На перевалах Главного Кавказского хребта
После переправы через Дон путь нашей маленькой группы пролегал через донские плавни на Батайск левее Ростовского шоссе. На дороге и в плавнях был противник. Гитлеровские автоматчики, бестолково стреляя, двигались в одном с нами направлении. Мы торопились попасть в Батайск раньше их, но в плавнях не очень-то разбежишься.
На южной окраине города остановились, посоветовались. Майор Соловейкин вспомнил, что в одной из станиц поблизости должен располагаться второй эшелон управления армии. Туда и двинулись.
К исходу дня мы нашли второй эшелон управления нашей армии. Здесь уже был Военный совет и небольшая часть личного состава штаба. Они вырвались из Ростова под прикрытием мужественной роты охраны. В боях погибли комендант штаба, командир роты, многие бойцы. Значительные потери были среди тех командиров и начальников полевого управления армии, которые выходили из города самостоятельно, как и мы, переправляясь вплавь через Дон. Всего погибло более 10 человек, причем свыше половины из них были операторы. [83]
Вечером состоялась встреча с генералом А. И. Рыжовым. Из беседы с командармом я сделал вывод, что он отчетливо представляет себе объем и характер работы, отдает необходимые распоряжения и штаб уже напряженно работает, разыскивая командиров соединений и частей, доводя до них боевые задачи.
Обстановка между тем складывалась для нас невыгодно. 24 июля противник переправился через Дон, захватил прибрежные населенные пункты и Батайск. На следующий день он крупными силами перешел в наступление. Все соединения нашей армии втянулись в бои.
Командованию фронта не удалось тогда выдвинуть 18-ю армию к Дону и сорвать форсирование реки противником. Используя безраздельное господство в воздухе и мощные танковые силы, враг стал быстро продвигаться на юг. Наши армии вынуждены были отступать...
В бескрайних степях разгорелись ожесточенные бои. Они начинались с раннего утра, после того как наши очень поредевшие дивизии и полки заканчивали утомительный ночной марш, поскольку ночью авиация противника не летала, а танки не решались нас преследовать. Изнуренные бессонницей и долгим обессиливающим переходом, бойцы все-таки вгрызались в землю где-нибудь на берегу полувысохшего ручья, балки или малоприметных высотах. А с восходом солнца в небе появлялся воздушный разведчик — распроклятая «рама», затем с натужным гулом приходили самолеты-бомбардировщики. Они начинали зловещую карусель, с воем пикируя на наши позиции. К концу воздушного шабаша на земле уже накатывались танки и мотопехота противника, охватывая фланги, проникая в промежутки между нашими опорными пунктами. Закипали бои... Насколько хватало глаз, окрест поднимались столбы пыли и дыма от горевших на корню хлебов, хуторов и станиц. Отбив атаки, наши стрелки поднимались и вновь отходили на юг через зной степей и новые бои.
Мы с С. М. Сериковым в эти дни находились при оперативном отделе, помогая изнемогающим от бессонницы и постоянного напряжения товарищам собирать и обрабатывать данные по обстановке. Мы часто выдвигались в расположение сражающихся частей и подразделений и с удобных точек местности наблюдали за боем. Борьба была тяжелой и неравной для наших войск. Враг хорошо маневрировал по донским степям, его самолеты пробивали путь танкам и мотопехоте. [84]
Обстановка накалялась все более, и не только у нас. Мы с волнением следили за тем, что происходило на сталинградском направлении. Там шла жестокая борьба. Как только появлялись газеты или радисты ловили утреннее сообщение Совинформбюро, мы торопились к ним и с жадностью слушали или читали скупые строки сводок: враг везде наступал.
В те до предела напряженные, горькие дни в войска 56-й армии прибыл приказ Народного комиссара обороны № 227 от 28 июля 1942 г. Нас построили, чтобы выслушать суровые, но справедливые слова. Главное, что врезалось в сознание, это краткое категоричное требование: «Ни шагу назад». В приказе осуждались люди, которые считали, что земли у нас много и можно отступать еще далее. Народный комиссар приказывал укрепить боевой дух и дисциплину войск, бороться с трусами и паникерами, любыми средствами остановить продвижение фашистских оккупантов. Вместе с тем предусматривались самые строгие меры для повышения боеспособности и дисциплины войск, командному и политическому составу повелевалось обеспечить перелом в ходе вооруженной борьбы.
Мы расходились молча, обуреваемые внутренней яростью против захватчиков, думая, как выполнить все то, что ждала от нас Родина.
Войска армии восприняли приказ Наркома обороны всей душой и сердцем. Бойцы и командиры стали биться с врагом еще упорнее и злее. Многие погибали, не желая оставлять позиции врагу.
Тогда же, в конце июля, 56-я армия вошла в состав Приморской оперативной группы Северо-Кавказского фронта, где кроме нас были еще 18-я и 47-я армии, 1-й отдельный стрелковый и 17-й кавалерийский корпуса. Группу поддерживали Азовская военная флотилия, Керченская военно-морская база, 5-я воздушная армия. Командовал группой ветеран гражданской войны генерал-полковник Я. Т. Черевиченко.
В первых числах августа поступила директива фронта, по которой полевое управление и часть сил армии (30-я и 339-я стрелковые дивизии) выводились в резерв фронта и перебрасывались в Краснодар, где им предстояло обороняться. С большим трудом удалось тогда оторваться от противника, мотопехота и танки которого наседали и наседали на плечи наших войск, стараясь одновременно с ними вырваться на Кубань. [85]
В тот же день на подступах к Краснодару произошли важные события. В связи с угрозой прорыва противника на Туапсе и к Черноморскому побережью 18-я армия, которой командовал генерал Ф. В. Камков, была перегруппирована с подступов к Краснодару в район Туапсе. Армия успешно выполнила задачу и не позволила врагу овладеть горными проходами к Черному морю. Планы гитлеровского командования здесь потерпели полный провал.
В связи с перегруппировкой 18-й армии направление на Краснодар оказалось серьезно ослабленным. Воздушная разведка противника быстро это обнаружила, и 5-й немецкий армейский корпус 17-й армии устремился к городу.
Положение сложилось крайне опасное. В распоряжении командарма А. И. Рыжова были считанные часы, но они были хорошо использованы, и войска 56-й армии все же успели занять оборону по Краснодарскому обводу.
Особенно трудно тогда пришлось частям 30-й Иркутской четырежды орденоносной стрелковой дивизии, которой командовал славный и поистине героический человек полковник Б. Н. Аршинцев. Как и в Ростове, это соединение поставили на один из самых горячих и ответственных участков обороны: на защиту города и района станицы Пашковской, где действовала единственная сохранившаяся неразрушенной переправа через Кубань. Помогали дивизии отважные моряки Кубанского отряда кораблей Азовской флотилии.
К вечеру значительная группа танков противника, за которой следовала длинная колонна мотопехоты, вплотную приблизилась к Краснодару. Она бы так с ходу и вошла в город, но на ее пути уже в глубине нашего расположения встал полк второго эшелона 30-й дивизии. Он вступил в бой с противником и не позволил ему ворваться в Краснодар. Только по приказу командования дивизия 12 августа оставила Краснодар, взорвав Пашковскую переправу.
В те дни штаб 56-й армии оказался в станице Саратовской. Служба офицера Генерального штаба требовала от меня постоянного пребывания в соединениях и частях, а в Москве ждали доклады о точном положении войск, их боеспособности и снабжении. Выполнив задания Генштаба, спешил на помощь операторам. Я чувствовал, что нужен боевым товарищам, и отдавал делу все, что мог. Сообща мы искали способы противодействия врагу, составляли разного рода штабные документы. Все пережитое еще более сблизило меня с майором Соловейкиным, с которым мы старались не расставаться. [86]
Отход из-под Ростова и новые тяжкие испытания оказали, как мне тогда подумалось, большое влияние и на командарма. Он заметно посуровел, стал чаще советоваться со штабом, старался все время предвидеть развитие событий. Как-то после оставления Краснодара я пришел доложить ему кое-какие данные по обстановке, полученные на месте боевых действий. Рыжов сидел за большой картой Кавказа и размышлял. Синие линии и овалы, обозначавшие рубежи, захваченные немецко-фашистскими войсками, и расположение вражеских резервов, рисовали безрадостную картину: фронт шел от подступов к Сталинграду к северным предгорьям Кавказа, подобрался к Главному Кавказскому хребту, тянулся по рекам Малка и Баксан. Враг захватил Майкоп, переправился через Кубань в полосе нашей армии, уже овладел станцией Белореченской.
Командарм выслушал доклад, но было видно, что он занят собственными мыслями. Наконец генерал встал и, ткнув карандашом в сторону наших правых соседей — 12-й и 18-й армий, сказал:
— Враг рвется от Майкопа на Туапсе. Гитлеровское командование замышляет выйти на побережье и окружить советские войска южнее Кубани. Если это удастся, то возникнет опасность не только для нас, но и для тыла Северо-Кавказского фронта, потому что враг на этом не остановится, а будет стремиться прорваться в Закавказье по берегу Черного моря и в тыл нашим войскам, занимающим позиции по Главному Кавказскому хребту.
Я тоже, взволнованный, смотрел на карту. Очевидно, под Сталинградом и здесь у нас назревали решающие судьбу летней кампании события. Отчетливо просматривалась реальная связь между операциями врага на Волге и Кавказе. Если наши войска сорвут замыслы противника, то тем самым Сталинграду будет оказана большая помощь. Если же там и тут враг потерпит поражение, значит, вся его военная машина будет подорвана. Невольно в сознании возникал вопрос: что же предпримет советское Верховное Главнокомандование? Мы бесконечно верили в нашу победу и ждали, что час решающих событий все-таки настанет.
Простившись с командармом, вернулся к операторам. А вскоре пришел вызов в Москву.
Приехав в Москву, я подробно доложил комиссару группы С. Н. Лебедеву обстановку в армии до оставления Ростова и все последующие события. Не скрыл тяжести обстановки. Лебедев только вздохнул: разве тяжко было тогда только [87] одной 56-й армии? Везде обстановка была до предела напряженной и, прямо скажем, грозной. Мне предоставили три дня отдыха, но на следующий же день вызвали в Генеральный штаб и сказали, что я и два других офицера завтра утром должны вылететь в Тбилиси в штаб Закавказского фронта{18}. Для получения задачи направили в одну из комнат ближневосточного направления.
В назначенное время майоры Я. И. Седых, А. П. Севрюк и я собрались в указанном месте. Вслед за нами туда стремительно вошел начальник направления полковник С. М. Штеменко. Он сразу привлек наше внимание своей собранностью, умением кратко и ясно изложить чрезвычайно сложную обстановку.
Мы с майором Седых находились еще под впечатлением сражений с фашистскими войсками на Дону и Кубани. Но то, что сказал нам полковник Штеменко, было не легче. По его словам, в наступлении противника на Кавказ наметились три основных направления: на Моздок, Туапсе и Новороссийск. Горнострелковые соединения немцев и румын в широкой полосе достигли Главного Кавказского хребта.
Мы слушали С. М. Штеменко затаив дыхание, понимая, что наша поездка на Кавказ будет иметь отношение к событиям непосредственно в горах. Полковник сказал затем, что Ставка только что направила штабу Закавказского фронта особую директиву по усилению обороны Главного Кавказского хребта. Он вынул из папки какой-то документ и зачитал отдельные его места. Запомнилось, что там порицалась ошибка командиров, которые думают, что Кавказский хребет сам по себе является непроходимой преградой для противника, и рекомендовалось крепко запомнить всем, что непроходимым является только тот рубеж, который умело подготовлен для обороны и упорно защищается. Все остальные преграды, в том числе и перевалы Кавказа, если их прочно не оборонять, легкопроходимы.
Затем подробно перечислялись и перевалы, которые следовало удержать в наших руках.
С. М. Штеменко коротко сообщил, что надо сделать там, где перевалы невозможно удержать. Такие перевалы, сказал он, будут подорваны и завалены. Далее указал на необходимость создания запасов на перевалах.
Все было понятно, кроме подрыва перевалов. Но вопросов мы не задавали, понимая, что на месте многое прояснится. Так оно в последующем и получилось... [88]
— К исполнению директивы приказано приступить немедленно, — добавил полковник. — А вы должны вылететь на следующее утро в Тбилиси, в штаб Закавказского фронта. Там мы встретимся, и каждый из вас получит задачу.
Закавказский фронт... Думал ли кто-либо, что война придет и туда? Едва ли... Но она была уже там. Как будут развиваться события дальше, сказать трудно. Не скрою, порой становилось грустно, но безысходности и отчаяния не было: реальность оценивали зрело. Сознание день и ночь будоражила только одна мысль — остановить врага, чего бы это ни стоило.
Пребывание в Тбилиси было кратковременным, не более двух дней. В штабе фронта мы встретили полковника А. С. Олева. Это не удивило, поскольку Южного фронта уже не стало и офицера Генерального штаба переместили сюда. Кроме него нам встретились старший офицер Генерального штаба при 9-й армии майор М. А. Технерядов и его помощник майор И. Р. Чухно. Они тоже от полковника С. М. Штеменко получили задание проверить состояние обороны Военно-Грузинской и Военно-Осетинской дорог, проверку закончили и теперь ждали его прибытия, чтобы доложить результаты. Стало видно, что в мероприятия Ставки Верховного Главнокомандования по усилению обороны Кавказа вовлечена большая группа офицеров Генерального штаба. Это радовало и ободряло: значит, служба наша была полезна и особенно важна в случае крайних обстоятельств, которые складывались теперь здесь, на Кавказе.
Перед отъездом на перевалы нам сказали, что начальником группы офицеров Генерального штаба назначен находящийся в Тбилиси генерал-майор Н. И. Дубинин. Встреча с Дубининым состоялась, но была короткой: он поинтересовался, кому какая поставлена задача, но в подробности вникать не стал.
Почти в полночь 22 августа в Тбилиси через Красноводск прилетела большая группа генштабистов, специально посланная по личному указанию Верховного Главнокомандующего для усиления работы по обороне Кавказа. Среди них находились генерал П. И. Бодин, который вскоре заменил генерала А. Н. Субботина на посту начальника штаб» Закавказского фронта, и полковник С. М. Штеменко, с которым мы встретились на следующий день. Не теряя ни минуты, полковник поставил нам задачи: я ехал в Верхнюю Сванетию, где вела боевые действия 63-я кавалерийская дивизия, [89] майор А. П. Севрюк выезжал на Клухорский, а майор Я. И. Седых — на Мамисонский перевал. Последний пока что оставался вне зоны боевых действий. Полковник Штеменко повторил основные положения из директивы Ставки по организации обороны перевалов и дал некоторые практические советы. Нас посылали, чтобы выяснить действительное положение в горах Кавказа, в особенности на перевалах. Но не только для этого.
— Ваша задача на месте разобраться в обстановке, — сказал в заключение встречи полковник. — Делайте все, чтобы остановить врага. Если потребуется, берите командование частями на себя.
Таково было содержание работы офицера Генерального штаба в тревожные и трудные дни обороны Кавказа.
Итак, я направлялся в наиболее популярный среди туристов район. Он охватывал участок Главного Кавказского хребта, куда входил и Эльбрусский горный массив с перевалами Чипер-Азау (3268 м), Басса (3300 м), Донгуз-Орун (3180 м) и Бечо (3375 м). Через перевал Чипер-Азау горная каменистая тропа выводит путника из Баксанского ущелья в долину реки Ненскрыра, которая впадает в реку Ингури недалеко от селения Хаиши, расположенного на автомобильной дороге от Зугдиди в Местиа — главный город Верхней Сванетии. Кроме того, из ущелья реки Ненскрыра через перевал Басса можно попасть в долину реки Накра северо-западнее Местиа.
Перевалы Донгуз-Орун и Бечо славятся у туристов и местного населения как самые удобные. Через них в мирное время налажено сообщение из Баксанского ущелья в Верхнюю Сванетию. По тропе с перевала Донгуз-Орун по ущелью реки Накра можно выйти на автомобильную дорогу Зугдиди — Местиа западнее селения Лахамули. Тропа с перевала Бечо по ущелью реки Долра выводит на это же шоссе, только восточнее Лахамули. Отсюда открывается путь к побережью Черного моря.
Интересен был и сам гордый великан Эльбрус. Его положение на пересечении основных путей высокогорного Кавказа, относительная доступность и доминирующая над Кавказом высота дают возможность при благоприятных атмосферных условиях наблюдать и изучать сверху Главный Кавказский хребет с его отрогами и ущельями.
К моему приезду в руках противника оказались ключевые позиции Эльбрусской горной группы. Удержание их [90] создавало ему господствующее положение в этом районе, а по мере накопления сил враг мог активно действовать в двух направлениях. Во-первых, на восток по Баксанскому ущелью и проложенной здесь автомобильной дороге до Нальчика. Это угрожало флангу и тылу обороняющих подступы к городу частей 37-й армии. Во-вторых, на юг через перевалы Главного Кавказского хребта, чтобы выйти в Верхнюю Сванетию, а затем по автомобильной дороге Местиа — Зугдиди на побережье Черного моря.
Перебросить через перевалы крупные силы для развития наступления по Баксанскому ущелью в сторону Нальчика гитлеровское командование не могло. В силу этого угроза распространения противника в этом направлении, по существу, исключалась. Отсюда я делал выводы, что наибольшую опасность для наших войск представляли направления, выводящие через перевалы в Верхнюю Сванетию.
В Зугдиди, где находился штаб кавалерийской дивизии, я прибыл в последних числах августа. Начальник штаба дивизии подполковник С. Р. Даниленко представил отчетные документы и карту с обстановкой. Карту высокогорных районов надо уметь читать. Хотя мне приходилось не раз бывать в горах Северного Кавказа, я с трудом разобрался в рельефе и теперь на месте убедился, сколь велика разница между районами низких, а также средних гор и высокогорья.
Вникнуть в детали обстановки удалось не сразу. Много возникало вопросов, и не на все из них подполковник Даниленко был готов дать обоснованные ответы: одни, по его словам, требовали уточнения, другие — перепроверки, а при большом удалении штаба дивизии от войск это трудно было сделать. Как выяснилось, сам начальник штаба дальше Зугдиди не бывал, поэтому познания о перевалах и о том, что там делается, были у него весьма общие и неясные. В дополнение ко всему этому оказалось, что информация, получаемая из подчиненных штабов, была нерегулярной и далеко не полной. Вскоре я отчетливо понял, что при таком положении дел мне надо самому осмотреть районы боевых действий и постоянно помнить о мудрой восточной пословице: «Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать».
Изучение обстановки по карте показало, что противник упредил наши войска, захватил ряд горных проходов и получил большой выигрыш. Подразделения 99-го егерского полка 1-й горнострелковой немецкой дивизии «Эдельвейс» через Теберду поднялись даже на Эльбрус, без боя заняли отель на «Приюте одиннадцати», перевалы Хотю-тау, Хасан-хой-сюрюльген, базу «Кругозор». Продвигаясь далее, они [91] вышли на Главный Кавказский хребет и овладели перевалами Чипер и Чипер-Азау.
22 августа 1942 года, как записал в своем дневнике Гальдер, на Эльбрусе был поднят флаг фашистской Германии{19}. Этот акт был широко разрекламирован нацистской пропагандой и возведен чуть ли не в ранг события, предопределяющего победу немецко-фашистских войск на Кавказе. Гитлеровцы переименовали тогда перевал Хотю-тау в перевал генерала Конрада — самонадеянного командира 49-го горного корпуса противника.
Но вернемся к 63-й кавалерийской дивизии. Как подтвердил С. Р. Даниленко, точных данных о составе войск противника на Эльбрусе и на перевалах, их вооружении и тем более ближайших намерениях в штабе дивизии не имелось.
При оценке состояния и группировки своих войск, местности и возможностей их снабжения первое, что привлекло мое внимание, было большое удаление штабов от войск и распыление сил соединения по трем разным направлениям. Штаб дивизии был расположен в два эшелона: первый (оперативная группа) во главе с командиром дивизии размещался в Местиа, второй эшелон, который возглавлял начальник штаба, расположился в Зугдиди. Удаление эшелонов друг от друга составляло 120 км. Это было главной причиной трудностей связи, снабжения и, конечно, в целом по руководству боевой деятельностью войск.
Постепенно выявилась реальная, очень неприглядная картина фактического состояния обороны на участке Эльбрусской горной группы. Перевалы оборонялись отнюдь не силами дивизии, как это значилось в оперативных документах, а лишь одним, причем слабым, 214-м кавалерийским полком: два его эскадрона занимали перевалы, а остальные два находились далеко от них, на шоссе Зугдиди — Местиа: один — в Хаиши, другой — в Лахамули. Удаление эскадронов на перевалах от шоссе составляло дневной переход.
...Первый день пребывания в Зугдиди клонился к вечеру, когда было получено тревожное донесение о том, что 27 августа начались бои за перевал Басса, о котором начальник штаба дивизии не сказал мне ни слова. Смотрю на карту и вижу, что в случае захвата этого горного прохода противник в состоянии создать реальную угрозу обороне подразделений, занимающих перевал Дунгуз-Орун. К тому же, овладев перевалом Басса, противник получил бы контроль над ущельем реки Ненскрыра, откуда можно выйти к [92] селению Хаиши на автомобильной дороге Местиа — Зугдиди. Отсюда менее 50 км до Черного моря. Свои опасения я высказал подполковнику Даниленко.
Не было времени для колебаний и сомнений: надлежало действовать решительно и использовать все полномочия, как требовали от нас Генеральный штаб и обстановка, сложившаяся здесь, на перевалах. Пришло и само решение: доложить о положении на участке Эльбрусской горной группы и, кроме того, без промедлений направиться на перевал Басса, чтобы там, на месте, действовать сообразно обстановке.
Я тотчас составил и отослал донесение в Генштаб и в штаб Закавказского фронта для полковника С. М. Штеменко. В нем были даны краткие сведения о противнике, о боях за перевал Басса, результаты которых оставались нам пока неизвестны, о распылении сил дивизии, о том, что перевалы обороняются подразделениями только одного полка, о плохом снабжении войск на перевалах.
В конце донесения сделал следующие выводы:
«1. Перевал Басса необходимо удержать любой ценой, но командованием это недооценивается. Базы противника на «Приюте одиннадцати» и на «Кругозоре» необходимо уничтожить действиями авиации.2. Целесообразно все части 63-й кавдивизии использовать только для выполнения основной задачи — обороны перевалов, так как сейчас глубина обороны отсутствует.
3. Необходимо мобилизовать все возможные средства народного хозяйства»{20}.
Ранним утром следующего дня я выехал по дороге на Местиа.
Моим попутчиком был начальник разведки дивизии. Он участвовал в недавней рекогносцировке перевалов и подробно рассказал мне, как они натолкнулись на немецкую засаду, как завязалась перестрелка, чем она закончилась. Сам он много ходил по горам и на себе испытал трудности передвижений, ориентировки, снабжения и связи. Начальник разведки разделял тревогу за ущелье реки Ненскрыра. По его словам, это ущелье, особенно верховье реки, было главным объектом разведки противника. Туда недавно были направлены две наши разведгруппы, но ни одна задачи не выполнила.
Миновав Хаиши, мы остановились у места впадения реки Ненскрыра в реку Ингури. Мне казалось, что можно просмотреть ущелье реки на большую глубину и оценить, насколько [93] оно значимо и опасно для нас. Но наблюдению мешали лесистые горы.
Командира дивизии комбрига К. Р. Белошниченко мы встретили, не доезжая до Местиа. Он с комиссаром З. Ю. Ставчанским ехал по вызову в штаб фронта. Я высказал ему опасения за ущелье реки Ненскрыра. Он согласился с ними, однако в подробности вдаваться не стал, ему и комиссару предстоял далекий путь. Да и мне нельзя было тратить времени и следовало поторапливаться, чтобы иметь возможность быстрее разобраться в обстановке на месте. Разговор отложили до возвращения комдива, он только сообщил, что на время его отсутствия обязанности командира дивизии исполнял начальник оперативного отделения штаба майор М. Иванов.
В день моего приезда в Местиа пришло сообщение, что противник занял перевал Басса. Опасность стала особенно грозной: теперь враг осуществлял полный контроль ущелья реки Ненскрыра, так как все перевалы по обе стороны ущелья находились в его руках. Больше того, он мог воспользоваться тропой с перевала Басса, которая, если спускаться в сторону Верхней Сванетии, соединялась с тропой к перевалу Донгуз-Орун, самому удобному и доступному перевалу из Верхней Сванетии в Баксанское ущелье. Достаточно было противнику устроить засаду на стыке двух троп, и гарнизон на перевале Донгуз-Орун мог оказаться изолированным. Тогда у нас на Главном Кавказском хребте остался бы только один неудобный перевал — Бечо, по которому сообщение с Баксанским ущельем весьма затруднено. Вот какие последствия для нас означала потеря перевала Басса.
Весть о захвате противником перевала Басса требовала принятия самых срочных мер. Я разыскал майора Иванова и спросил, что он намерен предпринять. «Есть командир полка, который отвечает за свой участок. Он и должен принимать меры» — таков был ответ.
Формально Иванов был прав: командир полка, на участке которого произошли чрезвычайные события, должен нести за это ответственность. Так мыслили и делали до войны. Но война внесла поправки в эту практику, и по опыту боевых действий мы знали, что если противнику удалось захватить какой-либо объект или район и сразу не были приняты решительные меры, то выбить его потом было очень трудно или невозможно. Враг быстро окапывался, создавал систему огня и заграждений, прочно закрепляя за собой захваченное. Следовательно, пройдут сутки-двое, и ничего исправить [94] будет нельзя, тем более на горном перевале, и без того труднодоступном.
Что можно было сделать в создавшейся обстановке? Подумалось, что в полосе 46-й армии и в целом Закавказского фронта тогда были значительно более опасные участки и направления. В силу этого возникшую на нашем перевале угрозу армейское и фронтовое командование могло недооценить или опоздать с оценкой и мероприятиями по восстановлению положения. Для дивизии же действия противника на перевале Басса были крайне опасными. И я вновь пришел к выводу, что меры надо принимать немедленно и решительно.
Взвесив все, направил еще одно срочное донесение в штаб фронта и полковнику С. М. Штеменко, а также составил два боевых распоряжения: одно — на имя командира 214-го полка, другое — командующему артиллерией дивизии, который тогда находился в этом же полку. В распоряжениях ставилась задача войскам к утру захватить перевал Басса и об исполнении доложить.
Вернувшись к майору Иванову, я положил перед ним оба боевых распоряжения. Он прочитал их и отказался отправить, считая это излишним. Тогда я заявил, что вынужден доложить в Генеральный штаб и с его разрешения беру ответственность за дальнейшие действия войск на себя. Это повлияло: распоряжения были подписаны и отправлены.
Мои действия не были превышением власти, отнюдь нет. Еще в пору создания группы офицеров Генерального штаба, в сентябре 1941 года, в беседе М. Н. Шарохина с нами о правах и обязанностях офицеров Генерального штаба не раз говорилось, чтобы мы были готовы принять на себя ответственность и командование частями или соединениями, если со стороны их штатных командиров в обстановке, не терпящей отлагательств, будут наблюдаться бездеятельность или растерянность. В данном же случае, чтобы предотвратить потерю очень важного для нас перевала Басса, нужны были именно такие действия с моей стороны.
Утром следующего дня, 31 августа, пришло донесение командира полка о том, что перевал Басса отбит у врага. В нем ничего не было сказано о ходе боя, о том, в каком направлении отошел противник, какие понес потери. Было сказано только, что при захвате перевала убит один красноармеец.
Возврат перевала в сложившейся тогда обстановке означал большой наш успех. Я поспешил доложить в Генеральный штаб, в штаб Закавказского фронта и полковнику С. М. [95]
Штеменко об этом событии. В отличие от первого короткого донесения второе было более подробным. В нем говорилось следующее:
«Противник продолжает сосредоточение сил на г. Эльбрус в районе отеля на «Приюте одиннадцати» и базе «Кругозор». В районе перевалов Местиа, Твибери и Цаннер присутствия противника не отмечается. Перевал Басса, по данным штаба дивизии (так я писал потому, что надо было еще убедиться в полной достоверности донесения командира кавполка. — Н. С.), взят и удерживается нашими войсками. 63-я кавалерийская дивизия обороняет все перевалы силами одного кавалерийского полка и двумя стрелковыми батальонами (выдвинуты сюда из состава 37-й армии в конце августа. — Н. С.). Остальные два полка дивизии используются по другому назначению. Материальное обеспечение организовано плохо».
Далее я считал необходимым рекомендовать:
«...основное внимание уделить обороне перевалов Донгуз-Орун, Бечо и Басса. Сегодня их оборона непрочна; лошадей вывести в Зугдиди, а освободившийся личный состав привлечь для обороны; ответственность за оборону перевалов возложить на командира 63-й кавдивизии, подчинив ему все отряды и уничтожив существующий параллелизм по линии НКВД; через месяц перевалы закроются, и надо подготовить их к зиме (перегруппировать силы и средства и принять экстренные меры по организации снабжения и боевого обеспечения)»{21}.
Отправив донесение, пришлось крепко подумать о том, как идти на перевал. Ведь я никогда не бывал в здешних горах. К подъему надо было подготовиться, посоветоваться с опытными людьми. Я знал, что в Местиа есть два альпиниста, и пошел по селению их разыскивать.
Неожиданно для себя в одном помещении командного пункта дивизии встретил незнакомого мне комиссара милиции. Это был приветливый человек с добродушным лицом. Мы разговорились. Я рассказал, что ищу проводника, чтобы идти на перевал.
Комиссар милиции объяснил мне, что, прежде чем отправляться в горы, надо согласовать свои действия с особоуполномоченным представителя Ставки на Кавказе.
Услышав это, я направился к особоуполномоченному представителя Ставки, доложил ему цель своего приезда на этот участок фронта, поставленную мне задачу и высказал намерение завтра же подняться на перевал Басса. Попросил [96] выделить мне альпиниста. Особоуполномоченный одобрил мой план, но предупредил, что завтра при райкоме партии будет ответственное совещание, на которое пригласил и меня. Альпиниста обещал выделить.
К этому времени из Тбилиси возвратился комбриг К. Р. Белошниченко. Я доложил и ему о намеченном плане действий на перевале Басса. Он коротко рассказал мне о своей поездке. В Тбилиси комдив присутствовал на широком и важном совещании, которое проводилось в связи с приездом представителя Ставки, а также по случаю директивы советского Верховного Главнокомандования по укреплению обороны Кавказа. Комбриг делал доклад о положении на перевалах, просил усилить дивизию и выделить средства подвоза различного имущества. Помощь была обещана.
В эти дни в Местиа находился также третий секретарь ЦК Компартии Грузии А. Е. Топуридзе. Он являлся уполномоченным, но по линии Военного совета Закавказского фронта. Это был человек дела. Он поднялся на обороняемые перевалы, детально ознакомился с обстановкой и, вернувшись, решил поделиться своими впечатлениями. Топуридзе предложил собрать совещание при Верхне-Сванетском райкоме партии. На совещание пригласили комбрига К. Р. Белошниченко, комиссара 63-й кавалерийской дивизии З. Ю. Ставчанского, полковника войск НКВД В. В. Лукашова, секретаря райкома партии Ш. Ф. Боджгуа, меня и еще некоторых товарищей.
Совещание открыл особоуполномоченный. Первым выступил А. Е. Топуридзе. Его выступление было интересным и содержательным. Он рассказал, что видел на перевалах, что было плохо, а что — хорошо. Недочетов было больше, чем достижений, и многие из них были вызваны неорганизованностью, недостатком опыта войны в горах и вытекающей отсюда неконкретностью руководства. Отдавалось много непродуманных распоряжений. Комбригу К. Р. Белошниченко выступающий сделал немало обоснованных упреков. По ходу выступления Топуридзе стало ясно, что подчас действительного положения ни командир, ни штаб дивизии не знали. Не раз, например, в своих донесениях командир дивизии сообщал о порывах линий связи. По его мнению, это делали бандиты. А по словам выступающего, связь рвали лошади, доставляющие продовольствие и боеприпасы к подножию перевала: ведь провода были проложены прямо по земле единственной и очень трудной тропы на перевал.
А. Е. Топуридзе упомянул и о том, что по приказу командира дивизии на перевалы Донгуз-Орун и Бечо были [97] доставлены 45-мм противотанковые пушки. Подъем артиллерии в горы оказался делом непростым: орудия, хотя и небольшого калибра, не слушались людей на горных кручах. Личный состав эскадронов не в силах был справиться с этой задачей. Тогда орудия подняли местные жители — сваны, привычные к такого рода работам. Они разобрали пушки и по частям на собственных плечах втащили их на перевалы. Плечи носильщиков были сбиты и кровоточили, зато пушки встали на позиции и закрыли путь врагу.
Резко говорил Топуридзе относительно организации снабжения гарнизонов на перевалах боеприпасами и особенно продовольствием.
После обмена мнениями о том, что делать дальше, решено было прочно закрепиться на всех перевалах, лучше изучить противника, выявить возможности и способы, как выбить врага из занимаемых им горных проходов, как организовать бесперебойное снабжение гарнизонов боеприпасами и продуктами питания.
Так закончился этот своеобразный военный совет в Местиа. Он помог мне лучше понять состояние обороны перевалов и утвердиться в мысли идти в горы, чтобы там, на месте, окончательно определить, как следует решать полученную от Генштаба задачу.
На следующий день после совещания к подъему на перевал Басса была готова группа от особоуполномоченного, которую возглавил полковник Василий Васильевич Лукашов, знакомый мне с середины тридцатых годов еще преподавателем Высшей пограничной школы. Кроме него в группе были два сотрудника НКВД и два автоматчика. В качестве проводника шел альпинист Ю. В. Одноблюдов. Назначение на перевал Басса старшим опытного войскового командира В. В. Лукашова благоприятно сказалось на работе всех, кто находился на этом перевале.
Впервые мне предстояло в условиях высокогорья подниматься на перевал. Опыта в этом деле не было, и я старался держаться ближе к Одноблюдову, который был отличным альпинистом. Юрий Васильевич оказался и увлекательным собеседником. Много интересного узнал я об альпинистах Кавказа, о трудных восхождениях и технике скалолазания. С его помощью довольно быстро освоил способы хождения по высокогорным тропам и достиг нужного ритма движения, что позволило сохранять и рационально расходовать силы в нелегких и многократных походах через перевалы. [98]
Неопытных в нашей группе было большинство. Никакой специальной обуви и одежды у нас не было, горного снаряжения тем более. Обуты мы были в обычные армейские сапоги или ботинки. Единственное, что было у каждого, — это палка с острым железным наконечником. Поднимаясь на перевал, образовали своеобразную колонну: впереди шли два автоматчика, за ними метрах в ста я и Одноблюдов, а за нами полковник Лукашов и остальные. Где-то на середине пути мы заметили, как к автоматчикам подошел человек в оборванной красноармейской форме и что-то горячо стал им объяснять. Они остановились и стали слушать. Когда мы с Одноблюдовым поравнялись с ними, автоматчики еще ничего не успели понять из того, что говорил им этот человек. Стал вслушиваться и я. Выяснилось, что встретившийся нам красноармеец, по национальности татарин, плохо говоривший по-русски, был с кем-то в разведке. Вдруг он произнес фамилии сержанта и красноармейца, которые тоже несколько дней назад вернулись из разведки и лежали в медсанбате. Оказалось, что мы встретили их товарища, которого они считали погибшим: он просто отбился, долго блуждал в горах голодный, но все же сумел вернуться и рассказать о своих злоключениях. Полковник Лукашов отправил его с запиской в Местиа, и мы продолжали путь. К закату солнца наша группа поднялась на перевал.
Полковник В. В. Лукашов, как старший по званию, стал начальником гарнизона на перевале и быстро навел там воинский порядок. Полковник не стеснялся советоваться, и я ему во всем помогал.
Первейшая задача заключалась в том, чтобы подготовить перевал к обороне и сделать его недоступным для горных егерей противника. Гарнизон перевала состоял из роты 11-й дивизии НКВД, которая три дня назад после непродолжительного боя выбила гитлеровцев с перевала. Бойцы и командиры жили на самом гребне в белых палатках, далеко видных невооруженным глазом. Никаких окопов, траншей, инженерных заграждений и других признаков организованной обороны не было. Данными о противнике, его возможностях и намерениях командир роты не располагал.
Прежде всего необходимо было правильно расставить силы и средства, организовать систему огня и создать оборонительные сооружения. Мы с Лукашовым обошли и тщательно осмотрели перевал, определили, где и что необходимо оборудовать. Одновременно выслали непосредственную [99] разведку. Затем Лукашов поставил командиру и политруку роты задачу, подробно объяснил, что нужно делать, как расставить силы, чему уделить особое внимание. Политруку указали на необходимость усилить воспитательную работу, довести до каждого бойца боевую задачу, объяснить особенности боевых действий в горах, позаботиться об организации отдыха людей. Палатки с гребня убрали, разместили их на спуске и хорошо замаскировали.
С перевала Басса хорошо был виден Эльбрус с величавой, покрытой снегом двуглавой вершиной. На «Приюте одиннадцати» еще до войны построили удобный и вместительный отель. Отсюда он выглядел большой черной глыбой на белом фоне. Там были наши враги. Егеря свободно ходили, бегали на лыжах. Почти каждый день на ледяных полях Эльбруса приземлялся небольшой самолет, доставлявший свежие продукты. В последующем нам стало известно, что фашисты установили флаги на вершинах Эльбруса. Пока враг торжествовал, но мы твердо верили, что это ненадолго.
Эльбрусское направление не было главным, здесь противоборствующие стороны держали лишь небольшие силы, но оно являлось звеном одной большой цепи советско-германского фронта на Кавказе. Удастся противнику вырвать это звено и просочиться здесь на Черноморское побережье — вот и страшная беда.
Организация обороны перевала Басса проходила в тревожной обстановке, когда враг имел успех на ряде участков советско-германского фронта. Тяжелейшие бои шли под Сталинградом, враг ворвался в город, а севернее вышел к Волге. Сводки Совинформбюро были крайне скупыми, но за их строками угадывалась колоссальная напряженность битвы. На нашем Закавказском фронте враг тоже добился успехов. Бои шли на Тереке. Южнее города Моздок фашисты форсировали реку и захватили плацдарм. Здесь противник развернул 1-ю танковую армию для удара на Грозный — Баку. 10 сентября советские войска оставили большую часть Новороссийска, враг упорно штурмовал подступы к Туапсе. Левее нас на Марухском и Санчарском перевалах шли бои: наши пытались вернуть эти горные проходы и наступали, а на Клухорском оборонялись. Нам, участникам этих событий, и сейчас говорить о них нелегко, а тогда мы жили ими дни и ночи, сомнения и тревоги сменялись надеждами. В такой невероятно напряженной и чреватой большими опасностями обстановке каждый из защитников горных перевалов понимал, что попытки противника [100] продвинуться в сторону шоссе Зугдиди — Местиа и к берегу Черного моря надо отбить любой ценой.
Тем временем мы торопились с выполнением работ по совершенствованию системы огня, строительству оборонительных сооружений. Бдительность войск на перевале поддерживалась высокая, служба охранения и разведки выполнялась теперь с безукоризненной четкостью. Наконец работы по организации обороны перевала Басса были, на наш взгляд, завершены. Мы считали, что можем пресечь любые попытки противника захватить перевал.
А сделано было немало. На перевале были оборудованы многоярусные оборонительные позиции, расставлены огневые средства. Для каждого пулемета были определены и обозначены огневые рубежи и секторы обстрела. Вправо и влево от перевальной точки и выше ее были созданы огневые позиции и установлены ручные пулеметы. Их расчетам определяли секторы наблюдения и обстрела.
Примерно на середину спуска от перевала до реки Ненскрыра выдвинули боевое охранение в составе взвода. Там тоже были оборудованы оборонительные позиции и расставлены огневые средства.
Через два дня разведка обнаружила левее перевала Басса на удалении около 300 м от него другую удобную перевальную точку. Она мало чем отличалась от самого перевала Басса и оставить ее без прикрытия было нельзя. Туда выслали отделение с ручным пулеметом. С этой группой поддерживалась постоянная связь.
Итак, первая половина поставленной нам задачи была выполнена. Как условились на совещании в Местиа, теперь надо было выполнять вторую часть задачи, то есть вернуть в наши руки захваченные врагом перевалы Чипер и Чипер-Азау. На перевал поднялась рота 11-й дивизии НКВД. Она предназначалась для захвата перевала Чипер. Мы с полковником Лукашовым уже много раз обсуждали вопрос о захвате перевалов Чипер и Чипер-Азау, пути и способы его решения. Одноблюдов сказал нам, что троп для обхода перевалов он не знает. Следовательно, оставалось одно — захват перевала лобовым ударом, что было возможно только при достижении полной внезапности. У противника имелись слабости, но бдительность он всегда соблюдал. Это мы знали. Однако выбора не было, и мы приняли решение для захвата перевалов выдвинуть два отряда, по роте каждый: первый отряд — для захвата перевала Чипер, второй отряд — для овладения Чипер-Азау. [101]
Было решено и согласовано с командиром 63-й кавдивизии комбригом Белошниченко, что отряды будут действовать последовательно: сначала первый отряд, затем — второй, как только он поднимется на перевал.
Командиром первого отряда был назначен капитан Р. Ф. Стешенко — командир батальона. У него была радиостанция. Проводником был Одноблюдов. Рассчитали время выхода отряда так, чтобы он мог совершить захват перевала ночью до наступления рассвета.
Задачу командиру отряда ставил полковник Лукашов, уточняя и растолковывая капитану даже детали. Все неясное уточнялось повторно. Командир отряда задачу уяснил полностью, мы в этом убедились. В условленное время отряд выступил. Никто из нас не спал в ту ночь, ждали рассвета. Переговоры по радио или телефону до начала боя были запрещены.
Близился час рассвета... Наконец тишину нарушил первый выстрел, за ним — другой. Затем все смолкло... Через некоторое время — еще выстрелы, пулеметные очереди... Сначала стрельба была односторонней, по звукам выстрелов мы определили, что стрелял противник. Затем стало возможно различить ответный огонь нашего отряда. Это значило, что отряд обнаружен, что внезапность не достигнута и надежда на захват перевала стала теперь очень мала.
Еще до начала действий мы с Лукашовым предвидели, что огневой бой при атаке перевала ничего существенного не принесет, а атака в лоб под сильным огнем из хорошо подготовленных и скрытых огневых точек может обернуться для нас гибелью всего отряда. Об этом командиру отряда мы, естественно, ничего не сказали. Вскоре радист отряда передал, что капитан Стешенко готов к докладу. Я начал переговоры, полковник Лукашов был рядом. По ходу переговоров я уточнял с ним все принципиальные вопросы и тут же передавал их командиру отряда.
Капитан доложил, что на расстоянии примерно 600 м от перевала отряд был обнаружен и противник открыл огонь. Затем была обрисована подробная картина неудачных попыток атаковать позиции противника на перевале, в ходе которых командир головного взвода младший лейтенант был смертельно ранен. Сильный огонь заставил бойцов отряда залечь.
Пока шли переговоры с командиром первого отряда, наступил рассвет. Капитан доложил, что он готов поднять людей в атаку, но не ручался, что захватит перевал, даже ценой гибели всех бойцов. Огневые средства противника [102] тщательно укрыты, огневые рубежи обозначены камнями и пристреляны.
В переговоры вступил Лукашов. Он задал вопрос о возможности штурма перевала, уточнил некоторые детали, но получил тот же ответ, что и я. Надо было решать. Мы взвесили возможности отряда и условия обстановки. Через несколько минут приняли решение: если рубеж, достигнутый отрядом, выгоден и позволяет личному составу укрыться от огня противника, то следует закрепиться на нем. Если таких условий нет, то нужно отойти в безопасное место я организовать разведку противника в целях последующей атаки перевала.
Командир батальона доложил, что рубеж, достигнутый отрядом, невыгоден: укрытий нет, в светлое время отряд будет нести большие потери от огня противника. Мы приказали отряд отвести и организовать разведку.
Развитие последующих событий на перевалах подтвердило объективность доклада командира батальона.
Вскоре на перевал поднялась еще одна рота — под командованием старшего лейтенанта Д. В. Алексеева. С ней неожиданно для нас прибыла минометная рота — четыре 82-мм миномета. Мы обрадовались. Но радость была недолгой: в наличии было только десять мин, а доставлять мины на перевал оказалось делом чрезвычайно трудным. Но тем не менее минометы — это уже артиллерия. Боевое назначение роты Алексеева было уже заранее предрешено: это второй отряд, которому предстояло захватить перевал Чипер-Азау. К наступлению тщательно готовились. В заключение я собрал отряд за перевалом, рассказал о тактике врага, его повадках. Особое внимание уделил сохранению скрытности, бесшумному передвижению по горной тропе, бдительности, постоянной готовности к встрече с разведкой противника и засадами на путях движения отряда. Рассказал, как использовать местность, наблюдать за противником, об экономном расходовании боеприпасов и продовольствия. На перевал решили послать только один миномет: мин-то всего десять.
Отряд Алексеева ушел. Радиостанции у него не было. За ним потянули проводную связь. Но переговоры до начала боя были также запрещены.
И вот снова мы напряженно ожидаем начала атаки, на этот раз второго отряда. Враг был теперь еще более бдительным. В предрассветной тишине послышались выстрелы, пулеметные очереди, а вскоре и разрывы мин. Бой длился недолго. Позвонил Алексеев. Доложил, что отряд [103] был обнаружен противником на подступах к перевалу, тоже примерно в 600 метрах. Враг открыл огонь и заставил отряд залечь. С наступлением рассвета командир отряда произвел пять минометных выстрелов по перевалу и поднял отряд в атаку, но огонь противника усилился и вновь прижал людей к земле. Алексеев доложил, что местность, занятая отрядом, выгодна, обеспечивает скрытное расположение бойцов и хорошее наблюдение за перевалом. Поэтому он принял решение закрепиться и вести разведку системы обороны перевала. Лукашов одобрил решение Алексеева и дал указания о наблюдении на флангах и в тылу отряда.
Прошли еще сутки... На третий день с рассветом со стороны перевала Чипер-Азау послышалась интенсивная стрельба. Вскоре Алексеев доложил, что противник обстрелял позиции отряда из минометов, пулеметов и автоматов, а затем пытался атаковать. Он, Алексеев, запретил своим бойцам открывать огонь без команды и разрешил стрелять, когда противник был на расстоянии 200 м. Потеряв несколько человек убитыми и ранеными, противник отошел на перевал. Раненых удалось унести, а убитые остались на поле боя. Один наш взвод преследовал врага, но сильный огонь с перевала заставил бойцов залечь. Пленных захватить не удалось. Полковник Лукашов поблагодарил Алексеева за умелые действия и приказал отряду удерживать занимаемый рубеж.
Итак, перевалы Чипер и Чипер-Азау захватить не удалось. Но теперь и на этом участке фронта установилось соприкосновение с противником. Путь врагу к морю здесь был закрыт. По тому времени это был немалый выигрыш.
Разведку ущелья реки Ненскрыра гитлеровцы все же продолжали. Небольшие группы егерей пытались выйти по ущелью к автомобильной дороге Местиа — Зугдиди, но дороги не достигли. Ущелье было труднопроходимо, густо заросло лесом и кустарником. Ориентироваться и передвигаться там без троп было крайне тяжело. Встречаясь с нашей разведкой, горные стрелки противника обычно старались скрыться, не принимая боя.
Один из командиров взводов 11-й дивизии НКВД, вернувшись из разведки в долину реки Ненскрыра, признался мне, что, увидев немецкую разведку, растерялся и не дал команду открыть огонь. Фашисты тоже наших заметили. Как те, так и другие без выстрела повернули назад и скрылись в лесной гуще. Взводный впервые встретился с [104] врагом и был удручен своим поведением. Трудно было примириться с мыслью, что наш командир, увидев врага, не вступил с ним в бой. «Надо искать противника, — говорил я ему, — а не избегать; встретив, действовать решительно и смело. Но отпустить врага — это позор».
Наш разговор был откровенным, и лейтенант сильно переживал свою оплошность. Чувствуя его искренность, я не придал гласности этот случай. Позднее у меня состоялся разговор с командиром батальона, в котором пришлось обратить его внимание на подготовку назначенных в разведку командиров и бойцов.
Когда войска еще не имеют боевого опыта, то действия и поступки отдельных командиров и бойцов бывают самые неожиданные. Вот пример другого характера. Захватив перевал Басса, командир роты выслал разведку. На другой день рано утром разведчики обнаружили расположившуюся на отдых группу противника. По всей вероятности, это было подразделение егерей, выбитое нами с перевала. На биваке горел костер. Около костра сидел солдат, который обнаружил красноармейцев и поднял тревогу. Внезапность была потеряна, но командир разведки все же приказал открыть огонь и стремительно атаковать врага. Спящие егеря вскочили и, побросав обувь, оружие и снаряжение, убежали под прикрытием огня охраняющего их солдата. Попытки догнать кого-либо из них были безуспешны. Да и не так просто в горах, поросших лесом и кустарником, в предрассветной темноте отыскать убежавших в разных направлениях людей. Все брошенное противником было подобрано нашими бойцами.
Трофеи помогли определить экипировку солдат немецкой горнострелковой дивизии. Солдаты носили специальные, кованные железом, прочные ботинки. Каждый из них имел портативный примус или спиртовку с сухим спиртом и даже маленькую связку дров. Все были вооружены автоматами, снабжены небольшим альпийским топориком. Запас продовольствия включал сухари, консервы, шоколад.
В начале сентября на перевал Басса пришел полковник Г. Г. Курашвили, командир 242-й горнострелковой дивизии, которая прибывала в Верхнюю Сванетию для смены 63-й кавалерийской дивизии. Решение о смене было правильным, однако 242-я дивизия была горнострелковой только по названию. Как и 63-я кавалерийская дивизия, она не была подготовлена для действий в горах. Ее личный состав тоже [105] не имел специальной одежды, обуви, вооружения и снаряжения для действий в условиях высокогорья. Полковник Курашвили начал с того, что лично решил побывать на перевалах Басса, Донгуз-Орун, Бечо и в Баксанском ущелье.
К моменту смены соединений положение на перевалах Эльбрусской горной группы стабилизировалось. Прошло почти 10 дней после успеха на перевале Басса. Нам не удалось отбить у противника другие перевалы, но на своих мы держались прочно и перехватили здесь инициативу в свои руки. Теперь мне надо было побывать на других перевалах. Поэтому я воспользовался случаем и пошел туда вместе с полковником.
Первый подъем был на перевал Донгуз-Орун. Организация обороны здесь мало чем отличалась от обороны на перевале Басса, разве только тем, что была установлена на удобную огневую позицию одна 45-мм пушка. Побеседовав с командиром, мы спустились в Баксанское ущелье. Там встретили командира 897-го горнострелкового полка майора П. И. Сироткина. Вместе с ним прошли в сторону горы Эльбрус, осмотрели позиции, занятые нашими войсками на подступах к базе «Кругозор». На ночлег вернулись на базу ЦДКА в Терсколе.
Начальник базы ЦДКА рассказал нам, что на базе «Кругозор» противник установил горную пушку и периодически обстреливает объекты в Баксанском ущелье. Снарядов у него мало. Доставлять их тяжело, поэтому в сутки пушка делает один-два выстрела. Прошлой ночью один снаряд попал в крышу базы и вызвал пожар. Огонь ликвидировали, но теперь начальник базы опасается за нашу жизнь. Мы сказали, что дважды снаряд в одно место не попадает, и спокойно переночевали. На следующий день с утра Курашвили собирался ехать в Тырныауз, на молибденовый комбинат, где располагался штаб оперативной группы, возглавляемой комиссаром госбезопасности Церетели.
В Тырныауз прибыли в полдень. Мы знали, что молибденовый комбинат эвакуирован. Зашли в помещение, где располагался штаб оперативной группы. Нам указали комнату Церетели.
Комиссар госбезопасности меня сразу же отправил к начальнику оперотдела группы майору Дубровскому, чему я был очень рад. Дубровский рассказал об обстановке, о действиях наших отрядов в обход Эльбруса с севера. Все попытки были безуспешны: горные егеря не позволяли застать себя врасплох. [106]
Часа через два мы уехали с рудника. Курашвили оказался человеком весьма общительным. Он рассказывал о своей службе, называл многих людей, которые мне тоже были знакомы. От него я узнал, что начальником штаба фронта стал генерал-лейтенант П. И. Бодин. По мнению полковника Курашвили, с приходом нового начальника обстановка и условия работы в штабе резко изменились в лучшую сторону, работа пошла организованно и продуктивно.
Поднимаясь из Баксанского ущелья на перевал Бечо, мы столкнулись с большими трудностями. На леднике были широкие и глубокие расщелины, которые перепрыгнуть было невозможно. Пришлось отыскивать покрытые снегом перемычки и в простых ботинках, не без угрозы упасть в ледяную бездну, переходить расщелины. Но главная трудность оказалась впереди — это так называемая «куриная грудь», крутой выступ при подъеме на перевал. Мы не преодолели бы его, если бы заранее там не были приняты меры безопасности.
На самом трудном участке подъема был натянут трос, а во льду вырублены ступеньки. Ступеньки были сделаны неаккуратно, но, держась за трос, с большим трудом и предосторожностями мы поднялись на перевал. Все трудности и опасности, которые подстерегают человека при форсировании «куриной груди», я оценил примерно через неделю, когда шел вторично через тот же перевал, но из Сванетии в Баксанское ущелье. Спускаясь с перевала, я шел лицом на север и увидел, что тропа исчезает. Как мне потом объяснили, так бывает со всеми, кто идет в таком направлении: человек оказывается над пропастью, не видит, куда пропадает тропа, а воспринимает только бездну перед собой и то, что значительно ниже его. В этом случае надо повернуться лицом к «куриной груди» и, держась за трос, осторожно спускаться, что я и сделал.
Когда мы прошли через перевалы Донгуз-Орун и Бечо, многое для меня стало яснее. Трудно было обеспечивать находившихся на перевалах людей продовольствием и боеприпасами. А ведь, кроме того, нужно было многое другое! Ненужной представилась мне идея подрыва перевала. По тропам через перевалы ходят только люди. Предположим, что на тропе создали путем взрыва глубокую воронку, но человеку все равно, подниматься ли на перевальную точку или преодолевать воронку. Другое дело, если подорвать горную дорогу, проложенную по висячему карнизу или склону крутой горы. Подрыв такой дороги застопорил бы движение на длительный срок. К тому же, чтобы подорвать [107] какой-то перевал Эльбрусской горной группы, надо было доставить туда многие тонны взрывчатки. Кто это мог сделать, если там каждый человек был на учете!
Ознакомившись с перевалами Эльбрусской горной группы, полковник Курашвили получил представление о недостатках организации обороны их силами 63-й кавалерийской дивизии. Он сделал нужные выводы. Штаб дивизии был приближен к войскам, его развернули в селении Бечо. Сам полковник с оперативной группой штаба поднялся на перевал Басса. Правильно были расставлены силы и средства дивизии, выделен резерв. Это упрочило оборону перевалов Эльбрусской горной группы.
По возвращении в Местиа я получил вызов в штаб 46-й армии. Так как части 242-й дивизии заканчивали смену и только осваивались, я должен был еще раз пройти по перевалам, чтобы знать оборону перевалов уже силами этой дивизии. Кроме того, надо было на основе накопленного опыта доложить свои выводы и предложения.
Я вновь пустился в путь в сопровождении Ю. В. Одноблюдова. Мы поднялись на перевал Бечо, затем спустились в Баксанское ущелье, где с майором П. И. Сироткиным еще раз осмотрели наши позиции ниже базы «Кругозор». В тот момент самолеты противника пытались нанести бомбовый удар по артиллерийской батарее у подножия Эльбруса. Опасаясь нашего огня и не желая врезаться в горы, летчики не решились снизиться. Небольшие бомбы, весом 25 кг, они бросали с большой высоты далеко от цели.
С приходом войск 242-й горнострелковой дивизии на перевалы Эльбрусской горной группы обстановка здесь окончательно стабилизировалась. В Баксанском ущелье, на перевалах Бечо, Донгуз-Орун и Басса продолжалось совершенствование системы огня, оборонительных сооружений и заграждений. Противник полностью отказался от активных действий, усилив лишь воздушную разведку. В наших войсках заметно повысился боевой дух. К лучшему изменилось снабжение. При подъеме из Баксанского ущелья на перевал Донгуз-Орун примерно на полпути я был остановлен парным постом. Его выслал вперед командир боевого охранения — небольшого роста, очень подвижный грузин в звании старшего лейтенанта. Он доложил боевую задачу и показал позицию, которую заняло его подразделение утром. Бойцы дружно окапывались.
На перевале Донгуз-Орун уже шел снег. Мне сообщили, что вчера самолеты «Фокке-Вульф-189» («рамы», как их [108] называли) бомбили перевал. На ледяном поле перед перевалом синели воронки от разрывов небольших бомб. На наши позиции ни одна бомба не упала.
Здесь все было мне знакомо. Я осмотрел лишь вновь созданные огневые сооружения, укрытия. Командир роты, по национальности азербайджанец, четко доложил поставленную ему задачу. Перед нашим уходом с перевала предложил пообедать. Я отказался, зная, как тяжело доставлять сюда продукты. Но капитан убедил меня, что продукты есть, и угостил жареными котлетами. Отобедав совсем по-царски, мы поблагодарили гостеприимного капитана и начали спуск с перевала. Прошло почти сорок лет, а чай в боевом охранении и замечательный обед на перевале Донгуз-Орун остались в памяти...
На пути с перевала к шоссе у небольшого селения мы с Одноблюдовым заметили большие корзины с луком, морковью и картофелем. Эти свежие овощи были доставлены для защитников перевалов.
За время пребывания на перевалах я увидел суровые вершины Эльбрусской горной группы. Одни из них вызывают уважение своей величавостью, другие настораживают, выделяясь дикой и мрачной неприступностью. У меня такое чувство вызывала гора Ужба с ее отвесной бесплодной стеной и острой вершиной. Не раз проходил мимо нее, и всегда она казалась враждебной. Восхождение на Ужбу доступно только альпинистам высшего класса. Юрий Васильевич Одноблюдов побывал на ее вершине и рассказал о штурме высоты. Я проникся большим уважением к этому человеку: альпинизм — это война с природой, и доступен он только людям смелым и самоотверженным. Рассказы Одноблюдова были созвучны времени войны, трудности как будто становились легче, а путь в горах — короче.
Итак, после того как вторично была проверена оборона перевалов, можно было выехать с докладом в штаб 46-й армии. Предварительно я побывал в штабе 242-й горнострелковой дивизии, но полковника Г. Г. Курашвили не застал: он, как мне сказали, находился на перевале Басса.
Послав донесение в Генеральный штаб и в штаб фронта о стабилизации обстановки на перевалах Эльбрусской группы, я выехал в Сухуми. В штабе 46-й армии неожиданно встретился с офицером Генерального штаба майором И. М. Гусевым, моим сослуживцем по 56-й армии Южного фронта. После нелегких испытаний, выпавших на нашу долю при отступлении из Ростова по кубанским степям, нам было о чем вспомнить. [109]
Подробный доклад об обстановке на перевалах Эльбрусской горной группы в штабе армии прошел хорошо. Положение тревоги не вызывало. Другое дело было на перевалах Клухорском, Марухском и Санчаро. Они были захвачены противником, и угроза выхода немецко-фашистских войск на этих направлениях к морю не снималась. Вызов майору А. П. Севрюку на Клухорский перевал был давно послан, но приехал он в штаб 46-й армии только после третьего напоминания. Обстановка на перевале была крайне тяжелой, там шли упорные бои. Нас интересовали выводы и прогнозы, но на эти вопросы, как сказал тогда Севрюк, пока нельзя было ответить достаточно точно.
Приезд в Сухуми, в штаб 46-й армии, был связан, как оказалось, не только с отчетом о положении на перевалах Эльбрусской горной группы. Здесь мне стало известно о назначении меня старшим офицером Генерального штаба в 9-ю армию Северной группы войск, но предварительно нужно было представиться в штабе фронта. Начинались новые военные дороги...
По пути в Тбилиси было время для размышлений о боевых действиях в условиях высокогорья. Я отчетливо представлял себе ограниченность моего личного опыта, хотя и он давал материал для некоторых выводов. Прежде всего в голову приходила мысль о необходимости значительного улучшения подготовки командиров к ведению войны в высоких горах. Вероятно, мысль эта возникала потому, что боевые действия в горах очень сложны. Бой ведется весьма динамично, но небольшими силами и по направлениям, где есть хотя бы тропы в горах. Фронт здесь сплошным не бывает, локтевой связи у подразделений не существует. Успех решается непосредственной схваткой пехоты в ближнем бою при поддержке ее собственных огневых средств и с участием ограниченного количества артиллерии и минометов, главным образом со стороны обороняющегося или вовсе без них. Маневр в ходе боя чрезвычайно затруднен, а в некоторых случаях почти исключается. Оборона строится глубоко эшелонированной, с многоярусным расположением огневых средств. Контратаки небольших резервов возможны, но при надежной огневой поддержке, которую обеспечить, однако, очень нелегко. Инженерные заграждения в крупном масштабе не применимы, да и постановка их целиком зависит от транспортных возможностей. Успех в наступлении может быть достигнут главным образом при условии его внезапности, [110] особенно если удастся застать противника врасплох маневром в обход фланга. Первостепенное значение приобретает меткость огня всех видов оружия. Материальное обеспечение боевых действий войск имеет первостепенное значение.
Все перечисленные особенности боя в условиях высокогорья и требовали особой подготовленности командиров. Они должны не только твердо знать правила горной войны, но и отлично изучить горы. Наши войска, сражаясь в обычном обмундировании и снаряжении, почти совсем не имея специальной горной техники, проявляли при этом величайшие образцы стойкости и мужества, храбрости и самоотверженности.