Мы — пикировщики

В ходе Белорусской операции фронтовая авиация поддерживала стремительно наступающие наши наземные войска, наносила удары по очагам сопротивления противника, по его тылам. Враг отступал, но отступая, оказывал яростное сопротивление. На многих участках, где противник концентрировал большие силы, трудно было обойтись без помощи авиации, и наша 3-я гвардейская Смоленская бомбардировочная авиадивизия работала без устали.

Но вот 9 сентября нам сообщили, что авиадивизия перешла в подчинение 16-й воздушной армии. Для нас это было полной неожиданностью. К тому времени Белоруссия была освобождена полностью, также освобождена была большая часть Литовской ССР и частично Латвийская ССР. И вот приказ — всем трем нашим полкам перелететь на полевой аэродром Пружаны.

— Это уже ближе к границе с Польшей, — заметил Александр Петров, отыскав на карте небольшое местечко.

На следующий день мы приземлились на пружанском аэродроме. Место здесь для нас было незнакомое, и Пастухов рулил медленно, озираясь по сторонам. Дежурный по аэродрому махнул куда-то флажком, и тут мы заметили бежавшего навстречу нам моториста Григорьева. Он уже вывел нашу машину точно на свою стоянку.

Первые дни пребывания в Пружанах летный и технический состав приводил в порядок боевую технику. Летали мало — туманы мешали. Именно тогда поступило распоряжение: всем экипажам овладеть пикирующими полетами.

— Когда же воевать будем? — возмутился Педорепко. — Пусть учатся те кто бомбить не умеет!..

Учиться никому не мешало. Нашему экипажу довелось полетать в зоне, выполнить упражнения на бомбометание, стрельбу с воздуха по щитам. [179] По стрельбе мы с Адамом получили отличные оценки. Но ведь кто учил нас боевому мастерству — сам Владимир Судаков!

Как то по-особому интересно проводил он с нами занятия по огневой подготовке. Достанет, бывало, из ящика прицел КПТ-5 и небольшой макет «мессершмитта» и начинает:

— Вопрос для прочистки мозгов! Скорость «петлякова» пятьсот километров в час, за ним гонится «мессер» на удалении трехсот метров и правее сто. В каком кольце прицела должен находиться истребитель в момент открытия огня? Кто быстрее?..

Мы делали расчеты и сообщали результаты. Владимир выслушивал каждого и, соответственно его ответу, давал оценку. У кого был наиболее правильный расчет, просил, чтобы тот пояснил всем, каким образом он получил такой результат. Благодаря его настойчивой, но не навязчивой требовательности радисты научились быстро прицеливаться по вражеским самолетам, учитывая скорость их полета и ракурс. Поэтому не случайно многие из нас уже открыли счет сбитым гитлеровским машинам.

Однако к пикирующим атакам требовалась специальная подготовка. Запомнился урок, который преподал нам командир полка. Помню, взлетели они парой с комэском. Набрали высоту и пошли в пикирование прямо на посадочное «Т». Жуть было смотреть, как «петляковы» сближались с землей. Когда до нее оставалось не более шестисот метров, оба самолета, как один, стали выходить из пике. Несколько раз наши командиры повторили у всех на виду этот маневр. После последнего пике, не набирая высоту, оба зашли на посадку н приземлились.

Нашему восторгу не было границ! Только Володя Хиль деловито прокомментировал:

— Так и все будут летать! Дадут летчикам побольше тренировок, тогда и мы покажем, на что способны...

И тренировки продолжались. В одном из полетов, вопреки всем инструкциям, я решил пикировать стоя, крепко ухватившись за кронштейны пулемета ШКАС. Надо было испробовать такой вариант — пикировать лежа мне что-то не понравилось. Да и другие стрелки-радисты говорили, что на лежащего в кабине действуют очень большие нагрузки. На Пе-2 конструкторы сделали очень неудобную кабину для нас, не такую, как, например, на самолете Ту-2. В течение всего полета стрелкам-радистам не на что было даже присесть — весь полет на ногах! [180]

И вот летим. Первый пробный маневр Пастухов должен был сделать под небольшим углом, а два последующих под углом семьдесят градусов. Вдруг мне показалось, что самолет потряхивает, и я переключился на внутреннюю связь. Георгий и Адам разговаривали между собой, что-то согласовывали — сейчас начнем. Но самолет вяло клюнул носом и пошел под малым углом к земле. Через несколько секунд Пастухов вывел машину в горизонтальный полет.

«Что-то не то», — подумал я и снова переключился на внутреннюю связь.

— Ты чувствуешь, — спросил Георгий, — как мотор потряхивает?

— Я давно почувствовал. — ответил Адам, — заметно трясет. Может, пойдем домой?

— Попробую еще разок набрать высоту, а потом уже решим, что делать...

На высоте 2500 метров Пастухов разогнал машину, заложил крутую горку, и тут вдруг от правого мотора повалил густой дым. Я сообщил об этом командиру экипажа.

— Вижу, — буркнул Пастухов, — запроси посадку, садиться будем с ходу. — И вскоре: — Все! Мотор обрезал полностью...

Со старта мне сообщали, что надо делать Пастухову, как безопаснее осуществить посадку на одном моторе. Георгий впервые попал в такую сложную ситуацию. В учебных полетах с инструктором ему приходилось садиться с пониженными оборотами одного двигателя, а такого, чтобы полностью не работал один мотор, в его практике не было.

Возвращались мы на аэродром с большой потерей высоты. Полковник Таряник подсказывал Пастухову порядок действий. Заходим уже на посадочную полосу, а она от нас уплывает в сторону. Георгий, чтобы исправить ошибку, завалил большой крен, в этот момент самолет встряхнуло, и он свалился на левое крыло. Раздался страшный удар! После этого я почувствовал, что взлетаю в воздух. На этот раз в фюзеляже. Снова удар! Перед моими глазами все вокруг поплыло...

Не помню, сколько минут я находился в шоковом состоянии, но когда открыл глаза, то увидел, что к нам со всех сторон бегут люди. Петров и Пройдак помогли мне выбраться из кабины.

Самолет наш раскололся на две части. Фюзеляж был оторван от центроплана, исковеркано хвостовое оперение. Ноги у меня стали непослушными. Я вынужден был опереться о плечо Саши Петрова, чтобы не упасть. А Георгий и Адам отделались легким испугом. [181]

Подъехала санитарная машина. Врач перебинтовала мне руку, из которой сочилась кровь, и предложила всем членам экипажа отправиться в лазарет. Георгий и Адам отказались туда ехать, а я заверил врача, что со мной ничего серьезного не произошло. Врач согласилась выполнить мою просьбу, но предупредила: если будет хуже, тотчас отправиться в медпункт.

Вскоре я действительно почувствовал жгучую боль в позвоночнике, сильное головокружение: видимо, ударился головой о передатчик в момент падения. Я понимал — в таком состоянии лучше бы лечь в госпиталь или лазарет, но в полку упорно ходили слухи, что вот-вот должны перелететь в Польшу. Как же отстать от своей части!

Сутки я пролежал в постели. Саша Ретров все ото время находился возле меня, приносил еду из столовой. А вскоре навестили и мои земляки из 119-го авиаполка: Федор Черечеча, Аркадий Рабкин, Николай Закроев. Когда они пришли, я лежал в постели.

— Вот это экипаж подобрался, — шутил Аркадий. — Три «П» — Пудич, Пастухов, Педоренко. По прочности не уступают стали. Самолет — в дребезги, а им ничего! Только вот Михаил...

— Пожалуй, досталось, — признался я, — спина почему-то горит как в огне.

Аркадий приподнял мою рубашку:

— Братцы, — воскликнул, — да у него позвоночник отпечатался на спине! Тебе надо немедленно ложиться в госпиталь. Посмотрел бы ты на свою спину...

— Нет, — возразил я, — в госпиталь не хочу. Я уже лучше себя чувствую. Еще пару дней поваляюсь и начну бегать — увидишь! А то я в госпиталь, дивизия в Польшу, куда потом мне податься? В другую часть?

— Михаил прав, — поддержал меня Федор, — парень он крепкий — выдюжит!

Чувствуя постоянную поддержку своих товарищей, я быстро поправлялся. На пятые сутки уже побывал на аэродроме.

А комиссия, возглавляемая инженером полка, расследовала причину аварии и установила, чго мотор отказал из-за поломки системы зажигания. Но вина и с Пастухова не снималась. Фактически он вывел самолет на посадочную полосу и обязан был посадить его как положено. Просто летчик растерялся: занизил скорость, сделал большой крен — и машина завалилась на крыло. [182]

Георгия и Адама несколько раз вызывали на собеседование с Комиссией по расследованию аварии. Был у них и разговор с полковником Таряником. Настроение ребят улучшилось, когда узнали, что все обошлось сравнительно благополучно. Георгия только временно отстранили от полетов. Безусловно, он ожидал худшего. Даже опасался, что его отдадут под суд военного трибунала.

— Спасибо полковнику Тарянику, — сказал Георгий, — по-человечески понял меня. Его слово было решающим. Конечно, в том, что полк потерял машину, большая моя вина. Я это понимаю...

На аэродроме, отозвав меня в сторонку, Георгий спросил:

— Скажи, Михаил, только по совести: после всего, что произошло, ты будешь летать со мной или уйдешь в другой экипаж? Я слышал, тебе предлагают летать с командиром звена...

— Почему я должен уйти в другой экипаж? — удивился я. — Как летали, так и будем летать. Мало ли что в жизни может случиться!

— Ты настоящий друг! — обрадовался Георгий. — Я другого ответа от тебя не ожидал. Мы еще повоюем!

Полк по-прежнему продолжал заниматься учебно-тренировочными полетами. Ни на каком другом аэродроме мы не затрачивали столько времени на тренировки, как здесь. Особое внимание уделялось молодым летчикам. Командиры готовили их к предстоящим боям. Беседовали с ними и летчики, имеющие большой боевой опыт. От пикирования одиночными самолетами мы перешли к боевым маневрам звеньями. Теперь пружанскому полигону доставалось крепко. Целыми днями над ним висели самолеты и бомбили цели.

И вот 18 сентября к КП полка подкатила легковая машина. Из нее вышел командир дивизии генерал-майор С. П. Андреев. Мы сразу догадались, что не просто так прибыл он в наш полк. Видимо, что-то намечается...

Как только машина генерала удалилась, командир полка вызвал к себе командиров эскадрилий и очень долго с ними совещался. Теперь мы не сомневались, что начнется боевая работа, но где будем воевать, никто не предполагал.

— Тут пахнет керосином, — высказал свое мнение Василий Касьянов.

— Чувствую, предстоит большая работа. Главное — начать...

На следующий день, проснувшись рано утром, я увидел запотевшие стекла. Ночью прошел дождь. [183] Небо было покрыто тучами. Но для нашего экипажа погода не играла существенной роли — ведь мы «безлошадные». Авария стала постепенно забываться, а вот «безлошадность» действовала на нас удручающе. Все забывалось лишь тогда, когда в нашей комнате проводились какие-нибудь семинары агитаторов, лекции. Нередко бывал у нас замполит Афанасий Григорьевич Невмержицкий. Он, как правило, сообщал нам о положении на советско-германском фронте, о делах тружеников тыла. Рассказывал о советском патриотизме, русской национальной гордости, о великой освободительной миссии Советского Союза и его Вооруженных Сил.

Когда не было никаких мероприятий, я отправлялся к Георгию и Адаму. У них вечерами, когда все собирались, было очень весело. Среди штурманов находились прекрасные музыканты, рассказчики-юмористы — они любому могли поднять настроение. Активность Пастухова по этой части после аварии заметно понизилась, не было в нем прежнего огонька, он как-то заметно сник, зато Константин Усольский развлекал всех с удвоенной энергией.

Помню, как однажды он собрал хор. Пригласил всех любителей песни. Пришли и грузины. Константин решил разучить одну из песен на грузинском языке, и под диктовку записал слова. Начали исполнять. Грузины, слушая произношение нами грузинских слов, катались от смеха. Тогда Усольский сделал иначе: попросил перевести песню на русский язык, и все стали исполнять ее под грузинскую мелодию. Забылось содержание всей песпи, но припев в моей памяти сохранился:

Пели весело, задорно. Здесь зрителей не было — все участвовали в самодеятельности.

Той ночью на аэродроме произошел переполох. Где-то вдали пролетел немецкий самолет. Они нередко пролетали в ночное время, на него никто особого внимания и не обратил. А он, оказывается, таил в себе большую опасность: с самолета выбросился десант парашютистов. Во втором часу ночи тихо, прикрываясь темнотой, они вышли на аэродром. Часовой, сержант Хренов, подумал, что это кто-то возвращается из самоволки, дал возможность приблизиться вплотную, а увидев, что следует вооруженная группа, без предупреждения открыл огонь. На других постах тоже подняли стрельбу. [184] Технический состав жил у самого аэродрома, по-этому мигом была собрана группа защиты аэродрома. Они не нашли парашютистов, обнаружили только карабин да вещевой мешок — кто-то из диверсантов бросил их.

Прошло еще четыре дня. Наконец подполковник Гаврилов сообщил, что все три полка нашей дивизии будут базироваться на аэродроме в городе Шяуляй.

— Пакич, — рассмеялся Василий Касьянов. — у тебя есть возможность покупаться в озере под Шяуляем, прошлый раз тебе это не удалось сделать.

— О, тот день я никогда не забуду! — ответил Коджешау. — Возможно, искупаюсь...

Во второй половине дня полки поднялись в воздух и взяли курс на новую точку. Последним рейсом на Ли-2 вылетел и наш экипаж. Летели на малой высоте. В иллюминатор хорошо просматривалась земля. Шяуляй все заметили еще издали. Никто из нас не был в этом городе, поэтому с большим интересом рассматривали его с высоты птичьего полета. А самолет пересек город и, описав круг, зашел на посадку. Такого большого аэродрома, как здесь, нам еще не приходилось видеть. Крестообразная бетонированная взлетно-посадочная полоса позволяла садиться и взлетать самолетам со всех четырех сторон света. Рядом с аэродромом находился и военный городок. Слева, если смотреть со стороны аэродрома, виднелась железнодорожная станция. На переднем плане стояли высокие серые каменные дома, а за ними, в глубь городка, прижавшись друг к другу, располагались деревянные бараки и небольшие одноэтажные домики. Стоянка нашего 119-го авиаполка примыкала чуть ли не вплотную к ангарам, возле которых проходила железная дорога. По периметру аэродрома стояли самолеты. Здесь кроме наших Пе-2 были «бостоны», штурмовики Ил-2, бомбардировщики Ту-2.

Сориентировавшись, мы без особого труда нашли и местоположение нашего полка. Это был трехэтажный серый дом. Нижний этаж его занимал летный состав, а второй и третий — технический. Стрелок-радист Ефим Литвак показал нам, где поселились радисты, штурманы, летчики. Мы хорошо устроились на новом месте. Здесь повсюду была идеальная чистота. Металлические койки, опрятно заправленная постель — все это как-то располагало.

— Если здесь еще и хорошо кормят, то мы, братцы, попали на курорт, — шутил Педоренко. — Обстановка как дома! Это мне нравится.

Рано утром старший лейтенант Михаил Брехов подал команду на построение, на котором объявил, что здесь ходитъ будем только строем, что если комендант гарнизона поймает кого-либо вне строя — «губа» обеспечена! [185] Семен Никитич Гаврилов, отделившись от группы офицеров штаба, вышел к середине строя, посмотрел на розовый диск поднимавшегося из-за горизонта солнца и сказал:

— Вот мы и перекочевали на новое место. Я не собираюсь держать перед вами длинную речь. Хочу только предупредить, что если наша боевая работа раньше целиком зависела от погоды, то теперь погода не будет нам помехой. Аэродром бетонированный. Только сильные туманы и проливные дожди могут нам помешать. Взлетно-посадочная полоса нас не подведет. Это я вам говорю для того, чтобы все поняли: мы постоянно должны находиться в полной боевой готовности. Ежедневно! Отсюда мы будем наносить бомбовые удары по районам Восточной Пруссии. Помните, 1944 год — год больших побед нашего народа и Вооруженных Сил...

Стрелки-радисты до обеда управились со своей работой. На обед пошли вдоль стоянок, где находились самолеты Ту-2. Очень хотелось получше рассмотреть эти самолеты и сравнить с нашей «пешечкой». Старший лейтенант Дебихин разрешил нам задержаться у «Туполевых».

Чго и говорить, это была машина!.. По внешней красоте «Туполевы», конечно, уступали «петляковым», но сколько имели преимуществ! И более маневренны, и бомбовая нагрузка больше, и потолок полета выше. «Туполевы» свободно летали на одном моторе, имели двигатели воздушного охлаждения. А кабина радиста — мечта! Нам только могла сниться такая кабина. Радист летал, сидя во вращающемся кресле — как большой начальник. Перед ним была вращающаяся турельная установка с крупнокалиберным пулеметом.

— Комфорт! — одним словом выразил общее мнение Михаил Алехин. — Хорошо поработали конструкторы. Будем и мы когда-нибудь летать на таких машинах. Не век же стоять на ногах в летящем самолете...

Михаил Алехин, спросив разрешения у механика, даже посидел в кабине «Туполева», откуда его едва вытащили — не хотел выходить.

Не прошли мы и мимо штурмовиков Ил-2. Очень часто они встречались нам во время боевых вылетов, и всегда, как правило, под нами. На современных штурмовиках летчики доказывали, что способны на равных вести бой с немецкими истребителями, и нередко побеждали их. На штурмовиках первых выпусков летали без стрелков-радистов, они не были предусмотрены. [186] Война внесла свои коррективы, и конструкция самолета изменилась. Дополнительно добавили еще одну кабину и вооружение, изъяли деревянную конструкцию, вооружили «ил» мощной броней. Теперь Ил-2 представлял собой настоящую летающую крепость!

А со старыми «илами» в нашей семье связан забавный эпизод. Об этом стоит рассказать.

Произошло это в Славгороде Алтайского края. Вначале войны в город перебазировалась Балашовская авиашкола. Мы жили у самого аэродрома, и ежедневно нам приходилось видеть, как проносятся штурмовики над самой крышей дома. Однажды мать собралась на базар. В это время мимо проходила группа техников. Один из них обратился к матери за спичкой и, прикурив папиросу, спросил:

— Мы техники и по воле судьбы должны рано подниматься, а что вас заставляет так рано вставать? На вашем месте я бы еще крепко спал...

— Некогда спать, — ответила мать, — надо всюду успеть: побывать на базаре, сварить завтрак, не опоздать на работу! Когда же мне спать?

— Это дело поправимое, — усмехнулся техник, — мы можем подарить вам самолет, тогда у вас появится свободное время — летать не ходить!

Мать приняла шутку техника и ответила:

— Если вы собираетесь дарить мне самолет, то предусмотрите и второй. А то некрасиво получится: я буду летать, а мой муж пешком ходить. Он обидится на меня, чего доброго, дело до развода дойдет!

— Хорошо, — согласился техник, — два так два, пусть будет по-вашему.

Как же были удивлены мои родители, возвратившись с работы: во дворе дома нос к носу стояли два штурмовика!..

— Это уже чересчур! — возмутился отец. — Скоро на крышу будут садиться. Надо принимать меры!

— Ты не ругайся, — засмеялась мать, — самолеты подарили нам. Один мне, другой тебе. Я буду летать на базар, а ты в баню и за пивом.

Целую неделю во дворе стояли штурмовики, и никто их не забирал. Отец решил выяснить, почему они оказались здесь, и направился на аэродром. Встретив там кого-то из командиров, он пожаловался ему.

— Как я понял, вы на них летать не хотите, — засмеялся тот, — тогда растапливайте ими печь. Все, что на них деревянное, используйте в топку, а металл складывайте в кучу, мы его потом заберем. Машины списанные... [187]

На всю зиму хватило моим родителям добротной растопки.

Теперь же штурмовик «ильюшин» выглядел иначе. Под его плоскостями находились направляющие для ракетных снарядов. А пушки, бомбы, а броня! Одним словом, летающий танк. И все же после обшего обсуждения различных типов боевых машин стрелки-радисты пришли к единому заключению: красивее нашей «пешечки» самолета нет!

Гудел шяуляйский аэродром, как пчелиный улей. Одна группа самолетов взлетала на боевое задание, другая, уже поработав по цели, заходила на посадку, а третья готовилась к боевому вылету. И так целый день.

А вскоре на наш аэродром приземлилась 3-я истребительная авиадивизия, возглавляемая полковником Василием Сталиным. В гарнизоне, да и на аэродроме стало заметно теснее. Но теснота не мешала авиачастям выполнять свою работу. Хорошую службу несла бетонированная полоса: в любую погоду взлетали и садились самолеты, только густой туман да проливной дождь прерывали наши вылеты. Но и в нелетные дни время у нас даром не пропадало. В гарнизонном клубе проводились конференции, на них всегда присутствовало много людей — иной раз и места не найдешь в зале. Выступавшие делились боевым опытом. Нередко слушали мы выступления о тактике воздушного боя и летчиков-истребителей из дивизии В. И. Сталина.

Многое познавали мы от своих командиров Александра Дебихина и Владимира Судакова. У обоих на счету было уже по шести сбитых вражеских истребителей. Судаков как-то не любил о себе рассказывать, больше говорил о своих товарищах. Но мы знали, как его расшевелить. Кто-нибудь из стрелков-радистов, слышавший о нем боевую историю, начинал уточнять отдельные факты, умышленно исказив кое-что, вот тогда Владимир и рассказывал, как это было на самом деле. А это нам и требовалось.

Боевая жизнь В. К. Судакова — настоящий подвиг. Не случайно он был удостоен в 1945 году высокого звания Героя Советского Союза.

Коль уж зашла речь о героическом, расскажу такой случай. Однажды осколком разорвавшегося снаряда был подбит самолет, пилотируемый лейтенантом Чернышевым. Из мотора повалил дым. Скорость самолета упала, и он стал отставать от колонны. Радист Вика Текутьева передала по радио о повреждении мотора. [188] Тогда командир полка снизил скорость летящей колонны, дав возможность Чернышеву идти в строю. Все внимательно следили за небом — вдруг появятся «мессеры»: они были большие мастаки расправляться с подбитыми самолетами.

И все же Чернышев недолго держался в строю, постепенно его самолет стал отставать и терять высоту. Виктория поддерживала связь с ведущим и со стартовой радиостанцией. Но, как говорят, беда в одиночку не ходит. Неожиданно появились два «мессера». Штурман Валентин Козлов и Виктория Текутьева встретили врага огнем. Две атаки они успешно отразили, а потом, как рассказывала Вика, один из них неумело зашел в хвост и тотчас был подбит. Его напарник последовал за ним, прекратив атаку.

А бомбардировщик Чернышева уже еле-еле держался в воздухе. Командир уже несколько раз предупредил экипаж, что придется идти на вынужденную посадку.

— Где же мы сядем? — спросил штурман. — Здесь сплошной лес. Садиться на лес — это верная гибель! Может, еще протянем?..

Чернышев понимал, что дальше лететь невозможно, самолет вот-вот свалится на крыло. Он, не отрывая глаз от лесного массива, выискивал хотя бы маленькую площадку. Наконец увидел небольшую поляну и решил сесть на фюзеляж.

От резкого удара «петляков» развалился на две части и тут же воспламенился. Сильные ушибы получили все члены экипажа, особенно пострадали штурман и летчик. Они не могли самостоятельно покинуть кабину. Тогда на помощь им пришла Вика Текутьева. Выкинув из самолета парашют, она выбралась на фюзеляж и по нему добралась по кабины летчика. Пламя уже лизало плоскости боевой машины, подбиралось к фонарю.

Убедившись, что фонарь закрыт, Вика принялась ногами и пистолетом бить по нему. Плексиглас начал трескаться, а когда образовалось отверстие, стрелок-радист просунула туда руку и открыла замок.

Вокруг бушевало пламя. Едкий дым проникал в легкие, отчего кружилась голова, подступала тошнота к горлу. Выбиваясь из последних сил, Вика вытащила летчика и штурмана на плоскость, а затем опустила их на землю и перенесла в безопасное место Они были уже в укрытии, когда взорвались бензобаки. Виктория опасалась, что взрыв бензобаков мог привлечь внимание гитлеровцев, но, к счастью, они не появились. [189]

Укрыв в небольшом овраге своих товарищей, Текутьева принялась искать воду. Чернышев все еще не приходил в сознание, а Козлову стало лучше. Он посоветовал Виктории разведать обстановку, выяснить — нет ли поблизости вражеских войск. Тогда Текутьева направилась в сторону передовой линии. Она преодолела более двух километров, но гитлеровцев не обнаружила. Возвратившись, увидела, что штурман и пилот крепко спят. Будить их не стала, ведь сон — лучшее лекарство. Прилегла и тоже уснула. Спала недолго. Открыв глаза, увидела, что Чернышев и Козлов внимательно смотрят на нее. Вика обрадовалась.

— Бедная Виктория, тяжело тебе с нами, — сказал Чернышев. — Ты за нас не беспокойся. Я, кажется, прихожу в норму, а Козлов героем себя чувствует. Расскажи, что там видела?

— Гитлеровцев поблизости нет, — ответила Вика, — нам надо идти поближе к линии фронта...

Медленно, часто останавливаясь, двигалась небольшая группа по лесу. С большим трудом они преодолели путь в два километра и присели отдохнуть. Виктория тем временем решила посмотреть дорогу дальше. Быстро темнело. Впереди виднелись какие-то силуэты. Соблюдая осторожность, она приблизилась к ним. Это были разбитые машины. Вокруг ни души.

Но вот показалась просека. По ней Виктория вышла на профилированную дорогу. Где-то неподалеку слышались отдаленные орудийные выстрелы... Вскоре этот путь экипаж преодолел вместе. У дороги им пришлось залечь, так как послышался шум моторов. Ехали грузовые машины ЗИС-5.

— Машины наши, может, остановим их? — спросил Козлов.

— Не торопись! — одернул его Чернышев. — У противника тоже могут быть наши машины. Лучше пропустим.

Уже светало. Экипаж продолжал передвигаться к линии фронта. Неожиданно из-за кустов раздался повелительный голос:

— Эй, вы! Ни с места! Руки вверх!..

Словно тени, возле них с автоматами в руках появились два солдата.

— Мы со сбитого бомбардировщика, — ответила Текутьева. — Добираемся к своим. Помогите выйти на ближайший аэродром.

— В штабе разберутся, куда вы добираетесь! — ответил высокий солдат, обезоруживая экипаж. — Сейчас тут много бродит всяких... [190]

В штабе стрелковой дивизии у них проверили документы, возвратили пистолеты и на «виллисе» доставили на ближайший аэродром. На другой день экипаж Чернышева был уже в своем полку, в объятиях товарищей.

За умелые действия и находчивость Виктория Текутьела тогда была представлена к ордену Славы III степени. Экипаж по-прежнему летал на боевые задания.

Весь декабрь для нас был месяцем активных боевых действий. Несмотря на частые снегопады, низкую облачность, боевые вылеты не прекращались. У гвардейцев накопился опыт летать в сложных метеорологических условиях. Даже молодые экипажи чувствовали себя увереннее, когда непогода захватывала их врасплох.

Со стороны гитлеровской авиации активных действий не наблюдалось. На Шяуляй они не совершили ни единого боевого вылета. Лишь однажды под вечер на малой высоте к аэродрому из-за леса выскочили два Ме-109 и, выпустив шасси, пошли на посадку.

— Фашисты прилетели сдаваться! — закричал Михаил Алехин.

Мы от удивления не проронив ни слова, внимательно следили за ними. А «мессеры» тем временем открыли огонь по столовой и, не набирая высоты, развернулись и скрылись за станционными постройками. Все произошло так неожиданно, что даже зенитчики не среагировали. Да они и не смогли бы вести огонь — мешали постройки, лес.

— Что произошло? Кто обстрелял столовую? — спрашивали выбегавшие из столовой экипажи.

— Уже ничего страшного, — успокаивали их. — Немцы интересовались, не страдаете ли вы аппетитом?

— Ничего себе интерес! — воскликнула Виктория Текутъева. — Снаряды над самой головой втыкались в стену. Хорошо, что никого не зацепили...

— Они знали, зачем сюда летели, — сказал Иван Мак. — По-видимому, сами когда-то питались в этой столовой. Проще было ударить по самолетам, а этих больше интересовал личный состав полка. Знали, где найти нас!

— Это верно! — согласился с Маком Михаил Алехин. — Про столовую они знали, а вот про сортир, который мы построили вчера, не знали. Иначе несдобровать бы Гришке Евенко — он там был в момент обстрела. Видели бы вы, как он выскочил оттуда! Глаза по блюдечку, прыжки — любой козел позавидует. В две секунды исчез где-то...

Раздался смех. Хохотали все, ухмылялся и Григорий. [191]

— Да, жидковата стала гитлеровская авиация, — заметил тогда Федор Калабушкин, — только и получилось, что рассмешили нас!..

В конце первой половины декабря погода совсем испортилась. Снег шел не переставая целых два дня. Вечером 14 декабря Константин Герасимович Строилов собрал нас, и все сразу же почувствовали, что получена какая-то ответственная боевая задача. Так оно и было.

— Товарищи, — сказал майор, — поступил приказ при наличии хотя бы мало-мальски летной погоды полкам нашей дивизии нанести бомбовый удар по военно-морской базе и порту Либаве. Такой приказ отдан и другим авиачастям 3-й воздушной армии. По данным разведки, военно-морская база сильно укреплена. Там одних только орудий семнадцать батарей, да еще и мощная корабельная зенитная артиллерия. Кроме всего этого, на пути к Либаве аэродромы, на которых в полной боевой готовности «Фокке-Вульфы-190» и «мессершмитты». Летают на них лучшие летчики гитлеровской авиации. Все это я говорю вам не для того, чтобы запугать, а чтобы вы правильно оценили сложившуюся ситуацию и были ко всему готовы...

Началась подготовка к боевому вылету.

— Пока у нас еще есть время, давайте разберем несколько вариантов воздушного боя, — предложил Владимир Судаков и принялся пояснять, как правильно распределить огонь при атаке противника с разных сторон. В заключение он сказал приблизительно так:

— Когда идет большая колонна наших бомбардировщиков, немецкие истребители стремятся атаковать головное звено, расчленить нас на отдельные группы, лишить возможности организованной защиты, таким образом, заставить отказаться от выполнения задания. Чтобы этого не случилось, необходимо, прежде всего, внимательное наблюдение за воздухом. Очень важно своевременно распознавать, откуда гитлеровцы готовят атаку. Кто первым заметит появление стервятников — оповещайте об этом по радио или пулеметной очередью в направлении противника. Можно обозначить и ракетой. Стрелять прицельно, короткими очередями. Кто излишне много суетится, тот, как правило, попусту расходует боеприпасы...

Когда мы вышли из землянки, я встретил своего земляка Федора Черечечу. Он выглядел великолепно. На нем была хорошо подогнанная офицерская шинель, новые сапоги. Мы поговорили с ним всего лишь несколько минут и расстались, не ведая того, что это была наша последняя встреча. [192]

15 декабря день выдался не лучшим. Дул сильный ветер, на фоне грязно-серого неба неслись темные, уродливые тучи. Неприятная погода. Техники и механики внимательно следили за своими машинами, готовые в любую минуту оказать помощь экипажу. Но их помощь не потребовалась. Все до единой машины поднялись в воздух. От нашего полка в общей дивизионной колонне летели две девятки, возглавляемые командиром эскадрильи старшим лейтенантом Михаилом Бреховым.

Линию фронта пересекли на высоте 3000 метров. Двенадцать истребителей прикрывали наш полк, а на всю колонну их было более тридцати.

И вот цель. Высота 5000 метров. Внезапно ударила вражеская зенитная артиллерия. «Петляковы» наткнулись на стену заградительного огня. Казалось, полыхало само небо. Но наши самолеты настойчиво продвигались вперед. В стороне уже завязался бой между истребителями. В такой обстановке противозенитный маневр терял смысл, и «пешки» пошли в атаку. От машин отделились ФАБы и понеслись в район крепости, где были сосредоточены военные сооружения.

Отработав по цели, гвардейцы стали разворачиваться на обратный курс. Вдруг под звеном Брехова разорвался крупнокалиберный снаряд. Осколком повредило самолет, пилотируемый Владимиром Хилем. Ударной волной отбросило в сторону машину Степана Хохлова — он едва не столкнулся с Бреховым. Хиль почувствовал, что самолет теряет скорость и ему не угнаться за колонной. А «мессеры» уже заходили на его машину.

— Сатин, Цыбульников! — крикнул он. — Готовьтесь к отражению атаки!

Схватка была короткой и жестокой. Запылал один «мессершмитт», но тут же загорелся и наш бомбардировщик. В схватке был убит радист Сатин, штурману и летчику пришлось оставить машину. Они приземлились неподалеку от порта и попали в руки противника.

А колонна «петляковых» продолжала бой с вражескими истребителями. Вот когда пригодились наставления майора Строилова и старшего лейтенанта Судакова! Стрелки-радисты вовремя обнаружили «мессеров» и умело распределили мощь огня по фашистам. Их первая атака захлебнулась в лавине свинца, извергаемого из стволов наших пулеметов. Тогда «мессеры» стали заходить в атаку с двух сторон. Трудно предположить, чем бы закончилась их затея, если бы в это время не появились наши истребители, нацеленные на место воздушного боя радиостанцией командующего. [193]

И все же немцам удавалось прорываться сквозь их заслон. Судя по всему, в бою участвовали модернизированные Ме-109, пилоты которых легко маневрировали и неплохо владели тактикой боя.

Наконец этот кромешный ад остался позади. Задание было выполнено. «Петляковы» сбили несколько истребителей противника, но не обошлось без потерь и в нашем полку. Сбит был один бомбардировщик, подбит самолет Корякина. Хуже обстояло дело в 119-м авиаполку. Гитлеровцы, несмотря на огонь штурманов и воздушных стрелков-радистов, сбили все ведущее звено колонны во главе с командиром полка подполковником Г. М. Борцовым. В бою погибло несколько человек, а те, кому удалось приземлиться, попали в руки гитлеровцев, в том числе и командир 119-го авиаполка.

Вскоре начальник штаба полка подполковник Мешков сообщил, что из восьми не вернувшихся машин дивизионной колонны четыре сели на вынужденную посадку на соседних аэродромах. Дивизия давно не знала таких потерь.

— Вот это орешек так орешек попался нам, — сказал Степан Хохлов, почесывая затылок. — Если его в скором времени не разгрызем, то еще немало экипажей оставят там свои головы. Я сейчас встретил штурмана из 119-го полка, такой высокий, его фамилия, кажется, Зотиков, он сказал, что они привезли более двухсот пробоин. Наш полк пострадал меньше других, а 119-й потерял три машины.

— На них пришелся основной удар истребителей противника, — заметил Константин Усольский. — Говорят, что коки самолетов немецких асов окрашивают в красный цвет, а коки «петляковых» 119-го полка тоже имеют такой цвет, вот они и прорывались в первую очередь разделаться с нашими асами. Вы обратили внимание, что на них раза в два больше стервятников набросилось, чем на нас?

— Конечно, обратили, — согласился штурман Ковтун, — одна группа «мессеров» даже прошла мимо нас и набросилась на соседей. Видимо, все так!

— Хиля же сбили у нас, — возразил Григорий Евенко, — машину Корякина тоже повредили. Ух и свирепые шакалы попались нам! Но, я вам скажу, это опытные летчики, они не лезли куда попало, а рвались к головным звеньям! По их хватке можно заключить: мы столкнулись с опытным противником. [194]

На разборе боевого вылета многие летчики высказывали, соображение, что при работе по сильно укрепленным целям необходимо увеличить количество истребителей сопровождения. В противном случае полки будут нести потери.

Но 21 и 22 декабря при бомбардировке артминометных позиций и группировки войск противника южнее Салдуса были сбиты еще четыре экипажа в 119-м авиаполку. В том числе экипаж лейтенанта Москаленко, в состав которого входил мой земляк и друг Федор Черечеча.

Забегая вперед, скажу: когда наш полк перелетел на аэродром в Заалау — это в Восточной Пруссии, — мы встретили летчика-истребителя, который сопровождал тогда, в декабре, «петляковых» на боевое задание. Он тоже был сбит и приземлился на парашюте в лесопосадке вместе со стрелком-радистом. Фамилии радиста он не помнил, единственное, что ему запомнилось, — в ней было много букв «ч». Когда мы спросили, а не Черечеча ли это был, он тут же подтвердил, что именно так себя назвал радист. Из его рассказа мы узнали, что Федор и летчик-истребитель пробирались на свою территорию, как наткнулись на засаду. В перестрелке Федор погиб, а летчику удалось скрыться. Вот тут-то я и вспомнил слова Черечечи. Он однажды сказал нам: «Погибну, но живым в руки фашистов не дамся!» Так он и поступил. Погиб мой земляк, всегда веселый, неунывающий, замечательный гитарист, танцор и певец Федор Черечеча...

В 119-м полку за последние две недели было сбито и подбито около десяти машин. Полк пополняли за счет экипажей других частей. Из 122-го туда перевели полностью наш экипаж, Даниила Гапоненко назначили командиром звена, Степана Хохлова — командиром эскадрильи.

Не хотелось нам уходить из родного боевого коллектива, но приказ есть приказ и его следовало выполнять. С 24 декабря мы уже числились членами 119-го гвардейского Новгородского ордена Красного Знамени бомбардировочного авиаполка.