно к 1941–1942 годам бывший командующий генерал П. А. Курочкин.
К лету 1943 года стратегическая обстановка на северозападном направлении изменилась. Угрозы прорыва гитлеровских армий на Москву и Ленинград уже не существовало. Битва под Курском заканчивалась успешно для нас: советские войска наступали, отбрасывая фашистов в центре советско-германского фронта на запад. Однако на северо-западе линия фронта с весны 1943 года, когда завершилась ликвидация демянской группировки противника, оставалась, по сути дела, без изменений.
Северо-Западный фронт был трудным и своеобразным. Трудности вызывались в первую очередь особенностями лесисто-болотистой местности. На первый взгляд такие трудности были обоюдными для обеих воюющих сторон. Однако на самом деле трудности для войск Северо-Западного фронта оказались куда более серьезными, нежели для противника. Это произошло прежде всего потому, что весной 1943 года, отступая из демянского мешка, враг заранее выбрал в своем тылу наиболее выгодные для обороны рубежи и тщательно их оборудовал. Он воспользовался даже тем, что на реках этого района нет возвышенного западного берега (на здешних [178] реках оба берега приподняты), и, организуя оборону по западному берегу рек, обычно удерживал за собой также и восточный берег. В этом случае войскам Северо-Западного фронта приходилось располагаться на низменных, заболоченных, весьма невыгодных участках местности.
Другая большая трудность фронта — бездорожье. Беда состояла не только в том, что на этом направлении много болот, здесь к тому же почти всюду глинистая почва. В период дождей — а шли они часто и обильно — вода застаивалась, заболачивая местность. Проехать по полевым дорогам становилось невозможно. Начиналось общее бездорожье. Единственная автомобильная дорога в полосе фронта тянулась от Валдая до Демянска. От нее во все армии были построены колейно-лежневые дороги, по которым приходилось осуществлять подвоз всего необходимого войскам. При налете авиации или обстреле артиллерией противника съехать с такой дороги в сторону было нельзя. Для перегруппировки войск дорог не хватало. Подготовку наступательных действий невозможно было скрыть: всякое изменение режима движения на существующих дорогах привлекало внимание и вызывало усиление воздушной разведки противника. Движение гусеничных машин и танков по лежневым дорогам полностью исключалось. Если еще учесть, что мы с каждым шагом вперед удалялись от центров снабжения, то станет понятно, что в условиях того бездорожья трудности питания войск всем необходимым еще более возрастали.
Штаб Северо-Западного фронта размещался в районе деревни Пески, которая расположена восточнее Демянска. Почва здесь не глинистая, а песчаная. При любых осадках не было грязи, и врытые в грунт деревянные строения не загнивали. Сюда я и прибыл 8 июля 1943 года. Мой предшественник располагался в землянке, обшитой внутри досками. В ней я и поселился. На командном пункте фронта никого из офицеров Генерального штаба не было.
Особенности театра наложили отпечаток на все, в том числе и на людей. Операций крупными силами фронт с 1942 года не проводил. Последняя его операция — это бои с демянской группировкой противника. Гитлеровцам удалось деблокировать свои войска, окруженные в районе Демянска. Они создали так называемый рамушевский коридор (по названию деревни Рамушево) и вывели окруженные войска, В то время фронтом командовал маршал С. К. Тимошенко» Сейчас его сменил генерал-полковник П. А. Курочкин.
Членом Военного совета был генерал-лейтенант Ф. Е. Боков, о котором я рассказывал выше как о комиссаре Генерального [179] штаба. В штабе я встретил подполковника Григория Ивановича Арико, тоже упомянутого ранее, моего соученика по группе в академии имени М. В. Фрунзе. На фронте он был с первых дней войны, прекрасно знал театр военных действий и обстановку.
Григорий Иванович был старшим помощником начальника оперативного отдела, но без него в отделе ничего не решалось. Природа наделила его отличной памятью, он обладал большими организаторскими способностями и чувством высокой ответственности за порученное дело.
Операторы и разведчики за короткое время ознакомили меня по картам и документам с обстановкой на фронте. Одновременно шло представление Военному совету и другому руководящему составу. Состоялись краткие беседы с командующим генерал-полковником П. А. Курочкиным и начальником штаба генерал-лейтенантом А. Н. Боголюбовым.
Относительно недалеко располагался штаб 6-й воздушной армии. При ней был офицер Генерального штаба подполковник Владимир Васильевич Денисов. В этом человеке сочетались внешняя привлекательность и природный ум. Первая беседа затянулась, многое я узнал о самом Денисове, о штабе армии, о входящих в нее частях и соединениях, об особенностях боевых действий авиации в данных условиях.
Уточнив и изучив все, что можно, на командном пункте фронта, я приступил к выполнению заданий Генерального штаба, руководствуясь указаниями генерала С. М. Енюкова. Поразмыслив, как лучше выполнить эти задачи, я решил пока не приглашать офицеров из армий, а познакомиться с ними на месте, прямо на переднем крае обороны, изучить с их помощью состояние войск. Поверку войск надо было производить, конечно, исходя из задач, поставленных им на предстоящее наступление. Будущее наступление требовало от командного и политического состава твердого знания характера наступательного боя, умения правильно его организовать и проводить в соответствии с накопленным опытом и положениями новых уставов.
Первая поездка состоялась в 1-ю ударную армию, где я встретился с офицером Генштаба подполковником Александром Никитовичем Стрельцовым. Это был кадровый командир с присущими ему высокими качествами товарищества, ответственности и справедливости. В штабе армии его уважали и приветливо к нему относились. Это был добрый признак. Воевал он с первого дня войны, был ранен. Обстановку и [180] войска знал хорошо. У меня с Александром Никитовичем сразу же сложились теплые деловые и личные взаимоотношения, единый подход к делу, что очень облегчило совместную работу. В боевой обстановке, как я впоследствии узнал, он был смел, выдержан и уравновешен.
1-я ударная армия занимала место в центре оперативного построения фронта. Направление, которое она прикрывала, упиралось в полосу труднопроходимых и местами непроходимых болот. Заболоченный лес переходил в редколесье и кустарник, в прифронтовом районе пересекался ленивыми, заросшими осокой речками с течением меридиального направления. Были и крупные реки, такие, как Ловать и ее приток Заробская Робья.
Вместе со Стрельцовым мы побывали в двух дивизиях. Дни стояли пасмурные. То и дело припускали дожди. В светлое время мы не могли воспользоваться ходами сообщения, залитыми до краев водой, и шли на передний край прямо по болотам, временами увязая в глине почти по колено. Вначале отправились в 23-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Командовал ею полковник А. М. Картавенко. Полоса обороны дивизии по фронту 26 км, то есть в два с половиной раза превышала всякие нормы. Все три полка соединения вытянулись в линию.
Побывали мы и в полках. Прошли через лес и болота в левофланговый 63-й гвардейский стрелковый полк. Он оборонял самый узкий участок, «только семь километров», как сказал командир дивизии, обеспечивая стык с соседом слева. Командовал полком майор В. И. Небратов. Пехоты было маловато, но полк имел сравнительно сильную артиллерийскую группу в составе двух артиллерийских полков и двух дивизионов. На переднем крае находилось два батальона, а третий, в составе всего одной роты численностью 27 человек, составлял полковой резерв. Питание в полк подвозилось с дивизионного обменного пункта на 13 повозках. Что и говорить, при таком положении с численностью личного состава сплошной обороны на семикилометровом участке не создашь.
Мы со Стрельцовым побывали в обоих батальонах на переднем крае. 1-м батальоном командовал капитан И. К. Елин, 2-м — капитан И. С. Гободадзе. В батальонах в качестве масок широко применялись вертикальные щиты — обыкновенные плетни из прутьев, они были сделаны на манер крестьянских изгородей и поставлены перед первой траншеей с разрывами для ведения огня пулеметов и стрелков. Передний край — это траншея, а в низких местах — [181] насыпные валы. Траншея залита водой, водосборные колодцы и водосточные канавки не помогали. Для пулеметов и стрелков траншея была перекрыта с двух сторон перемычками, получалась ячейка, откуда бойцы периодически откачивали воду котелками и касками. Кругом грязно и сыро. В низких землянках прямо под нарами стояла вода.
От переднего края обороны 1-го батальона до противника было 350–1100 м. Мы пришли в одну из рот. Перед траншеями стояли щиты. Справа — ячейка пулеметчика, в ней боец в каске. Дождевая вода стекала на дно ячейки, и временами пулеметчик котелком вычерпывал ее.
Недалеко от пулеметной ячейки находилась скамейка со спинкой, а перед ней был разбит небольшой газон с клумбой. Садимся на скамейку, перед нами — клумба, за ней — затопленная водой траншея. Щиты скрывают нас от наблюдения противника. Ничего подобного на южном театре войны я не видел. Рядом со мной командир батальона и командиры рот. Они рассказали о том, как воюют в обороне, о трудностях. Мы со Стрельцовым старались узнать, как наши собеседники подготовлены в военном отношении, как ведут боевую документацию, как понимают положения новых уставов, переход от обороны к наступлению. Поговорив обо всем, мы пошли в другие роты, а затем во 2-й батальон.
В ходе бесед с командным составом батальонов выяснилось, что положение повсюду было примерно одинаковым. Уставов в полку имелось мало, поэтому не все командиры подразделений их еще изучили. Командиры стрелковых рот вместо ротной отчетной карточки имели только схемы обороны, а карточки составлять не умели. Лишь у пулеметчиков такие карточки имелись и были хорошо составлены. На высоте оказались минометчики и командиры противотанковых орудий. Что касалось плана боя, то он оказался только у командира 6-й роты лейтенанта А. Н. Климова, причем в плане не было предусмотрено главного — маневра огневыми средствами и резервами. Однако мы похвалили лейтенанта и объяснили, как улучшить этот документ. Наши собеседники считали, что если противник ведет себя пассивно, то и маневрировать силами в обороне не следует. Мы доказали им, что если даже враг предпримет разведку боем, то и в этом случае от обороны потребуется маневр силами и средствами.
Трудности построения обороны в условиях сильно заболоченной местности были, конечно, огромные. Широкий фронт обороны требовал большого объема работ по инженерному оборудованию местности. Не все можно было делать днем, а ночи летом короткие, и с наступлением темноты весь [182] личный состав частей первой линии находился в траншее в полной боевой готовности. Да еще лето выдалось такое дождливое.
Мы это понимали, но одновременно подчеркивали в беседах с командным составом, что им далеко не все еще сделано. Нужна была более активная борьба с водой. Требовалось больше водосборных колодцев и водосточных канавок, больше настилов на дно траншей, чтобы не ходить по грязи. Практика показала, что и землянки здесь надо строить иначе. Обилие лесоматериалов позволяло все участки со слабым грунтом крутости траншей укрепить хворостом, досками, жердями и пр.
Соображения, высказанные в ходе бесед, были хорошо восприняты командирами частей и подразделений: они обещали повысить темпы инженерных работ, устранить и другие недостатки.
Возвратившись на командный пункт дивизии, мы подробно рассказали обо всем увиденном полковнику А. М. Картавенко. Разговор получился серьезный. Слов нет, у комдива в тех условиях забот было много, его работа была видна, но видны были и упущения. Он ссылался на большие трудности, и они действительно были, но с нашими доводами согласился. Беседовали мы и с дивизионным инженером майором А. В. Елисеевым.
В штабе армии мы обобщили собранный материал. По моему вызову сюда приехал офицер Генерального штаба при 22-й армии майор А. З. Старовойтов. За участие в битве под Москвой, где он командовал батальоном, Александр Захарович был награжден орденом Красного Знамени. Этот офицер обладал многими хорошими качествами, был смел и правдив. Смелость его иной раз граничила с безрассудством. На одном из участков переднего края, докладывая обстановку, он вскочил на бруствер первой траншеи и оказался хорошей целью для снайперов противника. К счастью, все обошлось благополучно: я стащил его за ногу и просил без нужды так не делать. Над подобными поступками он не задумывался, это было для него естественно и просто. Порой Старовойтову не хватало выдержки, но в боевой обстановке он был незаменим и задания выполнял точно и в срок. Майор А. З. Старовойтов стал моим надежным помощником.
Из штарма мы втроем направились в правофланговую 391-ю стрелковую дивизию, которой командовал генерал-майор Н. П. Анисимов. Дивизия после тяжелых боев еще не была полностью укомплектована, имела всего 10 стрелковых рот, по 78 человек каждая, а всего в дивизии насчитывалось [183] 5074 человека. Полоса обороны дивизии по фронту составляла 4,7 км.
Здесь, как и в 23-й гвардейской стрелковой дивизии, мы подходили ко всему с позиций Генерального штаба и оценивали состояние войск, в том числе оборону, с предвидением перехода их в наступление. Дожди и в эти дни не переставали. Низкие рваные тучи, казалось, задевали вершины деревьев. Не мешкая мы добрались до подразделений переднего края и увидели фигуры дежурных пулеметчиков и стрелков, насквозь промокших и продрогших под холодным дождем, но твердо стоящих на своих местах лицом к противнику.
Двигаясь по траншее, осмотрели позиции для огневых средств, землянки личного состава.
Наше появление обрадовало командиров и политработников. Завязались доверительные беседы, проверка знаний, командирского мастерства, и обмен боевым опытом проходил спокойно, в атмосфере взаимной откровенности.
Невольно мы обратили внимание на то, что почти все командиры рот и батальонов, за исключением вновь прибывших, как и в 23-й гвардейской дивизии, имеют ордена и медали. Военные советы армий и фронта уделяли большое внимание подбору кандидатов на должности командиров основных подразделений.
В ходе проверки состояния войск 391-й стрелковой дивизии особенно резко бросилось в глаза недостаточное внимание к обучению командиров подразделений способам ведения боевых действий, которые раскрывались в наших новых уставах. Обученность войск — это вопрос, относящийся к компетенции Генерального штаба, который, естественно, нас особо интересовал. Мы понимали, что в условиях переднего края обороны учить людей нелегко, но это надо делать непрерывно и планомерно. Мы отдавали себе отчет и в том, что звено командиров подразделений является крайне неустойчивым, война вырывает из строя одних и ставит в него других, но вышестоящие командиры во всех случаях обязаны обучать подчиненных и предъявлять к ним со своей стороны серьезные требования в отношении повышения уровня их воинского мастерства. В этом деле, как и во всяком другом, нужен систематический контроль командира дивизии и штаба, но его в частях 391-й стрелковой дивизии явно недоставало.
Командиру дивизии и начальнику штаба мы рассказали, какие выявили недостатки в войсках и что нужно сделать, чтобы их устранить. [184]
В штабе армии состоялась беседа с начальником штаба генерал-майором В. В. Корчицем. Мы изложили наши данные подробно и конкретно. Генерал Корчиц слушал внимательно и со своей стороны привел много поучительных примеров из личного опыта. А опыт его охватывал войну на этом направлении с первых ее дней. Он, будучи командиром полка, а затем командиром дивизии, испытал все и много знал. Это был умный человек, умеющий ценить труд других людей.
Итогом нашего пребывания в частях 1-й ударной армии явился доклад на имя начальника оперативного управления Генерального штаба, копию которого мы направили начальнику штаба Северо-Западного фронта. В докладе было сказано, на каких участках нужно привести в порядок передний край обороны, включая траншеи, землянки, дороги и мосты, улучшить фронтовой быт, обувь и обмундирование бойцов, изучить с командным составом положения проекта Полевого устава и Боевых уставов пехоты (части I и II) и научить их практически применять, навести порядок и в глубине обороны.
На экземпляре доклада, хранящемся в архиве, сделаны две пометки:
«Броневскому. Если мы не писали по этому вопросу, то написать, особенно о стрелковых ротах. Салтыкову сообщить: доклад хороший.30.7.43. Штеменко».
2-я — «Т. Енюкову. По резолюции начальника оперативного управления писать не следует, так как вчера послан запрос начальнику штаба фронта.
31.7.43. Броневский»{39}.
По плану нашей работы мы должны были проверить состояние войск фронтового резерва — 14-го гвардейского стрелкового корпуса.
— Заверните в Рамушево на линию бывших укреплений демянской группировки противника. Там вы реально сможете себе представить, с чем придется иметь дело при прорыве нашими войсками обороны врага, — посоветовали нам операторы.
На моей карте они отметили районы минных полей, оставленных противником, чтобы мы не вздумали ездить по любым дорогам. [185]
Населенный пункт Рамушево, как и многие другие, был давно сожжен. О нем напоминала лишь потрескавшаяся дощечка с названием, прибитая к разорванному стволу обглоданного осколками снарядов дерева. Жуткими часовыми войны стояли печные трубы когда-то существовавших домов. От них до сих пор шел запах гари. Кое-где виднелись уцелевшие наполовину завалинки да груды щебня и головешек. Рамушево оказалось почти в центре коридора, по которому немцы вывели на запад свою демянскую группировку. Осторожно мы двинулись пешком на север, где была линия сопротивления противника. Все заросло травой до пояса, но широкая полоса мощных проволочных заграждений и деревянные срубы, в которых располагались орудия и пулеметы противника, были хорошо видны. Нам сообщили, что в районе действий демянской группировки противника было извлечено из земли более 300 000 мин. Предполагалось, что столько же еще предстояло снять. Работы еще не были закончены. Поэтому мы шли след в след, иначе двигаться было опасно.
Прикрываясь столь мощной полосой заграждений и плотных минных полей, фашисты удержали северную и южную линии коридора. Чтобы прорвать такую полосу, нужны были огромные усилия по разграждению, разминированию местности, и, главное, требовалось много артиллерии и минометов, чтобы надежно подавить огневую систему, прикрывающую эту оборону. Здесь наглядно было видно, какие трудности ждут наши войска в предстоящей наступательной операции. Мои познания о сложности лесисто-болотистого театра военных действий расширились, а будущее становилось все яснее. От участников боев на этом фронте мы слышали о трудностях, которые на этой местности испытывают наступающие войска. Попытки разгромить противника предпринимались здесь много раз. Операции были длительными, с участием крупных сил, но решающего успеха достигнуто не было. Бои шли в основном в зимнее время, когда болота и реки замерзали. Однако вместо болот зимой появлялись глубокий снег и трудности маскировки. Теперь наступательную операцию намечалось провести в летних условиях. Надо было многое взвесить и осмыслить.
В соединениях 14-го гвардейского стрелкового корпуса пробыли мы около 10 дней. Дивизии корпуса — 7-я, 43-я латышская и 53-я гвардейские — после длительных и кровопролитных боев были выведены на отдых и с мая приводили себя в порядок, усиленно учились, принимали пополнение. Пришедшие в дивизии командиры, политработники, [186] сержанты и солдаты в большинстве своем не имели боевого опыта, поэтому штаб корпуса тщательно составил план боевой и политической подготовки. Основное внимание уделялось подготовке и ведению наступательного боя с прорывом обороны противника, развитию наступления пехоты за огневым валом артиллерии, применению в бою своего оружия. Занятия проводились ежедневно, очень целеустремленно, без послаблений, на местности, оборудованной по типу немецко-фашистской обороны.
К моменту нашего прибытия наиболее ответственные темы, как, например, учения с боевой стрельбой и с форсированием водных преград, были уже проведены. Но занятия в поле продолжались, и мы побывали в полках всех трех дивизий.
Тактические занятия и учения проводились с учетом опыта минувших сражений на этом театре. Поиски путей успешного прорыва продолжались. Командный состав изучал новые уставы и готовился к занятиям в поле с учетом их требований. Политические занятия были насыщены самыми конкретными и убедительными материалами о победах Красной Армии под Сталинградом и Курском, о трудовом подвиге рабочего класса и интеллигенции, об успехах нашей промышленности, поставляющей в действующую армию современное оружие и технику, о самоотверженном труде колхозного крестьянства.
Итогом поездки в корпус фронтового резерва явился наш доклад, главный вывод которого свидетельствовал, что соединения корпуса хорошо укомплектованы, подготовлены и являются вполне боеспособными {40}.
Время начала операции между тем приближалось... В войсках проводилась большая политическая работа. Никто не остался в стороне от забот о наступлении. Все стремились лучше подготовить удар по врагу и быстрее освободить советскую землю от гитлеровских оккупантов. Ненависть к фашистским захватчикам была исключительно высокой. Мы это видели каждодневно: рядовые и командиры были настроены наступать и решительно сокрушить врага.
Мы были участниками не только учений войск, но и различного рода совещаний, проводимых командующим войсками фронта генерал-полковником П. А. Курочкиным. На этих совещаниях командиры соединений и частей в один [187] голос говорили о необходимости наступления, о высоком настрое войск. Некоторые выражали даже нетерпение затянувшейся, по их словам, подготовкой операции. Коммунисты и комсомольцы в каждом подразделении заняли свои ударные места. Все, казалось, было готово к прорыву, но условия местности остались неизменными, да не все было известно о том, что подготовил противник в глубине своей обороны.
По решению командующего Северо-Западным фронтом наступление готовилось на одном только направлении в полосе 34-й армии — на Старую Руссу. Развернулась перегруппировка сил и средств с других участков фронта в полосу этой армии. Были приняты меры оперативной маскировки, направленные на обеспечение скрытности подготовки операции войск. Однако воздушная разведка противника обнаружила перегруппировку, да это и нетрудно было сделать, поскольку маневр осуществлялся только по немногим, проложенным через леса и топи лежневым дорогам. К тому же все дороги сходились к одному месту, отчетливо указывая, где именно следует ожидать главные события. Мы много раз проезжали по этим местам, и всегда нас мучили сомнения относительно возможности скрыть крупные перемещения войск и сосредоточение ударной группировки фронта.
Взвесив все «за» и «против», группа офицеров Генерального штаба пришла к единому мнению, что в предстоящей операции трудно будет прорвать оборону врага. Во-первых, подступы к Старой Руссе обороняла 30-я немецкая пехотная дивизия, кадровое соединение противника, действующее здесь с 1941 года. Предшествующие попытки разгромить ее были безуспешными. Были, во-вторых, и другие трудности, связанные со снабжением наступающих в лесах и болотах войск, с ограниченной возможностью маневрировать силами и средствами.
В течение нескольких последующих дней подготовка к прорыву обороны противника под Старой Руссой была завершена. Войскам оставалось занять исходное положение. По опыту многих наступательных операций 1942 года было известно, что главный недостаток перехода в наступление состоял в опоздании атакующих подразделений и частей. В этом случае возникал разрыв между переносом огня нашей артиллерии с переднего края обороны противника в глубину и началом атаки нашей пехоты. Используя эту паузу, пехота противника выходила из укрытий и встречала наши запоздавшие цепи организованным огнем. Дело заключалось в том, чтобы исключить это опоздание и добиться того, чтобы пехота шла в атаку вслед за переносом огня артиллерии [188] без паузы, сразу за разрывами ее снарядов и прижимаясь к разрывам. Атакующие цепи, захватив первую вражескую траншею, должны были наступать дальше без остановки, а уже следующие за ними подразделения должны были завершить уничтожение уцелевших в этой траншее солдат противника.
Бои начались жестокие, в них наши воины проявили героизм. Решительно и смело дрался с врагом личный состав воздушно-десантных бригад. Бойцы этих соединений быстро преодолели передний край обороны противника, но далеко в глубину продвинуться не смогли: путь им преградили мощные деревоземляные заборы. Они были хорошо замаскированы, прикрывались огнем, а наша разведка о них не знала. Немало героев-смельчаков с ходу пытались преодолеть эти заборы, но, достигнув вершины, гибли от вражеских пуль.
На одном из участков наступления удалось пробить небольшую брешь в обороне противника. Надо было как можно быстрее ввести в нее резерв и развить успех. Но противник ожидал этого, был наготове и опередил: как потом стало известно из показаний пленных, командир немецкого полка ввел переброшенный сюда с неатакованного участка обороны батальон и закрыл нашим частям путь на Старую Руссу. За это Гитлер наградил этого офицера Рыцарским железным крестом. Такая награда для этой категории командного состава статусом ордена не была предусмотрена.
Надо иметь в виду, что возможности для маневра силами и средствами у противника были лучшими, чем у наступающих войск фронта, чем гитлеровцы своевременно и воспользовались.
Время шло, бои приняли затяжной характер. Командующие фронтом и армией пытались после небольшой паузы возобновить наступление, но перелома в ходе операции не достигли: все атаки наших войск отбивались противником, соединения и части были очень ослаблены. Оставался единственный шанс исправить положение — ввести в сражение резервный гвардейский стрелковый корпус.
Мы всей группой переместились в его расположение. Командный состав соединений был готов к началу наступления. Около полуночи на КП корпуса поступило распоряжение генерала П. А. Курочкина, запрещающее вводить корпус в дело. В той крайне неблагоприятной для фронта обстановке такое решение командующего было весьма разумным, ибо надежд на достижение цели операции за счет ввода корпуса было мало. Операцию, не получившую развития, прекратили. [189]
Изучив отданные войскам распоряжения и проверив их выполнение, мы вернулись на основной командный пункт фронта и приступили к обобщению материала о проведенной операции для доклада в Генеральный штаб. Доклад был составлен и отправлен. Возник вопрос: докладывать ли наши выводы о проведенной операции командованию фронта? Решили воздержаться. Операция проводилась по разрешению Ставки Верховного Главнокомандования, и, следовательно, командующий фронтом будет отчитываться перед ней. Последняя может запросить мнение Генерального штаба, что будет сделано с учетом и наших выводов.
Итак, прорвать оборону гитлеровцев под Старой Руссой войскам Северо-Западного фронта не удалось. На первый взгляд это только неудача. Однако это событие необходимо рассматривать более глубоко, во взаимосвязи с другими. И действительно, летом 1943 г. развернулись крупнейшие сражения на центральном участке советско-германского фронта. От Курска враг был отброшен к Днепру. Надо было сделать все, чтобы ослабить приток его резервов на это важнейшее в летней кампании направление. Ставка Верховного Главнокомандования, давая разрешение Северо-Западному фронту на проведение в августе 1943 года частной наступательной операции, рассчитывала сковать часть сил группы армий «Север», лишив гитлеровское командование возможности усилить войска центрального направления. Эта цель была достигнута.
В сентябре наша группа получила пополнение: к нам прибыли майоры Ш. Ш. Шайхразиев и В. П. Люкшин. Особенно инициативным оказался первый. Он легко находил общий язык с командирами частей, соединений, штабами, и работа у него спорилась. Майор был всегда внимателен к товарищам и в любой ситуации приходил им на помощь. За короткое время Шайхразиев стал членом нашего маленького фронтового коллектива. Люкшину для этого потребовалось чуть больше времени.
В течение сентября мы побывали в армиях и всех соединениях фронта, хорошо изучили состояние обороны, вопросы укомплектованности, вооруженности и снабжения войск.
Все эти дни, как сообщало Совинформбюро, наступление советских войск на главных направлениях успешно развивалось. Войска 13-й армии Центрального фронта 22 сентября приступили к форсированию Днепра на широком фронте, [190] выходили к реке и другие армии. Для нас было особенно радостно узнать, что пошли вперед, в общем направлении на Смоленск, и наши соседи слева — Калининский и Западный фронты.
В самом начале октября 1943 года операторы штаба фронта сообщили мне о создании слева от нас Прибалтийского фронта, а вскоре в штаб Северо-Западного фронта пришло распоряжение передать прибалтийцам 22-ю армию, в составе пяти стрелковых дивизий, одной бригады и, что оговаривалось особо, 43-й латышской дивизии. Армию эту мы только что проверили и подробно доложили об этом в Москву. Порадовались, что наша работа дала возможность Генштабу комплектовать Прибалтийский фронт, хорошо зная состояние войск.
10 октября стало известно, что Ставка поставила задачу Северо-Западному фронту: ударом в общем направлении на Дно, Псков совместно с Прибалтийским фронтом разгромить порховскую группировку противника, в дальнейшем наступать на Псков. Справа на Лугу наступал Волховский фронт. Готовность наступления назначалась на 25 октября{41}.
Эти новости не были для меня особенно неожиданными. Дело в том, что в первых числах октября из Генштаба от генерала С. М. Енюкова поступило задание представить доклад о противостоящей Северо-Западному фронту группировке противника с выводами о его намерениях. Задание было сложным и требовало кропотливой работы.
В разведывательном отделе штаба я взял стопу толстенных дел и засел за разведывательные сводки, донесения, информации. Материал был объемный, изобиловал массой данных, но выводов о намерениях врага, как правило, не содержал. Надо было отсеять второстепенное, обобщить наиболее характерное в поведении противника и сделать нужные выводы. 13 октября доклад был отправлен в Генеральный штаб.
Работа над разведывательными материалами позволила мне прояснить ряд вопросов о противнике и прийти к некоторым, на мой взгляд, бесспорным выводам.
Войскам фронта тогда противостояли соединения двух армейских корпусов (2-го и 10-го) 16-й немецкой армии, входящей в состав группы армий «Север». Оперативных резервов у этой армии не было, но в глубине обороны противника неизменно подтверждалось присутствие четырех охранных дивизий (207, 281, 285 и 287-й), обеспечивающих [191] коммуникации, и 388-й учебно-полевой дивизии. В сентябре группировка войск армии претерпела серьезные изменения: по агентурным данным и сообщениям партизан, на основной магистрали Луга — Псков — Резекне отмечались оживленные перевозки войск в южном направлении, они не сократились и в первой декаде октября. С 30 августа по 26 сентября в южном и западном направлениях прошло около 580 эшелонов, в большинстве воинских. Это группа армий «Север» перебрасывала часть своих войск на решающие участки советско-германского фронта. Всего за это время было переброшено до восьми пехотных дивизий и одно мотомеханизированное соединение. Знакомая нам 30-я пехотная дивизия из района Старой Руссы тоже была отведена в Латвию, а возможно, и в Германию. Итак, противник снимал войска даже с тех участков, где еще в августе ему довелось отражать наступление наших войск.
Материалы показали, что гитлеровское командование проводило интенсивные оборонительные работы на многих рубежах в оперативной глубине. В сентябре спешно создавались оборонительные сооружения полевого типа по реке Великой от Пскова до Идрицы, а в начале октября строительные подразделения с этого рубежа уже были отправлены на бывшую советско-латвийскую границу. Туда же гитлеровцы погнали много гражданского населения.
Разведка сообщала, что наряду с переброской войск началась эвакуация тыловых учреждений, баз и складов группы армий «Север», вывоз заводского оборудования, зернофуража, скота, различного имущества и большого количества металлолома в Эстонию, Латвию и Германию. Эвакуация производилась из Пскова, Порхова, Дно, Острова, Стругов Красных, Опочки, Новоржева и других населенных пунктов. Гитлеровцы увозили даже рельсы, снятые со вторых путей на некоторых железнодорожных участках. Ежедневно в Рижском порту отмечалось прибытие 4–6 транспортов с военными грузами; после разгрузки транспорты загружались хлебом, скотом и различным имуществом. В ряде районов населению было приказано подготовиться к эвакуации.
В Пскове, Острове, Порхове, Карамышеве и некоторых других населенных пунктах немецкие гарнизоны были заменены власовцами и полицией и отведены в западном направлении.
Интересные данные получила тогда радиоразведка. На основании радиоданных она подтвердила перемещение крупного штаба противника из Пскова в Ригу. Предположительно это был штаб группы армий «Север». Перемещение свидетельствовало, [192] что этот штаб подготовился управлять предстоящим отходом войск и что Рига выбрана потому, что противник придает этому району большое значение и в этом направлении намерен отводить свои войска.
Делать правильные выводы всегда нелегко. Тогда же они давались мне особенно трудно: шутка ли, они ведь шли прямо в Генеральный штаб! Но я эти выводы сделал. В них было сказано, что все полученные разведданные свидетельствуют о подготовке отвода фашистских войск с северо-западного направления. Вероятно, вначале гитлеровцы отойдут за линию река Нарва, Чудское озеро, Псковское озеро, река Великая. В случае дальнейшего ухудшения обстановки отход будет продолжаться в северо-западном направлении, на рубеж старой границы и реки Западная Двина.
«Данных о времени отхода нет, — отмечалось в докладе, — но надо полагать, что поводом к этому будет общее ухудшение положения противника на восточном фронте. Угрожавший правому крылу группы армий «Север» прорыв советских войск на невельском направлении противником локализован переброской в этот район 217, 122, 58-й (последняя с Ленинградского фронта) пехотных дивизий, частей 281-й охранной дивизии из района Порхова, рокировкой 83-й пехотной дивизии. Тем не менее это направление для противника является угрожающим и может ускорить отход.Отходу предшествует эвакуация продовольственных запасов, скота, боеприпасов, железного лома, предприятий с их оборудованием, ценного имущества и трудоспособного населения».
Прошло более 30 лет. В архиве я разыскал свой доклад и увидел на первой его странице пометку:
«Изучить. Дать ответ тов. Салтыкову.16.10.43. Штеменко».
«Ответ тов. Салтыкову дан по бодо.
25.10.43. Енюков»{42}.
20 ноября 1943 года Северо-Западный фронт был упразднен. Мы выполнили все задания Генерального штаба и ждали его дальнейших распоряжений. Вскоре я получил указание выехать в Москву, тогда как остальным офицерам — оставаться на месте. Уезжать, откровенно говоря, не хотелось. Коллектив был спаян, работал организованно [193] и дружно. Особенно хорошо проявили себя подполковники Александр Никитович Стрельцов и Владимир Васильевич Денисов. Они могли быть полезны и здесь, на фронте, и в аппарате Генерального штаба. На них мною были написаны отличные аттестации с выводами о целесообразности присвоения им очередного воинского звания полковник. На остальных были написаны также положительные аттестации и представления к присвоению очередного воинского звания. Забегая вперед, хочется сказать, что А. Н. Стрельцов после моего отъезда был назначен старшим офицером — представителем Генштаба 2-го Прибалтийского фронта, В. В. Денисов оставался при воздушной армии. Обоим в декабре 1943 года было присвоено звание полковник. Плодотворно работали до конца войны эти товарищи на посту офицеров Генерального штаба. Они были удостоены многих правительственных наград.