Цемесская бухта
Все шло по плану, но подводила погода. Подул сильный норд-ост, из низких серых облаков моросил нудный, мелкий дождь. В бухте было довольно спокойно, но на внешнем рейде и у мыса Дооб волнение моря доходило до 5 баллов. В такую погоду, конечно, не выйдешь, но в этом плохом было и хорошее — немецкие самолеты не летали и не мешали нам работать. Торпедные катера заканчивали приемку торпед, пополнялись топливом. Моряки десантных судов продолжали тренировки по посадке и высадке пехотинцев.
Днем 8 сентября мы собрали офицеров на инструктаж. Наш штаб подготовил схемы и графики. Коротко разъяснив задачу, я предложил товарищам самостоятельно ознакомиться с боевыми документами.
Прибыли И. Е. Петров, Л. А. Владимирский, Г. Н. Холостяков. Генерал Петров отошел в сторонку и, вызывая нас по очереди, с пристрастием допрашивал, как мы оцениваем погоду. Я предложил испытать ее на практике. Выпустили в море торпедные катера с лимузинами на буксире. Они не смогли выйти из бухты — стало заливать волной. Петров нахмурился, долго ходил по причалу и в конце концов перенес начало операции на сутки.
Отмена выхода была очень кстати. Хотя моряки народ выносливый, но в последнее время работали и днем и ночью, вымотались, и нужно было дать им отдохнуть, тем более что практически почти все было готово к операции. Я говорю «почти» потому, что не только студентам, но и военным людям часто не хватает если уж не суток, то хотя бы двух часов, а то и нескольких минут на подготовку к экзамену. Я приказал всем отдыхать. [113]
9 сентября погода улучшилась настолько, что над Геленджиком дважды пролетели немецкие разведчики. Правда, ветер и волнение моря были еще значительными, но, судя по всем признакам, можно было ожидать дальнейшего улучшения погоды. Во второй половине дня был дан сигнал — находиться в готовности № 1.
На всех катерах людей знакомили с боевой задачей. Бойцы и командиры клялись Родине, партии, что жизни не пожалеют во имя победы. Многие моряки здесь же подали заявление в партию. «Идя в бой, прошу считать меня коммунистом» — такими словами начиналось большинство заявлений.
Первым вышел на боевое охранение и прикрытие сил десанта от удара с моря отряд старшего лейтенанта Ивана Шенгура. В отряде было четыре катера с «катюшами» под командованием А. Крылова, В. Пилипенко, Н. Котова, М. Матвиенко и два торпедных катера: лейтенанта Н. Саблина и лейтенанта Н. Опушнева. Их задача — прикрыть с моря участок от Глубокой балки до мыса Дооб общей протяженностью около четырнадцати километров. Для шести катеров — дело нелегкое.
До выхода остальных сил — больше часа. Как всегда в таких случаях, время тянется страшно медленно. Чтобы занять его, сажусь писать письмо матери и отцу. За всю войну я виделся со своими близкими всего один раз — этой весной, по пути с Дальнего Востока на Черное море. Родители эвакуировались из Москвы и жили теперь в Алма-Ате. Там мы и встретились на вокзале. Отец старался держаться бодро, а мать тихонечко плакала и рассказывала: «Маруся писала, будто Коля (мой старший брат) погиб под Смоленском... Анатолий тоже на фронт сбежал, а теперь и ты... Береги себя, пожалуйста», — просила исстрадавшаяся мать.
Много ли скажешь за десять минут? Да и чем было утешить родных, повидавших на своем веку и без этой войны много всякого горя.
— До свидания, дорогие мои, и помните, что краснеть вам за меня не придется. — Это все, что мог я сказать им в утешение.
Тронулся поезд. А они еще долго стояли, поддерживая друг друга, и махали платочками, желая нам военного счастья. [114]
Все это я вспоминал, сидя над чистым листом. Так много хотелось сказать моим милым старичкам. Кто знает, может, это последнее мое письмо... Но как всегда, письмецо получилось очень коротким: жив-здоров, все в порядке, скоро вернусь с победой.
Внезапно вошли член Военного совета Николай Михайлович Кулаков и представитель наркома Военно-Морского Флота контр-адмирал Валентин Лукич Богденко, с которым мы не виделись после моего отъезда из Владивостока, где он был тогда начальником штаба Тихоокеанского флота.
Богденко от себя и наркома пожелал удачи и спросил, почему я отказался развернуть свой КП на берегу у мыса Дооб.
— С катера все виднее будет, чем с берега, — отвечаю.
— Правильно решил, — поддержал Кулаков.
Адмиралы пожелали счастливого плавания. Перед тем как сесть в машину, Николай Михайлович как бы между прочим сказал:
— Военный совет решил наградить тебя орденом. Вернешься — оформим.
Взяв на борт пехоту, десантные суда покидали Геленджикскую бухту. К полночи рейд почти опустел. Только 25 торпедных катеров и группа разграждения (две «каэмки» и два лимузина) ожидали сигнала на выход.
С обрывистого берега через мегафон, чтобы было слышно всей группе, я крикнул:
— Слышите меня?
— Слышим! — ответили со всех катеров.
— Товарищи матросы! Погода, как видите, неважная, а Новороссийск брать нужно. Было ли когда-нибудь такое, чтобы моряки-черноморцы не выполнили приказа Родины?
— Не-ет! Не было!
— Так вперед! Желаю удачи! Заводить моторы!
Тронулись. Под берегом было сравнительно тихо, и мы шли со скоростью 16–18 узлов. Но в районе мыса Дооб, когда нагнали десантные отряды и пришлось отвернуть мористее, волна усилилась. Буксируемые лимузины заливало так, что еле успевали откачивать воду. Пришлось сбавить ход и маневрировать, сообразуясь с волной. Флагманский штурман Кузьма Петрович Кушнеров взмолился: [115]
— Не могу я при таком вилянии курсами и ходами вести прокладку!
— Все сможете, дорогой флагштурман, — успокаиваю я его. — Только не кричите, а то немец услышит и прибавит вам такого маневра, что действительно запутаетесь.
Пересекая Цемесскую бухту, мы обратили внимание на четыре береговых створных знака, установленных к востоку от мыса Дооб. Они были разного цвета и указывали путь для каждого десантного отряда. Неужели их немцы не видят? Да, створы на Дообской возвышенности и у переднего края обороны наших войск гидрографы флота под руководством капитана 1 ранга А. В. Солодунова установили так, что противник не мог увидеть их даже в дальномеры.
Корабли шли в полной темноте, стояла тишина, которую нарушали лишь периодически пролетавшие наши самолеты, чтобы отвлечь на себя внимание противника.
Недалеко от Суджукской косы с восточного направления замигал подслеповатый фонарик и показался катерок. С него спросили:
— Кто это?
— Свои, — ответил боцман Кухаренок.
Катер приблизился к нам.
— Это я, Сидельников, — услышал я знакомый голос. — Проверяю, все ли в порядке!
— Все нормально. Отойди ты от греха подальше!
— Желаю успеха! — крикнул Николай Яковлевич и скрылся в темноте.
Непредвиденное уменьшение скорости привело к тому, что мы уже не имели в запасе ни одной минуты, и я все чаще спрашивал штурмана:
— Как со временем?
— Пока укладываемся. Только пусть Васенко точно лежит на курсе. Через восемь — десять минут будем в исходной точке.
А в 1 час 37 минут мичман-радист Василий Середенко потянул меня за полу реглана.
— Получено радио: «Ч» (время начала высадки) переносится на сорок пять минут.
Затемненным фонарем дали сигнал катерам и сами застопорили ход. Глушить моторы было опасно, во-первых, [116] потому, что в случае обнаружения нас противником потребовалось бы немедленно дать ход, а во-вторых, при запуске двигателей очень часто бывали такие сильные выхлопы, которые могли демаскировать нас. Но и на холостом ходу больше 20–25 минут работать не разрешалось инструкцией. Опять выкручиваться нашим мотористам...
Говорят, нет ничего хуже, чем ждать да догонять. А тем более ждать, когда знаешь, что в твою сторону обращены десятки артиллерийских и пулеметных стволов. Лимузины и «каэмки» отдали буксиры, сейчас их подтянули к бортам катеров и матросы держат их руками, не допуская стука при ударах борта о борт.
Переговариваемся полушепотом, поминутно поглядывая на стрелки часов, которые упорно не желали двигаться.
Очертания мола становятся все более четкими. Нас относит к нему. А нужно ждать и ждать еще много долгих, как год, минут. Боцман Кухаренок потянул меня за рукав и показал за корму:
— Товарищ комбриг, они наползают!
Да и в темноте было видно, что суда десантных отрядов медленно, но неуклонно приближаются к нам. Если придется ждать еще минут семь — десять, то все смешается в такую кашу, что после и не разберешься. Что предпринять? Пользоваться радио запрещено, фонарем тоже не замигаешь — враг увидит. Остается ждать. Решил: при первом же выстреле с любой стороны — немедленно посылаю отряд Куракина к бонам, а торпедным катерам прикажу стрелять торпедами, не дожидаясь установленного времени.
А вокруг тихо — только приглушенный шум моторов, работающих на холостом ходу, стелется над водой, но его перекрывает рокот пролетающих над нами самолетов. И темно. Вот что значит настоящая дисциплина — тысячи людей ведут себя безупречно. Хорошо потрудились командиры и политработники!
Поглядываю на часы — 2 часа 44 минуты. Над восточным берегом полыхнули ослепительные молнии. А потом докатился гром. Восемьсот орудийных и минометных стволов ударили одновременно. Лимузины и «каэмки» с командами подрывников устремились к входу в порт.
Залпы и разрывы снарядов нашей артиллерии сливаются в непрерывный грохот. Над портом и молами встают тучи пыли. Видимость ухудшается. По плану удары торпедами [117] мы должны начинать не раньше чем через четыре минуты и закончить не позже чем через девять минут после начала артогня. Успеваю заметить слева катера Попова, Хабарова, Смирнова и Тихонова, а справа — Подымахина и Черцова. На малом ходу они занимают позиции для залпа. Остальных уже не видно. Командир флагманского катера Васенко, припав к прицелу, тоже ложится на боевой курс.
— За кормой торпедные катера пересекают курс десанту! — докладывает боцман Кухаренок, указывая направление рукой.
Неужели Африканов?.. Нет! Это четыре катера Довгая, проскочив впереди десантных отрядов, идут на свою исходную линию атаки восточного берега.
С каждой секундой видимость уменьшается. Свет взрывающихся над портом снарядов в дыму становится каким-то грязно-желтым, тусклым. И вдруг тревожный доклад Васенко:
— Слева всплески снарядов!
Это первый залп противника. За ним, конечно, последуют новые. Нельзя допускать этого. Выжидать дальше я не имею права. На всех катерах торпеды приготовлены, рычажки автоматов торпедной стрельбы поставлены на «Товсь». Пора!
— Всем катерам! Атака! Немедленно! — кричу так, чтобы услышал мичман Василий Середенко, находящийся в радиорубке и давно ожидающий приказания.
Сильный толчок вперед, торпеда с шумом вылетает из аппарата, и Васенко резко перекладывает руль вправо на борт. Расстояние до мола всего каких-нибудь 200–250 метров. Минут через десять в той стороне вырастают огненные столбы. Сильные удары потрясают корпус катера.
Кухаренок кидается к торпедному аппарату.
— Одна не вышла, — докладывает командир. — Разрешите повторить атаку.
— Отставить!.. Не вышла, и не надо! Молы-то молчат, дорогой Иван Никитич! — весело ответил я и запросил у штурмана время.
Оказалось, что торпедный удар был нанесен через 1 минуту 15 секунд после первого артиллерийского залпа, а всего после него прошло только около двух минут. Быстро управились. [118]
В уже привычный гул артиллерийской канонады вплелись мощные взрывы. Это рвутся наши торпеды, выпущенные по берегу. Вскоре по берегу открыли огонь и сторожевые катера из состава десантных отрядов.
Все командиры катеров из групп атаки молов и берега донесли о выполнении задачи. Молчал только Хабаров.
Подымахин и Смирнов доложили, что проход судов через проломы в молах невозможен. Жалко, но ничего не поделаешь. Мы и не особенно рассчитывали, что проломы откроют путь судам. Немедленно передаю командиру высадки, что проходы в молах создать не удалось.
Подымахину и Смирнову приказываю оставаться на месте — указывать судам с десантом направление в порт. А как там Куракин? Приближаемся к оконечности мола. В мерцании осветительных снарядов вижу короткие мачты «каэмки». Она внутри гавани. Значит, трос, преграждавший вход в порт, уничтожен.
Немедленно доношу командиру высадки: «Вход свободен», а Африканову: «Начать прорыв в порт!» Африканов торпедами должен подавить огневые точки на причалах и на стенках гавани, чтобы обеспечить высадку десантов группы Сипягина и отрядов Глухова и Масалкина, головные катера которых уже стали видны при вспышках осветительных снарядов.
В этот момент из-за мола выскочил лимузин «Стальной» и чуть ли не уперся в наш борт. Командир его главный старшина Иван Омельченко доложил, что они с лимузином Храновского почти одновременно подорвали трос буксируемыми за кормой трал-патронами, а потом взрыв-пакетами уничтожили бочки.
— Все у вас целы?
— Моториста Стулькова тяжело ранило. Остальные в строю.
— Молодцы! Возвращайтесь под своим берегом в базу.
— Есть! — крикнул старшина, и катер скрылся в темноте.
— Черцов доносит, что буксирует «каэмку» Куракина в Кабардинку, — доложил радист Середенко.
Видимо, не повезло Куракину, но его подрывники блестяще выполнили задачу, открыв кораблям дорогу в порт.
А на молах тихо, только из-за волнолома доносится треск автоматов. Это высаженные с лимузина Омельченко автоматчики Платонов, Потяхин, Жигарев и Миронов во [119] главе со старшиной 2-й статьи Владимиром Остапенко ведут бой с прислугой расположенных там вражеских пушек. Со стороны корня мола на помощь Остапенко с боем продвигается группа автоматчиков мичмана Никиты Рудого. Здесь старшина 1-й статьи Василий Китов, краснофлотцы Кишев, Нанкин, Дыгай, Калинин, Нагорный и Потаков. Их высадил торпедный катер Подымахина.
Почти одновременный удар семи торпед по молу так тряхнул его, что малокалиберные автоматические пушки и пулеметы слетели с треног и очумевшие фашисты свалились с ног. А взрывы торпед, выпущенных Николаем Поповым под основание самого мощного дота на оконечности мола, разрушили его так, что тяжелая броневая плита придавила весь расчет. Уцелевшие фашисты не успели прийти в себя, когда на них навалились наши моряки-автоматчики.
Всего несколько минут потребовалось бойцам Рудого и Остапенко, чтобы выкурить гитлеровцев из блиндажей и укрытий на молу. Огнем автоматов и гранатами они уничтожили 38 вражеских солдат и офицеров.
Очистив мол, тринадцать наших моряков довооружились трофейными автоматами и гранатами и бросились к электростанции. Противник встретил их сильным огнем. Отбивая у врага этаж за этажом, наши геройские моряки, трое из которых были ранены, уничтожили еще три десятка гитлеровцев, захватили малокалиберную пушку, четыре станковых пулемета и склад с боеприпасами. Используя трофейное оружие, моряки удерживали электростанцию до подхода частей 318-й стрелковой дивизии.
Прошло всего 12 минут после первого залпа нашей артиллерии, но мне они показались вечностью. С каждой секундой оживало все больше вражеских огневых точек. Над гаванью стоял несмолкаемый грохот. Снаряды то и дело рвались вблизи нашего катера. У берега заполыхал яркий костер — загорелся какой-то катер.
А отряда Африканова все нет и нет. Куда он подевался?
Наконец к воротам порта на большой скорости подходят два торпедных катера. Номеров их не видно. С мыса Любви яркий луч прожектора кинжалом прорезает темноту, освещает катера, и тут же на них обрушивается артиллерийский огонь. Головной катер в двух десятках [120] метров от линии ворот резко сбавляет скорость, оседает на корму.
— Семьдесят первый! Першина! — доложил Васенко и хотел было идти к нему, но дорогу нам преграждает поток десантных судов.
Мы думали, что Першину поможет второй торпедный катер, но тот вдруг развернулся и помчался к мысу Любви. Через несколько секунд там на берегу гремит сильный взрыв, прожектор погас. Молодец Георгий Майстерович! Правильно оценив обстановку, он принял смелое решение и метким ударом торпед ликвидировал самую опасную угрозу десантным отрядам, головные катера которых под брейд-вымпелами Сипягина и Глухова уже втягивались в порт.
Промелькнули еще четыре торпедных катера группы Африканова, почему-то отставшие от катеров Першина и Майстеровича. Вскоре мы ощутили семь мощных гидродинамических ударов — значит, катера Милашенко, Степаненко, Коновалова и Кононова выпустили торпеды в порту. Огонь противника на том участке прекратился.
Передаю приказание катерам группы Африканова оставаться в порту вблизи молов, пока все десантные суда не войдут туда и не приступят к высадке. Грохот нарастает. Все корабли ведут огонь по тем участкам берега и причалов, где им предстоит высаживать пехотинцев. Подходят все новые катера, мотоботы, баркасы, шхуны. С них сбегают на берег десантники и с криками «Ура!», «Полундра!» бросаются вперед, выбивая гитлеровцев из траншей, дотов и дзотов.
Несколько больших всплесков от взорвавшихся немецких снарядов вблизи нашего катера вынудили Васенко быстрее прижаться к молу. И вдруг толчок и тот характерный скрежет днища, который действует на моряка хуже, чем бормашина, сверлящая больной зуб. Моторы заглушены, катер остановился. По команде Васенко боцман Кухаренок и радист Каплунов схватили отпорные крюки, пытаются с их помощью столкнуть катер с мели.
— На чем сидим? — недоумевая, спросил я.
— На цементной плите, — крикнул Кухаренок.
Как тут не чертыхнуться. Забыли мы совсем, что со стороны моря молы, как правило, защищены либо железобетонным полотном, либо глыбами камней. Засесть здесь в решающие минуты боя!.. [121]
Несколько снарядов, просвистев над головой, ударили в волнолом. Осколки бетона забарабанили по корпусу катера. Это прибавило энергии морякам, которыми удивительно спокойно командовал Васенко, подбадривал их словами: «Еще, еще разок! Сейчас снимемся!» Не мешая ему, я нагнулся к радиорубке и прокричал Середенко:
— Передайте Африканову: немедленно выходить из порта!
Спустя минуту из порта на большой скорости один за другим вылетают четыре торпедных катера. Вслед за ними показались сторожевые катера, «каэмки» и мотоботы, высадившие десантников в порту.
Нервное напряжение стало спадать, а когда и наш катер, качнувшись, взревел моторами и задним ходом отошел от злополучного места, все повеселели, и огонь противника не казался уже таким страшным, как прежде.
От мыса Любви отошел морской охотник, который незадолго до этого довольно долго маневрировал, ведя огонь по берегу. Потом мы узнали, что это был катер командира дивизиона П. И. Державина, он высадил на берег управление 255-й бригады морской пехоты во главе с полковником А. А. Потаповым.
В числе последних из порта выходил осевший на корму сторожевой катер № 081 под брейд-вымпелом командира дивизиона Димитрия Глухова. На запрос он ответил: «В помощи не нуждаюсь» — и прибавил ход.
Было уже 5 часов утра. Небо стало нежно-розовым. Мы увидели наши самолеты, группами пролетавшие к Новороссийску, где они обрушивали свой бомбовый груз на головы гитлеровцев.
Стоявший рядом со мной никогда не унывающий радист Николай Каплунов, увидев возвращающиеся на малой высоте тихоходы У-2, весело объявил:
— В небе порядок! Над нами броневой щит из девчат женского полка!
Пулеметная очередь с берега заставила балагура нырнуть в люк. Молчавший до этого Иван Васенко, взглянув на светлеющее небо, спокойно сказал:
— Довольно, товарищ комбриг! Отходить пора!
— Отходите, командир!
Васенко искусно начал выводить катер из-под огня. [122]
Старшина мотористов Доценко, понимая командира без слов, обеспечивал нужный маневр. Попавшие в катер несколько пуль и осколков снарядов существенного вреда не принесли.
На большой скорости идем в Кабардинку, расходясь с катерами и судами, направляющимися к Новороссийску со вторым эшелоном десанта.
Ошвартовались у временного причала, и я побежал к контр-адмиралу Холостякову, находящемуся поблизости. Выслушав мой доклад, Георгий Никитич рассказал, что высадка первого эшелона — более четырех тысяч человек — произведена в семи пунктах быстро и организованно. Потери в людях около двухсот человек. Погибли один сторожевой и один торпедный катера, тральщик, десантный бот и мотобаркас.
Адмирал спросил, как я оцениваю возможность высадки второго эшелона. Я ответил, что с наступлением светлого времени все усложнится еще больше. Немцы смогут вести прицельный огонь по судам с десантом.
Холостяков задумался. Возле причала взорвались четыре вражеских крупнокалиберных снаряда. Адмирал приказал отвести ожидавших погрузки десантников в укрытие, а мне сказал:
— Немедленно к Новороссийску. Если войти в порт невозможно, все катера и плавсредства вернуть в Геленджик.
Мчимся самым полным ходом. Уже на подходе к порту встретили поврежденный торпедный катер. Командир его старший лейтенант Петров доложил, что при прорыве к берегу у водной станции «Динамо» катер попал под огонь, командир звена старший лейтенант Михаил Гурин убит, четверо из тридцати десантников ранены.
— Возвращайтесь в Геленджик, — приказал я ему.
Не в лучшем состоянии был сторожевой катер № 084, на котором шел Николай Сипягин. Корабли Сипягина ночью высадили на Каботажную пристань почти без потерь более трехсот морских пехотинцев. А вторичный прорыв к той же пристани уже в шестом часу обошелся дорого. Только на флагманском катере было ранено тринадцать членов экипажа. Моряки трех других катеров тоже понесли потери. На сторожевом катере № 108 погиб командир лейтенант Кошелев (его заменил тяжело раненный [123] командир звена старший лейтенант Филин). На катере № 0102 были ранены семь человек, в том числе и командир, но моряки все же высадили десантников, поддержав их огнем пушек и пулеметов. Уже при выходе из порта командир корабля старший лейтенант Верегач был ранен вторично, на этот раз смертельно.
Когда мы пришли на рейд, в порт пыталась прорваться группа торпедных катеров под командованием капитана 3 ранга Дьяченко (командиры катеров офицеры Сухоруков, Ковтун, Тарасов и Лесов). Но противник сосредоточил такой сильный огонь, что вода вокруг буквально кипела. Пробиваться сквозь эту огненную стену было бы безрассудством, и я приказал катерам отходить. А затем, подняв флажный сигнал, означающий «всем возвратиться в базу», мы на полном ходу обошли остальные суда. Убедившись, что все поняли сигнал, начинаем отход и мы. Над Цемесской бухтой появились немецкие бомбардировщики. Их дружно атаковали наши истребители. «Юнкерсы», беспорядочно сбросив бомбы, удалились. Часть бомб взорвалась вблизи судов с десантниками. Пришлось снова обойти их. К счастью, никто не пострадал.
В районе мыса Дооб на небольшой высоте показались немецкие истребители. Наши летчики и их заставили убраться. Но один, видимо подбитый, снижался прямо на наш катер, ведя огонь из пушек и пулеметов. Васенко резко отвернул в сторону, а боцман Василий Кухаренок и радист Николай Каплунов стеганули по врагу меткими очередями. «Мессершмитт» задымил и рухнул в воду.
Недалеко от Голубой бухты на камнях застрял торпедный катер № 93. Около него остановился наш рейдовый катер «Сталинец». Выясняем, в чем дело. Я уже знаю, что Андрей Черцов и его экипаж действовали отлично. Во время первого прорыва в порт Черцов удачно выпустил торпеды по молу, а на обратном пути, увидев поврежденный катер Куракина, взял его на буксир и доставил в Кабардинку. Быстро приняв 25 десантников, Черцов снова пошел в Новороссийск. Огонь противника не дал прорваться в порт. Тогда Черцов высадил десант с внешней стороны западного мола. Все это происходило под артиллерийским и пулеметным огнем. Были повреждены моторы, ранены механик катера главстаршина Ченчик, электрик [124] Петрунин и боцман. Мотористы Шиманский, Кузнецов, юнга Лялин и радист Полич кое-как исправили моторы и обеспечили катеру ход. Тяжело раненный Черцов вывел катер из-под огня, а потом потерял сознание. За штурвал встал юнга, но не справился с управлением, и катер оказался на камнях.
Очень жаль было Андрея Черцова — энергичного и смелого командира. Теперь он надолго вышел из строя. Но действовал Черцов отлично.
Да, дороговато обошлась нам высадка 370 десантников из второго эшелона. Но ничего не поделаешь. И в отлично проведенной операции бывает не все гладко.
У нашего причала сгрудилось столько судов, что нам едва удалось протиснуться. Капитан 3 ранга А. П. Тууль, присланный к нам дублером командира 2-го дивизиона, оправдывается:
— Ну как их не допустить: у них же на борту раненые...
А я и не собираюсь его упрекать. В таких случаях приходится смиряться с неудобствами.
Прежде чем сойти на пирс, благодарю экипаж флагманского катера, его командира Васенко и особенно моториста Владимира Марусенко за самостоятельное решение заглушить моторы при прикосновении корпуса к грунту. Ведь если бы он этого не сделал, а дело решали какие-то мгновения, катер поломал бы винты и наверняка бы погиб.
Пирс забит десантниками. Громкий говор, возгласы, смех. И стоны — с судов переносят раненых. Они сейчас же попадают в руки флагманского врача бригады Г. П. Егорова и фельдшера Н. Г. Голубя. Здесь девушки из санчасти и боевые санитары из музкоманды. Григорий Петрович Егоров сейчас же определяет, кого куда везти, а кому и задержаться. Группа Егорова выполняет здесь очень ответственную задачу. Ведь многие раненые были наскоро перевязаны своими товарищами, при этом подчас и бинтов не оказывалось под рукой. Рану перетягивали пыльными обрывками гимнастерок и тельняшек. А раны бывали страшные: раздроблены кости, разорваны мышцы. Требовалось немедленное хирургическое вмешательство, чтобы остановить кровь и предотвратить заражение. Жизнь человека решали минуты. Довезти до госпиталя, [125] дождаться, пока раненого положат там на операционный стол, — на это потребуются часы. Поэтому Егоров и Голубь на свой страх и риск оперировали раненых в неотложных случаях здесь же, на причале. Таких операций за дни новороссийских боев они сделали более двухсот, а за время Керченско-Эльтигенской операции — еще больше. И при этом не допустили ни одного смертельного исхода. За этот подвиг врач Егоров и фельдшер Голубь были награждены орденами, получили награды и наши старые друзья хирурги морского госпиталя во главе с майором медслужбы Н. А. Алфеевым.
Из госпиталя прибыл командир 1-й бригады Филиппов. Он ездил узнать о состоянии здоровья Черцова и других раненых товарищей. Тепло поздравив меня с благополучным возвращением и выполнением задачи, Андрей Михайлович спросил:
— Что известно об экипаже семьдесят первого?
— Не знаю, но уверен, что они живы.
В это время главстаршина Переличий лихо ошвартовал свой катерок. Возбужденный и радостный Иван Крылов доложил о выполнении задания — уничтожении всех бочек и о том, что доставил двух пленных, захваченных нашими автоматчиками. Потерь — нет. Я радостно обнял боевого лейтенанта, нашего неутомимого парторга.
Политработники и агитаторы раздавали собравшимся на пирсе небольшие листки бригадной газеты «На страже рубежей». Наш деятельный редактор Михаил Любчиков успел собрать и напечатать материалы о боях в Новороссийске. Моряки взволнованно ахали, встречая в заметках знакомые имена. А кое-кто сейчас же выпрашивал у политработника лишний экземпляр газеты и прятал за пазуху. Наверняка это один из тех, кто упоминается в числе отличившихся в бою. Этот номер газеты завтра же он отправит родным, будет хранить всю жизнь.
Вместе с газетами поступают листовки, выпущенные политотделом Новороссийской базы и политуправлением флота. Агитаторы организуют громкие читки. Происходят они на берегу, в тени деревьев, и на катерах.
Причал понемногу пустеет.
— Товарищ комбриг! Смотрите, — радостно крикнул Тууль, показывая на швартующуюся небольшую шхуну, [126] на корме которой стояли мокрые и посиневшие от холода катерники.
Первыми соскочили Першин и Золотарь. Подбежал Филиппов, кинулся обнимать моряков. Нашелся экипаж семьдесят первого! Когда катер затонул, моряков подобрала эта шхуна.
— Вот только мичман Олейник погиб...
— Жив ваш Олейник, — говорю я. — Выплыл на мол и воюет теперь вместе с Рудым. Крылов, подтвердите, а то вижу, что они не верят.
— Верим! Верим! Ура! — закричали счастливые моряки семьдесят первого.
Поблагодарив команду шхуны, приказываю начпроду как следует угостить их обедом и дать двойную чарку.
Подошел расстроенный флагманский механик. Доложил, что повреждено одиннадцать катеров. Простоят в ремонте от двух до пяти суток. Взяв Борисевича под руку, тихо говорю ему:
— Дорогой Леонид Иванович, мы же старые товарищи и знаем друг друга преотлично. Так что договоримся сразу — те, что обещаете починить за двое суток, подготовьте к вечеру. И вы это сделаете. Ну, а в остальном — будь по-вашему.
Борисевич посмотрел на меня сердито, крякнул и пошел к своей чумазой команде.
У домика штаба меня поджидали Шенгур, Шестаков, Пилипенко и Матвиенко. Шенгур докладывает, что катера с «катюшами» выполнили задачу. Тон чуть обиженный: другие воевали, а они только издали наблюдали за боем. Успокаиваю: их вахта сыграла большую роль, мы были спокойны, что с моря к нам враг не прорвется.
Прибыли командующий и член Военного совета флота. Поздравили с успешным выполнением задачи. Я спросил, как дела в Новороссийске. Обстановка сложилась очень трудная. На сухопутном направлении наши войска оборону противника прорвать не смогли. Положение десантников крайне тяжелое.
— Готовьтесь. Ночью попытаемся помочь им, — сказал адмирал Владимирский.
Командиры и механики доложили, что к вечеру у нас будут готовы семь торпедных и четыре артиллерийских [127] катера. В первой бригаде на ходу семь торпедных катеров. После такой ночи иметь столько боеспособных кораблей совсем неплохо. А боевой накал у людей нарастал. Меня все время спрашивали, как дела и скоро ли снова пойдем в Новороссийск.
После обеда вызвали на КП командира высадки. Там уже были Державин, Сипягин, Глухов и Масалкин. Нам объявили, что решено ночью высадить второй эшелон десанта в количестве 1500 человек. Причем как можно больше войск надо высадить в порту для помощи 255-й бригаде и батальону Ботылева, которые ведут бои в особо тяжелых условиях.
Командиры дивизионов морских охотников доложили адмиралу, что у них в исправности всего 9 сторожевых катеров, 12 мотоботов, 4–5 катерных тральщиков. Значит, чтобы перевезти десант, им предстоит совершить минимум по два рейса.
Задача для нас была значительно сложнее, чем в прошлую ночь: теперь уж ни о какой внезапности не могло быть и речи.
Вот и все, что мы тогда узнали.
Возвратившись в бригаду, я собрал офицеров. Стали думать. Пришли к выводу, что в сложившейся обстановке прорваться в порт сможем, лишь действуя малыми группами и прижимаясь к молам, которые могут прикрыть от прицельного огня с берега. Самое опасное место — узкий, 80-метровый проход между молами, который противник перекрывает сплошным огнем. Открыто соваться туда ни в коем случае нельзя. Надо, прижавшись к молу, дождаться ослабления огня, а потом, выбрав мгновение, на полном ходу прорваться в порт.
Шенгур выжидательно смотрел на меня. Но пришлось опять разочаровать его. Катера с «катюшами» снова будут в дозоре, прикрывать нас с моря.
Позвонил начальник штаба высадки И. Н. Нестеров, Передал, что на девятом километре Новороссийского шоссе нас ожидают 140 десантников. Остальных примем в Геленджике. Начальник штаба 1-й бригады Г. Д. Дьяченко предложил послать на девятый километр пять катеров из их бригады под общим командованием начальника штаба дивизиона капитан-лейтенанта Л. П. Ткаченко. Я согласился.
Едва катера скрылись за Тонким мысом, как на причал [128] прибыли 53 десантника с письменным приказанием адмирала Холостякова высадить их вместе с той группой, которая пойдет от девятого километра. Сажаем их на катера лейтенантов Рогачевского и Келина.
События развивались быстро. Только мы погрузили 200 пехотинцев на семь наших катеров, как последовало распоряжение одну роту (58 человек) пересадить на сторожевой катер, а два торпедных катера отправить на девятый километр для приемки 50 десантников. Хорошо, что моряки наши были достаточно натренированы и никакие вводные не вызывали у них замешательства.
В это же время сторожевые катера, катера-тральщики и мотоботы начали погрузку десантников в Геленджике, Кабардинке и на девятом километре.
Мне приказано оставаться на береговом командном пункте. Вслушиваюсь в хрип рации, настроенной на волну катеров. Первый доклад: в 21.50 катера Ковтуна, Саблина, Опушнева, Тарасова и Лозицкого под командованием Ткаченко на малом ходу с включенными глушителями скрытно подошли к восточному молу, переждали, пока погаснут осветительные снаряды, и на большой скорости в кильватерном строю вошли в порт. Вслед за ними, совершив такой же маневр, вошли катера Рогачевского и Келина.
Противник обнаружил наши катера, когда они, разделившись на две группы, подходили к элеваторной пристани и причалу № 5. Шквальный огонь, который открыли немцы, запоздал. В считанные секунды 165 пехотинцев были высажены на берег.
Не повезло только катеру Тарасова. У самого входа в порт в него попало несколько малокалиберных снарядов. Был поврежден один мотор, перебит бензопровод. Из 28 десантников 10 получили ранения. Не имея возможности маневрировать, командир принял единственно правильное решение — уйти за мол. Это ему удалось, потому, что противник все внимание и огонь сосредоточил на катера, вошедшие в порт.
Командиры катеров, высадив десант, поодиночке выводили свои катера из порта. Пробиваться пришлось сквозь стену огня.
Загорелся и затонул уже за молом катер Лозицкого. К счастью, людей подобрала подоспевшая шхуна «Кибальчич».
На торпедном катере № 91 вражеская пуля сразила [129] командира старшего лейтенанта Семена Ковтуна. Его место у штурвала занял капитан-лейтенант Ткаченко. Но изрешеченный снарядами катер не дошел до базы: произошел взрыв паров бензина. Капитан-лейтенант Леонтий Ткаченко и боцман Василий Кривицкий погибли. Выброшенный взрывом старшина Иван Самолетов оказался в воде рядом с сильно обожженным мотористом Дмитрием Ноздриным. Самолетов, сам выбиваясь из сил, три часа поддерживал товарища в воде, пока их не подобрал мотобот, возвращавшийся в Геленджик.
По пути в базу от вражеского снаряда загорелся катер № 21. Огонь добрался до бензоотсека. Произошел взрыв. Люди оказались в воде. Командира — капитан-лейтенанта Саблина среди них не оказалось, по-видимому, погиб при взрыве.
Катер № 31 старшего лейтенанта Опушнева, проскочив линию ворот, потерял ход — снарядами были разбиты моторы. Выручили из беды боевые друзья. Экипаж старшего лейтенанта Леонида Келина с ходу подхватил поврежденный катер на буксир и привел его в базу.
Обстановка усложнилась и в местах высадки. Если первой группе катеров требовались секунды, чтобы высадить бойцов и отойти от причала, то теперь они были вынуждены задерживаться, чтобы принять на борт тяжело раненных пехотинцев. Все это время катера находились под прицельным огнем противника, несли потери в людях, хотя и подавляли своими пулеметами и пушками некоторые огневые точки. Все наши моряки действовали самоотверженно и не отходили до тех пор, пока не заканчивалась погрузка раненых.
Левищев с двумя катерами, выждав за молом удачный момент, проскочил опасный участок и без потерь высадил на 3-ю пристань 55 десантников. Приняв восемь раненых, командир катера Тихонов (Левищев шел с ним) двинулся в обратный путь. Отход получился менее удачным. Катер был поврежден, у мыса Любви он потерял ход. Но к этому времени высадил десантников морской охотник Сипягина. На обратном пути он взял на буксир катер Тихонова и доставил его в Кабардинку.
Второй катер отряда Левищева тоже пострадал от вражеского огня. Командир катера Смирнов был ранен, его стажер лейтенант Самуил Флешин убит. Катер привел в базу боцман старшина 2-й статьи Савич. [130]
Между тем все новые корабли прорывались в порт. Катера старших лейтенантов Майстеровича и Степаненко без потерь высадили 50 автоматчиков на Каботажную пристань и тут же попали под ураганный огонь. На катере Майстеровича ранены командир, электрик Гнидкин, моторист Санталов, убит старшина мотористов мичман Федор Шишков. Один мотор выведен из строя. Положение критическое. Однако люди не дрогнули. Боцман Рыжов и краснофлотец Гнидкин меткими очередями подавили наиболее опасные огневые точки противника. Моторист Жаворонков быстро устранил повреждение. Боцман Рыжов привел катер в Кабардинку, чтобы быстрее сдать раненых членов экипажа и пехотинцев.
В то же время по радио я услышал, как всегда спокойный, голос старшего лейтенанта Владимира Степаненко:
— Катер подбит. Выйти невозможно. Стою у западного мола. Готовлюсь открыть кингстон. Обстановка не ясна. У корня мола идет бой.
— Снимите продукты, оружие, если можно, рацию и помогайте удерживать мол. Катер затопить.
— Есть, будет сделано. Только рацию вытащить невозможно. Поступает вода...
На этом наш разговор прервался.
Торпедным катерам офицеров Милашенко, Попова и Подымахина (эту группу возглавлял командир отряда Африканов) удалось высадить без потерь еще около сотни морских пехотинцев. При этом все катера получили повреждения. Но на катере Подымахина они были не так значительны, и моряки сумели еще раз прорваться в порт и доставить Ботылеву группу связистов.
А на катере Николая Попова еще во время прорыва в порт боцман старшина 2-й статьи Степанов был ранен в грудь и плечо. Коммунист никому не сказал об этом, помог десантникам выгрузиться, руководил приемкой раненых, при отходе вел огонь по противнику из пулемета. На вопрос командира, есть ли раненые, боцман ответил: «Нет!» И только когда катер был вне опасности, моряк попросил перевязать ему раны.
При возвращении в Геленджик Попов доложил о выполнении задания и о том, что из пробитых цистерн бензин разлился по всему катеру, поэтому они не выключают ходовые огни и аккумуляторы во избежание искры. Едва [131] командир закончил доклад, грохнул взрыв. Оказалось, что у раненого пехотинца в руках была взведенная граната. Когда его выносили с катера, онемевшая рука откинулась, пальцы разжались. Граната взорвалась на палубе. Катер мгновенно превратился в огромный факел. Моряки успели спрыгнуть на причал и оттолкнуть катер крюками. К счастью, ветер дул от пирса и медленно погнал его в сторону. Зрелище было тяжелое. Объятый пламенем, с включенными ходовыми огнями боевой катер медленно погружался под воду.
Да, а если бы граната выпала из руки бойца на несколько минут раньше... Тогда бы не пришлось нам встречать Николая Попова с его геройской командой.
В ту ночь 14 торпедных, 9 сторожевых катеров, 12 мотоботов и 3 катера-тральщика при сильнейшем противодействии противника высадили 2600 человек (вместо 1500 по плану), причем 626 человек высажены непосредственно в порту, из них 360 были доставлены торпедными катерами.
Моряки свою задачу выполнили полностью. Но и потеряли мы в ту ночь немало. 5 торпедных катеров погибли, 9 получили большие повреждения. Погибло шесть офицеров, три старшины и два краснофлотца, а почти четвертая часть всех участвовавших в операции ранены.
Не легче было и нашим друзьям с морских охотников и мотоботов.
У нас исправными осталось 4 торпедных катера и столько же артиллерийских — с «катюшами». Когда я доложил об этом Холостякову, он ответил:
— Держите все наготове.
А в Новороссийске не стихали бои.
День и ночь била наша тяжелая артиллерия. С аэродромов непрерывно поднимались самолеты. Наши соседи и друзья — летчики — решали в эти дни сложные задачи: громили резервы противника, поддерживали и прикрывали свои войска, доставляли боеприпасы и продовольствие десантникам.
Вечером прибыли музыканты Павел Осташко, Николай Долгих и Михаил Осыко. Голодные, изодранные в кровь, но радостные, они вручили мне расписку за подписью начальника штаба армейской части о приеме двух [132] немецких офицеров, захваченных ими в плен при бое на западном молу в ночь на 10 сентября. Приятно было читать приписку командира части: «Достойны правительственной награды».
В полном составе привел своих автоматчиков мичман Никита Рудой. Группа его, как уже я писал, сражалась на восточном молу, а потом на электростанции, которую они удержали до прихода армейцев. Семеро из тринадцати автоматчиков были ранены, но согласились отправиться в госпиталь лишь после моего обещания, что оттуда они опять вернутся в нашу бригаду.
12 сентября оперативный доложил, что в госпиталь доставили Хабарова с бойцами. Я помчался к ним. В приемном отделении с кушетки поднялся улыбающийся Иван Алексеевич Хабаров. Кисть левой руки, спина и грудь его были забинтованы. Осторожно обняв его, я попросил лечь, но он отказался, сославшись на то, что еще придется долго лежать. Вошли раненые боцман Колоссовский, мотористы Баранов, Калабухов и офицер с тремя матросами из 255-й бригады морской пехоты.
После дружеских объятий все прояснилось. Оказалось, что в катер, когда он уже был на боевом курсе для атаки берега, попало несколько вражеских снарядов, вызвавших сильный пожар. Хабаров успел выстрелить торпеду, а потом с ходу выбросился на отмель неподалеку от корня западного мола. По его команде моряки с автоматами и гранатами покинули пылающий катер и сразу же вступили в бой с фашистами. Атака была стремительной, гитлеровцы побежали. В погоню за ними бросились шесть смельчаков, но тут им путь преградили пулеметные очереди из рядом расположенного дзота. Приказав морякам прикрыть огнем, Хабаров быстро подполз к дзоту и забросал его гранатами. Перебив прислугу, он забрал оружие и возвратился к своим бойцам, среди которых уже находилось несколько морских пехотинцев из 255-й бригады.
Не зная плана боя на суше, к тому же не очень разбираясь в сухопутной тактике, Хабаров принимает отчаянное решение пробиваться вперед. С криками «Полундра!», «Даешь Новороссийск!» горстка храбрецов ринулась вперед. Захватили окоп у парка имени Демьяна Бедного. Во время броска геройской смертью пал радист краснофлотец Иван Екимов, остальные были ранены, но [133] никто не выпустил оружия из рук. Моряки причинили немалый вред врагу, уничтожив один дзот (это сделали Колоссовский и Баранов) и уложив десятки фашистов. Пользуясь трофейным оружием и патронами, горстка храбрецов в течение всего дня вела неравный бой. Только к вечеру, когда боеприпасы стали подходить к концу, начали пробиваться обратно к морю, к мысу Любви. При этом в ход пошли не только остатки патронов, но приклады и даже кулаки, в чем особенно отличился Хабаров с его большой физической силой.
У берега моряки присоединились к группе штаба 255-й бригады во главе с ее командиром полковником Потаповым и начштаба подполковником Хлябичем, прижатой к морю превосходящими силами противника. В ожесточенном бою пали многие бойцы и командиры, в их числе подполковник Хлябич и главный старшина катера № 124 Афанасий Мул, а Хабаров был вторично тяжело ранен.
Когда стемнело, оставшиеся в живых по пояс в воде, а то и вплавь отошли на Малую землю.
За этот подвиг Иван Хабаров первым из наших моряков был награжден орденом Александра Невского. Награждены были и все члены экипажа его катера.
А еще через два дня мы с радостью увидели моряков торпедного катера № 125. Худыми, заросшими, оборванными и голодными предстали перед нами старший лейтенант Владимир Степаненко, боцман Павел Скобелев, главстаршина Аркадий Дунаев, мотористы Анатолий Самойлович и Андрей Ткаченко, радиоэлектрик Григорий Михейкин и радист Михаил Прокофьев. После затопления своего катера они выбрались на мол и у корня его сражались вместе с десантниками, не допустив туда противника.
Степаненко и его подчиненные высказали мне единственную просьбу: не оставлять их «безлошадными» и разрешить поднять катер. Я обещал это, когда Новороссийск будет полностью освобожден.
Вечером 16 сентября, когда бои уже шли за северными окраинами города у Волчьих ворот и на горных перевалах, мы на катерах Ивана Васенко и Николая Попова вышли в Новороссийск, имея на борту командующего флотом [134] Л. А. Владимирского, члена Военного совета Н. М. Кулакова, командира базы Г. Н. Холостякова и нескольких офицеров штаба. Пройти в порт теперь было довольно просто, так как пространство между молами обстреливали всего две, еще не захваченные нашими бойцами батареи, находившиеся в горах. Небольшая задержка у мола, а потом рывок к причалу, находящемуся в мертвой зоне, и мы в городе.
Все здесь свидетельствовало о тяжелых и кровопролитных боях. Полуразрушенные причалы, набережные, улицы и площади были завалены трупами фашистских солдат и офицеров, оборонявшихся с отчаянием обреченных. Улицы и немногие уцелевшие дома были заминированы, о чем нас предупредили работавшие здесь саперы.
Заместитель командира батальона по политической части капитан Старшинов рассказал нам о звериной жестокости гитлеровцев. Захватив тяжело раненных лейтенанта Рыбнева, краснофлотца Иващенко и неопознанного сержанта, они после пыток облили их керосином и сожгли заживо.
В подвале управления торгового порта при тусклом свете коптилок происходило награждение отличившихся в боях морских пехотинцев. Выделить лучших из массы героев дело очень трудное, но командир батальона Василий Ботылев, его заместитель Николай Старшинов, командир роты Александр Райкунов и другие командиры и политработники без запинки докладывали о подвигах каждого отличившегося, ходатайствуя о награждении соответствующим орденом или медалью. Командующий флотом и член Военного совета тут же давали указания о включении представленных в приказ и вручали им награды. Сгрудившиеся в тесном помещении бойцы очень тепло поздравляли награжденных. А когда называли фамилии тех, кто геройски погиб, все вставали, снимали головные уборы и минутой молчания отдавали им почесть.
По радио объявлен приказ Верховного Главнокомандующего, адресованный генерал-полковнику Петрову и вице-адмиралу Владимирскому, с объявлением благодарности войскам, участвовавшим в освобождении Новороссийска, и о присвоении наименований Новороссийских девятнадцати особо отличившимся частям и соединениям армии, авиации и флота. В числе их была названа и наша 2-я бригада торпедных катеров. [135]
В 20 часов столица нашей Родины Москва салютовала войскам, освободившим город Новороссийск.
В тот же день Указом Президиума Верховного Совета СССР большая группа воинов была удостоена высших наград. Горячо поздравляем наших друзей — командира батальона морской пехоты В. А. Ботылева, командира роты этого батальона А. В. Райкунова, занявшего железнодорожный вокзал и водрузившего на нем советский флаг, катерников Н. И. Сипягина и А. Ф. Африканова с высоким званием Героя Советского Союза, а Д. А. Глухова — с орденом Ленина.
Многие участники операции были награждены орденами и медалями. В том числе и я — орденом Суворова II степени.
Успех совместных действий сухопутных войск и сил флота в Новороссийской операции во многом был обусловлен тактической внезапностью удара. Мы много думали над тем, почему наше нападение застало гитлеровцев врасплох. Здесь сказалась, конечно, дезинформация противника. Наше командование делало все, чтобы фашисты основное внимание сосредоточивали на районе Южной Озерейки. Но враг перед нами был сильный, не так-то просто было его провести. В этом мы убедились, когда после разгрома 17-й немецкой армии и руки к нам попали ее штабные документы. Из них мы узнали, что в журнале боевых действий группы армий «А» еще 30 августа появилась запись: «Разведка доносит о готовящейся операции по освобождению города и порта наступлением по обе стороны Новороссийска с одновременной высадкой десанта внутри гавани. В районе Озерейки русскими будут проведены отвлекающие действия, а посадка десанта произойдет в Геленджике».
Немецкое командование, как явствует из документов, подметило такие признаки готовящейся операции, как уход с фронта 318-й стрелковой дивизии и 255-й бригады морской пехоты, находившихся до этого в непосредственном боевом контакте с противником, а также пристрелка артиллерией 18-й армии и береговой обороны базы целей у Новороссийска, скопление кораблей и судов в Геленджикской бухте. И гитлеровцы не замедлили принять меры [136] по усилению противодесантной обороны Новороссийска и Южной Озерейки.
Наконец, 9 сентября в день посадки нашего десанта на суда немецкая воздушная разведка донесла своему командованию: «В бухте Геленджик усиленное передвижение судов — 22 минных тральщика, 32 торпедных катера, 64 десантные баржи и 92 береговых охранных судна».
Сообщая эти сведения командирам соединений и частей, командование 17-й немецкой армии сделало следующий вывод: «Эти данные подтверждают намерения русских произвести в скором времени (подчеркнуто мною. — В. П.) крупную десантную операцию».
Почему же немецкое командование ориентировало подчиненных не на этот или последующие день-два, а на неопределенное «скорое время»?
У меня сложилось мнение, что немцев подвела своеобразная инерция мысли. Они привыкли считать, что крупные морские десанты невозможны без привлечения больших боевых надводных кораблей и транспортных судов, и только их появление считали признаком начала операции. Гитлеровские генералы и мысли не допускали, что русские осмелятся на такой риск, как высадка крупного морского десанта с участием лишь катеров и малых судов.
Еще раз подтвердилось превосходство советского военного искусства, которое учит дерзать, ошеломлять противника смелостью и решительностью действий.
Противник принимал кое-какие меры. Пленные показали, что в последние дни немецкое командование численно утроило охрану порта. Но все дело в том, что не только командование, но и исполнители по-прежнему не верили, что русские могут ударить именно в эту ночь. Тем более что настороженность гитлеровцев притупляли обычные полеты наших ночных бомбардировщиков и столь же обычные действия катеров, как и прежде несших дозор в районе Мысхако, Озерейка.
В результате появление десанта непосредственно у Новороссийского порта было для немцев как гром среди ясного неба. Правда, они быстро опомнились, но момент был упущен, наши десантники закрепились на берегу.
Подводим мы свои итоги. Катера выпустили по берегу 44 торпеды, из них взорвалось 33, что для первого опыта [137] и при ускоренной подготовке кустарным способом взрывателей можно оценить вполне положительно. Торпедами разрушены 13 дотов, 9 дзотов; уничтожены 1 прожектор и более 10 полузакрытых огневых точек. Своими действиями мы облегчили путь остальным кораблям десанта, а главное — обеспечили прорыв десантных отрядов в порт.
Все задачи, поставленные отряду боевого обеспечения, состоящему из торпедных и артиллерийских катеров, по оценке командования были выполнены вполне успешно.
В ознаменование одержанной победы утром 17 сентября на боевых катерах и вспомогательных судах состоялся торжественный подъем флагов. Этот хороший флотский ритуал не проводился на катерах с самого начала войны, и готовились к нему моряки всю ночь с особым усердием. В установленное время на маленьких палубах своих кораблей выстроились катерники в приведенном в порядок обмундировании, со сверкающими на груди наградами. Исполнительный сигнал на посту взлетел «до места», и над притихшим рейдом почти в один голос прозвучала команда: «На флаг!.. Смирно!» Наступила ни с чем не сравнимая минута молчания, когда лица бойцов становятся серьезными и немного грустными. Оно и понятно. Ведь о чем бы ни думал каждый из них, он наверняка вспоминал и жаркие бои, и погибших друзей, и, конечно же, родных и близких, находящихся где-то далеко, но всегда в твоем сердце. А когда бело-голубые военно-морские флаги заколыхались на ветру, находящиеся на причале музыканты всем оркестром грянули «Слушайте все!».
Морякам объявили телеграмму наркома Военно-Морского Флота адмирала Н. Г. Кузнецова. В ней он предписывал всем кораблям Черноморского флота независимо от их ранга встречать боевые катера, участвовавшие в освобождении Новороссийска, выстраивая личный состав и играя «Захождение». Такой почести наши малые корабли никогда не удостаивались. Вот как оценил нарком массовый подвиг моряков в операции по освобождению второй базы Черноморского флота. [138]