Дивизия прикрывает отход армии

Прошло не так много времени, и мы опять встретились с командующим 12-й армией генералом А. А. Гречко. Но теперь уже меня вызвали к нему.

В штаб армии, размещавшийся в Серго (ныне г. Стаханов), я ехал с недобрыми предчувствиями. А как только зашел в кабинет командующего и увидел его угрюмое, озабоченное лицо, сразу понял, что не услышу ничего хорошего.

Командующий не сглаживал остроту происходящих событий. [65]

— Сосредоточив свои резервы и усилия на южном крыле советско-германского фронта, — говорил генерал Гречко, — противник добился успеха в Крыму и под Харьковом. Сейчас его танки вышли в район Миллерово и угрожают окружением Южному фронту.

Для наглядности Андрей Антонович подвел меня к карте. В районе Миллерово я увидел три большие стрелы, густо закрашенные темно-синей тушью и направленные на юго-восток: это были 1-я и 4-я танковые и 6-я немецкие армии. Стрела 1-й танковой армии, нацеленная на Ростов, особенно бросилась в глаза и как бы вернула меня к осени сорок первого. Тогда, в начале октября, эта же армия, называвшаяся 1-й танковой группой, нанесла удар из района Днепропетровска, тоже в юго-восточном направлении, и прорвалась в тылы Южного фронта, вследствие чего наши 9-я и 18-я армии попали в тяжелое положение.

Потом, в конце октября, 1-я танковая группа вышла на подступы к Ростову, а 21 ноября овладела им. Но уже 27 ноября войска Южного фронта нанесли мощный ответный удар по ростовской группировке неприятеля и 29 ноября освободили город. Враг отошел. А теперь генерал Клейст снова рвался к Ростову.

— Совершенно очевидно, — продолжал командующий, — что немцы хотят ударом вдоль правого берега Дона выйти к Ростову и овладеть им, а значит, окружить войска Южного фронта и уничтожить их. Чтобы этого не случилось, генерал Малиновский решил отвести войска фронта за Дон и там закрепиться. Задача вашей дивизии — в ночь на 16 июля незаметно оторваться от гитлеровцев и уже к утру выйти в район Серго. Как действовать дальше, узнаете из дополнительных указаний.

Задав несколько уточняющих вопросов, я поспешил в свой штаб.

С тяжелым сердцем оставляли мы оборонительный рубеж, на создание которого было затрачено столько сил и энергии. Только на рассвете обнаружил противник, что перед ним пустые окопы. К этому времени мы успели оторваться от него на 15–20 километров. Лишь разведчики дивизии оставили засаду в Калинове. Машину спрятали за углом дома, а через улицу протянули веревку и замаскировали ее в дорожной пыли. Смельчаки полагали, что враг, спохватившись, станет искать дивизию и пошлет по дорогам разведку. И они не ошиблись. Вскоре после восхода солнца стал приближаться шум мотоциклетного мотора. Как только мотоциклист приблизился к веревке, разведчики неожиданно [66] натянули ее. Мотоцикл вместе с экипажем опрокинулся, а разведчики вихрем набросились на гитлеровцев и пленили их.

В полдень в штаб дивизии, разместившийся в Серго, ко мне привели двух пленных: солдата — водителя мотоцикла и лейтенанта, служивших в разведке 111-й пехотной дивизии. Пленные показали, что в штабе их дивизии утром был большой скандал: искали виновника, прозевавшего внезапный отход советских войск.

Во время допроса пленных в небе появился немецкий самолет-разведчик. Нудно завывая, он долго кружил над районом сосредоточения соединения и наконец улетел.

* * *

В тот же день в штаб 4-й дивизии прибыли командующий армией и член Военного совета бригадный комиссар Яков Владимирович Гольдштейн.

Генерал Гречко сообщил, что задача армии остается прежней: скорее уйти за Дон.

— А вот вашей дивизии, — уточнил он, — придется действовать по-иному. Кстати, вы знаете первого секретаря Ворошиловградского обкома партии товарища Антона Ивановича Гаевого?

— Да, знаю, — подтвердил я. — В прошлом году познакомились. Мне довелось звонить из его кабинета в Москву. Серьезный и обаятельный человек.

— Согласен с вами. Так вот, — продолжал командующий, — Гаевой просит нас задержать противника еще на одни сутки, чтобы закончить эвакуацию города. Член Военного совета поддерживает просьбу Гаевого. А вы, товарищ Рослый, как на это смотрите?

— Положительно, товарищ командующий.

— Если так, то вам и карты в руки. Ваша дивизия составит арьергард 12-й армии, займет рубеж село Желтое — Суходол и завтра удержит на нем противника до темноты.

Получив такую задачу, я невольно задумался.

— Вы, Иван Павлович, кажется, в чем-то сомневаетесь? — спросил член Военного совета.

— Нет, что вы! — поспешно ответил я. — Бойцы и командиры дивизии будут сражаться до последнего. Но у противника большой перевес в силах.

— Постойте, постойте, товарищ Рослый, — включился в разговор командующий. — Вы историю военного искусства в академии изучали? А если так, то должны знать, что генерал Багратион в 1805 году в Австрии, при Шёнграбене, [67] с шестью тысячами гренадер устоял против тридцати тысяч французов, задержал их, а главные силы армии Кутузова тем временем вышли из-под удара и заняли выгодные позиции. В 1807 году тот же Багратион, опять-таки действуя в арьергарде, в сражении под Прёйсиш-Эйлау причинил противнику тяжелый урон. И тоже меньшими силами. А у вас сколько людей? Кажется, семь тысяч? Это больше, чем было у Багратиона!

— Но тогда у французов не было ни танков, ни самолетов.

— Верно, — согласился со мной Гречко. — Но тогда не было Советской власти и не было таких людей, какие служат у вас. К тому же рядом с вами, но чуть левее будет сражаться 176-я стрелковая, которой командует полковник Рубанюк. Мы уже говорили с ним. Иван Андреевич полон решимости выполнить свою задачу.

Разговор кончился тем, что я принял положение «смирно» и четко доложил:

— Товарищ командующий! Поставленную вами задачу понял. Сделаем все, чтобы выполнить ее как можно лучше.

— Во всяком случае, не хуже, чем Багратион, — улыбаясь, вставил бригадный комиссар Гольдштейн.

— А Антону Ивановичу Гаевому, — добавил я, — передайте привет и скажите, чтобы завтра приехал к нам. Пусть посмотрит, как дерется 4-я стрелковая дивизия, которая наполовину укомплектована уроженцами Ворошиловградской области.

* * *

Что и говорить, задачу мы получили нелегкую. Предстояло совершить 25-километровый марш, занять не подготовленный для обороны рубеж и в течение дня удерживать его против превосходящих сил противника.

В дивизии к тому времени насчитывалось семь тысяч человек и имелось все положенное по штату вооружение. Личный состав был хорошо подготовлен в военном и моральном отношении. Так что боевая способность дивизии была высокой. Для борьбы с танками мы располагали штатным количеством противотанковой артиллерии и противотанковых ружей, в каждом взводе имелась истребительная противотанковая группа, вооруженная противотанковыми гранатами и бутылками КС.

Какие силы мог бросить против нас враг? Ответить на такой вопрос было трудно, но мы знали, что по пятам за нами движется 111-я пехотная дивизия, та самая, что в [68] течение семи месяцев стояла против нас в обороне. За это время мы достаточно хорошо изучили это соединение, и теперь я неплохо знал его боевые возможности. В состав немецкой дивизии входили 50-й, 70-й и 117-й пехотные полки, 117-й артиллерийский полк, разведывательный и саперный батальоны и другие мелкие части. В общем, силы у нас были примерно равные. Правда, людей у командира 111-й пехотной было тысячи на две больше.

Но 111-й пехотной непременно подбросят танки и авиацию. И потом, только ли она нацелена сейчас против нас?

Пока я прикидывал и размышлял, собрались мои ближайшие помощники — начальник штаба дивизии подполковник Лощигин, начальник политотдела дивизии Наконечный, командующий артиллерией подполковник Сердюков, начальник оперативного отделения капитан Бобков, дивизионный интендант интендант 2 ранга Слободской, дивизионный инженер подполковник Воробьев и другие.

— Нам приказано завтра прикрывать отход войск 12-й армии и эвакуацию Ворошиловграда, — начал я обрисовывать обстановку. — Наступление противника будет, видимо, поддержано большой группой танков и массированными ударами авиации. Бой, насколько я понимаю, предстоит напряженный и тяжелый. Ждать поддержки нам не приходится. Рассчитывать нужно только на себя. Чтобы обеспечить устойчивость обороны, необходимо хорошо организовать систему огня и поглубже зарыться в землю. Сделать это надо максимум за 6–7 часов. Давайте подумаем, где взять это время.

— Надо немедленно двинуть полки на рубеж обороны, — предложил подполковник Лощигин. — Тогда мы получим нужное время. Командному составу, до ротного включительно, выехать на машинах вперед, чтобы успеть до темноты и подхода войск провести рекогносцировку.

— А что, начальник штаба дело говорит, — включился в разговор Наконечный. — Пусть колонны частей ведут заместители. Ничего не случится. Зато здорово получится: прибудет батальон в свой район, а его встречает сам комбат с ротными. Каждая рота во главе с командиром пойдет прямо на свои позиции, к забитым колышкам. И система огня будет хорошая, и окопы до рассвета успеем отрыть.

— Товарищ генерал, не забываем ли мы про авиацию противника? Вдруг она во время марша навалится на наши колонны? Представляете, что получится? — возразил подполковник Сердюков. [69]

Артиллерист, конечно, был прав. Опасность удара с воздуха была реальной. Но если повременить с выдвижением частей до наступления темноты, мы не успеем организовать оборону, отрыть окопы и примем бой в открытом поле. Это грозит невыполнением задачи. Следовательно, придется рисковать. Тем более что сегодня авиация противника в нашем районе активности не проявляла.

Прикинув все это, я после недолгого раздумья поддержал предложение Лощигина и приказал начать марш в 17.00. Тут же объявил, что командный пункт дивизии переносится на западную окраину Новоселовки.

— Товарищ генерал! — обратился ко мне подполковник Сердюков, как только я закончил формулировать приказ. — Разрешите мне со своим штабом отправиться на новый оборонительный рубеж, чтобы на месте помочь артиллеристам выбрать огневые позиции и организовать огонь, а также подготовить к бою противотанковые орудия.

То, о чем просил Сердюков, было так естественно и разумно, что я только крепко пожал ему руку и пожелал успеха.

Вслед за Сердюковым поднялся подполковник Воробьев.

— У нас есть около тысячи противопехотных и противотанковых мин, — сказал он. — Я предлагаю поставить их перед передним краем в направлении Ворошиловграда. Это значительно усилит оборону на главном направлении.

И тут я ответил согласием.

Вместе с офицерами политотдела отбыл в части и начальник политотдела дивизии. Я был глубоко убежден в прекрасных деловых качествах этого чуткого и умного политработника. Ведь одно дело — орудия, мины, снаряды и совершенно другое — душа бойца. А Михаилу Федотовичу предстояло привести, так сказать, в боевую готовность именно это, наиболее грозное оружие. Вера в успех была незыблемой — в каждой части, в каждом подразделении мы могли опереться на такую могучую силу, как коммунисты и комсомольцы, которые не только сами будут мужественно сражаться с врагом, но и поведут за собой всех остальных.

Поручив начальнику штаба дивизии организовать контроль за передвижением частей, я тоже отправился на оборонительный рубеж.

Вскоре оказался неподалеку от села Желтое. Здесь, на правом фланге дивизии, предстояло обороняться 101-му стрелковому полку. Командир полка майор Щербак вместе с комбатами и ротными командирами прибыл сюда еще засветло. Он успел провести рекогносцировку своего участка [70] и объявить приказ. То же сделали и командиры батальонов. Теперь уже ротные командиры изучали свои оборонительные участки и определяли места, где отроют себе окопы стрелковые отделения, пулеметные и орудийные расчеты. Вскоре стали подходить подразделения и с ходу приступать к созданию обороны.

Убедившись, что дела у Щербака идут хорошо, я отправился в 220-й стрелковый.

Было уже около четырех часов утра, когда я встретился с командиром полка подполковником Ивановым.

Во время обхода боевых порядков к нам присоединился и комиссар полка старший батальонный комиссар Михаил Иванович Куяров. Это был замечательный политработник и мужественный человек. Его грудь украшал орден Ленина, которым он был награжден за отличия в боях на Халхин-Голе. Михаил Иванович доложил мне, что настроение в полку хорошее, боевое.

— А как с питанием? — спросил я.

— Готовим сытный завтрак, — ответил Куяров. — Доставим его к семи часам. Немцы не любят воевать ночью, раньше восьми утра они не появятся, а мы к тому времени успеем накормить людей.

Командный пункт дивизии приютился на западной окраине Новоселовки. Самый крайний домик с окружавшим его вишневым садом был предназначен для меня. Во дворе увидел две глубокие свежевырытые щели.

На чердаке дома был устроен НП, или «скворечник», как быстро окрестили его артиллеристы, устанавливавшие здесь стереотрубу.

В соседних дворах разместились отделения штаба: оперативное, разведывательное, а также штаб артиллерии и политотдел. Все это показал мне начальник штаба дивизии. Он же доложил, что все части дивизии уже заняли свои позиции и заканчивают подготовку к встрече с противником. Связь со штабами частей есть телефонная и по радио. Закончив доклад, Николай Николаевич предложил мне позавтракать и до начала боя хоть немного отдохнуть.

К сожалению, воспользоваться предложением начальника, штаба мне не удалось.

Прибыл с передовой Наконечный со своим помощником по комсомолу политруком Суворовым. Не успели они закончить рассказ о ночных работах по созданию обороны, как появился Сердюков, доложивший о готовности к бою артиллерии. [71]

. — И еще, — радостно добавил он, — генерал Гречко прислал нам хорошую поддержку: дивизион «катюш». Он занял огневые позиции в вашем вишневом саду. Лучшего укрытия поблизости не найти.

— А как дела с установкой мин? — спросил я подошедшего Воробьева.

— Мины установлены, товарищ генерал, — доложил дивизионный инженер. — А проход, оставленный для 39-го стрелкового, прикрывавшего отход дивизии, закрыли сразу, как только полк перевалил через наш передний край.

— Вот видите, — вырвалось у меня, — Терешков со своим полком уже здесь, а противника все нет.

— Ну прямо накликали, товарищ генерал, — сказал подполковник Лощигин, положив телефонную трубку. — Только что командир 220-го доложил, что перед его полком появились мелкие группы фашистов и завязалась перестрелка.

Я посмотрел на часы. Было около девяти утра 17 июля 1942 года.

Бой нарастал постепенно. Ровно в полдень гитлеровцы начали артиллерийскую подготовку, а через 30 минут двинулись вперед их пехотные цепи. Атака была отбита сравнительно легко. Противник отошел и стал окапываться. Мы понимали, что это лишь передышка.

Через час атака повторилась, но и ее удалось отбить с большими потерями для немцев. Наши бойцы и командиры радовались успеху.

Но главное было впереди. Примерно в 16.00 на командный пункт дивизии приехал первый секретарь Ворошиловградского обкома партии Антон Иванович Гаевой. Вместе с ним находился заведующий военным отделом обкома партии Иван Алексеевич Чекмарев.

Было относительно спокойно, и я попросил прибывших подняться на мой наблюдательный пункт, показал им боевые порядки дивизии и рассказал, как были отбиты две вражеские атаки.

— Мне говорили, что в вашей дивизии много людей из нашего города и области. Как они дрались? — спросил Гаевой.

Я подтвердил, что в дивизии действительно много бойцов и командиров из Ворошиловградской области, и отметил, что они проявили себя с самой лучшей стороны.

В беседу включился начальник политотдела Наконечный:

— Недавно мимо нас провозили группу раненых бойцов. С одним из них я беседовал. Это оказался ворошиловградец [72] Иван Бабевко. На фронт отправился прямо из 10-го класса, едва исполнилось семнадцать. Воюет уже полгода. Сегодня сражался геройски. Получил ранение, истекал кровью, а в медсанбат отправляться не захотел. Заставили силком...

— Воздух! — вдруг услышали мы сигнал наблюдателя.

Гаевой, не отрывавший от глаз бинокля, возбужденно закричал:

— Вижу, Иван Павлович! Вижу немецкие самолеты! Да как много! Двадцать! Тридцать! Нет, больше, значительно больше! Вот гады!

Действительно, с запада появились три группы бомбардировщиков. Как только самолеты стали приближаться к нашему переднему краю, серия зеленых ракет, выпущенных пехотой противника в нашу сторону, указала им цели. Знакомая картина!

К сожалению, мы не смогли помешать «юнкерсам» произвести прицельное бомбометание. Мало было у нас зенитной артиллерии, да и своих самолетов-истребителей над полем боя не оказалось. Вражеские летчики действовали не торопясь, выбирали цель и пикировали на нее с высоты.

Ударом с воздуха дело не ограничилось. Гитлеровцы открыли сильный артиллерийско-минометный огонь, а через четверть часа прилетели и отбомбились еще три десятка «юнкерсов».

И все же наши войска не были беспомощны перед воздушным противником. Мы противопоставили ему хорошую маскировку и глубокие окопы. А окоп, рассчитанный на стрелковое отделение, не такая уж крупная цель, чтобы попасть в нее, даже с пикирования. Примерно через полчаса все, кто был со мной на КП, воочию убедились в этом. Но это произошло потом. А пока мы наблюдали за полем боя и видели, как враг готовится к атаке.

Вот из-за бугра вынырнуло около десятка танков. К ним начала пристраиваться пехота, образуя атакующие цепи. Все батареи 40-го артиллерийского полка, стоявшие на огневых позициях невдалеке от командного пункта дивизии, и минометы стрелковых полков открыли по наступающей пехоте заградительный огонь. Передний край нашей обороны пока молчал: люди приходили в себя после бомбежки и старались подпустить фашистов поближе.

В телефонной трубке раздался возбужденный голос командира 220-го стрелкового полка: видя атакующие танки и большое количество пехоты, он попросил меня нанести по скоплению вражеских сил удар «катюшами». Но залп реактивных минометов был единственным моим огневым резервом. [73] и я не хотел использовать его преждевременно. Интуитивно чувствовал: кульминация боя еще не наступила.

Дивизия стойко обороняла рубеж. Лишь в одном месте, на участке 220-го стрелкового полка, фашистам удалось вклиниться в нашу оборону. Обстановка здесь быстро накалялась. Стараясь развить успех, противник бросил в бой свой резерв: полк пехоты и еще 20 танков.

«Вот теперь, — подумал я, — пора».

Залп дивизиона «катюш» причинил гитлеровцам большой урон и привел их в смятение, а огонь 40-го артиллерийского полка и минометов 220-го стрелкового окончательно расстроил их планы.

— Воздух! — снова прозвучал голос наблюдателя.

Все мы, как по команде, повернули головы на запад, откуда появилась новая армада бомбардировщиков.

Произведя залп, «катюши» покинули свои огневые позиции и укатили в другое место. Но над вишневым садом стоял столб порохового дыма, который не могли не заметить вражеские летчики. Долетев до нашего командного пункта, самолеты начали выстраиваться в круг. Это был верный признак того, что начнется бомбежка с пикирования. Я скомандовал: «В укрытие!», и все, кто находился в «скворечнике», кубарем скатились вниз и заполнили обе щели.

Через две-три минуты один из самолетов со страшным ревом пошел в пике. Казалось, он падает прямо на нас, а оторвавшиеся от него бомбы непременно разнесут в пух и прах наше убежище. Но бомбы упали метрах в тридцати, и в щель угодило лишь несколько комков земли.

Как только первый самолет, сбросив бомбы, стал набирать высоту, начал пикировать второй, за ним третий, и так — весь круг, в котором насчитывалось 15–17 машин.

Закончив бомбометание, «юнкерсы» улетели, а мы, помогая друг другу, начали выбираться из щели. Пока счищали с себя пыль и землю, подполковник Лощигин успел уточнить обстановку. Он доложил, что на фронте тихо, что противник новых атак не предпринимал.

— А как у нас, какие потери? — спросил Гаевой.

Говоря «у нас», Антон Иванович имел в виду штаб дивизии.

— Потери небольшие, — ответил начальник штаба. — Один человек убит и один ранен. Оба не успели добежать до укрытия.

Выслушав Лощигипа, Гаевой посмотрел на щель, в которой мы сидели. Долго и внимательно разглядывал он это [74] скромное убежище. Желая узнать, что так заинтересовало нашего гостя, я подошел и спросил:

— О чем задумались, Антон Иванович?

— Думаю о том, Иван Павлович, как много дает нам наша родная земля: она и кормит, и поит, и от смерти спасает.

Хорошо сказано, правильно сказано!

Секретарь обкома тепло распрощался с нами, сел в машину и уехал. Вместе с ним отбыл и Чекмарев.

Стало темнеть. Части дивизии, выполнив свою задачу, незаметно отрывались от противника. Пересекая затемненный и притихший Ворошиловград, они уходили на юго-восток, в сторону Ростова.