На мелитопольском рубеже

Ранним утром в субботу 21 июня 1941 года я со штабом дивизии выехал в поле для проведения командно-штабных занятий, которые были давно запланированы и тщательно подготовлены. Широкая дорога, пересекавшая равнину между Большим Кавказским и Месхетским хребтами, привела нас к селению, которое носит имя Маяковского. Здесь поэт родился, тут прошла его юность.

Сделав привал, заглянули в домик-музей Маяковского и не пожалели об этом: покидали его с добрым чувством и приподнятым настроением.

От села начинался подъем. Извиваясь причудливым серпантином, горная дорога привела нас к Зекарскому перевалу Месхетского хребта.

Тут еще одна остановка: нужно было подтянуть отставшие при подъеме на перевал машины. Далеко на севере просматривались вершины Главного Кавказского хребта, особенно хорошо выделялись белые шапки Казбека и Эльбруса. На юге громоздились Восточные Понтийские горы. Там уже была Турция.

Отдохнув, мы спустились с Месхетского хребта и, проехав еще километров 70, оказались в районе Ахалцихе.

В воскресенье 22 июня 1941 года началось учение.

День стоял тихий и жаркий. Обливаясь потом и изнывая от жажды, мы дотошно отрабатывали учебные вопросы, предусмотренные планом.

Наступил полдень, и тут внимание привлек бежавший к нам со стороны заставы пограничник. Поравнявшись с нами, он произнес только одно слово: «Война».

Этим было сказано все — гроза, давно собиравшаяся над нашей Родиной, разразилась. Отдышавшись, командир-пограничник, присланный с заставы, пересказал нам содержание речи В. М. Молотова, с которой тот от имени партии и правительства обратился по радио к народу. [26]

Весть о вероломном вторжении в нашу страну немецко-фашистских войск до глубины души взволновала советских людей. В частях дивизии прошли собрания и митинги, на которых бойцы и командиры клялись отдать все силы, а если потребуется, и жизнь для победы над врагом. Слова партии: «Наше дело правое. Враг будет разбит, победа будет за нами» — стали лозунгом народа и его армии в борьбе с захватчиками.

Фашисты продолжали продвигаться на восток. Слушая тревожные сообщения с фронта, каждый думал: «Когда и где будет остановлен враг? И когда настанет наш черед сразиться с ним?»

Закончив отмобилизование дивизии и ее подготовку к отправке на фронт, мы со дня на день ожидали приказа на погрузку в эшелоны. Но приказа не было. Неожиданно позвонил начальник штаба округа генерал Толбухин и спросил, чем занимается дивизия. Я ответил, что ожидаем приказа на погрузку. Федор Иванович слегка пожурил меня и посоветовал, не теряя времени, немедленно развернуть боевую подготовку. Приказ на погрузку, заметил он, может последовать и сегодня, и через неделю, и через две. Но в любом случае вы обязаны повести в бой людей обученных, хорошо подготовленных.

Эта рекомендация оказалась как нельзя кстати: во время мобилизации в дивизию влилось около четырех тысяч новобранцев, которых надо было ввести в строй, научить воевать с сильным и коварным врагом.

Немедленно собрав ближайших помощников, я обсудил с ними план организации боевой подготовки. Главный упор делался на то, чтобы воины дивизии в предстоящих боях не дрогнули перед танками и умело боролись с ними.

Мы уже знали тогда, что в боях против польской армии осенью 1939 года, а потом против французов и англичан летом 1940 года гитлеровское командование широко и довольно умело применяло большие танковые группы. Танки, как правило, шли вперед, увлекая за собой пехоту. Бывало и так, что отдельные группы танков, без пехоты, прорывались через боевые порядки, заходили в тыл противнику и сеяли там панику. Это было весьма опасно. Большую угрозу представляли даже отдельные группы мотоциклистов, прорвавшиеся в тыл, если находившиеся там части не были подготовлены к отпору.

Мы догадывались, что именно такую тактику гитлеровцы применяют и против Красной Армии. Поэтому фашистские танки являлись для нас врагом номер один. И мы [27] стремились подготовить людей — и в боевом, и в моральном отношении — к уверенному противодействию не только танкам, но и мотоциклетным группам. Но как это делать и чем?

Чтобы читателю было ясно, почему в ту пору вставал этот вопрос, приглашаю его заглянуть в штаты дивизии и посмотреть, какими противотанковыми средствами она тогда обладала.

В дивизии был один истребительно-противотанковый дивизион (иптд) в составе трех батарей сорокапятимиллиметровых орудий. Орудия перевозил гусеничный тягач «Комсомолец», на котором был установлен ручной пулемет. «Комсомолец» мог перебросить со скоростью 30 километров в час орудие, один боекомплект снарядов к нему и орудийный расчет.

Кроме двенадцати сорокапяток, которые были в иптд, в каждом стрелковом батальоне имелся взвод в составе двух таких же орудий, предназначенный для подавления пулеметных точек противника. Расчеты и этих сорокапяток мы обучали стрельбе по бронемашинам и танкам. В боекомплект орудий были включены бронебойные снаряды.

Таким образом, противотанковую огневую мощь дивизии составляли 30 сорокапятимиллиметровых орудий.

Нам было известно и то, что наши сорокапятки могли успешно вести бой с легкими и даже со средними танками противника, вооруженными 37-миллиметровыми орудиями. Но ведь гитлеровцы располагали и боевыми машинами, вооруженными 75-миллиметровыми орудиями. Это тревожило меня и весь командный состав дивизии. К тому же старшие начальники в ту пору еще не имели в своем распоряжении резервных противотанковых бригад, полков или хотя бы дивизионов. Следовательно, рассчитывать нужно было только на собственные силы и средства.

В их поиске обратились к противотанковой гранате, которая могла вывести танк противника из строя, подорвав гусеницу или днище. Правда, для достижения успеха гранату нужно было метнуть в тот момент, когда вражеский танк приблизится на 15–20 шагов. Для этого требуется огромная выдержка. Значит, надо не только научить бойцов пользоваться гранатой, но и непременно воспитать у них хладнокровие, уверенность в себе.

А тут появилось еще одно средство борьбы с танками — бутылки с самовоспламеняющейся жидкостью КС. Бутылку полагалось бросать не под танк, а на танк. Попав на [28] броню, она разбивалась, а выплеснувшаяся жидкость воспламенялась и по щелям просачивалась внутрь танка. Он загорался. Наибольший эффект достигался в том случае, если бутылка попадала на заднюю часть боевой машины, где расположен двигатель.

Взыскательно оценив свои возможности, мы поняли, что на первый случай не так уж плохо можно оснаститься против вражеских танков. В полковых мастерских изготовили дополнительно много учебных противотанковых гранат и бутылок КС. Вблизи казарм построили макеты танков и приступили к усиленным тренировкам.

Вскоре от одиночной подготовки перешли к ротным и батальонным учениям. На окраине города, где были пустыри, мы отрыли позиции на целый стрелковый батальон. Занимая их, батальон отрабатывал все элементы оборонительного боя. В это время другой батальон с ротой танков занимал исходное положение для наступления. В финале учения обороняющиеся отсекали пулеметным огнем пехоту «противника» от его танков, а танки встречали огнем из орудий, гранатами и бутылками КС. Получалось, как в бою.

Однажды кто-то принес бутылку, наполненную водой с мелом. Разбитая на танке, она оставила на нем белое пятно, оно как бы подтверждало, что боец не промахнулся, а танк «сгорел». Методическая находка всем понравилась, и на следующий день в городе были скуплены все пустые бутылки.

По вечерам, в перерывах между занятиями, в подразделениях кипела партийно-политическая работа. Она помогала обеспечить успешное выполнение учебных планов, воспитать у людей готовность к бою, веру в свое оружие, выдержку и самообладание. Устраивались даже технические викторины.

Так, не теряя ни минуты, мы упорно и целенаправленно готовили дивизию к предстоящим испытаниям.

* * *

С первого дня мобилизации я обосновался в штабе дивизии. Небольшая комната с солдатской кроватью была и рабочим кабинетом, и жильем. Но в штабе не засиживался. Часто уезжал на призывные пункты, в полки, желая на месте убедиться, что отмобилизование проходит нормально. Бывал и на учебных полях, чтобы проверить ход боевой подготовки или провести показное занятие. Возвращался поздно. Часок-другой отдохнешь, подкрепишься тем, что принесут из штабной кухни, и опять за дело. Именно [29] в это время я еще крепче сросся с огромным воинским коллективом, за судьбу которого нес персональную ответственность.

О приказе, который предписывал приступить к погрузке частей дивизии в железнодорожные эшелоны, я, естественно, узнал первым. Начальник штаба дивизии подполковник Михаил Антонович Прокопенко, вызвав к себе военного коменданта станции, срочно готовил план погрузки. Когда прикинули, оказалось, что для переброски на фронт нашего соединения понадобится 36 железнодорожных эшелонов.

Напомню читателю, что в ту пору основной тягловой силой в дивизии были лошади. Чтобы погрузить более трех тысяч лошадей, надо было 6 эшелонов; почти столько же требовалось для конных повозок. 9 эшелонов в сутки — такой темп погрузки был задан нам штабом округа.

И потянулись наши эшелоны длинной лентой на фронт. Стояли теплые сентябрьские дни 1941 года. Труженики Северного Кавказа собирали обильный урожай. Однако лица людей были угрюмы, взгляды — вопрошающи. Но вот уже миновали Донбасс и остановились на станции Большой Токмак (ныне город Токмак).

— Здесь, — сказал военный комендант станции, — приказано разгрузить вашу дивизию.

* * *

На станции Большой Токмак царило оживление. Много военных. Группами и в одиночку они куда-то спешат. По всему чувствовалось, что фронт близко. Как бы в подтверждение такого предположения высоко в небе появился одиночный вражеский самолет.

Наш зенитный дивизион открыл по воздушному разведчику огонь. Самолет немного покружил над станцией и улетел. Я был уверен, что теперь, когда обнаружена выгрузка войск, следует ждать появления немецких бомбардировщиков. А потому распорядился, чтобы на станции не оставалось ни одного лишнего человека, чтобы все, даже мелкие, подразделения по мере выгрузки сразу отправлялись в назначенные им районы.

Выгрузка дивизии шла полным ходом, и, чтобы не терять времени, я решил не дожидаться прибытия представителя вышестоящего штаба и отправился разыскивать начальство. Старая эмка двинулась в сторону фронта и, пробежав около 70 километров, доставила меня в штаб 18-й армии, который и был нужен мне. [30]

Полевое управление 18-й армии было образовано в первый день войны на базе штаба Харьковского военного округа. Одновременно был назначен Военный совет армии. В него вошли командующий армией генерал-лейтенант А. К. Смирнов, начальник штаба генерал-майор В. Я. Колпакчи и член Военного совета корпусной комиссар Т. Л. Николаев.

Формирование управления армии проходило по заранее разработанному плану, и уже утром 23 июня с харьковского вокзала отошел первый эшелон, увозивший на фронт оперативную группу во главе с командующим.

С тех пор минуло около трех месяцев, в течение которых войска непрерывно находились в боях, сдерживая натиск превосходящих сил противника. За это время личный состав армии поредел, части стали малочисленными. Заметно поубавилось техники.

В тот час, когда я нашел штаб 18-й, ее части и соединения, преследуемые войсками 11-й немецкой и 3-й румынской армий, только что переправились через Днепр и приступили к организации обороны.

Штаб армии уточнял состояние своих войск и действия неприятеля. Мой орден Ленина и Золотая Звезда Героя Советского Союза, а также четыре шпалы в петлицах внушили адъютанту командующего доверие, и он беспрепятственно пропустил меня.

В красном углу просторной крестьянской избы за большим столом, который одним краем примыкал к окну, сидели три генерала и два подполковника. Как я потом узнал, это были: командующий армией генерал-лейтенант Андрей Кириллович Смирнов, член Военного совета бригадный комиссар Алексей Максимович Миронов, сменивший Николаева, начальник штаба генерал-майор Владимир Яковлевич Колпакчи, заместитель начальника оперативного отдела подполковник Н. С. Кристальный и начальник разведки. Склонившись над картой, все пятеро были так поглощены беседой, что не заметили моего появления. Да и я не сразу решился оторвать их от важного разговора.

— Итак, — обращаясь к подполковнику Кристальному, заговорил генерал-лейтенант, — командующий фронтом приказал нашей армии занять оборону на рубеже Балки — Тимошевка — Тарасовка. Правильно я понял вас?

— Правильно, товарищ командующий, — подтвердил подполковник. — И не только занять этот рубеж, но и построить на нем жесткую оборону. [31]

— Да знают ли они там, какими силами мы будем выполнять этот приказ? — довольно громко и возбужденно заговорил генерал-майор Колпакчи. — Чем, ну чем мы будем держать жесткую оборону на таком широком фронте? У нас осталось всего четыре обескровленных дивизии. Не дивизии, а флажки. И артиллерии кот наплакал, и снарядов почти нет.

— А как же 9-я армия, наш левый сосед, будет выполнять такую же задачу? — тихо и спокойно парировал доводы Колпакчи генерал-лейтенант Смирнов. — Ведь у них сил тоже не густо. Давайте лучше думать, прикидывать.

— Андрей Кириллович! — вдруг спохватился Миронов. — А почему молчит разведчик? Пусть скажет, куда противник намерен направить основные усилия в полосе нашей армии. Может быть, тогда яснее станет, что предпринять в ответ.

Смирнов поддержал члена Военного совета, и начальник разведки тут же доложил, что главные усилия неприятель сосредоточит скорее всего в центре оборонительной полосы армии, вдоль дороги через Большую Белозерку на Михайловку.

— Ну вот видите, Владимир Яковлевич, — опять заговорил командующий, обращаясь непосредственно к Колпакчи. — Нам придется сделать то же и собрать свои силы в центре полосы.

— А что мы соберем, товарищ командующий? — не сдавался генерал Колпакчи. — Артиллерии мало, а противотанковой вовсе нет, да и снарядов тоже.

— Что верно, то верно, — согласился командующий. — И снарядов нет, и начальник артиллерии куда-то запропастился. Докладывал, что поедет проверить состояние 437-го корпусного артиллерийского полка и вот до сих пор проверяет...

По всему было видно, что и Колпакчи, и Смирнов понимали: в армии очень мало сил, чтобы выдержать предстоящий натиск врага, располагающего достаточным количеством артиллерии, авиации, танков.

И тогда я решил, что наступило время дать знать о себе. Слегка покашлял. Сидевшие за столом почти одновременно поглядели в мою сторону. Я подошел к столу и представился командующему.

— Дорогой полковник! — обращаясь ко мне ласково, даже трогательно, заговорил он. — Докладывайте же скорее, что вы и где вы. Совсем недавно мы получили распоряжение штаба фронта о том, что ваша дивизия вливается [32] из резерва в состав нашей армии. Послали офицера в Большой Токмак, но вы с ним, видимо, разминулись. Да мы, признаться, и не рассчитывали на вас. Думали, не успеете. Сидим вот и решаем почти неразрешимую задачу, а не догадываемся, что выход из положения есть, что подмога совсем рядом. А теперь, пожалуйста, докладывайте.

Передо мной был сорокапятилетний, стройный генерал. Его голубые глаза светились доброжелательностью. Лицо было усталым, но он бодрился.

Я видел Смирнова впервые, а слышал о нем много раньше. У этого военачальника, выходца из рабочей семьи, была богатая боевая биография. В конце гражданской войны он командовал уже бригадой и имел два ордена Красного Знамени, что встречалось тогда не часто. На каких только постах не побывал в последующем этот энергичный человек; заместитель командующего Приморской группой ОКДВА, начальник высших командных курсов «Выстрел», начальник Управления учебных заведений Красной Армии и, наконец, командующий войсками военного округа. С первого дня войны Андрей Кириллович — во главе 18-й, той самой армии, что с честью пронесла свои боевые знамена через огонь войны, в рядах которой впоследствии мужественно сражался Леонид Ильич Брежнев.

Кстати, в дни празднования 35-летия победы над гитлеровской Германией мне довелось присутствовать на встрече ветеранов этого прославленного объединения. Был там среди фронтовых товарищей и Л. И. Брежнев. А когда он стал выступать и назвал тех, кого нет среди нас, кто погиб в битве с фашизмом, мне живо вспомнился первый командующий 18-й армией. Я представил его таким, каким увидел в 1941 году, при первой встрече...

— 4-я стрелковая дивизия, — начал я свой доклад командарму, — укомплектована по штатам военного времени. В ее составе три стрелковых полка, два артиллерийских, танковый батальон, противотанковый и зенитный артиллерийский дивизионы, саперный, разведывательный и медико-санитарный батальоны, а также батальон связи, рота химзащиты, подразделения тыла. На вооружении дивизия имеет: 54 танка Т-26, орудий — 72, минометов — 66, противотанковых орудий — 30, зенитных — 12, тракторов — 49, танков-амфибий Т-38–10, броневиков — 10, автомашин — 550 и три тысячи лошадей. Стрелковым оружием укомплектованы по штату. Ко всем видам оружия имеется один боекомплект. Личным составом соединение укомплектовано [33] по штатам военного времени. В строю 14,5 тысячи человек. 65% личного состава принимало участие в боях во время войны с Финляндией. В настоящее время части заканчивают разгрузку на станции Большой Токмак и готовы приступить к выполнению боевой задачи. Настроение у людей боевое.

Этот краткий доклад был выслушан с большим вниманием. Видно было, что он обрадовал командование армии.

— А теперь, дорогой мой, — заговорил командующий, — пока в штабе подготовят для вашей дивизии комплект карт, я ознакомлю вас с оперативной обстановкой и поставлю боевую задачу.

Пригласив меня к столу, на котором лежала двухверстка с нанесенной на ней оперативной обстановкой, генерал Смирнов сказал:

— Войска Южного фронта вот уже три месяца ведут тяжелые оборонительные бои, связанные с потерей большой территории. В конце августа противник подошел к Днепру, а тридцатого при поддержке авиации ж артиллерии переправился через Днепр и овладел Каховкой. Сильными контратаками наших войск гитлеровцы были выбиты из города, однако им удалось удержаться в Малой Каховке. Введя в бой дополнительно три пехотные дивизии, они возобновили наступление. Наша оборона прорвана. 11-я немецкая армия теснит наши части к Перекопскому перешейку и на север, стремясь расчистить себе дорогу на Донбасс.

— Донбасс, Донбасс! — вступил в разговор Миронов. — Знаете ли вы, товарищ Рослый, что такое для нашей Родины Донбасс? — И сам же ответил на свой риторический вопрос: — Донбасс — это 60 процентов добываемого в стране угля. На донецком угле работает половина металлургических заводов, 60 процентов железных дорог, две трети химических предприятий и три четверти теплоэлектростанций страны. Металлурги Донбасса выплавляют 30 процентов чугуна и 20 процентов стали. Вот почему мы должны защищать его до последнего дыхания. Вашей дивизии, товарищ Рослый, выпала почетная задача.

— Да, Миронов сказал сущую правду, — опять заговорил Смирнов. — Ситуация такова, что вашей дивизия, товарищ полковник, в предстоящих боях отводится исключительная роль, на нее возлагаем мы очень большие надежды.

По карте я видел, что левее нас, на рубеже Ново-Ивановка — Молочное озеро, организует оборону 9-я армия. [34]

Правее, по левому берегу Днепра от Днепропетровска до Гагарика, обороняется 12-я армия. Стык с этой армией обеспечивает наша 30-я кавалерийская дивизия. 51-я армия, занимая Перекопский перешеек, удерживает Крым.

— А теперь, товарищ Рослый, — продолжал командующий, — запишите задачу вашей дивизии. — Вам надлежит сменить на участке Шмалковка — Тимошевка 130-ю стрелковую и организовать на этом рубеже прочную оборону, чтобы не допустить прорыва противника в направлении Михайловки. Готовность обороны к утру 20 сентября, то есть завтра.

Правее вас, на участке Балки — Шмалковка, занимает оборону 164-я стрелковая дивизия под командованием опытного и боевого командира подполковника В. Я. Владимирова.

Левее, на участке Тимошевка — Тарасовка, готовит оборону 96-я горнострелковая, которой командует полковник И. М. Шепетов, тоже хороший командир.

136-я стрелковая под началом подполковника Е. И. Василенко и 130-я, которой командует полковник С. С. Сафронов, как наиболее слабо укомплектованные, выводятся во второй эшелон и будут располагаться в районе Орлянки.

Я знаю, что для выполнения задачи у вас мало времени, — тихо проговорил командующий. — Это так. От Большого Токмака до оборонительного рубежа около 70 километров — два дня форсированного марша. А вы все-таки преодолейте этот барьер и к утру будьте готовы к отражению атак противника. Не подведите, вы — на главном направлении.

Выслушав приказ командующего, я испытал чувство, близкое к растерянности. Конечно, ему не оставалось ничего иного, как потребовать, чтобы дивизия завтра утром была готова встретить врага. Это диктовала обстановка. Но стрелковая дивизия должна была в течение полусуток преодолеть расстояние в 70 километров и приготовиться к оборонительным действиям! Никакими уставами такое не предусмотрено. Да и в академии нас этому не учили.

Как быть? Я мучительно искал целесообразное решение и не находил его. Оставалось одно — ехать в полки и вместе с боевыми товарищами думать, что предпринять.

* * *

Когда я вышел на улицу, был уже полдень. Свою эмку нашел возле соседнего дома. Она стояла в густых кустах сирени. Адъютант — энергичный и сообразительный лейтенант [35] Дмитрий Георгиевич Багринцев доложил, что топографические карты находятся у него.

Весь обратный путь я не переставал думать над полученной задачей, искал способы ее выполнения. Мои мысли сводились к следующему: полковые колонны способны передвигаться со скоростью четыре километра в час, или 35 километров в сутки. С такой же скоростью могли передвигаться и три тысячи лошадей, которые повезут орудия, минометы, пулеметы, боеприпасы и еще тысячу различных предметов, необходимых для боя и жизни воинских частей. Перед моим мысленным взором вставали длинные колонны пехоты и вереницы обозов, на много километров растянувшиеся по запорожским степям и медленно ползущие на юг.

«Да, — думал я, — с такими темпами нечего и мечтать о своевременном выполнении полученной задачи. Надо искать другие пути. На дивизию, на ее командира надеются, верят, что приказ будет выполнен в срок. Да и события на фронте развиваются так, что каждый потерянный час может обернуться катастрофой.

А что, если первым выдвинуть на рубеж обороны танковый батальон? Это все же 54 сорокапятимиллиметровых орудия, закованные к тому же в броню... Батальон можно выбросить в район обороны еще засветло, выбрать каждому танку огневую позицию и до рассвета отрыть укрытия для машин...»

Размышляя таким образом, я перешел от 73-го танкового батальона к 41-му разведывательному, который имел 10 танков-амфибий, 10 броневиков, стрелковую роту на машинах и 32 ручных пулемета. На механической тяге были и 80-й противотанковый и 56-й зенитный дивизионы. Эти четыре части могли через два-три часа своим ходом прибыть в указанное им место. А ведь это довольно внушительная сила — 78 орудий, 44 ручных пулемета и стрелковая рота в составе 120 человек.

«А не взять ли из двух стрелковых полков все пулеметные и минометные роты и еще по две стрелковых? — спросил я себя. — Для их переброски потребуется около 50 машин, всего на семь-восемь часов. В дивизии 550 автомашин, и мобилизовать на короткое время полсотни из них дело не сложное.

Для управления этими средствами придется отправить на рубеж обороны штабы двух стрелковых полков, а в каждом полку — по два батальонных штаба со средствами связи. Да и штаб дивизии надо сегодня же перебросить в Михайловку, где ему определено место командующим. [36]

И, наконец, наш 95-й гаубичный артиллерийский полк на тракторной тяге. Он способен преодолеть 70 километров пути за четыре-пять часов, занять огневые позиции и к рассвету изготовиться к бою».

Постепенно зрело решение, и, когда я подъехал к окраине Большого Токмака, где размещался штаб дивизии, оно сложилось окончательно.

Немедленно собрали командиров частей и работников штаба. Я ознакомил их с обстановкой и отдал устный приказ на организацию обороны. Через полтора-два часа все назначенные части, подразделения и штабы были отправлены небольшими колоннами в район сосредоточения. Вскоре и я вместе со штабом дивизии отбыл в Михайловну, а оттуда — на передний край обороны. Я обошел его из конца в конец, уточняя расположение огневых средств. Вдоль переднего края была отрыта траншея полного профиля, а перед ней — противотанковый ров. Это сделали заблаговременно местные жители, наши советские люди, которым мы были благодарны от всей души.

В штаб вернулся заполночь и сразу позвонил командующему, который к тому времени переехал со своим штабом в Виноградовку. Подробно доложил ему, как решена поставленная дивизии задача. Откровенно говоря, я побаивался, что генерал Смирнов не похвалит меня за то, что свой танковый батальон мы поставили в оборону. И хотя для каждой машины готовился хороший окоп, все же танковый батальон, имевший в своем составе 54 боевые машины, представлял внушительную силу, которая в любой момент могла потребоваться для активного противодействия врагу. А эту ударную силу я загнал в оборону.

Однако командующий не только не отчитал, но даже похвалил меня.

— Вы молодец, что догадались так поступить, — выслушав мой доклад, заключил Смирнов. — Главная наша задача остановить противника. И этому надо подчинить все...

Ночь и раннее утро прошли спокойно. Личный состав, спешно переброшенный на оборонительный рубеж, всю ночь трудился над усовершенствованием позиций и созданием системы огня. На правом фланге стоял 220-й стрелковый полк под командованием подполковника Георгия Ефимовича Семенова, на левом — 39-й стрелковый во главе с майором Андреем Ивановичем Поповым. Оба полка подтянули сюда лишь часть своих сил, ту, что удалось перебросить на автомашинах. [37]

И Семенов, и Попов участвовали в войне с Финляндией, оба были удостоены ордена Красного Знамени. Я надеялся на их мужество и военную подготовку, и они меня не подвели.

Когда работы на рубеже обороны были в основном закопчены, подоспел завтрак. Но люди так и не принялись за еду: появился противник.

Это было утром 20 сентября 1941 года. Начало боя застало меня в двух километрах юго-западнее большого села Тимошевка. Вокруг простиралась ровная, как стол, покрытая буйными травами и поспевающей кукурузой равнина, сильно ограничивавшая обзор поля боя. Необходимо было найти крупный предмет, который возвышался бы над окружающей местностью хотя бы на два-три метра и был пригоден для устройства наблюдательного пункта. Мое внимание привлек стог соломы, будто специально поставленный в центре оборонительной полосы дивизии и обеспечивавший отличный обзор на главном направлении. На стоге я и остановил свой выбор. Неподалеку разместились средства связи и воины, обеспечивавшие работу НП.

И все же условия для управления действиями дивизии были весьма сложными, ведь силы соединения фактически раздвоились. Наиболее подвижные и в огневом отношении мощные части и подразделения за ночь оседлали назначенный для дивизии рубеж обороны и уже ввязались в бой. В количественном отношении это была лишь небольшая часть того, чем мы располагали, но эта часть выполняла сейчас наиболее трудную и ответственную задачу. Руководство этими силами я взял на себя.

В помощь командиру дивизии была создана небольшая оперативная группа под руководством начальника оперативного отделения штаба дивизии капитана Терешкова. В ее состав вошли начальник артиллерии полковник Комаров, начальник разведки майор Волков, начальник связи майор Бабин, инженер майор Кулахметов. Несколько позже ко мне присоединился комиссар дивизии полковой комиссар Кириллов с еще одним работником политотдела.

Все названные товарищи очень помогли мне не только разместить огневые средства на местности, что способствовало правильной организации системы огня, но и провести разведку, организовать наблюдение и управление боем. Была обеспечена надежная связь с командирами 220-го и 39-го стрелковых полков, а также с командиром танкового батальона. [38]

Мой НП, как я уже сказал, был создан в районе Тимошевки. Командир 7-го саперного батальона капитан Бахарев не заставил себя ждать с присылкой взвода саперов, которые быстро отрыли щели на случай бомбежки или артобстрела. Неподалеку оборудовал свой НП командир 95-го гаубичного артиллерийского полка (гап) майор Дудасов, а сам он находился вместе со мной на моем наблюдательном пункте. Такое соседство было очень кстати, так как 95 гап стал как бы моим подручным полком, сосредоточенный огонь которого можно было направить в любое место, на любую цель.

Вторая часть дивизии, по размерам более крупная, прежде чем попасть в район обороны, должна была совершить 70-километровый марш. В условиях господства в воздухе авиации противника осуществить такой переход весьма сложно. Передвигаться можно было только ночью, а днем следовало рассредоточиться, замаскироваться и выжидать.

Руководил маршем начальник штаба дивизии подполковник Михаил Антонович Прокопенко. И нужно сказать, что со своей задачей этот вдумчивый и волевой командир справился хорошо. Части ни разу не попали под бомбовые удары.

В общем, трудностей оказалось немало, но к встрече врага мы подготовились все-таки неплохо. И это сразу сказалось на развитии боя.

Не подозревая, что впереди сильная оборона, рассчитывая на легкий успех, гитлеровцы подходили к нашему переднему краю довольно беспечно, без поддержки артиллерии и авиации. Одна колонна следовала через Малую Белозерку на Михайловку, другая восточнее — на Тимошевку. Впереди колонн двигались мелкие группы, видимо разведка и боевое охранение. Наши пулеметчики, не обнаруживая себя, подпустили эти группы метров на 100, а потом точным огнем почти полностью уничтожили их. Досталось и тем, кто шагал в колоннах.

— Видели, Иван Павлович, какая выдержка у наших бойцов и командиров? Молодцы ребята, — показывая в сторону переднего края, возбужденно произнес комиссар дивизии полковой комиссар П. М. Кириллов. — А что, если от вашего имени поблагодарить отличившихся?

— Сделайте это, товарищ Кириллов, — ответил я комиссару. — И постарайтесь, пожалуйста, чтобы о мужестве пулеметчиков сегодня же узнал весь личный состав. Такая информация будет очень полезной для воинов. [39]

Примерно через час наши наблюдатели обнаружили, что противник накапливает силы. Видимо, придя в себя, он готовился возобновить наступление. Но наши огневые средства были замаскированы хорошо. Только несколько дежурных пулеметов, кочуя по траншее с места на место, вели огонь короткими очередями да некоторые батареи 95 гап производили огневые налеты по местам скопления вражеских солдат.

После двухчасового молчания немцы открыли по нашему переднему краю не очень плотный артиллерийский огонь и сразу пошли в атаку, которую снова удалось легко отбить. Понеся потери, фашисты отошли в исходное положение и залегли. Наступило затишье.

Часа через три эту тишину нарушил гул самолетов. Вскоре мы увидели три группы по 12–15 бомбардировщиков Ю-87 в каждой. Следуя параллельными курсами, они приближались к нашим позициям. Со стороны немцев появилась серия зеленых ракет, направленных в нашу сторону. Бомбардировщики по этим целеуказаниям тут же начали обрабатывать наш передний край. Минут через 10–15 они улетели, а наземные войска противника после артиллерийского и минометного обстрела наших позиций двинулись в новую атаку.

Я опасался, как бы удары немецких пикировщиков не нарушили нашу оборону, которая фактически еще не имела глубины и представляла собой вытянутую цепочку. Но бомбы и снаряды разбили только два станковых пулемета. Единственное, чего гитлеровцам удалось добиться во время атаки, — это приблизиться на отдельных участках к нашему рубежу обороны на 50–100 метров. Новая атака была повсеместно отбита. Враг поспешно отошел, оставив много трупов на ничейной полосе.

Убедившись, что и эта атака отбита надежно, я вернулся в Михайловку, в штаб дивизии, связался с командующим и доложил о результатах сегодняшнего дня.

— Вы настоящий молодец, спасибо! — услышал в ответ.

— Это не меня, товарищ командующий, надо благодарить, а людей, которые сидят в окопах и бьют врага.

— Да, да! Всем вашим людям спасибо, большое спасибо, — с какой-то особой теплотой сказал генерал Смирнов. — Настоящие герои. И ваши правые соседи сегодня тоже отразили все атаки. Правда, там не было такого нажима, но у них и сил поменьше... [40]

Затишье длилось до утра следующего дня. Противник, видимо, готовился к повторным ударам, а наши бойцы, воодушевленные благоприятным исходом вчерашнего боя, совершенствовали оборону.

Подтянув свежие силы и получив значительную поддержку с воздуха, гитлеровцы с утра 21 сентября перешли в решительное наступление по всему фронту 18-й армии. Главный удар, как снова подтвердил командующий, они наносили из Малой Белозерки на Михайловку и далее на Большой Токмак.

Три раза в тот день, после сильной авиационной и артиллерийской подготовки, с тупым упорством и остервенением немецкие солдаты бросались в атаки и каждый раз с большими потерями откатывались назад. Стойко и мужественно дрались бойцы и командиры 164-й, 4-й стрелковых и 96-й горнострелковой дивизий, находившихся в первом эшелоне армии. Неоценимую помощь обороняющимся оказали своим огнем 266-й и 437-й корпусные артиллерийские полки, входившие тогда в состав 18-й армии. Они не только подавляли артиллерийские батареи врага, но и вели уничтожающий огонь по его атакующим боевым порядкам.

Со своего наблюдательного пункта, который по-прежнему находился на стоге соломы и, кстати сказать, еще не привлек к себе внимания противника, я видел, как спокойно и расчетливо вели себя в бою наши стрелки и пулеметчики, артиллеристы и минометчики, а особенно танкисты, чьи машины были поставлены в окопы и действовали как мощные огневые точки. У людей росла уверенность в своих силах. А на войне это чрезвычайно важно.

На исходе дня, когда была отбита третья атака и вряд ли можно было ожидать новых, я позвонил правому соседу — командиру 164-й стрелковой дивизии подполковнику Владимирову. Хотя это было первое наше знакомство, мы с удовольствием поделились впечатлениями о событиях минувшего дня. Такой же разговор состоялся и с левым соседом, командиром 96-й горнострелковой дивизии полковником Шепетовым.

Вскоре позвонил командующий. Уточнив обстановку, он поздравил меня с успехом.

— Я же говорил вам, мы набьем морду фашистам, вот и набили, — с молодым задором заявил Андрей Кириллович. — И при том на всем фронте армии...

Как мы потом узнали, успешно отразил все атаки врага и наш левый сосед — 9-я армия. Гитлеровцы на какое-то время угомонились. [41]

25 сентября к нам в Михайловну приехал командующий. Ознакомившись с состоянием дел, генерал Смирнов вдруг спросил:

— А не пора ли нам, дорогой товарищ полковник, сменить тактику? Уж больно тихо стало у нас. Немец молчит, и мы молчим. Перемирие какое-то. А что, если его нарушить?

Я понял: командующий горит желанием нанести удар по противнику и потому прощупывает настроение командира дивизии, как бы советуясь с ним. Это мне понравилось. Ответил, что дивизия сохранила свою ударную силу и готова выполнить приказ.

— Так я и знал, — с удовлетворением произнес командарм. — Я был уверен, что вы поймете и поддержите меня. А теперь кладите на стол вашу карту, доставайте карандаш и записывайте.

Вот что записали мы тогда, слушая генерала Смирнова: «Задача армии с утра 27 сентября перейти в наступление, нанося главный удар в направлении Б. Белозерка, Рубановка и во взаимодействии с 51-й и 9-й армиями уничтожить мелитопольскую группировку противника.

В первом эшелоне армии будут наступать 164-я, 4-я, 130-я стрелковые, 96-я горнострелковая дивизии и 2-я танковая бригада. 136-я стрелковая дивизия составит второй эшелон.

4-й стрелковой дивизии выпала честь наступать на направлении главного удара армии, в связи с чем ее будет поддерживать 266-й корпусной артиллерийский полк. В ее же полосе будет введена в бой 2-я танковая бригада».

Привыкнув мыслить категориями полков и дивизии, я не сразу осознал размах и задачу операции, о которой говорил нам генерал Смирнов.

— Что это вы, товарищ Рослый, задумались? Или сомневаетесь в успехе предстоящей операции? — спросил командующий, заметив мое смущение.

— Да нет, товарищ генерал. Просто не привык к таким масштабам. Вот и пытаюсь представить картину предстоящих событий. Если 51-я армия ударом от Перекопа на север отрежет противника от его переправ на Днепре, а 18-я армия совместно с 9-й нанесут удар с севера на юг, то гитлеровцы окажутся как бы между молотом и наковальней. Задумано здорово.

— Да, дорогой, задумано неплохо, — как бы продолжая мою мысль, сказал генерал Смирнов. — А будь бы у нас побольше авиации... Пока, к сожалению, немцы господствуют [42] в воздухе, их «юнкерсы» спокойно летают у нас над головой... В такой ситуации нелегко придется нашим дивизиям, как только люди выйдут из окопов и двинутся в наступление. Это необходимо учитывать и в период организации боя, и при подготовке личного состава к предстоящим действиям...

Перед отъездом командующий посоветовал мне, не дожидаясь письменного приказа, который привезут только ночью, заняться подготовкой дивизии к наступлению.

В полную силу заработали штаб, партполитаппарат. Это позволило уже вечером 26 сентября доложить командарму о готовности дивизии к наступлению.

Важно было ударить по врагу неожиданно, ошеломить его внезапностью. Для этого могла пригодиться любая деталь, любая мелочь, замеченная нами в поведении противника. Наши наблюдения, например, показали, что завтрак у немцев проходит неизменно с 8 до 9 часов утра. В это время почти все солдаты стекались к кухням, а тем, кто оставался в окопах, приносили пищу в котелках и термосах.

Уверовав в то, что ему предопределено лишь наступать, а не обороняться, враг, скажем прямо, не очень опасался удара с нашей стороны. А мы решили ударить. И ударить в такое время, когда соблазнительный запах пищи настраивал немецких солдат и офицеров отнюдь не на боевой лад.

В 8 часов 30 минут наша артиллерия и минометы внезапно открыли огонь по местам скоплений противника и его переднему краю, а через 20 минут дивизия двинулась вперед. В первом эшелоне наступали два полка и танковый батальон: на правом фланге, западнее Малой Белозерки, — 220-й стрелковый полк, которым командовал грамотный и храбрый командир подполковник Семенов, а на левом, в направлении Большой Белозерки, — 39-й стрелковый под началом подполковника Попова, который тоже отлично зарекомендовал себя. 101-й стрелковый полк во главе с подполковником Сихарулидзе находился во втором эшелоне.

Время для начала наступления было выбрано удачно. Довольно легко преодолев передний край врага, наши части стали развивать достигнутый успех.

К полудню мы овладели Малой Белозеркой и продвинулись вперед на шесть-семь километров. Была разгромлена румынская бригада, захвачено много оружия и пленных. Вечером, находясь на наблюдательном пункте Попова, я видел понурое шествие в наш тыл полутысячной колонны пленных румын. Примерно такое же количество пленных было захвачено в полосе наступления 220-го стрелкового полка. [43]

Враг стал принимать срочные контрмеры. Подошедшие из глубины немецкие части не только остановили продвижение наших полков, но и попытались оттеснить их. К вечеру контратаки усилились, но наши подразделения, уже успевшие закрепиться на достигнутых рубежах, уверенно отражали их.

Именно тогда я стал свидетелем не только смелого, но, можно сказать, дерзкого поступка командира 220-го стрелкового полка подполковника Семенова.

Поскольку фронтальные контратаки успеха не приносили, гитлеровцы стали искать другие пути. Прикрываясь складками местности и кукурузными полями, они вывели часть своих сил на открытый правый фланг 220-го стрелкового полка, который оказался впереди своего соседа. Контратакующий вражеский батальон был замечен, когда находился примерно в 600–700 метрах от наблюдательного пункта командира полка. Это означало, что через 10–15 минут немцы могли овладеть районом наблюдательных пунктов и атаковать 220-й стрелковый с тыла. Нужно было что-то немедленно предпринять. Мысль моя работала молниеносно. Я приказал командиру гаубичного полка майору Василию Петровичу Дудасову, который находился рядом, открыть по противнику заградительный огонь, разведывательному батальону — выдвинуться навстречу фашистам и своим огнем задержать их продвижение, а всем, кто был на наблюдательном пункте, занять оборону и приготовиться к отражению контратаки. Но для решения полученных задач артполку требовалось 10–15 минут, а разведывательному батальону — еще больше времени.

Именно в эти критические минуты подполковник Семенов вскочил на машину, которая находилась вблизи его НП и на которой была смонтирована счетверенная установка станковых пулеметов. Командир полка приказал водителю вести машину навстречу наступающим гитлеровцам и, сблизившись с ними на 300–400 метров, открыл шквальный огонь. Темп стрельбы одного станкового пулемета равен пятистам выстрелам в минуту, а четырех пулеметов — двум тысячам. Вот какой шквал огня обрушился на вражеские цепи!

Фашисты залегли, а Семенов продолжал поливать их свинцом. Этот поединок продолжался около 10 минут, пока не открыли огонь наши 122-миллиметровые гаубицы. А вскоре подоспел и разведывательный батальон. Оставив на поле боя много трупов, враг откатился. [44]

Георгий Ефимович Семенов вернулся на свой НП радостный, целый и невредимый. И надо же такому случиться: вскоре неподалеку от НП разорвался один-единственный шальной снаряд. Георгий Ефимович в тот же миг будто осел на дно окопа. Крохотный осколок попал ему прямо в сердце. Рядом с орденом Красного Знамени на его гимнастерке виднелось небольшое отверстие, пробитое кусочком металла. Вместе с командиром осколком одного и того же снаряда был убит комиссар полка политрук Болеслав Степанович Баркан.

Ночью мы похоронили своих боевых товарищей в Большом Токмаке...

Наше наступление приостановилось. Задача по уничтожению мелитопольской группировки неприятеля не была решена. И тем не менее мы задержали его наступление на две недели, он понес значительные потери. В журнале боевых действий войск 18-й армии 2 октября 1941 года было записано, что только в М. Белозерке и Ульяновке захоронено 5400 вражеских солдат и офицеров и что особенно большие потери понесли в этих боях 4-я немецкая горнострелковая дивизия, а также 2-я и 4-я румынские бригады.

4 октября во второй половине дня на фронте нашей дивизии, которая продвинулась в ходе наступления на 12–15 километров, враг прекратил бесплодные контратаки, и мы решили заняться приведением частей в порядок. Надо было эвакуировать раненых, пополнить боеприпасы и горючее, усовершенствовать оборону, дать людям хотя бы кратковременный отдых и решить множество других вопросов, связанных с поддержанием боеспособности. Этим мы и занялись, но ненадолго.

Уже вечерело, когда ко мне в землянку влетел начальник оперативного отделения штаба дивизии капитан Николай Ефимович Терешков. Он принес только что полученное из штаба армии боевое распоряжение, которым предписывалось снять дивизию с занимаемого рубежа и к рассвету 5 октября сосредоточить в районе Большого Токмака.

Передав телеграмму подполковнику Прокопенко, я вопросительно поглядел на Терешкова, как бы прося растолковать смысл только что услышанного. Совсем недавно от нас требовали наступать, потом — прочно оборонять занимаемый рубеж, а теперь — немедленно уходить. Что же случилось?

Терешков без слов понял меня.

— Не знаю, товарищ полковник, — стал объяснять [45] он. — Пытался связаться со штабом армии, но там уже никого нет. Какой-то связист, который сворачивал связь, ответил, что все отбыли на новый командный пункт в Ивановку: это восточнее Большого Токмака. До левого соседа не дозвонился, а правый ответил, что им тоже приказано сниматься, так как противник якобы прорвал фронт и выходит на наши тылы.

Для меня было ясно главное: обстановка резко изменилась к худшему. В любой момент может возникнуть угроза окружения, а у нас, как назло, и боеприпасы на исходе, и горючего в обрез. К тому же не вывезены раненые из 55-го медсанбата.

— Боеприпасы получим в Большом Токмаке, там же, видимо, заправимся горючим, — высказал предположение Терешков. — А вот с ранеными хуже, — будто прочитав мои мысли, сказал он. — Придется забрать их попутным транспортом.

Я был согласен с Терешковым и тут же приступил к выработке приказа на марш. Записав его в блокноты, Прокопенко и Терешков немедленно связались со штабами частей. Через час 4-я стрелковая форсированно двигалась в направлении Большого Токмака.

На рассвете 5 октября дивизии был объявлен большой привал: необходимо было подтянуть отставших, накормить людей и дать им хотя бы немного поспать.

Когда отдавались последние распоряжения по организации отдыха, ко мне подошел прибывший из Ивановки, где разместился штаб 18-й армии, офицер связи и вручил боевое распоряжение командующего. Полученный документ проливал некоторый свет на ту обстановку, что сложилась к утру 5 октября на фронте 18-й армии. В нем говорилось, что гитлеровцы, ударив из района Днепропетровска на Синельниково и Орехово, выходят в тыл нашей армии. Чтобы не допустить этого, 99-я и 130-я стрелковые дивизии ведут бой в районе южнее Жеребца, то есть на правом фланге армии, стремясь не допустить выхода противника на юго-восток. 4-й стрелковой дивизии приказывалось занять и оборонять район Ильченково, Солодка Балка, Очеретованный. Левее 164-я стрелковая, отражая атаки мелких вражеских групп, занимает оборону на рубеже Новый Токмак — Пришиб. 96-я горнострелковая совершает марш в Мокрый Став.

— Товарищ полковник! — обратился ко мне капитан Терешков. — Машины, направленные за горючим, вернулись пустыми. Склады горючего сожжены еще ночью. [46]

— А как с боеприпасами?

— Машины еще не вернулись. А что касается горючего, разрешите поискать его на базах МТС и в колхозах. У них обязательно что-нибудь найдется...

Я не стал возражать. Ничего иного придумать было нельзя.

Пришло время поднимать дивизию и двигаться дальше.

Находившийся в авангарде 39-й стрелковый полк, пройдя Солодку Балку, завязал с противником бой. Немцы, укрепившиеся по южной окраине Ильченково, открыли плотный огонь по боевым порядкам полка. Его передовые подразделения залегли.

Тем временем другие части соединения в маршевой колонне подходили к Солодкой Балке. Вдруг из лощины, находившейся в километре восточнее нашей колонны, вынырнуло около 30 вражеских танков. Судя по тому, что они шли в колонне и не вели огня, можно было заключить, что встреча с нашей колонной явилась для них неожиданностью. Но вражеские танкисты занимали выгодную позицию для удара и начали быстро развертываться в боевую линию, предвкушая легкую добычу.

Однако не тут-то было! В колонне 101-го стрелкового полка шла его артиллерийская группа в составе одного дивизиона 40-го пушечного и одной батареи 95-го гаубичного артиллерийских полков. Заметив танки, командир дивизиона капитан Николай Леонтьевич Гвоздев подал команду: «Танки справа, к бою!» И все четыре батареи мигом выполнили команду, заняв огневые позиции на дороге.

Я наблюдал за схваткой четырех батарей с тремя десятками танков. Как только прогремели первые выстрелы, одновременно загорелось два танка, а третьему сорвало башню 122-миллиметровым снарядом. Потом было подбито еще три машины, а когда задымила седьмая, немцы не выдержали и отошли в лощину, из которой недавно появились.

С чувством глубокого уважения и гордости за боевых товарищей, которые проявили в этом бою незаурядное мужество и воинское мастерство, я называю здесь фамилии командира дивизиона капитана Гвоздева, командиров батарей старших лейтенантов Ананьева и Мальцева и командира орудия Гавриленко.

Вскоре привели двух раненых вражеских танкистов. Они рассказали, что их батальон входит в состав 13-й танковой дивизии, что он принимал участие в окружении русских в районе Куйбышево (Запорожская область), а теперь направлялся в Жеребец для выполнения новой задачи. [47]

Это была моя первая встреча с танкистами 13-й танковой дивизии врага. Я подчеркиваю — первая, потому что в дальнейшем наши пути будут скрещиваться еще не раз. Но это случится позднее.

А в тот момент, когда 4-я стрелковая дивизия вела бой фронтом на север, а не на запад, как ей приказывалось, когда ее колонну атаковали танки противника не с запада, а с востока и когда было неизвестно, далеко ли соседи и что они делают, мы просто не могли понять, где фронт и где тыл, как развиваются события в масштабе всей армии.

Вечером, когда бой утих, я отправился в Ивановку, в штаб армии. Думал встретиться с командующим, уточнить обстановку и задачу дивизии.

В Ивановку приехал еще засветло, но штаба армии не нашел. Зато повстречался там с командиром 164-й стрелковой дивизии подполковником Владимировым, от которого узнал, что штаб 18-й переехал в Бельманку, где вскоре подвергся нападению немецких танков.

Владимиров рассказал, что незадолго до этого ему удалось переговорить с командующим, начальником штаба и другими товарищами. Все были удручены происходящим. Кое-кто считал, что в штабе фронта просмотрели подготовку Клейстом (командующий 1-й танковой группой немцев) удара нам во фланг и тыл, что недооценили начавшегося еще 29 сентября прорыва танков противника из района Днепропетровска на юго-восток, вследствие чего и директива на отвод войск последовала только 4 октября.

И действительно, противник уже перерезал нам пути отхода на восток, а 99-я и 130-я стрелковые дивизии, выдвинутые в район Жеребца для прикрытия отхода, попали под удар главных сил 1-й танковой группы. Генерал Смирнов собирался ехать в эти дивизии, чтобы лично руководить их боем.

— Так что, товарищ Рослый, — продолжал Владимиров, — нам придется действовать самостоятельно. Штаба армии, пожалуй, быстро не найдешь.

— В таком случае, — ответил я, — давайте объединим усилия наших дивизий и будем пробиваться из окружения совместно.

Владимиров охотно принял мое предложение, Затем мы проинформировали друг друга об обстановке, в которой находились наши соединения, и договорились, что будем отходить в направлении на Куйбышево, встретимся в районе Зеленого Гая и там определим время и участок прорыва. [48] На этом и расстались. Я направился в Очеретованный, куда должен был переехать штаб дивизии.

Гитлеровцы по-прежнему наседали на нас со всех сторон. И тем не менее дивизия к вечеру 6 октября вышла в район Зеленого Гая и оказалась на западных скатах Приазовской возвышенности. Сама же возвышенность вздымалась перед нами, образуя господствующий рубеж, занятый противником. 164-я стрелковая дивизия, с командиром которой я договорился о совместных действиях, к сожалению, сюда не пришла. Как я узнал потом, противник помешал ей выполнить задуманный маневр. А нам пришлось полагаться лишь на собственные силы.

Командиры и комиссары частей, которых я собрал, докладывали, что боеприпасов и горючего осталось очень мало. Часть машин, которые не имели ни капли горючего, пришлось сжечь, а орудия, оставшиеся без машин и снарядов, — подорвать.

И все же, несмотря на неимоверные трудности и лишения, несмотря на то, что дивизия оказалась во вражеском кольце, среди воинов не было ни паники, ни растерянности. Это отмечали командиры и комиссары частей, в этом не раз убеждался и я сам, общаясь с подчиненными.

Обстановка не позволяла нам совершать маневры в поисках наиболее выгодного места для прорыва: на исходе были горючее и боеприпасы, а совершенно открытая местность делала дивизию уязвимой для ударов и с земли, и с воздуха. Было решено немедленно прорываться из окружения в районе Гусарки.

7 октября после недолгой подготовки полки пошли на прорыв. Это был неравный бой. Враг явно превосходил нас в огне. И тем не менее мы прорвали кольцо окружения чуть южнее Гусарки. А когда основная масса людей и техники миновала опасную зону и устремилась дальше на восток, со стороны Гусарки подошли немецкие танки и смяли хвост дивизии, причем под удар попал и батальон, который прикрывал наш отход.

Немало людей и боевой техники потеряла 4-я стрелковая в течение последних дней, и особенно в бою у Гусарки. Погибли начальник штаба дивизии подполковник Прокопенко и всегда жизнерадостный, боевой комиссар дивизии полковой комиссар Кириллов — прекрасный политработник и замечательный товарищ. Был убит в бою командир 39-го стрелкового полка майор Попов. Пал смертью храбрых комиссар 63-го батальона связи политрук Басов, навсегда лишились мы многих бойцов, командиров, политработников, [49] с которыми я прошел эти трудные дни войны и которые стали для меня близки и дороги.

Несколько позднее я узнал, что 8 октября 1941 года в районе села Поповка Запорожской области погиб командующий 18-й армией Андрей Кириллович Смирнов. Советское государство посмертно наградило командарма Смирнова орденом Отечественной войны 1-й степени, а Верховный Совет УССР Указом от 10 июня 1946 года переименовал село Поповку в село Смирново. В центре села в честь нашего бесстрашного командарма сооружен величественный обелиск.

В этом же районе мы потеряли члена Военного совета армии Алексея Максимовича Миронова, начальника артиллерии армии комбрига А. С. Титова, его помощника Н. Ф. Хуторянского и других замечательных товарищей.

Но армия не погибла. Понеся значительные потери и причинив серьезный урон врагу, ее дивизии вырвались из кольца фашистских танков и снова встали могучей стеной ЕЙ пути немецко-фашистских захватчиков. 18-ю армию ждали новые бои.