В новом полку

Наш экипаж зачислили в первую эскадрилью. Командовал ею мастер самолетовождения капитан Сергей Барсуков, заместителем у него был старший лейтенант Анатолий Сосин. Он, как и Барсуков, был превосходным летчиком. Должность командира полка тогда временно исполнял замполит подполковник Тихон Александрович Зимников, а начальником штаба был майор Андрей Дмитриевич Мамонов. [195] Однако вскоре после нашего перевода командиром полка назначили майора Федора Тимофеевича Андреева, инспектора дивизии по технике пилотирования. Это он в Боровском летчиков с «бостонов» обучал летать на Пе-2. Невысокий, с пронзительными маленькими глазами, майор всегда казался строгим, быстро раздражался, если что было не по нему. Кто знал его ближе, говорили, что он человек взрывного характера. В этом мы и сами убедились. Но Андреева ценили как летчика высокого класса. Летал он превосходно!

119-й гвардейский занимал три больших деревянных барака. В одном из них разместился летный состав, в двух других — технический. Воздушным стрелкам-радистам отвели три большие комнаты.

В первые дни в новом полку нам все казалось чужим. Поэтому каждый вечер проводили у своих товарищей в 122-м и домой возвращались без желания.

— А вообще-то зря раскисли, — заметил как-то Пастухов. — Здесь мы не засидимся в числе «безлошадных». Я слышал, ожидают пополнение боевых машин, и одну из них нам дадут непременно. Так что, братцы-кролики, не горюйте!

Я стал присматриваться в новом полку к радистам и убедился, что здесь, как и в 122-м полку, есть весельчаки, один из них — Александр Ефимов.

И действительно, через пару дней комэск вызвал Пастухова и сказал:

— У нас засиживаться некогда, такое положение. Обратись к технику звена Петру Анисимовичу Усову и принимай машину. Проверяю технику пилотирования — и бей врага!

Георгий, рассказывая о разговоре с капитаном, весь сиял, мы тоже были рады. Все для нас складывалось очень хорошо.

И вот она, наша «четверка». Мы долго разглядывали ее, боясь прикоснуться. Потом Георгий любовно погладил фюзеляж и проговорил:

— Ну, родимая, не подведи нас!

«Да не повторилось бы такое, как в Пружанах, — подумал я, — тогда нам больше не летать — будем хвосты заносить да бомбы подвешивать...»

Однако все обошлось. Сначала мы выполнили три полета по кругу — все три без единого замечания. Потом и на боевое задание слетали. Тоже успешно. [196] Лишь одной паре «мессеров» удалось тогда прорваться к третьей эскадрилье. Навстречу им метнулись стрелы трассирующих пуль из наших «пешек». Один Ме-109, задымив, отвернул в сторону, а его напарник успел дать очередь по машине, пилотируемой Василием Виприцким, и тоже исчез. Очередь пришлась по кабине летчика, едва не зацепив штурмана Николая Чернявского.

Разогнав немцев, наши истребители догнали «петляковых» и довели нас до условленного места.

— Поздравляю с боевым крещением в новом полку! — воскликнул Георгий, когда мы вышли из своих кабин. — Первый блин получился не комом. Будем воевать!

Следующий день хорошей погоды не предвещал. С утра шел снег, как и положено ему идти под Новый год. Так что мы сначала занимались теорией, а потом началась подготовка к встрече Нового года.

Под вечер к нам в комнату зашел младший лейтенант Николай Семин, штурман Айтмана Иралиева. Николай частенько наведывался к радистам. Увидев, что Иралиева нет, собрался уходить, но Григорий Елуаев попросил его, чтобы он рассказал про многонациональный экипаж, который мужественно дрался с фашистами в небе Смоленщины. Григорий однажды пытался расспросить об этом Иралиева, но Айтман не любил рассказывать о себе и сослался на занятость. Вот и решил Григорий воспользоваться присутствием штурмана Семина. Николай усмехнулся:

— Хорошо, расскажу, только при одном условии. Как появится Айтман — я ни слова. Сами знаете, что он не терпит, если его хвалят. Итак, — начал свой рассказ Семин, — это было в августе сорок третьего...

Николай припомнил, как с полевого аэродрома ушли на задание две эскадрильи — подполковника Маркова и старшего лейтенанта Барсукова. Они успешно отбомбились по артминометному дивизиону и возвращались домой. Внезапно на них напали «мессеры». Истребители сопровождения вели бой с большой группой стервятников и не могли помочь бомбардировщикам. Возникли два очага воздушного боя: истребители дрались с истребителями и истребители с бомбардировщиками. Количественное преимущество было на стороне противника, и почти вся мощь их огня была направлена на эскадрилью старшего лейтенанта Барсукова. Девятка потеряла свой привычный строй. Теперь каждое звено самостоятельно отражало атаки противника. В одном из звеньев был самолет многонационального экипажа: летчик младший лейтенант Зия Фаткулин, татарин по национальности, штурман младший лейтенант Михаил Заболев — русский, воздушный стрелок-радист старшина Айтман Иралиев — киргиз. [197] Их звено атаковали два «мессера», но стрелки-радисты и штурманы умело им противодействовали. Кто-то из них метким огнем зажег одного «мессера», затем Айтман сразил и второго.

Семин решил, что удовлетворил любопытство радистов, и поднялся, но уйти штурману не дали. На него со всех сторон посыпались вопросы, всех интересовало, что же было дальше с многонациональным экипажем.

— А в дальнейшем ребятам не повезло, — сказал Николай. — Воздушная разведка обнаружила один аэродром, откуда фашисты наносили удары по нашим передовым позициям. Этот аэродром надо было уничтожить. И вот как-то на боевое задание вылетели две эскадрильи. В одной из них был экипаж лейтенанта Фаткулина. Встретили «мессеры», началась карусель. Нашим стрелкам удалось сбить одного, но следом загорелся и самолет Фаткулина. Тогда Зия приказал экипажу покинуть самолет. Первым выпрыгнул Айтман, за ним Михаил Заболев. А вот когда оставил машину командир, никто не видел. В воздухе повисли два купола. Фашисты принялись расстреливать наших ребят, но, к счастью, только продырявили полотнища...

Семин рассказал, как Иралиев и Заболев оказались в плену, как был продуман план побега и однажды, когда часовой на время спустился с вышки и направился к караульному помещению, они воспользовались этим: сделав проход в проволочном заграждении, покинули лагерь. Через несколько дней Иралиев и Заболев вернулись в родной полк. О Зии Фаткулине люди говорили по-разному. Одни утверждали, что третий парашютист разбился, другие — что он отстреливался до последнего патрона и попал в плен, а третьи доказывали, что он застрелился, когда гитлеровцы хотели его пленить...

Немокшты — последний аэродром на нашей земле. Дальше — Восточная Пруссия. Окруженный лесом со всех сторон, он пролегал вдоль села. Аэродром оказался большой — здесь вполне могли разместиться два полка. Группа механиков и техников, прибывшая сюда раньше всех, встретила нас. Мы помогли нашему механику Володе Якунину зачехлить машину и, взвалив на плечи парашюты, направились к полуторке. Там уже собралось несколько экипажей. [198] Летчик лейтенант Бабич суетился больше всех. Он поторапливал тех, кто не очень спешил залезть в кузов.

В 119-м полку было два Бабича. Александр — летчик, земляк Пастухова, и Петр — техник по вооружению. Александр в полку выделялся своей напористостью, любил пошуметь где надо и где не надо. За это ему нередко попадало от командиров, но Александр оставался верен себе. Летчик он был смелый, рвался на любое боевое задание. А Петр Бабич, напротив, был тих, смирен, не любил спорить, но дело свое тоже знал хорошо.

Когда кузов машины был загружен до отказа, водитель с усмешкой посмотрел на Бабича и резко рванул машину с места. Александр тут же разразился бранью. Ехали по заснеженной дороге. Вдали, сквозь редкие стволы деревьев, виднелся большой деревянный дом. Мы догадались, что нам в нем и жить. Справа от дороги находилась зенитная точка. У счетверенного пулемета с автоматом в руках прохаживалась девушка. На ней был добротный, теплый полушубок, шапка-ушанка.

— Закроев, на горизонте показались зенитчицы! — воскликнул Аркадий Рабкин. — Побереги свое сердце!

— Ничего, — усмехнулся Николай, — в Шяуляе обошлось, переживу и тут.

Аркадий постоянно подтрунивал над Закроевым, да и не только он — все мы обратили внимание, что на каждой новой точке Николай всегда первым знакомился с зенитчицами. Они души не чаяли в нем. Веселый, находчивый, он быстро находил общий язык с девчатами. При знакомстве, как правило, представлялся Трахимом, зенитчицы так и величали его.

Свернув с дороги, машина врезалась в глубокий снег и, уже с трудом преодолевая сопротивление, продвигалась вперед. У дома нас встретил старшина полка Петр Пинчуковский. Он рассказал, где должны размещаться стрелки-радисты, штурманы, летчики. В комнатах для нас уже были приготовлены двухъярусные деревянные нары из свежевыструганных досок, от которых исходил густой и приятный запах смолы. Направо из коридора дверь вела в небольшую комнату, предназначенную для комэска и его заместителя, а с левой стороны, напротив, находилась квартира хозяйки дома. При нашем появлении она услужливо засуетилась, забегала, обращаясь к каждому словами «пан офицер». Мы не стали переубеждать ее в этом обращении, признаться, так к нам еще никто не обращался. [199]

После того как расселились, произошел забавный случай. Ефимов задержался на улице, а когда вошел в комнату, вдруг заорал:

— Встать! Почему все сидят, когда полковник появился? Что за недисциплинированность! Всех отправлю на гауптвахту!..

Мы как по команде вскочили, приняв стойку «смирно», и шутку эту вскоре забыли, как и прочие другие. Но хозяйка дома все это видела в приоткрытую дверь и, надо полагать, очень обрадовалась, что у нее поселился такой большой начальник.

Прошло время, и вот хозяйка приглашает «полковника» отобедать у нее. Она принялась расхваливать домашнее пиво, самогонку, сало. Мы еле сдерживали смех. Александр же, выслушав ее, серьезно сказал:

— Благодарю. В другой раз отобедаю непременно. Сейчас, пани, я должен пойти в столовую и посмотреть, как тут кормят моих орлов. Если пища некачественная, велю выбросить на помойку!..

— «Полковник», если пища некачественная, ты, конечно, выбросишь ее на помойку, сам пойдешь обедать к хозяйке, а как будем мы? — спросил Петр Савинский. — Может, и нас с собой прихватишь?

— Перебьетесь! — ответил «полковник». — Проживете как-нибудь!

Как тут не рассмеяться, видя эту комедию. Кое-кто уткнулся лицом в подушку и трясся беззвучным смехом. По дороге в столовую мы дали волю своим чувствам. «Полковник» был в центре внимания. Офицеры тоже от души смеялись, узнав, какими благами пользуется Ефимов.

До столовой путь длинный — она находилась на противоположном конце аэродрома. По глубокому снегу идти туда не менее получаса.

Обед для нас был приготовлен превосходный. «Полковнику» не пришлось его выбрасывать на помойку. Обратно шли, любуясь природой. Здесь было на что посмотреть. Высокие, пушистые, припорошенные снегом сосны величаво стояли позади самолетов, а между ними затерялись лиственные деревья и только голыми верхушками давали о себе знать. Стояла тихая, без малейшего дуновения ветерка погода. Даже на столбах изгородей держался снег. Морозец не превышал десяти градусов, и было тихо, уютно.

Дома мы сразу же принялись сбрасывать теплую одежду. Когда Ефимов снял с себя меховую куртку, вдруг в нашей комнате появилась хозяйка. [200] Увидев в его погонах лычки старшины, она хлопнула себя руками по бедрам и трагическим голосом произнесла: «То вершила!» Мы не знали, что означало это слово, но по тому, как хозяйка его произнесла, поняли: она разобралась в воинском звании.

— Плакало твое пиво, самогон и лучшее в мире сало! — надрывался от смеха Аркадий Рабкин, — будешь теперь харчеваться в столовой вместе с радистами. Доступ к столу возвышенных лиц тебе закрыт!

— А почему она лебезит перед начальством? — спросил штурман Юрий Пронин. — Какая ей разница, кто стоит у нее на квартире?

— Разница — есть, — ответил летчик Александр Бабич, — раньше у нее жили гитлеровские офицеры, она прислуживала им, приторговывала пивом, самогоном, а какой ей прок от старшины? Сожрет все, что подано на стол, и спасибо не скажет!..

Так с шутками началась наша жизнь на новом аэродроме. В первый день боевыми вылетами нас не тревожили.

А утром следующего дня, чуть забрезжил рассвет, инженер полка по вооружению капитан Н. Велигин распорядился подвешивать бомбы — какие в бомболюки, какие к центроплану. Майор Андреев собрал летный состав и дал указания: полку предстояло нанести бомбовый удар по немецкой танковой колонне у поселка Куссен, что западнее Пилькаллена. Когда командир полка закончил указания, слова попросил его заместитель по политической части подполковник Зимников.

— Товарищи, — начал он, — 1944 год завершился изгнанием гитлеровских войск за пределы Советского Союза. Теперь военные действия переносятся на вражескую территорию. Начало нового года ознаменовано победами наших войск над противником на необозримом фронте. Враг несет огромные потери в живой силе и боевой технике. Новый год является годом решающих побед. Никто не сомневается, что противник будет разбит, но имейте в виду, победа не будет легкой. Берлин — это сердце фашистской Германии, и, чтобы открыть к нему дорогу, надо разгромить стратегическую группировку в Восточной Пруссии и Польше. На нас, авиаторов, тоже возложена большая и ответственная задача — активно помогать с воздуха нашим войскам. И чем активнее мы будем действовать, тем меньше потерь понесут наши наземные войска. Сейчас, как никогда, мы должны проявить дисциплинированность, сосредоточенность, нам придется совершать вылеты и при очень плохих метеорологических условиях... [201]

Федор Тимофеевич уловил момент, когда замполит посмотрел на него, и показал на часы. Экипажи по его сигналу заняли места в кабинах.

И вот взревели моторы, словно магнитом самолеты потянуло на старт. На солнце мельчайшие крупинки снега светились цветами радуги, слепило глаза, и еще на земле пришлось надвинуть очки на нос, чтобы избавиться от рези в глазах.

Вскоре самолеты собрались в девятки и в строю «клин» взяли курс на запад. Полковую колонну возглавлял майор Андреев. Не прошло и получаса, как я переключился на внешнюю связь и услышал команду:

— «Неманы»! Я «Сокол-один»! В воздухе истребители противника. Будьте внимательней!..

Появились первые разрывы зенитных снарядов. Чем ближе к цели, тем интенсивней огонь. Разрывы, словно тени, движутся за нами, а иные и опережают нас. Но вот и боевой курс. Командир прекратил маневрирование. Перед самым решающим моментом, когда штурманы готовились нажать на кнопку сброса бомб, под нами вдруг разорвался крупнокалиберный снаряд. Самолет, словно перышко, швырнуло на ведущего звена. Петр Савинский яростно погрозил нам кулаком, словно мы были повинны в этом. И тут я почувствовал сильное дуновение ветра в затылок. Обернувшись, увидел, что ветрозащитный щиток полностью раздроблен. Трудно вообразить, как это могло случиться, ведь головой я упирался в него...

Сбросив бомбы с первого захода, «петляковы» развернулись на обратный курс. Но в тот вылет нам еще предстояло основательно поволноваться, поработать. Откуда ни возьмись свалились «мессеры». Две пары с короткой дистанции обрушили огонь по ведущему колонны, однако атака их захлебнулась. Петр Савинский и Александр Ефимов своим огнем заставили фашистов изменить курс, а это дало возможность мне, Рабкину и нашему штурману открыть по ним огонь. Огонь этот был настолько плотным, что одному «мессеру» не удалось увернуться в «мертвую зону», — сильно задымив, он ушел вниз, а потом вспыхнул.

— Каюк фашисту! — воскликнул Адам. — Горит как факел!

— Туда ему и дорога! — одобрил Пастухов. — Хватит, повоевал!..

Сбитый «мессер» как бы послужил сигналом отбоя для остальных. Немцы, оставив схватку, скрылись за облаками. [202]

Вскоре мы вылетали с аэродрома в Немокштах бомбить Гумбиннен, Инстенбург, Прейсиш-Эйлау. Наконец подошла очередь и Кенигсберга.