На главном направлении
Отгремели сражения сорок четвертого года, вошедшего в историю войны и в память народа как год решающих побед Советских Вооруженных Сил. Территория нашей страны, за исключением северо-западной части Латвийской ССР, была очищена от фашистских захватчиков. Выполняя свой интернациональный долг, Красная Армия освободила Румынию, Болгарию, часть Польши, Чехословакии, большую часть Венгрии и Северную Норвегию. Румыния, Финляндия, Болгария и Венгрия объявили войну фашистской Германии. Линия советско-германского фронта сократилась почти вдвое и пролегала теперь по территории Польши, Чехословакии, Венгрии.
Положение гитлеровской Германии характеризовалось в тот период не только полной внешнеполитической изоляцией. Поражения, которые потерпела немецко-фашистская армия на советско-германском фронте, особенно в 1944 году, потеря союзников, острый недостаток в живой силе и боевой технике, а также резкое сокращение материальной базы — все это поставило государство агрессора на грань катастрофы. Враг знал, что его ждут новые потрясения.
Особое внимание фашистское командование уделяло наиболее опасному для Германии варшавско-берлинскому направлению. И не случайно 600-километровое пространство между Вислой и Одером было заранее подготовлено для длительной и упорной обороны (здесь было создано семь оборонительных рубежей). Оборона этого направления возлагалась на войска группы армий «А». [234]
Замысел фашистского командования заключался в том, чтобы, опираясь на сильный висленский оборонительный рубеж, сорвать наступление Красной Армии. А если не удастся задержаться на Висле, заставить Красную Армию последовательно штурмовать ряд сильных, заранее подготовленных оборонительных полос.
Перед советскими войсками стояла нелегкая задача — взломать гитлеровские оборонительные линии между Вислой и Одером, освободить из-под фашистского ига братский польский народ, приблизить полную и безоговорочную капитуляцию Германии.
В этой грандиозной операции, впоследствии получившей название Висло-Одерской, предстояло принять участие в составе 1-го Белорусского фронта и нашей 5-й ударной армии.
Не могу хотя бы коротко не сказать об истории этой армии.
Директивой Ставки Верховного Главнокомандования от 8 декабря 1942 года дислоцировавшаяся в Камышине 10-я резервная армия была преобразована в 5-ю ударную. Эта армия заканчивала формироваться и выходила на линию огня в тот период, когда завершилась операция по окружению сталинградской группировки противника и наши войска начали отражать его отчаянные попытки деблокировать окруженных.
5-я ударная армия вошла в Сталинградский фронт, имея в своем составе 4-ю гвардейскую стрелковую дивизию, 258-ю, 300-ю, 315-ю и 87-ю стрелковые дивизии, 4-й механизированный корпус, 7-й и 23-й танковые корпуса и 3-й гвардейский кавалерийский корпус. Перед армией была поставлена задача не допустить прорыва противника из района Тормосин и Нижнечирская на соединение с окруженной в районе Сталинграда группировкой врага и во взаимодействии с 5-й танковой армией Юго-Западного фронта уничтожить его. В ожесточенных боях армия успешно выполнила свою задачу и получила хорошее боевое крещение.
В последующем 5-я ударная участвовала в прорыве Миус-фронта, в освобождении Донбасса и в прорыве линии Вотана, в форсировании Днепра, в Одесской и Ясско-Кишиневской операциях, и везде она не только хорошо справилась со своими задачами, но и накопила при этом богатый боевой опыт.
Октябрь 1944 года застал 5-ю ударную армию на марше из района Ковеля на север, в район Малкиня Гура. В конце ноября армию перебросили на юг, в район юго-западнее Седлеца, где она влилась в состав 1-го Белорусского фронта. [235]
Совершив 350-километровый марш, армия укрылась в лесах и продолжала заниматься подготовкой к действиям в наступательном бою. И хотя новый район сосредоточения находился в 100 километрах к востоку от магнушевского плацдарма на Висле, где стояла 8-я гвардейская армия, никто у нас не сомневался, что 5-я ударная будет задействована на берлинском направлении. Такая уверенность поднимала настроение, пробуждала чувство гордости.
Вскоре наши предположения получили официальное подтверждение. В первых числах января 1945 года командующий армией генерал-лейтенант Н. Э. Берзарин вызвал к себе командиров корпусов и объявил им задачу армии. Вот что мы услышали тогда.
5-я ударная, являясь центром боевого порядка фронта на магнушевском плацдарме, имеет задачу в первый день боя прорвать оборону противника на участке Выборув — Стшижка, уничтожить его в тактической глубине, овладеть плацдармом на левом берегу реки Пилица и обеспечить ввод в прорыв войск 2-й танковой армии. В последующем — наступать в западном направлении и на двенадцатый день операции выйти на реку Бзура. Общая глубина операции 155 километров. Среднесуточный темп — 13–15 километров. Справа наступает 61-я армия генерала Белова, слева — 8-я гвардейская генерала Чуйкова{24}.
В ходе операции мы нарушили первоначальные планы, превысив темп наступления примерно вдвое. Но об этом чуть позже. А тогда, выслушав командующего, узнав задачи, которые он поставил корпусам, мы немедленно разъехались по своим соединениям.
Вернувшись в штаб, я пригласил командиров дивизий и объявил им свое решение. Вот его суть.
9-му стрелковому корпусу с 489-м минометным полком и 507-м истребительно-противотанковым артиллерийским полком прорвать оборону противника на участке Грабув — Залесны — Еленюв, к исходу первого дня овладеть плацдармом на левом берегу Пилицы, не допустить контратак противника со стороны Варка и обеспечить на рубеже Гнеевице — Заборув ввод в прорыв частей 2-й гвардейской танковой армии. В дальнейшем наступать на Козегловы, Заборув.
Корпус поддерживает 10-я пушечная артиллерийская бригада и 316-й гвардейский минометный полк. Продолжительность артиллерийской подготовки — 95 минут, расход боеприпасов на первый день боя — 2,75 боекомплекта. [236]
Поскольку фронт прорыва для корпуса равнялся всего двум километрам, в первый эшелон была назначена только 301-я стрелковая дивизия. 248-я стрелковая составляла второй эшелон. 230-ю стрелковую дивизию командующий армией взял в свой резерв.
Войска выводились на плацдарм с соблюдением строжайших мер маскировки. Для контроля за соблюдением маршевой дисциплины на дорогах была расставлена густая сеть контрольных постов. Подготовка артиллерийских позиций производилась только ночью, с рассветом работы прекращались, а отрытые окопы маскировались снегом или белыми маскировочными сетями.
Все это позволило нам незаметно для противника сосредоточить на плацдарме большую массу людей и техники и подготовить их к наступлению.
Совершив стокилометровый марш, войска корпуса в ночь на 13 января закончили выдвижение на магнушевский плацдарм и заняли исходное положение для наступления. Оставшийся день перед боем мы использовали для ориентировки на местности, уточнения задач и решения других вопросов. Готовилось наступление основательно и всесторонне. Никто не остался в стороне, каждый знал, что ему делать и как делать.
Поучительно прошли военные игры с командирами на разных уровнях. В штабе корпуса мы собирались дважды. Не ограничилось одной игрой и в штабе армии. Буквально на следующий день нас снова пригласили на командный пункт 5-й ударной, куда должен был прибыть командующий 1-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.
То была первая моя встреча с прославленным военачальником, выдающиеся полководческие и организаторские способности которого уже успели ярко проявиться в победах нашей армии под Ленинградом и Москвой, Сталинградом и Курском, в операциях по освобождению Украины и Белоруссии. В армии с большим уважением относились к маршалу Жукову, видели в нем яркого представителя советской школы военного искусства, человека, наделенного способностью поразительно быстро и точно оценивать происходящее и так же быстро изменять ход событий в нашу пользу. Среди других качеств маршала многие подчеркивали его огромную волю и высочайшую требовательность.
Георгий Константинович держался свободно, смотрел на нас слегка насупившись и сразу приступил к делу. Короткие фразы, такие же короткие, лаконичные вопросы. Если [237] тот, кого он спрашивал, впадал в многословие, следовало резкое «Короче!» или «Говорите о деле».
Жуков заслушал командиров дивизий, которым предстояло наступать в первом эшелоне. Когда дошла очередь до командиров корпусов, первому пришлось докладывать мне.
— На каком удалении будете держать свой второй эшелон? — спросил командующий, как только я кончил говорить.
— Три километра, товарищ Маршал Советского Союза.
— Почему так далеко?
— Чтобы избежать поражения личного состава массированным артиллерийско-минометным огнем противника.
Подумав немного, командующий сказал:
— Правильно. Так и действуйте.
Командующий фронтом заострял наше внимание на грамотном, в полную силу использовании артиллерии и танков непосредственной поддержки пехоты. От этого, говорил он, будет зависеть быстрый прорыв вражеской обороны на всю тактическую глубину и ввод в прорыв танковых армий.
Кто-то из генералов поинтересовался, почему завезено так много боеприпасов. Маршал Жуков ответил просто и выразительно:
— Хочу быть уверенным в успехе на двести процентов.
Каждый из присутствующих понял: все делается для того, чтобы разгромить врага наверняка и свести до минимума потери наших войск.
— Партия и народ доверили нам одну из решающих задач войны, поставили на важнейшее, берлинское направление, — сказал в заключение Г. К. Жуков. — Будем помнить об этом доверии и с честью оправдаем его.
Помня напутствие командующего и проверяя готовность войск к наступлению, я побывал на огневых позициях артиллерии и уже своими глазами увидел огромное количество боеприпасов, сконцентрированных не только в ровиках у орудий, но и в тщательно замаскированных штабелях. Впечатляла и плотность артиллерии. У нас она равнялась 280 орудиям, или 70 батареям на один километр фронта. Если все эти орудия поставить в один ряд, колесо к колесу, то они едва ли уместились бы на протяжении километра. Но позиции батарей были построены, конечно, не в линию, а по всему полю, поэтому места хватило всем. Такой насыщенности боевых порядков артиллерией мне еще не приходилось видеть за все годы войны. [238]
То была грозная сила, готовая смести с лица земли любую вражескую оборону. Поистине небывалой мощи достигла наша военная техника, выкованная героическим трудом советского народа. В 1944 году советская промышленность произвела 29 тысяч танков и самоходно-артиллерийских установок, более 40 тысяч самолетов. И по количеству и по качеству наше военное производство значительно превзошло то, что выпускал тогда враг.
В полночь 13 января весь командный состав был на своих местах. С наблюдательного пункта я позвонил командирам дивизий и спросил, как ведет себя противник, не изменилась ли в чем-либо обстановка. Изменений не отмечалось, гитлеровцы вели себя по-прежнему: постреливали из пулеметов и освещали ракетами местность.
Складывалось впечатление, что враг не подозревал о нашем наступлении. Ну, а если это впечатление обманчиво, если гитлеровцы о чем-то проведали и отвели войска с первой позиции, оставив на ней несколько дежурных пулеметов и осветительных постов? Что тогда? Ведь тысячи вагонов боеприпасов лягут на пустое место, а само наступление может быть сорвано.
Маршал Жуков учитывал и такую возможность. Он решил начать наступление не с общего штурма, а с действий усиленных стрелковых батальонов, выделяемых от каждой дивизии первого эшелона. Эти батальоны после 25-минутной артподготовки атакуют неприятеля и проверят, на месте ли он. Коли атака захлебнется, артподготовка продолжится: наша артиллерия будет вести огонь по противнику в течение еще 70 минут. Если разведывательные батальоны добьются успеха, их поддержат первые эшелоны в полном составе.
Склонившись над картой, освещенной фитилем, заправленным в гильзу, мы с интересом обсуждали это оригинальное решение. Можно было и дальше так коротать время в ожидании «Ч» (начала атаки), но наш блиндаж заполнился подпочвенной водой, которая доходила по щиколотки. Брошенные на пол решетки ничего не изменили, и мы вышли из блиндажа в отрытый окоп.
Тут мы увидели, как на землю начал опускаться туман. Вскоре он накрыл густым и толстым покрывалом всю территорию магнушевского плацдарма. Погода портилась, и это могло выключить из действий нашу авиацию, что, конечно, огорчало.
До начала артиллерийской подготовки оставалось пять минут. Возбужденный командующий артиллерией генерал [239] Игнатьев побежал на узел связи, чтобы еще раз убедиться, что артиллеристы уже «взялись за шнуры».
Ровно в 8 часов 30 минут прогремели отдельные выстрелы, которые через одну-две секунды слились в единый гул, заполнивший все пространство над плацдармом. Зарницы артиллерийских залпов непрерывно вспыхивали за нашей спиной, а впереди багрово-бурые всплески разрывов превращались в кипящее море огня и дыма. Все, кто находился на наблюдательном пункте, восхищались работой артиллеристов.
В 9.00 позвонил командир 301-й стрелковой дивизии полковник Антонов и доложил, что 1-й стрелковый батальон 1052-го стрелкового полка под командованием майора Суровцева, действуя в качестве разведывательного батальона, овладел первой и второй немецкими траншеями и продвигается к третьей. Враг оказывает слабое сопротивление. В связи с благоприятной обстановкой комдив попросил разрешения ввести в бой первый эшелон дивизии. Я согласился, и через несколько минут 1052-й и 1054-й стрелковые полки двинулись в наступление. Части 301-й стрелковой дивизии пошли вперед, но встретили упорное сопротивление из опорных пунктов, расположенных в глубине обороны. Стало ясно, что артиллерийский налет, после которого мы пошли в наступление, хорошо подавил первую позицию, но мало затронул находившиеся за ней опорные пункты. Однако из 95 минут, запланированных на артиллерийскую подготовку, было пока израсходовано только 25, и теперь на подавлении очагов сопротивления был сосредоточен огонь всей нашей артиллерии. Из чувства войсковой солидарности командир 26-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-майор Павел Андреевич Фирсов (наш сосед слева) отрядил и часть своей артиллерии для подавления опорного пункта на полустанке Грабув. Мы были благодарны ему.
Преодолевая упорное сопротивление врага, 301-я стрелковая дивизия неуклонно продвигалась вперед и к 19.00 вышла к реке Пилица, на противоположном берегу которой располагалась вторая полоса вражеской обороны.
301-я могла наступать и быстрее, но мешало одно обстоятельство, которое мы учитывали в какой-то мере еще перед началом операции. Расположенная правее нас 61-я армия наносила главный удар правым флангом, а примыкавший к нашему корпусу ее левый фланг начал заметно отставать, Нам пришлось наступать с открытым правым флангом, и противник с самого начала стал оказывать на него сильное давление. В течение дня гитлеровцы предприняли здесь [240] 11 контратак — каждая силой до батальона пехоты при поддержке 15–20 танков. Основная тяжесть в отражении контратак легла на 1054-й стрелковый полк под командованием смелого и решительного подполковника Н. Н. Радаева. В бою на открытом фланге хорошо сражался и 1052-й стрелковый полк во главе с подполковником А. И. Пешковым. Был момент, когда фашистская пехота с танками подошла вплотную к НП командира полка, и тогда Пешков, ставший позднее Героем Советского Союза, вызвал огонь нашей артиллерии на себя. Враг не прошел.
Таким образом, 301-я стрелковая дивизия поначалу выходила к реке Пилица на участке фольварк Марынка — Бяла Гура лишь одним, 1050-м стрелковым полком, а два других отбивались от наседавших справа фашистов.
И тем не менее дивизия была устремлена вперед. И хотя вражеские контратаки отвлекали много сил, они не могли помешать главному — форсированию Пилицы и захвату на ее противоположном берегу плацдарма. Задача эта решалась настойчиво и планомерно.
Особенно отличился штурмовой отряд дивизии, составленный из нескольких самоходио-артиллерийских установок и саперного подразделения под общим руководством дивизионного инженера майора Саломатина. Отряд внезапно вышел к реке и захватил в целости и сохранности мост через нее. По мосту сразу стали переправляться оказавшиеся поблизости стрелковые подразделения, артиллерия, а потом, когда его укрепили, — и танки.
Оценивая обстановку, создавшуюся к вечеру 14 января, я пришел к выводу, что для форсирования Пилицы и захвата обширного плацдарма сил 301-й стрелковой дивизии все-таки недостаточно. Надо немедленно вводить в бой второй эшелон.
Чтобы избежать потерь от артиллерийского и минометного огня, но и не промедлить с вводом в бой, вторые эшелоны располагают обычно не близко, но и не слишком далеко от противника. 248-я стрелковая дивизия уже несколько раз выдвигалась вперед вслед за наступающим первым эшелоном, а командир дивизии генерал-майор Николай Захарович Галай с оперативной группой штаба находился недалеко от моего наблюдательного пункта, устроенного в только что захваченном немецком блиндаже. Тут Галай и получил от меня задачу.
Примерно в 21.00 два полка 248-й и уже два полка 301-й дивизий приступили к форсированию. Туман рассеялся. Воздух [241] стал чистым и прозрачным, а небо усеяли мириады звезд. Крепчал мороз.
Постепенно бой перемещался на противоположный берег Пилицы. После небольшой ледовой разведки одним из первых стал переправляться и батальон капитана Александра Федоровича Богомолова. Лед на реке был тонким, разрывы снарядов и мин образовывали многочисленные проломы и полыньи. А враг, как только заметил переправляющихся, открыл сильный артиллерийско-минометный огонь. Теперь все решала быстрота действий. Об этом хорошо знал комбат, знали и бойцы, с которыми он успел поговорить перед боем. Рывок наших подразделений был стремительным и неудержимым. Впереди атакующих бежал Богомолов — решительный и отважный командир, который через несколько дней станет Героем Советского Союза.
Десяткам солдат и офицеров пришлось в ту штурмовую ночь искупаться в ледяной воде далекой польской реки, многим и вовсе не довелось ступить на ее противоположный берег, но дело было сделано. На захваченной полоске земли уже кипел бой. За противотанковым ружьем примостился пожилой бронебойщик Николай Степанович Маркелов и не торопясь брал «на мушку» вражеский танк, участвующий в контратаке. И только после того, как танк загорелся, Маркелов вспомнил, что не мешало бы переодеться или обсушиться: несколькими минутами раньше он побывал в полынье и промок насквозь. Этот скромный труженик войны тоже стал впоследствии Героем Советского Союза.
А неподалеку углублялся в расположение врага другой батальон, во главе которого шел Федор Кузьмич Шаповалов, заменивший выбывшего из строя командира. Первый бой складывался для молодого комбата весьма удачно...
Всю ночь и на рассвете 15 января 301-я и 248-я стрелковые дивизии уже всеми своими полками расширяли плацдарм на Пилице, создавая условия для ввода в бой 2-й гвардейской танковой армии.
Но гитлеровцы не желали расставаться с оборонительным рубежом на Пилице и по-прежнему наносили удары по нашему открытому правому флангу. 15 января 301-я стрелковая отразила семь контратак из рощи, которая находилась в 8 километрах к западу от города Варка, и пять контратак из района фольварка Паулин.
Полковник Антонов жаловался, что противник будто прилип к его дивизии и вторые сутки контратакует ее во фланг. 301-й действительно было тяжело, и мы помогали ей чем только могли. Особенно эффективно поддерживала ее 10-я [242] пушечная артиллерийская бригада, которой командовал полковник Игнатий Семенович Еловицкий. Огонь этой бригады не раз накрывал контратакующего неприятеля, заставляя его откатываться назад.
Самых добрых слов заслуживает и командир дивизии полковник Антонов. В боях на магнушевском плацдарме с новой силой раскрылись его командирские качества — гибкий ум и решительность. Соединение, действовавшее под его началом, не только надежно прикрыло корпус от беспрерывных и яростных контратак, но и успешно продвигалось вперед, с ходу форсировало Пилицу и вместе с 248-й стрелковой дивизией создало на ней хороший плацдарм.
Начальник инженерных войск 5-й ударной армии генерал Дмитрий Трофимович Фурса мужественно нес на своих плечах ответственность за постройку мостов через Пилицу, по которым, прежде чем выйти на оперативный простор польской равнины, переправятся войска 2-й гвардейской танковой армии генерала Богданова. Заминка могла нарушить оперативные планы, продуманные и до тонкостей разработанные в штабе маршала Жукова. А тут и генерал Богданов наступает на пятки: к реке начали подходить его танки.
Не случайно Дмитрий Трофимович еще вчера завернул ко мне на наблюдательный пункт, чтобы на месте уточнить, как идут дела в корпусе и скоро ли мы одолеем эту проклятую реку и возьмем населенный пункт Пальчево, где как раз и намечалось построить мост. Генерал нервничал. Ему хотелось быть уже на Пилице, а там все еще шел бой.
Но теперь все волнения остались позади: стараниями 7-й понтонно-мостовой и 61-й инженерно-саперной бригад мосты через Пилицу построены, а захваченные — укреплены, и по ним двинулись войска 2-й гвардейской танковой армии, скопившиеся в течение ночи перед рекой.
С наблюдательного пункта, который был устроен на возвышенности северо-западнее Пальчево, я видел не только боевые порядки 301-й и 248-й стрелковых дивизий, но и мост через Пилицу, и первую танковую колонну, которая, переправившись через реку, ощутила перед собой безбрежный простор и полным ходом устремилась на запад.
Я залюбовался стремительными тридцатьчетверками, которые легко и свободно проносились мимо нас. Их было очень много. Мне приходилось видеть крупные скопления танков. Я видел массы танков фон Клейста в боях в районе Моздока и под Орджоникидзе. Но такой броневой мощи, [243] какая находилась перед нами теперь, я еще не встречал.
Вскоре показались бомбардировщики. В сопровождении истребителей они летели на запад, чтобы сбросить смертоносный груз на врага. Затем проследовало несколько девяток Ил-2. Штурмовики, как всегда, шли в красивом строю. Их задача — подавить подходившие резервы гитлеровцев, расчистить дорогу своим танкам.
Теперь перед корпусом вставала новая боевая задача: двигаясь вслед за танковыми соединениями, добивать остатки вражеских сил, ликвидировать уцелевшие опорные пункты.
Взяв быстрый темп на «старте», наше наступление развивалось весьма успешно. Крупные колонны 1-й и 2-й танковых армий в тесном взаимодействии с авиацией, имевшей к тому времени полное господство в воздухе, стремительными и мощными ударами громили резервы врага, не позволяя им осесть на заранее подготовленных рубежах. Танкисты захватывали переправы и узлы дорог, громили штабы и базы, нарушали управление, сеяли панику в стане отступающих.
В критическом положении оказался гитлеровский гарнизон в Варшаве. Удары наших войск с юга и севера поставили его перед угрозой окружения. 17 января 1-я армия Войска Польского под командованием генерала С. Г. Поплавского вступила в разрушенную врагом столицу польского государства. Одновременно в город вошли части наших 61-й и 47-й армий.
Москва салютовала войскам в честь выдающейся победы, а в Берлине метали громы и молнии. Гитлер приказал арестовать офицеров генерального штаба, причастных к оставлению Варшавы, и провести расследование о «дезертирстве» начальника генерального штаба Гудериана. Фюрер потребовал любой ценой отбить город, но ему доложили, что это невозможно, так как русские танки уже ворвались в Лодзь...
Соединения корпуса проходили по 25–30 километров в сутки, стараясь не отстать от танковых частей. И все-таки разрыв между танковой армией генерала Богданова и нашими дивизиями достигал примерно семидесяти километров.
26 января стало известно, что танкисты вышли к Мезеритцкому укрепленному району, построенному немцами еще до войны, и частично овладели им. Мы убыстряли темп, создавали передовые отряды, для отдыха оставляли несколько коротких ночных часов и все-таки догнать танкистов не смогли. Отставали и тылы. По мере того как кончалось горючее, техника на механической тяге, в том числе артиллерия, [244] застревала на дорогах Польши. И только дивизионы СУ-76 да полковая артиллерия на конной тяге продолжали двигаться со стрелковыми частями. Правда, соединения тащили с собой еще по дивизиону орудий, взятых из своих артполков и переведенных на конную тягу.
Как мне позже стало известно, 25 января Г. К. Жукову позвонил И. В. Сталин и, выслушав его доклад, поинтересовался дальнейшими планами.
— Противник деморализован и не способен сейчас оказать серьезное сопротивление, — ответил командующий 1-м Белорусским фронтом. — Мы решили продолжать наступление с целью выхода войск фронта на Одер...
— С выходом на Одер, — сказал Сталин, — вы оторветесь от фланга 2-го Белорусского фронта больше чем на 150 километров. Этого сейчас делать нельзя...
Командующий фронтом стоял на своем, просил не останавливать наступления. Сталин согласился, хотя и не сразу. Потребовал хорошо подумать о своем открытом правом фланге.
Пройдя с боями и без отдыха 540 километров, части корпуса 31 января находились в трех десятках километров к востоку от Одера. Таких стремительных темпов наступления эта война еще не знала. Не знала их и ни одна другая армия в мире.
Леса, в которых скапливались после ночного преследования врага наши дивизии, уже можно было назвать приодерскими. Но чем ближе мы подходили к последней водной преграде перед Берлином, тем активнее становилась фашистская авиация.
Штаб корпуса расположился юго-восточнее населенного пункта Бервальде в домике железнодорожного сторожа. Обстановка становилась все более сложной и неопределенной. К радости по поводу крупных боевых успехов примешивалась тревога за состояние войск. Мы выдвигались к Одеру почти без артиллерии, без горючего и продовольствия, с минимальным запасом боеприпасов. Запропастились куда-то танки, в воздухе не появлялись наши самолеты. Зато свирепствовала авиация неприятеля.
— Иван Павлович! Пошлите меня хоть взводом командовать, — взмолился генерал Игнатьев. — Ну, какой я командующий артиллерией без... артиллерии?!
Душевное состояние Игнатьева можно было понять: с дивизиями пришло по два-три десятка орудий и минометов на конной тяге. Все остальное застряло на дорогах наступления. [245]
Мрачную картину, которую начал рисовать генерал Игнатьев, дополнил начальник штаба корпуса. И тот и другой поглядывали на меня так, будто я мог каким-то магическим словом все изменить и переиначить.
Я решил перевести разговор в другое русло, но не успел произнести ни слова. Вбежал дежурный по штабу и возбужденно доложил:
— Товарищ генерал! Командующий армией!
Николай Эрастович Берзарин поздоровался с нами, выслушал мой краткий доклад и, уловив в нем тревожные нотки, упредил дальнейшие расспросы и сетования.
— Жаловаться не стоит. Знаю, что обстоятельства весьма усложнились и помощи ждать пока неоткуда. Самые шустрые интенданты и те не поспеют за вами, если отмерять за день по тридцать и более километров.
Шутка смягчила атмосферу, и мы выложили командарму все, что нас волновало. Он слушал молча. Потом спокойно рассказал о том, что происходит на фронте, и перешел к главному, ради чего прибыл к нам.
— Торопимся мы с вами не потому, что не можем остановиться, а потому, что впереди Одер. Забота у нас сейчас одна: форсировать Одер, занять плацдарм и держать его до подхода главных сил фронта. Передовой отряд армии, который наступает в полосе вашего левого соседа генерала Фирсова, уже взял на западном берегу Одера городок Кинитц. Так что не отставайте, Иван Павлович.
Судя по данным разведки, — продолжал генерал, — противник еще не успел занять оборонительные укрепления на западном берегу. Но это сейчас. А завтра займет, и тогда попробуй сдвинь его с места. Повторяю, главная задача — плацдарм на Одере. А что трудно, так на то и война. Немцам, думаете, легче сейчас?
Командующий уехал, а мы с новой энергией, с пониманием того, что надо делать, принялись за работу.
Все встало на свои места, все прояснилось. Час назад полковник Шикин спрашивал, куда девались танки. Никуда они, оказывается, не делись, по-прежнему воюют, только по решению маршала Жукова их повернули на северо-запад, против восточнопомеранской группировки врага, которая собиралась с силами и вот-вот готова была ударить по оголившемуся более чем 150-километровому открытому флангу 1-го Белорусского фронта. Кстати, туда были повернуты не только обе танковые армии, но и общевойсковые — 47-я и 61-я, а также 1-я армия Войска Польского. Почему не видно наших самолетов? И здесь все объяснилось просто. Полевые [246] аэродромы раскисли от дождей, и наша авиация не смогла быстро перебазироваться; гитлеровцы же летают с приберлинских бетонированных аэродромов.
Это и многое другое веско и убедительно растолковал нам генерал Берзарин.
Чем больше я узнавал этого человека, тем сильнее проникался уважением и симпатией к нему.
Лицо Николая Эрастовича всегда светилось доброжелательностью и приветливостью, что располагало к разговору, общению. Выдержкой и тактом он обладал удивительными. Но значит ли это, что Берзарин был этаким покладистым добрячком? Нет и еще раз нет! Берзарин был человеком и волевым, и взыскательным, только требовательность его была спокойной, уравновешенной, и в основе ее лежала вера в людей. Отдав приказ или поставив задачу, он не торопился тут же звонить, напоминать, подталкивать, торопить. Проверял редко, да метко.
Командарм в тот день, я уверен, неспроста завернул к нам. Обстановка усложнилась, впереди была едва ли не самая сложная задача всей операции, и он посчитал, что его появление в войсках, в нижестоящих штабах, его слово, его уверенность нужны сейчас людям больше, чем что-либо иное. И не ошибся. Будучи человеком незаурядного ума и одаренным военачальником, наш командарм придавал большое значение личному общению с подчиненными, а главное — точно умел определить время, место и характер такого общения...
Вскоре после отъезда Берзарина я отправился в расположение 230-й, а затем 248-й стрелковых дивизий, чтобы ознакомить руководящий состав с обстановкой, поставить задачу по захвату плацдарма и организации обороны на нем, еще раз напомнить командирам и политработникам о необходимости соблюдать бдительность и поддерживать дисциплину, особенно после выхода на Одер.
1 февраля части корпуса продолжали наступать, рассчитывая во второй половине дня подойти к Одеру и переправиться через него.
Однако с утра фашистская авиация опять напомнила о себе бомбовыми ударами по колоннам наших войск. Особенно массированной бомбежке подверглась в районе Бервальде 230-я дивизия. Она начала нести потери и была вынуждена укрыться в лесах. Только в сумерках соединение вновь возобновило движение. [247]
То же наблюдалось и на участке 248-й стрелковой дивизии. При подходе к населенному пункту Клоссов ее части вынуждены были остановиться из-за ударов вражеской авиации.
И все же с наступлением темноты обе дивизии подошли к Одеру и без особого труда стали переправляться по льду. В районе Целлин и Грос-Нойендорф на западном берегу был захвачен плацдарм, который равнялся десяти километрам по фронту и шести в глубину. Об этом перед рассветом 2 февраля и доложили мне полковник Шишков и генерал-майор Галай.
Как важен на войне фактор времени! Ценой невероятных усилий мы опередили гитлеровцев на несколько часов и первыми вышли к Одеру.
«Только потому, что мы шли очень быстро, шли с риском, но быстро, мы успели пересечь Одер раньше, нежели противник сумел подвести свои резервы. Это подтверждается тем фактом, что когда 1 февраля части пересекали Одер, то встретили незначительное сопротивление каких-то мелких жандармских отрядов. Но уже на рассвете 2 февраля противник сумел нанести контрудар в направлении Грос-Нойендорф довольно большой группой танков, самоходок и пехоты при поддержке артиллерии... Если бы мы так не спешили, то безусловно подошли бы к Одеру более организованно, но зато опоздали бы, и выдвинувшиеся резервы противника заняли бы прочную оборону по западному берегу реки. Даже если бы мы подошли к Одеру в полдень 2 февраля, то встретили бы организованную оборону»{25}.
Все, что говорилось в предыдущем абзаце, следует взять в кавычки, что я и сделал, так как эти слова были сказаны несколько десятилетий назад под свежим впечатлением описываемых событий. Я процитировал свое же выступление на разборе Варшавско-Лодзинско-Познаньской операции (так называли мы тогда Висло-Одерскую операцию) 1-го Белорусского фронта; в выступлении я давал оценку действиям 9-го стрелкового корпуса.
А сослался на тот документ с одной единственной целью, чтобы современный читатель почувствовал, как относились мы, участники войны, к фактору времени, к выигрышу нескольких часов, а порой и минут и какие выгоды это приносило... [248]
Но вернемся к Одеру, к последней перед Берлином реке, к которой мы не только вышли, но и которую успели перешагнуть. Здесь назревали серьезные события. Немцы по первоклассным автострадам и дорогам стремительно гнали к реке все, что только смогли наскрести, — лишь бы задержать, остановить наши войска, а если они успели перейти Одер, то во что бы то ни стало опрокинуть их и отбросить обратно на восточный берег. Таков был строжайший приказ фюрера.
Насколько спокойным был на одерском плацдарме конец первого дня февраля, настолько бурным оказался второй день. Едва рассвело, как около 50 танков противника, ведя за собой пехоту, атаковали передовые части 248-й стрелковой дивизии. Атаке предшествовали сильная бомбежка с воздуха и артиллерийский налет. Удар противника был настолько мощным и стремительным, что наши части не выдержали: 899-й стрелковый полк оставил Ортвиг, некоторые его подразделения с трудом закрепились на дамбе, тянувшейся вдоль западного берега Одера, а некоторые и вовсе оставили плацдарм и откатились на восточный берег. Соседний 902-й стрелковый полк был выбит с высоты 14,0 и отошел в Грос-Нойендорф, где зацепился за первые попавшиеся каменные постройки. А третий стрелковый полк этой же дивизии — 905-й находился еще на восточном берегу Одера.
Гитлеровцы обрушили все свои силы на 248-ю дивизию, оставив пока в покое 230-ю, которая стояла на плацдарме правее. То ли они хотели увесистым кулаком разбить сначала одно препятствие, а потом приняться за другое. То ли посчитали, что наличных сил маловато, чтобы атаковать по всему плацдарму.
Так это было или иначе — не знаю, но ситуация становилась критической. Невольно вспомнился недавний разговор в штабе корпуса, когда мы, довольные успешным захватом плацдарма, обсуждали итоги прошедшего дня.
— Итак, ключ от Берлина у нас в кармане! — весело воскликнул тогда командующий артиллерией корпуса генерал Игнатьев.
— Не торопитесь радоваться, — охладил его пыл начальник штаба полковник Шикин. — Учтите, Одер — это последний шанс врага перед Берлином и драться здесь он будет отчаянно.
— А чем мы будем встречать фашистские танки? — уже с другой стороны подступал к Игнатьеву начальник оперативного отдела полковник Прага.
Начальник артиллерии переменился в лице и задумался. Все мы знали, что для борьбы с танками оба соединения [249] имели по одному дивизиону 76-миллиметровых орудий, которые еще на Висле были предусмотрительно переведены на конную тягу и потому не отстали, вместе с дивизиями перешли через Одер и находились на плацдарме.
А еще в 248-й и 230-й было по одному дивизиону СУ-76. «Если бы и эти машины переправить через Одер, — думал я, — тогда в руках командиров дивизий было бы по 24 орудия, а это уже кое-что значит».
Но лед был слабым, и самоходки остались на восточном берегу. Правда, по моему указанию полковник Купер уже поставил вчера задачу командиру 116-го инженерно-саперного батальона майору Чуйко срочно построить на льду в районе Целлина мост, по которому смогли бы пройти СУ-76. Но, к сожалению, сделать это к утру было невозможно.
Нельзя забывать и о том, что несколько наших полков вышли на плацдарм в сильно ослабленном виде — с крайне ограниченным числом орудий, скудным боезапасом, без танков, без зенитной артиллерии, без надежды на прикрытие с воздуха. Этим, конечно, объясняется многое из того, что потом произошло. Многое, но не все.
Могли ли мы по-иному встретить врага? Могли ли сохранить за собой всю или почти всю территорию плацдарма? Да, могли. А если так, то почему не сделали этого?
Причин здесь несколько, но главная из них, как ни подбирай слова, — беспечность.
Почти двухнедельное преследование разбитого и деморализованного противника, который, как выяснилось позже, так и не нашел девять своих дивизий и два корпуса, создало у наступающих иллюзию, будто отныне им все нипочем. Опасная самонадеянность задела и некоторых руководящих товарищей. В той же 248-й стрелковой дивизии затянулось выдвижение полков на плацдарм: они были переброшены туда не в 5.00 2 февраля, как это предписывалось приказом, а лишь в 7.00. В частях не позаботились о том, чтобы быстро принять боевой порядок и подготовиться к встрече врага. Вместо этого людей расположили на отдых. На плацдарм к тому же потянулись обозы и хозяйственные подразделения, что создало ненужную толчею, а с началом боя затруднило маневр и управление.
Когда я был накануне в 248-й дивизии, там с пониманием отнеслись к предостережению о том, что время легких побед миновало, что надо быть готовыми к упорным боям за плацдарм и на самом плацдарме и надлежащим образом подготовить к этому личный состав. А на это то ли не хватило времени, то ли товарищи понадеялись на авось да небось. [250]
Так или иначе, а руководящее начало оказалось не на высоте. Не был обеспечен и твердый контроль за выполнением приказов и распоряжений, хотя на данном этапе он был необходим как воздух. Тут была, несомненно, и моя промашка, я недоработка штаба, политотдела корпуса.
Короче говоря, мы позволили врагу застигнуть нас врасплох, а затем не сумели его сдержать и, конечно, поплатились за это. Половина обширного плацдарма, приходившаяся на долю 248-й дивизии, была в значительной мере потеряна. В наших руках на этой части плацдарма оставались лишь узкая полоса приречной дамбы да городок Грос-Нойендорф, за который шел жестокий бой.
Трудно предугадать, какой оборот приняло бы дело, успей полки изготовиться к бою, используй они по назначению те несколько часов, которые имелись в их распоряжении. Конечно, в любом случае им пришлось бы нелегко. Ведь только против 899-го стрелкового полка неприятель бросил одних только танков около 40 единиц. В полную силу работала и немецкая авиация, бомбившая не только войска, но и лед на Одере, чтобы сделать его непроходимым. Но и учитывая все это, я вынужден признать, что даже поспешно занятая оборона, выдвинутые вперед боевое охранение и разведка помогли бы организованнее встретить врага. Пусть мы и потеряли бы какую-то часть плацдарма, но гитлеровцы заплатили бы за это куда более дорогой ценой. А мы располагали бы возможностями для маневра, для контрмер, для лучшего использования оружия, четкого управления. И, наконец, что тоже немаловажно, нас не мучили бы потом угрызения совести за допущенную расслабленность...
Надо отдать должное тем, кто в этой критической обстановке не дрогнул, не потерял присутствия духа. Непоколебимо стали на пути врага артиллеристы батареи капитана С. Седукевича. Они стойко встретили танки и не отошли ни на шаг. В первые часы боя батарея уничтожила 15 танков и бронетранспортеров, однако и сама потеряла расчеты двух орудий. Во время очередной атаки погиб наводчик еще одного орудия, но его место тут же занял командир батареи, получивший к тому моменту два ранения.
— Как вы сумели в таком состоянии оставаться в строю? — спрашивали потом Героя Советского Союза Седукевича в госпитале.
— Все раненые оставались у нас в строю, — просто ответил он... [251]
На другом участке отважно действовали артиллеристы 1-го дивизиона 771-го артиллерийского полка. И здесь батарейцы понимали, что теперь только они могут, задержав фашистские танки, отвести угрозу от отходивших подразделений 899-го и 902-го полков. И артиллеристы неустрашимо встали перед бронированной лавиной врага.
Уже первые минуты этого неравного боя были полны трагизма и отваги. Тяжелораненый командир дивизиона капитан Сажнев старался личным примером воодушевить бойцов, но силы покидали его. Передавая командование командиру 1-й батареи лейтенанту Серебрякову, Сажнев просил его выстоять.
Серебряков понимал, какое тяжелое «наследство» ему досталось, но, стараясь подбодрить командира дивизиона, которого уносили в тыл, задорно крикнул:
— Не горюй, капитан! Сейчас очухаемся и всыплем гадам что надо.
И действительно, преодолев минутную растерянность, расчеты начали действовать отчаянно и решительно. Люди видели, как погибли при бомбежке несколько орудий их дивизиона. Знали, что не осталось в строю никого из командиров батарей, кроме лейтенанта Серебрякова, и хорошо понимали, что только их личная инициатива и храбрость способны остановить танки противника.
Отважно сражался расчет сержанта Григория Степанюка: наводчик орудия сержант Метлашев подбил два вражеских танка. Хорошо дрались и расчеты сержанта Красильникова, сержанта Хачатуряна и сержанта Быкова. Вместе с ними находился комсорг полка старший лейтенант Гриднев, пока не получил тяжелого ранения...
В чрезвычайно трудном положении с самого начала внезапной атаки гитлеровцев оказались 4-я, 7-я и 9-я стрелковые роты 899-го стрелкового полка. Ворвавшиеся в их расположение танки нанесли тяжелейший урон. Тем не менее солдаты и офицеры этих рот продолжали самоотверженно драться. Рядовой 4-й стрелковой роты Николай Смирнов огнем ручного пулемета прижимал к земле немецкую пехоту, отсекая ее от танков. Заметив пулеметчика, вражеский танк двинулся на смельчака. Смирнов хладнокровно дождался, пока бронированная громадина перевалит через его недостроенный окоп, и поджег танк бутылкой с горючей смесью.
Более двух десятков гитлеровцев истребил автоматчик Прокопий Гаврилов. А в самый разгар боя он метким броском противотанковой гранаты уничтожил вражеский бронетранспортер. [252]
Высокое боевое мастерство и мужество проявил взвод ПТР под командованием лейтенанта Кондрашкина. Бронебойщики подбили танк и бронетранспортер...
Организованнее встретил врага 902-й стрелковый полк 248-й стрелковой дивизии, которым командовал подполковник Георгий Матвеевич Ленев. Правда, и он не выдержал внезапного удара. Но по приказу командира полка 1-й и 2-й батальоны быстро закрепились в каменных строениях Грос-Нойендорфа и оказали упорнейшее сопротивление гитлеровцам. 3-й батальон во главе с майором Ф. П. Крыловым оказался отрезанным и дрался в окружении.
Грос-Нойендорф был ключевым пунктом на левом фланге захваченного нами плацдарма, и это хорошо понимали и мы и немцы. Бой не утихал здесь два дня и отличался крайним ожесточением. Многочисленные атаки неприятеля чередовались с нашими контратаками. Ценой больших потерь в танках и живой силе фашистам все же удалось расчленить полк и выйти к Одеру. Но командир батальона капитан И. И. Ковалевский лично возглавил контратаку и вынудил врага отступить...
Серьезная угроза нависла над командным пунктом полка, где находилось Боевое Знамя. Гитлеровцы вплотную подошли к КП, четыре раза безуспешно ходили в атаку, а потом стали забрасывать подвальные помещения, из которых вели огонь наши воины, дымовыми шашками. По докладам командира полка Ленева, положение становилось все более критическим. Наконец он стал настойчиво вызывать огонь нашей артиллерии на себя. Мы переглянулись с прибывшим в корпус командующим армией генералом Берзариным и решили, что иного выхода, по-видимому, у Ленева нет. Армейская артиллерийская группа открыла огонь по расположению командного пункта полка. От разрывов снарядов в подвальных помещениях сахарного завода, где укрылась горстка защитников КП, осыпалась штукатурка, а наверху, где накапливались для нового броска гитлеровцы, бушевал огненный смерч. Понеся значительные потери, враг отошел и больше не решался атаковать КП...
Однако обстановка продолжала оставаться тревожной. Понимая, что части прилагают отчаянные усилия, чтобы удержаться на плацдарме, командир дивизии генерал Галай отдал приказ форсировать Одер 905-му стрелковому полку, стоявшему во втором эшелоне. Но все попытки выполнить этот приказ оказались безуспешными; мешала фашистская авиация.
Я с беспокойством следил за развитием событий. Было [253] ясно, что, если даже 905-й полк сумеет выйти на плацдарм, восстановить положение там ему не удастся.
— Придется вводить в дело 301-ю дивизию, — сказал я Шикину.
— Кажется, пора, Иван Павлович, а то Ленев заждался поддержки.
Подполковник Ленев действительно уже несколько раз открытым текстом просил по радио подполковника Филатова поспешить к ним на помощь.
Дмитрий Терентьевич Филатов, полк которого был прижат к земле авиацией гитлеровцев, то и дело обнадеживал Ленева:
— Я уже иду, дружище! Держись!
Но перешагнуть через Одер 905-му полку удалось только с наступлением темноты. Выйдя на плацдарм, он энергично атаковал противника, и вскоре все три батальона вышли на шоссейную дорогу между Ортвигом и Грос-Нойендорфом. Кстати, как раз эту дорогу надежно перекрывала батарея 45-миллиметровых орудий 902-го стрелкового полка, которой командовал капитан Сергей Евстафьевич Седукевич. Путь по дороге с запада на Грос-Нойендорф был наглухо закрыт артиллеристами.
Примерно в то же время в районе Целлина переправлялась через Одер и 301-я дивизия полковника В. С. Антонова. Боевая задача, которую я поставил ей, сводилась к тому, чтобы в ночь на 3 февраля переправиться на плацдарм, повести решительное наступление на Ортвиг и восстановить на плацдарме прежнее положение.
Владимир Семенович точно выполнил поставленную перед ним задачу. Удар свежей дивизии и вторых эшелонов 248-й и 230-й дивизий привел гитлеровцев в замешательство. Они побежали и остановились лишь на рубеже Нойбарним — Ортвиг.
Плацдарм был восстановлен, но бои на нем не только не утихли, а разгорелись с новой силой.
Уже с утра 3 февраля враг возобновил яростные атаки. В воздухе появилось более пятидесяти самолетов, которые принялись бомбить позиции 1050-го и 1052-го полков 301-й и 905-го полка 248-й дивизий. Вслед за ударом с воздуха наши части подверглись артиллерийскому и минометному обстрелу и были атакованы танками. Бой принял ожесточенный характер. То, что не получилось вчера, враг решил сделать сегодня. И это было понятно, ведь сам факт присутствия советских войск на западной, берлинской стороне Одера свидетельствовал о многом. [254]
Наиболее сильный удар пришелся по 1050-му стрелковому полку подполковника И. И. Гумерова. 1-й батальон этого полка не устоял под натиском превосходящих сил врага. Будь в строю командир батальона капитан Ленский, бой мог сложиться по-иному, но комбата ранило, и подразделения не чувствовали твердой, направляющей руки. Именно в этот момент огромную роль сыграли выдержка и решительность командира огневого взвода лейтенанта Николая Баркова. Несмотря на ранение, он уверенно руководил орудийными расчетами, которые метким огнем подбили два немецких танка и привели в замешательство пехоту. Командование батальоном принял на себя комсорг полка Григорий Цыганков, а вскоре сюда прибыл и командир полка Гумеров.
С двух сторон был атакован 2-й стрелковый батальон, возглавляемый капитаном Шаповаловым. В течение многих часов ему пришлось драться в окружении, выдержать настоящую осаду. «Республикой Шаповалова» окрестили бойцы простреливаемый со всех сторон небольшой пятачок земли, в центре которого стоял прочный каменный дом с хозяйственными постройками.
Роты заняли круговую оборону, отбили уже четыре атаки. Все бы ничего, да кончались боеприпасы.
Федор Кузьмич Шаповалов — ветеран нашего корпуса, командовал ротой еще на Тамани, где и получил первое ранение. Здесь на Одере 22-летний капитан хорошо чувствовал пульс своего батальона, уверенно руководил людьми. В трудный момент он первым делом переговорил с парторгом батальона старшим лейтенантом Гвоздевым, который прибыл, когда стемнело, из 4-й роты, а также с комсоргом старшим лейтенантом Акимовым, только что возвратившимся из 5-й роты. Комбат попросил их быть рядом с людьми и держаться до последнего. Сообщил, что помощь близка: об этом только что передал по радио командир дивизии.
Утром 4 февраля гитлеровцы попытались прежде всего разделаться с окруженным батальоном. Группа за группой заходили на «республику Шаповалова» вражеские бомбардировщики. После бомбежки в атаку ринулись 18 танков и до полка пехоты. Батальон пустил в ход последние гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Несколько танков загорелись, остальные в нерешительности остановились. Вместе с бойцами вел огонь по врагу партийный вожак батальона Гвоздев. Короткие, экономные очереди его автомата метко разили фашистов. Враг не выдержал и залег.
Хуже обстояло дело на участке соседней роты. Выбыл из строя ее командир. Возникло замешательство, кое-кто [255] попятился назад. И тут раздался голос замполита батальона капитана Кузьменко. Услышав его, бойцы остановились, а потом дружно контратаковали врага. И никто не подозревал, что политработник вел их в бой, истекая кровью.
Большой урон понесла минометная рота, ее огонь заметно ослаб. Туда с группой бойцов бросился начальник штаба батальона майор Азарян — сам в прошлом минометчик. И минометы заработали с прежней силой.
Батальон Шаповалова держался на пределе человеческих сил. Это хорошо понимал командир соседнего батальона Герой Советского Союза капитан Александр Федорович Богомолов. Его роты только что отразили отчаянную атаку. Но Богомолов видел, что Шаповалову еще труднее, чем боевой друг, который не раз выручал его в трудную минуту, вместе с которым форсировали и Пилицу, и Одер, держится буквально на волоске. И капитан Богомолов решился на отчаянный шаг. Он поднял в контратаку свой последний резерв и сам повел его на врага.
Тактический ход Богомолова оказался как нельзя кстати: гитлеровцы почувствовали что-то неладное в своем тылу и ослабили натиск на окруженных. Но этого не знал Богомолов, он умирал в тот момент на руках прибежавшей на помощь Галины Федоренко.
Вскоре подоспела и обещанная Шаповалову подмога. Дружно поднялись в атаку подразделения 1054-го стрелкового полка подполковника Н. Н. Радаева. Враг был отброшен. Шаповалова окружали теперь свои, и, стараясь не отстать, он повернул батальон фронтом на запад...
Закончился еще один день тяжелых, кровопролитных боев на плацдарме. Но тучи по-прежнему сгущались, обстановка продолжала накаляться. Правда, уже действовал мост, построенный по льду в районе Целлина, и по нему удалось перебросить на плацдарм все наши СУ-76. И все равно противотанковой артиллерии было мало: не подошли еще дивизионные артполки. Противник же, подтягивая к плацдарму свежие силы, усиливал нажим на наши позиции.
А тут, как назло, вскрылся Одер. Ледоходом снесло наш мост, и войска на плацдарме оказались отрезанными от тылов.
В небе весело светило солнце, а в штабе корпуса воцарилась угрюмая, как перед грозой, напряженная тишина. Не поддавался унынию, пожалуй, лишь генерал Игнатьев. [256]
— Вчера фашисты получили такого тумака, что им теперь не до драки, — заметил он, поглядывая на насупившегося начальника штаба.
— И это говорит командующий артиллерией корпуса! — взорвался Шикин. — Нет, Петр Михайлович, противник не такой дурак, как вы думаете. Он отлично осведомлен о нашем положении. И понимает, что именно сейчас, сегодня, когда на Одере ледоход, когда корпус без артиллерии, а теперь уже и без резервов, что именно сегодня ему надо нанести решающий удар.
Игнатьев стал было доказывать что-то свое, но спор прекратился — в штаб привели пленного немецкого офицера, которого каким-то непостижимым образом переправили через забитый льдом Одер.
Пленный обер-лейтенант вел себя подчеркнуто высокомерно. Глядя на него, можно было подумать, что на календаре не сорок пятый, а сорок первый год.
— Мы разобьем вас на Одере, как вы разбили нас под Москвой, — запальчиво выкрикнул пленный. Присутствующие засмеялись. Это еще больше распалило обер-лейтенанта. — Запомните мои слова: в 12.00 вы будете атакованы 25-й мотодивизией, пехотной дивизией «Дебериц», пехотной дивизией «Берлин» и 606-й дивизией особого назначения. Поглядим, что тогда останется от вас!..
Пленный стращал нас «новым оружием», твердил, что Красная Армия находится на краю гибели. Его угрозы очень напоминали то, о чем вопили этой ночью немецкие громкоговорящие установки, пытавшиеся склонить к сдаче окруженный батальон Шаповалова.
Отбросив «лирику», мы взяли на заметку дивизии, о которых проболтался пленный. Здесь его показания во многом совпадали с тем, что нам было уже известно и что не могло не настораживать.
Позвонил генерал Павел Андреевич Фирсов — командир 26-го гвардейского стрелкового корпуса, наш левый сосед на плацдарме. Его части тоже с трудом сдерживали немцев в районе городка Кинитц.
— Похоже, — сказал Фирсов, — противник готовится одним махом спихнуть с плацдарма и меня и тебя. Как там дела у вас?
Мне было нечем ободрить Фирсова. Вся надежда у нас была на высокий боевой дух бойцов, командиров и политработников, на их решимость стоять до конца. Надо было и думать, и работать над тем, чтобы поддержать этот порыв, находить такие слова, которые дошли бы до сердца каждого [257] воина, заставили их сделать все возможное и даже невоможное для достижения успеха.
И такие слова нашлись. Через несколько минут после телефонного разговора с генералом Фирсовым мы получили следующее обращение командующего фронтом Маршала Советского Союза Г. К. Жукова:
«Военному совету 5-й ударной армии, командирам корпусов и командирам дивизий 5-й ударной армии.На 5-ю ударную армию возложена особо ответственная задача удержать захваченный плацдарм на западном берегу р. Одер и расширить его хотя бы до 20 км по фронту и 10–12 км в глубину.
Я всех вас прошу понять историческую ответственность за выполнение порученной вам задачи и, рассказав своим людям об этом, потребовать от войск исключительной стойкости и доблести.
К сожалению, мы вам не можем пока помочь авиацией, так как все аэродромы раскисли и взлететь самолеты в воздух не могут. Противник летает с берлинских аэродромов, имеющих бетонные полосы. Рекомендую:
1) зарываться глубоко в землю;
2) организовать массовый зенитный огонь;
3) перейти к ночным действиям, каждый раз атакуя с ограниченной целью;
4) днем отбивать атаки врага.
Пройдет 2–3 дня — противник выдохнется.
Желаю вам и руководимым вами войскам исторически важного успеха, который вы не только можете, но обязаны обеспечить.
Г. Жуков»{26}.
Обращение маршала дало громадный морально-политический эффект. Авторитет Г. К. Жукова в войсках был очень высок, его слово, его советы, его уверенность много значили сейчас для тех, кто в труднейших условиях отстаивал одерский плацдарм.
Довести обращение командующего фронтом до ума и сердца каждого защитника плацдарма стало важнейшей задачей командиров и политработников, партийных и комсомольских организаций. Обстановка не позволяла собирать людей на митинги и собрания. Работа велась индивидуально, с небольшими группами людей, непосредственно в окопах, на линии огня. Заместитель командира 230-й дивизии по политической [258] части полковник Веремеев, инструктор политотдела корпуса майор Никулина, заместитель командира 902-го стрелкового полка по политической части подполковник Шаренко, комсорг батальона Сеничкин и многие другие командиры и политработники, непосредственно знакомившие личный состав с обращением, отмечали в своих докладах и донесениях, что форма обращения маршала — «я всех вас прошу» и оценка задачи войск как «исторически важной» оказали на людей огромное психологическое воздействие. Воины клялись перед Родиной, перед партией любой ценой отстоять и расширить плацдарм и тем самым обеспечить благоприятные условия для удара по столице третьего рейха.
Бои на плацдарме разгорелись с новой силой. Волна за волной бомбардировщики обрабатывали изуродованный участок земли, в который вцепился 3-й батальон 1054-го полка. В атаку на 9-ю роту этого батальона пошли вражеские танки и пехота. Но бойцы не дрогнули, сразу подбили один танк, а сержант Шуневич огнем из ручного пулемета заставил фашистов залечь. Вскоре задымила еще одна боевая машина, и противник начал отходить.
Другая группа гитлеровцев атаковала 8-ю роту, сильно поредевшую во время бомбежки. Рота не выдержала натиска и отошла. Четыре немецких танка и около роты пехоты завладели ее позициями.
Узнав об этом, командир батальона капитан Ишин решил контратаковать противника силами 7-й роты, находившейся во втором эшелоне. Все зависело теперь от исхода боя с танками врага, по которым вела огонь 2-я батарея 823-го артполка. Вскоре командиры орудий сержанты Давыдов и Дробаха подбили по машине, а остальных заставили отойти.
Наступил самый подходящий момент для контратаки. Но 7-ю роту постигла беда — был тяжело ранен командир. И тогда во главе контратакующего подразделения стал комсорг батальона старший лейтенант Иван Филиппович Сеничкин. Рота услышала его призыв:
— За мной! За Родину! Вперед!
Пятьдесят человек дружно рванулись в атаку. Фашисты были отброшены, а атакующие заняли район обороны 8-й роты и стали закрепляться на нем. Передний край обороны проходил здесь по глубокой канаве, где местами сохранился еще серый ноздреватый снег. На одном из пластов лежал тяжелораненый старший лейтенант Сеничкин и в полузабытьи глотал снег...
В это время отражал яростную атаку и 1-й батальон, стоявший несколько правее. Командир 2-й роты лейтенант Щербаков [259] подпустил противника как можно ближе и лишь тогда открыл огонь. Первыми заговорили пулеметы старшего лейтенанта Алдабека Майербекова. Недаром комбат капитан Грач Минасович Айрапетян беседовал ночью с пулеметчиками, призывал их стрелять наверняка и беречь патроны. Теперь он видел, что в руках опытных мастеров своего дела сержанта Попова и рядового Белякина станковый пулемет творил чудеса...
Во второй половине дня 5 февраля гитлеровцы решили испытать прочность нашей обороны еще на одном участке плацдарма, в том месте, где стояла 230-я стрелковая дивизия полковника Даниила Кузьмича Шишкова. В дивизии давно ждали этого часа и не сидели сложа руки — поглубже зарывались в землю, приспосабливали для обороны водоотводные канавы.
Теперь жарко стало и здесь. Особенно перед 1-м батальоном 986-го стрелкового полка, которым командовал майор Левашов. Враг решил протаранить оборону на узком участке и обрушил свои танки и пехоту на 3-ю роту капитана Гоманкова. Один из «тигров» двинулся на станковый пулемет ефрейтора Очерета, намереваясь раздавить его. Под днище стальной махины полетела противотанковая граната. Она взорвалась, не причинив вреда. Вторая граната была брошена уже с совсем близкого расстояния. Танк остановился, но замолчал и наш пулемет: ефрейтор Очерет получил тяжелое ранение. Вражеская пехота бросилась вперед. На позиции взвода лейтенанта Ильина все сплелось в клубок. Лейтенант Ильин сумел поджечь еще один танк, но другие вражеские машины прошли и устремились на огневые позиции минометной роты. В это время раздались выстрелы двух наших орудий батареи лейтенанта Буланцева, переброшенных к месту прорыва.
Головной танк остановился и задымил, остальные повернули обратно. Командир роты Гоманков не упустил благоприятной возможности: он поднял в контратаку находившийся у него в резерве взвод и восстановил положение...
Прошло еще несколько дней напряженных боев. Наконец мы почувствовали, что самое страшное позади. Сбылось то, о чем говорил маршал Жуков, — противник стал выдыхаться, а мы не только сохранили свои позиции, но и расширили их: в ожесточенном двухдневном бою батальон под командованием майора Железного из 230-й дивизии овладел населенным пунктом Нойлевин, а полки 248-й дивизии городком Ортвиг. [260]
На плацдарм подтягивались отставшие части. Прибыл зенитный полк и занял позиции в районе Целлина для охраны нового моста, построенного через очистившийся ото льда Одер. Прибыли корпусной и дивизионные артиллерийские полки. На переднем крае появились противотанковые пушки, а в воздухе — наши истребители.
Однако бои на плацдарме не прекращались и в последующие дни. Тяжелым выдался день 13 февраля. Гитлеровцы нанесли мощный удар в стык между 9-м стрелковым корпусом и 26-м гвардейским стрелковым корпусом, иначе говоря, удар по 248-й и 266-й стрелковым дивизиям. Это был акт отчаяния, последняя попытка врага сбросить нас в Одер. Но и она не принесла ему успеха.
Имеется документ, в котором дается краткая, но выразительная оценка того, что произошло 13 февраля, и отмечаются особо отличившиеся в тот день воины. Это приказ по войскам 5-й ударной армии от 14 февраля 1945 года.
Противник, бросив в бой свои отборные резервы пехоты и танков, предназначенные для обороны Берлина, при поддержке массированного огня артиллерии 13.2.45 перешел в наступление с целью ликвидировать наш плацдарм на западном берегу реки Одер, говорится в приказе.
В результате решительных и смелых действий частей 248-й и 266-й стрелковых дивизий все контратаки противника с большими для него потерями были отбиты.
Вновь введенные в бой части противника: дивизия «Берлин», 300-я пехотная дивизия «Дебериц», 67-й запасный батальон разгромлены и в значительной части уничтожены.
В этих боях образцы мужества, геройства и храбрости проявили: командир 1-го стрелкового батальона 902-го стрелкового полка капитан Ковалевский, командир 1-й стрелковой роты капитан Семченок, рядовой 1-й стрелковой роты Гаврилов, сержант 1-й стрелковой роты Кравцов, командир 5-й стрелковой роты лейтенант Подгорный, командир 3-го стрелкового батальона 902-го стрелкового полка майор Целуя, рядовой 3-й роты Егоров, командир 3-й минометной роты старший лейтенант Шорошев, красноармеец взвода связи Колбаса, командир взвода ПТР сержант Романский, командир батареи капитан Михайлов, командир взвода управления старший лейтенант Ющенко, командир 1-й батареи капитан Кривошеев, командир батареи Куприянов.
За отличные боевые действия по отражению контратак противника командарм объявил благодарность всему офицерскому, [261] сержантскому и рядовому составу частей 248-й я 266-й стрелковых дивизий и артчастей.
В середине февраля бои на плацдарме прекратились. Противник перешел к обороне.