От Днепра до Днестра
Плацдарм на правом берегу Днепра был захвачен быстро и сравнительно легко. Сложнее было его удержать и снабжать войска на нем всем необходимым для жизни и боя. Лед на Днепре вскрылся, переправляться стало тяжело и рискованно. К тому же части корпуса располагали лишь несколькими надувными лодками «А-3», каждая из которых могла поднять взвод пехоты или одну сорокапятку без лошадей, да ограниченным числом деревянно-складных лодок, рассчитанных на перевозку 10 человек.
При наличии таких скромных средств мы могли переправить через Днепр лишь минимальное количество стрелковых подразделений с их станковыми пулеметами, минометами и 45-миллиметровыми орудиями. Остальная артиллерия оставалась на левом берегу, поддерживая свои войска огнем через реку.
Спустя несколько дней ледоход так усилился, что ни одна лодка вообще не могла отправиться в путь. Вся нагрузка легла на несколько присланных нам самолетов У-2. Они перебрасывали на плацдарм боеприпасы, хлеб и консервы, а обратными рейсами вывозили раненых. Однако то, что делали эти трудяги, не обеспечивало и десятой доли наших потребностей в перевозках. Войска, находившиеся на плацдарме, были, по существу, отрезаны от своих тылов. Это сильно тревожило всех нас.
Но тут произошло событие, позволившее вздохнуть свободней. Наш «флот» на Днепре неожиданно получил очень нужное подкрепление.
Как-то мне доложили, что в затоне на левом берегу стоит довольно большой речной катер. Но на нем не было двигателя. Я вызвал корпусного инженера полковника С. Л. Купера и приказал сделать все возможное, чтобы восстановить катер. Через сутки ожившее суденышко, лавируя меж льдинами, исправно совершало рейсы на плацдарм и обратно.
На бумаге все это выглядит просто. А на деле за этим вроде бы незначительным событием стояли подлинный героизм, находчивость и сметка наших людей, вложивших все свое умение, всю душу в выполнение задания. И главным действующим лицом являлся здесь только что произведенный из младших командиров в офицеры Антон Климович [192] Клитченко — старший автотехник приданного корпусу 110-го гвардейского пушечного артиллерийского полка, человек, успевший зарекомендовать себя с наилучшей стороны. Его-то и направили в распоряжение корпусного инженера, который считал, что полученная им задача нуждается скорее в техническом, нежели в инженерном решении.
Капитан технической службы в отставке Клитченко живет сейчас в городе Дубно Ровенской области. Он хорошо помнит тот случай и по моей просьбе довольно подробно описал его в письме. Поэтому хочу обратиться непосредственно к первоисточнику.
«Меня направили к полковнику в штаб корпуса, — вспоминает Антон Климович. — Тот поздоровался и сказал: «В плавнях на берегу Днепра стоит катер. Ваша задача как технического специалиста осмотреть его и определить, можно ли пустить его в ход. С вами пойдет разведчик и командир саперного подразделения. Предупреждаю, место нахождения катера — небезопасное».Катер стоял в маленьком заливчике и со стороны был плохо виден. При осмотре выяснилось, что прежде на нем стоял дизельный, 60-сильный, четырехцилиндровый, специально оборудованный под речную эксплуатацию двигатель. Но он был полностью разукомплектован. Единственное, что оказалось на месте — коробка перемены передач и гребной винт. Деталей, необходимых для восстановления, у нас не было.
Я уже собирался уходить, но тут мне подумалось, что рама, на которой крепился двигатель, похожа на раму трактора СТ-65 (ЧТЗ-65). Замерил расстояния между отверстиями для крепления. Да, совпадают с тракторными. И есть крепление для радиатора от трактора ЧТЗ-65. У меня возникла мысль: поставить на катер в комплекте двигатель с трактора. С таким соображением я и явился в штаб корпуса.
Полковник внимательно выслушал меня и велел подождать. Через час он сообщил, что договорился со штабом полка относительно трактора и что моя задача — подогнать трактор к катеру, восстановить катер и к 8.00 доложить о готовности.
Когда я услышал время, за которое требовалось восстановить катер, у меня волосы встали дыбом. Надо было успеть сделать все за 10 часов, ночью, без света, без костра, без кранов и каких-либо средств механизации. Ну, думаю, кончилась, Антон, твоя офицерская служба!..
Только я так подумал, а полковник и говорит: «В ваше распоряжение выделяется саперное подразделение. Потребуется [193] какая помощь, обращайтесь к его командиру — все будет сделано».
Трактор подогнали к катеру. Сняли с него двигатель и по бревнам осторожно спустили на палубу, а потом на веревках — внутрь катера. Солдаты помогали устанавливать агрегаты, крутить болты, гайки. Когда закончили последнюю операцию — подсоединение муфты сцепления, часы показывали 7.15. По моей команде старший сержант Н. X. Ольшанский завел двигатель. Двигатель заработал, а катер стоял, хода у него не было. Тогда я приказал Ольшанскому проверить гребной винт. Николай Харитонович оказался молодцом: обвязался веревкой, взял нож, полез в воду, покрытую льдинами, освободил винт от намотавшейся на него сети...
Вы спросите, Иван Павлович, а что сталось с трактором, который взяли от пушки? Трактор тот был старенький. В МТС нашли несколько разбитых тракторов, собрали из них один годный и вернули 3-й батарее. Тот трактор до Берлина дошел».
Восстановленный катер заметно увеличил транспортные возможности корпуса. На нем мы перевозили на плацдарм подкрепления, боеприпасы, продовольствие, снаряжение. Этому речному суденышку и не снилось, что ему выпадет случай оказать великую услугу советским войскам, перешагнувшим через седой Днепр.
Антон Климович Клитченко — мастер на все руки — был награжден орденом Красной Звезды.
В начале марта силами инженерных частей армии в районе корпуса была построена паромная переправа на два парома: один — туда, другой — обратно. Работая без перерыва, днем и ночью, эти паромы вскоре перевезли всю нашу артиллерию и тылы. Теперь можно было не только надежно оборонять захваченный плацдарм, но и наступать. И корпус перешел в наступление, опрокинул врага, вышел на реку Ингулец и с ходу форсировал ее.
Но тут и противник, почувствовав, что битва за Днепр окончательно проиграна, стал отводить войска на запад, намереваясь создать новую линию фронта на Южном Буге. Я позвонил командующему, надеясь получить от него задачу на преследование. Однако генерал Цветаев сообщил, что 9-й стрелковый корпус переходит в резерв командующего 3-м Украинским фронтом.
— Так что держите теперь связь с Малиновским, — сказал командарм. — И задачи получайте от него. А расставаться, [194] конечно, жаль — много хороших дел сделали вместе...
Пожелав мне успехов, Цветаев тепло попрощался и положил трубку. Это было 12 марта.
Выполняя в дальнейшем ежедневные распоряжения штаба фронта, корпус продвигался на запад. 19 марта, когда его колонны проследовали через Новый Буг, я получил сразу два боевых распоряжения: в одном — штаб фронта извещал, что корпус с 20 марта передается в состав 57-й армии, а в другом — командующий этой армией приглашал меня прибыть к нему с докладом.
Командующему 57-й армией генерал-лейтенанту Николаю Александровичу Гагену было в это время около пятидесяти. За плечами его были богатый боевой опыт и академия. Он являлся представителем старшего поколения командного состава Красной Армии и был уравновешенным, уверенным в себе.
Пока мы пили чай, любезно предложенный мне, в комнату один за другим вошли член Военного совета генерал Л. П. Бочаров и начальник штаба армии генерал П. М. Верхолович.
Мы познакомились и приступили к делу. О состоянии корпуса докладывал я, потом, когда речь пошла о настроениях людей, партийно-политической работе, в разговор включился мой заместитель по политической части полковник Дроздов.
Командующего и члена Военного совета особенно интересовали подробности, детали, характеризующие боеспособность частей корпуса. Не перебивая, они внимательно выслушали наш доклад о том, как протекал многокилометровый марш в район Нового Буга, о высоком политико-моральном состоянии личного состава.
— Вы хорошо знакомы с обстановкой на юге? — спросил командующий.
— Нет, товарищ генерал, не особенно хорошо, — признался я. — Находясь в резерве фронта, информации о противнике и о действиях наших войск не получал.
— В таком случае пожалуйте сюда. — И генерал подошел к стене, на которой висела двухверстка с нанесенной на нее обстановкой.
— Фашистское командование придает особое значение удержанию в своих руках Крыма, — начал командующий свою информацию о противнике. — Используя выгодные военно-географические особенности Крымского полуострова, оно намерено сковать здесь значительные силы наших войск, [195] чтобы затем угрожать из Крыма южному крылу и тылу советского фронта.
Необходимость удержать Крым гитлеровцы связывают и о политическими соображениями. С потерей Крыма престиж фашистской Германии упадет в Турции и на Балканах еще больше.
Обладание Крымом означает для фашистов и удержание Одессы, так как с выходом туда советских войск возникнет угроза морским коммуникациям врага, связывающим Севастополь с Констанцей и Сулином.
Вот почему гитлеровское командование намерено остановить наступление советских войск на Южном Буге. Здесь у них созданы оборонительные позиции, на которые сейчас отводят все, что уцелело.
Наши войска, — продолжал Гаген, — должны неотступно преследовать гитлеровцев, ворваться на их плечах на западный берег Южного Буга и развивать наступление в сторону Одессы и Молдавии. Задача 57-й армии состоит в том, чтобы, используя успех правого соседа — войск 2-го Украинского фронта, форсировать Южный Буг в районе Константиновки и наступать на Тирасполь.
Пока это общие задачи. С подходом к Константинова они будут уточнены. Во всяком случае, уже теперь все мы должны помнить, что направление главного удара фронта будет проходить, скорее всего, в полосе 57-й армии и нашего левого соседа — 37-й армии.
Командующий закончил. Оперативная обстановка стала для нас ясной. Не задерживаясь в штабе армии, мы с Дроздовым отправились в корпус.
Язык штабных документов краток. То, что произошло в течение двух последующих недель, выражено в журнале боевых действий корпуса предельно скупой записью:
«27 марта 1944 года 9-й стрелковый корпус в составе 118-й, 230-й и 301-й стрелковых дивизий форсировал Южный Буг и начал преследовать противника в направлении населенных пунктов Доманевка, Ивановка, Богдановка, Савельевка, Цибулевка, Воробьево, Озеро, Три Криницы, Карманово, Хутор Тростянец, Кучурган, Малоешти.12 апреля части корпуса вышли к Днестру между населенными пунктами Парканы и Бычок».
Многое стояло за этими строчками. Но штабу важен был результат боевых действий, а не их характер, динамика, детали... [196]
При подходе к Константиновке в корпусе побывал командарм. Он поставил нам задачу на форсирование Южного Буга и дальнейшее наступление.
27 марта корпус выполнил ближайшую задачу, овладев плацдармом на западном берегу Южного Буга в районе Константиновка, Александровка. Плацдармами овладели и соседи справа — 64-й и 68-й стрелковые корпуса нашей армии, а также сосед слева — 37-я армия. В результате гитлеровцы потеряли свои позиции на Южном Буге от Константиновки до Вознесенска.
Еще успешнее шли дела на 2-м Украинском фронте. Его войска, выдвинувшись далеко на запад, развивали наступление на Кишинев и Тирасполь с севера, угрожая ударом во фланг и тыл всей одесской группировке противника.
Учитывая создавшуюся обстановку, немецко-румынские войска начали отходить в западном направлении. Преследуя захватчиков, корпус шел тремя колоннами, растянувшись на много километров. Штаб корпуса я догнал на западной окраине Доманевки — большого села Николаевской области. Полковник Шикин стоял на обочине дороги и, будто изучая что-то, смотрел то на карту, то на дорогу, по которой устало шли пехотинцы, медленно тянулись обозы.
— Что это вы колдуете? — спросил я начальника штаба.
— Смотрю, товарищ генерал, не заблудились ли мы, — ответил Шикин. — По карте от Южного Буга до Днестра рукой подать, все населенные пункты связаны дорогами. А на местности? Вы посмотрите, что делается!
Дорога действительно была тяжелой.
— Что трудно, то трудно, — включился в разговор полковник Дроздов. — Зато сколько советских людей мы ежедневно освобождаем из-под фашистского ига. И как они благодарны нам! Вот послушайте, что рассказывает Никулина.
Рядом с Дроздовым стояла молодая высокая женщина в кирзовых сапогах и черной кожанке, за что ее в шутку называли комиссаром. Ее бронзовое от весеннего загара лицо было серьезным и мужественным. Это была Анна Владимировна Никулина, капитан, инструктор политотдела корпуса.
Аннушка, как ласково называли ее близкие товарищи, в политотделе не засиживалась. Чаще всего ее можно было встретить в роте, батальоне. Мне не раз приходилось слышать о храбрости Никулиной, о том, как она в первых цепях шла в атаку на Моздок. Вот и сейчас, во время тяжелого марша, она оставалась верна себе — шагала в одной колонне с бойцами, словом и личным примером поддерживая у людей боевое настроение. [197]
— Что расскажете, Анна Владимировна? — спросил я Никулину.
И она поведала о том, что видела и слышала в Доманевке сразу после ее освобождения.
— Как только в село вошли первые наши подразделения, весть об этом мигом облетела всех жителей, — взволнованно начала Никулина. — «Наши пришли! Наши пришли!» — радостно передавалось из уст в уста. А когда кончились объятия, поцелуи, жители стали рассказывать, что они вытерпели при фашистах.
Старый колхозник Мирон Васильевич Прищепчук сказал: «Житья не было от них, извергов. Я болел и отказался выйти на ремонт дороги. Гитлеровцы схватили меня, раздели и нанесли 25 ударов плетью»...
Колхозник Алексей Балабан рассказал о том, что видел своими глазами на дороге, ведущей к Доманевке. Гитлеровцы гнали куда-то несколько тысяч советских людей. Одна из женщин немного отстала, чтобы покормить грудного ребенка, которого несла на руках. Фашисты убили за это сначала младенца, а потом и его мать...
Никулина продолжала говорить, а я думал о том, что нет на нашей земле, испытавшей вражеское нашествие, такого уголка, где бы оккупанты не оставили после себя море крови и слез, груды развалин и пепелищ. К душегубкам, страшное действие которых гитлеровские убийцы испытали еще на Кавказе, добавились шахты Донбасса, где были заживо погребены тысячи и тысячи советских патриотов. А длинные рвы на окраинах больших и малых городов, вырытые под дулами эсэсовских автоматов мирными жителями, которых тут же расстреливали и закапывали в тех самых рвах...
Все это знали наши солдаты и офицеры, а многое видели собственными глазами. Ненависть к лютому врагу укрепляла их дух, снимала усталость, прибавляла сил и решимости.
Наш вездеход, заляпанный грязью до брезентового верха, медленно полз по раскисшему полю. Моросил мелкий, холодный дождь. Порывами налетал резкий северный ветер. Он рвал косую пелену дождя, бросал пригоршни воды в лица людей, пронизывал до костей сквозь промокшие шинели. Иногда низкие тучи приносили заряды мокрого снега.
Там, где на карте значилась дорога, — полоса жирного украинского чернозема, истоптанная солдатскими ботинками и сапогами. Ширина этой полосы от ста до двухсот метров. Местами — и больше. Намотав на колеса по доброй тонне [198] грязи, застревали автомашины с продовольствием и боеприпасами. Обычные повозки с трудом тащили четверки лошадей.
В низине застряла артиллерийская упряжка. Тяжело дышат кони. Тяжело дышат люди. Веснушчатый паренек с сержантскими нашивками на погонах, подобрав полы мокрой, грязной шинели, подсунул их под ремень.
— До ночевки далеко! — крикнул он звонко и задорно. — До фашиста, может быть, близко. Разбирайсь по порядку!
Артиллеристы начали крепить к пушке самодельные лямки. К ним свернул взвод пехотинцев.
— Загораем, боги войны? — крикнул кто-то из них.
— Топай, топай, — отозвался усатый артиллерист. — Тоже мне, остряк нашелся... Небось, как пустит фашист «тигров», на нас поглядываешь.
— Хороший из тебя, папаша, тесть получится, — рассмеялся пехотинец. — Зятька воспитаешь что надо... А ну, братья славяне, навались! Поможем артиллерии!
Переговариваясь, обмениваясь немудреными солдатскими шутками, пехотинцы и артиллеристы облепили пушку.
Наш вездеход, натужно ревя двигателем, выписывая замысловатые петли, прополз сотню метров. А позади все слышалось:
— Раз-два, взяли! Пошла, родимая, пошла! Еще раз...
С чем сравнить, чем измерить труд солдата на войне? Не регламентирует его ни объем, ни время. В обычной жизни, оступившись ненароком в грязь, мы норовим быстрее почистить обувь, попав под дождь — переодеться в сухое, теплое. А солдаты какие уже сутки шагают по бездорожью в ботинках пудовой тяжести. Шагают мокрые, часто без ужина и завтрака — тылы не всегда поспевают за передовыми подразделениями. Идут, хорошо понимая, что не ждет их впереди теплая хата с мягкой постелью. На каждом шагу подстерегает опасность — свинцовый ливень, танковый удар, артиллерийский или авиационный налет врага.
Так было и когда мы подходили к Доманевке, Ивановке, ко многим другим населенным пунктам. Останавливались в чистом поле на ночь, поспешно отрывали окопы, набрасывали на них плащ-палатки — вот и готов дом на одну ночь. Если расторопный старшина находил в кромешной тьме свою роту, подвозил горячую кашу, наливал каждому по стопке, быстро проходила усталость. А утром все начиналось сначала: бросались в атаку, выбивали противника из опорных пунктов и снова шли вперед...
В ходе Одесской наступательной операции войскам 3-го [199] Украинского фронта под командованием генерала армии Р. Я. Малиновского предстояло овладеть Тирасполем и Одессой, форсировать Днестр, выйти на государственную границу.
Можно было понять душевное состояние командующего фронтом: его соединения освобождали те самые места, которые летом сорок первого с болью оставлял возглавляемый им 48-й стрелковый корпус. Мало того, войска фронта шли по знакомым и дорогим с детства местам. Тут, в уже недалекой Одессе, он родился, тут хлебнул горькой сиротской доли, познал подневольный труд на графа-помещика, на богатого одесского купца, отсюда пошел на фронты первой мировой войны, забросившей его под конец в составе русского экспедиционного корпуса в далекую и чужую Францию.
Малиновский знал, что сосед справа — 2-й Украинский фронт вырвался далеко вперед, форсировал Днестр и на участке протяженностью 85 километров вышел уже на нашу государственную границу — реку Прут. Надо было поторапливаться и его фронту. Но опытный полководец видел, что люди и без понуканий стараются изо всех сил. А потому никого особенно не подгонял.
Родион Яковлевич нашел единственно возможный и верный в данной ситуации ход: перебросил конно-механизированную группу генерала И. А. Плиева и 23-й танковый корпус туда, где наиболее ярко обозначился успех наступления — на направление 37-й и нашей 57-й армий. И результат не заставил себя ждать. 4 апреля войска фронта освободили город и крупный железнодорожный узел Раздельная, окружив и уничтожив здесь немало живой силы и техники врага, и затем устремились к Днестру.
А несколькими часами раньше севернее Раздельной наш корпус в жестоком бою выбил фашистов с железнодорожной станции Веселый Кут.
Первыми подошли к станции разведчики 1050-го стрелкового полка, наступавшего в авангарде 301-й стрелковой дивизии. Вместе с подоспевшим стрелковым батальоном капитана Н. Ф. Еременко разведчики попытались с ходу взять станцию, но понесли потери и отошли. Как выяснилось, Веселый Кут обороняли довольно крупные силы 384-й пехотной дивизии врага. Перед ними была поставлена задача удержать станцию любой ценой, чтобы дать возможность другим частям и соединениям оторваться от преследователей, вывезти боевую технику и склады. [200]
Когда я доложил командующему 57-й армией о неудаче разведчиков и головного батальона, генерал-лейтенант Гаген сказал:
— Не спрашиваю, трудно вам или нет — все знаю. Но станцию надо взять. Веселый Кут взять, противника разгромить!
Надо было разобраться в причинах заминки у Веселого Кута, и я отправился в 301-ю стрелковую. В эту дивизию я ездил всегда с большим удовольствием. Многое связывало меня с ней. 301-я участвовала в освобождении Донбасса, прорывала линию Вотана, очищала от противника никопольский плацдарм, форсировала Днепр, Ингулец, Южный Буг.
Не знаю, о чем думал подсевший ко мне в дороге Александр Семенович Кошкин — начальник политотдела дивизии, а я вспомнил и о том, как в сорок втором 34-я отдельная стрелковая бригада, на базе которой была потом сформирована 301-я дивизия, много дней подряд вела неравный бой с 13-й и 23-й танковыми дивизиями противника, рвавшимися к Орджоникидзе. Особенно трудная обстановка сложилась 2 ноября. На бригаду двинулось около сотни танков. Много их шло на 4-й стрелковый батальон, где начальником штаба был капитан Александр Георгиевич Шурупов. Бойцы выстояли. Теперь он был майором, командовал 1050-м стрелковым полком, тем самым, который сейчас приблизился к станции Веселый Кут. Я не сомневался, что Шурупов, офицер находчивый и смелый, не даст противнику долго отсиживаться в Веселом Куте.
Высокого мнения был я не только о Шурупове. Продолжали службу в дивизии и другие бойцы и командиры, знакомые по боям на Северном Кавказе: командир 1054-го стрелкового полка майор Н. Н. Радаев, командир пулеметной роты старший лейтенант П. А. Карибский, командир стрелковой роты старший лейтенант Н. В. Оберемченко, командир 337-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона капитан М. А. Престинский и его питомцы по Севастопольскому военно-морскому училищу имени ЛКСМУ сержанты А. А. Собко, А. Л. Денисюк, Г. М. Абакумов, С. Н. Денисов, И. Ф. Шкоков и многие другие. Тогда, в сорок втором, этот дивизион бил по танкам армии Клейста из 45-миллиметровок. Теперь он был вооружен прекрасными 76-миллиметровыми орудиями, которые пробивали любую броню.
Оторвавшись от дум, я глянул вперед и невольно приподнялся на сиденье — водитель понял это как знак для остановки и резко затормозил. По залитой водой дороге длинной вереницей двигались женщины, подростки, старики. Они [201] несли снаряды, ящики с патронами и гранатами. Колонну замыкали две пары волов, тащившие противотанковую Пушку.
К вездеходу, разбрызгивая грязь, подбежал молодцеватый старшина.
— Что за люди? — спросил я.
— Добровольцы, товарищ генерал! — доложил старшина. — Узнали, что впереди задержка получилась, не хватает боеприпасов, вот и вызвались помочь. А в пушку вместо уставших лошадей запрягли вот этих волов. Больше в селе никакой скотины не осталось, все угнали фашисты.
Ветер трепал плащ-палатку на старшине, а он стоял навытяжку, ожидая указаний. Что я мог сказать? Выйти, поклониться всем этим людям? Но впереди часто заухали пушки, дорога была каждая минута. Добровольцы ускорили шаг.
Трудно передать, с какой радостью и душевной теплотой встречали жители освобожденных селений советских воинов. Они приглашали уставших бойцов в дома, делились пищей, табаком. Расторопные сельские девчата приносили еду и кипяток прямо в окопы. Командиров частей осаждали парни, просили зачислить их в действующую армию. А в тот день, о котором идет речь, жители стали еще добровольными подносчиками боеприпасов...
Командира 301-й стрелковой дивизии полковника В. С. Антонова мы нашли на передовом командном пункте.
— А я. товарищ генерал, все разыскиваю вас по телефону, — сказал он, сияя радостной улыбкой.
— Хорошие новости?
— Так точно. Железнодорожная станция Веселый Кут наша. Сейчас подсчитывают пленных и трофеи.
Вот как, по словам Антонова, развивались события. После того как не удалось взять станцию с ходу, командир 1050-го стрелкового полка подтянул пушки, произвел перегруппировку подразделений. Мало было пушек, мало снарядов. Поредели и наступавшие роты — полк больше месяца находился в боях, в непрерывном движении. Майор Шурупов понимал, что новая неудачная атака задержит продвижение всей дивизии, и сам встал во главе одного из батальонов. После непродолжительного артиллерийского налета он повел полк на штурм. Сопротивление врага было сломлено.
— Судя по вашему рассказу, люди дрались хорошо. А кого можно выделить особо? — спросил я Антонова.
Командир дивизии и другие товарищи, находившиеся с ним, назвали стрелковую роту лейтенанта Рутницкого, которая [202] первой ворвалась в Веселый Кут и закрепилась в нем; пулеметчика Моисеенко, уничтожившего около тридцати гитлеровцев; орудийный расчет сержанта Чиннова, подавивший две пулеметные точки врага; сержанта Богданова, поднявшего свой взвод в атаку с возгласом: «За родную Украину! Даешь Веселый Кут!» В разгар боя Богданов был ранен, но продолжал руководить подразделением.
Через некоторое время ко мне подошел полковник Кошкин.
— Нелегко говорить об этом, товарищ генерал, но в бою за Веселый Кут, — сказал он, — мы понесли большие потери, особенно 1-й стрелковый батальон. Погибли капитан Баранов — заместитель командира батальона по политической части, старший лейтенант Чудновский — парторг этого же батальона, тяжело ранен сержант Ефимов — комсорг батальона, потеряли мы и многих других товарищей.
На фронте радостному чувству боевого успеха часто сопутствует чувство горечи и скорби. Так было и сейчас. Трудно было смириться с мыслью, что один из наших батальонов вдруг осиротел, сразу потерял всех своих политработников. А какие это были замечательные люди, бесстрашные коммунисты-патриоты, верные боевые друзья! Такие, как они, не прятались за спины товарищей, первыми шли навстречу опасности. Слово и дело были для них едины...
Сколько замечательных политработников потеряли мы на своем пути! Мне вспомнился документ, относившийся к боям на Кавказе. Начальник политотдела 62-й отдельной морской стрелковой бригады батальонный комиссар Погромский доносил в нем комиссару 11-го гвардейского стрелкового корпуса полковому комиссару Базилевскому: «За время боев о 4 по 6 сентября 1942 года бригада потеряла политруков рот 12, комиссаров батальонов — 2. Прошу дать пополнение»...
Мы стояли с полковником Александром Семеновичем Кошкиным и с грустью вспоминали павших товарищей. Мог ли я предположить тогда, что скоро погибнет и Кошкин? Это случилось, когда корпус вышел к Днестру, перешагнул через него и укрепился на противоположном берегу. Тут-то и подстерегла пуля вражеского снайпера нашего дорогого друга, одного из самых уважаемых в корпусе политработников.
Александра Семеновича я знал с осени сорок второго. Знал и глубоко уважал. Сын потомственного пролетария, участника баррикадных боев 1905 года на Красной Пресне в Москве, Александр Семенович с юных лет стал на сторону революционного народа. Он любил и, надо отдать ему должное, [203] умел страстно и проникновенно рассказывать о своей боевой молодости. О том, как в 16 лет стал коммунистом, организатором комсомольской ячейки, как был избран делегатом III съезда РКСМ, на котором видел и слушал В. И. Ленина, как в 20 лет был избран секретарем Московского губкома комсомола.
Кошкин прошел большую школу жизни и политической закалки. Он быстро сходился с людьми, держался просто, непринужденно. В людях больше всего ценил простоту, скромность, отзывчивость, те качества, которыми был щедро одарен и сам.
Когда молодых солдат обкатывали танками, полковник Кошкин первым направлялся в траншею и пропускал над собой грохочущую стальную махину. Сомневающихся, робеющих после этого уже не было. А через несколько дней те самые бойцы хладнокровно, без суеты и паники встречали уже не учебные, а настоящие вражеские танки и уверенно подрывали или поджигали их. Они действовали так, как учил их отважный комиссар.
Полковник Кошкин был человеком добрым. Но становился крутым, до неузнаваемости строгим, если сталкивался с несправедливостью, халатностью, высокомерием. Помню, как на собрании партийного актива он отчитал одного из руководящих работников за то, что тот стал отгораживаться от подчиненных, разговаривать с ними языком окриков и угроз.
— Вести себя так, как ведете вы, — сказал политработник, — можно и даже принято в любой буржуазной армии мира, в любой другой, но только не в нашей, рабоче-крестьянской. Либо вы усвоите это раз и навсегда, либо нам с вами не по пути.
Критика помогла. Товарищ впоследствии не раз вспоминал Александра Семеновича добрым словом...
Партийно-политическая работа в армии в боевой обстановке, а ее вели, ею руководили многие сотни и тысячи таких же страстных и мужественных патриотов-партийцев, как Александр Семенович Кошкин, самым благотворным образом влияла на всю жизнь и деятельность войск. Политработники являлись честью и совестью наших полков и дивизий, к ним постоянно шли за советом и помощью, да и они сами не представляли своей работы без постоянного общения с людьми. Я всегда старался опираться на эту могучую силу, способную быстро повлиять на массы, зажечь их огнем своего сердца, своей идейной убежденностью, повести за собой на самые тяжкие испытания. Я не только сам поступал так, но и внушал всем подчиненным командирам, чтобы ценили [204] партийно-политическую работу, ставили ее во главу угла при решении любых задач.
Одним из представителей славной когорты политработников являлся и политрук, служивший в 1942 году в 220-м стрелковом полку 4-й стрелковой дивизии, которой я тогда командовал, Алексей Гордеевич Еременко. Именно он запечатлен на широко известной, ставшей уже хрестоматийной фотографии: боевой командир с пистолетом в призывно поднятой руке, с биноклем на груди, полуобернувшись, увлекает за собой в атаку бойцов. Удачный, выразительный снимок! Человек на нем — сгусток энергии, уверенности, решимости, Но фронтовой фотокорреспондент М. В. Альперт — он написал мне об этом в письме — в горячке боя не успел зафиксировать ни фамилию, ни должность командира.
Человека, изображенного на снимке (он приведен в книге), узнали родственники, боевые друзья, земляки. Снимок был сделан на Южном фронте, под Ворошиловградом, в тех самых местах, где вскоре и оборвалась короткая, но яркая жизнь нашего боевого товарища. Мы обороняли Ворошиловград, прикрывая отход 12-й армии на новый рубеж. На некоторых участках гитлеровцы вклинились в расположение нашей дивизии, но решительными контратаками были отброшены назад. Водил тогда свою роту в победную контратаку и политрук А. Г. Еременко. Тот бой стал для него последним.
Но память о погибших в боях за Родину бессмертна. Жива память и о герое-политруке, жива в сердцах его однополчан и земляков из Вольнянского района Запорожской области, где до войны он председательствовал в колхозе имени Первомая и откуда добровольцем ушел на фронт. А благодарные ворошиловградцы, на чьей земле оборвалась жизнь Алексея Гордеевича Еременко, в канун 35-летия Победы воздвигли на высоком кургане у города Славяносербск замечательный гранитный памятник, на котором выбиты слова: «В честь героического подвига политработников Советской Армии в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг., подвига А. Г. Еременко».
Когда я смотрел на этот величественный монумент, перед моим мысленным взором предстали десятки и сотни людей, которых знал, с которыми прошел долгий боевой путь. Вспомнил, конечно, Кошкина и Еременко, Наконечного и Базилевского, Волошина и Амбарцумяна, вспомнил погибших в бою за Веселый Кут капитана Баранова, старшего лейтенанта Чудновского и многих, многих других. Все они достойно представляли в действующей армии Коммунистическую партию, [205] были носителями ее всепобеждающих идей, ее несгибаемой силы и воли...
И все же мой рассказ о политруке Еременко был бы не полным, не упомяни я такую знаменательную деталь. В сентябре 1980 года меня навестили его сын и внук. Я был тронут до глубины души тем, как бережно относятся они ко всему, что связано с именем и боевой славой их отца и деда. Не говорю уже о том, что оба посвятили свою жизнь почетному делу защиты родной страны, которому до последнего дыхания был верен Еременко-старший.
Сын политрука — Иван Алексеевич унаследовал от отца и военную профессию, был много лет на партийно-политической работе. Ныне он подполковник запаса и трудится в одной из строительных организаций Запорожья.
Внук нашего однополчанина — Андрей заканчивал Одесское высшее командное артиллерийское училище, готовился служить в войсках.
В конце марта наш корпус вел бои на Южном Буге, а 12 апреля подошел к Днестру и готовился с ходу форсировать его. Нелегким был пройденный путь. Люди устали. Однако настроение в полках и дивизиях было бодрое, боевое. Два дня назад войска нашего фронта освободили Одессу, и весть эта принесла всем большую радость. Ведь Одесса не просто большой и красивый город, не просто первоклассный порт. Это город-герой, который вслед за Брестом продемонстрировал врагу и всему миру силу и несгибаемость советского характера. 69 дней героической обороны Одессы в сорок первом вошли одной из ярких страниц в историю Великой Отечественной войны.
Приподнятое настроение, царившее в войсках, нетрудно было понять. Солдаты и офицеры оказались свидетелями и непосредственными участниками крупного успеха наших войск, одержанного в районе между Южным Бугом и Днестром. С 25 марта по 12 апреля 1944 года части и соединения 3-го Украинского фронта уничтожили и взяли в плен в этом районе 37 480 гитлеровцев, уничтожили и захватили 443 танка и самоходных орудия, 952 орудия разных калибров, 11 708 автомашин, автоприцепов и тягачей, много другого оружия и военного снаряжения.
Теперь перед нами стояла новая сложная задача — переправиться через Днестр. Переправиться обязательно этой ночью, пока противник не успел создать прочной обороны на западном берегу. [206]
Мы знали, что перед фронтом корпуса отходили 384-я и 125-я пехотные дивизии врага. Они были сильно потрепаны в предыдущих боях и лишь этим утром перебрались через Днестр. Вот почему фактор времени не только выступал на первый план, но и становился важнейшим условием успеха.
Быстротой действий мы могли компенсировать и многие собственные слабости в подготовке к форсированию столь крупной водной преграды. Корпус вышел к Днестру, не имея штатных переправочных средств, не могли мы рассчитывать и на солидную артиллерийскую и авиационную поддержку: распутица и бездорожье вносили серьезные коррективы в наши планы.
Конечно, мы понимали, что задача будет нелегкой, хотя подготовка к форсированию Днестра началась сразу после того, как одолели Южный Буг. Именно тогда, в районе Доманевки, наш штаб нагнал командующий армией Гаген. Он уточнил границы наступления корпуса, поставил задачу с ходу форсировать Днестр на участке Бычок — Варница и овладеть плацдармом на противоположном берегу.
Люди наступали, но думали уже и о завтрашнем дне. В одном из подразделений солдаты прихватили с собой дюжину бочек из-под бензина. В другом — старшина погрузил на повозку десяток сухих досок. А бочки и доски — это уже целый плот. Встретилась на пути небольшая рыбачья лодка — и ее бойцы забрали с собой и тащили много километров по весеннему бездорожью.
Особенно деятельная подготовка переправочных средств развернулась с утра 12 апреля — сразу после того, как передовые подразделения достигли реки. В населенных пунктах Бычок, Малоешти, Парканы было разобрано несколько хозяйственных построек. Бревна, балки, доски, ворота, даже двери — все пошло в ход, из них сколачивали плоты и плотики. Большую помощь оказали нам местные жители. При их содействии было собрано около тридцати разномастных лодок, дополнивших нашу отнюдь не могучую «флотилию».
Вскоре после того, как штаб корпуса расположился на новом месте, мне позвонил командир 301-й стрелковой дивизии и доложил о ходе подготовки к форсированию. Не терпелось увидеть все своими глазами.
Полковника Антонова я нашел в полукилометре от реки. В складках местности, покрытой густым кустарником, лежали уже готовые плоты. Всюду сноровисто, без шума и суеты работали солдаты и офицеры. Район для подготовки к форсированию [207] был выбран удачно: с противоположного берега он не просматривался.
— Кто пойдет первым? — спросил я комдива.
— Тысяча пятидесятый полк, — ответил Антонов. — Задача ему поставлена в соответствии с вашим приказом. Да вот, кстати, и командир.
Майор Шурупов четко изложил свой план:
— Форсирование предлагаю начать во второй половине ночи, когда у солдат противника будет самый глубокий сон, притупится бдительность. Первым пойдет батальон майора Тихомирова. Он должен зацепиться за правый берег, подавить огневые точки и обеспечить переправу остальных подразделений полка. В случае необходимости батальон поддержим артиллерией. Затем будут десантироваться батальон капитана Еременко и штаб полка. Задача — захватить высоту 65,1 и удержать ее до подхода остальных подразделений. С каждым эшелоном направляем по три-четыре противотанковых орудия.
— А почему бы вам, Александр Георгиевич, не послать во втором эшелоне сразу два батальона? — спросил Антонов.
— Это было бы замечательно, да не хватает переправочных средств...
Закончив доклад, Шурупов выжидательно посмотрел на нас. Ни я, ни командир дивизии не возразили ему. В плане форсирования реки, предложенном командиром полка, все представлялось простым, понятным и выполнимым.
К Шурупову подошел его замполит майор Рисман.
— Только что ко мне обратился солдат из второй роты Анатолий Щербак. Просит, чтобы ему разрешили переправиться через Днестр перед началом общего форсирования. Он заметил на той стороне пулемет. Хочет захватить или уничтожить его.
Майор Шурупов согласно кивнул, но тут же добавил:
— Надо надежно прикрыть эту вылазку.
Из 230-й стрелковой дивизии позвонил находившийся там начальник штаба корпуса полковник Е. И. Шикин. Его доклад убеждал, что и там подготовка к форсированию шла успешно.
Погода налаживалась. Стояла теплая южная ночь. Тускло мерцали звезды. Над Днестром плыли жиденькие клочья тумана. Время от времени на той стороне взвивалась ракета, описав дугу, опускалась к воде.
Антонов посмотрел на часы, потом на меня:
— Полночь. [208]
Мы направились в батальон Тихомирова. Он сосредоточивался почти у самого уреза воды к югу от населенного пункта Бычок. Густой кустарник хорошо укрывал воинов и средства переправы. Несколько часов отдыха и добрый ужин освежили людей, придали им сил.
Здесь же, в расположении батальона, разместились наблюдательные пункты батарей 823-го артполка. Они еще засветло взяли «на заметку» обнаруженные цели, подготовили данные для их подавления.
Томительно тянулось время. Все с напряжением вглядывались в противоположный берег. Но противник вел себя спокойно. Позже пленные покажут, что не ожидали этой ночью ничего серьезного.
Командир полка, командиры батальонов и рот в последний раз прикидывали, все ли готово, давали последние указания.
За кустом ракиты уютно примостился рядовой Щербак.
— Толя, готов? — шепотом спросил командир взвода.
— Готов.
— Пора...
Солдат осторожно вошел в студеную воду, толкая перед собой двухметровую доску, лег грудью на ее конец, заработал руками и скрылся в темноте.
Вслед за Щербаком, прикрывая его, бесшумно спустилась в воду небольшая группа бойцов и тут же исчезла из виду.
— Разведка полка, — пояснил Тихомиров.
— Кто в группе? — тихо спросил комдив.
— Лейтенант Панов, комсорг взвода Гримбер, латыш, серьезный парень, да Василий Грибанов с Дмитрием Сотниковым. Ребята как на подбор.
— А вы хорошо знаете Щербака? — спросил я комбата.
— Конечно, — ответил Тихомиров. — С виду он неприметный, щупленький такой, но боевой. Был санитаром — запросился в роту. «Мне, говорит, стыдно быть санитаром». Назначили ручным пулеметчиком. В бою хладнокровен и смел.
Тихомиров хотел сказать что-то еще, но взглянул на подошедшего к нам лейтенанта и передумал.
— Здесь, товарищ генерал, комсорг полка лейтенант Цыганков. Про Щербака он все знает, — будто желая уйти от дальнейших расспросов, сказал Тихомиров.
— Хороший товарищ и хороший солдат, — сказал лейтенант. — В прошедших боях проявил себя с самой лучшей стороны. Три дня назад избран комсоргом роты. Вчера читал [209] мне письмо от матери. Наталья Григорьевна Щербак живет в Запорожской области. Пишет сыну, чтобы воевал как надо, не осрамил ее... Одним словом, задание выполнит.
Прошло еще около часа, и от берега отчалили бойцы и офицеры 1-го стрелкового батальона во главе с майором Тихомировым. Мы с Антоновым возвратились на командный пункт дивизии. Здесь мне доложили, что южнее, как и намечалось планом, начали переправу подразделения 230-й стрелковой дивизии.
Как только батальон майора Тихомирова достиг середины реки, в небо взвилось сразу несколько ракет. Тут же залаяли пулеметы и автоматы противника. Особенно неприятным для десантников был пулеметный огонь с бугорка, преграждавшего путь к высоте 65,1. Но пулеметчик дал всего несколько очередей. Нам было видно, как на бугорке взметнулось пламя гранатных разрывов. Пулемет заговорил снова, но стрелял уже по окопам и огневым точкам противника. Сдержал свое слово солдат Анатолий Иванович Щербак!
Прошло несколько очень важных для нас минут, прежде чем противник опомнился и открыл артиллерийско-минометный огонь по району переправы. Но это не причинило существенного ущерба 1-му батальону — его основные силы уже высаживались на западном берегу. До нашего слухи донеслось дружное «ура». Десантники ворвались в немецкие окопы, завязалась рукопашная. Вскоре майор Тихомиров доложил, что первая траншея захвачена. Наши пушки, стоявшие на левом берегу, перенесли огонь по артиллерийским и минометным позициям гитлеровцев. Огнем батарей 823-го артполка управляли офицеры, переправившиеся вместе с первым эшелоном.
Не теряя драгоценного времени, реку форсировал 2-й стрелковый батальон и штаб полка во главе с майором Шуруповым. Большую расторопность проявили артиллеристы. Они на руках втащили на берег пушки и ударили по огневым точкам врага. К утру 1050-й стрелковый полк овладел высотой и начал закрепляться на ней.
Смело, инициативно действовали молодой коммунист сержант Ашхарбек Казарян, комсорг батальона сержант Грант Авакян. Переправившись через Днестр с группой в 17 человек, они захватили высоту с мельницей и потом удерживали ее, отбивая многочисленные контратаки.
Успешно форсировала Днестр и 230-я стрелковая дивизия. Первыми подошли к реке 986-й и 988-й стрелковые полки, которыми командовали подполковники Галкин и Савинов. Здесь была захвачена вражеская паромная переправа, [210] устроенная против селения Варница. С помощью металлического троса, натянутого между причалами на противоположных берегах, курсировал паром грузоподъемностью 10 тонн. Немцы не успели уничтожить его, и паром стал хорошим трофеем 230-й стрелковой дивизии. Около паромной переправы было захвачено в плен 70 немецких солдат и офицеров.
Подтянув к реке переправочные средства, части 230-й стрелковой дивизии в середине ночи стали форсировать Днестр. Первыми переправились 2-й стрелковый батальон 986-го и 1-й стрелковый батальон 988-го стрелковых полков (комбаты капитаны Н. Я. Железный и Г. Т. Подшивалов).
Не зря мы торопились с взятием Веселого Кута и других опорных пунктов противника на подступах к Днестру! В тех боях фашисты были настолько измотаны и деморализованы, что оказались не в силах организовать сколько-нибудь надежную оборону на реке. На некоторых участках форсирование проходило при полном бездействии гитлеровцев. Такая картина наблюдалась, к примеру, перед батальоном капитана Подшивалова: 3-я стрелковая рота во главе с лейтенантом Шинкаренко, действовавшая в первом десанте, высадилась на противоположный берег беспрепятственно.
Но вскоре немцы спохватились. Слева стал бить пулемет, мешая переправе других подразделений. И тогда заместитель командира батальона старший лейтенант Смолин, возглавлявший первый десант, приказал сержанту Молодану уничтожить огневую точку врага. Группа в составе пяти человек во главе с Молоданом подползла к пулемету с тыла и забросала его гранатами. Форсирование возобновилось. Накопив силы, батальоны Железного и Подшивалова начали наступать на Варницу. К рассвету 986-й и 988-й стрелковые полки вели бой уже в центре этого населенного пункта.
К утру 13 апреля 230-я и 301-я стрелковые дивизии овладели на западном берегу Днестра плацдармами и завязали бои за их расширение. Наши дела развивались успешно.
Не знаю, что пришлось выслушать командирам 125-й и 384-й пехотных дивизий немцев, когда их старшему командованию стало известно о форсировании Днестра передовыми советскими частями. Думаю, ничего лестного в их адрес сказано не было. Ведь эти дивизии по численности людского состава и вооружения не только не уступали силам нашего корпуса, но кое в чем и превосходили их. В частности, они располагали танками, которых в то время не было в 9-м стрелковом [211] корпусе. Вражеские дивизии поддерживала авиация, базировавшаяся на аэродромах Молдавии и Румынии, а наши самолеты не всегда могли прийти на помощь, так как действующие аэродромы остались в глубоком тылу, а новые либо только еще создавались, либо приводились в порядок. Дивизии противника, отступая под ударами Красной Армии, конечно, основательно поредели и измотались. Но разве меньше пришлось пройти и натерпеться нашим людям? К тому же гитлеровцы в период отхода могли пользоваться тыловыми пунктами и базами снабжения. Нам же приходилось все тащить с собой, а частенько и на себе. К тому же отстали тылы, с большим трудом подтягивались к Днестру основные силы артиллерии. В этих условиях и разгорелась борьба за Днестр. Причем с каждым днем и часом она становилась все ожесточенней.
Утром 13 апреля начали поступать тревожные сообщения от командира 230-й стрелковой дивизии полковника Иосифа Анатольевича Казакова. После ударов артиллерии и авиации немецко-фашистское командование направило против подразделений этой дивизии, занявших плацдарм на правом берегу, пехоту и танки. Получив отпор, фашисты не успокоились. Они еще несколько раз бросали в атаки своих автоматчиков, пытаясь сбить нас с плацдарма. Но не помогло и это.
На следующую ночь мы выдвинули на плацдарм дополнительные силы, в том числе минометные подразделения, 45-миллиметровые орудия. К нашему счастью, погода улучшилась, дороги подсохли и к Днестру стали подходить части усиления. Особенно радовало прибытие артиллерии. Офицеры штаба корпуса встречали батареи и прямо с марша отводили их в назначенные районы. Это была существенная помощь подразделениям и частям, закрепившимся на плацдарме.
Но и противник не терял надежды поправить свои дела.
«Бои на плацдарме все более ожесточались, — вспоминал в своем письме ко мне командир батальона 988-го стрелкового полка Георгий Тихонович Подшивалов, проживающий в Омске. — Немцы по 8–12 раз в день атаковали наши позиции, вели сильный артиллерийский огонь, пускали в ход огнеметы. Некоторые здания в Варнице переходили из рук в руки. В одном из боев отлично проявили себя молодые молдавские парни, пополнившие наш батальон и еще не закончившие изучать курс молодого бойца. Им пришлось вступить в бой, чтобы вернуть несколько захваченных врагом зданий. Группу этих бойцов в составе 50 человек возглавил [212] лейтенант П. И. Зубрилов. Вооруженные автоматами и ручными гранатами, молодые советские патриоты с честью выполнили свою задачу. Многие из них шли в бой, не успев еще получить военную форму.Беспрерывные атаки стоили врагу немалых жертв. Но и мы несли серьезные потери. В те дни, — вспоминает комбат, — был тяжело ранен и я. Но все-таки плацдарм мы не только удержали, но и расширили до самой крепости Бендеры».
А как развивались события на плацдарме, захваченном 301-й стрелковой дивизией?
Поначалу оттуда сообщали: «Противник особой активности не проявляет».
Это меня не радовало, а настораживало. Дело в том, что дивизия форсировала Днестр в районе, очень важном для последующего нашего наступления, а высота 65,1, занятая батальонами 1050-го стрелкового полка, господствовала над окружающей местностью. Потеряв ее, гитлеровцы лишились возможности наблюдать за довольно значительным отрезком реки. Были все основания полагать, что они вряд ли смирятся с этим.
Командир дивизии полковник Антонов и командир полка майор Шурупов являлись опытными, думающими офицерами. Они понимали всю сложность обстановки и не теряли времени даром. Принимались меры, чтобы не только удержать позиции, занятые на правом берегу, но и расширить их, надежно укрепить.
Я был полностью согласен с полковником Антоновым и майором Шуруповым в том, что противник попытается нанести удар из района разъезд Калф, лес в стык 301-й с 230-й стрелковых дивизий, чтобы обойти высоту 65,1 с юга, отрезать ее защитников от переправы, а потом прижать их к озеру Бык (ныне Салаш) и уничтожить. Именно поэтому я потребовал, чтобы на это направление было поставлено как можно больше противотанковых пушек.
После десяти часов утра Антонов доложил, что 1050-й полк сравнительно легко отразил вражескую атаку, однако, по данным разведчиков и свидетельству пленных, на стороне противника появилось до батальона танков.
Следует отметить, что еще ночью, как только противник был выбит с высоты 65,1, командир 1050-го стрелкового полка майор Шурупов отдал приказ немедленно приступить к ее подготовке для обороны. Ему было известно, что на этом участке находились основные силы 384-й пехотной немецкой дивизии — 370-й и 539-й пехотные полки. Свои батальоны [213] майор Шурупов расположил так: 1-й и 2-й — на западном склоне высоты, а 3-й — прямо на гребне. Фланги практически оказались открытыми, но других подразделений командир полка по имел. Правда, должны были подойти еще несколько взводов и расчетов, задержавшихся на переправе, однако и с их прибытием перевес противника в людях и оружии продолжал оставаться значительным. А положение на переправе осложнилось: над ней нависла вражеская авиация, по реке била дальнобойная артиллерия.
Давно наступило время завтрака, но никто не думал о нем. Работы по укреплению позиций уже заканчивались, когда открыла огонь артиллерия противника. Затем появилась его пехота. Однако она не смогла достигнуть высоты и, понеся большие потери, откатилась в сторону железнодорожного разъезда Калфа, залегла в прилегающих к нему кустарнике и садах. Эта атака была, скорее, разведкой боем: ее не поддержали ни авиация, ни танки. Не раскрыли полностью своей огневой системы и защитники высоты.
Командир 301-й стрелковой дивизии приказал подполковнику Николаю Павловичу Мурзину начать переправу 1052-го стрелкового полка. Через Днестр потащили на плотах свои пушки и артиллеристы 337-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона.
Время приближалось к полудню, когда командир пулеметного расчета, расположенного возле командного пункта полка (Шурупов смело перевел свой КП прямо на высоту), младший сержант Буряк громко оповестил:
— Воздух!
С запада приближалась большая группа вражеских самолетов. Высота 65,1 покрылась разрывами бомб. Снова заработала вражеская артиллерия. Налетели еще две группы бомбардировщиков, сбросили свой груз не только на высоту, но и на переправу. Но тут подоспели наши истребители, разгорелся жаркий воздушный поединок.
Бой принимал все более острый характер. Из кустарника и из леса, что раскинулся южнее железнодорожного разъезда Калфа, выползли танки. Часть из них повела за собой пехоту прямо на высоту. Но и на этот раз фашисты не добились успеха. Вскоре командир батальона майор Тихомиров доложил, что противник остановлен. Четыре танка из десяти были подбиты, остальные начали маневрировать и, опасаясь огня противотанковых пушек, отошли.
Хуже обстояло на левом фланге 2-го батальона. На него навалились пятнадцать танков и почти вся пехота 370-го немецкого полка. Погибли расчеты 45-миллиметровой пушки [214] сержанта Виноградова и станкового пулемета сержанта Рыжкина. Был убит командир взвода младший лейтенант Абросимов. Командир пулеметной роты старший лейтенант Карибский заменил за пулеметом убитого сержанта Петрова, а командир минометной роты капитан Богомолов, израсходовав все мины, занял со своими подчиненными место в стрелковых окопах.
Однако и фашисты получили свое. На поле боя пылали три танка, лежало множество трупов. Тут-то враг и предпринял новый маневр: уцелевшие двенадцать танков и основную часть пехотных рот он бросил в обход высоты с юга. В бой вступила левофланговая рота 3-го батальона капитана Бородаева, не имевшая противотанковых средств. Обойдя высоту с юга, вражеские танки и пехота резко повернули на север, стремясь отрезать 1050-й полк от переправы.
Ситуация создалась критическая. Связь штаба полка с командиром дивизии прекратилась — у разбитой рации лежал погибший радист. Наступил момент, когда сам командир полка лег за ручной пулемет и короткими, но точными очередями стал косить цепи гитлеровцев. Рядом с ним расположилась снайпер Дуся Болисова, на счету которой было уже 38 уничтоженных фашистов.
— Тридцать девять! — сказала девушка, сделав выстрел. — Сорок!
В грохоте боя майор Шурупов не разобрал ее слов.
— Что вы там причитаете? — недовольно буркнул он.
— Не причитаю, а считаю, — ответила Болисова, не отрываясь от своей снайперской винтовки...
Почти безостановочно бил пулемет сержанта Николая Баздырева. Кое-где наши бойцы отбивались гранатами. А фашисты все лезли и лезли. И когда казалось, что танки вот-вот прорвутся на гребень высоты, со стороны Днестра раздались выстрелы. Это орудийные расчеты сержантов Собко, Денисюка, Абакумова и Шкокова сразу после переправы открыли огонь прямой наводкой. Первыми выстрелами они уничтожили три танка. Фашисты, не ожидавшие удара с фланга, пришли в замешательство. А тем временем запылали еще две боевые машины.
Появление на плацдарме противотанковой батареи и головных подразделений 1052-го стрелкового полка внесло перелом в ход боя. Гитлеровцы приостановили движение, «засмущались», как шутили потом бойцы. Этим воспользовался командир 3-го батальона капитан Бородаев. Он бросил на врага стрелковые роты капитана Перепелицына и старшего лейтенанта Оберемченко. [215]
Напряженный, тяжелый бой продолжался до самого вечера. Его вели уже два наших полка. А ночью был переброшен на плацдарм и 1054-й стрелковый полк. Совместными усилиями они расширили плацдарм и в глубину и по фронту.
Правительственные награды вручались многим солдатам и офицерам прямо в окопах. Отважно действовавшие на Днестре сержант А. Казарян и пулеметчик Н. Баздырев стали вскоре Героями Советского Союза. Этого же высокого звания был удостоен красноармеец Анатолий Щербак, который первым переправился на западный берег Днестра, захватил вражеский пулемет и открыл из него огонь по гитлеровцам.
Анатолий Щербак сдержал слово, данное матери, и не подвел своих земляков. К ним, в Запорожскую область, вернулся он после войны и много лет возглавлял одно из предприятий в городе Бердянске.
В тот же день, как и Щербак, переправился через Днестр со своим расчетом его ровесник молодой артиллерист Александр Собко. Ему и его товарищам пришлось буквально с ходу, «с воды», вступить в бой с прорвавшимися к берегу танками врага, которые заходили в тыл нашего плацдарма. Удар советских пушек был неожиданным и разящим. Несколько немецких танков быстро превратились в чадящие костры...
Александра Собко я запомнил еще по боям на Кавказе: там его приняли кандидатом в члены партии. Вместе мы дошли до самого Берлина. А после войны он стал крупным ученым, доктором наук, членом-корреспондентом Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина. Дважды его избирали делегатом съездов КПСС. К многочисленным фронтовым наградам А. А. Собко прибавились высокие награды мирного времени — орден Октябрьской Революции и два ордена Трудового Красного Знамени...
Завершая рассказ об апрельских днях 1944 года, хочу еще раз подчеркнуть, что форсировать Днестр и захватить плацдарм на западном берегу оказалось куда легче и проще, нежели затем удержать его. Немецко-фашистское командование никак не хотело смириться с свершившимся фактом и долго еще предпринимало попытки сбросить нас в реку. А наши части медленно, но уверенно расширяли плацдарм и к концу апреля окончательно закрепили его за собой...
Несколько лет назад мне довелось побывать на месте памятных боев на Днестре. Ехал туда с большим душевным волнением. Вот и Варница, где мужественно дрались части [216] 230-й стрелковой дивизии. Тогда это было небольшое село. Теперь оно разрослось, похорошело. В центре — братская могила, где покоятся бойцы и командиры 230-й и 301-й стрелковых дивизий, погибшие при защите плацдарма. Жители села свято чтят их память, бережно ухаживают за могилой.
В Варнице неожиданно встретил ветерана нашего корпуса И. Ф. Ковченко. В период форсирования Днестра шестнадцатилетний Ваня Ковченко был смелым разведчиком в батальоне капитана Железного, который одним из первых перебрался на западный берег и ворвался в Варницу. Иван Феофанович хорошо помнил те жаркие бои.
В Бычке меня тоже ждала приятная встреча с соратниками — жителями этого села, многие из которых сразу после прихода наших войск стали солдатами 1050-го стрелкового полка. Вместе с бывшим сапером этого полка Н. И. Разживиным мы осмотрели высоту 65,1 и место переправы перед ней. Никита Иванович рассказал, как он и другие молодые парни разыскивали тогда рыбачьи лодки, разбирали строения, сбивали из досок плоты, помогали налаживать паромную переправу. Здесь же встретил я Ивана Стефановича Тихонского, который, будучи ездовым в артиллерийской батарее, довез свою пушку до Берлина, и сапера Дениса Анисимовича Дубина. А еще мне удалось повидать Анастасию Родионовну Еджину и Евдокию Родионовну Баклан. Эти две сестры, тогда совсем молоденькие девушки, помогали нашим медикам ухаживать за ранеными, и делали это с великой любовью...