Днепр, Дунай, Шпрее

Киевское направление

Фронтовой дневник

13 октября 1943 года. Редактор сказал, что начальник Главпура флота разрешил расширить оперативную зону морской газеты и время от времени перебрасывать корреспондентов на сухопутный фронт. Волга осталась позади, впереди Днепр и Днестр, наступление, в котором будут участвовать и военные флотилии. Пусть будет так. Я убедился, что моряков, воюющих и на Севере, и на Балтике, и на Черном море, интересует не только то, что связано с флотом и флотилиями, но и ход всего наступления, особенно судьба людей в освобождаемых районах Белоруссии и Украины. В редакционной библиотеке Фаня Ароновна Довжик снабдила меня обширными справками о Днепровской флотилии — со времен Петра и до наших дней. В справках мелькают такие слова, как «струг», «кончебас», «дубель-шлюпка», «канонерская лодка» и, наконец, «монитор»; из географических пунктов поминаются больше всего Смоленск, Брянск, Киев, Пинск, Кременчуг и все, что связано с устьем Днепра и Буга, с лиманами, с Очаковом, с Кинбурнской косой. Не думал, что у Днепровской флотилии такая богатая предыстория. В сорок первом году флотилия долго воевала в тылу наступавших немцев, и многие матросы ушли в партизаны.

Вчера в мутный час рассвета летчик связной авиации старший лейтенант Пиряскин из дивизии полковника Шарыкина прочертил на карте в своем планшете кратчайшую между двумя водными рубежами — рекой Москвой и Днепром. Мы вылетели на юго-запад, и час спустя самолет открывал нам — панорама за панорамой — события минувшего лета. Курский выступ. Курская дуга. Прохоровский плацдарм. Орловская битва. Укрепленная [376] полоса немцев, шипами окопов выгнутая в нашу сторону, и черные пятна воронок в ней, окопы и траншеи, клином устремленные то справа, то слева, как таран, во вражеский тыл; новые линии на берегах рек и озер, по опушкам рощ и скатам холмов. Уже дымятся трубы над недавними развалинами. То, что отбито у врага, воскресает. Летчик повел машину ниже, совсем низко над землей, — мы приближались к Днепру. В стороне от дороги больше уцелевших сел, тут немцы бежали быстро, и факельщики не успевали все сжигать. Мы сели посреди огромного летного поля. На аэродроме — множество самолетов, все в движении; когда летчик заглушил мотор нашей машины, мы услышали рев десятков других. Холодный днепровский ветер поднимал над аэродромом туманные облака. Это Киевщина. Пиряскин предупредил: найти ночлег трудно — от соседнего городка осталось несколько домов возле разрушенной колокольни. Он улетел в Москву. На горке у края аэродрома был командный пункт авиации. Два полковника следили за взлетом и возвращением боевых машин. Я спросил, как попасть поближе к Киеву. Один из полковников показал на другой край аэродрома, где стайкой собрались «У-2». Возле них, на листе фанеры, брошенном на свежую, еще не убитую осенней стужей траву, полулежа пристроились летчики «фронтовых мотоциклов». Тут самые свежие вести с Днепра, потому что все эти летчики побывали сегодня и на Днепре и за рекой. Худенький чернявый мальчишка, с которым мне предстояло лететь дальше, сообщил, что утром он был над переправой южнее Киева, туда летело тридцать немецких бомбардировщиков под прикрытием восьми «ФВ-190», с ними вступили в бой наши «лавочкины», отогнали немцев от наведенной переправы, но ему, Полубабину (такова фамилия этого мальчишки), помешало «навязать фрицам бой» то, что за спиной был важный груз. Как настоящий фронтовой курьер, он знал все. «Каждый день в Киеве что-нибудь жгут или взрывают. В деревнях много народа, сбежавшего из Киева через Днепр».

На летном поле появлялись новые машины, вернувшиеся из Заднепровья. Одна из них проковыляла до середины аэродрома и не вырулила в сторону — на помощь ей тут же затарахтел тягач. Полубабин вел счет вернувшимся — вернулись все. Он собрался было вырулить на старт. Но оружейники в эскадрилье бомбардировщиков уже успели подвесить новые бомбы, и старт оказался занятым. Полубабин с досадой махнул рукой — надо ждать.

На фюзеляже его машины нарисован лихой заяц, стремительно прыгающий сквозь кольцо. Я спросил Полубабина, что значит [377] эта эмблема. «А как же! — сказал Полубабин. — Не знаете? На всех наших примусах такая картинка. Эскадрильей командует знаменитый капитан Зайцев. Не слышали?! Награжден орденом Александра Невского».

Я познакомился с капитаном Зайцевым через сорок минут после того, как терпение Полубабина лопнуло и он выскочил на занятый старт, вырулил, взлетел и доставил меня на лесную посадочную площадку возле линии фронта. Он тут же доложил капитану, что нарушил правила взлета, но сказал, что свободного старта в такой день можно и не дождаться — такая горячая идет работа. Это было в день, когда наши войска в среднем течении Днепра на правом берегу реки южнее Киева развернули серьезные бои за расширение плацдарма, прорвали оборону противника и продвинулись вперед на шесть километров, — так сообщил вечером диктор, читавший сводку Совинформбюро. Разговаривал с Зайцевым пять минут. Он успел сообщить, что летал на «илах», после ранения вынужден был «принять это примусное хозяйство», два брата служат на Черноморском флоте — «один матрос, другой командир крейсера», и улетел куда-то на своем «примусе» с таким же зайцем на фюзеляже, не дав мне спросить: может быть, не крейсером командует его брат, а чем-нибудь поменьше?.. Мы тут же перелетели на посадочную площадочку возле станции Барышевка, куда доносится канонада, посидели у телефона странной односторонней связи — надо ждать, когда сюда позвонят, вызвать другую точку отсюда невозможно; дождались разрешения и перескочили к Днепру. В стороне от нашего маленького самолета под склонившимся уже к западу солнцем блеснула вода, и было трудно ошибиться: это была ширь Днепра, его неугомонная стремнина. Полубабин понимал, что нужно корреспонденту — на бреющем он проскочил почти над самым Киевом, дал возможность увидеть сброшенные взрывом в воду фермы мостов, Лавру над обрывом и холмы в сером дыму пожара. Оттуда, из города, с Печерских гор, из-за каменных стен Лавры, била артиллерия, сверкали вспышки орудий, внизу — на воде и на земле — рвались снаряды. Я получил право передать по телеграфу фразу, столь ожидаемую читателем: «Я видел Днепр». Полубабин посадил самолет возле станции Бровары и тут же улетел, оставив меня одного среди обгоревших каменных стен и разбитых печей. Пахнет гарью пожара. Безлюдно.

15 октября. Сейчас утро, я снова в украинской хате, в Красиловке, на «корреспондентской улице» — все дома на этой улице заняты корреспондентами центральных газет. Я поселился у старухи с двумя дочерьми. На стене фотокарточки, технически выполненные [378] отлично. На груди у сфотографированных таблички: «Ост». Это внуки хозяйки, угнанные в Германию. Хозяйка сокрушается: вернутся ли они с неметчины домой, не отступим ли снова?.. Утром в хату вбегает бригадир Дмитро и скороговоркой требует: «Бабка, посылай Ганку, Приську на работу. Картохлю копать». Бабка отрывается от печи, оборачивается к бригадиру и медленно отвечает: «На рабо-оту! Приська пийде, Ганка не може». Бригадир уходит не возражая. Приська идет на огород, а Ганка, чернобровая, с длинными косами, остается на печи. Иногда она слезает и проходит по дому, держась за стены. Сядет у окошка, улыбнется. Улыбка старческая, неестественная. Ганка говорит, что ей больно. Я осторожно спросил ее, почему она так ходит. Она показала язвы на ногах: «На окопах». Но ведь все село ходило на окопы?.. «У меня были добры чоботы. Немец увидел, говорит: «Корош-корош сапок». Я говорю, плох, а он говорит, нет, хороший, снимай. Я побежала, он догнал, поднял сподницу и при всех ударил. Сняла чоботы. Он говорит: «Почему Дойчлянд не поехала, скажу господину коменданту». Я кричу: «У меня киндер». Он регочет: молодая, нема киндер. Тогда все бабы закричали — киндер у нее. Он на них как рявкнет, испугались, а Грицаиха сказала: «Беги, Ганка, ховайся». Я взяла на руки хлопчика сэстры Марины, убежала, когда немец не видел. Пошла до села, там снова — окопы роют, другой солдат увидел меня, кричит: «Иди рой!» Я говорю — киндер. Он тоже регочет, киндер рано быть, без киндер в Германию ехать. Схватил мальчишку, бросил в яму, а меня толкнул к окопам...»

Вошла старуха, мать Ганки, девушка так и не досказала про свои больные ноги, залезла на печь...

Но надо продолжить предыдущую запись о ночи на развалинах. Не прошло и двух минут после отлета Полубабина, как из развалин на краю поляны появилась туча оборвышей — малыши в драных ватничках, бесштанные, босые. Вышли какие-то люди в таких же лохмотьях, несколько мужчин и женщин, черные, закопченные, как и все это выгоревшее от фашистской руки место. Один из них, высокий, обросший сивой щетиной, с клюшкой в руках, хромой дядька, успокаивая остальных, сказал:

— Флотский. Це морская одэжа.

Дядька пригласил пройти до хаты.

«Хата» эта стояла рядом, на первом пожарище. Таких «хат» кругом было множество. Подле обвалившейся кирпичной стены — небольшая земляночка, вырытая на скорую руку, в нее вела узкая щель, завешенная рядном. Там было темно и тесно. На соломе копошились люди. Хозяин засветил плошку — подарок [379] какого-то красноармейца. Женщины развели слабый огонек под жаровней, стало дымно, тяжко дышать. В землянке жили три семьи, остатки трех семей.

Пришлось больше рассказывать, чем расспрашивать. Каждое слово об армии, о флоте, о ходе войны, о событиях за рубежом тут слушали как откровение. Два года жили в абсолютном неведении. Лучше всего им известен Сталинград, немцы в последний год часто между собой склоняли это название. Зарубежные дела известны лишь по косвенным фактам. Двое немцев из Гоголева и Броваров ездили в отпуск на родину, вернулись, напились горилки, плакали, шумели и оба разом застрелились. Крестьянин умеет делать выводы из таких фактов — прошел слух, что англичане дюже гарно бомбят Германию.

Мы просидели в землянке ночь, и всю ночь я слушал про лагерь смерти возле Дарницы, где расстреливали пленных, про Дарницкий бор — место казней, про смерть знаменитой на Киевщине колхозницы Дуни Бессмертной, участницы сельскохозяйственной выставки в Москве. Она шла на эшафот с годовалым ребенком на руках. Ребенка отняли, бросили с высоты помоста на землю, а Дуню вешали дважды — рвалась веревка в руках палача... Под утро я ушел из землянки в Красиловку; вот сижу в хатенке с низким потолком и земляным полом, записываю.

Вчера все корреспонденты были у генерал-майора Т-шкина, начальника оперативного отдела штаба. Его называют «главным дезинформатором прессы»: информируя, он все время боится, как бы через нас что-либо не просочилось к противнику. Поэтому в итоге записано много «эпизодов», но самого главного о боях за Киев он не рассказал. Правда, дополнили офицеры штаба, доверяющие корреспондентам больше, чем их начальник. Советуют отправиться в район Десны, к северному плацдарму. Там действовало соединение Болдырева — бывшая бригада морской пехоты. Мучают сомнения: Эренбург улетел в Москву, Гроссман тоже, Кригер в Москве, туда же собрался Леонид Первомайский, может быть, генерал Т-шкин говорит правду, и действительно штурм Киева откладывается?.. Евгений Габрилович предлагает лететь на самолете «Красной звезды» в район Пятихатки и Кривого Рога, где немцы контратакуют, — это Второй Украинский фронт. Заманчиво, но сначала надо побывать на северном плацдарме. Туда пойдет фургон радиокомитета с бригадой в составе Вадима Синявского, Ардаматского и Кассиля.

21 октября. Нахожусь в 1-й гвардейской Бахмачской артиллерийской дивизии РГК, прошедшей к Днепру путь от Сталинграда через Орел. В этой части 36 Героев Советского Союза, [380] четверо получили звание посмертно. Связист Чертков, пятидесяти двух лет, когда подошли к Днепру, переплыл под огнем на правый берег с аппаратом и проводом и оттуда корректировал огонь артиллерии. Командир орудия Кашаган Джамангариев из Алма-Аты, герой днепровской переправы, служил под Москвой у генерала Панфилова, один из немногих уцелевших в боях под Волоколамском. Заместитель командира дивизиона Алексей Лапочкин, в прошлом моряк, капитан-лейтенант. Научился разговаривать по-казахски, в дивизионе много казахов. Увидев на мне морскую форму, то и дело подходят солдаты — или бывшие моряки или братья матросов.

Пришли партизаны из Высшей Дубечни — Терентий Науменко, Карандофилов и Андрей Матюшко. Партизаны сохранили рыбацкие суда, утянули их от немцев — есть на чем переправлять войска. До этого они захватили пароход, добрались на нем до другого, полного солдат и оружия, и оба судна затопили на фарватере, чтобы лишить противника возможности пользоваться рекой.

Сфотографировал девочку возле остатков ее хаты — у печи. Вся ее семья погибла. Ее приютили партизаны. [381]