Цель — Новороссийск
Победоносное завершение Курской битвы, освобождение нашими войсками Орла, Белгорода и Харькова радовали всех нас и вселяли уверенность, что скоро начнется наступление и на нашем участке фронта. Моряки все чаще вели разговоры на эту тему, хотя никаких указаний пока не поступало.
Меня вызвали в штаб базы. Холостяков встретил вопросом:
— Что невесел?
— А чему радоваться? Опять на минные постановки пошлете.
— Надоело?
— Жуть!
— Ничего, скоро другим делом займетесь.
— Чем же?
Контр-адмирал подвел меня к столу.
— Взгляни вот на это.
На столе лежала карта Новороссийска с нанесенной оперативной обстановкой. Я внимательно рассмотрел ее. В правом нижнем углу было написано карандашом:
«Город обороняют 73-я пехотная, 4-я горнострелковая и 101-я легкопехотная немецкие и 4-я горнострелковая румынская дивизии. В резерве 125-я пехотная немецкая дивизия. Улицы города, порт и многие здания заминированы. Даже на деревьях и телеграфных столбах в городе и особенно по дороге к Волчьим воротам подвешена взрывчатка. В надежных укрытиях насчитывается до 60 орудий, 90 минометов, более 100 тяжелых и легких пулеметов».
Снова вглядываюсь в разноцветные пометки на карте. Побережье, подходы к порту и сам город покрыты сплошной [88] сетью всевозможных заграждений. Здесь и минные поля, и колючая проволока, и бетонированные доты, и дзоты, траншеи, ходы сообщений.
Особенно сильно укреплен порт. Подходы к нему освещаются прожекторами (это мы не раз наблюдали сами), каждый квадратный метр узкой и длинной Цемесской бухты пристрелян артиллерией.
— Ну как, нравится? — спросил Холостяков.
— Не очень. А сколько морских мин на подходе к порту и внутри гавани?
— Вот об этом нам Гитлер пока не докладывал, — засмеялся адмирал, — как, между прочим, и обо всем остальном.
Чем дольше я вглядывался в карту, тем острее становилась догадка.
— Неужели десант непосредственно в порт? — спросил я.
— Не только в порт, но и в сам город. Значит, будем считать, что задачу понял.
— Пока не вижу ни своей, ни других задач, — показал я на карту, где никаких стрел нанесено не было.
— И не увидишь, пока сам не нарисуешь. Как оно все получится, я еще и сам не представляю, но мысль интересная и смелая. Бить противника там, откуда он нас не ждет. Отличная идея!
Георгий Никитич рассказал, что замысел изложен в оперативной директиве, из содержания которой он пока может сообщить только срок готовности сил десанта — 3 сентября, а о дне и времени высадки мы узнаем в целях секретности не раньше чем за сутки. Затем дал прочесть страничку из организационного приказа на предстоящую операцию, подписанного командующим флотом 28 августа 1943 года. Речь здесь шла о составе трех десантных отрядов. Отдельными пунктами было записано:
«Отряд обеспечения высадки в составе 32 тка 1-й и 2-й бригад торпедных катеров. Командир отряда капитан 2 ранга Проценко.
Отряд огневого содействия в составе трех эсминцев. Командир отряда капитан 1 ранга Романов».
Командиром высадки назначался контр-адмирал Холостяков.
Я сказал, что обеспечение высадки — слишком широкое понятие. Оно может включать и высадку первых бросков [89] десанта на берег, прикрытие сил десанта на переходе морем огнем и дымзавесами, подвоз боеприпасов, эвакуацию раненых, спасение людей с терпящих бедствие кораблей и самолетов.
— А нашему основному оружию — торпедам — опять не будет применения.
Адмирал покосился на меня:
— Все от вас зависит. Надо только мозгами пораскинуть. Кстати, ты видел мол в Туапсе?
Я понял, на что намекает адмирал. Шальная немецкая торпеда угодила в мол. Взрыв ее сделал в каменной стене такую брешь, что сквозь нее теперь проходят катера.
— Значит, помимо всего мы будем стрелять торпедами по молу?
— Да. И по причалам в порту — на них немцы построили доты. Одним словом, думай. А завтра доложишь мне свое решение — не только на словах, но и на бумаге. Учти: ни одна душа об этом знать не должна. Запрещаю даже слово «Новороссийск» произносить. Понял?
— Понял.
Понять-то я понял, но как сделать, чтобы никто не видел, над чем работаю? Сказаться больным? Ни в коем случае! Во-первых, здоров как бык, а во-вторых, не дай бог попасть во власть нашего флагманского врача Григория Петровича Егорова — всю свою медицинскую гвардию на тебя мобилизует, замучит лекарствами и уколами, на минуту в покое не оставит... Отлучаться по вечерам под предлогом посещения Рыбакова в госпитале? Тоже дело ненадежное: понадоблюсь, весь город на ноги поднимут — комбриг пропал!
Так ничего и не придумав, вхожу в свой штаб. Все кидаются ко мне: какие новости? Говорю, что ничего особенного. Продолжаем частью катеров выполнять задачи по охранению конвоев на Малую землю, а все остальные приказано привести в образцовый порядок в течение 4–5 дней. И сейчас же, пользуясь случаем, наваливаюсь на механиков, почему тянут с ремонтом; на штабных офицеров, почему плохо контролируют. После нагоняя штабной домик опустел, а я, сославшись на усталость, ушел к себе, впервые замкнув дверь ключом. [90]
Теперь можно и поработать. Разложив на столе карту и листки бумаги, включаю от аккумулятора маленькую лампочку. За дело берусь уверенно. На Тихоокеанском флоте такие командиры, как Ф. С. Октябрьский, А. Г. Головко, А. А. Мельников, А. В. Кузьмин, приучали нас полагаться на свои силы и привлекать штабных офицеров к работе уже после того, как сам оформишь свое решение и письменно, и графически. Это ускоряет последующую отработку боевых документов, а главное, помогает самому командиру отчетливо, в деталях представить себе предстоящие действия, а в дальнейшем быстро вносить коррективы в соответствии с изменением обстановки.
Все данные у меня были под рукой. Условные изображения быстро ложились на бумагу. Начал я с конца — с торпедных ударов по молам и причалам порта. Затем проложил курсы следования к этим точкам, вывел генеральный курс соединения, изобразил кудрявые «колбаски» дымов, прикрывающих от противника наши катера. На линии дозора нарисовал четыре катера с «катюшами». На все это не затратил и двух часов. На бумаге все получалось красиво и лихо, как рейд красной конницы в годы гражданской войны. Но когда уже собрался перенести эту картину с черновиков на карту с обстановкой, стали возникать бесчисленные и мучительные «а если?».
Порыв ветра ворвался сквозь жалюзи окна и сдул мои листки на пол. А потом этот шальной, непредвиденный ветер одну за другой стал относить в сторону дымовые завесы на схеме, обнажая строй наших кораблей или того хуже — ослепляя десантные отряды. А с берега, занятого противником, сразу потянулись линии трасс снарядов и пуль. Их оказалось так много, что они покрыли всю бухту непроницаемой сетью, накрыли и уничтожили все наши корабли. Я остолбенело смотрел на схему, еще и еще раз проверял данные. Все верно. Немцы могут создать огонь такой плотности, что ни один катер не проскочит. Выходит, весь мой план летит к чертям.
Долго ломал голову. Но потом рассудил так: если наше высшее командование идет на такой риск, значит, на что-то рассчитывает. Нельзя забывать, что действовать будут не одни наши катера. Будут другие корабли, будет артиллерия, много артиллерии, будет авиация. И я с удовольствием начал расправляться на схеме с батареями [91] и другими огневыми точками противника, хотя никаких сколько-нибудь обоснованных расчетов у меня не было. Все же я не забывал, что артиллерии и авиации удастся подавить далеко не все огневые средства, в том числе особенно опасные для малых кораблей автоматические малокалиберные пушки и крупнокалиберные пулеметы, расположенные на молах и причалах. Следовательно, не обойтись без потерь. Значит, надо подумать о дублировании ударов. Но на это наличных катеров не хватит. Так что терять корабли нам никак нельзя. Воевать надо не числом, а умением. Только инициатива, смелый и искусный маневр могут помочь нам. А инициатива зависит от людей. Значит, надо подобрать таких командиров, которые наверняка справятся с задачей. Стал перебирать людей. Стараюсь представить, как тот или иной офицер сможет поступить в данном случае. Командиров я уже хорошо знаю, со многими побывал в море, так что имею представление об их характерах, достоинствах и недостатках. Знаю и старшин, и матросов.
Сопоставив все «за» и «против», в первую группу, которая будет атаковать молы, включаю катера А. Куракина, Н. Попова, П. Смирнова, Н. Казакова, М. Подымахина, К. Тихонова (с ним пойдет командир отряда Г. Левищев) и И. Хабарова. Какой из них будет флагманским, решат механики и другие специалисты, поскольку этот корабль должен быть с самой надежной материальной частью (не скисать же флагману на переходе), а пока наметил катер № 75 Казакова.
В группу, прорывающуюся в порт, наметил командиром отряда А. Африканова, его заместителем Б. Першина, командирами катеров — Г. Майстеровича, В. Степаненко и И. Васенко. Две группы катеров из первой бригады пойдут с первым броском десанта.
Гляжу на часы. Уже утро скоро. Голова как в тумане. После небольшой физзарядки и холодного душа полегчало. Из десятка вариантов выбираю один, на мой взгляд, самый удачный. К восходу солнца успеваю все перечертить начисто. Предав огню черновики и сунув под подушку аккуратно свернутую карту, я тут же заснул крепким сном.
Перед обедом разбудил меня начштаба Бобынин и шепотом сообщил, что затевается грандиозное дело, готовится высадка десанта в Южную Озерейку. [92]
— Почему в Озерейку? — спросил я спросонья и, спохватившись, тут же добавил, что можно бы и в Анапу.
Борис Петрович не возражал и рассказал, что решение уже принято, и изложил полученную в штабе базы задачу. Так начала работать оперативная маскировка, а заодно с ней и фактическая демаскировка в виде прибытия в Геленджик по ночам сторожевых катеров, катеров-тральщиков, каэмок и шхун, количество которых превышало обычный состав «тюлькина флота», что не могло остаться незамеченным для воздушной разведки противника.
Вечером в назначенное время я прибыл к адмиралу и с довольным видом положил перед ним карту. После длительного и внимательного изучения ее Холостяков взглянул на меня исподлобья:
— Умнее ничего не придумал?
Ошарашив меня таким образом, адмирал вытащил из ящика стола новую карту с обстановкой и посоветовал еще раз хорошо подумать.
Вторая ночь оказалась более мучительной, так как, привязавшись к выстраданному решению, я никак не мог отойти от него. Снова и снова все взвешиваю. Артиллерийские катера... Стоит ли их нацеливать на охранение десанта с моря? Ведь этим будет заниматься специальное соединение — охрана водного района. Пусть «катюши» обеспечивают ударные группы катеров. Так... А теперь порассуждаем, кто для нас самый страшный противник? Ясно, огневые точки на молах и причалах. Ни авиация, ни береговая артиллерия их подавить не смогут — слишком малые по размерам цели. Подавлять их придется нам. Значит, надо усилить группы, действующие против этих объектов. Прибавляю туда несколько катеров.
Переписав новый вариант начисто, рано утром еду к командиру базы. Георгий Никитич встретил приветливо, очень внимательно рассмотрел мой план, немного помолчал и спросил, спал ли я этой ночью. Отвечаю, что не успел.
— Это и чувствуется. От невыспавшегося человека трудно ожидать путных мыслей.
Тут уж я не выдержал и попросил разъяснить мои ошибки и дать соответствующие указания. [93]
Адмирал, оставив у себя карту, очень вежливо, сославшись на занятость, выпроводил меня, предложил еще раз подумать и прибыть к нему вечером.
Настроение у меня было мрачное, и, чтобы взбодриться, я, как обычно делаю в таких случаях, пошел к людям. Катера покачивались у причала. Возле каждого расстелен брезент, на нем масляно поблескивают детали и мелкие агрегаты моторов. Здесь же ведра с керосином, банки с маслом. Матросы, кто сидя, кто полулежа, чистят и смазывают детали. Ремонт в наших условиях дело не легкое, и обычно тут бывают и споры, и жалобы, и крепкие слова. Но сейчас все выглядит по-иному. Моряки с каким-то особым подъемом занимаются каждый своим делом. Слышатся шутки, веселая перебранка.
Завидя меня, ребята засыпали вопросами. Без дипломатических вывертов спрашивают напрямик, что там замышляют в верхах и скоро ли начнется настоящий «сабантуй»? Отделываюсь шутками. Моряки их оценивают по-своему: «Не хотите нашему брату правду говорить».
Команда семьдесят пятого, считая меня человеком своим, поскольку на этом катере мне чаще приходится выходить в море, особенно настойчива в расспросах. Боцман Кухаренок смеется:
— Можете не говорить нам. Мы и так знаем, что дела предстоят важные. Поэтому катер для вас подготовим — не подкопаетесь!
— Слушайте, откуда вы взяли, что что-то затевается?
— Так эти сведения, товарищ комбриг, морским ветром приносит, — радист Николай Каплунов показал рукой на множество судов, заполнивших бухту. — К тому же нас навестили закадычные друзья из двести пятьдесят пятой бригады морской пехоты. Их сняли с Малой земли, и они сейчас к новому десанту готовятся.
Что это — утечка секретной информации? Да, пожалуй. Но ничего не поделаешь: уж очень наблюдательны и сообразительны наши люди. Вмиг схватывают что к чему...
У офицеров другая тактика. Те в разговоре со мной делают вид, что им и без меня многое известно, только вот хочется уточнить некоторые мелочи:
— Говорят, берег у Южной Озерейки каменистый. Не побьем мы винты? [94]
— А как быть с минами? Говорят, немцы выставили их возле Озерейки видимо-невидимо.
— Все равно прорвемся: место еще с зимы нам знакомо.
Так, значит, друзья собираются высаживаться в Южной Озерейке... Ну что ж, очень хорошо... Главное, что все рвутся в бой, что настроение бодрое и радостное. И мне становится легче.
Адмирал был в хорошем настроении и, когда я ему доложил, что никакого нового решения не придумал и считаю второй вариант окончательным, засмеялся:
— Окончательный будет там, в Цемесской бухте, когда начнется бой за высадку. А до этого могут быть только последние, которые будут уточняться все время. А теперь посмотрим, что получилось.
Положив на стол оба моих варианта, он оценивающе разглядывал то один, то другой, а потом ткнул пальцем в первый:
— Этот несравнимо лучше.
— Так зачем же заставляли делать второй?
— Думал, придумаешь что-нибудь еще лучше. А главное, ты после раздумий сильнее обозлился на молы. Это хорошо. Значит, будешь помнить, что основная угроза для тебя — эти огневые точки. — Адмирал отодвинул штору. — Ага, стемнело. Пошли.
Уже по дороге объяснил:
— В штаб высадки ходим только ночью, чтобы никто не видел.
В укрытой среди густых зарослей большой палатке было светло. Незнакомые мне офицеры работали за столами. Георгий Никитич подвел меня к большой карте, на которой были вычерчены курсы десантных отрядов, обозначены пункты высадки и схема действий торпедных катеров, почти полностью взятая из моего первого решения. Все было сделано аккуратно, красиво.
— Видишь? — не без удовольствия спросил Холостяков. — Не то что твои каракули.
— Так их вон сколько здесь, рисовальщиков!
— Я попрошу! — раздался за моей спиной сочный баритон. Подошел высокий капитан 2 ранга. Стиснув могучей рукой мою ладонь, представился:
— Нестеров Илья Михайлович, начальник штаба высадки. [95]
Представились и другие офицеры — флагманский артиллерист капитан 1 ранга Иван Иосифович Кулик, штурман капитан-лейтенант Алексей Иванович Катков, подполковник Дмитрий Васильевич Красников — мы с ним встретились как старые друзья — я знал его, когда он еще командовал 83-й бригадой морской пехоты на Малой земле. Все оказались очень душевными людьми. Этот дружный, работоспособный коллектив рисовальщиков, как я их еще долго в шутку называл, сделал очень много для нас. Люди опытные, знающие, они вникали в каждую мелочь, уберегая нас от ошибок. Не обходилось, конечно, без споров. Да и в ту ночь мы поспорили. Петров вдруг предложил курсы торпедных катеров расположить ближе к берегу, чтобы не стеснять движения десантных отрядов.
— Может быть, прикажете по камням идти? — съязвил я.
— Да вы посмотрите на глубины, возьмите измеритель...
— Смотрели, мерили. Кое-кто даже винтами проверял. К тому же вы хотите стеснить нам маневр. Куда будем уклоняться, если попадем под бомбежку или обстрел? Только влево? А если как раз оттуда удар приходится? Прикажете на мель садиться?..
Борис Петров не сдавался, выводил на карте величины циркуляции катеров. Спор прервал Холостяков, приказав как следует еще раз вместе со штурманом бригады пересчитать, а если нужно, то и отодвинуть курсы катеров подальше от берега.
Встретились с командирами дивизионов сторожевых катеров. Сипягин знакомит меня со своими товарищами. Невысокий, очень подвижный офицер лихо отдал честь:
— Командир первого дивизиона сторожевых катеров капитан-лейтенант Глухов! — И уже весело добавил: — Основные приметы — масти белобрысой и в меру курнос.
Дмитрий Андреевич Глухов подкупал своей простотой и веселым характером. Командир другого дивизиона капитан-лейтенант Павел Иванович Державин был прямой противоположностью Глухову. Плотный, крепкий, с крупными чертами лица, неторопливый в движениях, он выглядел так солидно, что все товарищи называли его только по имени и отчеству. [96]
Державин показался даже суровым и несколько замкнутым. Но разговорились и оказалось, что это веселый и добродушный человек. Он мог часами увлекательно рассказывать о службе морской, которую он начал задолго до войны на катерах погранвойск Черноморского бассейна.
Они, как и я, уже знали о предстоящей операции и пришли согласовать наши действия. Речь зашла о том, как обеспечить скрытность перехода морем и быстроту высадки десанта. Единодушно решили просить командование обойтись без «артпобудки» — длительной артиллерийской подготовки большими кораблями с моря, которая в создавшихся условиях пользы принесет мало, а лишит нас главного — внезапности нападения, да и на охранение эсминцев нужно будет выделять сторожевые и торпедные катера, которых и так мало.
Когда мы уже начали прощаться, вошел начальник штаба высадки Илья Михайлович Нестеров. Сообщил, что завтра на рассвете адмирал Холостяков поедет с нами на рекогносцировку и что мне дано право взять с собой не более двух человек.
Проводив гостей, я стал обдумывать, кого бы еще взять кроме Африканова. В этот момент вошел флагмеханик А. И. Борисевич и доложил, что катер № 54 Куракина из-за сильных повреждений мотора вышел из строя не менее чем на двадцать суток: надо заливать подшипники, заменить половину поршней и шатунов, которые еще надо где-то раздобыть.
Выход из строя моторов, давным-давно, трижды и четырежды выработавших моторесурсы и проходивших лишь «керосиновые» ремонты (переборки с чисткой и заменой кое-каких деталей), были довольно частым явлением, но теперь это нас, как говорят, без ножа резало, и я попросил флагмеха сделать все, чтобы на других катерах не произошло подобное.
Итак, старший лейтенант Александр Куракин оказался свободным, и я решил взять его на рекогносцировку. Ведь он был не только смелым, но и расчетливым, инициативным командиром, способным перехитрить противника и в любой обстановке выполнить поставленную задачу. Я знал, что еще в декабре 1942 года он вместе со старшим лейтенантом Дубровиным незаметно прокрался на анапский рейд. По данным авиаразведки, в порту находились [97] две БДБ. Чтобы их разглядеть в условиях плохой видимости, катерникам нужно было подойти на близкое расстояние, но тогда трудно будет развить скорость перед залпом. А на наших катерах «Г-5» торпеды были в желобных торпедных аппаратах, расположенных на корме, и выстреливались назад, хвостовой частью вперед. После выстрела торпеда устремлялась вперед, и, чтобы она не пробила днище катеру, тот должен был иметь достаточный ход и своевременно отвернуть с ее курса. Куракин пошел на риск. Оба катера дали полный ход и устремились в порт. Рев моторов разбудил немцев. Поднялась стрельба. Катера мчались сквозь огненный вихрь, не сворачивая с боевого курса. Вот и баржи. Куракин с расстояния 300 метров выпустил торпеды. Вслед за ним — Дубровин. Круто развернувшись, катера начали отход.
Треск пулеметов и орудийный грохот все нарастали. Но их перекрыли два мощных взрыва. Огромное пламя взметнулось там, где только что стояли под разгрузкой быстроходные баржи. Куракин следил за соседом. Катер Дубровина не отставал. Значит, все в порядке. И только в море, когда катера сблизились, Куракин узнал, что еще в порту Дубровин был тяжело ранен. За штурвал встал находившийся на катере командир отряда Борис Першин. Используя дымзавесу, поставленную Куракиным, он вывел катер из зоны огня. И только тогда радист С. Неживлюк и моторист И. Щербаков доложили, что они тоже ранены. На катере Куракина был ранен радист старшина 2-й статьи И. Слуцкий, но тоже не оставил поста, пока не передал донесение о выполнении боевой задачи.
Заделывая на ходу многочисленные пробоины, моряки на полной скорости мчались в базу, чтобы быстрее доставить раненых в госпиталь. К сожалению, Алексея Дубровина спасти не удалось — не приходя в сознание, он к вечеру умер.
Утренняя авиаразведка подтвердила уничтожение двух вражеских БДБ, и о подвиге катерников было рассказано на страницах газет «Красный черноморец» и «Красный флот».
Куракин еще не раз прорывался в базы противника. Доводилось ему высаживать разведчиков на занятое врагом побережье, а после выполнения задания — снимать [98] их с берега. Смелому, находчивому офицеру блестяще удавались все эти задачи. Куракин отлично знал Новороссийский порт — он высаживал десант на Малую землю. Вот почему я решил взять Александра Куракина на рекогносцировку.
Едва забрезжил рассвет, мы с Африкановым и Куракиным подъехали к условленному месту, где уже поджидали Державин, Сипягин, Глухов, Масалкин и капитан-лейтенант Гнатенко — командир группы десантных судов.
Подкатили два виллиса. Из переднего вышел контрадмирал Холостяков и сказал:
— В той машине одежда для вас. Облачайтесь.
Мы натянули на себя маскировочные халаты, на наши черные фуражки надели зеленые с коричневыми пятнами чехлы. Расселись по машинам. Не доезжая Кабардинки, свернули с шоссе на избитую грунтовую дорогу, поднимающуюся в горы. В утренних лучах солнца Кабардинка — небольшой курортный поселок с белыми домиками, утопающими в зелени деревьев, — выглядела чистенькой и тихой, казалось, будто и войны здесь нет. Но вот среди домиков взметнулись черные столбы. А следующие разрывы грохнули совсем недалеко от нас.
— Салютуют нам фрицы, — сострил Куракин. Но ему никто не ответил — водители так нажали на акселераторы, что при взлетах на ухабах можно было прикусить язык.
Машины въехали в лес. Нас остановили откуда-то вынырнувшие солдаты. Показался армейский капитан. Представился адмиралу. Усевшись в головной машине, стал показывать дорогу.
Проехав мимо нескольких батарей большой мощности, мы попали в целый лабиринт землянок, траншей и ходов сообщений. Здесь начинался передний край нашей обороны.
Оставив машины, взбираемся по траншее в гору. Капитан предупредил:
— Не высовываться: немецкие снайперы!
Все шли не сгибаясь, а мне пришлось изобразить вопросительный знак, и невольно подумалось, как хорошо высокому на торпедном катере и как плохо в окопе. [99]
Шли молча, осторожно, и вдруг над нами просвистело несколько пуль, мягко шлепнувшись в отвал. От неожиданности все присели.
— Ты что, сдурел, — прошипел Африканов.
— Проверил бдительность фрицев, — так же негромко ответил Куракин, снимая с палки свою простреленную фуражку.
Холостяков погрозил пальцем. Наконец добрались до хорошо замаскированного блиндажа с амбразурами. Здесь даже я мог стоять не сгибаясь. Из амбразур хорошо просматривались весь порт и город.
Все оживились, стали показывать друг другу знакомые здания, причалы. Ведь почти все, кто здесь был, сражались за Новороссийск еще в прошлом году. Тогда под вражеским натиском наши войска вынуждены были отойти. Но на восточной окраине города у цементного завода «Пролетарий» закрепились, и вот уже скоро год, как удерживают этот рубеж.
На передовой было сравнительно тихо. И не подумаешь, что столько войск сосредоточено здесь с обеих сторон.
Меня, ранее никогда не бывавшего в Новороссийске, все увиденное поражало. Окаймленный зелеными горами, большой город на берегу обширной бухты даже полуразрушенный выглядел величественно. Он казался безлюдным. Действительно, населения в нем почти не осталось: кто ушел с нашими войсками, кто подался в горы, к партизанам. Хотя врагу и удалось ворваться в город, захватить дома, фабрики, заводы, но покорить Новороссийск ему так и не удалось. Не смог он воспользоваться вторым по величине на Черном море портом, куда в течение года наши моряки, летчики и артиллеристы не допустили с моря даже шлюпки, не говоря уже о боевых кораблях или транспортных судах. Затаившись в подвалах и щелях, захватчики не осмеливались днем появляться на улицах, находящихся под прицелом наших снайперов, артиллеристов и минометчиков.
Вон там Станичка, куда в феврале высадились морские пехотинцы под командой Цезаря Куникова. Теперь на этой окраине Новороссийска наш мощный плацдарм, знаменитая Малая земля.
И чем больше мы вглядывались в город, тем яснее нам становилось решение командования о высадке десанта [100] непосредственно в порт. Противник за семь с лишним месяцев своего пребывания в городе создал мощную сухопутную оборону. Более или менее уязвимым местом у него осталась береговая черта уже потому, что он не ждет удара отсюда. Пристально всматриваемся в уцелевшие здания управления торгового порта, клуба моряков, во многие другие портовые постройки, полуразрушенные причалы и мощные молы. Бойцы расчета наблюдательного пункта, изучившие город как свои пять пальцев, показали нам, где и какие огневые точки противник расположил в порту и вообще на побережье.
Глухов, Сипягин и Масалкин сразу же предлагали мне, какие объекты следовало поразить торпедами. Адмирал не вмешивался в разговор. Мы с Африкановым примерно прикидывали, какой из катеров его группы и куда должен выпустить торпеды. Горячо высказывал свои суждения Куракин, видимо полагая, что он непременно будет в числе тех, кто ворвется в порт.
Спор разгорелся вокруг боновых заграждений. Вереницы бочек с подвешенными к ним сетями оставались в том положении, как и год назад, когда буксиры развели их, чтобы в последний раз выпустить из порта наши корабли и суда. Сипягин, которому предстояло высадить десант на Каботажную пристань, сказал, что секция заграждения у западного мола, конечно, неприятна, но он обойдет ее без особого труда. Глухов высказался неопределенно. Для его отряда, идущего в центральную часть порта, бочки не мешали, а вообще лучше бы их убрать. Зато Григорий Гнатенко, большелобый крепыш с задиристым хохолком, и спокойный Масалкин в самой категорической форме высказались за то, чтобы у оконечности восточного мола боны уничтожить — они преграждают путь их судам. Державин помалкивал, пристально вглядываясь в сторону от западного мола к мысу Любви, куда он должен был высадить десант.
Рассуждая о необходимости убрать бочки, командиры дивизионов почему-то обращались ко мне.
— Товарищ адмирал, что они ко мне пристали? — взмолился я. — Ведь в бригаде нет никаких средств для растаскивания секций заграждения. Не стрелять же по каждой бочке торпедой?
— Не знаю. Попробуй. Может, что и получится. Ты [101] же отряд обеспечения! А у меня тоже ничего нет, — ответил Холостяков.
Кто-то предложил расстрелять боны из пушек сторожевых катеров, но это сразу же было отвергнуто.
— Надо их подорвать, — предложил вдруг Куракин.
— Правильно, — обрадованно отозвались все, в том числе и адмирал.
Ах, Куракин, все поперед батьки в пекло лезет! Ну погоди...
И я заявляю:
— А выполнять эту задачу будет Куракин.
Куракин даже рот приоткрыл от неожиданности, да так ничего и не сказал.
Как это сделать практически, мы пока не знали, но предложение поручить дело Куракину всем понравилось, ибо в его умении решать сложные и рискованные задачи уже убедились.
А Куракин теперь замолчал всерьез и надолго: ему надо было все обдумать, найти единственно правильное решение.
Разглядывая западный мол, мы заметили на его оконечности лебедку с тросом, уходящим в воду. Я спросил у Георгия Никитича, что это за лебедка. Раньше, оказывается, ее не было. Значит, это сделали немцы. Скорее всего, натянули под водой между молами трос, чтобы преградить вход в порт малым кораблям. На каком он углублении и что на нем подвешено, мы не знали, и адмирал обещал послать специального разведчика.
Вот еще одно непредвиденное и весьма неприятное препятствие, устранить которое, видимо, будет поручено отряду обеспечения, как теперь нас именуют.
— А ваши катера не смогут его разрубить винтами? — спросил Сипягин.
— У нас на Тихоокеанском флоте не раз катера налетали на тросы рыболовных сетей, но ни разу их не перерубали. Трос сразу наматывался на винты, и катер оказывался в ловушке. А тут может получиться еще хуже — в застрявший катер врежутся следующие за ним корабли.
На оконечности восточного мола у самого маяка хорошо был виден большой дот с бронированным колпаком. Доты были и в других местах. Просматривались прикрытые амбразуры в стенах волноломов. [102]
Наблюдатели рассказали, что в последнее время по ночам на молах в самом порту немцы проводят непонятные инженерные работы.
— Вон видите, — показал сержант на корень восточного мола, — там цемент, тачка и какие-то инструменты.
Было совершенно ясно, что на молах строят дополнительные огневые точки.
Это нас беспокоило. Во-первых, мы убедились, что наша артиллерия навесным огнем не сможет поразить доты, прикрытые прочной и довольно высокой стеной волнолома. Не могла этого сделать и бомбардировочная авиация, так как цели очень малы по размеру. Значит, надо бить торпедами. Но мы пока могли только предполагать, какой эффект дадут эти удары. С уверенностью можно сказать, что они на некоторое время ошеломят гитлеровцев, сидящих в дотах. Очевидно, надо будет этим воспользоваться и как можно быстрее захватить молы и причалы.
С этим все согласились, а когда я спросил, кто будет выполнять эту задачу, адмирал, словно уже давно решили, твердо сказал:
— Отряд обеспечения. Ясно?
— Яснее быть не может. Если на каждый свой вопрос буду получать новую задачу, то нахватаю их столько, что и за год не выполню.
Все засмеялись, приняв наш разговор за шутку.
До этого молчавший Державин высказал свои соображения по высадке десанта между западным молом и мысом Любви. Он настаивал на том, чтобы артиллерия подавляла противника на побережье до момента подхода десантного отряда к берегу и только после этого переносила бы огонь в глубину.
— Иначе могут быть большие потери, — закончил Павел Иванович.
— А рассеивание снарядов и мин и возможности противника бить по отряду из глубины обороны вы учитываете? — спросил адмирал.
— Не учел, но тогда пусть побольше положат снарядов при первом ударе, а ожившие точки постараемся подавить огнем катеров. — Державин хитровато покосился на меня и спросил адмирала:
— А может, отряд обеспечения и в этом деле нам поможет? [103]
— Пожалуйста! — Я начинал уже сердиться. — Для торпедных катеров все задачи по плечу.
Но адмирал не принял шутки. Он сказал мне:
— Нужно подумать, как помочь Державину.
— Каким образом? Стрелять торпедами по наземным целям?
— А почему бы и не попробовать? Считай, что такая задача уже записана тебе.
На войне мы привыкли к неожиданностям, а главное — к безоговорочному подчинению. Пришлось ответить коротко:
— Есть!
Примерно метрах в пятистах от восточного мола торчали мачты затонувшего транспорта. Он оказывался на пути десантного отряда Масалкина и торпедных катеров, которым предстояло наносить удары по корню мола. Препятствие неприятное, но все командиры заявили, что мачты будут хорошо видны и обойти «топляк» никаких трудностей не представляет, только надо предупредить о нем командиров.
На этом рекогносцировка закончилась. Проводив нас в безопасное место, где стояли машины, капитан сказал нам:
— Побыстрее кончайте с немцами. До того опостылело целый год сидеть здесь и смотреть на них, что и слов не подобрать. Уж мы на вас, моряков, надеемся.
Мы обещали не подкачать.
Итак, после рекогносцировки перед нашей бригадой возникли новые дополнительные задачи со многими неизвестными, и решать их следовало самым срочным порядком.
Прежде всего необходимо было получить сведения о тросе, натянутом между молами. Вечером того же дня к нам приехал капитан 3 ранга Сидельников и привез с собой матроса — низенького крепыша с простодушным лицом.
— Вот этот орел узнает все, что тебе нужно, — сказал Николай Яковлевич.
Я рассказал моряку о тросе и спросил:
— Сможете к нему пробраться?
— Постараюсь, — спокойно ответил он.
— Если не секрет, расскажите, как это думаете осуществить и какая у вас экипировка? [104]
— Какой там секрет. Поплыву, посмотрю, а экипировка вот она, — и показал плавки, острый нож в чехле и два маленьких резиновых мешочка. В одном были две плитки шоколада, в другом немного воды. — Это на всякий случай, если придется задержаться.
— От всей души желаю вам успеха.
— Большое спасибо, — не по-военному, но чистосердечно ответил он.
Ночью Сидельников подвез моряка на машине к условленному месту на берегу Цемесской бухты, откуда разведчику предстояло проплыть в один конец около пяти километров.
К утру он не вернулся, но командир разведотряда просил не волноваться и заверил, что через сутки сведения будут доставлены.
Во второй половине ночи меня срочно вызвали в госпиталь.
Не случилось ли что с Рыбаковым, подумал я. Но оказалось, что меня вызвал разведчик. Пока я надевал белый халат, мне рассказали, что он в первую ночь из-за недостатка времени смог только проплыть в порт и там в развалинах одного из причалов просидел весь день и вечер, наблюдая за поведением немцев на молах и выжидая наступления темноты. Да, нужно быть не только хорошим пловцом, но и отлично закаленным физически и морально человеком, чтобы после пятикилометрового заплыва более 16 часов просидеть под пирсом, дрожа от холода, почти без пищи и воды, а в следующую ночь, соблюдая осторожность, добраться к тросу как раз в тот момент, когда немцы еще не заняли места по боевому расписанию.
Когда моряк возвращался, погода резко ухудшилась, Низкие сплошные облака и моросящий дождь скрывали очертание берега, а усилившееся волнение утомляло в сбивало с курса. В результате этого разведчик вышел на берег в стороне от назначенного места, попал на минное заграждение, подорвался и был доставлен в госпиталь, Он потерял много крови, операция была трудная, но едва моряк очнулся после наркоза, как попросил немедленно вызвать командира 2-й бригады торпедных катеров. Посещение больных в таких случаях по правилам медицины не допускалось, но что поделаешь, когда время не терпит, а раненый может снова потерять сознание. [105]
Матрос был бледен, лежал с закрытыми глазами, но, когда мы подошли, он ожил и довольно спокойно доложил:
— Между молами натянут трос вот такой толщины, — показал большой палец руки. — Трос чист, я его почти весь прощупал, а на самой середине становился на него. Глубина была по грудь.
Карманной рулеткой я меряю расстояние от пятки здоровой ноги раненого до его ладони на груди. 110 сантиметров. Значит, даже торпедные катера с осадкой 120 сантиметров пройти в порт не могут.
Сердечно поблагодарив моряка за ценнейшие сведения, я извинился за беспокойство в столь тяжелое для него время.
— Так я ж за тем и плавал. А это... — он со вздохом посмотрел на забинтованную ногу, — на то, товарищ капитан 2 ранга, мы и разведчики!.. Заживет. Еще и повоюем!.. — И так хорошо и просто улыбнулся, что хотелось обнять и поцеловать этого мужественного человека, совершившего первый подвиг в еще не начавшейся Новороссийской десантной операции.
К сожалению, в годы войны нам не полагалось знать фамилии разведчиков, засылаемых к противнику. И я в долгу перед этим героем — так до сих пор и не узнал его имени. Удовлетворился сообщением, что он за тот подвиг был награжден орденом.
Вдвоем с начальником политотдела Д. Г. Конюшковым — он тоже ознакомлен с планом проведения операции — думаем, как решить свалившиеся на нас задачи. Ясно одно — без коллективного творчества многих людей мы ничего не сделаем. Надо заставить людей думать, и в то же время мы не имеем права раскрывать перед ними все карты.
А проблемы одна другой труднее. Взять хотя бы стрельбу торпедами по берегу. Стрельба по молам и причалам — дело понятное. Торпеда взрывается от лобового удара. На то она и рассчитана. А как заставить ее выскочить на пологий берег и там взорваться? Когда мы заговорили об этом с минерами Яновским, Иванчиком и Гудковым, они приняли это за шутку. Пришлось заговорить командирским тоном. Только тогда товарищи поняли, что речь идет всерьез. [106]
Кто-то из старых моряков вспомнил, как перед войной во время учений торпеда из-за неисправности отвернула от заданного направления, пошла по поверхности и выскочила на пляж Евпатории. Дело было ранним утром, купающихся, к счастью, было немного, она никого не задела, но один вид ревущего чудовища, вылетевшего из моря на берег, нагнал такого страха, что в тот день никто не купался. Нашелся у нас матрос с катера-торпедолова, которому пришлось стаскивать торпеду в воду. Он заявил, что она проползла по песку метров двадцать.
Значит, торпеду можно забросить на пологий берег. Но как ее заставить взорваться не от лобового удара, а от погашения инерции, когда она остановится? Эта задача и была поставлена минерам. Дело затруднялось тем, что соответствующих учебных торпед у нас не было, а эксперименты с боевой техникой и опасны и дороги. Появились скептики — они сразу заявили, что ничего не выйдет. Основные исполнители пока не отчаивались, но и в их словах уверенности было мало. На мой вопрос, как идут дела, Яновский отвечал:
— Думаем... Ломаем голову.
Гудков добавлял:
— А пока что ломаем ударники.
Не унывал только флагманский минер Новороссийской базы капитан 3 ранга Семен Ладыженский, активно подключившийся к этой работе. Он упрямо твердил:
— Все равно заставим кота горчицу есть.
И придумали все-таки. Утром 6 сентября минеры доложили, что инерционный взрыватель для торпеды готов. Приказываю испытать его. Стрелять поручаю экипажу Ивана Хабарова. К югу от Геленджикской бухты выбрали пляж под высоким обрывом, установили полотнище — мишень. Команда моряков во главе с мичманом Рудым оцепила опасный район.
Опыт был рискованным. Торпеда выстреливалась с нулевой установкой глубины. После выталкивания ее за корму она сразу становилась опасной для катера, а отвернуть от нее было трудно: стрелять надо было на малом ходу — развить скорость не позволяла близость берега. Словом, чуть что — и «от обмундирования испытателей мало что останется», как выразился кто-то из наших острословов.
Но все-таки грузим торпеду и выходим в море. На [107] дистанции трех кабельтовов Хабаров, тщательно прицелившись, нажимает на кнопку залпа. Сильный толчок, торпеда со свистом работающих винтов вылетает за корму и устремляется вперед. Командир едва успел сойти с ее курса. То выныривая, то скрываясь в воду (так всегда бывает в начале дистанции), будто отыскивая, кого бы ударить, торпеда наконец поняла свою задачу и понеслась к берегу.
Для катера опасность миновала. На всякий случай отходим мористее. Десять, двадцать, двадцать пять секунд... Наконец на берегу, метрах в 15–20 от уреза воды, вырастает огромный серо-желтый сноп, и до нас доносится могучий раскат. Главстаршина Гараджий успел сделать удачный снимок взрыва, а прибывшие из оцепления рассказали, как под ногами у них заходила земля. И не мудрено, ведь торпеда несет взрывчатки столько же, сколько тысячекилограммовая авиабомба. Минеров мы искренне поздравили с успехом, и они срочно начали переделывать ударники всех торпед, предназначенных для стрельбы по берегу.
Тем временем Куракин со своей группой разграждения бился над способами подрыва бонов. Долго он ничего не мог придумать. Не раз мы с ним подолгу сидели над листом бумаги, прикидывая десятый, двадцатый вариант уничтожения проклятых бочек.
Создали импровизированный полигон. Между пятью бочками, установленными на якорях, протянули трос с заглублением на один метр. Подогнали сюда два наших рейдовых катера-лимузина и две приданных бригаде «каэмки» — малые сторожевые катера. Они входят в группу разграждения. Мыслилось, что катера приблизятся к бочкам, подрывники навесят патроны, подожгут шнуры — и все в порядке. Стали пробовать. Оказалось, все не так просто. На подвеску каждого заряда к буям (мы использовали четырехсотграммовые взрывпакеты) и поджог шнура уходило добрых десять минут — слишком долго. Да и как поджечь шнур — спичкой, папиросой нельзя: свет сразу демаскирует нас. А как подорвать трос, находящийся в воде? Вспомнили седую древность — соорудили бушприт на носу катера, на конце его подвесили углубленный в воду трал-патрон. Ничего не получилось — шест не выдерживал сопротивления, которое создавали в воде трал-патрон и отводящий буек. Тогда попытались [108] буксировать трал-патрон за кормой катера. Вышло! Прочно захватывая трос, патрон взрывался и перебивал его. Правда, так получалось лишь на небольшой скорости — 5–6 узлов. Но нас и это устраивало.
А Гудков и его минеры все искали способ подрыва бочек. Чтобы не пользоваться спичками, они приспособили самодельные запалы из разряженных винтовочных гильз, в которые всовывались концы огнепроводного шнура. Достаточно теперь было наколоть капсюль гильзы (для этого применили несложное устройство с пружиной, запираемой чекой), и шнур загорался без единой видимой искру. Но как подвешивать взрывчатку к бочкам?
Надоумил случай. Капитан 3 ранга Семен Ладыженский после бессонной ночи забрался в гамак. Только уснул, его вызвали к телефону. Поднимаясь, Ладыженский никак не мог отцепиться от гамака, застревали то пуговицы, то пистолет. Кляня все на свете, Семен вдруг радостно воскликнул:
— Нож! Нож давай скорее!
Удивленный рассыльный подал ему финку. Офицер быстро обрезал веревки и, схватив освободившуюся сетку, побежал к причалу.
«Наверно, совсем заработался человек», — подумал я, увидев его, и тоже поспешил на пирс. А там Ладыженский уже набрасывал сетку на качающуюся в воде бочку. Сетка плотно облегала ее и никуда не сползала.
Дай волю матросам, они теперь изрезали бы все гамаки и волейбольные сетки. Выкроив из них квадратные куски, они привязали по углам и в центре подрывные патроны и тотчас приступили к тренировкам. В расчет подрывников входило четыре человека: один подавал сетку, двое набрасывали ее на бочку, четвертый выдергивал чеки запальных приспособлений. По одному такому расчету было создано для каждого лимузина. Тренировались они сначала днем, а потом ночью, каждый сделал по двадцать набросов.
Лимузины и «каэмки» — тихоходные, больше десяти узлов им не выжать. А прийти они должны вместе с остальными кораблями. Решили буксировать их торпедными катерами. Неподалеку от цели лимузины и «каэмки» отцепятся и самостоятельно пойдут к бонам. Буксировка — дело для моряка привычное, но мы решили все-таки проверить, как получится. И хорошо сделали — [109] в первый же выход у лимузинов чуть не разнесло двигатели. В мощной струе за торпедным катером винт лимузина вращался с такой силой, что никакие стопоры не выдерживали. Борисевич и его механики сейчас же начали ломать голову, как помочь делу. Бились довольно долго, забывая про отдых и сон, извели кучу разных железок, но придумали надежные стопоры. Испытания показали, что все в порядке.
Когда в бригаде побывали командующий флотом Владимирский, член Военного совета Кулаков и командир базы Холостяков, я показал им работу наших подрывников, которые быстро и ловко дважды перебили трос и подорвали четыре бочки. Доложил и о том, что отработана стрельба торпедами по берегу и способ буксировки лимузинов и «каэмок». Командование осталось довольно.
Командование 18-й армии и Черноморского флота созвало совещание командиров и политработников частей десанта. На нем выступил начальник политотдела 18-й армии полковник Леонид Ильич Брежнев. В его речи уже открыто упоминалось слово «Новороссийск», и было понятно, что близятся решающие бои. Леонид Ильич предупреждал, что и пехотинцам и морякам предстоят тяжелые испытания и надо, чтобы каждый боец и каждый командир выдержал их с честью.
Начальник политотдела армии требовал больше работать с людьми. Мало сейчас создать высокий наступательный дух, надо уметь поддерживать его в самые тяжелые моменты боя, уметь и в такой обстановке находить путь к сердцу бойца. С особой просьбой Л. И. Брежнев обратился к нам, морякам, — всем, чем можно, помогать бойцам и командирам десантных подразделений на переходе морем, во время высадки и действий на берегу, поделиться опытом прежних десантных операций. Здесь же, на совещании, командир высадки Г. Н. Холостяков указал, кто из нас с кем взаимодействует, назвал имена пехотных командиров, с которыми мы немедленно должны установить самый тесный контакт.
Широкую и разностороннюю деятельность развернули политорганы. Большими тиражами — чтобы каждый боец получил! — издавались популярные памятки, брошюры, [110] обобщающие опыт предыдущих десантных операций, листовки с описанием подвигов героев-десантников.
Мы с Конюшковым разработали детальный план партийно-политического обеспечения боевых действий бригады. Предусматривались партийные и комсомольские собрания, беседы агитаторов, редакция готовила специальные номера газеты. За час до выхода состоятся инструктивные совещания партийного актива. А за пятнадцать минут до выхода командиры и политработники разъяснят морякам боевую задачу уже с указанием района действия.
Политработники и парторги все время были с людьми. Беседовали, советовали и сами чутко прислушивались к суждениям моряков. И надо признать, это постоянное общение с людьми нам очень многое дало. Так, полезной была высказанная в беседах мысль, чтобы всех краснофлотцев и старшин торпедных катеров вооружить автоматами и гранатами на случай, если придется драться на берегу. Матросы же предложили укрепить на палубе высадочных средств броневые щитки и тюки с хлопком, которые предохраняли бы десантников от пуль и осколков.
Помню, в каком затруднении я оказался, когда мы принялись комплектовать команды по захвату молов. По соображениям секретности мы тогда умалчивали о конкретной задаче, а лишь рассказывали, что предвидится рискованное и отчаянное дело, из которого не так-то легко будет выбраться невредимым. Поэтому в группу приглашаются добровольцы. Знал бы, не говорил я этого. Добровольцев объявились сотни, они проходу не давали мичману Никите Рудому, назначенному командиром группы, да и мне тоже. Я обратился к Д. Г. Конюшкову:
— Выручайте.
Он сразу нашел выход: предложил политработникам выбрать из каждого подразделения береговой базы по два наиболее достойных товарища. Только музыкантам пришлось сделать исключение, но не от любви к искусству, а в связи с ранее данным обещанием. В числе двадцати двух отобранных из нашей бригады краснофлотцев и старшин музыкантов оказалось четверо — Павел Осташко, Николай Долгих, Иван Нагорный и Михаил Валуйко. Ребята эти с автоматом и гранатой управлялись не хуже, чем с духовыми инструментами. Командирами отделений были назначены опытные и смелые старшины Василий [111] Китов и Владимир Остапенко, присланные нам в помощь штабом Новороссийской базы. Офицера в группу захвата молов я не назначил, так как был уверен, что опытные и проверенные в боях старшины-коммунисты и сами великолепно справятся с поставленными задачами.
В последний момент встал вопрос о командире флагманского катера — Куракин, как известно, получил другую задачу. По совету Конюшкова, Рыбакова (он и в госпитале жил предстоящей операцией), Шенгура и того же Куракина командиром 75-го на время назначаю старшего лейтенанта Ивана Никитича Васенко, обладающего большим боевым опытом и инициативой. [112]