Теперь — на Берлин!

На что надеялся враг — Совещание у маршала — Зеловские высоты — крепкий орешек — На помощь приходят... берлинцы — Взаимодействуем с флотом — Под прицелом — имперская канцелярия

До логова фашистского зверя оставалось 60–80 километров, и все мы ждали заключительного аккорда великой битвы. Казалось, все уже ясно, дни Гитлера сочтены, но в Берлине все еще надеялись на чудо, судорожно цеплялись за последние рубежи.

Впрочем, враг упорствовал отнюдь не везде. На западе, где наступали англо-американские войска, немцы сдавали один город за другим, любезно позволили войскам Эйзенхауэра и Монтгомери почти беспрепятственно перешагнуть через такой важный рубеж, как река Рейн.

Спрашивается — почему? Союзники объясняли вялое сопротивление противника тем, что он-де разбит и не может собраться с силами. В действительности при первом же соприкосновении с англо-американскими войсками гитлеровцы отходили, словно приглашая продвигаться в глубь своей территории. «Действуйте смелее, — как бы предлагали им. — Мы против вас ничего не имеем, мы готовы встретить вас в самом Берлине и обо всем договориться». Натравить союзников друг на друга, чтобы они перессорились, а еще лучше — передрались между собой — на это делал враг свою последнюю ставку, с этим связывал иллюзорные надежды избежать краха.

Нашей стране и ее Вооруженным Силам, вынесшим всю тяжесть четырехлетней борьбы с гитлеризмом, предстояло сказать и последнее слово в этой борьбе. И сказать как можно быстрее...

4 апреля корпусной топограф привез из штаба армии карты Берлина и план города, который мы принялись внимательно изучать. Никто из нас тогда и не предполагал, что этот план тщательно подготовлен и отпечатан в осажденном Ленинграде, за 19 месяцев до того, когда мы положили его на стол, готовясь к Берлинской операции. [262]

...Шел сентябрь 1943 года. Ленинград находился в блокаде, пусть и в разорванной уже, но все-таки в блокаде. Еще ждали освобождения большая часть Украины, Белоруссии, Прибалтики, еще до снятия блокады ленинградцам предстояло жить и бороться целых четыре месяца. А из Ставки Верховного Главнокомандующего в штаб Ленинградского фронта поступил приказ: «Изготовить в кратчайший срок детальный план Берлина». И героическими усилиями ленинградских картографов этот план был создан и отпечатан...

Раздался звонок. Генерал Берзарин приказал выехать вместе с ним в штаб фронта, где 5 и 7 апреля состоится совещание.

«Наверняка разговор пойдет о плане Берлинской операции», — подумал я и не ошибся.

Открыв совещание, маршал Жуков ознакомил нас с обстановкой.

За Одером до самого Берлина возведена система сплошных оборонительных сооружений, состоявшая из трех оборонительных полос. На берлинском направлении враг имел не менее миллиона солдат, 10,4 тысячи орудий и минометов, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 боевых самолетов. Двухсоттысячный гарнизон формировался и в самом Берлине, а город превращался в настоящую крепость — с секторами обороны, со своим штабом, с баррикадами на улицах, с бойницами и амбразурами в каждом доме.

Маршал Жуков требовал как можно быстрее и лучше подготовить войска к Берлинской операции и провести ее в быстром темпе.

— За время войны, — говорил командующий, — мы кое-чему научились. И если гитлеровцы хотят здесь, под Берлином, сделать то, что сделали мы в сорок первом под Москвой, когда не только остановили врага, но и разгромили его, то это напрасные надежды. Ничего у них не выйдет.

Но не будем обольщаться и мы. Предстоящую битву за Берлин нельзя сравнить, а тем более скопировать ни с какой другой операции. Да и сам Берлин — и по размерам, и по укреплениям — не похож ни на один другой город, который нам приходилось брать. Так что решать придется новые, а не старые задачи, и простора для творчества, для командирской изобретательности будет сколько угодно...

Пример именно такого отношения к предстоящим действиям показал, как мы увидели на проходившей после совещания военной игре, сам командующий. У него, в частности, родилась идея ночной атаки с применением прожекторов. Планировалось нанести артиллерийско-минометный и воздушный [263] удары за два часа до рассвета, после чего сто сорок зенитных прожекторов внезапно осветят противника, и наши танки с пехотой пойдут в атаку.

Изложив свою задумку, маршал предложил всем нам высказаться. Кое-кто выразил сомнение. И тогда командующий фронтом решил испытать предложенный им метод. С наступлением темноты нас посадили в автобус и привезли в поле. Здесь на косогоре был отрыт окоп. Войдя в него, мы взяли винтовки и приготовились «к бою». В это время подали сигнал, и наш окоп осветили прожекторы. Вслед за этим из ночной темноты на нас пошла группа танков с пехотой.

— Стреляйте! Стреляйте! Выбирайте цели и стреляйте! — громко скомандовал маршал.

Ослепленные прожекторами, мы не находили целей. А «противник» все шел и шел. И остановился только в 50 метрах от нас.

Мы выбрались из окопа, возбужденно делясь впечатлениями.

— Ну, как? — спросил Жуков, когда мы сгрудились вокруг него.

— Хорошо! — ответило из темноты несколько голосов.

— В таком случае план использования прожекторов утверждается, — подытожил маршал.

Командная игра на картах помогла нам уяснить грандиозный замысел и план Берлинской операции. А совещание между тем продолжалось.

1-му Белорусскому фронту ставилась задача ударом с кюстринского плацдарма разгромить берлинскую группировку противника, овладеть Берлином и не позднее чем через 12–15 дней выйти на Эльбу.

В соответствии с директивой Ставки командующий 1-м Белорусским фронтом решил нанести главный удар силами 47-й армии, 3-й и 5-й ударных армий и 8-й гвардейской армии, а также 1-й и 2-й гвардейских танковых армий.

Для обеспечения действий этой группировки на правом фланге наступала 1-я армия Войска Польского, а на левом — 69-я армия. Во втором эшелоне находилась 3-я армия и в резерве — 7-й кавалерийский корпус.

5-я ударная, действуя в центре ударной группировки фронта, получила задачу прорвать оборону на фронте Кальцениг, Горгаст, наступать в направлении Цехин, Тегель и далее на северо-восточную окраину Берлина. На участке Лечин, Гузов обеспечить ввод в прорыв 2-й гвардейской [264] танковой армии. Справа наступает 3-я ударная, слева — 8-я гвардейская армии.

Маршал Жуков, как руководитель игры, старался создать атмосферу делового и свободного обсуждения. Каждый мог высказать то, что его волновало или настораживало. Попросил слова и я.

Изучая карту, на которой было графически показано решение командующего фронтом, я обратил внимание, что правофланговая 1-я армия Войска Польского наступает не с плацдарма, как ее левый сосед — 47-я армия, а с правого берега Одера. «Почему бы, — подумал я, — не выделить и этой армии небольшой участок на правой оконечности плацдарма, с тем чтобы с началом наступления она могла, повернув часть своих сил на север и свертывая фронт противника по реке Одер, выйти на свое направление?» Может быть, составителей плана смутила протекающая здесь с запада река Альт-Одер, которая может затруднить или стеснить маневр войск вправо? Но ведь Альт-Одер даже не река, а всего лишь пересохшая речушка — я прекрасно знал это, так как именно здесь находился плацдарм нашего корпуса, который предстояло тогда передать 47-й армии генерала Порхоровича.

Жуков внимательно выслушал мои доводы и сказал:

— Предложение разумное. Согласен.

В перерыве ко мне подошел командующий 1-й армией Войска Польского генерал Станислав Гилярович Поплавский и крепко пожал руку.

В ходе военной игры четко вырисовывалась и задача нашего корпуса, который, наступая на левом фланге армии, должен был выйти на северо-восточную окраину Берлина. Мне хотелось детальней изучить город по макету, находившемуся в соседнем зале, и как только появилась возможность, я направился туда.

Фронтовые топографы потрудились на славу: на площади 20 квадратных метров они создали очень подробный макет Берлина. Когда я подошел ближе, мне показалось, что передо мной город, по улицам которого можно ходить, рассматривать дома и площади. Макет привлек к себе внимание всех участников совещания, и мы толпились возле него, мысленно путешествуя по улицам города.

Свое заочное знакомство с Берлином я начал с Ландсбергершоссе, которое шло с северо-восточной окраины города и закапчивалось на Александерплац. Отсюда я «пошел» по Кенигштрассе и «прибыл» на Шлоссплац, где огромным черным прямоугольником высился старинный дворец прусских [265] королей. Далее широкой полосой лежала Унтер-ден-Линден, которая через полтора километра упиралась в Бранденбургские ворота. От них, словно разрезая пополам Тиргартенпарк, а вместе с ним и город, тянулось на запад широкое, прямое и бесконечно длинное Шарлоттенбургское шоссе. Будто устыдившись своих размеров, это шоссе меняло название то на Берлинское шоссе, то на улицы Бисмарка, Кайзера и Ан-Дер-Хеер.

Если же пройти в Бранденбургские ворота и повернуть направо, то там, на северо-восточной оконечности Тиргартенпарка, стояло огромное здание рейхстага, который на наших планах значился как объект 105.

Но острие моей указки остановилось немного не доходя до ворот, у здания бывшего советского полпредства. Отсюда влево на юг, к круглой площади Белле Аллиансе, на протяжении двух километров тянулась Вильгельмштрассе. Эта улица, как мне потом стало известно, называлась улицей дворцов и министерств и олицетворяла собой центр города. Я еще не знал, в каком районе города придется наступать, однако «путешествие», которое совершил в тот вечер по Берлину, давало представление о том, что предстоит нам испытать в лабиринте улиц этого города-гиганта...

В тот же вечер мы разъехались по своим «хозяйствам», дел у каждого было невпроворот.

На боевых рубежах жизнь шла своим чередом. Противник конечно же ждал нашего наступления и пытался психологически надломить советского солдата. В листовках и через громкоговорящие установки нудно повторялся один и тот же мотив о бесперспективности планов советского командования по захвату Берлина.

Окопные громковещательные установки работали и с нашей стороны. Мы рассказывали немецким солдатам о безвыходности их положения, о том, что Гитлер и его подручные обманули немецкий народ и поставили его перед катастрофой. Мы не скрывали, какой силы удар ожидает врага, и в то же время рассказывали о гуманном отношении к пленным, призывали немецких солдат, которые хотят сохранить жизнь, переходить на нашу сторону.

Одним из организаторов этой важной работы был майор И. В. Малышев — старший инструктор политотдела 5-й ударной армии по работе среди войск и населения противника. Ныне полковник Малышев — убеленный сединой профессор философии. Тогда же, будучи юношей, он с аппаратурой за плечами часто появлялся на передовых позициях нашего корпуса и «воспитывал» фашистских солдат. [266]

Отлично владея немецким, обладая приятным голосом, он быстро овладевал вниманием необычной аудитории.

— Немецкие солдаты и офицеры! Слушайте правду о Гитлере — так частенько начинал свои передачи Игорь Васильевич.

На той стороне или устанавливалась тишина, или враг открывал яростный огонь по предполагаемому месту нахождения установки.

Малышев проявил себя энергичным и смелым офицером. Однажды он на свой страх и риск участвовал в захвате «языка». Сдав партбилет и другие документы заместителю начальника политотдела 230-й стрелковой дивизии майору Кузьмину, Малышев вместе с разведчиками отправился в расположение врага. Часа через три-четыре разведгруппа вернулась с «языком». Малышев сиял от радости. А командующий армией генерал Берзарин, когда ему доложили подробности этой вылазки, объявил майору Малышеву благодарность за смелость и... выговор за самовольство. Да, это не по уставу. Но даже устав не предусматривает всех случаев, которые может преподнести жизнь.

* * *

На плацдарме, а он за последнее время был заметно расширен, происходила перестановка сил. 5-я ударная армия сдавала свой боевой участок 3-й ударной, 47-й армиям и 1-й армии Войска Польского, а сама занимала исходное положение для наступления на Берлин западнее Кюстрина. К концу дня 13 апреля все три корпуса нашей армии находились уже на новых позициях. На правом фланге, по соседству с 3-й ударной, располагался 26-й гвардейский стрелковый корпус генерала Павла Афанасьевича Фирсова, в центре — 32-й стрелковый корпус генерала Дмитрия Сергеевича Жеребина и на левом фланге, по соседству с 8-й гвардейской армией, 9-й стрелковый корпус.

Оперативное построение армии, как ясно из сказанного, было выполнено в один эшелон. Это обеспечивало сильный первоначальный удар по обороне противника. А для наращивания усилий в глубине в корпусах, дивизиях и полках создали сильные вторые эшелоны. 230-я стрелковая дивизия нашего корпуса составляла резерв командарма.

9-й стрелковый корпус получил задачу прорвать оборону противника на участке Гольцов — военный городок. В течение первого дня нам предстояло овладеть первой и второй оборонительными полосами гитлеровцев и, продвинувшись [267] на 20 километров, выйти на рубеж Вульков, Альт-Розенталь, а затем наступать на Буков.

Поскольку фронт наступления корпуса равнялся всего двум километрам, я выделил в первый эшелон лишь только 301-ю дивизию. 248-я составляла второй эшелон корпуса. Вводить ее в бой мы планировали по достижении второй полосы обороны, в районе Вербиг.

Главная полоса обороны немцев состояла из трех позиций. Перед передним краем, который проходил по восточным окраинам Гольцова и военного городка, были установлены проволочные заграждения и минные поля. Вторая полоса обороны была подготовлена в 12 километрах от переднего края главной полосы и проходила по рубежу Альт-Одер, Гузов и далее по Зеловским высотам.

Для обеспечения прорыва тактической зоны обороны гитлеровцев корпус был усилен двенадцатью артиллерийскими и минометными полками, тяжелым танковым полком и танковой бригадой. Кроме того, его боевые действия поддерживали три артиллерийские бригады и дивизион 305-миллиметровых орудий, которые предназначались для разрушения укреплений, построенных на второй оборонительной полосе{27}.

Для прорыва главной полосы обороны противника корпус располагал 578 орудиями и минометами, 120 реактивными установками и 90 танками и САУ. Это означало, что против одного вражеского батальона мы имели пять своих, против одного орудия — девять и против одного танка — три. Таким ощутимым перевесом мы не располагали в течение всей войны. Это обеспечивало нанесение мощного первоначального удара и наращивание сил в глубине.

К вечеру 13 апреля 301-я стрелковая дивизия с 220-й танковой бригадой и 92-м тяжелым танковым полком заняла исходное положение на участке Гольцов — военный городок, сменив там части 47-й гвардейской стрелковой дивизии 8-й гвардейской армии.

В частях и подразделениях активно велась партийно-политическая работа. В ее основу был положен лозунг: «Добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином Знамя Победы», — лозунг, который Верховный Главнокомандующий провозгласил в докладе, посвященном 27-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции 6 ноября 1944 года. [268]

Повсеместно состоялись партийные и комсомольские собрания с повесткой дня: «Об авангардной роли коммунистов и комсомольцев в предстоящем наступлении». На собраниях коммунисты и комсомольцы заявляли о готовности с честью выполнить свою задачу.

В каждом батальоне, полку и дивизии мы подготовили красные флаги для водружения над занятыми зданиями. За два часа до атаки личному составу были прочитаны приказ о переходе в наступление и обращение Военного совета 1-го Белорусского фронта.

К началу операции удалось пополнить партийные и комсомольские ряды за счет лучших солдат и офицеров. Во всех ротных парторганизациях были назначены заместители парторгов.

В беседах использовались примеры из истории нашей страны. Неподалеку от плацдарма, чуть на восток от города Франкфурта-на-Одере, стояла деревня Кунерсдорф, у которой союзные русско-австрийские войска под предводительством известного полководца П. С. Салтыкова наголову разбили в генеральном сражении войска прусского короля Фридриха II. Это произошло в 1759 году во время Семилетней войны, а через год русский корпус под командованием З. Г. Чернышева захватил Берлин.

— А правда, что в том походе на Берлин участвовал и Александр Васильевич Суворов? — спросил ведущего беседу пропагандиста молоденький солдат-связист.

— Совершенно верно. Подполковник Суворов участвовал и в Кунерсдорфском сражении, и во взятии Берлина. Ему шел тогда тридцатый год.

— Значит, русские уже бывали в Берлине и мы придем туда не первыми, а вторыми? — не успокаивался дотошный связист.

— Даже не вторыми, а третьими, — уточнил пропагандист. — Второй раз русские войска побывали в Берлине в 1813 году во время преследования армии Наполеона. Но такой силы, как сейчас, Берлин еще никогда не видел...

Наступление было назначено на 16 апреля, а действовать мы начали фактически днем раньше. Дело в том, что 14–15 апреля все дивизии, наступавшие в первом эшелоне, проводили по приказу командующего фронтом разведку боем. Усиленный стрелковый батальон под командованием майора А. Д. Перепелицына действовал и от нашей 301-й стрелковой. И действовал, надо сказать, весьма удачно. После короткого, но мощного огневого налета, поддержанный танками 220-й танковой бригады, батальон дружно [269] атаковал военный городок перед железнодорожной станцией Гольцов и через час овладел им. Для развития успеха были введены в бой и остальные батальоны 1054-го стрелкового полка, потом — и 1052-й стрелковый полк. Наши части вместе с танкистами овладели не только первой, но и второй позициями главной полосы вражеской обороны и захватили город Гольцов.

Удар был настолько сильным, что гитлеровцы посчитали нашу разведку боем за начало наступления: им показалось, что русские действуют так же, как и в первый день Висло-Одерской операции. Но такое предположение было ошибочным. Тогда мы действительно устраивали проверку врагу в самом начале наступления, а теперь делали это за один-два дня.

У командиров и штабов появилась непредвиденная работа: поскольку в обороне противника образовалась большая брешь, пришлось во многом заново строить боевой порядок для наступления, организовывать взаимодействие о артиллерией, танками, авиацией, налаживать связь, выдвигать вперед командные и наблюдательные пункты. Выдвигать туда, где еще утром стоял враг. Это были приятные заботы, и дело спорилось — благо мы располагали несколькими часами светлого времени.

И вот 16 апреля 1945 года в пять утра (3.00 по берлинскому времени) невероятной силы удар потряс все вокруг. Земля заколебалась под ногами: это многие тысячи орудий, минометов и «катюш» открыли огонь по боевым порядкам противника. В небе нарастал гул наших бомбардировщиков. А через тридцать минут в воздух взвились тысячи сигнальных ракет, и одновременно с ними сто сорок прожекторов осветили и ослепили противника. Наши танки и пехота пошли в атаку по всему фронту.

Так началась Берлинская наступательная операция — крупнейшая операция второй мировой войны.

Мощная артиллерийская подготовка, применение прожекторов и ночная атака застигли гитлеровцев врасплох и буквально подавили их. Свидетельства пленных, захваченные документы, осмотр местности показали, что потери противника от этого удара были исключительно велики.

Пленный командир полка из дивизии «Берлин» признался: «Мы... не ожидали, что ураганная артиллерийская подготовка будет проводиться ночью... Когда же она последовала, ее моральное воздействие, а также воздействие в отношении потерь от нее было огромным и уничтожающим». [270]

Командир дивизии «Мюнхеберг» сообщал в штаб обороны Берлина: «По нас открыт адский огонь. Связь с войсками потеряна... Непонятный мощный свет... Что такое — не определили. Может быть, новый вид оружия, может быть, химия».

16 апреля мы пожинали плоды и вчерашней разведки боем: полкам 301-й стрелковой дивизии пришлось лишь завершить прорыв первой полосы вражеской обороны, и это было сделано в самом начале наступления. Но впереди вырисовывались Зеловские высоты, и чем ближе мы подходили к ним, тем ожесточеннее сопротивлялся неприятель, тем с большим остервенением бросал он в ответные атаки свою пехоту и танки. Наступающие подошли ко второй полосе обороны немцев. Она опиралась на возвышенности зеловского рубежа и являлась последней надеждой гитлеровцев на оставшемся отрезке пути к Берлину.

С каждой минутой возрастало напряжение боя. Несколько раз переходил из рук в руки населенный пункт Ной-Ленгзов. Полковник Антонов доложил о сильном огневом сопротивлении со стороны железнодорожного полотна, к которому подошли 1052-й и 1054-й стрелковые полки, о том, что первая атака здесь успеха не имела.

— Лучше используйте артиллерийский огонь, — посоветовал я. — Пусть пехота, особенно танки во время очередного огневого налета как можно ближе подойдут к железной дороге, а с переносом огня — дружно атакуют.

Начальнику артиллерии корпуса дал указание поддержать атаку полков 301-й огнем корпусной артиллерийской группы.

Эти меры дали результат: сопротивление врага было наконец сломлено. Ярко проявилось при этом возросшее мастерство наших командиров, умелое взаимодействие различных родов оружия. С удовлетворением отметил про себя грамотные, решительные действия полковника Д. С. Наруцкого — командира 220-й танковой бригады, находившегося на наблюдательном пункте командира 301-й стрелковой дивизии. Они с Антоновым быстро нашли общий язык.

В 1054-м стрелковом полку отлично видел поле боя и уверенно управлял подразделениями командир батальона майор А. Д. Перепелицын. Его роты оторвались от соседей, у них оголились фланги, но комбат и сам принял меры обеспечения и попросил командира полка подполковника Н. Н. Радаева поддержать его огнем.

Бесстрашно действовал в цепи атакующих комсорг батальона лейтенант Г. Авакян. Когда замполит батальона [271] капитан Н. А. Козлитин назвал его имя, я вспомнил Кавказ, тяжелые бои под Орджоникидзе, где, проверяя готовность обороны, впервые встретил этого боевого, никогда не унывавшего молодого воина. Бронебойщик Авакян очень удачно выбрал позицию для противотанкового ружья. Я похвалил его, и мы разговорились. Тогда-то и услышал, что родом он из Баку, что готовится к первому в жизни бою, в котором будет защищать и великую свою Родину и родной очаг, который находился совсем рядом. Тот бой был трудным и долгим, но победным для Авакяна и его товарищей. Противотанковое ружье в руках мужественного и умелого бойца сделало свое дело — танки врага на его участке не прошли.

За плечами Гранта Арсеновича Авакяна остался большой боевой путь. Теперь у всех нас была впереди Победа. А лейтенант Авакян в числе многих особо отличившихся солдат и офицеров был вскоре удостоен высокого звания Героя Советского Союза. После войны Грант Арсенович вернулся в родной Баку и много лет прослужил на посту начальника политотдела Высшего общевойскового командного училища имени Верховного Совета Азербайджанской ССР...

Чтобы быстрее выбить врага с Зеловских высот и разгромить его подходившие резервы, я ввел в действие в районе станции Вербиг второй эшелон — 248-ю стрелковую дивизию.

Гитлеровцы тоже подбрасывали свежие силы и яростно обороняли каждый рубеж.

Первый день операции подходил к концу, а задачу мы не выполнили. Командующий 5-й ударной армией приказал продолжать наступление ночью и передал в мое распоряжение 230-ю дивизию, которая до того находилась у него в резерве.

В течение ночи 301-я и 248-я дивизии вели упорные бои и медленно продвигались вперед. Люди старались изо всех сил.

Хорошо показал себя 905-й стрелковый полк 248-й дивизии. В ночном бою он овладел сильным опорным пунктом врага на северо-западных скатах Зеловских высот. Командир полка подполковник Дмитрий Терентьевич Филатов решил сковать противника с фронта, а атаковать его одним батальоном с тыла. Используя складки местности и прикрываясь железнодорожной насыпью, майор Андреев вывел 3-й стрелковый батальон в тыл опорного пункта и занял исходное положение для атаки. [272]

Вскоре после полуночи 17 апреля Филатов приказал открыть огонь по врагу из всех видов оружия и имитировать атаку с фронта. В это же время комбат Андреев нанес удар с противоположной стороны и ворвался в опорный пункт. Застигнутые врасплох, фашисты растерялись и стали отходить в сторону Зеловских высот.

В этом бою особенно отличились командир 9-й стрелковой роты капитан Шахалиев, командир стрелкового взвода лейтенант Шульц, командир орудия старшина Симоненко, рядовые Тулин, Русов и многие другие.

248-я стрелковая дивизия стала угрожать с юга городу Гузов. Это в значительной мере облегчило задачу 301-й стрелковой, которая решительным штурмом овладела сильнейшим опорным пунктом обороны врага на Зеловских высотах.

С взятием Гузова вторая полоса вражеской обороны была прорвана полностью. Вскоре наши части подошли к реке Флисс и, не мешкая, переправились через нее.

Впереди нас ждала третья полоса обороны немцев — последняя перед Берлином. Как только части корпуса стали приближаться к ней, гитлеровцы дали ясно понять, что и этот рубеж будут защищать до последней возможности.

Утро 18 апреля началось с яростных контратак неприятеля из района Хермерсдорф — Оберсдорф. Фашисты бросили в бой 18-ю моторизованную дивизию СС в надежде ликвидировать глубокий прорыв нашего корпуса в их оборону. Однако контратакующие вражеские танки и пехота неизменно попадали под сосредоточенный огонь нашей артиллерии и танков и отходили. А когда противник стал выдыхаться, наши части и подразделения снова пошли вперед. Дерзкую атаку во фланг контратакующих провела танковая рота Героя Советского Союза лейтенанта Зверева из 220-й танковой бригады. На ее танках десант из передовых подразделений 301-й стрелковой дивизии стремительно ворвался в Хермерсдорф.

На другой день совместными действиями 301-й и 248-й стрелковых дивизий корпус овладел мощным опорным пунктом врага городом Буков. Здесь тоже гитлеровцы бросались в яростные контратаки, в результате которых на отдельных участках возникала критическая ситуация.

Острый поединок разгорелся между артиллеристами 823-го артиллерийского полка и прорвавшимися танками противника. Орудийные расчеты в упор расстреливали врага, но и сами теряли людей и технику. Находившийся на огневой позиции командир полка майор И. Г. Полежаев стал к орудию [273] вместо раненого наводчика, а заместитель командира полка по политической части майор К. З. Цуцкеридзе заменил выбывшего из строя командира расчета другого орудия. Политработник уверенно руководил расчетом. Метким огнем орудия было уничтожено три танка. Немцы не выдержали и, отстреливаясь, повернули назад. Но в последние минуты боя был сражен и майор Константин Захарович Цуцкеридзе. Ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

В тот день мы потеряли еще одного политработника — заместителя командира по политической части 2-го стрелкового батальона 1054-го стрелкового полка капитана Натана Михайловича Полюсука. Заменив раненого комбата майора В. А. Ишина, Полюсук уверенно руководил батальоном в бою на Зеловских высотах и на ближних подступах к Берлину. Во главе атакующих он и встретил свой последний час, так и не узнав, что стал Героем Советского Союза...

Расшатывать, разрушать оборону врага помогали передовые отряды, которые мы усиливали танками и артиллерией. Даже в условиях глубоко эшелонированной, насыщенной немецкой обороны они совершали обходные маневры, вырывались далеко вперед. Успешно действовал, в частности, передовой отряд 230-й стрелковой дивизии под командованием полковника Ф. У. Галкина. Он одним из первых вышел к кольцевой автостраде, опоясывающей Берлин и его предместья. Но насыпная, поднимающаяся над местностью автострада была сильно укреплена, а к участку, куда прорвался наш передовой отряд, противник спешно подтягивал подкрепления. Все попытки Галкина связаться со штабом дивизии оказались тщетными — в эфире царила страшная неразбериха.

И все же связь со своими была установлена. В штабе корпуса стало известно о трудном положении отряда Галкина. По моей просьбе командование воздушной армии направило в тот район большую группу штурмовиков Ил-2. Удар «летающих танков» по автостраде достиг цели. Оборона неприятеля была прорвана, а передовой отряд стал продвигаться в сторону берлинского пригорода Нойенхаген.

Как узнали мы о положении передового отряда 230-й дивизии и как была установлена связь с ним? Произошло это весьма необычным образом. К полковнику Галкину неожиданно явился немецкий рабочий на мотоцикле. Назвался он Витольдом Шульцем, сказал, что является коммунистом и готов помогать Красной Армии в борьбе против фашизма. Галкин поверил незнакомцу и предложил ему доставить в [274] штаб советской дивизии нашего связного. Им стал автоматчик Дмитрий Шконде. Командир отряда быстро проинструктировал его и вручил пакет со срочным донесением. Через 15 минут Шульц доставил нашего связного к месту назначения, а через полчаса советские самолеты уже громили вражескую оборону на автостраде. Немецкий рабочий крепко выручил нас тогда...

— Знаю, вы непременно спросите, почему я поверил тому немцу? — сказал мне при встрече полковник Галкин. — Поверил потому, что никогда не допускал мысли, будто Гитлер отравил сознание всей нации, всех без исключения немцев. Конечно, многие, очень многие были сбиты с толку фашистской пропагандой и гитлеровско-геббельсовской демагогией. Многие, но не все! Сколько немцев-антифашистов погибло от рук гитлеровских палачей, скольких Гитлер сгноил в концлагерях, сколько истинных патриотов покинули Германию в знак протеста против нацистских порядков!..

Да, это был сложный вопрос. И здесь, скажу откровенно, я придерживался точки зрения таких людей, как Федор Ульянович Галкин. Мне чужда была мысль о том, чтобы в каждом немце видеть врага. В сердце жила вера, что истинная Германия, ее прошлое и будущее, ее совесть и надежды освящены именами Маркса и Энгельса, Либкнехта, Люксембург, Тельмана, а не тех выродков рода человеческого, которые лицемерием и обманом, насилием и разбоем повернули страну на гибельный путь расизма, человеконенавистничества и войны.

В условиях когда военные действия велись уже на немецкой территории, мало было самому придерживаться правильных взглядов. Требовалось, чтобы воины корпуса имели верное представление о происходящем и занимали четкую позицию по отношению к местным жителям. Именно эти вопросы стали в тот период одной из важнейших и нелегких задач партийно-политической работы в войсках. В Германию пришли тысячи и тысячи советских людей, потерявших во время войны родных и близких, лишившихся домашнего очага и крова. Ими двигала лютая ненависть к виновнику всех бед и несчастий — фашизму. Но разве можно было допустить, чтобы чувство мести распространялось на всех немцев без разбора — и на тех, кто с оружием в руках продолжал стоять за обреченный гитлеровский режим, и на тех, кто придерживался иных взглядов и лишь ждал случая, чтобы включиться в борьбу против фашизма.

К чести наших воинов надо сказать, что они оказались на высоте положения, показали себя не только истинными [275] патриотами, но и интернационалистами, беспощадными к врагу, но гуманными, великодушными к мирным жителям.

Незадолго до начала штурма Берлина парторг одного из батальонов Н. Е. Егоренков собрал коммунистов для беседы.

— В течение почти четырех лет, — сказал он, — нашим острейшим оружием в борьбе с врагом была ненависть к оккупантам, поработителям, палачам. Но это оружие нельзя обращать против всего немецкого народа. Мы должны помнить: среди немцев есть наши братья по классу, есть люди, не повинные в тех злодеяниях, которые совершил и совершает фашизм. Не далее как вчера немецкий рабочий Шульц помог нашим войскам, доставив в штаб дивизии связного со срочным донесением. Немало его соотечественников ненавидят фашизм, как и он. С такими нам по пути. Надо разъяснять и постоянно напоминать воинам, что наш враг — это немец со «шмайсером», с фаустпатроном, с пулеметом.

— Разрешите вопрос, товарищ лейтенант?

Егоренков кивнул говорившему.

— А если, к примеру, как в Альт-Ландсберге, кто-то в окошко белый флаг выставил, а сам, сволочь, в колодце воду отравил! Как тогда?

Егоренков нахмурился, подумал и ответил:

— Будут и такие случаи. Враг может надеть на себя личину мирного обывателя, чтобы вредить нам исподтишка. Поэтому вместе с человечностью всегда должна находиться бдительность. Есть сведения, что группы эсэсовцев, переодетых в нашу форму, уничтожают целые семьи мирных немцев, чтобы восстановить население против Советской Армии. Об этом тоже следует помнить...

Наступление корпуса на пригороды Берлина развивалось успешно, а ось его сместилась значительно влево, на юг. В связи с решением командующего фронтом 5-й ударной армии предстояло теперь штурмовать Берлин не с севера и северо-востока (там успешно осуществлялся обходный маневр силами других армий), а с востока и даже юго-востока в направлении центральной части города.

Наступило 22 апреля — день 75-летия великого Ленина. К этому дню все мы готовились с душевным подъемом. Приятно и радостно было сознавать, что Боевые Знамена советских полков, на которых запечатлен бессмертный Ленин, развеваются в этот день уже в Берлине.

К утру 22 апреля 230-я дивизия овладела Кульсдорфом, а 301-я — Мальсдорфом. Оба соединения продолжали развивать успех. [276]

Несколько хуже обстояли дела в 248-й дивизии, наступавшей на левом фланге. Ее левый сосед — 4-й гвардейский стрелковый корпус 8-й гвардейской армии задержался на Зеловских высотах и шел уступом сзади. Это позволило противнику наносить по дивизии фланговые удары. 20 апреля она испытывала сильное противодействие фашистов, укрывшихся в лесах юго-западнее населенного пункта Буков{28}.

Но 22 апреля дивизия овладела пригородом Хоппенгартен, однако и здесь подверглась фланговому удару из Клейншенбека. Учитывая создавшуюся обстановку, я приказал генералу Галаю наступать уступом, надежно обеспечивая левый фланг корпуса. А корпусная артиллерийская группа находилась в постоянной готовности помочь 248-й своим огнем.

В лучшем положении оказалась 301-я стрелковая дивизия. Из доклада полковника Антонова я узнал, что его полки подходят к Карлсхорсту. Этот пригород Берлина находился почти на самом берегу Шпрее, в наиболее удобном для форсирования месте. Тут назревали важные события, и я вместе с генералом Игнатьевым выехал в 301-ю дивизию, частям которой пришлось отразить несколько ожесточенных контратак на восточной окраине Карлсхорста.

Об этом рассказал полковник Антонов, как только мы прибыли в штаб дивизии. Он доложил также, что 23 апреля планирует полностью овладеть Карлсхорстом и выйти к Шпрее.

Вместе прикинули план форсирования Шпрее, договорились о поддержке дивизии средствами усиления. Главный расчет делался на быстроту и надежное подавление противника огнем артиллерии и танков.

Река в черте города представляла собой довольно серьезное препятствие. Ширина ее достигала двухсот метров, глубина — до четырех метров, берега закованы в бетон. Потребуется немало переправочных средств, особенно в начальной, самой трудной стадии форсирования. И тут мы могли рассчитывать — сейчас с Антоновым как раз уточнялся и этот вопрос — на тесное взаимодействие с военными моряками. Сугубо сухопутный Берлин тех дней увидел и наши корабли, и советских военных моряков.

Каким образом? — могут спросить меня. Охотно отвечу.

Еще 15 апреля, когда шли последние приготовления к Берлинской операции, в штаб корпуса прибыл морской офицер. [277] Это был командир 1-й Бобруйской Краснознаменной бригады речных кораблей Днепровской флотилии капитан 1 ранга С. М. Лялько. Он доложил, что подчиненная ему бригада в составе 2-го гвардейского дивизиона бронекатеров, дивизиона сторожевиков, дивизиона катерных тральщиков, дивизиона плавучих батарей и отряда полуглиссеров поступает в мое распоряжение.

Нелегко было добраться в эти места морякам-днепровцам. Взаимодействуя с сухопутными войсками, они прошли на кораблях из бассейна Днепра в бассейн Вислы, а потом — Одера.

Уточнив огневые возможности бригады, мы поставили ей задачу на подавление во время артиллерийской подготовка ряда дзотов, орудий, минометных батарей, пулеметов.

Уже во время первой встречи с командиром бригады я попросил подробнее рассказать о полуглиссерах: сколько их, какова грузоподъемность, можно ли перевозить их на автомашинах.

— В отряде 10 полуглиссеров, грузоподъемность каждого 10 человек, перевозить эти суда на автомашинах можно, — ответил Лялько. — Кроме того, — добавил он, — каждый полуглиссер способен буксировать паром...

Я подумал: впереди огромное озеро Шармютцельзее, а потом — полноводная Шпрее. Почему бы не взять с собой отряд полуглиссеров?

После ухода Лялько я позвонил генералу Берзарину, изложил свои соображения. Николай Эрастович поддержал эту идею, сказал, что для транспортировки полуглиссеров выделит 10 «студебеккеров».

Командиром отряда полуглиссеров был назначен старший лейтенант М. М. Калинин, а его заместителем по политической части старший лейтенант Г. С. Суворов.

Теперь, подойдя к Шпрее, мы возлагали большие надежды на моряков. Половина судов была выделена 301-й стрелковой дивизии, половина — 230-й. Об этом я сообщил Антонову.

Поехали в Кульсдорф. Шишков не ожидал моего приезда. Он делал прикидки на завтрашний день, перебрасываясь короткими фразами с начальником штаба дивизии полковником А. К. Дубининым, начальником политотдела полковником И. Ф. Веремеевым и командующим артиллерией полковником И. Е. Портновым.

Мое неожиданное появление явно встревожило комдива. Успокоив его, я попросил обрисовать обстановку на текущий момент и ознакомить с планом действий на 23 апреля. [278]

Шишков доложил, что 230-я, отразив контратаки 9-й авиадесантной дивизии и дивизии морской пехоты СС «Норланд», полностью овладела Фридрихсфельде и подошла к Руммельсбургу, в котором расположена одна из крупнейших берлинских электростанций. Штабу дивизии стало известно, что гитлеровцы спешно минируют электростанцию и готовятся взорвать ее. Сообщение об этом было получено не от разведчиков и не от пленных, а от местных жителей, в числе которых оказался рабочий электростанции Кеплер.

Лейтенант Гусев, к которому привели Кеплера, выслушав его, спросил:

— Почему вы решили прийти к нам и сообщить о планах гитлеровцев?

— Я полагал, что уже сегодня следует подумать о завтрашнем дне, — ответил через переводчика немецкий рабочий. — Войне скоро конец. И все это, — показал он на развалины, — надо будет восстанавливать. Электроэнергия потребуется и нам и вам. Я не хочу верить разговорам о том, будто вы собираетесь уничтожить немецкий народ и разрушить наши города. Или я ошибаюсь?

— Вы думаете правильно, — ответил советский офицер. — И хорошо сделали, что предупредили нас.

Мы серьезно отнеслись к полученному сообщению и тут же пересмотрели план штурма электростанции. Брать ее решили обходным маневром, удар артиллерии направить не по самой станции, а по прилегающей к ней местности. То, что со мной находился командующий артиллерией корпуса генерал Игнатьев, весьма ускорило согласование вопросов взаимодействия стрелковых полков с артиллерией.

На рассвете следующего дня все три полка 230-й дивизии, которыми командовали подполковники А. И. Смыков, А. М. Ожогин и А. И. Левин, начали осуществлять намеченный план. Вокруг электростанции кипел жаркий бой, а в машинном зале уже орудовала группа разведчиков и саперов во главе с начальником разведки дивизии майором Щербаковым и лейтенантом Гусевым. Их через угольный двор незаметно провел туда Кеплер по каким-то ему одному известным галереям и переходам. К нашим людям присоединился и инженер электростанции Карл Мейнинг. Сначала он выразил удивление тем, что русские солдаты и офицеры, представители армии-победительницы, подвергают себя столь опасному риску, а потом, увлеченный общим порывом, активно включился в работы по спасению электростанции.

В числе тех, кто участвовал в этом опасном и благородном деле, были и два немецких сапера, сдавшихся в плен. [279]

На допросе они признались, что участвовали в минировании электростанции, а теперь готовы показать, где расположены взрывчатка и подведенные к ней электропровода. Мы не видели причин, чтобы не воспользоваться услугами этих людей, у которых явно заговорила совесть.

Здесь уместно отметить, что процесс отрезвления медленно, но неотвратимо захватывал известную часть немецко-фашистской армии, многое делалось и с нашей стороны, чтобы этот процесс нарастал и углублялся. В стан врага добровольно пробирались не только немцы-антифашисты, но и вчерашние солдаты, попавшие в плен и выражавшие желание включиться в борьбу с гитлеризмом.

По свидетельству бывшего члена Военного совета 5-й ударной армии Ф. Е. Бокова: «...с начала боев за Берлин и по 1 мая 1945 года офицеры политотделов армии и ее соединений перебросили на территорию противника 783 немца, из них 218 военнопленных, которые, вернувшись, привели с собой 3025 человек, в том числе 930 фольксштурмовцев»{29}.

Да, при штурме и спасении электростанции в районе Руммельсбурга мы опять получили добровольную поддержку от простых немецких граждан. Потом стало известно, что на этом, как и на некоторых других предприятиях, действовали группы Сопротивления, ставившие перед собой благородные цели борьбы с фашизмом. То, что сделали рабочий Кеплер, инженер Мейнинг и их товарищи, было предвестником больших и далеко идущих перемен в умонастроениях жителей Германии, пробуждавшихся от кошмаров фашистского господства и выходивших навстречу светлой заре новой жизни.

Но это были лишь первые ростки, первые и пока робкие. Вокруг продолжала кипеть беспощадная борьба. Гитлеровские войска с фанатизмом обреченных цеплялись за каждый дом, за каждую улицу. Враг бросал в контратаки пехоту, танки. Среди тех, кто отличился в борьбе с танками, был и рядовой Алексей Кулешов. Меткими бросками гранат ему удалось вывести из строя две вражеские машины.

Внутри электростанции, захваченной полками 230-й дивизии, отважно дрался батальон майора Н. Я. Железного, причем одну из штурмовых групп возглавил сам комбат.

Постепенно бой утихал. К зданию электростанции подъехал командир дивизии полковник Шишков. К нему подбежал о докладом заместитель командира дивизии полковник [280] Галкин, руководивший штурмом электростанции. Но тут из окна верхнего этажа затрещала автоматная очередь. Командир дивизии удивленно посмотрел наверх и, раненный, опустился на сиденье машины.

К месту, где засели гитлеровцы, стрелявшие в комдива, побежали солдаты. Вскоре они сбросили на мостовую с верхнего этажа электростанции пятерых эсэсовцев...

Сразу за электростанцией показалась река Шпрее, и наскоро перевязанный Шишков думал уже о том, как быстрее форсировать ее. По всем законам — и военным, и медицинским — комдиву Шишкову надлежало отправиться в госпиталь. Но этот мужественный офицер и не помышлял о том, чтобы оставить боевой строй. Когда я заехал в штаб дивизии и предложил Даниилу Кузьмичу лечь в госпиталь, он отрицательно покачал головой.

— Не обижайте меня, Иван Павлович, — взмолился Шишков. — Четыре года ждал я того дня, когда доберусь наконец до самого логова Гитлера. И вот, когда до победы рукой подать, вы хотите «упечь» меня в госпиталь. Разве это справедливо? И потом, чем я хуже других? У Ожогина девяносто три раненых наотрез отказались покинуть полк. И разве им прикажешь?

Мне пришлось отступить.

Полковник Шишков не так давно в нашем корпусе, но проявил себя с самой лучшей стороны. За плечами у него — долгий боевой путь и уже не одно ранение. Командуя полком, он пробился из окружения, потом дрался с врагом во главе своего полка, находясь у партизан, опять оказался на передовой. Хорошо проявил себя на Малой земле, воюя в рядах 18-й армии. В ее составе освобождал Украину, форсировал Днепр, был удостоен там высокого звания Героя Советского Союза...

Вместе с 230-й стрелковой вышла к Шпрее и 301-я дивизия. Позади остался Карлсхорст и трудный бой за него. Здесь, как и на подступах к Берлину, отличился стрелковый батальон под командованием капитана Ф. К. Шаповалова, штурмом овладевший городком военно-инженерного училища, того самого училища, в стенах которого в ночь на 9 мая 1945 года будет засвидетельствован факт полного поражения фашистской Германии. Здесь в присутствии представителей советского, американского, английского, французского главного командования союзных войск Маршал Советского Союза Г. К. Жуков произнесет исторические слова:

— Я предлагаю представителям германского верховного командования подписать акт о безоговорочной капитуляции... [281]

Все это было впереди, а пока батальон Шаповалова вместе с сотнями других советских батальонов очищал от врага кварталы германской столицы.

* * *

НП корпуса расположился на верхнем этаже здания электростанции. Всего в двухстах метрах текла Шпрее. Я смотрел на речную гладь и вспоминал многие великие и малые реки, которые довелось форсировать корпусу на протяжении долгого боевого пути. Конечно, далеко было этой реке до нашего тихого Дона и седого Днепра. Не могла она сравниться ни с полноводным Днестром, ни с Вислой. Начинаясь на северо-западных склонах Судетских гор, скромной речушкой текла Шпрее по Германии и только невдалеке от главного города этой страны, жадно вобрав в себя воду близлежащих озер, превращалась в широкую магистраль, пересекавшую Берлин с юго-востока на северо-запад.

На противоположном берегу реки от станции Трептов-парк до Вейт-канала на пять километров тянулся лесопарковый массив, носивший название Трептов-парк и Плентер-вальде. По всей его территории среди высоких и развесистых деревьев было разбросано множество спортивных и игровых площадок. Восточная опушка парка тесно прижималась к реке, на берегу которой было много купален и лодочных станций.

Теперь этот райский уголок был превращен в хорошо укрепленный участок обороны с траншеями, капонирами, артиллерийскими и минометными позициями, блиндажами, пулеметными точками и другими оборонительными сооружениями.

Готовясь к форсированию, мы обратили внимание, что вдоль берега по восточной опушке лесопарка немцы построили сплошную траншею, напичкав ее всевозможными огневыми средствами. Огонь из этой траншеи не давал поднять головы, мешал проводить рекогносцировку. Прежде чем переправляться через Шпрее, предстояло надежно подавить все живое, что находилось в первой траншее.

И соответствующие меры принимались. Пока было светло, мы все же провели рекогносцировку, прикинули, хватит ли огневых средств для подавления вражеской обороны. Были задействованы артиллерия и минометы не только дивизий первого эшелона, но и 248-й стрелковой, находившейся во втором эшелоне корпуса. И все-таки расчеты показывали: огневых средств хотя и много, но недостаточно. Мое опасение разделял и командующий артиллерией генерал Игнатьев. [282]

— А что, Петр Михайлович, если подключить к огневой поддержке и танки?

Игнатьев не ответил, зато сразу откликнулись танкисты. Командир 220-й танковой бригады полковник Наруцкий заверил, что танки, выдвинутые к реке и укрытые за развалинами домов, надежно подавят ожившие после артподготовки огневые точки в первой траншее врага.

— В этом уверен не только я, но и полковник Мясников, — для убедительности добавил Наруцкий.

220-я танковая бригада и 92-й тяжелый танковый полк, которым командовал полковник Мясников, наступали с нашим корпусом с самого Одера. Мы не только сблизились, а прямо сроднились с танкистами, считали их органической частью единого целого, вместе делили радости и невзгоды. Какая бы задача ни стояла перед корпусом, его дивизиями, мы непременно советовались с Героем Советского Союза полковником Деонисием Сильвестровичем Наруцким и полковником Ильей Архиповичем Мясниковым, всегда прислушивались к их авторитетному слову. Так было и в тот раз. Решено было использовать танки для непосредственной огневой поддержки переправы.

Накануне форсирования Шпрее в штабе корпуса можно было увидеть не только пехотинцев и танкистов, но также и артиллеристов, летчиков, саперов, связистов и моряков. Да, тех самых моряков-днепровцев, которые в целости и сохранности доставили свои юркие суденышки с Одера к берегам Шпрее. Уточнив вопросы взаимодействия, обговорив детали предстоящей операции, офицеры быстро расходились и разъезжались по своим местам, чтобы подтянуть поближе к берегу технику и переправочные средства, поставить задачу не только полкам и батальонам, но и экипажам, отделениям, расчетам. Каждый участник форсирования должен был знать, что и когда ему предстоит делать.

Чтобы вскрыть огневую систему врага, первые разведывательные группы и подразделения стали переправляться еще засветло, и в некоторых местах довольно успешно. Но основные события развернулись с наступлением ночи. 230-я стрелковая дивизия получила участок форсирования в районе купален Лихтенберг, имея в первом эшелоне 986-й стрелковый полк подполковника Смыкова и 988-й стрелковый полк подполковника Ожогина, а 301-я — от острова Булен-Брух до Вейт-канала, имея в первом эшелоне 1050-й и 1054-й стрелковые полки подполковников Гумерова и Радаева.

Как только истек срок, данный на подготовку, более полутысячи орудий и минометов обрушили огонь на врага. Пока [283] на том берегу полыхали разрывы снарядов, лодки спустили на воду, и они устремились вперед. Экипажи танков и специально выделенные орудийные расчеты, находясь на своих местах, внимательно наблюдали за противоположным берегом. Стоило застрочить пулемету или выстрелить орудию, как немедленно начинали бить наши орудия.

Форсирование протекало успешно. Это объяснялось и тщательной подготовкой, которая опиралась на имеющийся опыт, и тем, что фактор времени снова оказался на нашей стороне. Так же как на Одере, а еще раньше — на Днестре, особо жаркие бои разгорелись не в самый момент форсирования, а несколько позже, когда противник, спохватившись, стал подбрасывать свежие силы.

В 230-й дивизии в первом броске стремительными действиями отличились командир 4-й роты 986-го стрелкового полка капитан Г. И. Шевченко и командир 1-го батальона 988-го полка майор И. Г. Евплов. Для общего успеха много значил дерзкий маневр группы бойцов 8-й роты, возглавляемой помощником командира взвода сержантом Гаптулкаем Саитовым. Она сумела скрытно пересечь реку и выйти в тыл гитлеровцам. Удар бойцов Саитова вызвал замешательство в стане врага, что облегчило высадку на плацдарм всей роты и других подразделений 3-го батальона.

Успешно шло форсирование и на участке 301-й дивизии. Здесь из района Карлсхорста в направлении Плентер-вальде на лодках двинулись передовые роты четырех батальонов. Командир 1-го батальона 1050-го полка Герой Советского Союза капитан Оберемченко доверил начать захват плацдарма роте старшего лейтенанта Зотова. И она успешно выполнила задачу.

Безупречно действовали бойцы роты старшего лейтенанта Рабенко из батальона Шаповалова. Командир роты назначил старшим первой лодки командира взвода лейтенанта Пескова. В составе этого взвода находился и парторг батальона лейтенант Егоренков. Вслед за первым взводом пошли и другие подразделения во главе с командиром роты и комсоргом батальона лейтенантом Алиевым, который всегда стремился попасть на самые опасные участки.

Успешно провели бой по захвату занятого врагом берега батальоны 1054-го полка под командованием капитана Айрапетяна и майора Перепелицына.

Таким образом, обе дивизии в результате первого броска овладели противоположным берегом Шпрее от Штралау до Вейт-канала. Однако это было лишь начало. Сопротивление немцев нарастало, непрерывно усиливался артиллерийско-минометный [284] огонь не только по местам переправы, но и по самой реке.

Жестокой контратаке подверглась 8-я рота 988-го полка 230-й дивизии, которой командовал старший лейтенант И. А. Сазонов. Форсировав Шпрее в самом широком ее месте, в районе Руммельсбурга, рота не понесла потерь, так как гитлеровцы не ожидали здесь нашего десанта. Но как только наши воины ворвались в первую траншею, противник подтянул силы и попытался сбросить их в реку. Контратаки повторялись трижды, но каждый раз фашисты откатывались назад.

Стойко держались и бойцы 1-й роты 986-го полка под началом старшего лейтенанта И. И. Ванина. Рота отбила четыре вражеских контратаки.

В отражении контратак участвовал в тот день и младший сержант Андрей Тихонович Молодан — наводчик первого расчета минометной роты 1-го батальона 988-го стрелкового полка. Младшего сержанта Молодана я уже упоминал в книге. В апреле сорок четвертого во время форсирования Днестра он командовал стрелковым отделением и при захвате плацдарма сумел уничтожить вражеский дзот. Потом отличился в период форсирования Одера, однако тогда Молодан воевал уже в минометном расчете.

«Задачу ставили нам прямо в окопе, — вспоминает в своем письме из Краматорска кавалер трех орденов Славы А. Т. Молодан. — Пришел командир роты Иванов и говорит, что когда переправимся на тот берег, то ни артиллерии, ни танков наших там не будет, а батальонные минометы станут на первых порах главной силой для подавления огневых точек и живой силы врага. Так что смотреть в оба и поворачиваться живее. Чуть где залает вражеский пулемет или контратака какая, тут уж не зевать — заткнуть врагу глотку. Особенно надеюсь на наводчиков...

Переправились через Шпрее, — пишет далее Молодан, — без особых происшествий{30} — не то, что на Одере, где лодка получила пробоину и стала тонуть. Но как только высадились на другой берег Шпрее, тут и пошло. Контратака то с одной стороны, то с другой — командир роты как в воду смотрел. Иной раз минометы стояли почти вертикально — так близко подкатывался враг». [285]

Бывалый воин Андрей Молодан и на Шпрее показал себя наилучшим образом. Здесь, в Берлине, к двум первым орденам Славы, которые он получил за Днестр и Одер, прибавился третий — орден Славы I степени...

На рассвете 24 апреля стало еще жарче. В районе городской школы садоводства батальон майора Евплова контратаковала группа танков, поддержанных пехотой. Батальон не имел достаточного количества противотанковых средств и попал в тяжелое положение. В ход пошли трофейные фаустпатроны. Бойцы подбили два вражеских танка. Но враг по-прежнему наседал.

На выручку пришел сосед — 2-й батальон 986-го полка майора Железного. Николай Яковлевич подтянул к месту боя только что переправленные на плацдарм противотанковые орудия. Задымили еще два немецких танка. Контратака стала угасать.

Майор Железный не упустил благоприятного случая: поднял батальон в атаку и отбросил врага еще дальше. Могучая фигура комбата, выросшая впереди атакующих, придала людям уверенности. Рядом с комбатом во главе своей четвертой роты шел в атаку и раненый капитан Шевченко.

Пока батальоны Евплова и Железного вели ожесточенный бой, 1-й батальон 986-го полка обошел реальное училище со стороны пруда Карпфентайль и оказался в тылу фашистов. Вырвавшаяся вперед 3-я рота капитана Гомапкова внезапной атакой овладела этим опорным пунктом. Засевшие в одном из подвалов гитлеровцы продолжали отстреливаться. Пулеметчик роты Иван Журба заставил замолчать вражеских автоматчиков, а его боевые товарищи Туртаев и Шестаков, подобравшись вплотную к окнам здания, забросали подвал гранатами.

Но радость успеха была омрачена тем, что получил серьезное ранение геройски действовавший командир роты капитан Иван Прокофьевич Гоманков.

Забегая вперед, хочу отметить, что многим участникам этих боев было присвоено звание Героя Советского Союза, в том числе Н. Я. Железному, И. А. Сазонову, Г. И. Шевченко, И. Г. Евплову, И. П. Гоманкову, И. И. Ванину, Ф. У. Галкину, А. И. Левину, А. М. Ожогину...

301-я стрелковая дивизия не отставала. Она полностью овладела лесопарковым массивом Плентер-вальде и вышла на его западную опушку. Но и здесь гитлеровцы оказали отчаянное сопротивление, начались непрерывные контратаки.

Особенно трудная ситуация сложилась на стыке 1-го и 2-го батальонов 1050-го стрелкового полка, где фашистам [286] удалось вклиниться в расположение наших подразделений. Чтобы ликвидировать вражеский клин, Герой Советского Союза капитан Н. В. Оберемченко решил контратаковать противника во фланг. Как не раз случалось в прошлом, Николай Васильевич лично возглавил контратаку. Натиск 1-го батальона, во главе которого бойцы видели своего командира, оказался стремительным. Враг был смят и разгромлен. Но эта победа досталась батальону и всем нам дорогой ценой. Сраженный пулеметной очередью, в том бою смертью героя пал Николай Васильевич Оберемченко. Не стало смелого и мужественного человека, искусного командира, на счету которого было немало славных боевых дел и в период освобождения Донбасса и Молдавии, и в боях на территории Польши и Германии. Горечь таких утрат воспринималась в те дни особенно остро, ведь до Победы оставались считанные шаги. Мы похоронили ветерана корпуса в берлинском Трептов-парке, рядом с тем местом, где оборвалась его жизнь...

Самое время теперь вернуться немного назад и рассказать о славных военных моряках, которые внесли бесценный вклад в форсирование Шпрее.

Как и предусматривалось планом, полуглиссера были спущены на воду в трех пунктах сразу после того, как подразделения первого броска зацепились за противоположный берег.

Это был очень острый момент. Противник почувствовал, что теряет последнюю водную преграду перед центральными районами Берлина, и обрушил на десантировавшиеся подразделения и переправы мощный артиллерийско-минометный и пулеметный огонь, бросил в бой крупные силы пехоты и танков. Немецкие танки и самоходно-артиллерийские установки, не раз прорывавшиеся к берегу, открывали огонь по переправочным средствам.

Именно в это время и начали действовать быстроходные речные суда. Их появление и помощь пришлись как нельзя кстати. На занятый врагом берег, где разгорался жаркий бой, полуглиссера доставляли свежие силы и боеприпасы, а потом, когда армейские саперы спустили на воду паромы для переброски танков в орудий, помогали перетаскивать и паромы.

Верные замечательным флотским традициям, гордые тем, что и им выпала честь штурмовать Берлин, военные моряки действовали выше всяких похвал. Это я и отметил в своем отзыве о боевой работе отряда полуглиссеров, который частично приводился в мемуарах бывшего Наркома Военно-Морского Флота СССР Н. Г. Кузнецова. [287]

Вот выдержка из того документа, подписанного мною и начальником штаба корпуса:

«Группа полуглиссеров во главе с помощником начальника штаба бригады речных кораблей старшим лейтенантом М. М. Калининым во время форсирования реки Шпрее... получила задачу высадить десант на западный берег. Эта задача была выполнена под сильным огнем пулеметов, автоматов и артиллерии противника»{31}.

За этой общей оценкой стоят героизм и самопожертвование многих и многих краснофлотцев и командиров.

На одном из пунктов переправы четыре часа подряд сновал от берега к берегу полуглиссер под командованием старшины 1-й статьи Г. Г. Дудника. Во время очередного рейса судно попало под минометный обстрел. Возник пожар, пламя перебросилось на одежду Дудника. Но старшина довел катер до берега, высадил пехотинцев и лишь тогда прыгнул в воду, чтобы сбить с себя огонь. Полуглиссер снова отправился в путь. У самого борта опять взорвалась мина. Дудник погиб, а его место занял старший краснофлотец А. Е. Самохвалов — моторист судна, только что починивший перебитый осколком бензопровод. Израненный полуглиссер причалил к берегу, чтобы взять очередную группу бойцов.

— Старшину снимите, — глухо сказал Самохвалов.

— Раненый, что ли? — спросили с берега.

— Раненые у нас воюют... — раздалось в ответ.

На одном из паромов от прямого попадания снаряда загорелся танк. С минуты на минуту в танке мог взорваться боезапас, а на пароме находились люди — экипаж танка и группа автоматчиков. К терпящим бедствие немедленно направил свой корабль старшина 1-й статьи Григорий Казаков. Рискуя жизнью, он снял с парома людей и отвез их на западный берег Шпрее. Потом вместе с замполитом отряда старшим лейтенантом Г. С. Суворовым они снова подошли к парому, потушили на нем пожар и отбуксировали к берегу.

Редели ряды отважных моряков. Погиб экипаж полуглиссера старшины 1-й статьи А. П. Пашкова, оборвалась жизнь комсомольца краснофлотца В. В. Черинова, который по примеру своего товарища спас другой подбитый паром с танком. Во многих экипажах осталось по одному человеку. Места командиров полуглиссеров заняли офицеры Калинин и Суворов. Но отряд моряков продолжал действовать. Над водами Шпрее носились крошечные боевые корабли, гордо развевались на ветру ленты матросских бескозырок... [288]

Все моряки отряда были награждены боевыми орденами. Старшему лейтенанту М. Калинину, старшинам 1-й статьи Г. Дуднику, А. Пашкову и М. Сотникову, старшине 2-й статьи Г. Казакову, старшим краснофлотцам А. Самохвалову, Н. Баранову, Н. Филиппову, краснофлотцу В. Черинову Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 мая 1945 года было присвоено звание Героя Советского Союза. Некоторым из них, к сожалению, посмертно.

Боевое Знамя Днепровской Краснознаменной флотилии украсил орден Ушакова I степени, а 1-й Бобруйской Краснознаменной бригаде речных кораблей было присвоено почетное наименование Берлинской.

* * *

Чтобы окончательно сломить сопротивление гитлеровцев в районе реки Шпрее и продолжать продвижение к центру Берлина, имевшихся на плацдарме войск оказалось недостаточно. Необходимо было закончить переброску на западный берег частей 230-й и 301-й дивизий, танков, артиллерии и наконец выдвинуть туда второй эшелон корпуса — 248-ю стрелковую дивизию. Лодочная и паромная переправы, которые неплохо обеспечили первоначальный период форсирования, уже не отвечали возросшим потребностям. Требовался мост.

Офицеры и солдаты 116-го инженерно-саперного батальона, строившие мост, отлично понимали, что окончания их работы ждут сотни и тысячи людей: и те, кто захватил плацдарм и удерживает его, и те, кто готов устремиться на противоположный берег, чтобы закрепить и развить успех. И трудились саперы с полной отдачей.

Когда в полдень 24 апреля я подъехал к только что построенному мосту, по нему уже двигались части 301-й дивизии. Танки по-прежнему переправлялись на паромах — наш 16-тонный мост не мог пропустить их.

Комендант переправы — командир 1-й роты 116-го инженерно саперного батальона капитан Василий Сергеевич Иванов представился и доложил, что выдвижение войск на плацдарм проходит по графику.

Неподалеку от нас высокая девушка с погонами старшего лейтенанта сурово отдавала одно распоряжение за другим. И по тому, как внимательно выслушивались, как быстро выполнялись ее приказания, я понял, что у девушки твердый характер.

— Кто это? — спросил я Иванова.

— Командир взвода старший лейтенант Станислава Петровна [289] Волкова. Она мой помощник, регулирует выход частей на мост.

Пока комендант переправы давал объяснения, к нам подошли корпусной инженер полковник Купер и командир 116-го инженерно-саперного батальона майор Чуйко. Уставшие, но довольные своим детищем, они оживились еще больше, когда почувствовали, с каким интересом отношусь я к проделанной ими работе.

Полковнику Куперу довелось строить переправы на Днепре, Днестре, Одере и других реках. Сейчас он глядел на новый мост и наверняка думал: неужели последний?

За спиной Петра Федосеевича Чуйко тот же Днепр, Южный Буг, Пилица, Одер и множество других рек. Окончив в мае сорок первого военно-инженерное училище, лейтенант попал в часть, с которой сразу отбыл на фронт.

Поблагодарив Купера и Чуйко за постройку моста, а коменданта за четкую организацию передвижения войск по нему, я поехал к Шишкову, который со своим штабом находился уже на плацдарме, на западной опушке Трептов-парка.

В пути я все еще был мысленно там, на мосту, с саперами — этими скромными тружениками войны. С труда сапера, если хотите, все начиналось и все кончалось на войне. Прежде чем пустить в бой пехоту и танки, надо иметь проходы (и не один, не два!) в минных полях противника, в проволочных заграждениях. А кто делал эти проходы? Саперы! И делали их под самым носом у противника, бесшумно, в темноте, на ощупь, рискуя напороться на вражеский огонь или подорваться на той же проклятой мине, которую надо найти и обезвредить.

Вспомнилось, как в марте сорок четвертого наши саперы строили мост через Ингулец, находясь по пояс в студеной воде, как в феврале следующего года соорудили на гиблом болоте эстакаду длиной 650 метров и обеспечили подъезд к переправе через Одер. Тот же 116-й инженерно-саперный батальон вместе с 13-м батальоном 7-й понтонно-мостовой бригады построил тогда же и мост через Одер длиною 220 метров. Гитлеровцы непрерывно бомбили строящийся мост, батальон нес потери. Но работы не прекращались.

А когда заканчивались бои, саперы все равно продолжали свою опасную работу, оставляя в освобожденных городах и селах бесценные автографы: «Мин нет», «Разминировано»...

Миновав Шпрее, части корпуса продолжали развивать наступление. В пылу боя мы и не заметили, как вырвались [290] вперед и оставили позади соседей. Но это не ускользнуло от внимания командующего фронтом Маршала Советского Союза Г. К. Жукова. Спустя много лет он написал в своих мемуарах: «23 апреля наибольшего успеха в штурме Берлина добился 9-й стрелковый корпус под командованием Героя Советского Союза генерал-майора И. П. Рослого. Воины этого корпуса решительным штурмом овладели Карлсхорстом, частью Копеника и, выйдя к Шпрее, с ходу форсировали ее»{32}.

Вечером мы встречали у себя в штабе, на западной опушке Трептов-парка, генерал-лейтенанта Бокова. Крупный армейский политработник, Федор Ефимович возглавлял одно время Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, в годы войны был комиссаром Генерального штаба Красной Армии, а затем получил назначение в 5-ю ударную армию на пост члена Военного совета. Общение с этим человеком всегда было приятным — оно обогащало, помогало совершенствовать организаторскую, партийно-политическую работу.

Совсем недавно Федор Ефимович внимательно следил за событиями, связанными со спасением электростанции, расспрашивал о подробностях, о немцах, которые вызвались помочь нам. В тот день при встрече он вспомнил ту историю.

— Поверьте, — горячо говорил он, — сегодня нас поддерживают одиночки, а завтра с нами пойдут миллионы немцев.

С этого только начался разговор, а потом генерал Боков перешел к другому. Будучи человеком прямым и открытым в выражении чувств, Федор Ефимович сиял от радости, когда сообщил нам, что командование фронта назначило генерал-полковника Н. Э. Берзарина первым советским комендантом и начальником советского гарнизона Берлина. Подумалось о том, что в назначении Берзарина признание не только высоких личных качеств нашего командарма, но и боевых успехов 5-й ударной армии.

Я спросил, как смотрит генерал Боков на то, чтобы сообщить по радио в дивизии (телефонную связь еще только тянули) о первом советском коменданте Берлина.

— Полагаю, секрета тут нет. Коли услышат и немцы, пусть знают, в чьих руках действительная власть в Берлине. А наши люди лишь порадуются этой вести.

Через минуту за стеной штабной комнаты раздавался хорошо знакомый мне голос:

— «Волга»! «Волга»! Как меня слышите? Я — «Ока». Прием. [291]

Это вызывал 248-ю стрелковую дивизию радист Михаил Павлович Рослый — мой младший брат.

Когда в 1944 году Михаила призывали в действующую армию, то спросили в военкомате, не хочет ли он воевать вместе с братом. Молодой призывник, разумеется, не отказался. Его зачислили в батальон связи нашего корпуса. Так мы оказались вместе...

Благодаря приезду члена Военного совета армии мы получили возможность шире и полнее представить общую картину боев в Берлине и вокруг него.

В те дни высокий накал сражения чувствовался не только у нас, в 5-й ударной, но и на других участках фронта. 24 апреля войска 8-й гвардейской и 1-й гвардейской танковой армий нашего фронта соединились с 3-й гвардейской танковой и 28-й армиями 1-го Украинского фронта. Юго-восточнее Берлина оказалась в полном окружении крупная группировка вражеских войск в составе 9-й и частично 4-й танковой армий гитлеровцев. А на следующий день встретились, охватывая Берлин с юго-востока и северо-запада, 4-я гвардейская танковая армия 1-го Украинского фронта и 2-я гвардейская танковая, а также 47-я армии 1-го Белорусского фронта. В результате этого маневра была окружена вся берлинская группировка немцев.

Как стало известно потом, гитлеровское командование надеялось избежать такого поворота событий. 22 апреля в имперской канцелярии, куда, кстати, был направлен сейчас удар нашего корпуса, последний раз собрались на оперативное совещание Гитлер, Кейтель, Йодль, Борман, Кребс и другие. В своей безрассудной игре фашистские главари пустились на еще одну авантюру. Они решили полностью оголить западный фронт и бросить все войска в сражение за Берлин против советских войск.

Это были предсмертные судороги гитлеровской клики. Развязка приближалась быстро и неумолимо.

25 апреля на Эльбе в районе Торгау состоялась встреча советских и американских войск.

Не давая врагу передышки, части нашего корпуса 25 апреля вышли к каналу, соединяющему Шпрее с Ландвер-каналом. Теперь полоса наступления корпуса определилась особенно четко. На правом фланге она была ограничена рекой Шпрее, за которой наступал 32-й стрелковый корпус генерала Д. С. Жеребина, а на левом — Ландвер-каналом, отделяющим наши боевые порядки от частей 8-й гвардейской армии.

230-я дивизия, действовавшая на правом фланге, овладела [292] заводами шарикоподшипников и анилиновых красок, 301-я — набережной Визенуфер.

248-я дивизия, составляя второй эшелон корпуса, продвигалась за двумя другими, уничтожая оставшиеся в тылу отдельные очаги сопротивления гитлеровцев{33}.

На противоположной стороне соединительного канала, к которому вышел корпус, находился Герлицкий вокзал. За ним, можно сказать, уже начинался центр Берлина, превращенный в особый район обороны под названием «Цитадель». Тут находились важнейшие государственные учреждения, обороне которых фашистская верхушка уделяла особое внимание.

Гитлеровцы называли Берлин городом-крепостью. По распоряжению Геббельса на стенах домов метровыми буквами были выведены надписи: «Берлин будет немецким» («Немецким будет, только без фашистов!» — внес поправку кто-то из наших), «Берлин никогда не капитулирует». Центр города, объявленный особым сектором, представлял собой как бы крепость в крепости.

Сердцевиной «Цитадели» являлась Вильгельмштрассе. На этой улице находились учреждения, задававшие тон всей идеологической, административной, политической, военной и экономической жизни третьего рейха. В самом центре Вильгельмштрассе при пересечении с Фоссштрассе стояло здание имперской канцелярии. На наших картах оно значилось как объект 153 и до него оставалось всего пять километров. К югу от объекта 153 находились министерство авиации, гестапо, министерство финансов и государственный почтамт, к северу — министерство иностранных дел, министерство юстиции, национальная галерея и другие учреждения.

К исходу 25 апреля гитлеровцы были зажаты на территории общей площадью 325 квадратных километров. Но этот островок фашистской империи был битком набит войсками. Там насчитывалось до трехсот тысяч человек с тремя тысячами орудий и минометов и двумястами пятьюдесятью танками. На улицах и перекрестках были устроены баррикады, подходы к ним заминированы. Все угловые окна приспосабливались для ведения огня из пулеметов; окна верхних этажей предназначались для автоматчиков и гранатометчиков с фаустпатронами. Враг применял также бронеколпаки, приспосабливал для обороны подземные сооружения, в том числе станции метро. [293]

И тем не менее наши части находили способы овладевать укрепленными перекрестками и зданиями, шаг за шагом они продвигались вперед. Мы создавали штурмовые отряды и группы, усиленные артиллерией, танками, саперами, огнеметчиками. При штурме сильно укрепленных объектов оправдали себя артиллерийские группы.

Одна из таких групп была создана в 301-й стрелковой дивизии во время штурма Ангальтского вокзала, превращенного гитлеровцами в сильный опорный пункт на подступах к правительственным кварталам. Наступавший здесь 1050-й стрелковый полк встретил плотный огонь со стороны вокзала и вынужден был остановиться.

Когда я прибыл на наблюдательный пункт командира дивизии, там оживленно обсуждали, как действовать дальше.

— Выбить фашистов с вокзала, — излагал свое мнение начальник штаба дивизии полковник Михаил Иванович Сафонов, — можно только массированным огнем артиллерии. Причем по всем без исключения дверям, окнам, нишам. Словом, на каждое окно — орудие. А потом — штурм.

Доводы Сафонова — ветерана дивизии, человека многоопытного и вдумчивого — показались мне убедительными. Я согласился с ним, добавив лишь, что атаковать вокзал следует с юго-востока, где укрепления послабее.

На стрельбу прямой наводкой были поставлены не только орудия 823-го артполка, но и танки 220-й танковой бригады. Огневыми позициями служили развалины близлежащих домов.

Заместитель командира артиллерийского полка по политчасти майор Андрей Андреевич Куценко, перебегая от одного орудийного расчета к другому, проверял, хорошо ли знают наводчики цели, все ли готово к бою. Куценко быстро осваивал новую для себя должность и старался изо всех сил. Он понимал, что за каждым его шагом ревниво следят солдаты и офицеры. Дело в том, что Куценко сменил на посту павшего в бою замполита Константина Захаровича Цуцкеридзе, за которым утвердилась репутация вдумчивого воспитателя, чуткого человека и отважного воина.

Артиллерийско-танковая группа отлично справилась со своей задачей, а атака полка под командованием подполковника И. И. Гумерова была неудержимой. Вскоре Ангальтский вокзал остался в тылу наших войск.

В это же время трудную задачу решала и 230-я стрелковая дивизия, встретившая на своем пути громадное, на целый квартал, здание государственной типографии. Бой здесь шел без малого два дня. Противник, построив круговую оборону, [294] держал под огнем все подходы к типографии. В этих условиях решающую роль сыграли действия штурмовых групп.

Комдив Шишков, не освободившийся еще от марлевых повязок, бодро доложил мне, что полки Смыкова и Левина овладели типографией.

Так от дома к дому, от квартала к кварталу части 9-го Бранденбургского{34} Краснознаменного стрелкового корпуса продвигались к имперской канцелярии, в подвалах которой готовился покончить счеты с жизнью Адольф Гитлер.

На другой день ко мне заехал начальник политотдела 230-й дивизии полковник И. Ф. Веремеев. Он рассказал историю, которая запала в душу.

Полк Алексея Ивановича Смыкова приводил себя в порядок после тяжелого боя за типографию. Воспользовавшись передышкой, людей кормили обедом. Майор Железный подошел к кухням 2-го батальона и спросил у повара, много ли осталось супа, хлеба, каши.

— А вы, товарищ майор, никак, немцам хотите остаток отдать? — поинтересовался повар.

— Что же тут такого? В подвале около восьмидесяти детей, стариков, женщин.

— Да я лучше все на землю выплесну, чем буду кормить фашистов! — в сердцах выкрикнул повар.

Комбат понимал солдата. Он и сам пронес через Украину, Польшу, Германию священное чувство мести и ненависти к врагу. Но после боя за типографию майор Железный заглянул в подвал соседнего дома и увидел картину, которая потрясла его. Изможденные дети, старики, женщины, забившись в угол, со страхом глядели на советского офицера. Люди были истощены до предела. Многие даже не могли держаться на ногах.

— Как в концлагере, — тяжело вздохнул Железный.

Обитатели подвала поняли только слово «концлагерь». Со стонами и воплями двинулись они к выходу из подвала.

— Куда вы? — крикнул майор.

Старик немец в перепачканном пиджаке, с трудом подбирая слова, ответил:

— Герр официр сказаль вах концлагер...

— Какой к черту концлагерь! — растерянно буркнул комбат. — Вас надо в больницу. [295]

Тогда-то и решил он накормить этих изголодавшихся людей из солдатского котла. Но как объяснить это повару?

— Пошли со мной, — сказал ему, спускаясь снова в подвал, комбат. — А ты, Митя, — наказал он своему ординарцу Прохорову, — сбегай за переводчиком.

Увидев вблизи изможденных людей, повар тихо спросил:

— Это, что же, товарищ майор, заключенные ихние?

— Нет, браток, это жители Берлина. Изголодались... Поглядел? Теперь иди, выливай на землю суп и кашу!

— Так ведь детишки тут, товарищ майор!

— Ну и что? Они ж немцы...

— А немцы — не люди?!

— То-то, кормилец. Немцы, они тоже разные бывают...

В сопровождении Прохорова явился переводчик. Уяснив суть дела, он объявил обитателям подвала, что советское командование предлагает им солдатский обед.

— Скажите обязательно, — попросил переводчика Железный, — что они получат порции тех, кто погиб сегодня за этой вот стеной...

Вскоре у полевых кухонь выстроилась длинная очередь. Долговязый пастор что-то торжественно сказал стоявшей впереди женщине.

— Что он говорит? — спросил у переводчика подошедший капитан Шевченко.

— Говорит, что этот обед надо принимать как святые дары, что...

Грохот разорвавшегося фаустпатрона заглушил последние слова переводчика. Шевченко покачнулся и упал. Рядом медленно оседала на землю женщина. Обезумевшими глазами смотрел пастор на брызги крови, окропившие солдатский хлеб, который он держал в руках.

— Кто стрелял?! — не своим голосом крикнул Железный.

— Эсэсовцы с крыши, — доложил подбежавший Прохоров...

Да, случалось в те дни и такое.

* * *

В штабе корпуса я увидел полковника Федора Ивановича Дюжилова — начальника политотдела 248-й стрелковой дивизии. Окликнул его, чтобы расспросить о делах, и тут он с ходу ошарашил меня. Оказалось, что в дивизии настроение у людей плохое, все недовольны. Соединение уже несколько дней находится во втором эшелоне и занимается только тем, [296] что очищает от случайно уцелевших гитлеровцев берлинские задворки.

— И я понимаю наших воинов, — заключил начподив. — Ведь шли сюда от самой Астрахани!

Мне тоже было понятно состояние Дюжилова. А потому, руководствуясь скорее морально-политическими, нежели военными соображениями, я решил ввести в бой и 248-ю дивизию.

Узнав о моем решении, Федор Иванович воспрянул духом. Что-то весело крикнул на прощание и тут же умчался к себе в дивизию.

Вечером 29 апреля 248-я вступила в бой и сразу отличилась при захвате кирхи, которую взял обходным маневром 905-й стрелковый полк под началом подполковника Д. Т. Филатова. Решающую роль сыграл батальон, возглавляемый майором Педченко. Он атаковал кирху с тыла, когда другой батальон под командованием майора Андреева наносил отвлекающий удар с фронта. Мастерски действовал в том бою орудийный расчет сержанта Глазко, заставивший замолчать три вражеских пулемета. Отличились многие десятки людей...

Рушились последние бастионы фашистской «Цитадели», 30 апреля 3-я ударная армия штурмовала рейхстаг, а наш корпус все ближе подходил к имперской канцелярии — последнему убежищу Гитлера. Радостное чувство от происходящего усиливалось приближением праздника Первомая.

Первого мая в газетах был опубликован приказ № 20 Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза И. В. Сталина. «Гитлеровские заправилы, возомнившие себя властелинами мира, оказались у разбитого корыта, — говорилось в приказе. — Смертельно раненный фашистский зверь находится при последнем издыхании»{35}.

У нас в стране печатались газеты с этим документом, а здесь, в Берлине, как бы в подтверждение слов, сказанных в праздничном приказе, в ночь на 1 мая выбрался из мрачного подземелья имперской канцелярии начальник генерального штаба немецких сухопутных войск генерал Кребс, чтобы искать встречи с представителями командования Красной Армии.

С чем пришел генерал Кребс? Первым делом он сообщил о самоубийстве Гитлера. Это было уже что-то новое и более близкое к истине, к тому, чего следовало ожидать от обанкротившегося [297] авантюриста (несколькими часами ранее фашистское радио известило, будто фюрер убит на фронте под Берлином). Кребс добавил, что своим преемником Гитлер назначил гросс-адмирала Деница, который образовал за пределами Берлина «временное имперское правительство».

Но не ради этого явился Кребс к советскому командованию. Он не сказал еще главного. А оно заключалось в том, что от имени Геббельса и Бормана генерал Кребс предлагал временное перемирие в Берлине, чтобы подготовить условия для мирных переговоров между Германией и СССР.

Это была еще одна попытка выиграть время и оттянуть свой конец в расчете на чудодейственный поворот военных событий, на полюбовную сделку в США и Англией, заключенную на антисоветской основе.

Генерал армии В. Д. Соколовский, уполномоченный встретиться с немецким генералом, ответил коротко и ясно: никаких переговоров, никакого перемирия, а немедленная и безоговорочная капитуляция Берлинского гарнизона.

И что же решили гитлеровские приспешники? Пришли к заключению о бессмысленности дальнейшего сопротивления? Пожалели своих гибнущих соотечественников? Вовсе нет! Они отклонили требование о безоговорочной капитуляции. А потому не оставалось ничего другого, как в кратчайший срок покончить с вражескими войсками в Берлине.

В историю нашего корпуса праздник Первомая вошел как день штурма имперской канцелярии. 230-я и 248-я стрелковые дивизии подошли с востока к Мауэрштрассе, а 301-я стрелковая к Фоссштрассе.

Давая оценку подвигу наших воинов, маршал Жуков писал впоследствии:

«Каждый шаг, каждый кусок земли, каждый камень здесь яснее всяких слов свидетельствовали, что на подступах к имперской канцелярии и рейхстагу, в самих этих зданиях борьба шла не на жизнь, а на смерть»{36}.

Да, многие десятки и сотни воинов геройски проявили себя в последнем для нашего корпуса бою. Каждый хотел участвовать во взятии имперской канцелярии, этого чудовищного вертепа, являвшегося символом мракобесия и разбоя. Но не все получалось сразу. Атаки со стороны Вильгельмштрассе наталкивались на отчаянное сопротивление врага. И тут опять сказал свое веское слово батальон Федора Кузьмича Шаповалова, в составе которого находилась инструктор политотдела корпуса майор А. В. Никулина, которой было поручено вместе с группой бойцов-комсомольцев, возглавляемых [298] комсоргом батальона Салиджаном Алимовым, водрузить знамя над имперской канцелярией.

Батальон наступал со стороны сада, и, прежде чем попасть во двор канцелярии, требовалось преодолеть высокий бетонный забор. Штурмовые группы научились брать и не такие препятствия. В заборе пробили бреши, и туда хлынули бойцы 4-й роты под командованием старшего лейтенанта Яковлева. Двор заполняли все новые подразделения. Тут уже находился и орудийный расчет сержанта Рыжкова, открывший огонь по окнам здания, откуда стреляли гитлеровцы. Пошли в ход гранаты, трофейные фаустпатроны. Постепенно бой перемещался в само здание дворца.

Успех батальона Шаповалова поддержали батальоны майора Перепелицына и капитана Айрапетяна, наступавшие со стороны Вильгельмштрассе. Вскоре наземная часть здания была почти полностью в наших руках, а над самим дворцом канцлера империи (так обозначалась имперская канцелярия на некоторых картах) развевался красный стяг. Анна Владимировна Никулина и те, кто был с ней, выполнили свою задачу.

А бой шел уже в подвальных помещениях канцелярии, в бункере фюрера, в последних закоулках фашистского змеиного гнезда.

Есть что-то глубоко символическое и справедливое в том, что среди воинов, которым посчастливилось водружать победные знамена над Берлином, были не только мужчины, но и женщина. Советские женщины своим трудом, терпением, мужеством, великой верой в правоту нашего святого дела внесли немалый вклад в приближение светлого Дня Победы...

Утром 2 мая полковник Антонов доложил, что части 301-й дивизии при поддержке и во взаимодействии с 248-й и 230-й дивизиями полностью овладели зданием имперской канцелярии и ее подземными сооружениями. Поздравив Владимира Семеновича с Победой, я, в свою очередь, доложил об этом командующему 5-й ударной армией генералу Берзарину, а затем отправился на Вильгельмштрассе. На перекрестке этой улицы с Фоссштрассе, где находилась имперская канцелярия, меня встретили Антонов, Гумеров, Радаев и другие офицеры дивизии.

Бой здесь уже затих. Только со стороны Тиргартена и Бранденбургских ворот все еще доносились отдельные выстрелы и короткие автоматные очереди.

Антонов коротко доложил обстановку и попросил меня решить вопрос о назначении коменданта имперской канцелярии. [299] Комдив 301-й предложил кандидатуру своего заместителя полковника Шевцова. Я знал Василия Емельяновича как опытного организатора, офицера с высокими деловыми качествами и без колебаний утвердил его кандидатуру.

Мы тут же приступили к осмотру имперской канцелярии.

Через главный вход прошли в просторный вестибюль. Длинная анфилада мрачных комнат кончалась круглым залом. Высокие, украшенные бронзой двери вели из зала в кабинет Гитлера — огромное помещение, в конце которого стоял большой письменный стол, а в углу — громадный глобус на подставке из полированного дерева.

Когда-то, чтобы подчеркнуть величие и незыблемость «тысячелетнего рейха», это помещение было обставлено с истинно прусской помпезностью. Теперь от былого блеска не осталось и следа. Мы увидели обломки мебели, выбитые стекла, висящие клочьями дорогие гобелены, осколки хрусталя и фарфора, а между ними целую россыпь железных крестов...

Полуподвальное помещение было забито ранеными защитниками «Цитадели». Среди них находилось много офицеров и генералов. Судя по зловонию, которое встретило нас, раненые давно были лишены какого-либо ухода. Полковник Антонов распорядился, чтобы им оказали необходимую медицинскую помощь и накормили.

Затем мы осмотрели фюрер-бункер — змеиную нору фашистских главарей. Во всех помещениях этого убежища, как и наверху, царил полнейший хаос. Не хотелось задерживаться в этой гробнице, особенно после того, как в одной из комнат мне показали трупы шестерых детей Геббельса, которых отравили собственные родители...

Поднявшись наверх, мы увидели, что к зданию имперской канцелярии стекаются толпы бойцов из самых различных частей и соединений. Людям хотелось своими глазами увидеть один из последних бастионов фашизма...

Покидая имперскую канцелярию, я еще раз оглянулся назад. Над зданием алело уже не менее полутора десятков красных полотнищ.

На Вильгельмттрассе, по которой мы шли, царило праздничное оживление. Отовсюду доносились песни, где-то за углом заливалась гармонь. У Бранденбургских ворот в лихой пляске сошлись молоденький лейтенант и седоусый старшина.

С волнением смотрел я на радостно возбужденных людей, а перед мысленным взором вставала другая картина. Август сорок второго, знойные ставропольские степи, час короткого [300] отдыха после очень трудного боя и изнурительного перехода. Здесь-то и услышал я сказанную кем-то из бойцов и навсегда запомнившуюся фразу: «Не унывайте, братцы, не вешайте нос. Кто сказал, что это последний наш привал? Последний привал будет в Берлине».

Кому принадлежали те слова, я не знаю. Но разве один человек думал так? Один — лишь выразил тогда то, во что верили, к чему стремились все мы, вся наша пробивавшаяся к своим дивизия, вся Красная Армия. А слова неизвестного бойца оказались вещими...

Незаметно мы подошли к почерневшей громаде рейхстага, над которым горделиво реяло Знамя Победы.

Берлин постепенно возвращался к жизни. Берлин смотрел в свой завтрашний день.

* * *

Остается рассказать о том, как и при каких обстоятельствах мне пришлось второй раз в жизни командовать полком. То был, как я уже говорил, особый случай и особый полк.

Как-то во второй половине мая позвонил генерал-полковник Берзарин и приказал немедленно прибыть к нему.

Командарм встретил меня приветливо.

— Поздравляю! Маршал Жуков назначил вас командиром сводного полка 1-го Белорусского фронта, который примет участие в Параде Победы в Москве. — И тут же предложил ознакомиться о директивой о порядке формирования сводного полка.

В конце директивы подчеркивалось, что командиры частей и соединений обязаны выделить в состав полка солдат и офицеров, наиболее отличившихся в боях за Берлин.

— Как видите, товарищ Рослый, вам доверено командовать героями Берлина! Это великая честь! — сказал Берзарин.

Я и сам думал так и не скрывал свою радость.

Вскоре на сборный пункт стали прибывать лучшие из лучших: Герои Советского Союза, кавалеры ордена Славы трех степеней, воины, удостоенные других высоких наград.

Полк был сформирован и отправлен в Москву специальными поездами.

Общее руководство по организации парада было возложено на командующего войсками Московского военного округа генерал-полковника П. А. Артемьева. Встречаясь с нами, он делился впечатлениями, рассказывал о заботах, связанных с подготовкой столь торжественного акта. Вначале [301] предполагалось, что парад будет открывать сводный полк 1-го Белорусского фронта. Собрав в очередной раз командиров полков, Павел Артемьевич сказал, что решено сделать по-другому. Фронты пойдут в такой последовательности, в какой они географически располагались на линии фронта, — справа налево. Первым пойдет Карельский фронт, за ним Ленинградский и так далее. Такую поправку внес Сталин.

И вот наступило 24 июня — день Парада Победы.

9 часов 30 минут. Красная площадь торжественна в праздничном убранстве. Парадные полки заняли свои места. Сводный полк 1-го Белорусского фронта оказался в центре, напротив Мавзолея В. И. Ленина.

Замерли колонны войск. Легкий гул восторженного ожидания доносился лишь со стороны гостевых трибун. По козырьку фуражки ударяют капельки дождя. На душе светло и радостно.

Послышался приближающийся цокот копыт. Перед фронтом полков появился командующий парадом Маршал Советского Союза Рокоссовский. Свободно, красиво сидел он на своем вороном коне.

На трибуну Мавзолея поднимаются руководители партии и правительства. На площади гремят аплодисменты.

Ровно в 10.00 из Спасских ворот Кремля верхом на белой лошади выехал Маршал Советского Союза Жуков.

Два маршала, чьи полководческие заслуги в разгроме врага были высоко оценены советским народом, направились друг к другу и встретились напротив Мавзолея. Короткий доклад Рокоссовского, затем объезд войск.

Начался торжественный марш. Под звуки гигантского оркестра, состоявшего из 1400 военных музыкантов, полки проходили по Красной площади.

К Мавзолею приблизился сводный полк 1-го Белорусского фронта. Его колонну возглавлял заместитель командующего фронтом генерал армии Василий Данилович Соколовский. Вслед за ним в первой шеренге шли командующие армиями, прославленные советские военачальники, под чьим руководством осуществлялись многие боевые операции.

Вся страна, прильнув к приемникам и репродукторам, слушала Красную площадь столицы.

Пройдя Мавзолей, я вышел из строя и присоединился к другим командирам сводных полков, которые уже стояли здесь, и стал наблюдать за торжественным маршем своего полка. [302]

Провожая взглядом проходившие батальоны, я видел в их шеренгах многих боевых друзей.

Воины, приехавшие на Парад Победы, являлись славой и гордостью нашей армии. Это были герои, стоявшие насмерть под Москвой, на берегах Волги, у подножия Кавказских гор и на других фронтах. Они выстояли, дошли потом до Берлина и Эльбы, добили фашистского зверя в его собственном логове...

Много знамен, гордо развевавшихся над полками победителей, видела в тот знаменательный день Красная площадь. Но ей предстояло увидеть и такое, чего не было за все 800 лет существования Москвы.

После прохождения сводных полков действующей армии и Военно-Морского Флота внезапно, на предельной громкости оркестр умолк. Все замерло. Потом раздалась оглушительная дробь множества барабанов. И тут, выдвинувшись из-за Исторического музея, вступил на площадь особый батальон. 200 человек несли 200 знамен немецких частей, разбитых или плененных Красной Армией.

С омерзением разглядывали москвичи и гости столицы бывшие символы фашистской веры и власти.

Под мощный и гулкий бой барабанов воины особого батальона приблизились к Мавзолею, на мгновение остановились, сделали поворот направо и стали бросать знамена врага на деревянный помост к подножию Мавзолея.

Гул одобрения пронесся над Красной площадью. Гордость и радость охватила миллионы людей, слушавших Москву. Из репродукторов на весь мир разнеслись слова правды и справедливости:

— Немцы хвастались, что свастика будет красоваться и на зубцах Кремлевских стен! Не вышло! Но Кремлевскую площадь эти флаги покорно вылизывают сейчас шелковыми языками. И пришпиленные к древкам металлические ленты, изображающие ордена, звенят похоронным звоном. Сухо, как перед казнью, бьют барабаны. Да это и есть политическая казнь фашизма! Пусть запомнят эти минуты те, кто еще мечтает о крестовом походе на Советский Союз. Пусть запомнят: кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет...

* * *

Мы уходили с Красной площади, испытывая чувство огромной радости и ликования. Свершилось то, что должно было свершиться.