В обороне
Горька полынь на дорогах отступления. Еще горше на душе солдата, оставляющего один рубеж родной земли за другим. Летят в боях и походах бессонные дни и ночи, и редко выпадает случай, чтобы на минуту-другую отрешиться от того, что гудит и громыхает вокруг, и нарисовать в своем воображении картину происходящего. А как нарисуешь такую картину, если не знаешь, что замышляет враг, какие у него планы, как думает он раскручивать маховик войны дальше?
Фашисты с самого начала готовили войну против нас в глубокой тайне. Смысл того, что скрывалось за словом «Барбаросса», был известен до поры до времени лишь Гитлеру да нескольким его приближенным.
Лишь потом, когда тайное стало явным, узнали мы, что стояло за безобидным именем императора Священной Римской империи Барбаросса. Названный в честь его изуверский [50] план предусматривал ни больше ни меньше как разгром в скоротечной кампании Красной Армии и полное уничтожение Советского государства уже осенью 1941 года. Враг рассчитывал добиться этой цели эффектным выходом на линию двух «А» — Архангельск — Астрахань.
Но не зря говорят, что аппетит приходит во время еды. Собрав огромные силы вторжения и подогревая себя сладостными воспоминаниями о том, с какой легкостью было покончено с западными странами, фашистские заправилы все больше сокращали сроки выполнения плана «Барбаросса».
Вот какую картину эволюции взглядов заправил фашистского рейха нарисовал с натуры советский историк и писатель-публицист Л. А. Безыменский:
«18 июня 1941 года в резиденции рейхсфюрера СС на берлинской Принц-Альбрехт-штрассе произошла такая сцена.На прием к главарю СС был приглашен Эдвин Эрих Двингер — любимый в нацистских кругах писатель, оберштурмбанфюрер СС и «специалист по русскому вопросу». Знакомство Двингера с Россией состояло в том, что, попав в русский плен в годы первой мировой войны, он наблюдал события Октябрьской революции и принимал участие в борьбе против нее в рядах белогвардейских банд в Сибири.
Когда Двингер появился в кабинете, Гиммлер обратился к нему с такой напыщенной тирадой:
— Я пригласил вас сюда для того, чтобы поставить вас в известность о следующем. Вы являетесь одним из немногих немцев, которые принимали участие в событиях большевистской революции в России в самом ее начале. Поэтому вам как летописцу нашего времени я хочу предоставить возможность присутствовать при ликвидации большевистской революции. Но для этого вы будете занимать особое место. Я решил сделать вас моим личным референтом по восточным вопросам в моем штабе! Слава богу, вы крепкий человек, и я это знаю из ваших книг. Нам нужны такие люди, ибо мы не будем играть в бирюльки. Нам не обойтись без того, чтобы уничтожить примерно три миллиона членов коммунистической партии...
Весьма польщенный предложением рейхсфюрера СС, Двингер попросил лишь небольшой отсрочки: он хотел начало войны провести вместе со своим другом генералом Гудерианом в штабе одной из танковых дивизий. Гиммлер не возражал:
— Если вам так хочется, будет по-вашему. Решим так; вы переходите ко мне в Москве, то есть через шесть недель. [51]
— Через шесть недель?
Гиммлер был явно недоволен тем, что в его словах усомнились:
— Что, вы этому не верите? Будьте спокойны, об этом мне сказал сам фюрер! Не позднее 4 августа мы будем находиться в Москве, ибо это государство рассыплется как карточный домик.
21 июня примерно та же сцена повторилась рядом с Принц-Альбрехт-штрассе — в здании министерства иностранных дел. Там Риббентроп собрал высших чиновников своего ведомства. Его инструктаж был краток:
— Фюрер заверил меня, что вермахт разгромит Советский Союз за 8 недель...
Остается лишь заметить, что и эта цифра вскоре была сокращена. Гитлер (в беседе с фон Боком) сказал, что война продлится только шесть недель, а Йодль говорил даже о трех неделях»{1}.
Сроки для сведения счетов с Советским Союзом были определены руководителями фашистского рейха, прямо скажем, молниеносные.
И действительно, гитлеровцы лезли из кожи вон, чтобы уложиться в разработанный самим фюрером календарь войны. Но их военная машина, безотказно работавшая на Западе, стала давать перебои, когда немецко-фашистские войска оказались на советской земле. Пограничники, части Красной Армии с самого начала оказали врагу такое сопротивление, какого они не встречали нигде. Без упорной борьбы не сдавалась ни одна позиция. Это задерживало продвижение гитлеровцев, они несли большие потери в людях и технике, не предусмотренные никакими планами.
Что такое советский характер, гитлеровцы узнали уже на границе, у стен Брестской крепости, где небольшой гарнизон в течение месяца героически отбивал атаки их превосходящих сил.
Беспримерное мужество и отвагу проявили защитники Одессы. Сковав на долгое время около 20 вражеских дивизий, они не только облегчили положение войск Южного фронта, но и нанесли врагу весьма ощутимый урон.
В конце июля в сражении под Смоленском Красная Армия, остановив противника, нанесла ему мощный контрудар. В ноябре 1941 года наши войска разгромили гитлеровцев под Ростовом-на-Дону и Тихвином. [52]
Чтобы поправить свои дела, враг яростно рвался к Москве, с захватом которой он связывал далеко идущие планы. Но и здесь Красная Армия, перейдя в контрнаступление, разгромила ударную группировку немецко-фашистских войск. На заснеженных полях Подмосковья, усеянных огромным количеством вражеских трупов, разбитой или брошенной боевой техникой, был похоронен миф о непобедимости гитлеровской армии. План гитлеровского командования, рассчитанный на «молниеносную» войну, потерпел крушение...
Готовясь к новым боям, наша дивизия пополнялась людьми, боевой техникой и в конце ноября снова оказалась на линии огня.
Дивизия влилась в состав 12-й армии, оборонявшейся на фронте Красный Лиман — Дебальцево, западнее Ворошиловграда. В ту пору этой армией командовал генерал-майор Константин Аполлонович Коротеев. Он и поставил нам задачу занять оборону на рубеже Новозвановка, центр села Троицкое, отметка +3,0, Назаровка, прочно удерживать его и накапливать силы для предстоящих боев.
Оборону пришлось создавать почти заново. Призвали на помощь опыт, которым уже располагали; он относился к летнему времени, а тут, как назло, рано ударили холода, выпал снег. Промерзшая земля не поддавалась лопате, работали киркой и ломом, главным образом в ночное время: днем противник не давал поднять головы.
И все же к концу декабря система оборонительных сооружений была готова, хотя мы и в дальнейшем продолжали совершенствовать ее в течение многих месяцев.
Словно проверяя нашу бдительность и готовность, гитлеровцы 29 декабря атаковали позиции 2-го батальона 101-го стрелкового полка. Они стремились овладеть безымянной высотой, с которой можно было бы просматривать глубину нашей обороны. Но атаку мы отбили, высоту сохранили за собой.
В течение зимы и весны 1942 года противостоявшие нам 97-я и 111-я немецкие пехотные дивизии еще не раз прощупывали прочность наших позиций. Но части дивизии укрепились надежно, и атаки противника успеха не имели.
Находиться в обороне — вовсе не значит отсиживаться в окопах, отсыпаться, пассивно созерцать, как развернутся события дальше. Каждый день в час мы стремились использовать для укрепления боевой готовности. [53]
Из штаба армии довольно быстро поступил приказ командующего об организации планомерной боевой и политической подготовки. В соответствии с полученными расчетами мы составили расписание занятий. Предусматривалось изучение материальной части оружия, правил использования его в бою и ухода за ним, а также действий в обороне и наступлении. Старались выводить попеременно подразделения в ближайший тыл и там усиленно обучать и сколачивать их. Это не исключало занятий непосредственно в окопах.
Что касается командного состава, то и его распределили по учебным группам, занятия с которыми проводились невдалеке от боевых позиций, чаще всего в блиндаже комбата. Кроме материальной части оружия с командирами и политработниками изучались опыт прошедших боев, действия подразделений в обороне и в наступлении, организация взаимодействия в бою, тактика противника.
Особое внимание обращалось на подготовку личного состава к борьбе с танками. Все орудийные расчеты тренировались в стрельбе по танкам прямой наводкой. В дивизии было создано около пятидесяти групп истребителей танков, оснащенных противотанковыми гранатами и бутылками с зажигательной смесью. В такие группы отбирались наиболее смелые и обстрелянные люди, коммунисты и комсомольцы.
В феврале сорок второго мы получили на вооружение противотанковые ружья (ПТР). Во всех подразделениях были созданы расчеты ПТР, сразу начались занятия по изучению этого ружья и правил стрельбы из него.
Для пополнения частей дивизии младшим командным составом была создана дивизионная школа, куда отбирались наиболее грамотные и хорошо проявившие себя в боях красноармейцы. Те, кто служил в армии, кто воевал, хорошо знают роль младших командиров. Сколько раз, когда выбывал из строя взводный, а то и ротный командир, руководство личным составом брал на себя сержант и уверенно вел людей в бой. Работу школы я взял под личный контроль: часто бывал в ней, присутствовал на занятиях, нередко проводил их, выступал перед курсантами с лекциями и докладами на военные и политические темы.
Чтобы обеспечить хорошую подготовку курсантов, мы, не скупясь, отдавали школе все, чем располагали. Начальником школы был назначен один из лучших командиров батальонов капитан Заводовский. [54]
Четыре месяца, в течение которых мы обучали курсантов, не прошли даром. В конце мая, когда намеченная программа была выполнена, начались экзамены. Курсанты радовали своими знаниями и строевой выправкой. Из 279 человек, которые проходили учебу в школе, было выпущено старшими сержантами — 17, сержантами — 165, младшими сержантами — 87 и ефрейторами — 10 человек. Командирами стрелковых отделений было назначено 163 человека, пулеметных — 48 и минометных — 68 человек{2}.
В течение семимесячного пребывания в обороне дивизия систематически пополнялась боевой техникой. Вначале этот процесс шел медленно, затем все быстрей и быстрей. Это был результат огромной организаторской работы партии по мобилизации всех сил страны и народа на отпор врагу, по налаживанию военного производства на востоке страны, куда были эвакуированы многие сотни заводов.
Каждый фронтовик отлично понимал, как нелегко было труженикам тыла наладить массовое производство оружия и боевой техники и снабжать ими многомиллионную армию. День получения оружия превращался в праздник, ведь каждая новая партия автоматов, винтовок, пулеметов укрепляла силы дивизии.
Когда противоборствующие стороны долго находятся в обороне, на фронте порой воцаряется такая тишина, что кажется, будто войны и нет. Однако бывалого воина тишина не успокаивает, а настораживает: не задумал ли чего противник?
Встревожил этот вопрос и командующего 12-й армией.
В один из метельных февральских дней передо мной неожиданно предстал начальник разведки штаба армии полковник Еремин, с которым я был знаком по академии.
— С чем приехал, Григорий Михайлович? — спросил я Еремина, как только тот разделся.
— Не с чем, а за чем, так точнее, — ответил он. — «Язык» нужен позарез. За ним я приехал и не уеду, пока не получу его. Командующий так и приказал: «Без «языка», товарищ полковник, не возвращайтесь».
Командующего нетрудно было понять. В обороне нельзя сидеть с закрытыми глазами. Чтобы ориентироваться в обстановке, военачальнику любого ранга нужны подробные сведения о противнике: расположение его частей и их нумерация, [55] количество и качество оружия и места, где оно размещено, настроение войск и, что особенно важно, намерения врага. Кое-какие сведения можно добыть наблюдением. Но самым верным источником информации всегда считался пленный, его показания и документы.
Но вот беда: с тех пор как оборона застыла на данном рубеже, достать пленного стало делом весьма сложным и трудным. Небольшое расстояние, которое отделяло наш передний край от немцев (всего 200–300 метров), было с обеих сторон напичкано минами, проволочными заграждениями, взрывными устройствами и другими «сюрпризами». В ночное время гитлеровцы не жалели осветительных ракет, чтобы просматривать так называемую ничейную, или нейтральную полосу. Таким образом, полоска земли между нами и ними превратилась в трудно проходимый рубеж. И все же разведчики ухитрялись преодолевать его, пробирались в расположение противника, брали «языка» и возвращались назад. Но так было, повторяю, далеко не всегда. Вот и за последние две недели, предшествовавшие приезду полковника Еремина, в дивизии было организовано пять вылазок разведчиков, и все закончились безрезультатно.
Об этом и беседовал я с Ереминым. В наш разговор включился начальник штаба дивизии подполковник Николай Николаевич Лощигин.
— Надо ехать в 220-й стрелковый, — предложил он. — Там есть хороший разведчик, старший сержант Череватенко — настоящий самородок. Он, правда, простудился, болен. Но если поправился, постарается помочь нам.
Вскоре Еремин и Лощигин отбыли в 220-й полк.
Старший сержант Андрей Череватенко был уже вполне здоров и с большой охотой взялся за дело. В помощь ему подобрали смелых и хладнокровных бойцов. Это были красноармейцы Геворян, Бабенко, Кошкин, Павлов.
Трое суток, днем и ночью, наблюдала группа за противником. Наконец в километре от передней траншеи врага, в глубине его обороны, разведчики заприметили блиндаж, от которого змейкой тянулась к передовой протоптанная в снегу тропа.
— Целый день наблюдал за тропой, но никто по ней не проходил, — рассказывал потом Череватенко. — А тропа все же протоптана. Значит, ночью ходят. Тем лучше для нас. Ночь — союзница разведчика, особенно безлунная и беззвездная. А тут к тому же поднималась пурга. Это тоже нам на пользу. [56]
В полночь начали преодолевать ничейку. Впереди три сапера — проход от мин и проволоки расчищали. Мы живо перебрались через первую траншею немцев, а саперы остались поджидать нас, чтобы фонариком поморгать и на проход навести, когда будем возвращаться.
Вышли мы на тропу, прошли по ней метров 500, остановились, выбрали место и залегли. Наши белые халаты слились с окружающей местностью...
Помолчав немного, разведчик перешел к главным событиям:
— Долго лежали мы в снегу, всматриваясь в темноту и прислушиваясь. Вдруг со стороны переднего края на тропе появились двое, идущие один за другим. Мы приготовились. Как только гитлеровцы поравнялись с нашей засадой, я подал условный сигнал, по которому Геворян и Бабенко бросились на первого немца, а Павлов и Кошкин на второго. Сам я остался в резерве. Но ненадолго. Сбив ударами прикладов своих «подопечных», ребята навалились на них, связали, а в рот заткнули кляпы. С одним управились быстро. Но другой оказался крепким верзилой. Пришлось помогать Геворяну....
— А почему у вас кисть левой руки перевязана? — спросил я Череватенко, когда он закончил рассказ. — Вас ранило?
— Да нет, товарищ полковник, — ответил сержант. — Сущий пустяк. Когда я бросился на немца и стал засовывать ему в рот носовой платок вместо кляпа, он укусил меня. А в остальном все прошло, как по нотам...
В хорошем настроении уезжал полковник Еремин в штаб армии. Он увозил с собой двух пленных из 50-го пехотного полка 111-й пехотной дивизии...
Успех разведывательной группы 220-го стрелкового вызвал добрую зависть у разведчиков других полков. Вскоре захватили «языка» и воины 39-го стрелкового полка. Здесь отличилась разведгруппа лейтенанта Назаренко и политрука Можейко в составе красноармейцев Могилева, Шевченко, Кабуни и Мельникова.
Захватить «языка» было не только важно, но и почетно. Об этом нередко заходила речь на служебных совещаниях, партийных и комсомольских собраниях. Разведчиков, которым удавалось притащить пленного, отмечали правительственными наградами, их подвиги широко пропагандировались в частях и подразделениях.
В то лето вся дивизия заговорила о секретаре партбюро 101-го стрелкового полка старшем политруке Кузьме Рыбалко. [57] До войны он жил в Запорожье, возглавлял там партийную организацию одного из предприятий. Рыбалко страстно любил свой город, готов был часами рассказывать о Запорожской Сечи и себя причислял к потомкам запорожских казаков. Мечтая о том времени, когда Красная Армия освободит Запорожье, он частенько восклицал: «Хорошего бы мне коня да шашку, уж я бы нарубил фашистских гадов!»
Поскольку не было у нас ни кавалерийского коня, ни шашки, Рыбалко вызвался организовать и лично возглавить вылазку в расположение противника. Ему не терпелось «рубануть» фашистов гранатами в одном из блиндажей, где, по его наблюдениям, собиралось обычно 20–30 солдат.
Командование не сразу согласилось отпустить Рыбалко на столь рискованное дело. Но его настойчивость и убеждённость в успехе взяли верх.
Быстро нашлись у партийного секретаря добровольные помощники. В их числе были комиссар батальона Волошин, уполномоченный особого отдела Уляев да еще семь разведчиков и саперов.
Вылазка оказалась успешной. Нашим удалось добраться до блиндажа и забросить внутрь десяток гранат, в том числе две противотанковые. Вряд ли там кто остался в живых. А часового, который стоял у входа в блиндаж, группа прихватила с собой и благополучно вернулась в часть.
Следует добавить, что два участника «лихого набега» — Волошин и Уляев живут в Ростове-на-Дону и часто рассказывают молодежи о героизме советских людей, проявленном в годы Великой Отечественной войны.
Говоря про оборону, нельзя не остановиться на снайперском движении, которое зимой 1941/42 года широко развернулось на всех фронтах.
В условиях когда стабилизировался фронт, важно было найти такие формы и способы борьбы с врагом, которые позволяли бы не только причинять ему максимальный урон, но и держать в страхе и напряжении. Такой задаче как нельзя лучше отвечало хорошо поставленное снайперское движение. Это было массовое патриотическое движение, в ряды которого вливались не только бойцы и командиры из войск, но и большое количество добровольцев, в том числе прибывших на фронт девушек. [58]
Боевая активность снайперов позволила нам сохранить немалое количество боеприпасов, особенно снарядов, и приберечь их для более серьезных дел.
В начале марта в 4-й стрелковой дивизии насчитывалось 117 снайперов. За время пребывания в обороне они уничтожили более тысячи гитлеровцев. Для популяризации опыта этих воинов и дальнейшего развития движения снайперов 7 марта у нас состоялся слет метких стрелков — истребителей фашистских оккупантов. В своем выступлении я высоко оценил боевую работу снайперов и подчеркнул, что они не только причиняют ощутимый урон врагу, но и подрывают его физическое и моральное состояние.
Одним из лучших снайперов у нас был старшина Михаил Сурков — настоящий ас своего дела. К началу слета он имел на личном счету более ста уничтоженных солдат и офицеров противника. Имя Суркова хорошо знали в соединении. За боевые успехи он был награжден орденом Ленина.
Снайперскую винтовку таежный охотник Михаил Сурков получил из рук капитана Камкина — мастера сверхметкого огня, воспитавшего немало отличных стрелков.
Выступление знатного снайпера, подкупавшее прямотой и блестящим знанием дела, хорошо запомнилось мне.
— Наблюдая в бинокль за противником, я со своим напарником красноармейцем Вольским приметил, — начал Сурков свой рассказ, — что на северной окраине села Троицкое, где проходит передний край вражеской обороны, иногда допускаются вольности. Выйдет, к примеру, немец из окопа, встанет во весь рост, посмотрит в нашу сторону и опять нырнет в окоп. Или, допустим, вынырнет из сарая, пройдет к дому и скроется за ним. Гитлеровцы знали, что расстояние до нашей первой траншеи на данном участке равнялось примерно километру, и чувствовали себя здесь вольготно. Вот мы и решили с Вольским навести у них порядок, поднять дисциплину.
Присутствовавшие на слете заулыбались и зашушукались, дескать: «Старшина — он и для фашистов старшина!..»
А Сурков остановился, тоже улыбнулся своей шутке, а потом продолжал:
— Определили место, с которого будет удобно «охотиться» за фрицами, пришли туда еще затемно, устроили «гнездо», залегли в нем и хорошенько замаскировались.
Вскоре после восхода солнца мы с напарником увидели, как один из любопытных немцев вышел из окопа, потянулся и стал смотреть на восток. «Ах ты, фашистская гадина, [59] — подумал я, — опять любуешься красотой нашей земли! Ну подожди, подонок!» — и посадил его на мушку, а потом, затаив дыхание, плавно нажал на спусковой крючок. Треснул в морозном воздухе выстрел, и гитлеровец как подкошенный упал на спину. А через две-три минуты выскочил из окопа еще один.
Наклонившись над лежащим, он, видимо, хотел оказать ему помощь или узнать, что стряслось. Я выстрелил еще раз. Второй фашист упал на убитого и придавил его своим телом. Так и лежали они вдвоем. И только минут через десять мы увидели, как фрицы, не высовываясь из окопа, начали стаскивать к себе убитых.
— Отличный порядок, товарищ старшина, вы навели у немцев! — под веселый шум одобрения бросил кто-то в зале...
Активно участвовал в подготовке и проведении слета снайперов начальник политотдела дивизии старший батальонный комиссар Михаил Федотович Наконечный — перед войной крупный партийный работник, депутат Верховного Совета СССР. Исключительно чуткий и внимательный к людям, он и сейчас, слушая снайпера Суркова, не выдержал, задал вопрос:
— А как же вы, товарищ старшина, смогли целый день пролежать на снегу? Ведь градусов десять было?
— Пятнадцать, товарищ старший батальонный комиссар, — ответил Сурков. — Но мы с напарником были так экипированы, что никакой мороз не страшен.
Вслед за Сурковым выступили его напарник Федор Вольский, Николай Шевченко, Александр Клочков и другие сверхметкие стрелки, каждый из которых имел на своем счету не одного убитого фашиста. Они призвали воинов дивизии усиливать удары по врагу, непрерывно увеличивать счет истребленных гитлеровцев...
В общем, дивизия и в обороне жила полнокровной боевой жизнью. Все делалось для того, чтобы люди хорошо понимали свою задачу, с честью выполняли свой долг.
Памятным событием явилось для всех нас собрание партийного актива дивизии, на котором выступил начальник политотдела 12-й армии полковой комиссар Евдоким Егорович Мальцев (в последующем видный политработник Советских Вооруженных Сил, генерал армии).
Его содержательное выступление на том собрании никого не оставило равнодушным. [60]
— В этой войне, — сказал полковой комиссар, — победит тот, кто окажется сильнее духом. Мы ведем войну справедливую, освободительную, и это уже само по себе облагораживает советского бойца, делает его сильным и несгибаемым. Мы принадлежим к первой в мире армии рабочих и крестьян, защищающей интересы трудового народа, интересы всех без исключения наций и народностей Советской страны. И это тоже многократно умножает наши силы. Таковы объективные факторы, вытекающие из характера Великой Отечественной войны и природы нашей армии. Но есть еще и субъективный фактор, в огромной мере влияющий на моральный дух войск и всецело зависящий от нас с вами, — это боевая, целеустремленная и непрерывная партийно-политическая работа в войсках, мобилизация всех физических и моральных сил личного состава на беспощадную борьбу с врагом до полной победы...
Оратор развивал свою мысль дальше, а я думал о том, что забота о политическом воспитании людей, об усилении партийного влияния на личный состав действительно важнейшая наша задача. В тот период особенно актуально звучали для нас слова В. И. Ленина, сказанные еще в годы гражданской войны, в разгар борьбы с Деникиным: «...где наиболее заботливо проводится политработа... там нет расхлябанности в армии, там лучше ее строй и ее дух, там больше побед».
Справедливость ленинских слов подтверждалась буквально везде и во всем. Влияние партийных и комсомольских организаций, умение командиров и политработников дойти до сердца каждого бойца, знать настроение людей и поднимать их боевой дух — все это находило конкретное выражение в том же массовом снайперском движении, в тех же отважных действиях разведывательных групп, в каждодневном совершенствовании рубежей обороны, в глубоком изучении оружия, боевой техники, тактических приемов борьбы с сильным и коварным врагом.
В трудные годы войны советские люди еще теснее сплотились вокруг нашей партии. С особой силой проявилось их стремление навсегда связать свою судьбу с партией коммунистов. Об этом ярко свидетельствует и политдонесение начальника политотдела 12-й армии Е. Е. Мальцева от 2 февраля 1942 года, в котором он докладывал политуправлению фронта:
«Подведены итоги партийно-массовой работы в 4-й стрелковой дивизии, которые показывают, что здесь неплохо поставлена работа по росту партийных рядов. Парторганизация [61] этого соединения в течение января выросла на 122 члена и 61 кандидата ВКП(б). За этот же период комсомольская организация приняла в свои ряды 85 человек».
С ростом партийных рядов в дивизию как бы вливались новые жизненные силы. Партийные организации в подразделениях становились все более полнокровными и боевыми, коммунисты и комсомольцы задавали тон всем добрым делам и начинаниям, своим горячим словом и личным примером увлекали воинов на беспощадную борьбу с врагом.
В условиях обороны партийно-политическая работа имела свои особенности и трудности. Обстановка далеко не всегда позволяла собрать большую аудиторию и прочитать для нее, скажем, лекцию. Поэтому особенно были распространены групповые и индивидуальные беседы.
Получив необходимые наставления от старших товарищей — политработников и вооружившись свежими газетами, многочисленный отряд агитаторов отправлялся на боевые позиции. Передвигаясь по ходам сообщения, агитаторы добирались до передовых окопов. Здесь они читали газеты и проводили беседы.
С особым интересом воспринимались вести о разгроме немцев под Москвой, об укреплении антигитлеровской коалиции, о том, как наш народ, сплотившись вокруг партии, расширяет военное производство, налаживает снабжение армии всем необходимым. Всякий раз, когда в дивизию прибывала новая партия артиллерийских орудий, автоматов или винтовок, агитаторы тут же рассказывали об этом всем бойцам и командирам. Благодаря агитаторам в окопах быстро узнавали о боевых успехах однополчан, об отличившихся в разведке, в снайперских засадах, в отражении вылазок врага.
Я хорошо знал агитатора 5-й стрелковой роты 39-го стрелкового полка, кандидата в члены ВКП(б), помощника командира взвода сержанта Бориса Николаевича Устюгова. К этому бывалому воину — он участвовал в Великой Отечественной войне с первого дня фашистского нашествия и был неоднократно ранен — особенно тянулись окружающие. Рассказы Устюгова о событиях на фронте, о зверствах оккупантов, о работе тружеников советского тыла привлекали доходчивостью, простотой, убедительностью. И таких взводных агитаторов, как Борис Устюгов, было у нас подавляющее большинство.
Агитационно-массовую работу вели, разумеется, не только агитаторы-коммунисты из числа рядовых и сержантов. Деятельное участие в ней принимал руководящий состав [62] полков и дивизии. Командиры и политработники считали своим служебным и партийным долгом общаться с людьми, воспитывать у них высокие морально-боевые качества, готовить их к предстоящим боевым испытаниям не только в военном, но и в политическом отношении.
Немалый вклад в воспитание личного состава вносили дивизионная газета, дивизионный клуб, часто приезжавший к нам армейский ансамбль песни и пляски, ухитрявшийся выступать перед бойцами даже под свист снарядов.
Политико-моральное состояние личного состава дивизии находилось на высоком уровне, а это означало, что наши усилия не пропадали даром.
В апреле 1942 года генерал-майор Коротеев получил новое назначение, а вместо него в командование 12-й армией вступил генерал-майор Андрей Антонович Гречко.
Мы слышали, что генерал Гречко, командуя 5-м кавалерийским корпусом, принимал активное участие в Барвенково-Лозовской наступательной операции, которая проходила во второй половине января. Корпус под его командованием отличился при освобождении Барвенково...
В последних числах апреля я находился в районе боевых позиций 220-го стрелкового полка: вместе с командующим артиллерией дивизии подполковником Сердюковым проверял боевую готовность передовых артиллерийских наблюдательных пунктов. Нас сопровождал командир 40-го артиллерийского полка подполковник Калинин. Вдруг меня позвали к телефону. У аппарата был начальник штаба дивизии подполковник Лощигин. Он доложил о приезде командующего армией и добавил:
— Вам, товарищ полковник, не следует возвращаться в штаб. Командующий сам приедет в 220-й. Скажите только, где вас найти.
Я назвал место встречи.
Минут через 20 прибыл командующий. Он шел в сопровождении командира 220-го стрелкового полка подполковника Иванова. Перед нами был высокий, стройный и довольно молодой генерал.
— Вот я и нашел вас, товарищ Рослый, здравствуйте! — дружелюбно сказал он и поздоровался со всеми за руку.
Наше знакомство с Андреем Антоновичем прошло в очень непринужденной атмосфере. Он не дал мне даже представиться по всей форме. [63]
— Это хорошо, — заметил генерал Гречко, — что командир дивизии сам бывает в окопах и подчиненных с собой водит. А теперь покажите и мне вашу оборону.
Передвигаясь по ходам сообщения и траншеям, командующий внимательно осматривал батальонный район обороны. Я же все время нервничал, и вот почему. Хотя наши траншеи и были довольно глубокими, для командующего они оказались мелковаты, ему приходилось то и дело наклоняться, ходить и даже стоять пригнувшись.
— Что это вы, товарищ Иванов, такие мелкие траншеи вырыли? Или у вас не было времени? — вдруг спросил Гречко.
— Да нет, товарищ командующий. Время было, но большая глубина не требовалась... До сих пор самым высоким человеком в дивизии был ее командир, поэтому мы и отрыли траншеи глубиною около двух метров. А теперь придется добавить еще полметра...
Генералу Гречко шутка понравилась, и он засмеялся.
Целый день мы лазили по окопам. Обнаружив какой-нибудь недостаток, командующий тут же делал замечание, а при необходимости советовал, как надо поступить, чтобы оборона была еще более надежной. Говорил он, не повышая голоса, излагал свои мысли четко и кратко.
Пожелав мне спокойной ночи, генерал Гречко отправился в штаб армии.
А меня в штабе дивизии ожидал приятный сюрприз: во время моего отсутствия было получено сообщение о присвоении мне очередного воинского звания «генерал-майор»...
В середине июня в штаб дивизии прибыл командующий Южным фронтом генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский. Выслушав доклад о состоянии соединения и занимаемого им рубежа, Родион Яковлевич предложил мне проводить его в окопы, на передний край. Поехали в 101-й стрелковый полк, который занимал оборону на левом фланге дивизии. Спрятав машины в лесопосадке и оставив здесь же адъютантов, мы направились в сторону переднего края. Прикрываясь складками местности и кустарником, вышли в район обороны 2-го стрелкового батальона.
Командира батальона капитана Мельника и комиссара старшего политрука Волошина застали на наблюдательном пункте, куда мы, пользуясь глубоким ходом сообщения, пришли незамеченными. Наше неожиданное появление крепко смутило батальонное начальство. Шутка ли, на наблюдательный пункт командира стрелкового батальона [64] прибыли сразу два генерала, один из которых к тому же — командующий фронтом!
Необыкновенное спокойствие, с которым Родион Яковлевич начал разговор с Мельником, помогло тому взять себя в руки и четко доложить обстановку. После нескольких уточняющих вопросов командующий подошел к стереотрубе, которая была у командира батареи.
— Это хорошо, — заметил он, удобно усаживаясь у стереотрубы, — что командир поддерживающей батареи находится рядом с комбатом: в случае чего можно сразу и огонек дать.
А потом, припав к стереотрубе, долго изучал вражеские позиции, время от времени задавая вопросы комбату или командиру батареи.
С наблюдательного пункта мы перешли в первую траншею, которая и определяла на этом участке наш передний край. Проходя по траншее, командующий внимательно осматривал наши позиции, беседовал с бойцами, интересовался, как кормят, где и когда они отдыхают, откуда кто родом, где находятся и как живут родители.
Кажется, не была упущена ни одна деталь окопной жизни, а спокойный и душевный тон, в котором Родион Яковлевич вел разговор с бойцами, вызывал у них симпатию и уважение к нему.
Состоянием обороны и настроением людей генерал-лейтенант остался доволен, о чем тут же объявил командованию батальона.