Возмужание

Боевой путь многих военных людей связан с Дальним Востоком. Я горжусь тем, что и моя военная биография начиналась здесь — до поступления в Военную академию имени М. В. Фрунзе я командовал 2-м стрелковым батальоном 95-го стрелкового полка 32-й стрелковой дивизии.

Будучи еще политруком роты, я сдал экзамен за курс военного училища. И хотя долго и настойчиво готовился к экзамену и получил высший балл, все же чувствовал, что мне не хватает фундаментальной военной подготовки. То были годы, когда вместе со страной быстро развивалась и армия. Она получала от молодой советской индустрии разнообразную новую технику, да и люди в воинский строй вливались другие — политически активные, с более высоким общеобразовательным и культурным уровнем. Все острее ощущалась потребность в командном составе высокой квалификации. Нетрудно понять мою радость, когда узнал, что утвержден кандидатом для поступления в военную академию.

И вот я в Москве. Успешно сданы вступительные экзамены, моя фамилия названа в числе тех, кто зачислен на 1-й курс. С осени 1937 года началась счастливая пора, когда все заботы сводились к одному — учиться, овладевать высотами советского военного искусства. Меня нисколько не смущало то, что я, 35-летний мужчина, должен был, как курсант, жить в академическом общежитии, занимая там одну из ста кроватей с табуретом и половиной тумбочки.

6-я учебная группа, в которую меня определили, состояла из 12 человек. Группа, как и вся академия, жила интересной и полнокровной жизнью. Мы понимали, что готовим себя к большой и ответственной работе в войсках и что час испытания, может быть, совсем недалек. Международная обстановка становилась все более тревожной. 1 сентября 1939 года, напав на Польшу, Германия развязала вторую мировую войну.

Не случайно с момента прихода фашистов к власти руководители нашей партии и правительства постоянно предупреждали [4] свой народ и весь мир, что Гитлер угрожает миру, что Гитлер — это война. Так оно и получилось.

* * *

Шла вторая половина декабря 1939 года. Закончив изучение программы стрелкового полка, мы, слушатели 3-го курса, стали штудировать тактику стрелковой дивизии. Каждому было заманчиво выступить в роли командира дивизии и пусть на карте или у ящика с песком потренироваться в командовании целым соединением. В такие минуты многие из нас мысленно ставили себя на место тех командиров, которые вели не учебные, а настоящие бои. Еще свежи были в памяти события на Халхин-Голе, освободительный поход наших войск в Западную Украину и Западную Белоруссию. А вскоре тревожно стало на нашей северо-западной границе: тогдашнее правительство Финляндии провоцировало войну. 30 ноября начались боевые действия.

Все мы с понятным волнением следили за развитием событий на Карельском перешейке. Преодолевая ожесточенное сопротивление противника в зоне заграждений (предполье), наши войска продвигались вперед. Казалось, так пойдет и дальше. Однако наступающие натолкнулись вскоре на мощный укрепленный район, так называемую линию Маннергейма. Они с ходу атаковали ее, но, понеся значительные потери, остановились. Шла подготовка к новому штурму. Стали говорить о трудностях, которые испытывали наши войска в районе боев, о сильных укреплениях, снегах и морозах, превышавших в ту суровую зиму 40° и сковывавших действия войск.

Как-то после обеда я пришел в общежитие. Не успел раздеться, как дежурный позвал меня к телефону.

— Товарищ Рослый, вас вызывают к начальнику академии. Приходите немедленно, — услышал я в телефонной трубке.

Заместитель начальника академии комдив Николай Андреевич Веревкин-Рахальский, исполнявший в ту пору обязанности начальника академии, пользовался в нашей среде большим авторитетом. Посещая занятия, он подолгу беседовал со слушателями о политических и военных новостях. Высокий ранг и пост не мешали ему быть человеком общительным. Однако я не слышал, чтобы кого-нибудь из нас он приглашал в свой кабинет для разговора с глазу на глаз. Поэтому я волновался и никак не мог догадаться о причине столь срочного вызова. [5]

— А, товарищ Рослый! Садитесь вот здесь, — сказал комдив, как только я вошел, и указал на ближайший к нему стул. — Нам надо серьезно поговорить.

Это «серьезно поговорить» заставило еще сильнее забиться мое сердце. А комдив сразу перешел к делу.

— Нам предложили послать одного человека на фронт, на должность командира стрелкового полка, — сказал он. — Мы посоветовались с товарищем Батраковым (бригадный комиссар Петр Капитонович Батраков был комиссаром академии) и решили рекомендовать вас. Как вы на это смотрите?

Предложение было столь неожиданным, что у меня дух захватило. Справившись с волнением, я ответил:

— Это так внезапно... Нельзя ли немного подумать?

— Пожалуйста, товарищ Рослый, подумайте, — ответил Веревкин-Рахальский и продолжал: — При подборе кандидата мы учли, что вы уже командовали стрелковым батальоном и успели накопить некоторый опыт руководства стрелковыми подразделениями...

Пока комдив излагал мотивы, которые привлекли внимание командования академии к моей скромной персоне, я немного успокоился, осознал важность того, что услышал, встал и ответил:

— Сделанное мне предложение расцениваю как большое доверие. Горжусь им. Благодарю за него и готов отправиться на фронт хоть сегодня.

— Сегодня уже не успеете, а завтра надо выехать. Зайдите в отдел кадров, там вам выдадут документы. Прошу вас, товарищ Рослый, всегда помнить, — продолжал Веревкин-Рахальский, — что вы едете на фронт, как один из лучших представителей академии. Будьте на высоте положения...

Собираясь в путь, я более суток провел в беготне и потому здорово устал. Но в вагоне, как ни старался, заснуть не смог: мысли не давали покоя.

И раз, и другой спрашивал я себя: не поторопился ли дать согласие, по плечу ли мне такая ноша? Ведь командовать полком придется первый раз в жизни, к тому же не в мирной обстановке, а на фронте, в бою. Я знал, что даже опытный командир может допустить ошибку. Но одно дело ошибка, совершенная в мирное время, и другое дело — в бою. В первом случае ошибку можно исправить. А как исправить ее на поле боя, если напрасно погибнут люди и боевая техника, а задача окажется невыполненной. [6]

И еще одно волновало. Пусть иному читателю это покажется странным, но я спрашивал себя: хватит ли у меня мужества, самообладания, чтобы не дрогнуть в трудную минуту? И не только не дрогнуть, но и повести за собой навстречу опасности подчиненных. Ведь это так важно для командира...

Прорезая ночную тьму, наш поезд мчался на северо-запад. Мои соседи по купе давно уже спали, а я, ворочаясь с боку на бок, продолжал думать. Причем не только о будущем. Вспомнил почему-то о прошлом, о пережитом в детстве, юности.

Родился я в 1902 году в селе Петровая-Буда, ныне Брянской области, в бедной крестьянской семье. Отец мой, Павел Игнатьевич Рослый, и мать, Прасковья Семеновна, сами трудились от утренней зари до вечерней и нас, детей своих, старались приучить к труду.

Земля в нашем селе была бедная: болота с зарослями осоки, небольшие луга, где мы косили траву на сено, да песчаные пригорки, на которых выращивали озимую рожь, гречиху и конечно же главную кормилицу нашу — картошку.

На бедных землях и урожаи были скудными. Работали много, а из нужды не вылезали. Нужда гнала людей на заработки, заставляла батрачить у помещиков, кулаков. Приход Советской власти жители нашего села встретили восторженно, и, когда потребовалось защищать новый строй, десятки молодых парней добровольно ушли в Красную Армию.

Сбылась наконец давнишняя мечта тружеников села: стали делить помещичью землю.

— Давай, Ванюшка, вместе делить будем, — обратился ко мне председатель земельной комиссии мой сосед Ефим Яковлевич Пильник — балтийский моряк, участник революции.

К этому времени я закончил высшее начальное училище, расположенное в соседнем селе, и имел кое-какие познания по части измерения площадей. Так в 17 лет я стал активистом в родном селе.

Через год меня избрали членом сельсовета, поручили заниматься культурно-просветительной работой среди молодежи. Пришлось искать помощников. И такие нашлись. Это были Сережа Грибовский, Петя Пушной, Змовин и другие ребята. Сколотилась группа активистов, составивших позднее ядро комсомольской ячейки. Первым ее секретарем избрали меня... [7]

Под неумолчный перестук колес передо мной, словно в калейдоскопе, проносились события не такого уж далекого прошлого, которое тесно и органично переплелось с настоящим. Любовь и уважение к труду, привитые мне с детства, комсомольская закалка, общественная работа, чувство ответственности за порученное дело и настойчивость при достижении цели уже помогли мне во время пятнадцатилетней службы в Красной Армии. Я надеялся, что эти качества помогут и в дальнейшем.

* * *

Наш поезд подошел к Ленинграду. В отделе кадров округа хорошо осведомленный дежурный рассказал мне, как найти свою часть. Добравшись до северной окраины города, на попутной машине я в тот же день прибыл в штаб 123-й стрелковой дивизии, который размещался в районе селения Бабошино на Карельском перешейке. Это было 31 декабря 1939 года.

Командир дивизии комбриг Филипп Федорович Алябушев весьма приветливо принял меня в небольшой землянке и долго беседовал со мной, стараясь как можно подробнее ознакомить с общей обстановкой и состоянием 245-го стрелкового полка, в командование которым мне предстояло вступить.

От командира дивизии я узнал, что 123-я стрелковая уже месяц находится в боях. Ее полки преодолели полосу заграждений и во второй половине декабря подошли к переднему краю главной полосы железобетонных и гранитно-земляных укреплений — к линии Маннергейма.

Эта мощная укрепленная полоса проходила по системе озер и рек, перехватывая весь Карельский перешеек и упираясь одним флангом в Финский залив, а другим — в Ладожское озеро. Севернее находилась вторая (опорная) полоса обороны, за ней тыловая (выборгская) оборонительная полоса.

Карельский перешеек даже без всяких искусственных сооружений представлял собой трудно преодолимое препятствие. Сплошная цепь озер, рек и болот. Кругом леса. Местность покрыта холмами, переходящими в скалистые гряды. Здесь-то правители тогдашней Финляндии, демонстрируя явно враждебные намерения в отношении своего соседа — Советского Союза, создали с помощью немецких, французских и бельгийских военных специалистов едва ли не самую мощную в Европе укрепленную линию. Она состояла из более чем двух тысяч дотов и дзотов, объединенных в [8] мощные опорные пункты. Перед ними проходил пояс каменных надолб, упиравшийся в танконепроходимые участки, а также проволочные заграждения и минные поля.

Одним из наиболее мощных противник считал Хотиненский узел сопротивления. «Ни одна, даже самая передовая, армия в мире, не сможет взять Хотинена», — хвастливо писали финские газеты. Только на одном небольшом участке фронта от озера Сумма-ярви до гнилого болота Мунасуо, не промерзшего даже в ту суровую зиму, находилось 17 железобетонных и деревоземляных сооружений. Именно этот узел стоял на пути 123-й стрелковой дивизии.

— Но самое неприятное, — подчеркнул комбриг Алябушев, — заключается в том, что первые неудачи в штурме укреплений породили среди некоторой части наших воинов неуверенность. Стали поговаривать даже, что финские доты одеты якобы в толстый слой резины и оттого наши снаряды отскакивают от них, не причиняя вреда. Вот почему, товарищ Рослый, одна из важнейших задач при подготовке полка к наступлению состоит в том, чтобы убедительно опровергнуть подобные настроения.

Командир дивизии умолк. Но через некоторое время, как бы вспомнив, что еще не все важное сказано, заговорил снова:

— Отправляйтесь в полк и немедленно приступайте к работе. Общие задачи вам ясны, а в деталях разберетесь на месте. Думайте, анализируйте, творите. На то у вас и голова на плечах, а за плечами — прославленная академия... Если заметите в части что-нибудь неладное — не сваливайте на своего предшественника. Теперь вы командир 245-го стрелкового полка и с вас спрос за его дела.

Я поблагодарил комбрига, попрощался с ним и вышел, унося в сердце симпатию к этому строгому, но обаятельному человеку.

Лейтенант, выделенный мне в проводники, хорошо знал дорогу к командному пункту полка, и уже через полчаса мы благополучно достигли цели.

Командный пункт был устроен в сосновой роще, в одном километре от высоты 65,5, на которой находился мощный финский дот, «миллионный», как прозвали его бойцы. Главным «сооружением» на КП была землянка в один накат. В ней размещались начальник штаба полка старший лейтенант Владимир Константинович Жуковский и комиссар полка политрук Гавриил Макарович Поршаков. Еще одно место предназначалось для командира полка. Работники [9] штаба устроились неподалеку от землянки, соорудив для себя «лисьи норы».

Поршаков и Жуковский, знавшие о моем назначении и скором прибытии, встретили меня у входа в землянку. Мы стали представляться друг другу. Однако противник открыл по роще артиллерийский огонь. Все быстро нырнули в землянку. И хотя один ее накат, слабо присыпанный землей, не мог спасти от прямого попадания снаряда, здесь мы чувствовали себя спокойней, хоть от осколков были укрыты надежно.

Огневой налет оказался коротким и прекратился так же внезапно, как начался.

Мы опять вышли наружу, чтобы подышать свежим воздухом и узнать о последствиях обстрела. Кругом виднелись свежие воронки и поваленные деревья. Помощник начальника штаба полка лейтенант Александр Сергеевич Ждан-Пушкин доложил, что убит один связист.

Я вернулся в землянку, позвонил командиру дивизии и доложил, что в штаб полка добрался благополучно, но сразу по прибытии попал под артиллерийский обстрел. Комбриг внимательно выслушал меня и поздравил с боевым крещением. Да, вечером 31 декабря 1939 года я впервые попал под настоящий артиллерийский огонь. И, по правде говоря, основательно понервничал в связи с этим.

За разговором время летело быстро. Спать легли поздно. Но, как и в предыдущую ночь, я долго не мог заснуть. Вспоминая напутственные слова командира дивизии, взвешивая услышанное в полку, я прикидывал план ближайших действий. С чего начать, на чем сосредоточить главные усилия?

Первым делом надо ознакомиться с полком, с его людьми, с обстановкой, в которой они живут и воюют. Но как это сделать? Тут не прикажешь мигом построить полк вместе с оружием и техникой. Бойцы и командиры выполняют труднейшую боевую задачу, и знакомство с ними может состояться не на полковом плацу, а в окопах, на боевых позициях, под огнем врага. Именно там увижу я свой полк, бойцов и командиров, а заодно и пригляжусь к противнику.

Для начала решил изучить боевые позиции батальонов, проверить инженерную подготовку окопов, оценить, насколько они пригодны для обороны и для наступления. Волновало меня состояние оружия и боевая готовность подразделений в целом, настроение людей и организация их быта. Предстояло также изучить оборону противника, [10] систему укреплений и заграждений. И, наконец, необходимо было самому войти в колею фронтовой жизни, спокойно и уверенно почувствовать себя в боевой обстановке. Ведь от личного мужества и хладнокровия командира очень многое зависит в бою.

Именно с такой, если можно так выразиться, программой я и отправился в путь. 245-й стрелковый полк занимал боевые позиции в непосредственной близости от переднего края противника, имея боевой порядок в два эшелона: в первом эшелоне — 2-й и 3-й, а во втором — 1-й батальоны. На правом фланге, примыкая к большому непромерзающему болоту Мунасуо, перед рощей «Молоток» стоял 3-й стрелковый батальон, которым командовал подвижный и даже немного горячий (при знакомстве это сразу бросилось в глаза) капитан Иван Яковлевич Кравченко. Комбат был требователен, но справедлив и внимателен к подчиненным. Много времени уделял Иван Яковлевич подготовке батальона к предстоящему штурму, а потому в дальнейшем часто обращался ко мне за советами.

2-м стрелковым батальоном командовал уравновешенный и спокойный капитан Сорока. Артем Максимович, как и я, прибыл в полк тоже недавно. Однако уже успел изучить свой батальон. Комбат отличался завидным трудолюбием, много времени проводил с бойцами. И являлся образцом организованности.

Прежде чем пойти с комбатом в окопы, я выслушал его доклад. Капитан Сорока подробно рассказал о состоянии своего подразделения и его расположении. Он подчеркнул, что окопы отрыты пока только на стрелковые отделения и ходами сообщения не соединены. Поэтому пространство между окопами простреливается противником, в связи с чем батальон несет потери.

— Так что вам, товарищ майор, ходить в окопы пока не следует. Вот отроем ходы сообщения, тогда пожалуйста. А пока опасно, — заключил свой доклад Сорока.

— Именно поэтому, товарищ капитан, я должен пойти к бойцам.

Прихватив винтовку и пару гранат и взяв в спутники ординарца Василия, я направился в боевые порядки 2-го батальона. Василий Тимофеевич Афанасьев, колхозник из Кингисеппского района Ленинградской области, был моложе и чуть пониже меня ростом. Его могучее телосложение, открытое лицо, русые волосы и голубые глаза вызывали симпатию с первого взгляда. С таких, как он, подумал я, писали художники героев русских былин. [11]

Мы с ординарцем благополучно добрались до КП командира 4-й стрелковой роты, который был устроен в окопе 2-го отделения 1-го взвода, находившегося как бы во втором эшелоне роты. Окоп был подготовлен добротно. Вместе с отделением здесь были командир взвода лейтенант Маньков, командир роты старший лейтенант Таран, политрук роты Шиндаков. Весь день и всю ночь я провел в 4-й стрелковой роте, побывал во всех ее окопах.

На другой день мы преодолели ползком и перебежками около двухсот метров открытого пространства и оказались во 2-м отделении 2-го взвода 5-й стрелковой роты. Я назвал себя, затем поздоровался с каждым бойцом за руку. Завязался откровенный разговор. Люди охотно рассказывали о своей жизни. Окоп у них был глубокий и просторный. В передней его стенке были отрыты «лисьи норы». В этих небольших углублениях находились постели на двоих из сосновых лапок. Бойцы во время сна согревали друг друга дыханием и теплом своих тел.

Речь зашла о противнике, и командир отделения сержант Пушков стал выкладывать все, что знал, а я, вооружившись восьмикратным биноклем, отыскивал на местности цели и ориентиры, которые он упоминал.

Вскоре в нашем окопе появился помощник командира взвода старший сержант Иван Павлович Малиновский. Узнав, что перед ним командир полка, он представился мне. Старший сержант командовал в то время 2-м взводом 5-й роты, замещая выбывшего из-за ранения лейтенанта.

В присутствии взводного командира я начал проверять состояние оружия, а попутно и знания бойцов. И занялся этим не случайно. Мне было известно, что осенью 1939 года в 123-ю стрелковую дивизию влилось несколько тысяч новобранцев, плохо владевших стрелковым оружием. Некоторые бойцы, не зная устройства гранаты и правил обращения с нею, тайком выбрасывали ее в снег, дабы нечаянно не подорваться. Не лучшим образом, как оказалось, знали свое оружие и во 2-м взводе 5-й роты.

Терпеть такое положение было невозможно. Вернувшись на КП в полк, я посоветовался с комиссаром полка и начальником штаба, и мы решили создать три технические группы, которые непосредственно в подразделениях оказывали бы помощь командному составу в обучении бойцов владению гранатой и другим оружием. Первую группу возглавил начальник артснабжения полка старший воентехник Евмен Денисович Богданов, вторую — младший воентехник Иван Иванович Нилус, третью — младший воентехник [12] Дмитрий Николаевич Кириллов. Переходя из подразделения в подразделение, из окопа в окоп, эти группы в течение 10 дней проделали огромную работу, а кроме того, помогли командирам наладить регулярную учебу прямо на передовой...

Познакомившись ближе с полком и немного изучив оборону противника, я пришел к выводу, что в предстоящих боях важную, если не решающую, роль будет играть артиллерия. В связи с этим надо было усиливать связи с артиллеристами, находить с ними общий язык. И такие контакты стали налаживаться. Вместе с начальником артиллерии 123-й стрелковой дивизии полковником Михаилом Петровичем Кутейниковым в наш полк прибыли командир 323-го легкого артиллерийского полка майор Семен Сергеевич Степанов, командир 402-го гаубичного артиллерийского полка майор Сергей Федорович Ниловский, командир 3-го дивизиона этого полка старший лейтенант Николай Михайлович Курбатов и начальник штаба дивизиона лейтенант Петр Васильевич Шутов.

Мы засели за работу и договорились о практических действиях. Первым делом предстояло отработать способы надежного подавления вражеских укреплений стрельбой прямой наводкой. Тут преследовалась и другая цель, чисто психологическая — укрепить в воинах уверенность в силе нашей артиллерии.

Решили выкатить тяжелое орудие из полка Ниловского поближе к высоте 65,5 и прямой наводкой поразить расположенный на ней дот № 6.

Все участники встречи приблизились к высоте 65,5, определили место для позиции орудия и пути подхода к высоте. Вечером того же дня саперная рота нашего полка приступила к подготовке огневой позиции.

Мы учли, что выдвинутое на открытую позицию 203-миллиметровое орудие трудно будет скрыть от наблюдения противника. Орудие могло стать мишенью для его минометных и артиллерийских батарей, а их на этом участке было четыре: минометная батарея стояла в полукилометре, за высотой 65,5, три артиллерийских — на несколько большем удалении от высоты. Но их позиции были нам известны и с большой точностью нанесены на планшеты артиллеристов.

Чтобы не допустить обстрела нашего орудия, был подготовлен огонь целого артиллерийского полка по каждой батарее противника. По плану начальника артиллерии дивизии для этой цели привлекались: 323-й легкий артиллерийский, [13] 495-й и 402-й гаубичные артиллерийские и 24-й корпусной артиллерийский полки.

Как только ушли артиллеристы, мы стали думать, как лучше использовать эффект предстоящей стрельбы по вражескому доту. Было решено организовать широкую сеть наблюдательных пунктов. Это дело мы поручили начальнику штаба старшему лейтенанту Жуковскому и его помощнику лейтенанту Ждан-Пушкину. Сам же я опять отправился в окопы, поближе к доту, по которому будет стрелять орудие Ниловского.

В полку в эти дни велась большая партийно-политическая работа, к ней был привлечен весь руководящий состав. Находясь на передовой, я тоже рассказывал бойцам о подготовке к штурму линии Маннергейма. Говорил о силе наших танков, об огневой мощи артиллерии, которая способна разрушить любые укрепления, перед которой не устоят ни гранит, ни железобетон.

После одной из таких бесед как раз и прогремел выстрел нашего тяжелого орудия. Вскоре все увидели разрыв снаряда у дота, который находился впереди и левее нашего окопа. Первые три снаряда разорвались, не долетев до цели. Зато остальные семь угодили в стенку дота. Так начал пробу своих сил расчет одного из орудий майора Ниловского. И нужно сказать, «проба» эта прошла успешно. Когда рассеялся дым и осела пыль, мы увидели в стене дота большие углубления: это были следы от прямых попаданий снарядов. Цель была поражена, и в этом не могло быть сомнений.

— А болтали, вроде бы снаряды отскакивают от дотов, — с радостным возбуждением сказал помощник командира взвода Малиновский.

Старшего сержанта поддержали сержант Пушков, красноармеец Яковлев, братья Потаповы, входившие в расчет ручного пулемета, и другие бойцы отделения. Все, кто был в то время на передовой, видели стрельбу нашего орудия и восхищались ее результатами.

Почувствовав приподнятое настроение бойцов, я рассказал им о сущности взаимодействия в период наступления, о том, что танки должны как можно ближе прижиматься к огню своей артиллерии, а пехота к танкам.

За стрельбой орудия наблюдали не только из нашего окопа. Многие командиры и бойцы видели и оценили ее результаты. По предложению комиссара полка Поршакова, за которое я голосовал обеими руками, вечером собрался партийный актив. Вопрос на нем стоял необычный: сможет [14] ли наша артиллерия разрушить доты противника? Да, сможет, сказали все, кто наблюдал за огнем орудия. Это подтвердил и приглашенный на совещание командир 402-го гаубичного артиллерийского полка майор С. Ф. Ниловский.

А на другой день все участники партийного актива разошлись по подразделениям и рассказали воинам об отличной стрельбе артиллеристов.

Так началось развенчивание легенды о непробиваемости финских дотов.

Продолжая знакомство с полком на его передовых позициях, я попутно стремился как можно больше узнать о противнике, его укрепленной полосе. Перед фронтом 2-го батальона, на высоте 65,5, которая господствовала над окружающей местностью, стоял тот самый злополучный дот, который мы называли «миллионным». Все подходы к нему были прикрыты минными полями, гранитными надолбами и проволочными заграждениями на железных кольях. От нашего переднего края до дота здесь было около 500 метров. В центре разделявшей нас полосы находился небольшой окоп, похожий на яму. Мне рассказали, что в середине декабря, штурмуя линию Маннергейма, наши подразделения достигли этого рубежа и, пытаясь закрепиться, рыли окопы. Потерпев неудачу, они откатились, и теперь один из окопов оказался на ничейной полосе. Рассматривая яму в бинокль, я думал о том, что если удастся добраться до нее, то можно будет хорошо рассмотреть не только «миллионный», но и прилегающие к нему укрепления.

И я решился. Вооружившись винтовкой и гранатами и взяв с собой неразлучного Василия, стал подбираться к окопу. Это было во второй половине дня. Вокруг тишина. Прикрываясь складками местности, мы подползли к яме и, незамеченные, укрылись в ней. В течение целого часа я внимательно изучал дот и примыкающую к нему местность. Отсюда увидел амбразуры дота и те повреждения, которые нанесло ему тяжелое орудие Ниловского. Оглядевшись, обнаружил неизвестный нам до тех пор дзот, который был построен на восточных скатах высоты и замаскирован под кустарник.

Хорошо рассмотрел и противотанковые надолбы — довольно крупные куски колотого гранита. Поставленные острием вверх, они были похожи на клыки дикого зверя. Кстати, их и прозвали «волчьими клыками». Однажды мы попытались разрушить эти «клыки» огнем из 76-миллиметрового орудия, но они не поддались. Изучая «клыки» с [15] близкого расстояния, я пришел к заключению, что их можно подрывать зарядами тола.

В свои окопы мы вернулись той же тропой, точно по своему следу. Десятки глаз наблюдали за нами в тот день, а к вечеру о вылазке командира полка знали во многих подразделениях.

Совершая такие «путешествия», я, конечно, рисковал, но благодаря им день за днем составлял собственное представление и о боевой готовности полка, и об обороне противника. Знание же обстановки помогало готовить полк к наступлению, вносить необходимые коррективы в план предстоящего штурма.

Прошло около месяца, с тех пор как я прибыл в 245-й стрелковый полк. Сделано было уже немало, и я чувствовал, что мы — на верном пути, что решаем то главное, от чего будет зависеть успех.

Своими мыслями и планами я всегда делился с помощниками, невольно вызывая их на творческое обсуждение проблем, что нас волновали. Такие обсуждения часто заканчивались тем, что мы выходили, а то и «выползали» на местность, поближе к обороне противника, и там проверяли свои аргументы, уточняли варианты возможных действий. В этих беседах, как правило, принимали участие комиссар полка, начальник штаба, артиллеристы, танкисты. Обсуждения завершались принятием определенного решения и проведением его в жизнь.

В результате такой творческой работы в штабе полка созрело и укрепилось мнение, что успеха в предстоящем штурме можно добиться при непременном условии умелого сочетания огня и движения, тесного взаимодействия пехоты, артиллерии, танков. Мы не уставали повторять: «Танки должны как можно ближе прижиматься к огню артиллерии, а пехота — к танкам. И никакой остановки! Даже на миг». Так оно и было в дальнейшем. А пока делали прикидки, тренировали людей на местности, схожей с той, по которой придется наступать.

На направлении высоты 65,5 (а оно являлось главным) расстояние до переднего края противника, как я уже отмечал, было около 500 метров. Нелегко будет, думали мы, преодолеть полкилометра открытой местности под огнем противника. А нельзя ли это расстояние сократить? И саперы лейтенанта Шитова стали отрывать три хода сообщения в сторону врага. Три извилистые траншеи протянулись до линии надолб и здесь остановились. Отсюда в ночное время те же саперы устраивали вылазки к минным полям [16] финнов и снимали мины на целых участках. Февральские снегопады засыпали следы работы саперов, что было нам на руку. К гранитным надолбам подвязали толовые шашки: их подорвут с началом артподготовки. Таким образом, проходы для танков обеспечены. Это знали командиры рот 112-го танкового батальона 35-й танковой бригады старший лейтенант В. Ф. Кулабохов, капитан В. С. Архипов и старший лейтенант Г. В. Старков, у которых были танки Т-26; это знал и командир 90-го танкового батальона 20-й танковой бригады капитан Макаров, людям которого предстояло действовать на танках Т-28. Танкисты не раз проверяли свои маршруты, выползая как можно дальше в сторону противника. В сделанные проходы, прижимаясь к артиллерийскому огню, со временем хлынут танки, ведя за собой пехоту.

Был подготовлен для противника и такой «сюрприз». К каждой из восьми машин 90-го танкового батальона были прицеплены бронесани. Одни бронесани вмещали стрелковое отделение. Командир отделения занимал место в центре саней. В его руках находился рычаг, поворотом которого он мог отцепить сани, как только танк пересечет первую траншею противника.

Планировалось, что артподготовка будет продолжаться 2 часа 40 минут: начнется в 9.20 и закончится в 12.00. Такая продолжительность нужна была для того, чтобы дать возможность нашей тяжелой артиллерии разрушить или надежно подавить доты и другие огневые точки и укрепления.

Когда все вопросы были, как мне казалось, решены и уточнены, я сказал: «Ну, вот и все!»

— Нет, не все! — громко возразил ответственный секретарь партбюро полка политрук Иван Павлович Иванов. — Завтра в штабе нужно провести партийное собрание с повесткой дня: «Роль коммунистов в наступлении». Доклад просим сделать вас, товарищ командир полка. Послезавтра состоятся партийные собрания во всех подразделениях. На них выступят товарищи Поршаков, Жуковский, Гущин — инструктор пропаганды полка и я.

Как тут было не порадоваться за нашего партийного вожака, за полковую партийную организацию, которая заряжала в те дни коммунистов, весь личный состав энергией и волей к победе!

Вслед за партийными собраниями были проведены собрания комсомольцев и беседы во всех взводах. Коммунистам [17] и комсомольцам вручались красные флаги для водружения на дотах.

Везде царило воодушевление. Люди клялись с честью выполнить приказ командования — прорвать хваленую линию Маннергейма.

И вот наступило 11 февраля 1940 года, день штурма. После мощной артиллерийской подготовки 2-й и 3-й батальоны вместе с танками 112-го батальона 35-й танковой бригады и 90-го батальона 20-й танковой бригады, прижимаясь к огню своей артиллерии, дружно пошли в атаку.

С волнением наблюдал я за танками и пехотой. Они продвигались довольно быстро, но мне казалось, что темп замедленный, что они ползут как черепахи. Хотелось встать и крикнуть: «Скорее, скорее, ребята! Не подведите, голубчики!» Но «ребята» хорошо делали свое дело, и вскоре я увидел, как 3-й батальон овладел рощей «Молоток», а 2-й — высотой 65,5. Красные стяги, которые заалели на дотах, свидетельствовали об успешном штурме укрепленной линии. Это была незабываемая картина: увидев на дотах наши флаги, все, кто находился во втором эшелоне полка, стали кричать «ура» и бросать в воздух шапки.

Коротки, быстротечны мгновения штурма. А сколько за ними человеческой отваги, труда, упорства, изобретательности, смекалки! Командир батальона капитан Иван Яковлевич Кравченко, узнав о предстоящем наступлении, сбежал из госпиталя на передовую. «Дисциплину нарушил впервые, — скажет мне потом этот искусный командир, герой штурма, — но иначе поступить не мог». Много в тот день было первых. Взвод лейтенанта Ивана Александровича Хватова первым овладел дотом. Первые флаги над вражескими укреплениями водрузили красноармейцы Федор Петрович Жуков и Сергей Христофорович Яковлев. Отважно действовал в бою младший командир Андрей Степанович Виноградов, подавший перед штурмом заявление с просьбой о приеме в ряды партии.

Я позвонил командиру дивизии Алябушеву и доложил обстановку. Поле боя окутывала пелена дыма и тумана, и комбриг не мог видеть деталей боя. Усомнившись в точности моего доклада, он ответил: «Не вижу». Я попросил его посмотреть в стереотрубу и через несколько секунд услышал в телефонной трубке громкое «ура», которым и командир дивизии выразил свое восхищение успехом полка.

Вскоре я перенес командный пункт на возвышенное место, только что отбитое у противника, и опять доложил Алябушеву об успешном продвижении. Внимательно выслушав [18] меня, комбриг ответил: «Молодец, товарищ Рослый. Спасибо».

Брешь в укреплениях линии Маннергейма была пробита, и в нее для развития успеха устремились свежие силы пехоты и танков...

В соответствии с мирным договором между СССР и Финляндией 13 марта 1940 года боевые действия прекратились, а 18 марта 123-я стрелковая дивизия вошла в Выборг. 245-й стрелковый полк разместился в казармах, расположенных на северо-западной окраине города. Теперь перед нами встала новая задача — перестроить жизнь полка на мирный лад, организовать боевую подготовку.

Вспоминая бои на Карельском перешейке, не могу не сказать самые теплые слова о журналистах и писателях, которые находились в боевых порядках полка, оперативно освещали жизнь и боевую деятельность бойцов и командиров и тем самым поднимали их наступательный порыв.

В нашем полку часто бывали Юрий Корольков, Борис Агапов, Александр Исбах, Борис Толчинский. Последний находился у нас почти постоянно и часто вместе со мной бывал в окопах.

Однажды мы с Толчинским находились в боевых порядках 2-го батальона, который наступал на станцию Кямяря. Кругом жужжали пули, время от времени рвались мины, снаряды. Мы лежали в какой-то яме и наблюдали за полем боя. Вдруг увидели бойца, направляющегося в тыл. Судя по следам крови на белом маскхалате и по тому, как он передвигался, можно было догадаться, что боец легко ранен. Но почему без винтовки? Растерялся, оставил где-то свое оружие? Я покинул укрытие, пошел бойцу навстречу и остановил его.

— Где ваша винтовка? — спросил я.

— Там, — ответил боец, указывая на то место, откуда шел.

— Вернитесь и возьмите винтовку! — приказал я.

Боец подчинился беспрекословно и через несколько минут возвращался уже с оружием.

Наблюдая за этой сценой, Борис тоже выскочил из укрытия и подошел ко мне.

— А вы зачем здесь? — спросил я его. — Разве не видите, что творится вокруг?

— Вижу, — ответил Толчинский. — Но мне неудобно было одному оставаться в укрытии...

Писатель Юрий Корольков являлся в ту пору редактором дивизионной газеты «На боевом посту». Он, бывало, незаметно [19] нырнет в блиндаж или окоп, из которого мне приходилось руководить боем, пристроится где-нибудь в сторонке, чтобы никому не мешать, и сидит молча: наблюдает, слушает, записывает. А потом, глядишь — статья или очерк в газете.

Кроме названных мною товарищей в полку часто бывали Евгений Долматовский, Виктор Темин, Павел Трошкин, Александр Твардовский. Наш знаменитый поэт уже тогда «примерялся» к образу Василия Теркина, печатая в газете «На страже Родины» небольшие стихотворные отрывки о его фронтовой удали и смекалке. Неспроста напоминает Твардовский в своей замечательной поэме, что Теркин — солдат бывалый. Помните:

...Прошло около двух недель, как полк поселился в казармах. Штаб размещался в нескольких комнатах второго этажа. Одна из них была подготовлена для меня. Здесь я жил и работал.

В тот день, о котором пойдет речь, намечалось провести для командного состава показное занятие по строевой подготовке. Уже с утра мой кабинет стали осаждать корреспонденты. То ли их заинтересовало наше внимание к строевой выучке, которой мы действительно занимались тогда в поте лица, то ли прослышали о чем-то другом. Прибыли Борис Агапов, Юрий Корольков и фотокорреспондент Виктор Темин. Должен был подойти и Борис Толчинский, но он куда-то запропастился, и мы оттягивали завтрак, приготовленный для журналистов.

Но вот появился и Толчинский. Чем-то возбужденный, он размахивал газетой. Остановившись на пороге, Борис оглядел присутствующих, потом подошел к Агапову и сказал: «Читайте, у вас хорошая дикция».

Борис Николаевич, мигом окинув взором газету, встал и решительно произнес: «Такие новости нужно слушать стоя». А когда, повинуясь его примеру, все встали, Агапов торжественно прочитал Указ о награждении 245-го стрелкового полка орденом Красного Знамени.

Сначала воцарилась тишина. А потом заговорили все сразу. Поздравляли меня, капитана Жуковского и друг друга. Но зычный голос Агапова восстановил нарушенную тишину:

— Постойте, товарищи! Это не все. Здесь есть еще один документ. Прошу внимания. — И прочитал Указ Президиума [20] Верховного Совета СССР от 21 марта 1940 года о присвоении звания Героя Советского Союза семи товарищам из нашего полка:

Младшему командиру Виноградову Андрею Степановичу,

красноармейцу Жукову Федору Петровичу,

капитану Кравченко Ивану Яковлевичу,

майору Рослому Ивану Павловичу,

капитану Сороке Артему Максимовичу,

лейтенанту Хватову Ивану Александровичу,

красноармейцу Яковлеву Сергею Христофоровичу.

Наша радость была безмерной. Посоветовавшись, решили показные занятия по строевой подготовке отменить. На 12 часов был назначен общеполковой митинг...

Через неделю позвонил Алябушев и сказал, что едет к нам. Комбрига я встретил у входа в штаб. Здороваясь, командир дивизии назвал меня полковником.

— Да, товарищ Рослый, — заметив мое удивление, подтвердил он, — вам присвоено звание «полковник». От души поздравляю. — Алябушев вынул из кармана пару полковничьих петлиц и протянул мне.

Из уст командира дивизии мне предстояло услышать еще одну важную новость:

— Нарком обороны Маршал Советского Союза Ворошилов пригласил нас с вами на заседание Главного военного совета, которое состоится в апреле в Кремле. Там будут подводиться итоги зимней кампании. Командарм Мерецков рекомендует вам, товарищ Рослый, выступить на этом заседании и рассказать о действиях полка. К выступлению надо хорошо подготовиться. Умели воевать — сумейте и рассказать, — добродушно заключил комбриг и, помолчав, добавил: — На заседании будет присутствовать товарищ Сталин.

Возбужденный, я не сразу нашелся что ответить командиру дивизии.

Вскоре Алябушев уехал, а я, поручив командовать полком командиру 3-го батальона Герою Советского Союза капитану Кравченко, стал готовиться к отъезду в Москву.

В работе расширенного заседания Главного военного совета принимали участие члены Политбюро ЦК партии, руководители Наркомата обороны, командующие войсками, члены военных советов и начальники штабов военных округов и армий, начальники военных академий, ответственные работники Генерального штаба, а также командиры корпусов и дивизий, участвовавших в боях. Из командиров стрелковых полков был приглашен только я. [21]

За столом президиума находились трое: Нарком обороны Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов, И. В. Сталин, В. М. Молотов. Открывая заседание, Климент Ефремович попросил присутствующих рассказать, как проходили боевые действия войск, что при этом было хорошо и что плохо, какие коррективы нужно внести в организацию, вооружение и боевую подготовку нашей армии.

Мысль Ворошилова продолжил Сталин. Включившись в разговор, Иосиф Виссарионович сказал, что здесь, на заседании, надо смелее критиковать наши уставы и приказы, которые мы сами создавали и сами, если нужно, заменим.

По рядам прошел легкий шепот: присутствующие в зале с одобрением восприняли эти слова.

Затем начались выступления. Говорили главным образом те, кто был на фронте. Из состава 7-й армии выступили: командующий армией командарм 2 ранга К. А. Мерецков, начальник артиллерии комдив М. Н. Парсегов, командир 50-го стрелкового корпуса комдив Ф. Д. Гореленко, командир 123-й ордена Ленина стрелковой дивизии комбриг Ф. Ф. Алябушев и другие. Многие из них упоминали удачные действия 245-го Краснознаменного стрелкового полка и называли мое имя. Это было приятно.

Во второй половине дня слово предоставили мне. К выступлению я готовился довольно основательно и все же здорово волновался. Мое состояние многие заметили и потом шутя говорили, что воевать, по-видимому, легче, чем рассказывать о войне. И в той шутке была немалая доля правды.

Я рассказал, что в основу успешных действий полка было положено умелое сочетание огня и движения, которое выразилось в том, что пехота и танки вслед за переносом артиллерийского огня с переднего края в глубину обороны противника буквально «на хвосте своих снарядов» ворвались в первую траншею и овладели находившимися там дотами. Атака развивалась столь стремительно, что враг, ошеломленный огнем артиллерии, был загнан в глубокие убежища, не успел выбраться из них и изготовиться к бою. Наши танки и пехота ворвались в опорные пункты противника. Дело завершили гранаты.

Немалую роль сыграло и то, что мы подготовили исходное положение для атаки в 100 метрах от переднего края противника, проделали достаточное количество проходов для танков и пехоты, досконально отработали будущие действия с командирами и бойцами. [22]

Накануне штурма велась большая, целеустремленная партийно-политическая работа с личным составом. Людей готовили к быстрой и решительной атаке под девизом: «Промедление — смерти подобно».

С удовлетворением говорил я о могуществе нашей артиллерии, о той огромной роли, которую сыграла она в прорыве вражеских укреплений. Если еще учесть, что в ту пору наша авиация наносила свои удары главным образом по объектам, расположенным за линией переднего края противника, и лишь налаживала непосредственное взаимодействие с наступающими войсками, то артиллерия являлась главной ударной силой.

С таким же уважением говорил я и о действиях танков. Правда, во время той кампании они особенно не вырывались вперед и не выходили на «оперативный простор», но действовали в тесном взаимодействии с пехотой и здорово помогали ей.

Будь у меня больше времени, я непременно рассказал бы о своих боевых товарищах — командирах артиллерийских полков Степанове и Ниловском, командирах-танкистах Архипове, Кулабохове и Старкове, которые своими согласованными и решительными действиями помогли 245-му полку прорвать линию Маннергейма. Почти все названные товарищи стали тогда Героями Советского Союза.

Самым интересным и запоминающимся был последний день работы Главного военного совета. На нем с большой речью выступил И. В. Сталин.

В целом положительно оценив действия Красной Армии в зимней кампании, он перешел к оценке международного положения. Касаясь главным образом фашистской Германии, захватнические аппетиты которой росли, Сталин сказал, что война с ней неизбежна. Неизвестно только, когда она начнется, когда нападет враг. Поэтому нам нужно торопиться, чтобы успеть перевооружить свою армию новыми танками и самолетами. И не только перевооружить, но и овладеть новой техникой.

Выводы, сделанные Сталиным, глубоко запали мне в душу...

В длинном коридоре Кремлевского дворца, по которому мы шли к выходу, ко мне подошел Е. А. Щаденко и велел завтра в 10.00 прибыть к нему.

Я понимал, что к заместителю Наркома обороны — начальнику Управления по командному и начальствующему составу РККА зря вызывать не станут. Вероятно, получу какое-то новое назначение. Какое? Куда? [23]

— Вы, товарищ Рослый, назначены командиром 4-й стрелковой дивизии, — объявил мне на следующий день Щаденко, как только я вошел в кабинет. — Дивизия дислоцируется на Кавказе. Вам следует вернуться в Выборг, сдать полк и отправиться к месту назначения.

Итак, я приехал в Москву командиром полка, а уехал командиром дивизии.

Полком командовал всего неполных четыре месяца. Но как много он значил в моей судьбе! Это был исключительно ответственный этап в жизни, в становлении и возмужании командира. Забегая вперед, скажу: мне посчастливилось командовать полком дважды — второй раз уже после Великой Отечественной войны, после великой победы над фашизмом. Но то был особый случай и особый полк, разговор о нем впереди...

Во второй половине мая я прибыл к новому месту назначения и вступил в командование дивизией. 4-я стрелковая была старым кадровым соединением со славными боевыми традициями времен гражданской войны. Теперь она обогатила эти традиции в боях на Карельском перешейке, ее личный состав получил там хорошую закалку.

После окончания боев в Финляндии дивизию перебросили к новому месту дислокации. Ее нужно было заново расквартировывать. Имевшиеся казармы вместили только половину частей; остальные были размещены в палатках. Квартир для командного состава также не хватало. Отсутствовала учебная база. На плечи молодого командира дивизии навалилось множество вопросов, один сложнее другого. Хорошо, когда в такой ситуации на помощь приходит старший товарищ. И в этом, скажу откровенно, мне здорово повезло.

Однажды в дивизию прибыл заместитель командующего Закавказским военным округом генерал-лейтенант П. И. Батов. Подойдя к нему с докладом, я увидел еще молодого, с умным и приветливым лицом человека. Он оказался из тех людей, что обладают способностью быстро располагать к себе, завоевывать симпатию и уважение. Выходец из крестьянских низов, Батов в 1918 году добровольно вступил в Красную Армию и прошел в ее рядах путь от командира роты до крупного военачальника. После службы в Московской Пролетарской дивизии Павел Иванович побывал в Испании, где успешно сражался на стороне республиканцев. Это был грамотный генерал, с богатым опытом организации боевой подготовки. [24]

Батов нашел меня в 39-м стрелковом полку, размещавшемся в дубовой роще.

— Чем занимаетесь, товарищ Рослый? — спросил он.

Я ответил, что помогаю командиру полка в налаживании боевой подготовки.

П. И. Батов с пониманием отнесся к нашим нуждам, помог в решении ряда вопросов. Такое внимательное отношение одного из руководителей округа к состоянию дел в дивизии обрадовало и окрылило меня.

29 мая раздался телефонный звонок из Тбилиси. Звонил начальник штаба Закавказского военного округа Федор Иванович Толбухин. Он сообщил, что завтра в 11.00 специальным поездом к нам прибудет Михаил Иванович Калинин для вручения красноармейцам и командному составу дивизии правительственных наград за мужество и героизм, проявленные в боях на Карельском перешейке. Генерал Толбухин подсказал, как надлежит встретить высокого гостя, как организовать церемонию вручения наград.

Для встречи Всесоюзного старосты на вокзал прибыли руководители партии и правительства Грузии, а также командир 3-го стрелкового корпуса комбриг С. И. Черняк.

С Михаилом Ивановичем Калининым я уже встречался в апреле. Во время заседания Главного военного совета группу награжденных командиров пригласили в Кремль. Орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза я получил из рук Михаила Ивановича. На вокзале, здороваясь со встречающими, М. И. Калинин, услышав мое имя, посмотрел на меня и сказал: «Как же, помню. Здравствуй, герой. Вот и опять встретились». После короткого разговора все направились в Дом Красной Армии. Те, кому предстояло получить награды, уже сидели в зале, а красные коробочки с орденами и медалями были разложены на столах.

Появление в зале Всесоюзного старосты было встречено бурными аплодисментами. Вручив награды, Михаил Иванович сердечно поздравил награжденных, пожелал им здоровья и успехов в работе. Просто и понятно говорил он о сложной международной обстановке и призывал нас крепить боевую подготовку, повышать политико-моральное состояние войск, их готовность к отпору любому захватчику.

Посещение дивизии М. И. Калининым еще больше подняло настроение и работоспособность людей. Налаживался быт личного состава, совершенствовалась боевая и политическая подготовка. Все ощутимее чувствовали мы внимание к нашим нуждам, заботу со стороны командования округа и местных властей. [25]

Все в дивизии, от рядового бойца до командира, с головой окунулись в будничные учебные дела, не ведая о том, как мало у нас остается времени.