Глава первая.

В глубинах Балтики

Предгрозовое время

Когда за плечами шесть десятилетий, вольно или невольно начинаешь оглядываться назад, как бы подводя итог: вспоминаешь свою флотскую молодость, многолетнюю службу на кораблях, задумываешься над тем, что привело тебя на флот, и о огромной радостью сознаешь — пусть трудная, но счастливая выпала тебе доля.

Я родился в городе Новороссийске. Два моих дяди — родные братья отца, военные моряки комсомольского призыва 1922 года — служили на подводных лодках Черноморского флота. Они часто бывали у нас дома, беседовали со мной, расспрашивали, кем я хочу быть. Слушая их рассказы о флотской службе, я приходил к выводу, что самая интересная и мужественная профессия — это профессия моряка. В приморском городе, где я жил, среди ребят ходили легенды о кораблях, о дальних плаваниях, о героях морских сражений. Романтика флотской службы все больше и больше увлекала меня. Море стало моей мечтой, моим призванием. Эта мечта и привела меня в Ленинград, в Военно-морское училище имени М. В. Фрунзе. В то время я еще не знал, как сложится моя флотская судьба, и меньше всего думал, что служить мне придется на подводных лодках, что всю войну я буду плавать на «малютках». Мои путь на флот был закономерен, но в подводники я попал как-то неожиданно.

Запомнился теплый весенний день 1940 года. Ярко светило солнце, отражаясь в витражах здания штаба флота. Мы, молодые лейтенанты, после торжественного вечера находились в приподнятом настроении: перед нами открывался новый широкий путь. Это было незабываемое [3] время. Нас, выпускников, досрочно окончивших военно-морское училище, принял командующий Балтийским флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц. Он тепло напутствовал будущих командиров флота. Обращаясь к нам, адмирал сказал:

— Дорожите честью флотского командира, достойно служите на тех кораблях, на которые получите назначение, независимо от того, большой это корабль или малый: крейсер или крейсерская подводная лодка, эсминец или подводная лодка типа М.

И надо же такому случиться — свое первое назначение я получил на подводную лодку типа «малютка».

Как только мне вручили предписание, подводная лодка завладела моим воображением. Я горел желанием побыстрее попасть на нее, уйти в плавание и применить свои знания на практике.

Прибыв на подводную лодку «М-62», которая базировалась на Ленинград и проходила швартовные испытания, я представился ее командиру старшему лейтенанту А. А. Воробьеву. Конечно, я очень волновался, ожидал, что скажет мой новый непосредственный начальник. А тот пытливо посмотрел на меня, кивнул головой и коротко бросил:

— Ну что ж, товарищ лейтенант, вам повезло: наша лодка готовится и выходу в море. Так что предстоит горячее дело.

Я вступил в должность командира штурманской боевой части. На меня же возлагались и обязанности помощника командира подводной лодки. Но и это не все. Я получил в подчинение, правда временно, артиллерийскую боевую часть, боевую часть связи, химическую и интендантскую службы. Дело в том, что на лодке не хватало командиров. Лишь электромеханическая боевая часть имела своего командира — инженера-механика. Что касается минно-торпедной боевой части, то ее возглавлял непосредственно командир подводной лодки.

Словом, на меня легла большая ответственность. И я сразу же с головой окунулся в работу. А через день-два утвердился в мысли: мне действительно крепко повезло. Как хорошо, что я прибыл на лодку в тот момент, когда она готовилась к плаванию. Мне предстояло основательно изучить устройство лодки, особенности ее эксплуатации, режимы работы механизмов и устройств. При выходе в море рабочая нагрузка на технику становилась максимальной: все параметры доводились до предела, [4] что в обычных условиях допускалось не так-то часто. Оттачивалась и выучка моряков, организовывалась специальная подготовка экипажа по конкретным элементам ходовых испытаний.

Но главное — за это время я сблизился с людьми. Командир подводной лодки Алексей Александрович Воробьев, несмотря на молодость, был опытным воспитателем. Встречая меня каждый раз в конце дня, он как бы ненароком интересовался моими делами и давал мне советы, в которых я тогда крайне нуждался. Благодаря его знаниям, чуткости и взыскательности экипаж становился все более подготовленным, сплоченным. Это особенно чувствовалось во время авральных работ. Моряки, не считаясь с трудностями, дружно делали свое дело. Во многом здесь была и заслуга старшин. Их распорядительность, умение руководить людьми способствовали успеху.

В море я свыкся с экипажем и даже больше — проникся любовью к нему. Моя привязанность к подводной лодке росла день ото дня. Верил в ее боевые возможности и надеялся, что в будущем она хорошо себя проявит.

«Малютка» считалась подводной лодкой прибрежного действия. При своих малых габаритах и небольшом экипаже (21 человек) она имела свои положительные качества: обладала надежной скрытностью, хорошей маневренностью, была способна плавать в районах с малыми глубинами, с наименьшей затратой корабельных энергетических ресурсов. Лодка этого типа могла выполнять задачи разведки, дозора, гидрографического обеспечения, высадки и приема с побережья групп десантников и разведчиков.

На флоте в ту пору имелись «малютки» трех серий: VI, VI бис и XII. Они имели надводное водоизмещение от 160 до 203 тонн и подводное — от 196 до 254 тонн. «Малютка» погружалась на глубину до 60 метров. Ее вооружение — два торпедных аппарата и одна 45-миллиметровая полуавтоматическая пушка.

Подводная лодка «М-62», на которой мне выпала честь начинать службу, была XII серии. Она обладала несколько лучшими тактико-техническими данными: имела более мощные двигатели надводного и подводного хода (и это увеличивало скорость, дальность и автономность плавания), совершенное по тому времени электронавигационное оборудование, а также большие корабельные запасы. На ней были лучшие условия размещения [5] личного состава, чем на «малютках» других проектов. Все это вызывало у меня гордость за службу на лодке такого типа.

Но с лодкой неожиданно пришлось расстаться. Летом 1940 года был получен приказ — отправить «малютку» по железной дороге в Севастополь для пополнения подводных сил Черноморского флота. Думалось, что вместе с лодкой на Черное море отправят и меня. Но судьба распорядилась иначе: мне суждено было остаться на Балтике, теперь на вновь строящейся лодке «М-102».

На этот корабль я прибыл в качестве помощника командира уже как «бывалый» подводник, и сразу мне доверили взять под свою опеку и экипаж строящейся «М-103». Суть этой опеки состояла в контроле и проверке службы на лодке, пока на нее не были назначены командиры.

На судостроительном заводе я надеялся увидеть подводные лодки во всей красе. Но они оказались в процессе сборки: на кильблоках набирались прочные корпуса. Кое-кто из нас, вновь прибывших, выразил сомнение: будут ли лодки готовы к сроку? А командир дивизиона Николай Константинович Мохов лукаво улыбнулся, сказал!

— Корабли-то будут готовы. Главное — мы должны успеть подготовиться к плаванию на них.

Знал командир дивизиона, что говорил; завод строил корабли быстро.

И вот подводные лодки завершили испытания. Руководили ими командиры, прибывшие к тому времени на корабли: на «M-102» — капитан-лейтенант Ц. В. Гладилин, на «М-103» — капитан 3 ранга В. Д. Нечкин.

Петр Васильевич Гладилин быстро освоился на лодке, как будто всю жизнь служил на ней. Ниже среднего роста, крепко сбитый, юркий, общительный по характеру, он успевал бывать всюду — в отсеках, на боевых постах, встречался с людьми, обстоятельно вникал в положение дел, компетентно решал вопросы. Работал Гладилин много — от подъема до отбоя. И в этом помогала ему трудовая закалка. В прошлом ленинградский рабочий, он по комсомольскому набору был призван на флот и направлен в военно-морское училище, а после его окончания служил на подводном минзаге «Л-2». Надо отдать должное: Петр Васильевич дорожил честью корабля, переживал его малейшие неудачи и стремился во что бы то ни стало сделать лодку лучшей. На ней [6] служили квалифицированные моряки. Краснофлотцы и старшины уважали командира за то, что он доверял им.

В короткий срок мы подготовились к перебазированию. 22 декабря 1940 года за ледоколом «Ермак» подводные лодки начали движение по скованному льдом заливу. Переходом руководил командир дивизиона капитан-лейтенант Н. К. Мохов. Предстояло пройти весь Финский залив, протянувшийся по параллели на 211 миль (390 километров), со множеством навигационных препятствий.

Мне, как штурману, пришлось изучать район плавания, опасности, шхеры. Я вспомнил родное училище, наставления начальника кафедры навигации контр-адмирала И. Н. Дмитриева, штурмана с большим опытом, участника многих дальних походов, который советовал нам перед походом как бы пройтись тем фарватером, по которому будет следовать корабль.

С учетом его рекомендаций я тщательно готовился к переходу. Ледокол провел нас до острова Гогланд. Дальше была чистая вода. К исходу 23 декабря подводные лодки, идущие в кильватерной колонне, легли на входной створ внешнего рейда Ханко. Через некоторое время на фоне леса показалась хорошо просматриваемая просека, а затем и створные знаки. Вскоре открылся вход в гавань Ханко. Мы завершили переход в военно-морскую базу, сформированную после окончания советско-финляндской войны.

Лодки пришвартовались к причалу. Командиры сошли на стенку и доложили встретившему нас командиру бригады капитану 1 ранга Н. И. Виноградову. Вместе с ним находился заместитель комбрига по политчасти полковой комиссар И. М. Майоров.

Н. К. Мохов, выполнивший свою задачу — проводку подводных лодок, вернулся в Ленинград, к месту своей прежней службы. А мы вошли в дивизион, которым командовал капитан-лейтенант Е. Г. Юнаков.

Освоившись на новом месте, приступили к планомерной боевой и политической подготовке. Хлопот было много. По делам службы нам часто приходилось обращаться к командиру бригады Николаю Игнатьевичу Виноградову. Он всегда внимательно выслушивал, старался помочь. Комбриг производил на всех нас благоприятное впечатление своей обходительностью, заботливостью, вдумчивым подходом к делу. Каждый его шаг, каждое его слово учили, воспитывали. Он хорошо сознавал, что [7] на него, комбрига, смотрят десятки глаз, с него берут пример, и старался быть на высоте положения.

Запомнилось, как он по утрам обходил кубрики, каюты — помещения плавбазы «Иртыш»: встречался с командирами, расспрашивал, как у них идут дела. Комбриг не терпел, если нарушался план учебы, если занятия проводились формально. При всем том он не учинял разноса. Даже тогда, когда обнаруживался серьезный недостаток, не выходил из себя, разговаривал спокойно, и это воздействовало на подчиненных сильнее, чем грубый окрик.

Никогда не думал, что встречи с моим первым комбригом продолжатся почти в течение всей службы. Николай Игнатьевич сыграл большую роль в моей судьбе, и я считаю своим долгом рассказать о нем более подробно.

Н. И. Виноградов происходил из крестьянской семьи, начал службу на флоте еще в двадцатых годах, окончил военно-морское училище и Военно-морскую академию. До 1934 года он плавал на черноморских подводных лодках, был командиром для поручений Реввоенсовета Морских сил Черного моря, работал непосредственно под руководством командующего флотом В. М. Орлова, а затем И. К. Кожанова. С началом постройки «малюток» VI серии был назначен командиром головной подводной лодки «М-1», успешно обеспечил испытания и перевозку ее по железной дороге на Дальний Восток, где она одновременно с подводной лодкой «М-2» 28 апреля 1934 года в числе первых из «малюток» вступила в строй боевых кораблей Морских сил Дальнего Востока, как тогда называли Тихоокеанский флот.

До 1936 года Н. И. Виноградов командовал подводной лодкой на Тихом океане, затем стал начальником штаба соединения. Война застала его в должности командира бригады подводных лодок Северного флота. Он был начальником подводного плавания на Северном флоте, заместителем начальника и начальником подводного плавания ВМФ, командующим морским оборонительным районом. А после войны Н. И. Виноградов занимал должности заместителя начальника Главморштаба, заместителя главнокомандующего ВМФ, начальника военно-морских учебных заведений... Большой послужной список у нашего первого боевого комбрига!

Мне неоднократно пришлось в разное время испытать на себе строгость проверок, проводимых Н. И. Виноградовым. [8] Они всегда оставляли глубокий след в воинских коллективах. Корабли проверялись на выходах в море, при выполнении учебно-боевых задач и практических стрельб. Николай Игнатьевич придерживался при этом своего стиля работы — не засиживался в каютах, а часто бывал на боевых постах и командных пунктах, опирался на передовой опыт, учил, советовал, проверял. Яркий образ первого комбрига пронесли мы через многие годы.

По-моему, лучшая награда для начальника — это доблестная служба его подчиненных, их верность воинскому долгу. Бывает, люди забывают своего командира, но чаще всего именно потому, что тот их ничему не научил, не воспитал.

В предвоенные годы особенно близок к нам по службе был командир 8-го дивизиона Евгений Гаврилович Юнаков. С ним связан период освоения «малюток» на Балтике. Каждому командиру присуща та или иная черта, которая запоминается людям, так вот Евгений Гаврилович слыл большим патриотом малых подводных лодок. Он твердо верил в их боевые возможности и свою любовь к ним передавал экипажам. Бывали случаи, когда иные командиры тяготились службой на «малютках». В ответ на это Е. Г. Юнаков говорил: «Мал золотник, да дорог».

Уроженец Евпатории, Евгений Гаврилович, можно сказать, был прирожденным моряком. С юных лет он познал соль морского труда, отличался общительностью, доступностью. Командир дивизиона был прост в обращении, хотя имел непростой, твердый характер. Строгость его сочеталась с заботой о людях. Его часто видели в кубриках, в отсеках лодок, среди молодежи. Он обладал какой-то притягательной силой. Люди шли к нему с открытой душой, и он всегда их выслушивал и старался чем-то помочь.

Внимательно относился комдив к молодым командирам. Его чуткость и отзывчивость многие из нас ощутили на себе. Он не раз приглашал меня к себе, и не только по делам службы, но и просто на чашку чая. Запомнились его рассуждения о дружбе, о сплочении экипажа. Как известно, экипаж на «малютке» небольшой, люди живут одной семьей. При этом, однако, важно, чтобы командир не растворялся в общей среде. Не помню, чем были вызваны его советы, возможно, где-то я нарушил уставные нормы общения или сблизился с людьми настолько, [9] что начал утрачивать свое командирское лицо, но как-то Евгений Гаврилович предупредил меня:

— Командирский авторитет завоевывается не тем, что вы называете краснофлотцев по имени, приказы передаете в форме просьбы. Я понимаю, что в таком коллективе, как экипаж «малютки», люди тесно связаны между собой, но и здесь командир должен оставаться командиром. Иначе он рискует потерять важное качество — управлять подчиненными, командовать.

Комдив тонко улавливал настроение людей. Он первым подметил привязанность командиров лишь к своим подводным лодкам, то есть к «малюткам» XII серии. Между тем подводные лодки 2-го дивизиона — «малютки» VI серии вошли в строй раньше наших. Их экипажи участвовали в советско-финляндской войне и имели боевой опыт. И хотя мы уважали своих старших товарищей по подводному плаванию, все же считали службу на «малютках» XII серии более престижной, чем вызывали недовольство Евгения Гавриловича, который внушал нам, что для подводника служить почетно на любой лодке.

На нас, молодых, произвел сильное впечатление тот факт, что командир бригады капитан 1 ранга Н. И. Виноградов и его заместитель по политической части полковой комиссар И. М. Майоров в первый же день приняли командный состав прибывших из Ленинграда подводных лодок. В короткой беседе они обрисовали нам обстановку, в которой предстояло служить, ознакомили с задачами, обратили внимание на особое положение военно-морской базы Ханко. Это доброе правило — сразу же принимать новое пополнение и вводить его в курс дела. Позже, когда мне довелось стать старшим начальником, я всякий раз, как бы ни был занят, приглашал на беседу вновь прибывших командиров и политработников. Это позволяло без промедления ближе узнать их настроение и запросы.

В первые же дни службы на Ханко мы почувствовали, что агрессор совсем рядом и что от него можно ждать провокаций в любое время. И это повышало нашу ответственность за безопасность рубежей Родины. Приходилось больше находиться на кораблях, чем дома, много работать, делать все, чтобы быть готовыми к выполнению боевых задач, свойственных подводным лодкам. [10] А эти задачи сводились к следующему; прикрывать морские подступы к устью Финского залива и его берегам, вести разведку, бдительно нести дозорную службу.

Эхо минувшей советско-финляндской войны докатывалось до нас. 12 апреля 1941 года на пограничной железнодоржной станции Лапвик проходила церемония передачи финским командованием останков советских летчиков, погибших в боях. На постаменте возвышался гроб с прахом командира истребительной эскадрильи Героя Советского Союза старшего лейтенанта И. Д. Борисова. Военные летчики, участвовавшие в церемонии, рассказали нам об обстоятельствах гибели И. Д. Борисова. 25 декабря 1939 года при налете на вражескую батарею, расположенную на острове Хесте-Бюссе, в машину Борисова попал зенитный снаряд. Самолет загорелся. Сбить пламя не удалось, но отважный летчик не дрогнул, направил объятый пламенем самолет на врага и ценой своей жизни уничтожил вражескую батарею.

В погожий весенний день гарнизон Ханко и жители города проводили в последний путь погибших героев. На площади, над холмом братской могилы, укрытой венками, возвысился металлический обелиск с красной звездой. Одна из центральных улиц была названа именем И. Д. Борисова.

Кажущаяся лояльность финских военных властей, передавших останки советских летчиков, не притупила нашей бдительности. Тучи сгущались над седыми волнами родного моря.

В середине июня 1941 года на служебном совещании командного состава бригады, созванном для подведения итогов боевой и политической учебы, замполит проинформировал нас об обстановке на Балтике. Он рассказал об усиленном движении транспортов с войсками и техникой в порты Финляндии, довел до нас донесение, полученное с подводной лодки «М-96», которая несла дозорную службу в районе маяка Бенгтшер. В донесении сообщалось, что только за несколько часов проследовало 32 немецких транспорта в Финляндию.

— Газеты вы читаете, знаете, чем объясняют немецкие власти такое интенсивное передвижение, — заявил замполит. — Дескать, войска и техника перевозятся в Северную Норвегию, которую они оккупировали, а финская территория используется для транзита.

Впоследствии мы убедились, что доводы немецких властей были сплошной ложью. При непосредственном [11] содействии профашистского финского правительства, возглавляемого ярыми антисоветчиками Таннером и Рюти, немецко-фашистские войска и боевая техника накапливались на территории Финляндии. Назревали грозные события. В финских базах сосредоточивались немецкие роенные корабли, а на аэродромах — ударная авиация из соединений люфтваффе.

Время было беспокойное. За неделю до войны подводные лодки «М-102» и «М-97» перешли из Ханко в Таллин, где стали в плавучие доки судоремонтных мастерских морского порта.

Все мы сознавали близость войны. Именно сложной, тревожной обстановкой были продиктованы перебазирование подводных лодок, в том числе «малюток», а также некоторые организационные меры, принятые наркоматом Военно-Морского Флота. Так, дивизион «малюток» капитан-лейтенанта С. И. Матвеева перешел в Лиепаю, где он стал 4-м дивизионом 1-й бригады подводных лодок, которой командовал Герой Советского Союза капитан 1 ранга Н. П. Египко. Замполитом этой бригады был бригадный комиссар Г. М. Обушенков, начальником штаба — капитан 2 ранга Л. А. Курников. В Ханко остались «малютки» XII серии, составившие 8-й дивизион 2-й бригады подводных лодок; командиром этой бригады стал капитан 2 ранга А. Е. Орел, замполитом — полковой комиссар Б. Н. Бобков, начальником штаба — капитан 1 ранга Н. С. Ивановский. Командование 2-й бригады размещалось в Таллине на плавучей базе «Ока». Передислокация части подводных лодок типа М в Лиепаю преследовала цель приблизить их к возможным районам боевых действий.

В июне экипажи «малюток» вели разведку и несли дозорную службу на подходах к нашим военно-морским базам.

В начале воины

В субботу 21 июня 1941 года личный состав подводных лодок жил по обычному распорядку дня. Вечером одна часть личного состава находилась в увольнении на берегу, другая — несла дежурно-вахтенную службу и отдыхала в кубриках на плавбазах. Никто не мог предположить, что это последний мирный день, что следующий [12] день станет поворотным в судьбе каждого, в судьбе всей страны.

В 23 часа 37 минут на кораблях флота прозвучали колокола громкого боя. Должен заметить, что мы нередко слышали такие сигналы и были в какой-то мере привычны к ним. Еще 19 июня по приказанию из Москвы Балтийский флот был переведен на боевую готовность № 2. Ранее тревоги проводились как учебные, и личный состав выполнял свои обязанности в установленной последовательности. Но на этот раз боевая тревога всех насторожила. Она отозвалась в сердце каждого. И действительно, в ту ночь флот переходил на боевую готовность № 1.

В течение всей ночи личный состав «малюток» не смыкал глаз, ожидая боевого приказа. Многие догадывались, что назревают чрезвычайные события. В Таллине было тихо, но, как мы узнали позже, в предутренние часы гитлеровцы уже бомбили с воздуха советские города и военно-морские базы. Фашистская авиация сбросила донные магнитные мины у входа на Большой Кронштадтский рейд.

События развивались стремительно и неотвратимо. 22 июня в 4 часа 59 минут Военный совет флота оповестил всех нас о нападении фашистской Германии. Было приказано применять при отражении вражеских атак оружие. В полдень по радио передавалось Заявление Советского правительства о вероломном нападении немецко-фашистских захватчиков на нашу страну. На кораблях состоялись митинги. Собрались на митинг и члены экипажа вашей лодки. Лица у всех выражали гнев и решимость. Первым выступил капитан-лейтенант П. В. Гладилин, за ним командиры подразделений, старшины и краснофлотцы. Говорили коротко, но за каждым словом стояла решимость до конца отстаивать социалистическое Отечество. Наш человек не любит выражаться красиво, но зато лучше слов говорят его дела. Слушая выступления товарищей, я невольно вспомнил рассуждения великого писателя Л. Н. Толстого о словах и поступках русского солдата. «...Если бы великое слово, в каком бы то ни было случае, даже шевелилось в душе моего героя, я уверен, он не сказал бы его: во-первых, потому, что, сказав великое слово, он боялся бы этим самым испортить великое дело, а во-вторых, потому, что, когда человек чувствует в себе силы сделать великое дело, какое бы то ни было слово не нужно. Это, по [13] моему мнению, особенная и высокая черта русской храбрости...» {1}

Конечно, в тот день мы не представляли в полной мере той опасности, которая нависла над нашей страной, но выработанное годами всем нашим укладом жизни чувство долга, чувство советского патриотизма находило отражение в готовности немедленно выступить на борьбу с врагом. Позже мы узнали, что на Балтике первый удар фашисты обрушили по военно-морским базам Кронштадт, Лиепая, Вентспилс. Война нарушила обычный порядок жизни, жестоко распорядилась судьбами людей. Мой товарищ по училищу штурман подводной лодки «М-81» Георгий Ильин в своем дневнике запечатлел первые дни войны в Лиепае. Он записал:

«День 22 июня начался для нас беспокойно. По сигналу «Боевая тревога!» вскочили с коек, похватали противогазы и побежали на подводную лодку. Не успели принять боевые торпеды, как над головой появились три самолета, похожие на наши СБ. Зенитчики били с упреждением. Через час над гаванью появились еще 20 самолетов. Наши батареи открыли огонь. Один самолет с большим шлейфом черного дыма прочертил небо и упал в воду. Через час мы ушли в море.

23 июня. Сегодня фашисты бомбили Лиепаю и порт. Город сотрясали разрывы бомб. Нас обнаружил немецкий самолет. Мы срочно погрузились. Днем в перископ наблюдали пожары на нашем берегу. Когда всплыли, у берега вспыхнуло огромное пламя. Один из кораблей подорвался на мине. Мы находились под водой несколько часов. Порыв у моряков один — искать врага в море и атаковать его. Все считают, что врага мы разгромим быстро, что нет такой силы, которая могла бы нас победить...»

С содержанием дневника своего товарища мне довелось познакомиться в 1965 году, когда со дна Финского залива силами аварийно-спасательной службы флота была поднята подводная лодка «М-81». Долголетнее пребывание дневника в затопленном отсеке повредило листы бумаги, но все же содержание записей удалось восстановить. Капитан 1 ранга С. А. Новак, принимавший участив в подъеме подводной лодки «М-81», подарил мне два предмета — призму пеленгатора от репитера гирокомпаса [14] и клевант (соединительную скобу) фала для подъема сигнальных флагов, взятые им с этой подводной лодки.

Долго и бережно хранил я эти дорогие для меня реликвии, а когда в 269-й школе Кировского района Ленинграда был создай музей «Боевые подвиги подводников дважды Краснознаменной Балтики», я передал реликвии в этот музей, где они и экспонируются.

С началом войны перед нашим экипажем была поставлена задача — готовить подводную лодку, стоявшую в доке, к боевому походу. Объем работ был велик, но еще больше было желание досрочно ввести ее в строй и выйти в море.

Обходя отсеки, я всюду убеждался: в экипаже царит атмосфера самоотверженного труда. Боцмана Александра Захарова, человека трудолюбивого, застенчивого, несмотря на позднее время, застаю в центральном посту. Интересуюсь его настроением.

Вероломство фашистов, напавших на советскую землю, вызывало у людей лютую ненависть к врагу. В кубриках только и говорили о начале войны. Моряки хотели осмыслить, понять случившееся: почему мы отступаем, неужели у нас мало сил? Старослужащие успокаивали всех: «Все равно нас не осилишь, на испуг не возьмешь...»

В своих выступлениях перед личным составом мы не скрывали неудач наших войск, старались объяснить их временным преимуществом врага — внезапностью нападения, превосходством в технике. Подчеркивали, что пройдет некоторое время, советские войска отмобилизуются, соберутся с силами и тогда врагу не миновать поражения.

Во время завершения ремонтных работ не знали покоя все, но особо много хлопот выпало на долю командира электромеханической боевой части инженер-капитан-лейтенанта И. В. Бубарина. Это был уже немолодой моряк. Начал он службу краснофлотцем — электриком подводной лодки «L-55». Эта лодка была английской, участвовала в интервенции против молодой Советской Республики. 4 июня 1919 года, когда она безуспешно атаковала наши корабли, снаряд, выпущенный из носового орудия эсминца «Азард», попал в цель. Вражеская лодка потеряла управление, вышла на минное поле, подорвалась и затонула. В 1928 году ее подняли со дна Копорского залива. После восстановления «L-55» была [15] введена в состав КБФ. Тогда-то и прибыл служить на нее Бубарин.

Мы ценили Ивана Васильевича и как специалиста, и как воспитателя. Он удачно сочетал эти качества. После митинга и приказа готовить корабль к боевому походу командир БЧ-5 проявил невиданное усердие — трудился в дизельном отсеке вместе с краснофлотцами день и ночь. Подчиненные, глядя на него, не уходили с боевых постов. На следующий день после начала войны командир подводной лодки спросил Бубарина:

— Сколько суток потребуется, чтобы лодка могла выйти в море?

Тот пожал плечами и ответил!

— Самый минимальный срок. Приложим все силы, чтобы подготовить корабль к боевому походу. Мы хорошо понимаем обстановку.

Действительно, нашим специалистам потребовалось всего два дня, чтобы завершить доковые работы и ввести подводную лодку в боевой строй. Ранним утром 25 июня «М-102» и «М-99» отдали швартовы и взяли курс в море. Время было рассчитано так, чтобы засветло надводным ходом пройти вблизи своих берегов и к исходу первых суток в сумерках белой ночи выйти в открытое море.

Покидая Таллинский рейд, мы все, кто стоял на ходовом мостике, с грустью смотрели на удаляющийся город. Следы войны ощущались повсюду. На Таллинском рейде стояло много кораблей и судов. Якорную стоянку ограждало боновое заграждение. Мористее дозорные катера вели наблюдение.

Бдительность, помноженная на решимость нанести удар по врагу, были нашим девизом в боевом походе. Вместе с тем нас не покидала мысль о минной опасности. В памяти всплыли слова флагманского минера Михаила Бакутина, провожавшего нас в поход:

— Будьте начеку. Финский залив напичкан минами, как суп клецками.

Развернув карту, он посвятил нас в минную обстановку. Положение было тревожным. Как оказалось, немцы заранее готовились к нападению на нас. В последние дни перед войной они начали скрытно ставить мины в заливах Балтийского моря, используя в этих целях не только военные корабли, но и транспорты. Позже нам станет известно, что в южной части моря противник поставил минное заграждение большой протяженности и [16] глубины, назвав его «Вартбург», в Финском заливе — минные заграждения «Апольда» и «Корбета». Более тысячи мин было выставлено к северу от Таллина и к западу от острова Найссар (Нарген). Неизвестные нам донные магнитные мины преграждали путь на подходах к Лиепае, Вентспилсу, Кронштадту, а также к проливам Ирбенский и Соэла-Вяйн (Соэлозунд). Фашисты рассчитывали массированным применением минного оружия блокировать советские корабли в базах и лишить их возможности вести боевые действия на море.

Выслушав флагманского специалиста, мы, естественно, задали вопрос: как же бороться с вражескими минами? Флагманский специалист пожал плечами. Средств борьбы с донными минами тогда еще не было — они только начали создаваться.

Рассказ флагманского специалиста насторожил нас. В боевом походе мы все были в напряжении. На траверзе маяка Пакринем курсы «М-102» и «М-99» разошлись. Пожелав друг другу счастливого плавания, лодки следовали теперь в надводном положении самостоятельно. Шли без какого-либо охранения: плавание вблизи своих берегов считалось безопасным. До острова Осмуссар дошли спокойно, никого не встретив.

Погода благоприятствовала нам. Стоял чудесный летний день. Гладь моря отливала блеском. Видимость была превосходная. Находясь на ходовом мостике, я не раз спрашивал себя, все ли у нас готово к отражению возможных атак противника.

В соответствии с боевым расписанием мы подняли на ходовом мостике съемную мачту, оснащенную фалами для сигнальных флагов и фигур; на правом борту ограждения мостика поставили прожектор, на левом — пулемет «максим»; к штепсельной коробке подсоединили сигнальный фонарь «Ратьер»; установили выносные репитер гирокомпаса и манипулятор управления вертикальным рулем; герметическую крышку магнитного компаса оставили в открытом положении.

Все это обеспечивало надводное плавание лодки. Но в случае ее погружения нам предстояло срочно убрать все оборудование с ходового мостика. До войны для этого даже существовал нормативный показатель, который отрабатывался на тренировках.

Однако теперь этот порядок оказался неприемлемым: в боевых условиях лодке [17] подготовки. Придя к такому выводу, мы в первом же походе убрали все оборудование ходового мостика, а штепсельные коробки загерметизировали.

Мы долго шли незамеченными. Кругом было тихо, небо по-прежнему безоблачно, вода прозрачна как стекло. И вдруг на подходе к острову Хиума (Даго) прозвучал голос вахтенного сигнальщика краснофлотца Николая Мушинского:

— Вижу мину!

Мы все, стоявшие на мостике, глянули за борт. По телу пробежала дрожь: зловещие рогатые шары чернели в прозрачной воде с обоих бортов. Выходит, кажущаяся безопасность была призрачной — лодка в любую минуту могла наткнуться на мину и взлететь на воздух.

Взоры всех обратились к командиру лодки капитан-лейтенанту П. В. Гладилину. Он не растерялся, спокойно осмотрелся и скомандовал:

— Стоп дизель! Товсь электромотор! Самый малый вперед!

Командир ничем не выказывал своего волнения, командовал спокойно, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Обратившись ко мне, он спросил:

— Сколько времени идти малым ходом до поворота? Получив ответ, командир объявил!

— Следовать прежним курсом! Выставить впередсмотрящего для обнаружения мин!

Спокойный тон командира вселил в каждого из нас уверенность в благополучном исходе плавания на минном поле. Рождение этой уверенности — большое дело в боевой обстановке. Она создает в экипаже боевой настрой, высокую активность. Впоследствии, попадая в сложные ситуации, я не раз вспоминал поведение командира капитан-лейтенанта П. В. Гладилина в тот опасный момент.

Благодаря согласованным действиям членов экипажа, принятым мерам безопасности подводная лодка успешно преодолела минное поле и вышла на просторы Балтийского моря. Нам определили район боевых действий в его северной части вдали от берегов. Юго-западнее находился шведский остров Готска-Санде с высокими обрывистыми берегами, у которых могли укрыться небольшие суда.

По-разному складывается плавание корабля на боевой позиции. Для нашей лодки оно имело свои особенности. [18] Днем под водой мы утюжили назначенный квадрат, ночью над водой тарахтели дизелем, пополняя энергозапасы для последующего подводного плавания. Время тянулось однообразно. До боли в глазах мы всматривались в горизонт. Два цвета господствовали вокруг: синий — неба и моря, белый — чаек. Все вокруг словно вымерло. На лодке утвердился свой порядок жизни — каждые четыре часа сменялась ходовая вахта, что при двух сменах было нелегко.

Командир корабля, обходя отсеки, был задумчив. Это и понятно. Ведь условия, сложившиеся в первом боевом походе, потребовали новых организационных форм жизни и деятельности подводников. Нужно было приберечь орлы и рационально распределить нагрузки на людей. Прежде всего командир изменил распорядок дня. Теперь ночь стала у подводников самым напряженным временем суток. Днем под водой было относительно спокойно. В отсеках стояла тишина, изредка нарушаемая шумом электролебедки перископа. После напряженной ночи многих клонило ко сну.

Экономя электроэнергию, пищу готовили во время заряда аккумуляторной батареи, когда лодка шла под дизелем и главный гребной электродвигатель работал как динамо. Обязанности коков по совместительству исполняли торпедисты мичман Константин Голанов и старшина 2-й статьи Николай Калугин. Они трудились денно и нощно, не зная усталости. За ночь дважды кормили экипаж. Пища была питательной и вкусной. Коки-торпедисты меньше всех спали, больше всех работали и никогда не роптали на свою судьбу.

Время, отведенное для автономного плавания подводной лодки, хоть и медленно, но расходовалось. Начался июль. По радио по-прежнему передавали неутешительные информационные сводки о ходе боевых действий. Уже шли бои в районе Риги. Враг рвался в Эстонию. Но как бы там ни было, советские войска, отступая, ожесточенно сопротивлялись, изматывали силы противника.

Выполнив задачу, подводная лодка легла на обратный курс — в базу. На рассвете 3 июля подошли к острову Хиума. Всплыли в надводное положение. Лодка приближалась к маяку Тахкуна, огибая остров с севера, постепенно втягиваясь в Финский залив. На подходах к маяку из поселка Кярдла она подверглась артиллерийско-пулеметному [19] обстрелу. Тревожил вопрос: кто на острове — свои или чужие?

Старшина группы электриков Федор Максимчук, смелый и отчаянный моряк, предложил командиру произвести разведку на берегу и пообещал сделать это бесшумно. Командир подводной лодки отнесся к предложению скептически, считая, что вскоре поступят указания командования. И действительно, при очередном всплытии мы получили радиограмму с приказанием ждать прибытия катеров МО и в их сопровождении следовать в маневренную базу через пролив Соэла-Вяйн.

Утром 4 июля мы встретились с катерами, вошли в воды Моонзундсного архипелага и ошвартовались у старого деревянного пирса в тесной гавани рабочего поселка Рохукюла. Здесь узнали об обстоятельствах стрельбы по нашей лодке.

Сложная обстановка в Финском заливе вынудила командование ввести «малютку» в одну из гаваней Моонзундского архипелага, но связисты передать это приказание своевременно не смогли, а выход катеров для встречи нашей подводной лодки задержался. Убедившись, что радиограмма не передана и подводная лодка движется в сторону Финского залива, оперативный дежурный Береговой обороны Балтийского района (БОБРа) решил задержать ее предупредительными выстрелами. Этот случай послужил предметом детального обсуждения в штабе Береговой обороны, и в последующем таких ошибок не допускалось.

В начале июля над Моонзундскими островами сгустились тучи — нависла угроза их захвата врагом. По нескольку раз в сутки на Рохукюлу налетали фашистские самолеты. Вражеские воздушные разведчики постоянно висели над поселком. Сигналы тревог чередовались непрерывно, но, несмотря на это, работы в гавани не прекращались. Краснофлотцы и красноармейцы грузили на плавсредства артиллерийские орудия, минометы, боеприпасы, продовольствие и войсковое имущество.

С прибытием в базу командиру корабля надлежало представиться старшему военно-морскому начальнику. Капитан-лейтенант П. В. Гладилин, оценивая ситуацию, рассуждал вслух:

— Понимаю, что надо представиться старшему начальнику, но как покинуть подводную лодку, когда фашистские самолеты то и дело налетают на порт. Где важнее всего находиться командиру? — Подумав, сам [20] и ответил: — Лучше всего мне остаться на корабле, а ты, Юрий Сергеевич, собирайся и следуй в штаб охраны водного района. Только не забудь доложить, почему я не смог прибыть, чтоб не подумали, что я пренебрегаю командованием.

Я тут же отправился выполнять приказание. По дороге, забитой войсками и техникой, наконец добрался до лесной дачи, где размещался оперативный дежурный. После стесненного обитания в лодочных отсеках тишина и свежий воздух соснового бора показались мне блаженством. В комнатах штаба непрерывно звенели телефоны, выслушивались доклады и отдавались распоряжения.

Оперативный дежурный, выведенный из равновесия беспрерывными тревожными звонками, поднял голову и посмотрел на меня с досадой, как бы спрашивая, что, дескать, надо. Я доложил о прибытии «М-102» и сообщил, что командир ввиду сложной обстановки остался на корабле. Он тут же воскликнул:

— Молодец твой командир! Покидать подводную лодку в этой суматохе нельзя. Доклад я ваш принял. Возвращайтесь на корабль, а о лодке я доложу командиру базы.

В гавани Рохукюла стоял дивизион торпедных катеров, который базировался на «Виронии» — большом судне, располагавшем всеми удобствами для размещения личного состава. Командование дивизиона предложило нам перейти на плавбазу катеров. Соблазн был велик: там и помыться можно, и привести себя в порядок, и кинофильмы посмотреть. Кое-кто был склонен перебраться туда. Выясняя мнение командиров боевых частей, Гладилин спросил; «Будем переселяться или нет?» Я высказался против, так как обстановка оставалась тревожной. Было решено ограничиться лишь помывкой команды в бане. Для этого на плавбазу посылать одновременно не более двух человек.

В свою очередь малюточники ответили флотским гостеприимством — пригласили катерников на ужин. В дружеской беседе мы узнали много нового, в том числе о катерниках и малюточниках. Что и говорить, наш экипаж, находясь в боевом походе, имел скудные сведения о действиях товарищей по оружию, и каждое сообщение о них вызывало у нас или радость, или сожаление.

Мы все переживали за трагическую участь подводной лодки «М-78», которой командовал старший лейтенант Д. Л. Шевченко. По своему техническому состоянию [21] она погружаться не могла и совершала переход из Лиепаи в Ригу в надводном положении. 23 июня 1941 года во время налета вражеской авиации лодка начала уклоняться от атак, но тут ее подстерегла и торпедировала фашистская подводная лодка. На борту «малютки» погиб командир дивизиона С. И. Матвеев. Он собирался выйти в море на другой лодке, но в последний момент перешел на «М-78», перешел туда, где труднее, и разделил трагическую участь экипажа.

Как станет известно позже, подводную лодку «М-78» атаковала фашистская лодка «U-144», действовавшая у советского побережья. Гитлеровцы рассчитывали на безнаказанность своих действий, но их расчеты не сбылись. Подводная лодка «Щ-307» под командованием капитан-лейтенанта Н. И. Петрова расквиталась с ними. Вот как это произошло.

10 августа «Щ-307» возвращалась из боевого похода. Вахтенный командир лейтенант П. А. Никитин через перископ обнаружил рубку неизвестной лодки. Это оказалась немецкая подводная лодка «U-144». Она тоже заметила перископ нашей лодки, быстро погрузилась и атаковала торпедами, но безуспешно. В ответ «Щ-307» легла на боевой курс и контратаковала вражескую лодку. Торпеды попали в цель. Прогремели взрывы, и фашистская субмарина затонула. Достоверность этого факта подтверждена официальными документами {2}.

Это была первая победа балтийских подводников в борьбе с подводными силами противника. Большая заслуга в этом принадлежала, безусловно, командиру корабля капитан-лейтенанту Н. И. Петрову. Еще в предвоенные годы я знал его как одного из одаренных подводников, много сделавших для развития теории и практики торпедной стрельбы. Он был назначен преподавателем в Краснознаменный учебный отряд подводного плавания имени С. М. Кирова и одновременно в Высшее военно-морское Краснознаменное училище имени М. В. Фрунзе. С большим интересом мы слушали его лекции по курсу торпедной стрельбы. С началом войны Николай Иванович Петров, как истинный патриот, подал рапорт о направлении его на действующие подводные лодки. Его просьбу удовлетворили, и наш наставник [22] в первом же походе показал себя мастером торпедных атак.

К чему я все это рассказываю? Хочу подчеркнуть важность для военного человека, особенно для офицера, высокой профессиональной выучки. Она для него в сочетании с другими качествами — источник всех успехов. Военный человек красив прежде всего своим умением. Казалось бы, это элементарная истина. Однако, к сожалению, встречаются молодые офицеры, которые в мирное время не проявляют должной настойчивости в изучении военного дела, в овладении искусством морского боя, ошибочно полагая, что в реальной боевой обстановке все равно придется доучиваться. Но в бою уже поздно доучиваться. В бою надо воевать!

В первые месяцы войны балтийцы продемонстрировали высокие морально-боевые качества при обороне и защите военно-морских баз. В боевом содружестве с войсками Красной Армии они с достоинством и честью отстаивали каждую пядь приморской земли. Случилось так, что под натиском врага экипажи некоторых лодок оказались в критическом положении: одни лодки были в ремонте, другие не смогли выйти в море. Как быть? Приказ командования и желание моряков совпадали: уничтожить корабли, а экипажам вливаться в ряды сухопутных войск.

В жестоких схватках с врагом по-разному складывались ситуации, но общей была одна черта подводников — их верность воинскому долгу.

Как-то в середине сентября 1941 года я встретил на пирсе однокашника, штурмана подводной лодки «М-83» лейтенанта Евгения Антипова. Я знал, что его подводная лодка находилась в Лиепае (Либаве). Смотрел на него и не узнавал: так он изменился. «Что с тобой, Женя?» Он досадливо махнул рукой: «Знаешь: то, что пережил, ни пером описать, ни словом рассказать. Придает силы одно — сознание, что подводники с «малюток» вышли из всех этих испытаний с честью».

Евгений Аитипов поведал о стойкой обороне Лиепаи. Вместе с армейскими частями военные моряки мужественно отстаивали город и порт. Здесь впервые гитлеровцы почувствовали силу матросских ударов.

Когда враг ворвался на окраины города, моряки прощались со своими кораблями, находившимися в ремонте. Старший в группе ремонтирующихся кораблей командир эскадренного миноносца «Ленин» капитан-лейтенант [23] Ю. М. Афанасьев приказал экипажам сойти на берег и стать в ряды сухопутных бойцов. Корабли по приказу были взорваны{3}. Такая же участь постигла и подводные лодки «М-71» и «М-80». Это решение, повторяю, было продиктовано сложившейся обстановкой. Очевидцы рассказывают: подводники, как и все моряки, с трудом расставались со своими кораблями. Они по нескольку раз обходили отсеки, как бы прощаясь с родным домом. Выражение их лиц было скорбным. Но как бы ни было горько и тяжело, они сделали этот трудный шаг. Сняв головные уборы, постояли несколько минут на берегу и, как один, влились в ряды стрелков, защищавших Лиепаю. Сменив тесные отсеки на земную твердь, штурвал на винтовку, прикусив ленточку бескозырки, моряки-подводники мужественно бросались в атаки.

Фашистам удалось захватить несколько тяжелораненых моряков. Среди них оказались малюточники капитан-лейтенант Ф. А. Мочалов и лейтенант Н. И. Пилипенко. Лишь после войны удалось установить их дальнейшую судьбу. Почти четыре года они томились в концентрационных лагерях, где, несмотря на все пытки, проявили твердость духа.

Выслушав рассказ о доблести подводников Лиепаи, я спросил Евгения Антипова о судьбе экипажа его лодки. Вздохнув, он сообщил:

— Подводная лодка «М-83» под командованием старшего лейтенанта Шалаева несла дозорную службу на подходах к Лиепае и, получив приказ, 26 июня 1941 года возвратилась в базу. Противник к тому времени уже ворвался на окраины города. Выйти в море «малютка» не могла из-за интенсивного артиллерийского обстрела и непрекращающихся атак фашистской авиации. Командир принял решение — вступить в неравный бой.

Едва фашисты приблизились к подводной лодке, стоявшей у пирса, как лодочный артрасчет открыл по ним огонь. Комендоры расстреляли весь боезапас. Но бой продолжался. Подводники доставляли снаряды и гранаты с базового арсенала. На причале слышались возгласы: «Полундра!»

Огонь не прекращался ни на минуту. Интенсивность стрельбы была настолько высокой, что ствол пушки накалился [24] и моряки охлаждали его мокрыми тельняшками. Вскоре запас снарядов иссяк. Прогремел последний выстрел. В ходе боя подводная лодка получила тяжелые повреждения, лишилась хода и возможности погружаться. Командир приказал всем сойти на берег и продолжать борьбу на суше.

Лейтенант Евгений Антипов, будучи раненным в живот, потерял сознание и длительное время пролежал в кювете у проселочной дороги. Когда очнулся, увидел перед собой человека в красноармейской форме, с раскосыми глазами и скуластым лицом. Это был казах-артиллерист, отставший от своей части, но сохранивший орудие и лошадей. Он перебинтовал раненого Антипова, уложил его на зарядный ящик и отправился на поиски своей части. Лесами и перелесками подводник и артиллерист добрались до города Валга — железнодорожного узла на границе Латвии и Эстонии. Там попутчики расстались. Антипова перевезли в медсанбат, прооперировали и отправили в Псков, в армейский госпиталь, где он пролежал недолго. Враг приближался к Пскову. Антипов последним поездом покинул город и выехал в Ленинград. Затем он продолжил службу в дивизионе «малюток» вместе со мной.

Мне кажется, никто так не сближается друг с другом, как малюточники. Их объединяет тот особый мир, та атмосфера взаимоотношений, которая характерна для подводников. Жизнь и служба в отсеках, общие радости и печали, сложности и опасности подводного плавания роднят людей, а если моряки еще прошли через все трудности боевых походов, то их потом не разъединишь. И потому закономерен интерес к судьбе друзей, разбросанных войной.

Уже после войны, занимаясь историей «малюток», я попытался узнать о судьбе тех, кто служил на них. Разослал письма во многие военкоматы, воинские части. Вскоре как родного брата встретил я инженера-механика подводной лодки «М-81» Бориса Васильевича Ракитина. И первым делом спросил про его собратьев-малюточников. Выслушав, Ракитин тяжело вздохнул:

— Утешительного ничего сообщить не могу. Известно лишь о тяжелом переходе из Риги в Таллин.

1 июля 1941 года группа подводных кораблей в составе «Лембит», «Калев», «С-9», «М-77», «М-79», «М-81». плавбаз «Иртыш» и «Смольный» в связи с перебазированием совершала переход из Риги в Таллин в сопровождении [25] четырех катеров МО. У банки Лайне немецкая подводная лодка произвела торпедную атаку. Раздался сильный взрыв, и над поверхностью моря поднялся столб воды. Командир лодки «М-81» капитан-лейтенант Ф. А. Зубков, инженер-механик инженер старший лейтенант Б. В. Ракитин и старшина 1-й статьи Петр Семов оказались в воде. Взрывной волной их сбросило с мостика. Через несколько минут после того, как корпус лодки скрылся в волнах, из глубины всплыл штурманский электрик старший краснофлотец Виктор Преображенский. В момент взрыва он нес вахту в четвертом отсеке. Взрывная волна разрушила переборочный люк, и его отбросило на палубу. Заглох дизель. Погас свет. В отсек под напором забортного давления стала поступать вода. Преображенский не потерял самообладания и открыл клапан подачи в отсек воздуха высокого давления. Образовалась воздушная подушка, преградившая дальнейшее затопление отсека.

Ракитин подробно рассказал о том, как действовал Преображенский. С трудом, время от времени погружаясь в воду, тот перебрался в центральный пост, добрался до рубочпого люка, сравнял давление с забортным, открыл крышку и вместе с воздушным пузырем выбросился на поверхность моря. Силы постепенно оставляли моряка, казалось, что трагическая развязка близка. Но тут он услышал: «Виктор, держись!» К нему плыл старшина 1-й статьи Семов. Подводников подобрало проходившее мимо посыльное судно «Артиллерист».

Беседуя с Ракитиным, я спросил, как удалось спастись старшему краснофлотцу Преображенскому.

— Благодаря тому что он отлично знал свой корабль, быстро ориентировался в обстановке, правильно действовал и проявил находчивость, — ответил Ракитин.

После войны по-разному сложились судьбы членов экипажа «М-81». Б. В. Ракитин долгое время лечился, затем продолжил службу в Военно-Морском Флоте. В последние годы своей жизни капитан 1 ранга в отставке Ракитин жил в Ленинграде и активно участвовал в военно-патриотическом воспитании молодежи.

Интересна судьба В. С. Преображенского. После выздоровления он просился на подводную лодку, но по состоянию здоровья врачи не разрешили, и все же Преображенский воевал в морской пехоте, защищал Ленинград, а День Победы встретил в Праге. За время войны он имел пять ранений и был дважды контужен. За мужество [26] и храбрость удостоен многих наград. Впоследствии Виктор Сергеевич стал политработником, заместителем командира полка по политчасти. После увольнения в запас он долгое время руководил одним из заводов в Брянске.

Под стать своему другу был и Петр Семов. Он тоже воевал на сухопутном фронте. Газета «Красный Балтийский флот» писала о нем в конце 1941 года: «В боях с врагами Отечества краснофлотцы и командиры показали образцы отваги и бесстрашия. Искусным автоматчиком зарекомендовал себя командир взвода орденоносец П. С. Семов. Он успешно выполнил задание командования по блокированию важной для противника дороги. Умело замаскировавшись, Семов подпустил фашистов на 40–50 метров и короткими очередями истреблял их. Боевую позицию он покинул лишь тогда, когда его местопребывание обнаружил фашистский танк».

Мужественному и храброму воину было присвоено звание лейтенанта. Петр Семов не дожил до Дня Победы, пал смертью храбрых при защите Ленинграда.

Однако вернемся к рассказу о боевой деятельности подводной лодки «М-102». Каждый боевой поход обогащал экипаж опытом, учил действовать решительно, инициативно.

6 июля наша лодка в сопровождении двух торпедных катеров, которыми командовал капитан-лейтенант С. А. Осипов, впоследствии Герой Советского Союза, взяла курс из Рохукюлы в Таллин. Торпедные катера, приняв на борт глубинные бомбы, выполняли задачи кораблей охранения.

Войдя в Финский залив, мы приняли все меры предосторожности. Район отличался повышенной активностью противника. Об этом мы знали, и на подходах к проливу Шпитгам, между островом Осмуссар и эстонским берегом, командир объявил боевую тревогу, что было весьма своевременным. Южнее острова Оомуссар нашу «малютку» атаковала фашистская подводная лодка. Первым обнаружил следы торпед командир отделения рулевых-сигнальщиков старшина 1-й статьи Александр Капалин. Над ходовым мостиком прозвучал его четкий доклад:

— Две торпеды, левый борт 50 градусов, идут на подводную лодку.

Командир незамедлительно скомандовал:

— Лево на борт, полный вперед, курс ноль градусов. [27]

Передать на торпедные катера: след торпед с норда, слева от подводной лодки.

При уклонении от торпед дорога каждая секунда. Тут, как нигде, справедливы слова: промедление смерти подобно. Решающее значение при этом имеет наряду с другими элементами последовательность докладов. Мы учили сигнальщиков быстроте и полноте доклада: прежде всего сообщать — кого или что обнаружил, затем — где и характер действия обнаруженного объекта. Такой порядок информации помогал своевременному принятию решения, что особенно важно при ограниченном времени. Когда случалось, что рулевые сигнальщики нарушали этот порядок, мы разъясняли на фактах, к чему это может привести.

Старшина 1-й статьи Александр Капалин доложил так, как его учили, и этим он помог командиру уклониться от торпед. Тем временем торпедные катера, взревев мощными двигателями, дали самый полный ход и по следам торпед ринулись в атаку на вражескую лодку. Тактический расчет был прост: там, где на встречном курсе кончается след, и будет место подводной лодки. Выйдя в предполагаемую точку залпа противника, катера сбросили глубинные бомбы.

В тот момент, когда «М-102» уклонялась от торпед, мне удалось сообщить в радиорубку оповещение о случившемся. Командир отделения радистов старшина 2-й статьи Иван Рубченко незамедлительно передал его в эфир. Прошло немного времени, и в воздухе появилось звено краснозвездных МБР-2. Они летели прямо на нас, и это насторожило. Но вот с торпедного катера взвилась ракета, указывая направление на противника. Вскоре самолеты, выйдя в предполагаемое место вражеской подводной лодки, сбросили бомбы.

Помню, кое-кто из нас продолжал наблюдать за действиями катеров и самолетов, а командир предупредил:

— Не задерживайте внимание на том, что уже миновало. Смотрите вперед и умейте предвидеть ход событий.

Я запомнил эти слова командира и не забывал правила: руководить, командовать — это прежде всего уметь предвидеть. В данном случае это означало, что атака вражеской подводной лодки могла повториться и надо быть готовым предупредить ее. Мы приняли соответствующие меры и под прикрытием торпедных катеров и самолетов [28] МБР-2 отошли ближе к берегу в направлении маяка Пакринем.

Вот таков был на первый взгляд ничем не примечательный поход. Мы не атаковывали противника, не топили его корабли, но, как отмечало командование, делали большое дело: прокладывали путь в море большим и средним подводным лодкам, собирали сведения, то есть были разведчиками. Я уж не говорю о трудностях плавания, полного лишений. Мы выполняли задание в течение долгих дней в тесных отсеках, где нельзя сделать лишнего движения, где нужно экономить все, вплоть до воздуха.

Когда «М-102» вошла на Таллинский рейд и ошвартовалась у стенки Каботажной гавани, мы узнали о том, что командир дивизиона «малюток» капитан 3 ранга В. Г. Юнаков, следуя на тральщике из Палдиски к Моонзундским островам, был тяжело ранен. Из воды его подняли обессилевшим. После ранения он к нам не вернулся. Дивизионом стал командовать капитан-лейтенант Н. К. Мохов, который до этого командовал дивизионом вновь строящихся подводных лодок.

Е. Г. Юнаков оставил о себе хорошую память у подводников. В ноябре 1941 года его, окрепнувшего от ран, назначили командиром дивизиона подводных лодок типа С. На этой должности он и провоевал до мая 1943 года. Но раны давали о себе знать. Здоровье стало ухудшаться, и вскоре врачи запретили ему служить на подводных лодках. Евгений Гаврилович с сожалением покинул боевые корабли, но связи с подводным флотом не прерывал.

С первых дней войны малюточники стремились к активным действиям. Их боевой порыв был настолько велик, что командирам приходилось сдерживать его. Наши моряки, воспитанные на примерах истории, в духе верности боевым традициям, предпочитали активный поиск противника в море. Об этом свидетельствуют боевые действия «малюток» на подходах к Моонзундским островам.

Моонзундский архипелаг в силу своего географического положения не раз становился ареной ожесточенных сражений. Занимая ключевое положение у входов в Финский и Рижский заливы, он оказывал существенное влияние на всю деятельность Балтийского флота, особенно на дальних подступах к Ленинграду.

Одним из пунктов маневренного базирования подводных лодок в 1941 году стал рейд Триги на острове Capема [29] (Эзель). Это была удобная бухта на северном берегу, защищенная со стороны моря от ветра и волнении, с широким выходом на обширный Кассарский плес. Стоянка обеспечивала безопасность от нападения вражеских кораблей, действующих с моря. Однако большую угрозу представляли атаки немецкой авиации, которая в светлое время суток наносила бомбовые удары, а по ночам производила постановку мин. Здесь фашисты ставили донные неконтактные мины, сбрасывая их с самолетов на парашютах. Небольшие глубины возле Моонзундского архипелага создавали противнику благоприятные условия для использования этих мин.

Массированную минную постановку фашисты предприняли в ночь на 20 июля 1941 года, когда на рейде в числе других кораблей находилась и наша подводная лодка. Помню, всю ночь гудели моторы вражеских самолетов. Береговые прожектористы яркими лучами освещали их в ночном небе. Зенитчики вели артиллерийский и пулеметный огонь по обнаруженным целям.

После отражения воздушного налета в районе Кассарского плеса и ближайших бухт была объявлена минная опасность. С утра приступили к работе тральщики. В первую очередь они провели минную разведку, определили границы опасных районов, оградили их и после этого начали траление. Очистив фарватер, «пахари моря» указали нам безопасный путь для выхода на позиции.

«Малютки» систематически выходили в море, настойчиво искали противника, однако не всегда эти поиски завершались успешно. Люди переживали: они рвались в бой, но встретиться с противником не удавалось.

До войны центральный район северной части Балтийского моря отличался интенсивным судоходством. Через этот район проходили коммуникации, связывающие порты Балтийского моря с портами Ботнического, Финского и Рижского заливов. Особенно часто наблюдались транспорты в районе севернее шведского острова Готска-Санде, где находился один из основных узлов морских сообщений. Сюда с началом военных действий командование и направило «малютки», но противник прекратил плавание кораблей и судов в этом районе, переключился на прибрежные коммуникации Швеции, в территориальные воды которой советские подводные лодки, соблюдая нейтралитет, не заходили.

В Финском заливе, где переходы немецких транспортов да и больших боевых кораблей совершались, как [30] правило, по шхерным фарватерам, недоступным для подводных лодок, создались условия, выгодные для противника и неблагоприятные для наших подводных лодок, особенно для «малюток», тактический радиус действия которых был ограничен. Воспользовавшись этим преимуществом, гитлеровцы выявили район боевых действий «малюток» в северной части Балтийского моря и направили туда свои подводные лодки. Внимание фашистов привлек западный пролив Моонзундского архипелага Соэла-Вяйн (Соэлозунд). Подводные лодки противника мы начали обнаруживать на подходах к острову Хиума (Даго) и особенно часто у банки Неупокоева.

Июль 1941 года, несмотря на неблагоприятные условия, сложившиеся для наших лодок, отмечен в истории войны мужеством советских подводников. В критических ситуациях они вели себя стойко, совершая беспримерные подвиги.

В конце июля в базу возвратилась группа моряков с подводной лодки «М-94», оказавшейся в трагическом положении. Мы наперебой расспрашивали их о случившемся, но люди говорили скупо, сдержанно. Инженер-механик В. С. Шиляев поведал мне более последовательно о действиях экипажа, но при этом умолчал о своей роли в том событии, и лишь товарищи дополнили его рассказ.

А дело было так. 21 июля рано утром подводные лодки «М-94» и «М-98» покинули рейд Триги и вышли в море на задание. В 7 часов 55 минут на подходах к маяку Ристна вражеская подводная лодка атаковала «М-94». Торпеда попала в цель и взорвалась в районе дизельного отсека. Лодка с нарастающим дифферентом на корму стала погружаться. В том районе оказалась малая глубина, и корма лодки уперлась в грунт. Взрывная волна сбросила с ходового мостика командира капитан-лейтенанта Н. В. Дьякова, штурмана старшего лейтенанта И. В. Шпаковского, старшину мотористов И. А. Лаптева и старшину 1-й статьи С. Ф. Компанейца. В воде все четверо оказались рядом. Старший лейтенант Шпаковский был ранен и плыл с трудом. Лаптев предложил ему помощь, но штурман отказался и крикнул: «Помогай командиру!» Дьяков, Компанеец и Лаптев доплыли до носа подводной лодки, а Шпаковский не рассчитал свои силы.

В район гибели «М-94» полным ходом шла «М-98», которой командовал капитан-лейтенант И. И. Беззубиков. [31] Она спешила на выручку товарищей, но не заметила, что за ней тоже охотится вражеская лодка, перископ которой периодически появлялся над водой. Однако солнце ослепляло наблюдателей и они не обнаружили его. Когда «малютка» замедлила ход и стала опускать надувную резиновую шлюпку, командир «М-94» Дьяков заметил перископ вражеской лодки. Он тут же распорядился передать на «М-98» семафор о грозящей ей опасности. Старшина 1-й статьи Степан Компанеец снял с себя и Лаптева тельняшки, поднялся на носовую часть «М-94» и просемафорил: «Берегитесь! Вас атакует вражеская подводная лодка!» Все же гитлеровцы произвели торпедную атаку, но фактор внезапности был потерян. «М-98» вовремя обнаружила след торпеды и уклонилась. К носу тонущей «малютки» подошла шлюпка, которая приняла подводников, терпящих бедствие, и доставила их на борт «М-98».

Что же в то время происходило в отсеках «М-94»? Об этом несколько позже рассказал нам тот же В. С. Шиляев, вернувшийся с острова Хиума.

При взрыве торпеды люди в кормовых отсеках погибли, а в носовых и в центральном посту остались живы. В первые секунды после взрыва краснофлотец Г. М. Холоденко, будучи раненным в голову, с большим трудом сумел задраить рубочный люк, преградив тем самым проникновение в носовые отсеки забортной воды.

Все специалисты, находившиеся в носовых отсеках, были контужены. В лодке погас свет, через поврежденную кормовую переборку центрального поста поступала вода. Во втором отсеке на боевых постах оставались старшина рулевых-сигнальщиков Н. А. Трифонов и гидроакустик П. С. Малышенко. Из первого отсека до них доносился шум, а затем — перестук по таблице переговоров. Через две-три минуты последовали сигналы и из центрального поста. Краснофлотцы и старшины не прекращали борьбы за живучесть лодки. Вскоре в отсеках удалось включить аварийное освещение. Это приободрило людей.

Всеми действиями личного состава на лодке руководил инженер-механик Виктор Семенович Шиляев (по скромности он умолчал о себе, но очевидцы подтверждают это в один голос). По его приказанию подводники сосредоточились в центральном посту. Их было восемь человек: Шиляев, Трифонов, Малышенко, Митрофанов, Голиков, Линьков, Холоденко и Шипунов. [32]

Дифферент на корму уменьшался, лодка медленно погружалась на грунт. Электролит вытекал из аккумуляторных баков и смешивался с морской водой, постепенно проникая в трюм. В центральном посту чувствовался едкий запах хлора. Не хватало кислорода, становилось все труднее дышать.

Шиляев, оценив обстановку, приказал: «Приготовиться к шлюзованию!» Восемь подводников с большим трудом разместились в боевой рубке, где в обычных условиях и двум человекам не разойтись. Закрыли нижний рубочный люк, открыли забортный клапан затопления. Надели маски, сравняли давление, с забортным и по команде инженера-механика начали по очереди выходить на поверхность моря. Последним покинул лодку инженер-капитан-лейтенант Виктор Семенович Шиляев.

Надо же так случиться: в ту же минуту носовая часть лодки скрылась под водой.

Моряки поплыли к видневшемуся вдали берегу. А навстречу уже спешили на баркасе морские пехотинцы, занимавшие оборону на берегу. Они подняли подводников из воды и доставили их на остров, где врачи оказали им первую помощь. После лечения в госпитале специальная медицинская комиссия решила не возвращать переживших нервное потрясение, травмированных моряков на подводные лодки, хотя все они выражали желание продолжать службу на «малютках».

Как бы обобщая сказанное, инженер-механик В. С. Шиляев сказал:

— Мы бы, конечно, погибли, если бы у нас заранее не была отработана система выхода личного состава из затонувшей лодки. Действовали мы без какой-либо суеты, руководствовались неписаным законом: сам погибай, а товарища выручай.

Подводники — горячие патриоты своих кораблей. Тот, кто служил на подводных лодках типа М, приобщился к братству малюточников, на всю жизнь сохранил привязанность к службе на этих кораблях.

Вот и люди с «М-94». Они упрашивали медиков вернуть их на «малютки». После повторного медицинского освидетельствования трем подводникам, оказавшимся выносливее других, все же удалось добиться своего.

Капитан-лейтенанта Н. В. Дьякова назначили временно исполняющим обязанности командира подводной лодки «С-9». Инженер-капитан-лейтенанта В. С. Шиляева перевели на Северный флот и назначили дивизионным [33] инженером-механиком «малюток». Третьим был старшина 1-й статьи С. Ф. Компанеец, влившийся в экипаж одной из балтийских «малюток».

Поведение личного состава подводной лодки «М-94» — образец стойкости и мужества. В сложной ситуации подводники вели себя как герои. Сожалею, что об этом экипаже мало сказано в нашей печати.

Неудачи первых месяцев войны вызывали у подводников не упаднические настроения, а решимость драться до победного конца. Каждый раз, когда я обходил отсеки подводной лодки, краснофлотцы смотрели на меня с надеждой, ожидая приказа о новом задании. Подводники рвались в бой, но интересы дела порой требовали от нас будничной работы.

Помню, из района боевых действий были отозваны в Ленинград подводные лодки «M-90» и «М-96» для того чтобы перебазировать их по железной дороге на Каспийское море, где им предстояло готовить новые подводные экипажи. Это сильно опечалило наших моряков.

— Нам хочется воевать, — говорили они.

Мы, командиры, старались объяснить необходимость перевода лодок государственными интересами.

Командирам часто приходилось выступать в качестве агитаторов и пропагандистов. У краснофлотцев и старшин возникало немало вопросов, связанных с положением на фронтах. И мы убедились, что доходчивое слово действовало на моряков вдохновляюще.

«М-90» и «М-96» в кратчайшие сроки были подготовлены к отправке на Каспий, но тут обстановка круто изменилась. 8 сентября 1941 года враг предпринял блокаду Ленинграда. Приказ о перебазировании подводных лодок был отменен. И снова нам, командирам и политработникам, пришлось разъяснять подчиненным создавшуюся обстановку.

Начальный период войны, первые боевые походы научили нас многому. Мы стали более настойчиво добывать данные о противнике, более глубоко их анализировать, находить его слабые стороны, принимать оптимальные решения. Я часто вспоминал слова командира подводной лодки капитан-лейтенанта П. В. Гладилина, который говорил: «Наблюдай за противником, анализируй его действия и вырабатывай свою методу».

23 июля наша «М-102» вместе с тральщиком «Мороз» совершала переход из Ленинграда в Таллин. В районе губы Кунда мы обнаружили бомбардировщик Ю-88. Он [34] летел на большой высоте точно по курсу, которым следовали мы. На кораблях объявили боевую тревогу. Этот район плавания был небезопасный от мин, выставляемых противником, и командир принял решение уклониться от фашистского самолета способом маневрирования в надводном положении с использованием артиллерийского и пулеметного огня.

Мы ожидали с минуты на минуту пикирования «юнкеpca» на нашу лодку, но тот летел, не изменяя курса, постепенно снижаясь над морем. «М-102» и тральщик «Мороз» продолжали идти на запад. Все находившиеся на ходовом мостике внимательно наблюдали за действиями противника.

Вскоре сигнальщик старший краснофлотец Н. И. Сухарев доложил:

— Самолет сбросил бомбу!

Мы тут же заметили падающий черный предмет, который все время переворачивался в воздухе. Вслед за первым предметом от самолета отделился второй, затем третий и четвертый. Командир лодки тут же воскликнул: «Мины» — и приказал определить координаты их падения. Когда пришли в базу, П. В. Гладилин подробно доложил свои наблюдения командованию. Все это помогло тральщикам в разминировании района.

1 августа наша лодка в охранении эсминца «Статный», четырех торпедных катеров и трех самолетов МБР-2 вышла из Таллина на рейд Триги (остров Сарема) для последующего выхода в Балтийское море. Мы обратили внимание на усиленное корабельное и воздушное охранение. Фашисты непрерывно повышали активность своей авиации на море, стали чаще атаковывать наши корабли с воздуха, и поэтому меры командования флота по усилению охранения были своевременными.

Поход не обошелся без атаки вражеской авиации. На восточных подходах к проливу Шпитгам отряд советских кораблей атаковала шестерка Ю-88. В это время на море был полный штиль. Светило солнце, и на его фоне вражеские самолеты просматривались с трудом. Между тем противник атаковал нас со стороны солнца. В воздушном бою тихоходные МБР-2 соперничать с противником не могли, и командир авиагруппы принял решение посадить их на воду вблизи кораблей. Вражеские самолеты сбросили двенадцать бомб, все они упали в море, не причинив вреда нашим кораблям и самолетам.

До середины августа наша лодка выполняла задачи [35] разведки в районе Моонзундского архипелага. Собрав необходимые данные, мы в конце августа возвратились в Таллин и встали в Каботажной гавани, получив задание подготовиться к очередному походу.

К этому времени тяжелое сражение развернулось пол Таллином. Бойцы 10-го стрелкового корпуса 8-й армии, отряды военных моряков и эстонских рабочих, поддержанные авиацией, корабельной и береговой артиллерией флота, вели упорные оборонительные бои.

«Малютки» прикрывают корабли

Ситуация менялась каждый час. До нас постоянно доносился гул канонады. Враг обстреливал акваторию порта. По небу пролетали с ревом вражеские самолеты. По близлежащим улицам спешно передвигались отряды бойцов.

Обстановка переднего края подтягивала нас, заставляла держать ухо востро. Все сознавали сложность положения и действовали с чувством высокой ответственности. Я обходил корабль и всюду видел сосредоточенные лица моряков, приводивших в порядок материальную часть. Накануне, вернувшись в базу, мы получили приказ подготовить лодку к выходу в море. Люди, не жалея сил, трудились на боевых постах. Завидев меня, многие взглядом как бы спрашивали: «Что нового там, наверху?» Я отвечал:

— Ничего утешительного не скажу. Враг наседает. Подходит вплотную к городу.

Краснофлотцы удрученно покачивали головой и тяжело вздыхали. Обменявшись двумя-тремя фразами, они опять принимались за дело.

Убедившись, что работы идут по плану, я поднялся наверх и окинул взглядом гавань. Противник продолжал обстрел из орудий и минометов. Снаряды и мины рвались в пределах города, унося десятки и сотни жизней мирных граждан.

Над южным пригородом Таллина — Нымме повис аэростат, с которого фашисты вели наблюдение, корректировали огонь. Противник чуть ли не прицельно обстреливал корабли и городские объекты; налеты вражеской авиации следовали один за другим.

Вблизи на рейде стоял крейсер «Киров», за которым охотились фашистские самолеты. В тот момент, когда я поднялся на мостик, на крейсер налетела группа бомбардировщиков [36] Ю-87. Они шли развернутым строем, затем, вытянувшись в цепочку, начали последовательно входить в пике. Крейсер вел заградительный огонь из всех орудий. Вода вокруг кипела от взрывов бомб и всплесков множества осколков. Одна из бомб попала в буксир, стоявший у борта крейсера. Фашистские летчики, видимо, посчитали, что поразили крейсер, и последние бомбы беспорядочно сбросили на корабли, стоявшие в Каботажной и Минной гаванях, не причинив им ущерба.

Я уже собирался спуститься вниз, как увидел спешившего по пирсу капитан-лейтенанта Гладилина. Обычно он ходил вперевалку, а тут почти бежал. Птицей влетев по сходне на борт лодки, он позвал меня за собой. Мы спустились внутрь лодки.

— Понимаешь, обстановка создалась критическая, — отдышавшись, сказал он мне. — Получен приказ оставить Таллин. Началась подготовка к эвакуации войск и населения. Часть штаба флота перешла на плавбазу «Вирония». Завтра нам приказано прибыть на «Амур», где получим последние указания о переходе...

27 августа командиры и штурманы подводных лодок собрались на плавбазе «Амур», Это было последнее наше посещение корабля с богатым революционным и боевым прошлым. Плавбазу оставляли в Таллине в качестве брандера{4}.

Командиры и штурманы лодок в таком составе давно не собирались и, встретившись, особого восторга не выражали: все сознавали тревожное положение, сложившееся в Таллине, и трудность предстоящего похода.

Командир бригады капитан 2 ранга А. Е. Орел сохранял спокойствие, как всегда был собран. Запомнились первые его слова:

— Товарищи! Чрезвычайные обстоятельства заставили собрать вас. Переход из Талллна в Кронштадт будет архисложным — по сильно заминированному району. А если учесть, что оба берега Финского залива находятся в руках противника, который располагает большим составом сил, станет понятным наше положение... Теперь о наших кораблях. Всего в переходе должны принять участие 11 подводных лодок, в том числе четыре «малютки». [37]

«М-79» включена в состав первого конвоя, а «М-95», «М-98» и М-102» — в отряд прикрытия...

Закончив инструктаж, капитан 2 ранга А. Е. Орел окинул взглядом присутствующих, как будто хотел запомнить каждого из нас. Напоследок он сказал:

— Будьте осмотрительны, глядите в оба, не рискуйте зря. Берегите людей и корабли.

Напутствуя, комбриг пожелал всем счастливого плавания, хотя по сложности и характеру задания оно навряд ли могло быть счастливым. А. Е. Орел попросил тех, у кого есть вопросы, подойти к нему.

Возвращаясь на подводную лодку, я встретил своего дядю капитан-лейтенанта П. Д. Руссина, старшего помощника командира эскадренного миноносца «Калинин». Старший по годам и званию, дядя лучше меня понимал, что обстоятельства могут сложиться самые неожиданные, потому дал мне совет: более всего дорожить честью своего имени. Он просил, если доведется, передать привет моему отцу. Пожимая руку, сказал:

— Переход предстоит трудный. Но, как бы то ни было, будем до последнего вздоха верны своему долгу.

Командир корабля, вернувшись на лодку, довел задачу до личного состава. Ее сложность и необычность заставили многих задуматься. Один из командиров подразделений спросил, каков маршрут перехода. П. В. Гладилин обернулся ко мне.

— Вот помощник доложит. Я подошел к карте и сообщил:

— Маршрут таков: пойдем главным фарватером по центру залива.

Инженер-механик задал более сложный вопрос:

— А будет ли прикрытие с воздуха?

Командир задержал взгляд на задавшем вопрос:

— Если бы была такая возможность, то и переход не казался таким сложным. К сожалению, пока в воздухе превосходство у противника. Воздушное прикрытие будет только восточнее меридиана острова Гогланд.

Сделав паузу, Гладилин обратился к И. В. Бубарину, командиру электромеханической боевой части:

— У вас все готово к переходу?

Бубарин заверил, что механизмы осмотрены и находятся в исправном состоянии. Все специалисты преисполнены решимости выполнить свой долг.

Перед съемкой со швартовов мы увидели группу людей — военных и штатских, бредущих по пирсу. Они заполняли [38] палубы, надстройки и трапы плавбазы «Вирония», плавучего завода «Серп и молот», других судов, стоявших неподалеку от подводных лодок. Суда были уже перегружены, а люди все прибывали и прибывали. Войска снимались с передовых позиций, грузились на суда, которые по готовности выходили на внешний рейд. А поток людей не убывал. Транспортные нормы в расчет не принимались. Посадкой руководил начальник тыла флота генерал-майор М. И. Москаленко. Он все время находился на пирсе, и только с его разрешения суда выходили на рейд.

В моей памяти сохранился образ этого рослого, крепкого, волевого военачальника, не боящегося взять на себя всю полноту ответственности. Командир «Виронии» неоднократно запрашивал разрешение на отход и каждый раз получал отказ. Генерал приказывал принимать на борт все новые и новые подразделения. Никто не хотел оставаться в городе, который через несколько часов будет занят гитлеровцами.

На пирс прибыла со знаменем комендантская рота штаба 10-го стрелкового корпуса. Ее возглавлял командир в кожаной тужурке и с маузером в деревянной кобуре на плече. Как оказалось, это был начальник полковых мастерских по ремонту оружия, а должность командира роты он занял в связи с тем, что в корпусе не хватало командного состава. Мы с интересом наблюдали, как он энергично командовал своими подчиненными. Эвакуация комендантской роты означала, что основной состав корпуса погрузку завершил. Отряды прикрытия вели бои уже на улицах города.

На дороге к пирсу появилась очередная группа бойцов, многие из них были ранены. Они подошли к отходившей «Виронии» и молча остановились. Начальник тыла флота приказал подтянуть судно к пирсу и снова опустить трап. На борт поднялась и эта группа.

Ночью подводные лодки перешли на рейд.

Наша «М-102» двигалась Таллинским заливом. Мы с командиром стояли на ходовом мостике и прощальным взглядом обводили хорошо знакомый город. Сплошное зарево полыхало над ним — Таллин горел. От многочисленных пожаров и взрывов над городов нависала огромная туча черного дыма с красно-оранжевыми проблесками. Пылали здания и целые ансамбли — все, что было создано самоотверженным трудом людей. Можно ли было спокойно взирать на эту картину?! При виде пожаров [39] тревожила мысль: что стало с близкими и знакомыми? Война безжалостно расправлялась как с городскими постройками, так и с людьми.

Мы уходили, но были уверены, что вернемся.

К утру 28 августа все корабли и суда покинули гавани. Рассвет был мрачен. Над водой поднимался туман. Тишину ходового мостика прервал командир.

— Еще раз убеждаюсь, что переход будет нелегким. Надо быть готовыми ко всякого рода случайностям, к преодолению любых трудностей, — сказал он.

П. В. Гладилжн не терял веры в благополучный исход порученного дела и своим оптимизмом вдохновлял других.

Позже станет известно, что перед выходом кораблей из Таллина немцы стремились заблокировать советские корабли и суда в западной части Финского залива. Еще в июле они поставили мины в районе островов Кери и Мохни, провели специальную минную операцию под условным названием «Валкярви». В то же время враг создал мощную минно-артиллерийскую позицию на меридиане мыса Юминда. Гитлеровцы готовились во всех районах залива широко использовать плавающие мины, особенно опасные в темное время суток и в плохую видимость днем. Они ставили перед собой задачу — нанести урон советским кораблям и транспортам и, не скрывая этого, заявляли, что ни один корабль не вырвется из Таллинских гаваней.

В своих расчетах противник явно недооценил морального духа советских людей. Настрой у наших моряков был боевой.

Штормовая погода несколько задержала начало перехода, но во второй половине дня она стала улучшаться, корабли и транспорты начали движение, перестраиваясь в походные порядки.

С той поры, как мы вышли из Таллина, на наши корабли обрушились удары фашистов с воздуха, с моря и берега. Яростный огонь вела дальнобойная артбатарея, установленная противником на мысе Юминда. То и дело на пути кораблей взрывались мины. Неоднократно атаковала корабли вражеская авиация. Бомбы падали рядом с кораблями и судами. Фашистские летчики с включенными для устрашения сиренами входили в пике. У нас были потери, порой значительные, но балтийские моряки не пали духом. [40]

После двух часов похода наша «М-102» и подводная лодка «М-98» получили радиограмму с крейсера «Киров». Командующий флотом приказывал выйти из состава отряда и занять позиции на подходах к Таллину и Хельсинки, прикрыть Финский залив с западного направления.

Приказ есть приказ. «Малютки» легли на обратный курс, все более удаляясь от своих кораблей. Стараясь выиграть время и занять указанные позиции в кратчайший срок, мы шли полным ходом в надводном положении. Низкая облачность сгущалась над заливом. С трудом просматривался горизонт. Казалось, что тучи перемешались с водой.

Вахтенные усердно исполняли свои обязанности. Мы с командиром заметили смену настроения людей. Когда шли в Кронштадт в строю кораблей отряда прикрытия, краснофлотцы и старшины жили надеждой на скорую встречу с родной базой, где у каждого были близкие друзья и знакомые, а теперь, когда направились в противоположную сторону, все как-то приумолкли. Командир посоветовал мне пройти по отсекам и сказать личному составу, что нам доверено выполнять боевую задачу особой важности — не допустить прохода фашистских военных кораблей в Финский залив, что этим доверием надо дорожить.

Я спустился внутрь подводной лодки и начал обход отсеков. Шагал не спеша. Из рубки показался командир отделения радистов Иван Рубченко. Он был чем-то озабочен. Я спросил его, нет ли каких радиограмм. Старшина ответил по-уставному:

— Никак нет.

Заговорил с ним о том, как он понимает задачу, поставленную перед экипажем, и услышал ободряющие слова:

— Мы четко понимаем ее. Наконец-то предстоит настоящая работа, а то уж руки чешутся, хочется помериться силами с противником.

Подошедший к нам старшина 1-й статьи Г. И. Бондарев добавил:

— Не сомневайтесь в людях. Мы приумолкли не оттого, что родной Кронштадт стал дальше, а оттого, что перед выполнением ответственной задачи люди склонны поразмышлять о сокровенном.

Да, моряки были озабочены тем, как лучше выполнить боевую задачу. Вместе с тем они тревожились за [41] судьбу кораблей и транспортов, находящихся на пути в Кронштадт.

Переходя из отсека в отсек, я все более убеждался в великой нравственной силе наших воинов. Уже собирался подняться на мостик, как вдруг прозвучал сигнал «Срочное погружение!». Оказалось, впереди по курсу обнаружен немецкий противолодочный гидросамолет. Этот самолет, по свидетельству командира лодки, медленно летел над заливом, едва не касаясь поплавками воды. Самолет-разведчик, надо полагать, предназначался для наблюдения за кораблями и транспортами, двигавшимися в Кронштадт.

Через несколько минут после погружения мы всплыли под перископ. Осмотрели водную поверхность — никого не обнаружили. Донесли по радио на крейсер «Киров» о вражеском гидросамолете, его месте, курсе, скорости и высоте.

Рассвет 29 августа мы встретили у маяка Грохара (Грошерсбодан). Несколькими часами раньше лодка «М-98» заняла позицию севернее острова Найссар (Нарген).

Командир не уставал напоминать нам боевую задачу, стоящую перед экипажем, — зорко вести наблюдение, не допускать незамеченным вход вражеских кораблей в Финский залив. Мы знали, что в северной части Балтийского моря сосредоточилось крупное соединение немецких кораблей в составе линкора «Тирпиц», тяжелого крейсера «Адмирал Шеер», легких крейсеров «Нюрнберг» и «Кельн», шести эскадренных миноносцев и других кораблей. Здесь они выжидали, готовясь к действиям против кораблей Балтийского флота в случае их перехода из Таллина в Кронштадт. Наше командование учитытвало эту угрозу и возложило на «М-98» и «М-102» задачу своевременного обнаружения противника в целях предотвращения неожиданных ударов по нашим силам.

За напряженной вахтой мы не замечали времени. Одни сутки сменяли другие, но противник в этом районе не появлялся. Удалось обнаружить лишь дозорные шюцкоровские катера да группу катерных тральщиков в районе маяка Грохара.

Подводное плавание днем и заряд аккумуляторной батареи на ходу в надводном положении ночью проходили спокойно. Однако мы понимали, что в море нужно быть всегда начеку, ведь обстановка в любую минуту могла внезапно измениться. [42]

Во время войны подводные лодки находились в море в соответствии со сроками их автономного плавания. Экипажи настраивались на эти сроки, исправно несли вахту, но бывало и так, что кончалась автономность, а приказ о возвращении в базу не поступал. И тогда особо важное значение имело душевное слово командира и его личный пример.

Вот и на этот раз десятисуточная автономность «малютки» подходила к концу, а приказа о возвращении все еще не было. Кое-кто начал поговаривать о том, что техника может не выдержать. Командир лодки побеседовал со специалистами БЧ-5.

— Можно ли увеличить эксплуатационные сроки работы механизмов? — спросил он.

Мотористы и электрики единодушно ответили!

— Можно! Надо только грамотно, с любовью ухаживать за техникой.

Почин личного состава БЧ-5 горячо поддержали коммунисты, все члены экипажа. Были изысканы дополнительные возможности. Разъяснительная работа проводилась под девизом «Увеличим срок пребывания в море настолько, насколько потребует обстановка».

Этот факт свидетельствует, как важно командиру опираться на патриотический порыв моряков.

«М-102» выполнила боевую задачу и получила приказ возвратиться в Кронштадт. С наступлением темноты мы всплыли.

Лунная дорожка уходила вдаль. Мерно стучал дизель: шел заряд аккумуляторной батареи. Шуршание воды у форштевня и по бортам вызывало приятное ощущение. Но это не радовало нас: шумы работающего дизеля в тихом море прослушиваются на большом расстоянии. Противник, не видя подводной лодки, мог установить ее координаты. Кроме того, он имел возможность наблюдать за освещенной поверхностью моря, сам маскируясь при этом в темной части горизонта. Словом, погодные условия были не в нашу пользу, но пополнять энергозапасы необходимо и «малютка» под дизелем продолжала следовать на восток.

Пройдя маяк Кери, обнаружили на воде плавающие предметы. Чего тут только не было! Разбитые шлюпки, столы, стулья, матрацы, спасательные круги, пояса, доски, бревна... «Малютка», уклоняясь от них, то и дело меняла курс. Нас еще в училище предупреждали; лучше [43] безобидный плавающий предмет принять за мину, за веху или перископ, чем наоборот.

Мы, конечно, догадывались, что тут произошло. О трагической участи многих судов, участвовавших в переходе из Таллина, можно было только предполагать. Позже, когда вернулись в базу, мы узнали о тяжелом прорыве наших кораблей через минные поля, о самоотверженной борьбе с воздушным и морским противником. Балтийские моряки противопоставили врагу стойкость, героизм и мужество.

Наш путь в базу тоже был нелегок. «Малютка» шла по минному полю, выставленному немцами в центральной части Финского залива. Многие мины были сорваны с якорей осенним штормом, и теперь они представляли не меньшую опасность. Командир лодки не покидал ходового мостика. Я предложил ему выставить впередсмотрящего и подготовить отпорные крюки для отталкивания мин от борта. Он дал «добро».

С напряжением всматривались в темноту. Петр Васильевич сказал:

— До выхода с минного поля погружаться не будем. Может, и здесь выручит нас малая осадка.

Мне вспомнилось плавание по минному полю у острова Хиума. Тогда мы не погружались, хотя оставаться на минах было рискованно. Нас спасла малая осадка «малютки». Что ж, командир конечно же прав, приняв решение и на этот раз воздержаться от погружения.

Вскоре послышался доклад наблюдателя краснофлотца Ивана Доценко:

— Плавающая мина, правый борт, курсовой угол 20 градусов.

Вот и первая встреча с плавающей миной. А тем временем впередсмотрящий дал два свистка и доложил о второй мине, обнаруженной слева по носу. Мы не видели ее с мостика, но надо было уклоняться от нее. Гладилин отдал нужную команду, и нос лодки начал уходить вправо. С левого борта появилась покачивающаяся на волне рогатая смерть. Корма лодки стремительно заносилась на мину. Последовала команда:

— Лево на борт!

Корма теперь отходила от мины. Лодка описала коордонату, и опасность оказалась за кормой.

При уклонении от мины очень важно своевременно выполнить маневр — не раньше и не позже. В этом и состоит искусство командира и всего экипажа. [44]

«М-102» имела за ночь шесть встреч с плавающими минами, с которыми она благополучно разошлась на безопасных расстояниях. Одна из мин доставила нам особенно много беспокойства. Она ударилась о правую скулу лодки. К счастью, не взорвалась. Наступила тревожная пауза. Мина медленно передвигалась вдоль борта. Невольно подумалось: «Быть может, обойдется, а может...» Надо было ждать. И мы ждали. А в это время поступил новый доклад Доценко:

— Мина — справа, 10 градусов, в пятнадцати метрах!

— Докладывайте, как проходит!

Тянутся томительные минуты. А где же первая? Неужели под винтами? Находясь на ходовом мостике, мы с командиром вытерли холодный пот со лба; мина, прошедшая по правому борту, теперь покачивалась на волне, удаляясь от лодки.

Наступил рассвет. Лодка, не имея хода, вертикально погрузилась на глубину. Вертикальное погружение было вынужденным, но оно, на наш взгляд, обеспечивало наименьшую вероятность встречи с миной на всей траектории движения лодки.

На глубине 50 метров дали самый малый ход главным электромотором и, прижимаясь к грунту, продолжали движение в базу. Мы исходили из того, что под водой более вероятными могли быть встречи с якорными антенными противолодочными минами.

Так, оценивая и прогнозируя обстановку, лодка преодолевала на своем пути минную опасность. Это был первый опыт плавания в миноопасных районах, который затем обогащался и использовался в боевых походах.

Поздно вечером 5 сентября мы прибыли на остров Лавенсари (ныне Мощный), где нас уже ждала «М-98», возвратившаяся с боевой позиции несколькими часами раньше. На острове встретили товарищей с надводных кораблей. Многие из них участвовали в переходе из Таллина и находились под впечатлением пережитых событий.

Командир базового тральщика старший лейтенант В. Я. Егоренков поведал нам о мужестве экипажа эсминца «Калинин». Судьба этого корабля меня особенно интересовала. Ведь на нем, как уже упоминалось, находился мой дядя — старпом эсминца Павел Дмитриевич Руссин, о судьбе которого мне еще не было известно. И вот теперь узнаю, что во время перехода из Таллина в Кронштадт эсминец натолкнулся на мину. Экипаж стойко боролся [45] за живучесть корабля. Группа моряков, среди которых находился и мой дядя, пробыла в морской воде, перемешанной с мазутом, более восьми часов. Их, выбившихся из сил, подобрал тральщик.

Гибель любого корабля вызывает острую боль в сердце. В те дни больше всего вспоминали подводную лодку «С-5». На этой лодке в походе оказались комбриг Н. П. Египко и военком Г. М. Обушенков. Несмотря на принятые меры безопасности, лодка не избежала катастрофы — подорвалась на мине. Она недолго продержалась на плаву. Все, кто был на ходовом мостике, очутились в воде. Их подобрали катера.

«Малютки» завершили таллинский переход без потерь. В чем тут дело? В том, что подводные лодки, находясь в кильватере, шли по чистой воде, обезвреженной другими кораблями. Я уже не говорю о том, что «малютки», имевшие небольшую осадку, меньше подвергались опасности, чем крупные надводные корабли. Все это и помогло нам успешно завершить переход.

Во время таллинского перехода был нанесен урон Балтийскому флоту. Погибло немало кораблей, транспортов и вспомогательных судов. Но, несмотря на эти потери и огромные трудности перехода, из Таллина был вывезен значительный контингент сухопутных войск, сохранилось и боевое ядро Краснознаменного Балтийского флота. Все это имело большое значение для обороны Ленинграда и последующих боевых действий на Балтийском море.

Плавбаза «Аэгна»

В первой декаде сентября «М-102» находилась у причала острова Лавенсари. Но наши мысли были обращены к Ленинграду. Подводники, собираясь в круг и обсуждая сложившуюся ситуацию, выражали решимость вместе с воинами фронта и флота отстоять город на Неве.

Для балтийцев сентябрь был исключительно тяжелым. Немецко-фашистские войска, несмотря на ожесточенное сопротивление наших сил, продолжали развивать наступление. Над городом Ленина нависла серьезная угроза вражеского вторжения. На карту была поставлена не только судьба города, но и Краснознаменного Балтийского флота. Руководители обороны города член Государственного Комитета Обороны Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов, секретарь Центрального Комитета и Ленинградского [46] областного и городского комитетов партии А. А. Жданов, председатель исполкома Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся П. С. Попков обратились к ленинградцам с призывом:

«...Встанем как один на защиту своего города, своих очагов, своих семей, своей чести и свободы! Будем стойки до конца! Не жалея жизни, будем биться с врагом, разобьем и уничтожим его!»

Многие подводники рвались на передовую, завидовали тем балтийцам, эвакуированным из Таллина, которые после выгрузки с транспортов сразу же отправлялись на сухопутный фронт и вступали в бой с фашистами. Отстаиваться на Лавенсари было тягостно.

И вот в ночь на 11 сентября «М-102» и «М-98» получили приказ — следовать в Кронштадт. Утомленные ожиданием, мы быстро подготовили корабли к походу. Из бухты острова вышли в сопровождении двух базовых тральщиков и четырех катеров МО. Личный состав лодок и эскортных кораблей стоял на боевых постах по боевой тревоге. В любое время можно было ожидать налета авиации противника и удара его легких корабельных сил.

«Малютки» приближались к Кронштадту. Мы уже наблюдали знакомые ориентиры кронштадтских фортов и других крепостных укреплений. Близость родной базы подействовала на краснофлотцев и старшин расслабляюще. Наступил спад физического и морального напряжения. Мы были почти дома и считали себя в безопасности. Капитан-лейтенант Гладилин первый осознал, что в боевых условиях такое благодушие допускать нельзя, и, чтобы развеять это настроение, сыграл учебно-боевую тревогу, а потом объяснил:

— В боевом походе расслабляться вредно. Беспечность недопустима. Она может привести к серьезным последствиям.

Эти слова оказались пророческими. Через два часа после выхода с Лавенсари наш эскорт атаковали катера противника. Завязался артиллерийский бой. «Малютки» продолжали следовать за базовыми тральщиками, идущими с тралами, прижимаясь к восточному берегу острова Сескар (Лесной).

Подойдя к Большому Кронштадтскому рейду, мы со всей силой ощутили атмосферу переднего края борьбы. Небо озарялось яркими вспышками. До нас доносился непрерывный грохот канонады. Артиллеристы Ижорского укрепленного района наносили удары по фашистским [47] фортам и батареям. Остров Котлин был затемнен. Ночь скрывала город, гавани и корабли, стоящие на рейдах. На южном берегу Невской губы полыхали пожары. Гул ожесточенных боев доносился из Володарского, Урицка, Стрельны и Петергофа (Петродворец).

Мы стояли на ходовом мостике и при виде этой картины буквально посуровели.

— Ну вот, настал час испытания огнем, — с грустью в голосе заметил Гладилин. — Сейчас от нашей стойкости, стойкости каждого зависит боевой успех.

Корабли получили приказание следовать в Купеческую гавань. Мы ожидали, что нас направят в Ленинград, но этого не случилось: морской канал обстреливался артиллерией противника. Фашистские самолеты почти каждую ночь выставляли там донные неконтактные мины.

На пирсе нас встретил командир дивизиона капитан-лейтенант Н. К. Мохов. Выслушав доклады командиров лодок, он ознакомил экипажи с обстановкой, а затем сказал:

— Сейчас у нас одна забота — отстоять город!

Комдив сообщил, что многие моряки с береговой и плавучих баз, а также с ремонтирующихся и строящихся подводных лодок ушли на сухопутный фронт. На весь флот гремела слава о батальоне подводников, который под командованием капитан-лейтенанта Н. Н. Куликова сражался на лужском рубеже.

В начале боев под Ленинградом на сухопутный фронт отправляли военных моряков только с надводных кораблей. Подводников, учитывая сложность и специфику их подготовки, берегли. Теперь, в создавшейся критической ситуации, уходили на передовую и подводники. Н. К. Мохов, рассказав об этом, тут же добавил:

— Сейчас отбоя нет от потока рапортов о посылке на сухопутный фронт. Все хотят быть на передовой, сражаться лицом к лицу с врагом. В интересах сохранения кадров подводников мы пытаемся сдерживать этот поток, но он не уменьшается.

Из сообщения комдива мы узнали, что в целях удобства боевого управления все подводные лодки 1-й, 2-й и учебной бригад сведены в одну объединенную бригаду. Ее командиром назначен Н. П. Египко.

Мы все знали Николая Павловича Египко как человека замечательной судьбы. Он был командиром «Щ-117», одной из первых подводных лодок, вступивших в строй на Тихоокеанском флоте. В 1936 году его лодка пробыла [48] на позиции в два с половиной раза дольше, чем позволяли сроки автономности. За отличное выполнение задания командования Н. П. Египко наградили орденом Ленина. Был удостоен наград и весь личный состав «Щ-117». Это — первый экипаж, полностью отмеченный Родиной. Затем Н. П. Египко сражался с фашистами в Испании. За отвагу и мужество в этих боях ему было присвоено Звание Героя Советского Союза.

Так образовалось соединение подводных лодок, которому было суждено стать прообразом подводных сил флота, — соединение, способное решать сложные задачи самостоятельно и во взаимодействии с другими силами. Командирами объединенной бригады за короткое время перебывали известные подводники: капитана 1 ранга Н. П. Египко вскоре сменил Герой Советского Союза капитан 2 ранга А. В. Трипольский, а с марта 1942 года бригадой командовал капитан 1 ранга А. М. Стеценко, бывший до этого начальником отдела подводного плавания КБФ. Каждый из них оставил о себе хорошую память, передал молодым командирам немало знаний, обогатил их опытом службы на подводных лодках.

Ну как можно забыть Николая Павловича Египко, воина-интернационалиста, командира высокой культуры, широкого кругозора! Он терпеливо учил руководящие кадры подводников мастерству торпедных атак, умелому влиянию людей, государственному подходу к делу. В памяти балтийских подводников навсегда останется Александр Владимирович Трипольский, храбрый по натуре, душевный по складу характера человек. Он учил нас принимать ответственные решения не сгоряча, а хладнокровно, взвесив все, что может сказаться на исходе морского боя. Оправдал наши надежды и Андрей Митрофанович Стеценко. Это был умный и опытный командир, сумевший сплотить воинский коллектив, подчинить его единой воле, и тот в самых сложных условиях действовал слаженно, целеустремленно.

Вместе с командирами, рука об руку с ними работали военные комиссары. Они были душой и совестью подводных экипажей.

Помню, на плавбазе бригадный комиссар Обушенков, подойдя к нам, поинтересовался, слушали ли мы сообщение Совинформбюро, в котором говорилось о действиях моряков-балтийцев при обороне Ленинграда. Случилось так, что я пропустил это сообщение. Бригадный комиссар [49] дал мне понять, что командиру непременно надо быть в курсе последних известий.

— Следите за событиями, читайте газеты. Иначе как же вы сможете доводить новости до личного состава.

Бригадный комиссар обрисовал положение на советско-германском фронте, особо выделив события под Ленинградом. Он приводил интересные факты, цифры, сравнения. Мы слушали его с большим вниманием. После его беседы как-то по-новому взглянули на обстановку на фронте, на ее перспективы. И каждый из нас убедился, что за требованием комиссара — следить за событиями скрывалась насущная необходимость.

Унаследовав лучшие качества от комиссаров старшего поколения, военкомы умело воздействовали на личный состав. Непререкаемым авторитетом пользовались среди подводников бригадный комиссар Г. М. Обушенков, полковые комиссары И. М. Майоров и И. А. Рывчин. Продолжительное время начальником политотдела бригады был полковой комиссар М. Е. Кабанов, прибывший на Балтику с Северного флота, где он был комиссаром дивизиона «малюток». Михаил Ефимович внес большой вклад в боевые успехи бригады, пламенным словом и личным примером мобилизовывал людей на достижение победы в бою.

В ходе реорганизации «малютки» составили 5-й дивизион, в который вошли подводные лодки «М-77», «М-79», «М-90», «М-95», «М-96», «М-97». «М-98», «M-102». В гарнизонном отношении бригада подводных лодок подчинялась Ленинградской военно-морской базе, которой командовал контр-адмирал Ю. А. Пантелеев, бывший до этого начальником штаба КБФ.

Мы обрели новую плавбазу «Аэгну». Что означает плавбаза для подводников? Это их второй дом, это пункт материального обеспечения, а также отдыха экипажей. «Аэгна» не только производила заряд аккумуляторных батарей, обеспечивала воздухом высокого давления, дистиллированной водой, боеприпасами, средствами регенерации, продовольствием, топливом, но и давала приют личному составу. После выполнения боевого задания моряков, скученных в тесных отсеках, ожидали на плавбазе просторные кубрики и каюты, удобные койки, другие бытовые удобства. Мы за короткий срок так привыкли к плавбазе, что знали назубок ее возможности и особенности. [50]

В прошлом «Аэгна» была небольшим товаро-пассажирским судном. Она носила имя острова, расположенного у входа в Таллинский залив. До войны принадлежала эстонскому пароходству и совершала рейсы на Моонзундкие острова. С началом военных действий была передана флоту. При переходе из Таллина в Кронштадт плавбаза отлично справилась с поставленной ей задачей. Имея слабое вооружение, она оказывала помощь терпящим бедствие судам и кораблям. Был такой случай: от прямого попадания авиационной бомбы пострадал танкер № 11. В воде оказались люди. Экипаж «Аэгны», пренебрегая опасностью, пришел им на помощь. Более 600 человек было поднято из воды на борт плавбазы. Раненых разместили по каютам и кубрикам. Так как запасного белья и одежды не хватало, личный состав поделился своим. Медицинским пунктом, развернутым в кают-компании, руководил флагманский врач бригады, впоследствии заслуженный врач РСФСР, полковник медицинской службы Т. А. Кузьмин.

Много выдумки проявили краснофлотцы и старшины во время переоборудования товаро-пассажирского судна в плавбазу подводных лодок. Предстояло выполнить большой объем работ силами завода. Но завод выполнял более срочные военные заказы. И тогда экипаж «Аэгны» взял эти работы на себя. Личный состав трудился, не жалея сил, и переоборудовал судно к назначенному сроку.

Мы с уважением относились к морякам плавбазы, подчинявшим всю свою службу заботе о подводниках. В отношениях команд подводных лодок и экипажа «Аэгны» не делалось каких-либо различий. Люди жили и трудились дружно, как одна семья.

Военный комиссар дивизиона старший политрук С. Я. Катков вместе с военкомом плавбазы политруком И. Р. Мухой сообща планировали и проводили многие политические мероприятия: беседы, политинформации, встречи с интересными людьми, тематические вечера. Но основным методом в воспитательной работе был индивидуальный подход. Живое душевное слово помогало людям обретать веру в нашу победу. Подолгу беседовал комиссар с теми, кто, невзирая ни на что, рвался на сухопутный фронт. С. Я. Катков разговаривал с ними по нескольку раз, разъясняя необходимость нести службу там, где их поставила Родина.

Воспитание у моряков веры в правоту нашего дела выдвигалось в тот период на первый план. В городе сохранилась [51] напряженная обстановка. Ежесуточные бомбардировки и артиллерийские обстрелы изнуряли горожан. Опасность возникала то в одном, то в другом районе. Каждый авиационный налет и артиллерийский обстрел вызывал новые жертвы и разрушения.

С наступлением вечера по городской трансляции раздавался сигнал воздушной тревоги. Всю ночь летали самолеты, периодически сбрасывая фугасные и зажигательные бомбы, а порой — различные металлические предметы, издающие при полетев воздухе зловещие звуки. Фашисты стремились держать людей в постоянном напряжении.

Ленинградцы сражались с врагом не только на перед нем крае, но и в черте города — с лазутчиками, панике рами, распространителями слухов. Мы учитывали эту особенность и в районе базирования кораблей все здания брали под контроль, вели за ними постоянное наблюдение.

По плану зимней дислокации новая стоянка плавбазы «Аэгны» и «малюток» намечалась возле Тучковой набережной, вблизи моста Строителей, соединяющего стрелку Васильевского острова с Петроградской стороной. «Аэгна» ошвартовалась напротив здания Института русской литературы Академии наук СССР (Пушкинского дома). Ниже по реке стояли плавбаза «Исеть» и подводная лодка «L-55», а у противоположного берега, выше Тучкова моста, — эскадренный миноносец «Стойкий».

Базирование на реке и плавание подводных лодок по ней имеют свои особенности, которые надо было познать. И не случайно Петр Васильевич Гладилин, садясь за стол в кают-компании, предложил мне:

— Говорят, учиться никогда не поздно. Давай-ка осваивать Неву: где какие глубины, мосты.

Плавание в районе нового места базирования заставило нас внимательно изучить характер реки. «Малютки» могли проходить под мостами в крейсерском положении только по Большой Неве. Плавание же под мостами ее рукавов требовало притопления подводной лодки, что снижало высоту ходового мостика. При этом проход совершался без подъема разводной части моста. На Малой Неве было два деревянных моста — Строителей и Тучков{5}, [52] которые «малютки» могли проходить только в позиционном положении.

Вскоре мы освоили речное плавание. На берегу приветили ориентиры — створы фонарных столбов, окна и двери зданий на набережных, изучили навигационные опасности и ограждения, направления и скорости течений в вихрей, а также характер их изменений.

На плавбазе нам, подводникам, было тесно. Мест для жилья не хватало, поэтому для размещения трех экипажей «малюток» выделили небольшую часть Пушкинского дома, в котором мы обосновались на три года. Старинное, добротной постройки здание с толстыми каменными стеками прочно противостояло разрывам артиллерийских снарядов и осколкам авиационных бомб. Пушкинский дом (Институт русской литературы) был основан в 1905 году в честь памяти великого русского поэта. В нем хранились личная библиотека А. С. Пушкина, его рукописи, а также материалы классиков русской литературы. При жизни поэта в этом здании размещалась таможня Санкт-Петербургского порта.

Краснофлотцы и командиры с почтением отнеслись к размещению в Пушкинском доме. Они входили в него, снимая бескозырки и фуражки. В этом здании все дышало гением Пушкина. Подводники гордились тем, что их разместили в таком знаменитом доме. Сама обстановка заставила многих из нас еще ближе приобщиться к творчеству великого поэта. К тому же сделать это было не трудно. На стендах, в витринах были запечатлены гениальных произведений. В ходившей по рукам книжице стихов А. С. Пушкина многие из нас громко зачитывали полюбившиеся стихотворения, в особенности «К морю»:

Прощай же, море! Не забуду
Твоей торжественной красы
И долго, долго слышать буду
Твой гул в вечерние часы.

Я тогда часто задумывался над волшебной силой пушкинского слова. Бывало, после службы поднимешься в зал, обратишься к сотрудникам: «Дайте что-нибудь посчитать Александра Сергеевича». Сотрудники не жалели — только просили вернуть. И вот сядешь за стол, погрузишься в чудный мир пушкинской поэзии и диву даешься, как актуальны были его строки в то тревожное время.

Страшись, о рать иноплеменных!
России двинулись сыны; [53]
Восстал и стар, и млад; летят на дерзновенных,
Сердца их мщеньем зажжены...

Мы, подводники, были признательны сотрудникам музея за то, что они возбуждали в нас интерес к пушкинской поэзии. Сотрудник Академии наук В. А. Мануйлов, указывая на библиотеку А. С. Пушкина, почти ежедневно вспоминал слова поэта, называвшего книги своими друзьями.

Жизнь в Пушкинском доме благотворно сказалась на духовном мире наших подводников. Они сделались истинными поклонниками творчества великого поэта, страстными блюстителями порядка в этом доме. Малюточники помогали сотрудникам института всем, чем могли. В рабочие комнаты с подводных кораблей подавалась электроэнергия, моряки несли дежурную службу, охраняли помещения и обеспечивали противопожарную безопасность. На центральном цоколе здания находился пост противовоздушного наблюдения, откуда хорошо просматривался весь город. В ясную погоду по разрывам снарядов были четко видны линия фронта в районе Пулковских высот, акватория Невской губы, а также остров Котлин с Кронштадтом и возвышающимся над ним бывшим Морским собором.

Сентябрьские тревоги

В сентябре 1941 года капитан-лейтенанта П. В. Гладилл на часто вызывали в штаб бригады. Возвращаясь оттуда, он всегда собирал нас и обрисовывал обстановку.

Многое мы знали и так; знали, что экипажи кораблей, несмотря на налеты вражеской авиации и артиллерии, держались стойко и мужественно.

Противник понял, что без подавления огневой мощи флота осуществить план захвата Ленинграда невозможно. И он бросил против кораблей основные силы авиации. Ее массированные налеты особенно участились с 21 сентября.

Накануне нам объявили приказ: подводным лодкам рассредоточиться в районе Котлин и днем ложиться на грунт. Некоторым лодкам были определены точки для погружения, но у острова Котлин всем места не хватало, часть лодок, в том числе «малютки», рассредоточивались на малых глубинах, не позволяющих погружаться.

«M-102» встала на рейде у борта бывшего броненосца [54] царского флота «Петр Великий», используемого как блокшив для хранения мин. Соседство с таким кораблем, начиненным взрывчаткой, было небезопасно, и после неоднократных обращений в штаб нам разрешили перейти к угольному причалу в затоне Ленинградской пристани. Ошвартовавшись, мы приняли меры по обеспечению противовоздушной обороны.

Утро 21 сентября врезалось в память — оно было тихим, безветренным, напоминавшим собой ту чудесную пору осени, которую в народе называют «бабье лето». По небу плыли редкие кучевые облака. Погода благоприятствовала действиям авиации, и, воспользовавшись этим, группы бомбардировщиков Ю-88 и Ю-87 шли волнами с разных направлений.

На лодке прозвучал сигнал «Боевая тревога». Краснофлотцы и старшины в считанные секунды заняли боевые посты. Расчет 45-миллиметрового орудия был готов к отражению атак с воздуха. Вскоре мы убедились, что фашистских летчиков привлекали не малые подводные лодки, а большие корабли. Они сосредоточили удар прежде всего по линкору «Октябрьская революция», находившемуся в морском канале Невской губы. Этот корабль был серьезной помехой для гитлеровцев, так как вел систематический артиллерийский обстрел скоплений их войск на южном направлении.

Экипаж линкора отражал последовательные атаки самолетов, маневрируя на весьма ограниченной акватории. Канал протяженностью немногим более девяти миль, к тому же еще окруженный мелководьем, не давал крупному кораблю возможности развернуться, и он, будто на привязи, маневрировал на ограниченном участке: носом в сторону Ленинграда и кормой — в сторону Кронштадта. На линкор обрушился град бомб.

Вражеские пилоты атаковывали корабли с воздуха по своей излюбленной схеме: они развертывались в цепочку, затем шли по кругу и по сигналу ведущего последовательно пикировали на корабли, воя сиренами. Сбросив бомбы, самолеты расходились веером.

Линкор «Октябрьская революция» подвергался прицельному бомбометанию три дня подряд. Комендоры отбили все атаки, при этом уничтожили пять и подожгли шесть фашистских самолетов{6}. [55]

Самоотверженная борьба экипажей крупных надводных кораблей служила для нас, подводников, вдохновляющим примером. Мы учились на их опыте, извлекали уроки из первых боев с сильным и технически оснащенным противником.

На наших глазах личный состав эсминца «Стерегущий» совершил настоящий подвиг. Его экипаж, приумноживший славу кораблей, носивших это имя в прошлом, весь день отражал атаки вражеской авиации. Вода вокруг него бушевала фонтанами от взрывов и осколков. Одна из бомб угодила в корабль, и эскадренный миноносец лег бортом на грунт. Большая часть экипажа была спасена, «Стерегущий» пролежал на грунте несколько лет, продолжая даже в таком положении помогать балтийцам. На нем установили навигационный знак, светящийся по ночам синим огнем. Этот огонь помогал ориентироваться кораблям на пути между Ленинградом и Кронштадтом...

С утра 22 сентября бомбардировка кораблей и города Кронштадта возобновилась с новой силой. Она чередовалась с артиллерийским обстрелом из осадных орудий крупного калибра. Несколько бомб и снарядов разорвалось на территории, прилегающей к Ленинградской пристани и морскому заводу, а также в гаванях. В Кронштадте не прекращались пожары. Корабельная артиллерия успешно отбивала воздушные атаки противника.

В последующие дни враг усилил артиллерийские обстрелы рейдов и гаваней. В связи с этим было принято решение возвратить ряд кораблей в Ленинград. Готовясь к переходу, мы учитывали то обстоятельство, что Морской канал контролировался противником. Каждый проход по нему был связан с преодолением вражеского противодействия.

Подводные лодки шли группами в темное время суток под прикрытием ночных бомбардировщиков У-2, береговой артиллерии и бронекатеров. В нашу группу входили «К-51», «Д-2» и «М-102». Первой вышла «К-51». Обладая большой скоростью хода, она за полчаса прошла канал, не замеченная гитлеровцами. Следующая за ней «Д-2» прокладывала себе путь под артиллерийским огнем. Обнаружив корабли на канале, гитлеровцы увеличили темп стрельбы. Наши артиллерийские батареи, расположенные на северном берегу Невской губы, открыли ответный огонь.

Экипажу «М-102» пришлось многое пережить под огнем противника, но, к счастью, фашисты стреляли неточно, [56] их снаряды ложились в стороне. «Малютка» невредимой подошла к воротам ковша огражденной части Морского канала. Ворота почему-то оказались закрытыми, и возле них скопилось несколько малых судов. Противник перенес артиллерийский огонь на акваторию ковша. Но вот открылись ворота, и мы направились к ним. Пройдя акваторию морского порта, «М-102» вошла в Неву и ошвартовалась у плавбазы «Аэгна», где нас ждали письма и газеты. Получил письмо и я. Мой отец, Сергей Дмитриевич Руссин, никогда не служивший в армии, сообщал, что вступил в отряд народного ополчения. «В грозный и решительный час я не могу стоять в стороне от общего дела, — писал он. — Бои развернулись на подступах к городу, и совесть подсказывает мне — необходимо стать в строй его защитников и бить ненавистного врага».

Прочитав письмо отца, я еще больше проникся сознанием чрезвычайно опасного положения. Я представил его согбенную фигуру, морщины на лице. Письмо отца долго ждало меня. В то время он уже сражался с фашистами на Пулковских высотах. А чуть позже в одной из схваток отец пал смертью храбрых, как говорилось в извещении, и был похоронен в братской могиле на поле боя.

Первая победа

Я сидел в своей каюте, если можно так назвать обычную комнату в береговом помещении, и составлял план боевой учебы на следующие сутки. В дверь постучали. Вошел краснофлотец — рассыльный. Он был молод и, как видно, прилежный: вытянулся по стойке «смирно» и, вскинув руку к бескозырке, уставился на меня голубыми глазами.

— Вас вызывает командир!

В каюте П. В. Гладилина оказались командир подводной лодки «М-97» капитан-лейтенант А. И. Мыльников и штурман Н. И. Кириллов. Кириллов — мой однокашник, и мы были рады встрече. Посыпались вопросы: «Как живешь? Как служба?» Мы так увлеклись с ним воспоминаниями, что Петр Васильевич нас остановил:

— А ведь мы собрались не для праздных разговоров. — И обратившись ко мне, сказал: — Вот наши товарищи уходят в поход, в тот район, откуда мы возвратились. Они хотят узнать, какова там обстановка.

— Не скупитесь, расскажите поподробнее, что вы наблюдали и что вам известно, — добавил улыбающийся Мыльников. [57]

Собираясь с мыслями, я повторил вопрос: «Что наблюдали?..» Припомнил многое: и сосредоточение соединения крупных немецких кораблей в северной части Балтийского моря, и полет противолодочного самолета «Арадо-95», и обнаружение шюцкоровских катеров, и плавающие мины... Меня дополнил Петр Васильевич. Он высказал свои рекомендации по режиму плавания, напомнил, что, возможно, придется выполнять боевую задачу с превышением автономности, посоветовал быть готовым к неожиданным трудностям, больше интересоваться настроением людей.

— Создается впечатление, — сказал далее Гладилин, — что противник ведет разведку центральной части Финского залива и плавает там ограниченно, соблюдая осторожность. Мы предполагаем, что в Таллин транспортные суда противника будут в основном ходить через Суурупский проход. Там было обнаружено наибольшее количество катерных тральщиков.

Беседа наша была живой, непринужденной — высказывались мнения, суждения. А в заключение А. И. Мыльников заметил:

— Я мечтаю о подводных лодках, которые имели бы неограниченную автономность плавания, мощное вооружение, могли бы быстро погружаться на большую глубину и обладали бы способностью решать оперативные задачи...

Я слушал Александра Ивановича и в душе любовался им. В дивизионе «малюток» его знали как смелого, решительного командира. Он обладал отличной профессиональной подготовкой подводника и этим завоевал высокий авторитет. Молодые лейтенанты равнялись на него и подражали ему. Прощаясь с нами, он сказал:

— Спасибо за рассказ. Пожелайте нам счастливого плавания и побед, столько погружений, сколько и всплытий.

Мы пожали друзьям руки, а 12 сентября проводили их в тот район, где недавно были сами.

В сентябре — октябре «М-97» совершила три похода. Все они были успешными. В первых двух малюточники обстоятельно разведали восточную и центральную части Финского залива, форсировали Суурупский проход и вошли в Таллинский залив, окруженный островами и мелями, затем приступили к разведке подходов к Хельсинки. А. И. Мыльников настойчиво искал встречи с противником. [58] И все же нанести удар по вражеским судам не удалось.

Как истинный подводник, Александр Иванович Мыльников не был удовлетворен походами.

— Возвращаясь в базу с неиспользованными торпедами, — говорил он, — я испытываю чувство не до конца выполненной боевой задачи.

И вот 17 октября подводная лодка снова вышла в тот же район: Таллин — Хельсинки. Энергичный по натуре, Мыльников в походе действовал четко, настойчиво. Под стать ему были лейтенант Н. И. Кириллов и инженер-старший лейтенант Е. А. Червяков. Все трое чем-то походили друг на друга. Каждому из них были присущи повышенная ответственность, увлеченность службой на подводной лодке и благородное стремление — быть всегда впереди. Старшему по возрасту Кириллову командир лодки доверял больше, чем другим. Командир БЧ-5 Червяков тоже был незаурядной личностью. Он сочетал в себе качества педагога, воспитателя и специалиста. Экипаж подобрался дружный. Не случайно «М-97» первенствовала на флоте. Накануне войны Балтийский флот имел только две «малютки» первой линии — «М-97» и «М-96», которыми командовали два друга, два Александра Ивановича — Мыльников и Маринеско.

Слаженность и выучка экипажа «М-97» особенно проявились в октябрьском походе. Наблюдая за обстановкой, лодка обнаружила несколько транспортов, идущих по шхерным фарватерам. Они следовали совсем близко. На трубах отчетливо просматривались эмблемы судовладельцев, кормовые флаги. Глядя на эти суда, Мыльников досадовал: выйти в атаку не было возможности. Шхеры надежно обеспечивали их безопасность, преграждая пути выхода на дистанцию торпедных залпов.

Александр Иванович обладал ценным качеством подводника — терпением. Он уверенно осуществлял разведку, не терял надежды на то, что вражеские корабли все равно появятся. При этом полагался не только на интуицию, но и на данные воздушной разведки, которая не раз фиксировала корабли и суда противника на подходах к Таллину.

«Малютка» перешла в южную часть отведенной ей позиции. Опасность тут подстерегала везде. Близость военно-морской базы гитлеровцев, наличие противолодочных сил и береговых постов наблюдения — все это исключало плавание лодки в надводном положении. [59]

Решение на разведку Таллинского залива основывалось только на возможностях одного заряда аккумуляторной батареи. Это означало, что время нахождения под водой ограничивалось 36 часами.

— Тут была какая-то доля риска, — признавался потом А. И. Мыльников, — но без риска на войне не обойтись. Мы все тщательно продумали и предусмотрели, взвесили все «за» и «против», прежде чем принять решение.

С наступлением темноты «малютка» в подводном положении начала форсировать Суурупский пролив по фарватеру, который был выявлен накануне. Предстояло пройти мелководный район, прокладывая путь по безопасным глубинам. Личный состав, заняв места по боевой тревоге, действовал четко, безукоризненно. С предельным напряжением работал штурман Николай Кириллов, ведя навигационную прокладку. Внимательно следил за дифферентовкой и заданной глубиной подводного хода инженер-механик Евгений Червяков.

В интересах скрытности требовалось добиться бесшумного движения. Обеспечить это было нелегко, так как подводная лодка не имела амортизирующих устройств. Оставалось одно: без особой нужды шумные механизмы не включать. В этой связи важно было прежде всего хорошо удифферентовать лодку и тем самым исключить необходимость использования шестереночной дифферентовочной помпы, шум от которой заглушал голоса людей, находящихся в центральном посту.

С наступлением рассвета «малютка» вошла в Таллинский залив. Вдали на рейде просматривались силуэты кораблей. Промчалась группа сторожевых катеров, очевидно направляясь на дозорные линии. «Малютка» подошла ближе к боновому заграждению, за которым целей для атаки было достаточно, но они все находились вне досягаемости торпед. Требовалось выждать время, когда транспорты начнут движение. В том, что они выйдут на просторы залива, сомнений не было. Обстановка для ведения активных боевых действий складывалась благоприятная. «Малютка» продолжала ждать появления цели. И вот на Екатеринтальском створе показался транспорт, выходящий с рейда. На его корме развевалось красное полотнище с белым кругом и черной свастикой посредине. Лодка начала сближение. Определив элементы движения цели, Мыльников дал команду лечь на боевой курс и развернул перископ в сторону транспорта. До угла упреждения [60] оставался небольшой запас времени. Долго ждать не пришлось. Прозвучали команды, и торпеды понеслись на вражеское судно.

Первая торпеда попала в борт почти по центру, вторая, к сожалению, прошла за его кормой. Но и одной торпеды было достаточно. Над заливом прогремел взрыв и фашистский транспорт водоизмещением 5 тысяч тонн затонул{7}.

Твердо управляя подводной лодкой при залпе, командир сумел задержать ее на перископной глубине. Инженер-механик вовремя скомандовал заполнить цистерну быстрого погружения, и «малютка», первоначально подвсплыв, начала погружаться. Через несколько минут всплыли под перископ. У тонущего транспорта сновали катера. «М-97» никто не преследовал. Видно, гитлеровцы не допускали и мысли, что в заливе находится советская подводная лодка, полагали, что транспорт подорвался на мине. «Малютка» направилась в Суурупский пролив и благополучно вышла в Финский залив с почти полностью разряженной аккумуляторной батареей.

Получив приказание на возвращение, малюточники форсировали минные поля и 27 октября возвратились в базу. Мы встречали экипаж всей бригадой. Командование флота высоко оценило действия подводной лодки. Ее командир А. И. Мыльников был удостоен ордена Ленина, офицеры Н. И. Кириллов и Е. А. Червяков — ордена Красного Знамени. Весь личный состав также был награжден орденами и медалями.

Итак, дивизион балтийских «малюток» открыл боевой счет.

Я часто задумывался над тем, почему так везло экипажу «М-97» и его командиру капитан-лейтенанту А. И. Мыльникову, и как-то задал этот вопрос П. В. Гладилину. Тот, подумав, ответил:

— Секрет тут прост. Такие командиры, как Мыльников и Маринеско, в момент встречи с противником испытывают такой подъем боевого духа, который наряду с точным тактическим расчетом и смелостью приносит успех. Давно знаю Мыльникова: в нем есть командирский талант, что дано не каждому. Он приобретается опытом, напряженным трудом, навыками командирской самостоятельности. [61]

Командирская самостоятельность! Размышляя о ней, я все чаще приходил к выводу, что именно она прокладывает путь к победе, а робость, пассивность, оглядка на старшего начальника, выжидание указаний на всякий случай — все это мешает достижению боевого успеха, ставит корабль в затруднительное положение, а то и приводит к катастрофе.

В середине октября наша «М-102» собиралась в поход на боевое задание — в район Хельсинки, Таллина и Палдиски. Подготовка к походу почему-то велась в спешном порядке. Экипаж даже не знал, кто пойдет командиром. Дело в том, что накануне, перед выходом заболел Петр Васильевич Гладилин, и, кто его заменит, было неизвестно. Лишь в последний момент перед отходом на борт лодки поднялся командир дивизиона капитан-лейтенант Н. К. Мохов и сказал, что он пойдет за командира. Помощником командира и штурманом довелось идти мне.

Ночь на 15 октября была ненастной. В районах Стрельны и Петергофа плотные тучи были озарены пламенем многочисленных пожаров, образуя над побережьем как бы сплошной огненный коридор. В небе мелькали всполохи от разрывов снарядов и сигнальных ракет.

Подводная лодка двигалась на запад в темноту осенней ночи одна, без сопровождения. Крутая волна раскачивала ее. Командир дивизиона безотлучно находился на мостике, целиком взяв управление лодкой на себя.

«М-102» вошла в сектор работы маяка острова Сескар, но огонь не светил. Может, на маяке неисправность? По времени должен открыться навигационный буй, но в волнах он не просматривался. При очередном зарывании носа «малютки» в волну мы ощутили вдруг сильный удар. Пришлось объявить аварийную тревогу.

Утром 16 октября «М-102» возвратилась в Кронштадт. После этого мы подробно разобрались с происшествием. А случилось следующее: на большой волне лодка носом ударилась о грунт.

Почему это произошло? И тут выявились упущения в подготовке экипажа к походу. В спешке был слабо изучен маршрут перехода. В этом, кстати, была и моя вина как штурмана. Недостаточно были отработаны и действия каждого специалиста. Словом, еще раз подтвердилась известная истина: безопасность корабля зависит от каждого — от рядового специалиста до командира корабля. [62]

Выводы мы сделали серьезные, и это пошло только на пользу.

В том походе, как уже отмечалось, с нами находился командир дивизиона, непосредственно управлявший кораблем. Ничего не скажешь — человек он мужественный и храбрый, исключительно компетентный подводник. У Николая Константиновича Мохова мы многому научились. Но как-то так случилось, что в упомянутом походе он все взял на себя, излишне опекал должностных лиц, сковывал их инициативу. Это коснулось и меня. После Гладилина, который предоставлял мне возможность самостоятельно вести лодку, стиль комдива казался по меньшей мере странным. Не скрою: это расхолаживало меня.

Старшие начальники, находясь на корабле, призваны не сковывать, а развивать инициативу у подчиненных, содействовать становлению командных кадров, прививать им навыки самостоятельно принимать решения, повышать ответственность за порученное дело. Этому учит опыт войны.

В минном лабиринте

Сетка мелкого дождя висела над Невой. Серая мгла окутала здания, строения, корабли. Звуки гасли в сыром воздухе. Осенняя погода наводила тоску, но у всех, кто собрался проводить товарищей в боевой поход, настроение было приподнятое. И этот настрой как бы передавался экипажам «М-98» и «Л-2», изготовленным к бою и походу. Лодки стояли, поблескивая от дождя, ошвартованные борт о борт, у стенки завода Судомех. По сходням поднимались моряки, доставляя на борт последние ящики и мешки с имуществом.

Чуть в стороне стояли на причале командир «Л-2» капитан-лейтенант А. П. Чебанов и командир «М-102» капитан-лейтенант П. В. Гладилин. По тону их разговора, их жестам можно было понять, что эти люди давно знают друг друга. Чебанов и Гладилин служили вместе на подводном минном заградителе «Л-2» — первый в должности командира корабля, второй старшим помощником. Петр Васильевич Гладилин делился со своим бывшим командиром впечатлениями о последнем походе. Он говорил о минных заграждениях, об оживленном движении транспортов противника в шхерах и отсутствии их в открытой части Финского залива. Вблизи сходни были командиры [63] боевых частей В. М. Веремеенко, П. Т. Гордов, А. А. Лебедев и я.

Алексей Лебедев, наш флотский поэт, стоял с потухшей трубкой во рту, с которой никогда не расставался. Прервав свои думы, он не торопясь сказал приятным голосом, слегка картавя:

— Вчера закончил новые стихи, которые отослал жене. Если хотите, могу прочесть.

Стихи, прочитанные автором на пирсе в тот хмурый осенний вечер, тронули нас, молодых лейтенантов. Они воспевали преданность своему долгу, готовность выполнить любое задание, несмотря ни на какие трудности.

Позже мне станет известно, что командующий флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц, принимая доклад командира бригады А. В. Трипольского о готовности подводных лодок и их экипажей к походу, спросил его: «А не стоит ли поберечь поэта-балтийца?», но, подумав, ответил на вопрос сам: «Нет, отстранять его от боевого похода нельзя. Не такой Лебедев человек, можем его обидеть и нанести неизлечимую рану, пусть идет».

Алексей Лебедев никогда бы не согласился остаться на берегу только потому, что он поэт. В его понимании флотский поэт — это воин и место его там, где сражение.

Несмотря на огромную любовь к поэзии, Алексей прежде всего был моряком, подводником. Еще перед тем, как назначить его штурманом подводной лодки «Л-2», ему предложили работу в штабе. Он отказался, сказав: «Я штурман и, если пойду в штаб, стихи писать не смогу. Мое место на боевом корабле».

На полках моей библиотеки есть немало книг, подаренных авторами с их автографами. Есть небольшая книга и Алексея Лебедева, в которой две части: «Кронштадт» и «Лирика моря». В них нет стихов, написанных в первые месяцы войны. Как дополнение к ним стоит другая книга поэта «Стихи», изданная в Ленинграде в 1977 году, в которую вошли военные произведения.

Боевые друзья признательны супруге А. А. Лебедева — Вере Ефимовне Петровой-Лебедевой, которая сохранила рукописи. Благодаря ее стараниям они дошли до нас.

С поэзией Алексея Лебедева многим балтийцам довелось познакомиться еще в 30-х годах. 5 июля 1938 года в газете «Фрунзевец» я впервые прочитал его стихотворение «Путь на моря». Оно произвело на меня огромное [64] впечатление своей откровенностью, страстностью и любовью к флоту. Запомнились строки:

За главное! За то, что страх неведом,
За славный труд в просторе грозных вод, —
Спасибо Партии, учившей нас Победам,
И Родине, пославшей нас на флот!

Его стихи покорили нас тогда своей свежестью: они были сказаны как бы от имени молодого поколения, связавшего свою судьбу с флотом. Верой в победу было пронизано все творчество поэта. Как тут не вспомнить проникновенные, полные глубокого смысла слова:

И если ты, о Партия! — велела
Громить врагов, рожденных силой тьмы, —
Нет на морях для нас такого дела,
Которого не выполнили б мы.

Алексей Алексеевич Лебедев был не особенно речист — при встречах с друзьями больше молчал. Но его увлекала тема разговора о море. Он широко раскрывал свое сердце, свою привязанность к флотской службе, к своей профессии подводника. Это был человек чистых, возвышенных чувств. Никогда не забывал о родителях, о семье. Чутким, искренним было его отношение к преподавателю нашего училища В. В. Данилову, которому он посвятил стихотворение. Поэт напомнил в нем те правила, которыми руководствовался преподаватель в своей работе.

А сколько удивительных чувств, мыслей вызывает письмо А. Лебедева своей матери: «Дорогая и милая моя мама! Когда ты получишь это письмо, я буду далеко в море... Не смущайся, если даже до половины декабря не будешь иметь обо мне известий. Не закрываю глаза на то, что поход будет серьезный и не лишен опасностей. Но надеюсь, что все будет в порядке».

В тот осенний день, провожая в очередной боевой поход друзей, мы твердо верили, что скоро будем их встречать. Мне запомнились проводы еще и тем, что каждый, кто уходил в море, выражал какое-то свое желание. Алексей Лебедев говорил, что он, как только вернется из похода, закончит новый цикл стихов. Штурман подводной лодки «М-98» Василий Веремеенко попросил меня отправить письмо жене в Ростов-на-Дону, — Клава с малолетним сынишкой эвакуировалась с Ханко, а писем все не было. Семья Паши Гордова оставалась в Ленинграде, и он переживал — как бы с ней чего не [65] случилось. Подводники уходили в море со своими думами и заботами.

Вниз по Неве прошли, стуча моторами, бронекатера и катера-дымзавесчики — головной отрад охранения. Береговые артиллеристы уже «на товсь»: их задача — подавить вражеские батареи. На аэродроме прогревались моторы ночных бомбардировщиков У-2. На станции «Отсечная» прожектористы изготовились к постановке свотовых завес. Словам, подготовка к обеспечению ночных переходов кораблей по Морскому каналу завершалась.

Вскоре было получено «добро» на выход, и с мостиков подводных лодок раздались команды: «По местам стоять, со швартовов сниматься!»

Под прикрытием катеров, авиации и береговой артиллерии подводные лодки благополучно достигли Кронштадта. Затем они были включены в состав очередного конвоя, следовавшего на Ханко.

Поначалу поход проходил нормально, по плану. Но на подходе к острову Кери конвой встретился с плотным минным заграждением. Осенними штормами посрывало мины с якорей, и они теперь плавали на поверхности моря. Моряки отталкивали их баграми и шестами, рискуя в любое время разбить колпаки и взлететь на воздух. Даже небольшое волнение моря усиливало опасность. Порядок конвоя нарушился, и каждый корабль выходил из угрожаемого района самостоятельно. Самое осторожное маневрирование в минном лабиринте не помогло. В этом походе на минах погибла подводная лодка «Л-2». В донесении сообщалось коротко: «При форсировании минного заграждения противника подводная лодка «Л-2» дважды подорвалась на мине и через час, после второго взрыва, затонула. Спасено три человека. Погиб поэт-маринист Лебедев».

Мой товарищ по училищу Василий Егоренков, командовавший в том походе базовым тральщиком, при встрече в Кронштадте подробно рассказал мне о трагедии с лодкой. Лебедев в ту ночь был вахтенным командиром. Для того, чтобы определить характер повреждений, он после первого взрыва перешел на корму. Кто-то из товарищей предложил ему спасательный пояс. Лейтенант отказался. «Я хорошо плаваю», — сказал он. Лодка медленно погружалась в воду. Из темноты ночи к месту гибели лодки подошел базовый тральщик, но уже было поздно. Поэта-мариниста не стало.

Стихи Алексея Лебедева продолжают жить. [66]