Курс на Кенигсберг

4 февраля техническому составу было дано указание готовить самолеты к боевому вылету. Начальник связи Иван Васильевич Союзов приказал радистам проверить боекомплекты, оружие, СПУ и радиостанцию. К самолетам повезли фугасные бомбы. Мы и раньше тщательно готовились к каждому заданию, а на этот раз как-то по-особенному. Догадывались — полетим на Кенигсберг. Нам уже рассказали, что это один из важнейших военно-промышленных районов Германии, центр Восточной Пруссии. Гитлеровские пропагандисты уверяли своих соотечественников, что город-крепость укреплялся десятками лет, поэтому русским никогда не взять его. И вот нашему полку первому предстояло узнать, как крепок этот орешек, правы ли гитлеровские пропагандисты.

На следующий день, 5 февраля, у командного пункта построился весь полк. Летный состав внимательно наблюдал за группой командиров, которые шли от самолета, прилетевшего из дивизии. Командир полка майор Андреев доложил начальнику политуправления полковнику Л. А. Дубровину о готовности летного состава выполнять боевое задание. А потом Андреев прошелся вдоль нашего строя, вглядываясь в лица подчиненных, и без предисловия начал излагать боевую задачу. Летный состав затаив дыхание слушал командира полка, а он говорил о задании, о том, что выполнять его предстоит при любых погодных условиях, что будем наносить бомбовый удар по товарной станции Кенигсберга.

— Минимальная высота бомбометания шестьсот метров. Колонну возглавляю я. Вылет в десять ноль-ноль, через час, — уточнил Федор Тимофеевич. — Заранее предупреждаю всех: полет будет проходить в весьма сложных метеорологических условиях. Кто не в состоянии лететь, доложите мне. А сейчас еще раз проверьте, все ли у вас подготовлено к вылету...

Неприятно видеть хмурое, низкое небо. Тогда высота облачности едва ли превышала четыреста метров, а нам предстояло лететь. По данным воздушной разведки, Кенигсберг был сильно укреплен. По границе города и в его центре немцы установили несколько тысяч зенитных орудий, а на аэродромах Земландского полуострова сосредоточили много истребителей. Было над чем задуматься. [203]

После построения майор Союзов еще раз собрал радистов и напомнил, чтобы мы не клюнули на провокацию гитлеровцев: случалось, они подавали нам команды на русском языке. Но пароль всегда подводил их радистов.

Медленно тянулись последние минуты перед вылетом. Механики самолетов застыли у кабин пилотов в ожидании сигнала к запуску. Наконец взвилась ракета, шипя и роняя искры, описала дугу и, не догорев, упала на взлетную полосу.

Все было как всегда. Привычно самолеты порулили на старт. Прошло еще немного времени — и полк в воздухе. По вызову ведущего к нам вскоре пристроились истребители прикрытия. Колонна взяла курс на Кенигсберг.

Сначала летели под облаками. Высота 500 метров. Мало, конечно, для боевой работы. Но вот ведущий колонны передал по радио, что начинаем пробивать облачность. Георгий увеличил интервал между самолетами. Штурман Педоренко еще раз напомнил, чтобы я не забыл открыть лючок и включить фотоаппарат, когда сбросят бомбы. Мне везло на эти фотоаппараты — и в 122-м авиаполку, где служил раньше, в кабине нашего самолета всегда устанавливался этот АФА.

Высота 2000 метров. Набежавшая туча перекрыла окно, через которое пробивались «петляковы», и мы очутились в молочной мгле. Не стало видно соседей, даже консоли собственного самолета не просматривались. Я переключился на внутреннюю связь и сразу же услышал выражения Георгия, не подлежащие оглашению. Да, ему сейчас очень трудно, немудрено ведь и столкнуться с соседом.

— Спокойно, Жора, — говорит Адам, — потерпи немного. Главное, выдерживай скорость и направление. Сейчас выберемся из этого ада.

Меня тоже охватило неприятное чувство. Опасно такой армаде лететь, не видя друг друга. Кажется, все замерло, и мы тоже зависли на одном месте. Скорее бы показалось чпстое небо...

Неожиданно самолеты выскочили на солнечный простор. Как много света! Солнце слепит глаза, забирается в кабину. Солнечные блики играют на фонарях машин, а под нами — облака самых причудливых форм и окраски. Прибор показывал высоту полета 4500 метров. Адский холод. Мерзнут руки, ноги, а мы все продолжаем набирать высоту. Истребители прикрытия идут рядом, не отрываясь от бомбардировщиков. [204] Земля плотно прикрыта облаками. Что под ними — ничего не видно.

— А как мы будем бомбить цель, не видя ее? — спросил я Лдама.

— Боюсь, что придется снова пробивать облачность, — ответил он. — Будем работать с малой высоты. Приказ...

— А сколько еще лететь до цели? — снова спросил я.

— Минут семь, не более. Следи за воздухом. «Мессеры» будут...

Смотрю вниз, ищу окно и вдруг вижу море. Что за наваждение! Почему море? Мерещится, что ли? Зуммерю Адаму и спрашиваю:

— Почему под нами море? Ничего не понимаю... Адам молчит, видимо соображает, что ответить, а потом как заорет:

— Не ослеп! Вижу! Командир, наверное, хочет обвести гитлеровцев вокруг пальца. Тактический прием. Не прозевай сигнала ведущего!

Я смотрю в окно продолговатой формы. Через него виден берег, а вот показался и большой город. Он даже не весь просматривается через окно. «Кенигсберг...» — догадался я.

Звенья, как на учении, идут сомкнутым строем. Наша ведущая девятка уже над городом. В воздухе ни единого разрыва зенитного снаряда. Похоже, и на самом деле гитлеровцы приняли нас за своих. Иначе как расценивать эту удивительную тишину?..

По-деловому сброшены бомбы. Я включил фотоаппарат и смотрю вниз, на город, как на экран в кинотеатре. Внжу разрывы. Они появились возле железнодорожной станции и на самой станции. Заполыхали вагоны, склады. Вот тут-то и началось!..

Сплошная стена огня и дыма вздыбилась позади нашего полка. Небо вмиг потемнело от разрывов снарядов. К нашему счастью, они разрывались выше бомбардировщиков, а мы уже выходили за черту города. Наша эскадрилья скрылась за облачность. Но успокаиваться было рано. Немцы продолжали наращивать зенитный огонь. Один снаряд разорвался под нашим звеном. У меня потемнело в глазах, и тело как-то обмякло. На губах и подбородке почувствовал что-то горячее, провел рукой по лицу и увидел кровь. На самолете в нескольких местах появились пробоины.

Несколько раз кто-то предупредил о появлении истребителей противника. Я взглянул на штурмана, он тут же прозуммерил мне и спросил, что со мной случилось, не ранен ли я? [205]

— Ничего страшного, — успокоил Адама. — Это носом пошла кровь от того снаряда, что разорвался под нашим звеном.

— Приличная болванка лопнула, — согласился он, — я думал, нам будет крышка. Вот бьют, так бьют! Такого интенсивного огня еще не видел. Впечатление, будто немцы стащили сюда все свои зенитные орудия...

— Хватить переговариваться! — воскликнул Георгий. — Следите за воздухом!..

Но вот и линия фронта. Истребители прикрытия, покачав нам крыльями, отвалили в сторону. Им пора домой — горючее у ребят на исходе. Минут через десять и мы будем на своем аэродроме.

...Стоило только покинуть кабины, как специалисты, окружив нас, принялись расспрашивать, как прошел боевой вылет, как работали моторы, оружие, рация. Мне снова пришлось пояснить, что я не ранен, что все у нас было в порядке.

— Порядочно только пробоин привезли, — покачал головой техник Владимир Якунин, обходя вокруг самолета. — Даже капот мотора пробит!

Алексей Хренов залез в мою кабину посмотреть, сколько я израсходовал боеприпасов, и вдруг, выглянув в верхний люк, воскликнул:

— Посмотрите сюда! Вот какой осколочек застрял в кассете крупнокалиберного пулемета — на килограмм потянет, не меньше!

Да, двенадцать пробоин насчитали мы на нашем самолете. На других машинах их было и того больше. Сильно пострадал самолет Николая Решетняка — около двадцати пробоин, если не считать пробоину на куртке радиста Черного.

— Поздравляю вас, — сказал техник звена Петр Усов, обращаясь к Решетняку.

— С чем? — удивился тот. — С двадцатью пробоинами?

— Никак нет! — усмехнулся Усов. — Вы полетели на боевое задание лейтенантом, а возвратились старшим! Был в штабе — видел приказ.

Подошел Федор Тимофеевич Андреев, довольный, умиротворенный.

— Сегодня, братцы, мы нанесли бомбовый удар по логову фашистов очень удачно, — обратился к нам по-домашнему просто, и чувствовалось — гордится нами наш комиссар полка. — Гитлеровцы не разобрались, чьи самолеты появились, замешкались, мы этим и воспользовались. У нас потерь нет, а те, кто позже нас вышел на цель, подверглись очень сильному зенитному огню, истребители их атаковали. [206] Потери пока неизвестны, они немалые. Всему личному составу полка за высокую организованность в этом сложном боевом вылете объявляю благодарность! Теперь можете отдыхать. Но, возможно, завтра снова полетим на Кенигсберг. Готовьтесь...

В начале февраля из Богуже на наш аэродром перелетел 122-й авиаполк. Первыми, кого я увидел из этого полка, был экипаж Константина Усольского. Он, штурман Никифор Савелов и радист Иван Мак остановились у нашего самолета, и Усольский, не узнав меня, спросил:

— Где тут у вас гостиница для приезжих?

— Ах ты, бродяга, чего захотел! — расхохотался Пастухов, показавшись из-за хвостового оперения. — Может, вам подать рому и виски?

Друзья обнялись. Эти короткие фронтовые встречи ни с чем не сравнимы. Они были дороги нам своей неподдельной искренностью.

— А нам сказали, будто вас занесло снегом, — пошутил Константин.

— Этого добра здесь хватает, — ответил Георгий. — Всюду снег!

Действительно, нас крепко замело снегом. Ежедневно приходилось освобождать от него самолеты, очищать рулежные дорожки. По всей длине стоянок возвышались целые снежные горы, из-за них только кабины машин и были видны.

10 февраля началось наступление юго-западнее Кенигсберга. Из-за плохой погоды первые дни авиация не могла участвовать в боевой работе. Но 15 февраля мы уже действовали на поле боя. Наш экипаж участвовал во всех вылетах. В составе двух девяток вскоре мы нанесли удар по Метгетену, затем Иудеттену. Но мне на всю жизнь до мельчайших подробностей запомнился боевой вылет на Пиллау. Тогда пришлось лететь на задание в экипаже Саши Панкратова, и случилось так, что столкнулись с летчиками из эскадры «Мельдерс». Отчаянные громилы! Кое-как отбились от них. Признаться, я впервые тогда подумал о смерти... Выручили нас наши истребители.

18 марта 3-я бомбардировочная дивизия повторно наносила удар по Пиллау. К вылетам на крупные города мы всегда тщательно готовились. [207] Иван Васильевич Союзов не
забывал напоминать, что наибольший урон врагу нанесет тот, кто в совершенстве владеет теорией воздушной стрельбы, грамотно эксплуатирует оружие и заранее, на земле, готовится к бою. Радисты делом откликались на его слова.

В полете это нередко выручало.

Жаркий бой выдержали мы над Пиллау и в тот раз. Отработав по цели, развернулись домой, и вот штурман сообщает, что загорелся самолет в 122-м авиаполку. Тут же я увидел горящий самолет в группе, идущей позади нас. Это уже в 123-м полку. Появились вражеские истребители. Но пока колонна находится под обстрелом зенитных орудий, они, понятно, не станут к нам приближаться.

— А что за истребители справа? — спросил Пастухов. — По-моему, это фашисты. Они готовятся к атаке.

— Они самые! — подтвердил Педоренко. — Я давно наблюдаю за ними...

Все так и произошло, как мы предполагали. Едва зенитки немцев прекратили преследовать нас своим огнем, «мессеры» сразу же ринулись к бомбардировщикам, а наши истребители прикрытия пошли им навстречу. У меня уже был боевой опыт, и я понимал, что не этих «мессеров» надо опасаться. Где-то есть другая группа, готовящаяся к внезапной атаке. Так оно было и на самом деле: вторая группа гитлеровских истребителей, не связанная боем, накинулась на нас сверху, стараясь поразить головное звено. Трассы снарядов потянулись к самолетам. Мы не замедлили открыть ответный огонь. Враг дрогнул: немцы на сближение не пошли — резко взмыли вверх.

А затем «фоккеры» и «мессеры» объединились и ринулись на наших соседей — 122-й полк. Туда на выручку бомбардировщикам устремились «яки». Разгорелся воздушный бой.

Пока я следил за противником, куда-то девался самолет, управляемый лейтенантом Борисом Фокиным. Общими силами мы отбились от истребителей противника. Только вот самолет Фокина был подбит — мотор дымил, и он едва тянул. Затем, слышу по радио, комэск Степан Хохлов передает своему заместителю, чтобы тот возглавил эскадрилью. Его самолет тоже оказался поврежден и стал отставать от колонны.

И все же, слава богу, обошлось. Фокин долетел, приземлился с ходу. А потом все увидели летящий над самой землей самолет Хохлова. Не дотянув до аэродрома, он плюхнулся на колеса в глубокий снег, резко развернулся и зарылся в сугроб, чуть не скапотировав. [208]

После того боевого вылета на Пиллау трех самолетов недосчитался 122-й авиаполк. В бою, возможно, погибли не все члены экипажей со сбитых самолетов, но уже сразу стало известно, погибли радисты Григорий Русаков и Виктория Текутьева. О Русакове сообщалось в «молнии», кто-то подробно написал о мужественном поступке и смелости стрелка-радиста Он посмертно был награжден орденом Красной Звезды. О Вике Текутьевой рассказал ее штурман Валентин Козлов, когда вернулся из госпиталя. А произошло все это так. Самолет Чернышева подбила зенитная артиллерия, а потом он подвергся и атаке вражеских истребителей. Виктория отбивалась до последнего, пока не была тяжело ранена, а возможно, убита. Штурман Козлов израсходовал весь боекомплект, отражая атаки противника. Вскоре гитлеровцам удалось поджечь самолет. Экипаж летел на горящем бомбардировщике до последней минуты. Когда же Чернышев приказал всем покинуть машину, выбросились с парашютом только летчик и штурман. Фашисты тут же принялись их расстреливать. Чернышев был убит в воздухе, а Козлова они только ранили. Приземлился у самого леса. Ему удалось скрыться от гитлеровцев, а потом он перешел линию фронта и возвратился в свои полк.

Когда же наши пехотинцы выбили фашистов с насиженных мест и, развивая наступление, продвинулись вперед на несколько километров, в лесу они обнаружили сгоревший самолет, а рядом труп. Это была Виктория Текутьева. Похоронили ее рядом с останками самолета со всеми почестями. Документы, которые находились при ней, доставили в штаб дивизии. Вот таким образом нам стало известно, как погибла славная девушка, наш боевой товарищ.

На третий день после вылета на Пиллау в Немокшты прибыл генерал С. П. Андреев. На полковом построении он вручил старшему лейтенанту Степану Хохлову именные наручные часы — за отличное выполнение боевого задания в районе Вингиллена и за мужество, проявленное при налете на порт Пиллау.