Гражданская война на востоке Сибири

Красная Армия — армия рабочих и крестьян

Когда видишь сейчас нашу славную Красную Армию, невольно проникаешься какой-то гордостью, гордостью классовой. Это чувство гордости присуще каждому рабочему и всему трудящемуся крестьянству. Особенно сильно это чувство в каждом, кто пережил не только тяжелые годы гражданской войны, но и десятки лет классовой борьбы.

Когда сейчас проходит красноармейская часть и видишь стройного молодого бойца, хорошо одетого, когда видишь командный состав, большинство которого получило законченное военное образование, часть в военной академии, часть в высших учебных заведениях и курсах, — то становится ясным, что пролетарское государство и в деле создания вооруженных сил имеет огромные достижения. Красная Армия — армия рабочих и крестьян, органически связанная с той средой, из которой она вышла. Красноармеец в строю — бoeц, вне его — гражданин, товарищ, брат; родным и близким кажется этот пролетарий в военной одежде. И казармы другие. Красноармейская казарма не давит, не обезличивает бойца, а, наоборот, воспитывает его, развивает в нем классовое самосознание, поднимает его культурный уровень и т. д.

Мы празднуем десятилетие существования Красной Армии. Важность этого праздника велика для рабочих и крестьян, потому что армия-то наша — часть единой пролетарской семьи.

В этот праздник каждому рабочему, каждому трудящемуся крестьянину, каждому честному гражданину советского государства хочется слиться с казармой, доказать и показать, что мы празднуем свой праздник, праздник всех рабочих и крестьян. [8]

Мы знаем, что в советской казарме живут, братья и дети, мы знаем, что это наша сила, которая будет бороться и умирать за свое социалистическое отечество; и во время этой борьбы мы все один придем к ним на помощь, все до одного вольемся в Красную Армию, потому что мы трудящиеся Советского Союза, проникнуты одной мыслью с ними: во что бы то ни стало завоевания Октября.

Этапы развития Красной Армии

Как складывалась Красная Армия, как зарождалась она, как организовывалась — все это чрезвычайно важно и поучительно не только для молодого поколения трудящихся нашего Союза, но и для угнетенных всего мира. В дни празднования десятой годовщины Красной Армии было бы преступно умолчать, ничего не сказать о путях развития ее тeм, кто принимал активное участие в формировании ее. Я попытаюсь воскресить в своей памяти только некоторые моменты этого недавнего прошлого столь всегда близкого, неугасающего.

С 1917 по июль 1918 года я работал в Иркутске. Как и по всей территории бывшей царской России в тот период, рабочие под руководством большевиков вели борьбу в советах с меньшевиками и эсерами. В этот период каждый рабочий ясно понимал всю необходимость и важность скорейшего изучения военного дела.

Надо научиться владеть оружием, надо создать свои вооруженные отряды, ибо мы имеем дело с таким врагом, который без боя не капитулирует. Рабочий понимал, что словесными битвами дело не ограничится, что при малейшей неустойчивости со стороны врага или при малейших неудачах с нашей стороны борьба примет иной оборот. Партия большевиков эту мысль рабочих оформила и претворила в жизнь. Партия работала над тем, чтобы вооруженные силы пролетариата были организованы.

Рабочие боролись за советы, добивались того, чтобы они стали настоящей рабочей властью, органом пролетарской диктатуры. Классовые враги упорно сопротивлялись этому требованию рабочих. Военные гарнизоны еще находились в подчинении царских oфицepoв, которые не хотели сдавать советам руководство армией, но солдаты были на стороне советов; нужно было организовать настоящее пpoлeтapcкoe, боевое ядро в армии — и партия [9] лихорадочно работала над его созданием. Необходимо было сколотить рабочие отряды, вооружить их, обучить военному делу и т. д.

Как сейчас помню, рабочие иркутских обозных мастерских — а их было там до 300 человек — почти все стали под винтовки. За ними пошли кожевники, булочники, портные, металлисты, рабочие ж.-д. депо и т. д. Оружие мы тогда добывали сравнительно легко.

Революционный комитет — высшая власть области — заседал беспрерывно, работая над вопросами разоружения военных и юнкерских училищ и роспуска старых царских офицерских штабов. Трудно было ему тогда работать, потому что весь государственный аппарат находился в руках старых чиновников, бойкотировавших и саботировавших распоряжения ревкома. Но основной вопрос, занимавший всех нас, — это вопрос о подготовке к решительной битве; все видели, что без боя врага не сломить, не преодолеть саботажа чиновников и не наладить государственной машины. Поэтому велась энергичнейшая работа по созданию красногвардейских отрядов. Особенно большой приток красногвардейцев наблюдался из промышленного местечка Черемхово (там находилось несколько каменноугольных копей, на которых работало свыше 15 000 рабочих), а также с завода байкальской переправы в с. Лиственичном.

Вспоминаются фигуры красногвардейцев; они еще плохо владели винтовкой, а о выправке бойца — нечего уж и говорить. Но зато у каждого в глазах сверкал огонь, каждый был полон отваги, каждый готов был отдать свою жизнь в борьбе с классовым врагом.

Взглянешь на них — и рассеется сразу же, как мираж, всякое сомнение в успешности борьбы.

Ревком постановил организовать смотр первым красногвардейским частям. Командовал этими частями Сережа Лебедев, ныне покойный, культурный пролетарий-пeчaтник, старый революционер. Будучи молодым человеком, не знавшим военного дела, Лебедев был назначен командиром красногвардейских отрядов Иркутска. Партийный комитет и ревком не ошиблись, ставя его во главе Красной гвардии. Он очень быстро усвоил основное в военном искусстве, хотя вооруженная борьба в то время была своеобразна. Это был человек безграничного [10] героизма, мужества и энергии; за все время гражданской войны я видел мало людей, подобных ему.

Ревком поручил этот смотр делать мне. Я не в состоянии передать моего личного настроения в этот момент. Подумайте только! Делать смотр пролетарским войскам от имени пролетарской власти. Я испытывал такое же волнение, какое испытал, когда, после долгого пребывания на каторге, впервые вышел на улицу. Тогда я переживал чувство человека, который как будто входил в новый мир, доселе неведомый ему, но о котором мечтал. Мог ли я думать, что мне, иркутскому «фонарщику»{1}, теперь представителю верховной власти области, придется принимать парад пролетарских войск, приветствовать бойцов — обозников, кожевников, булочников, металлистов, монтеров, — бойцов, которые всего несколько месяцев тому назад вместе стояли за станком и лишь меч тали о создании своей собственной армии: мечты претворились в действительность.

— Здравствуйте, товарищи красногвардейцы, — воскликнул я, стараясь отчетливо, по-военному отчеканивать эти слова, прикладывая руку к обнаженной голове.

Как старались показать себя предо мной мои товарищи красногвардейцы!

Они в моем лице видели олицетворение их мечты, потому что я был представителем их власти. Как они старательно равнялись, как Сережа Лебедев старался отчетливо и резко подать команду при моем появлении:

— Смирно, на караул!

Это было не просто зрелище, на которое обычно любят смотреть, это было воплощение пролетарской мечты. До слез волновала всех окружающих эта картина. Красногвардейцы взяли на караул. А винтовки-то — у кого на ремешке, у кого на веревке, а у кого просто на кушаке.

Это было в первых числах декабря 1917 года.

Юнкера сдаваться не хотели. Решительная схватка и развязка близились с каждым днем. Большевистская партийная организация продолжала лихорадочно [11] сколачивать рабочих в красногвардейские Отряды; десятками, сотнями стекались в Иркутск рабочие из прилегающих районов: иркутские железнодорожники, рабочие с Слюдянки, Лиственичного, из Черемхова, подходила и деревенская молодежь, зачастую вооруженная винтовками.

Ревком отдал приказ об аресте бывшего окружного военного штаба, нужно было арестовать генералов, полковников и т. д. Аресты должны произойти ночью. Помню, Белый дом, где помещался ревком, кишел людьми, как муравейник; товарищи приходили, уходили, бегали, суетились, прибывали части красногвардейцев. Военный гарнизон был уже полностью на нашей стороне. Каждый из нас получил задание. На мою долю выпало арестовать полковника Скипетрова, который, к сожалению, потом был освобожден и впоследствии нам очень много напакостил. Не одна сотня рабочих попала в его руки. Ревком не предполагал, что аресты пройдут спокойно. Все были уверены, что юнкера окажут вооруженное сопротивление. В определенный час, примерно в 3–4 часа утра, мы готовы были произвести аресты. Каждый из нас руководил десятком-полтора бойцов, красногвардейцев и солдат. Аресты прошли спокойно, без всякого сопротивления. До утра возили мы этих генералов и полковников на простых санях в военные казармы, на полковые гауптвахты, а некоторых вели пешком. Это была первая попытка обезглавить контрреволюционную гидру.

Обезглавить-то обезглавили, но не совсем. Между прочим, не все контрреволюционеры были арестованы. Мы были еще неопытны, немножко мягкотелы и вскоре выпустили всех. Вся эта свора впоследствии выступила против нас.

Обучение красногвардейцев военному делу проходило успешно. Учеба шла по заводам в обеденные перерывы, частично и во время работы, и на сборных пунктах. Атмосфера накаливалась все больше и больше. Военные школы и юнкерские училища находились в полной боевой готовности, но выступать не решались.

В окружном совете происходили беспрерывные заседания; шла ожесточенная борьба революционного комитета с эсерами и меньшевиками. Революционный комитет ультимативно настаивал на том, чтобы все подчинились ему и чтобы все военные и юнкерские училища были [12] распущены, офицеры и юнкера сняли погоны и т. д. Вместо этого эсеры стаскивали в юнкерские училища из арсенала гранаты и пулеметы, надевали на юнкеров по два полушубка. В центре города на буржуазных улицах стали появляться юнкерские патрули. Срок ультиматума истекал, кажется, к трем часам дня. Об истечении срока ультиматума должен был дать знать троекратный артиллерийский выстрел. Через несколько часов наши красногвардейцы и солдаты должны пойти в атаку на юнкеров. Ревком в Белом доме охранялся сотней красногвардейцев под руководством Сережи Лебедева. Меньшевики и эсеры настойчиво добивались отказа от ультиматума. Требовали, клеймили нас, как людей, жаждущих крови рабочих, говорили, что эта кровь прольется по нашей вине и т. д. Но мы не уступали.

Надо было бы написать большую книгу, чтобы изобразить эти декабрьские дни, начавшиеся в ночь на 8 декабря и окончившиеся 16 декабря 1917 года в Иркутске.

Раздался артиллерийский выстрел, застрекотали пулеметы, раздались первые отрывочные орудийные залпы, гул которых отдавался в рабочих кварталах: эсеры и меньшевики бросились бежать из Белого дома, посылая ревкому свои проклятия. Беда наша была в том, что у нас были тогда только одни винтовки; правда, в наших руках была еще вся артиллерия, но пулеметы, бомбометы, бомбы — все это находилось в руках юнкеров.

С помощью артиллерии мы выбили юнкеров из их школ и училищ, но борьба в городе — это не то, что борьба на открытом месте; белогвардейцы пулеметами и бомбометами очень донимали нас. Белый дом сразу попал в оцепление юнкеров, и первые выстрелы противника из бомбометов побили в доме все окна, а мороз был 40 градусов. Красногвардейцы наши, да и мы, были одеты очень скверно. Сережа Лебедев отдал распоряжение забаррикадировать и укрепить все входы в Белый дом так, чтобы юнкера не могли в него проникнуть, расставил красногвардейцев в простенках окон и у дверей.

Началась осада Белого дома. Днем было более или менее сносно, а вот часа в три ночи положение становилось дьявольски плохим. Хлеба у нас не было, водопровод замерз, а выбраться за водой на Ангару было нелегко — каждое ведро стоило многих человеческих жертв; вдобавок, появились раненые, медикаментов не было, [13] перевязочных средств также. Раненых мы поместили в подвал. Красногвардейцы дрались, как львы.

Восемь дней при сорокаградусном морозе осаждался Белый дом, но герои его не сдавались.

К счастью, каким-то образом к нам попали два прапорщика, впоследствии прекрасные большевики, ставшие известными иркутским рабочим и крестьянам. Забыл, к сожалению, их фамилии.

Только изредка в Белый дом удавалось проникнуть нашему большевистскому Красному Кресту. Жены рабочих и партийцев привозили нам зашитые в юбках патроны, хлеб и перевязочные материалы. Это было все, что можно было доставить для подкрепления героев Белого дома. Осажденный в Белом доме ревком постановил командировать меня в штаб Красной гвардии для того, чтобы отдать распоряжение стоящей на «Звездочке»{2} батарее обстреливать Белый дом картечью в те часы, когда юнкера начнут снова осаждать его. Нам, сидящим в Белом доме, эта картечь вреда не причинила бы, а юнкеров не подпускала бы к дому.

Я выбрался из Белого дома и удачно добрался до нашего штаба. Распоряжение об обстреле картечью Белого дома было отдано. Прибыл я в штаб ночью. Вот какую картину я видел в эту ночь в части города, занятой красногвардейцами. Тысячи рабочих и солдат-бородачей были разбиты по отдельным боевым участкам; они лежали в цепи за заборами, в которых были прорублены отверстия для стрельбы, лежали вдоль улиц, десятки бойцов были разбросаны по чердакам; стрельба из винтовок и пулеметов, артиллерийская стрельба не прекращалась.

Над городом стояло зарево пожаров. Обыватели сидели в подвалах, в погребах, в ямах.

Я обходил, как представитель ревкома, один за другим боевые участки. Штаб попытался организовать поход против юнкеров, осаждающих Белый дом. Руководить этим походом было поручено тов. Лазо.

Памятна картина, как ползли красногвардейцы и солдаты по замерзшему берегу Ангары при сорокаградусном морозе. Но освободить Белый дом не удалось.

Помню, как командира, старика-рабочего лет шестидесяти, охранявшего понтонный мост, зарубил наскочивший [14] отряд юнкеров. Узнали об этом солдаты и красногвардейцы. Какую ненависть зажгла у них эта весть о зверской расправе над стариком-рабочим, какая злоба заклокотала в эту минуту в груди наших бойцов!

Борьба затягивалась. Иногда красногвардейцы, особенно солдаты, хотели выжить белогвардейцев огнем — была опасность сожжения города. Но рабочие-красногвардейцы уговаривали солдат-крестьян, чтобы они этого не делали: город нужен будет Советскому государству, говорили они.

Разнеслась весть о том, что к иркутским рабочим идет подкрепление из Красноярска. Наш штаб, не дождавшись подкрепления, решил вступить в переговоры с юнкерами. К этому побудил нас ряд причин. Во-первых, беспрерывные делегации, посылаемые от юнкеров; во-вторых, ревком и красногвардейцы Белого дома были бы без сопротивления взяты в плен юнкерами после того, как они расстреляли все патроны; в-третьих, опасность сожжения города: в-четвертых, кое-где в наших частях началось разложение, развивались грабежи.

В переговорах принимал участие и автор этих строк. Переговоры велись в доме бывшего главнокомандующего.

Интересно было наблюдать участников этих переговоров. С одной стороны, рабочие с изнуренными лицами, немытые, несколько дней не спавшие; с другой стороны, офицеры, попы, учителя, эсеры и меньшевики, юристы, юнкера. Помню, был среди юнкеров один социалист-революционер, который был со мной на каторге, вместе цепями гремели.

Эти переговоры закончились тем, что был создан какой-то окружной коалиционный совет. В этом совете было «всякой твари по паре».

Однако наши требования о том, чтобы юнкера разоружились и разошлись, а также сняли погоны, были приняты; мы гарантировали им, со своей стороны, безопасность.

Возвращались мы ночью с подписанным «мирным договором». Сквозь щели заборов сверкали злобным огнем глаза юнкеров. Они были одеты гораздо лучше нас внизу шинель, сверху шинели полушубок, шапка с ушами, на ногах валенки, но и они были изнурены.

Весть о мире с юнкерами рабочие-красногвардейцы встретили молча. Чувствовалось недовольство в рядах рабочих, [15] у нас на душе тоже было тяжело. Все мы знали, что борьба не кончилась. Красногвардейцы, казалось, еще крепче сжимали в руках винтовки.

Утром город узнал о замирении. Обыватели стаями высыпали на улицу, кто набирал воды, кто дров, раскрылись магазины, у пекарен стояли верстовые хвосты за хлебом. Никто не верил, что этим дело закончится.

В одной из гимназий огромный зал был завален мерзлыми трупами юнкеров, на наших боевых участках было также много жертв. Чиновники, офицерня, эсеры и меньшевики хоронили своих, рабочие — своих. Под стенами расстрелянного Белого дома вырыли огромную братскую могилу, зацементировали ее и положили свыше сотни гробов рабочих-красногвардейцев, обозников, кожевников, булочников, портных, металлистов и др.

Приход подкрепления — красногвардейцев из Красноярска — решил пересмотр договора о замирении, и коалиционный совет был распущен.

Эсеры и меньшевики уже не сопротивлялись. Юнкера к этому времени разошлись. Сил у эсеров и офицерни не было. Это был второй пролетарский ультиматум контрреволюция. Так была одержана победа рабочего класса в Иркутской области.

Впереди еще предстояла длительная и упорная борьба...

Партийный комитет с удесятеренной энергией продол жал работу над увеличением вооруженных сил пролетариата. Ревком издал приказ о всеобщем обучении военному делу рабочих. Я не помню, был ли хоть один рабочий, который бы не пошел в красногвардейские отряды. Может, и были, но единицы.

Рабочие и работницы горячо откликнулись на зов ревкома и шли в красногвардейские отряды; одни обучались военному делу; другие шли в отряды красных сестер, питательные отряды и т. д. Красногвардейцы получили уже первое боевое крещение, одержали первые, но солидные победы... Отряды росли не по дням, а по часам. Командиры красногвардейских отрядов — коренные пролетарии, в воинских частях командирами также были уже рабочие и крестьяне, офицеры туда и носа не показывали, хотя в самом городе их было еще очень много. [16]

Эх, и ребята же были эти командиры! Живы ли они? Наверное, немногие из них остались в живых. Только классовая борьба могла создать таких людей. Правда, большая часть из них закалилась в процессе длительной и упорной классовой борьбы во времена царизма. И в эти дни величайшей борьбы классов, в дни гражданской войны, выявились они, неутомимые, стойкие, смелые, героические, самоотверженные, готовые отдать все за дело пролетарской революции. Братские, товарищеские чувства, безграничная товарищеская теплота — вот что было отличительной чертой этих людей; они не роптали, не страшились трудностей. Среди них было немало большевиков-коммунистов, старых боевиков.

* * *

В городе кое-где стали прорываться белогвардейские восстания. Каждое заседание ревкома, каждое собрание рабочих, каждое партийное собрание охранялось сильными нарядами красногвардейцев. Впоследствии восстания стали учащаться. Во время одного из восстаний, в июне, белые совершили набег на тюрьму, которую им удалось взять: при этом был убит начальник тюрьмы товарищ Авгол. Ревком повел беспощадную борьбу с повстанцами, начали действовать пролетарские военно-полевые суды, военно-революционный трибунал; все поняли, что борьба завязалась не на жизнь, а на смерть, всерьез и надолго. Всякие рассуждения и мягкотелость грозили рабочему классу неслыханными, жесточайшими поражениями. Каждый красногвардеец понял это и ясно осознал классовую борьбу, как борьбу жестокую и неумолимую. Все белогвардейские восстания нашим войскам удавалось подавлять сравнительно легко; навыков стало больше, пулеметы были уже в наших руках, красногвардеец в строю стоял уже с определенной выправкой, и винтовка плотней и правильней лежала на его плече. Но предстояло еще много испытаний. Большие трудности были еще впереди.

Особенно нам было тяжело, когда в центре, в Москве, решили отправить чехословаков на родину через Сибирь и Дальний Восток. Все мы чувствовали, что эта беда всей тяжестью своей падет на наши плечи. Несмотря на решения центра, мы, хотя и не имели подробных указаний, пытались разоружить первые эшелоны прибывающих в Иркутск чехословаков, пользуясь тем, что чехословацкие эшелоны проходили на большом расстоянии друг от друга.

Наш штаб отдал распоряжение оцеплять прибывающие эшелоны красногвардейцами, подкрепляя их бронеавтомобилями. Один или два эшелона мы разоружили. Узнав об этом, Реввоенсовет республики категорически запретил нам разоружать чехов. Тогда иркутский ревком (тогда уже исполком Центросибири) постановил вступить с чехословаками в переговоры. Чехи на переговоры охотно согласились, но в то же время нарочно затягивали их; мы же этого маневра не поняли. Пользуясь затяжкой переговоров, чехословаки подтянули эшелоны один к другому и, таким образом, сплошной лавиной обрушились на нас. Красная гвардия оказывала чехам отчаянное сопротивление. Но силы наши не выдержали. Пришлось отступить. Был отдан приказ об оставлении Иркутска.

Это было первое поражение, вместе с тем и безгранично тяжелое. Красногвардейцы оставляли дома жен и детей на произвол судьбы; все знали неумолимость классового врага, у всех сжимались сердца за остающихся близких. Брать их с собой, под пулеметный огонь, не имело никакого смысла. Но отчаяние длилось недолго, мы отступали, чтобы вновь броситься на врага, чтобы вновь вступить на путь победы.

— Пусть тешатся, пусть издеваются, мы еще вернемся, мы не совсем уходим, — говорили своим семьям рабочие. — Мы еще придем, не волнуйтесь, но будьте осторожны.

Я остался в здании командования с семью десятками мадьяров. Наши части отступили к вокзалу. По городу кое-где слышалась перестрелка — это давали знать о себе вылезающие из нор гады. Ко мне приходили жены, матери, сестры отступавших красногвардейцев за советом, с просьбами и просто поговорить. Я покинул город последним, ночью. Улицы были мертвы, кое-где лишь эту мертвую тишину нарушал оружейный выстрел или выстрел револьвера с чердака — это белые выслеживали запоздавшего красногвардейца. На улицах валялись трупы. Иркутск был оставлен. [18]

Что тогда представляла собой армия рабочих и крестьян? Красногвардейцы, остатки регулярных частей старой армии, русские, мадьяры, китайцы, словом — интернационал.

Жертвы с нашей стороны в тылу, кровавые беспощадные бои с классовым врагом, значительные потери красногвардейцев при отступлении на Байкале и в других местах — таков был первый опыт не только борьбы, но и строительства вооруженных сил рабочих и крестьян. Инициатором организации армии рабочих, руководителем ее была большевистская партия, а кремневым ядром этой армии — пролетариат.

Этот период гражданской войны и период первой организационной работы партии Ленина над созданием вооруженных сил пролетариата в литературе описан далеко не достаточно и не полно. Имеются лишь такие же, как мои, может быть, несколько более яркие и более полные, но отрывочные воспоминания и только.

Сравнивая эти первые зачатки наших вооруженных сил с теперешней вооруженной силой Советского Союза, с теперешней Красной Армией, мы видим, как вырос и окреп в боях с многочисленными врагами первой в мире социалистической республики верный страж революции — рабоче-крестьянская армия.

На Амуре и в Приморье с 1918 по 1922 год

И здесь история рабоче-крестьянской Красной Армии, история ее развития, роста и укрепления, ее борьбы проходила те же этапы и те же пути. Может быть, история Приморья и Амура несколько красочнее, богаче эпизодами, чем история Иркутска, о которой я писал выше. В Иркутске не было такого массового крестьянского движения, как на Амуре и в Приморье. Иркутская губерния не пережила такой длительной интервенции, какую пережили Амур и Приморье.

В 1918 году, примерно в июле месяце, Б Приморье красногвардейские отряды еще держали крепкий фронт против атамана Калмыкова и других белогвардейских банд. Численность партизанских отрядов Приморья, если я не ошибаюсь, доходила тогда до двух с лишним десятков тысяч. Борьба велась еще отчаянная, но тыл уже к [19] этому времени был потрясен неудачей пролетарской борьбы в результате наступления чехов в Забайкалье (Маньчжурии) и усилившейся деятельности контрреволюционного атамана Семенова. Но эти силы контрреволюции вряд ли смогли бы сломить силы наших красногвардейских частей и приморского фронта. Решающую роль в приморском поражении сыграло неожиданное выступление японцев.

Если мне память не изменяет, в августе 1918 года японцы высадили первый свой десант в Николаевске (на Амуре). Часть этого десанта японцы бросили на помощь калмыковским бандам. Как я уже сказал выше, приморский фронт держали красногвардейские отряды из рабочих и крестьян и частью из бывших фронтовиков старой армии. Здесь были благовещенцы, хабаровцы, владивостокские рабочие, красногвардейцы, рабочие и крестьяне разных городов Западной Сибири, присланные на подкрепление фронта еще до выступления чехословаков. В этих отрядах была и часть революционного казачества Дальнего Востока и Амурской области. Выступление японцев, с одной стороны, развивающееся с запада наступление чехов — с другой, оказали крайне деморализующее влияние на фронт, который в конце концов стал разлагаться, в результате чего началось беспорядочное отступление. Ехали домой «защищать свои места». Отступление было настолько тяжелым, что было почти невозможно поддержать хотя бы минимум порядка. Это был период, когда казалось, что все кончено. Рабочие и крестьяне хотя и держали винтовки, но были уже не те. Кое-кого охватило отчаяние. Кольцо противника все суживалось. Восстания белых в тылу участились; случайные элементы, попавшие в отряды, стали разлагающим образом влиять на массу, развивались пьянство, картежная игра, грабежи; тяга с фронта в город становилась все сильнее и сильнее. Особенно тянулись к городу те, кто пришел в армию поживиться. Появились провокаторы, шпионы, белые агитаторы, разброд наступил полный. Среди некоторой части командиров партизанских отрядов появилось самовластие, атаманство и прочее.

Трудно изобразить этот период дезорганизации и деморализации, особенно в такой небольшой брошюре. В моей памяти до сих пор живы картины разложения [20] отдельных партизанских отрядов. Правда, это были отряды с примесью анархиствующих элементов.

Особенно запечатлелся в моей памяти один случай. Это было после ограбления Шмаковского монастыря.

Не помню, в каком месте, но нам удалось приостановить отступление, отступали же мы вообще на колесах, было несколько составов. Чтобы вывести какую-либо часть из вагонов, нужно было произвести много горячих речей. Так, агитируя, нам удавалось выводить все части, подготовлять их к бою.

Обходя части, мы заметили какие-то огни; подойдя, мы увидели пьяные фигуры красногвардейцев. Одни были одеты в поповские ризы, другие — еще в какие-то хламиды, все были пьяны, балаганили; горели церковные большие свечи, и при их огне играли в карты. Всюду водка, бочонки с медом, у пьяных стариков-бородачей бороды торчали гвоздем, потому что, хватаясь за бороды перепачканными медом руками, они склеивали их. Нас встретили насмешками и бранью. Пришлось послать дисциплинированную часть разогнать их и переарестовать, а окончательно разложившихся заправил расстреляли.

Это была самая характерная картина начинающегося разложения. Было жутко.

Но, несмотря на растущее разложение, отдельные, чисто пролетарские части служили сдерживающим центром среди этого все усиливающегося стихийного развала. Эти части продолжали отчаянно биться с наступающим на наш арьергард противником, и, таким образом, всю тяжесть отступления они выносили на своих плечах. Только при их помощи нам удавалось справляться с провокаторами, шпионами, белыми агитаторами и прочей обнаглевшей контрреволюционной сворой на фронте, а впоследствии и в тылу. Если бы не эти здоровые пролетарские отряды, то, вне всякого сомнения, вся отступавшая дезорганизованная масса была бы контрреволюцией перерезана, как стадо баранов.

Одним словом, эта наиболее здоровая пролетарская часть красногвардейских отрядов поддерживала и сохраняла минимум порядка в тылу и на фронте. Повторяю, она прикрывала общее беспорядочное отступление. В этих отрядах были главным образом сконцентрированы силы партийцев. Отзвуки поражения, нанесенного нам под Иркутском, затем в Иркутске, докатились до Дальнего [21] Востока. Нельзя не отметить, что созванный дальневосточным Совнаркомом краевой съезд советов сделал большую ошибку, бросив фронту лозунг: «По домам, кто куда хочет». Это усугубило и усилило общую деморализацию фронта. В отрядах было немало пролетариев из Центральной России, которым некуда было идти. Были мадьяры, у которых дом был за границей. Реакция свирепела.

Я не берусь здесь описывать всех ужасов расправы белогвардейцев над рабочими; тот, кто пережил этот период, прекрасно знает, как тяжело было тогда рабочему человеку. Я помню, как мы прощались с мадьярами и рабочими Центральной России. Как тяжела была эта минута! Как ужасно скверно чувствуешь себя, когда сознаешь, что не в состоянии оказать никакой помощи тем, с которыми столько пережил и хорошего и тяжелого.

При вступлении белых в Хабаровск, примерно 3–4 сентября 1918 г., красногвардейцы-мадьяры пали первыми жертвами калмыковщины. Из Хабаровска эшелоны красногвардейцев шли по направлению к городу Свободному (ранее Алексеевск) и Благовещенску (это было 2 сентября); некоторые разошлись по деревням Приморья. Местные крестьяне разбрелись по своим деревням. Фронт распался, власть советов на Дальнем Востоке пала.

Так завершился первый этап отчаянной классовой борьбы в Иркутске, Благовещенске, Хабаровске и Владивостоке. Поражение это послужило рабочим и крестьянам хорошим уроком.

Партизанские отряды и партизанская борьба

Белые, ликвидировав красный фронт, одержав временную победу, прежде всего начали самую жестокую расправу с рабочими и крестьянами. Появились дикие дивизии, белые казацкие банды, офицерня, атаманщина, все рыскали по квартирам рабочих, расстреливая их на месте, убивая на глазах жен и детей; аресты, дознания, пытки не прекращались. Рыскали специальные карательные отряды по деревням; секли, расстреливали, пытали не только молодежь, но и стариков и старух. Даже и те, которые в первые дни победы атаманщины встречали белых победителей с цветами, пришли в ужас и смятение. Жизнь замерла. В городах даже днем боялись ходить. [22]

Вечером обыватели старались как можно крепче запереться, закрывали окна так, чтобы свет не проникал на улицу, а в домах сидели при слабом освещении. Каждый шорох за окном приводил в ужас обывателя.

Там, где была в городе хоть горсточка рабочих, существовала и большевистская организация. Город по-прежнему остался руководящим штабом, но центр борьбы и организации новых вооруженных сил на Дальнем Востоке, в Приморье и на Амуре был перенесен в тайгу. Крестьянская молодежь, побывавшая на красном фронте, в красногвардейских отрядах, после первых налетов калмыковских банд на село, после первых жертв и издевательств над крестьянством уходила в тайгу. Партийные организации приступили в тайге к невероятно тяжелой работе — к организации этой молодежи в партизанские отряды.

От города Владивостока до Благовещенска и дальше вся тайга покрылась мелкими, крупными и громадными отрядами партизан. Первоначально эти отряды организовывались для обороны и защиты деревень от разбойничьих банд атаманщины, но чем дальше, тем борьба углублялась все больше и больше; чем жестче были месть и разгул белогвардейщины, тем сильнее было сопротивление партизан. Усилился приток рабочих и крестьян из городов и деревень в партизанские отряды. Белогвардейцы сжигали дотла огромнейшие деревни, оставались в уцелевших деревнях только одни женшины и дети, мужчины же, старые и малые, уходили в тайгу.

Эта отчаянная борьба настолько закалила и дисциплинировала массы, что даже противник не мог не отметить безграничного героизма и упорнейшего сопротивления, оказываемого врагу рабочими и крестьянами. Японцы говорили о партизанах и о партизанской борьбе так: «Каждый куст, каждый ребенок являлись ищейкой партизан, играли роль связи с партизанскими отрядами, а село было невидимым врагом для контрреволюции». Да, эта величайшая борьба трудящихся народных масс, рабочих и крестьян, являла собой грандиозную картину. Борьба проходила под лозунгом «вся власть советам». Все силы пролетариата и трудящегося крестьянства собирались снова под красными большевистскими, ленинскими знаменами, резервы были неиссякаемы, классовая ненависть была безгранична. [23]

Терпя голод, холод, месяцами не выходя из тайги, партизаны упорно преследовали белогвардейские банды, разрушали железнодорожные пути, набегами наводили панику на противника. Деревня ничего не вывозила в город. Находящихся в городе белогвардейцев решили брать измором. Оставшиеся на постах в городе рабочие держали непрерывную связь с тайгой, переживая колоссальную нужду.

Эта великая борьба дала много славных героев, вышедших из рабоче-крестьянской массы: Шевчуки, Шептюки, Шевченки, Старики (клички), Петровы-Тетерины, Смирновы, Бойко-Павловы, Серышевы, Кочневы, Флегонтовы и десятки других. Большинство из них в боях получили десятки ранений. Многие погибли во время боев, многие умерли от ран и туберкулеза. Тов. Лазо — этот талантливый человек, руководитель приморских партизанских отрядов — был сожжен японцами живым в паровозной топке. Тов. Мухин, руководитель амурских рабочих и крестьян, замучен белогвардейцами и японцами. Все это талантливейшие самородки, вышедшие из народа и закалившиеся в классовой борьбе за власть советов.

Вот через какие этапы борьбы проходили развитие и организация нашей славной рабоче-крестьянской армии. Вот история ее пионеров, вот насколько богата она героическими подвигами, вот как тяжела и упорна была эта борьба.

Организация регулярных частей Красной Армии

Я находился в глубокой тайге, обходя разбросанные деревеньки, проводя собрания среди крестьян по вопросу о мобилизации и снабжении партизанских отрядов. В эту деревню, в которой я находился в 1920 году, прискакал гонец с радостной вестью: «Колчаковские войска паля, японцы объявили нейтралитет». Это была вторая победа после тяжелого поражения рабочих. Партизанские отряды вышли на линию железной дороги. Впервые подошли они вплотную к завезенным империалистами в этот край японским солдатам из рабочих и крестьян.

Партизаны повели с ними разговор не пулеметным огнем, не артиллерийскими залпами, а братским языком, хотя и непонятным для них. Японские солдаты приветствовали наших партизан, рваных, голодных, ноги которых были обмотаны в мешки, приветствовали старых и [24] молодых, заросших бородами. На груди у всех красовались длинные, широкие красные банты. Над линией железной дороги зареяли сотни красных знамен. Партизаны старались объяснить японскому солдату, за что они борются; разъясняли им жестами, что они не хотят драться с японскими солдатами — рабочими и крестьянами; говорили им, что те обмануты своими генералами и офицерами, убеждали их последовать примеру русских братьев и товарищей, дарили им свои банты.

Японские солдаты с восторгом принимали эти банты, прикалывали их с внутренней стороны шинели, чтобы не заметили этих дорогих подарков их офицеры и генералы.

Деревня вздохнула свободно. Мужики начали пригонять домой из тайги уведенный от белогвардейских банд скот, задымились хаты, засветились вечерами маленькие деревенские окна керосиновыми коптилками. Казалось, что вся тайга загудела приветом, в ее гуле слышалась победа. Наголодавшиеся, измерзшие в тайге партизаны неудержимо тянулись в город. «В город пойдем, займем каменные казармы, обмундируемся, помоемся, займемся военной учебой, будем готовиться к новой борьбе, чтобы со всей силой сбросить в Великий океан остатки белогвардейщины и интервентов, поправим в городе братские могилы, будем налаживать разрушенное хозяйство, пустим фабрики, заводы и мастерские».

Штаб запретил все-таки партизанским частям пойти в город. Было постановлено расположиться в пригородных районах. Не совсем безопасно было в городе, в котором господствовали интервенционисты и белогвардейцы.

Настойчивые требования партизан о размещении их в городе заставили штаб уступить. Партизаны стройными колоннами вошли в Хабаровск, кажется, в марте 1920 года. Весь трудовой город восторженно встречал своих освободителей. Среди приветствующих было очень много и таких, которые в 1918 году с нетерпением ждали ухода партизан из города, которые всего лишь год или семь-восемь месяцев назад встречали белогвардейцев с цветами.

Партизаны расположились по казармам, но, к сожалению, на нашу долю выпали казармы самые неудобные, самые опасные. Лучшие были заняты японцами. Вошла в город и часть регулярных войск (бывшие зеленые), перешедшая на нашу сторону после падения Колчака. [25]

Их было два полка. В боевом отношении полки были недурные.

В городе пожить партизанам пришлось недолго, 4 апреля 1920 г. до нас стали уже доходить слухи о провокационных выступлениях японцев в г. Владивостоке, в Никольск-Уссурийске; эти сведения вызвали тревогу. Чувствовалось, что японцы к чему-то лихорадочно готовятся, и, наконец, с 3 на 4 апреля во Владивостоке, Никольск-Уссурийске, с 4 на 5 апреля — в Хабаровске неожиданно японцы выступили против партизан. Перед этим японцы посещали в качестве гостей наши части, советские учреждения, одним словом, были настроены очень мирно; но в этот день в 9 часов утра во всех концах города Хабаровска раздались пулеметные и ружейные залпы, затем заработала артиллерия, которая свой огонь сосредоточила главным образом по району расположения наших частей и штаба (штаб помещался в бывшем кадетском корпусе). Бронеавтомобили разъезжали по улицам, направо и налево поливая пулеметным огнем, били всех, кто попадал под этот огонь. Артиллерийский огонь разрушал и сжигал школьные здания, дети прыгали в панике в окна.

Улицы были завалены трупами. Партизаны были захвачены врасплох. Один полк регулярных частей бывшей зеленой армии японцами был поголовно уничтожен. Раненые из лазаретов старались выбраться, выползали даже с ампутированными ногами. Город пылал в огне. То же, примерно, происходило и в Никольск-Уссурийске. Часть наших партизан и штаб отступили на левый берег Амура. Оставшаяся часть войск на правом берегу отступила к Красной Речке{3}. Партизаны Приморья, Владивостока, Никольск-Уссурийска, Имана отступили также к Красной Речке.

И здесь снова повторилась история с деморализацией армии. Сотни командиров, десятки главнокомандующих, раздоры между собой — все это влияло на состояние армии. Снова появилось пьянство, картежная игра, но не было уже того, что было в 1918 году, не было тяги бежать домой, не было лозунга «отступай и спасайся, кто куда может». Такого клича в 1920 году никто уж не бросал. [26]

Небольшая горсточка коммунистов работала на левом берегу Амура над собиранием разрозненных партизанских частей и боролась с элементами и явлениями, деморализующими армию. Спешно сводились разрозненные части в полки, из более сознательных пролетариев и красногвардейцев-партизан создавались ударные части или карательные отряды против своих же деморализованных партизан. Заново был реорганизован штаб.

Японцы пытались высадить десант на левый берег Амура, но штабу удалось оказать достаточное сопротивление. Деморализованные партизаны это почувствовали. Они почувствовали, что появился новый, крепкий руководящий центр, и к этому центру потянулись. Оружие не бросалось, а если изредка это и случалось, то оно подбиралось, и все привозилось в штаб. С правого берега Красной Речки все перешли на левый берег. Таким образом, войск на левом берегу собралось около двадцати тысяч. Заняли они так называемый Восточный фронт амурского направления. Командующим фронтом благовещенский военный совет назначил тов. Серышева. Я был назначен военным комиссаром этого фронта.

Из Никольск-Уссурийска к нам целиком пришел кавалерийский полк генерала Враштеля. Кажется, командиром этого полка был Сертюховский. Этот полк перешел на нашу сторону после падения Колчака. Нужно отдать ему справедливость, он оказал штабу огромную помощь в деле восстановления порядка, в деле собирания разрозненных партизанских частей. Конечно, восстановление порядка не обошлось без жертв. На фронте работал военно-революционный трибунал, которому пришлось несколько человек расстрелять, часть партизанских отрядов разоружить, расформировать по отдельным частям и т. д.

Тов. Велижев был назначен начальником штаба, Холодилов — начальником формирования, Флегонтов был командиром одного из полков, Шевчук — командиром особого отряда, Петров-Тетерин — тоже.

Нам удалось довести численность войск фронта до размера армии. Армия считалась Второй Амурской. Вся она была собрана из партизанских отрядов, из бывших отдельных кусочков регулярных частей, из бойцов Красной Армии, завезенных на Дальний Восток Колчаком в качестве пленных из России. Эта армия сыграла огромнейшую роль на Дальнем Востоке. Она уже доходила до [29] тридцати с лишним тысяч, выдержала напор японцев, белогвардейцев-каппелевцев и т. д. Красногвардейцы, потом партизаны — все это отошло уже на задний план. С образованием Дальневосточной республики армия стала называться народно-революционной, а красноармейцы — народноармейцами. Как не хотели красноармейцы этого названия!

— Мы красноармейцы, а не какие-то народноармейцы, — говорили они.

Как не хотели они менять звездочки на ромбы! Много надо было поработать над тем, чтобы бойцы поняли эту вынужденную реформу, которую мы проводили по постановлению Реввоенсовета. А потом уже, наконец-то, дожили мы и до звания красноармейцев. На фронте имелся политотдел, фронтовая газета «Вперед», был введен институт комиссаров, в каждой части были партийные ячейки, была развернута большая политическая работа. Но фронт находился в кольце противника. С востока наступали японцы, каппелевцы, на западе в Забайкалье сидел атаман Семенов. Но это кольцо для нас тогда не было страшным; сведения о победоносном движении Красной Армии в России долетали до нас все яснее и яснее, ее дыхание мы чувствовали все ближе и ближе. Мы зажигались, воодушевлялись и жили победами славной Красной Армии России.

По-прежнему коммунистическая партия была руководящей силой красноармейских частей Дальнего Востока, которые были закалены длительной и упорной борьбой на протяжении уже двух лет. Теперь они стали настоящими регулярными частями Красной Армии, по-прежнему плохо одетые, зимой в рваных шинельках, осенью в летних гимнастерках, они сохранили свой героизм, безропотность и упорство борьбы. Сидели они в окопах, не имея достаточного количества патронов, да и окопы-то рыли руками: никакого инструмента не имелось. Выдерживали бешеные атаки японцев. Не было ни пьянства, ни дезертирства; дисциплина была воистину железная. Рабочие Хабаровска, Владивостока, Сучанских копей, Благовещенска героически добывали для фронта все, что можно было добыть в тылу белых. Рискуя жизнью не только своей, но и семей, переправляли на фронт оружие и патроны, полушубки и мануфактуру для бойцов, медикаменты [30] для раненых, держали беспрерывную связь с фронтом, выполняли значительную роль разведчиков.

Мы знали каждый шаг нашего противника, мы знали каждую перегруппировку его сил. Снова каждый куст, каждый ребенок были на стороне борющихся рабочих и крестьян, были на стороне славной Красной Армии, созданной из бывших партизан, красногвардейцев, рабочих и крестьян. Рабочие же Благовещенска работали день и ночь над приспособлением своих заводов к обслуживанию фронта. Они добились того, что стали вырабатывать патроны, чинить фронту орудия, винтовки. А крестьяне кормили тридцатитысячную армию, снабжали ее хлебом, мясом.

Это был второй этап развития славкой армии рабочих и крестьян, этап ее организационного завершения на Дальнем Востоке. Уничтожив семеновскую банду в Забайкалье, разбив это последнее контрреволюционное гнездо, расположившееся между Амуром и РСФСР, рабочие и крестьяне сплоченным фронтом с Советской Россией в третий раз вошли в Хабаровск, уже не вразброд, не с самодельными пушками, а стройными рядами, хорошо вооруженные. Интервенты и остатки белогвардейских банд отступали к берегам Тихого океана и, наконец, были сброшены в океан. В 1922 году над Владивостоком взвилось ленинское красное знамя, которое реет и по сей день.

Особый героизм проявили войска Восточного фронта амурского направления в боях при отступлении в 1921 году на участке Иман — Бакин — Козахевичево. При наступлении на Волочаевку мы одержали блестящую победу. Эта победа предрешила и взятие Владивостока. За взятие Волочаевки II Амурская дивизия (сформированная из партизан и прошедшая все этапы гражданской войны на Дальнем Востоке) получила орден Красного Знамени. Гнезда партизан — Онучино, Архангеловка, Ольгино, Бира — все это сугубо исторические места гражданской войны. Никто о них не знает теперь. Там дорогие могилы. Следит ли кто-нибудь за ними? Там остались семьи погибших партизан. Помогает ли кто-либо им? Там остались инвалиды-партизаны. Заботятся ли о них?

Теперь мы празднуем десятилетие Красной Армии. Как богата ее история, какие прекраснейшие страницы борьбы имеются в ее истории! Можно ли сравнить Красную Армию 1928 года с ее пионерами красногвардейцами-партизанами, [31] с ее юным периодом, когда она только что зарождалась, только что слагалась в огне классовой борьбы? Конечно, можно. Это все те же дети того же класса, но только теперь уже получившие нужную техническую подготовку, прошедшие длительный, тяжелый путь учебы. То же можно сказать и о командном составе. Все те же рабочие и крестьяне, немало среди них старых бывших партизан и красногвардейцев. Все они по-прежнему служат тем же целям и задачам укрепления пролетарского государства, делу строительства социализма.

Наша армия — армия борцов-революционеров, ей предстоят впереди еще тяжелая борьба и славные победы, а славный исторический путь, славные боевые традиции прежних лет гражданской войны должны быть изучены каждым бойцом, должны войти в кровь и плоть рядовых красноармейцев и командиров. Будущие бои не страшны, не страшен враг, который по сравнению с прошлым значительно окреп, перевооружился и имеет прекрасный опыт классовой борьбы за своей спиной; но Красной. Армии и этот враг не страшен. [32]