Избранные речи
Товарищам коммунистам!
Мобилизованный крестьянин и рабочий, исполняя долг перед родиной и революцией, безоговорочно обязан исполнять приказ своего командира, он идет на передовую линию, идет в разведку, стоит при сорокаградусном морозе на заставе, идет в атаку на противника, он борется не на словах, а на деле, он умирает.
Помни это, коммунист! Помни, что ты, осознавши необходимость борьбы, должен быть, как вождь рабоче-крестьянской массы, примером везде и всюду, при любой обстановке.
Там, где умирает рабочий и крестьянин во имя достижения свободы, грудь коммуниста должна служить щитом для сражающихся с врагами революции, крестьян и рабочих.
Коммунист — член Коммунистической партии, на знамени которой сверкают огненные слова: Да здравствует власть советов, власть рабочих и крестьян!
Не забывай этого, товарищ коммунист!
Не словом, а реальной действительностью сильна Коммунистическая партия. Боец, крестьянин и рабочий, умирающий за горячо любимую свободу, когда видит коммуниста с собой плечо в плечо в бою, сражающегося с врагом, заповедает детям своим продолжать начатое дело под руководством Коммунистической партии. Боец по окончании военных действий расскажет дома старикам про Коммунистическую партию, истекавшую кровью вместе с рабочими и крестьянами в окопах.
Помни это, товарищ коммунист, выше поднимай, крепче держи знамя Коммунистической партии, партии, которая на алтарь освобождения труда от тунеядцев положила свыше 75% лучших старых, закаленных в борьбе своих членов, верных и стойких друзей пролетарской революции. Это ценят рабочие и крестьяне. [33]
Товарищ коммунист, самоотверженно продолжай отстаивать и осуществлять заповеданное тебе дело павшими в борьбе товарищами по партии. Этим сильна и непобедима Коммунистическая партия.
Помни, осуществляй, победа тогда останется за мозолистой рукой, за знаменем твоей партии.
В предсмертную минуту в очах коммунистов должен сверкать огонь социалистической революции! Да здравствует борьба рабочих и крестьян! Да здравствует Коммунистическая партия, партия мозолистой руки! Коммунист, будь достоин идей коммунизма!
Военный комиссар Дальневосточной армии амурского направления П. ПОСТЫШЕВ.
[34]
Первый партизанский Тунгусский отряд
Гневно дрогнули сопки, огненной, клокочущей лавой задышала тайга.
Воды Амура на волнах несли и плескали призывный клич борьбы за власть советов.
Красное знамя, знамя труда, зареяло над горными хребтами и сопками. Поднявшись на снеговые вершины, с быстротой метеора падало вниз и утопало, точно в бушующих волнах морских, в мощно-призывно шумящей тайге.
В зареве пылающих деревень отражались гигантские силуэты вооруженных рабочих, крестьян. По тропам таежным вереницей тянулись они, изнеможенные телом, но сильные духом, на борьбу с извечным врагом — капиталом.
«Проклятие палачам!» — неслось из дебрей тайги, ударялось о скалы и эхом катилось по всему миру.
В бессильной злобе извивался каменный город белых, придумывая все новые пытки, все новые казни могуче гудевшей тайге.
А красное знамя вздымалось все выше и выше, горело все ярче и ярче кровавым огнем. Рокот таежный дымящейся лавой все ближе полз к городу белых.
По полям, долинам катилось: «Смерть палачам!», «Смерть пришельцам кровавым!» — отзывалось в сопках. «На борьбу, на борьбу!» — призывно-раскатисто звучало таежное эхо.
П. П.
Товарищи, я заранее извиняюсь за то, что в этом моем беглом, на память, воспоминании могут быть допущены отдельные неточности.
В августе 1918 года Красноярск и Иркутск были уже заняты чехословаками. Красногвардейцы отступили вместе [35] с Центральным исполнительным комитетом советов Сибири{4} в Верхне-Удинск. Чехи продолжали свое наступление. Красная гвардия все время оказывала сопротивление чехам в непрерывных боях. Особенно ожесточенные бои с чехами красногвардейские отряды вели в районе озера Байкал. Под Владивостоком уссурийские и амурские рабочие держали красный фронт против белогвардейцев.
В конце августа с фронта, из-под Владивостока, стали поступать сведения о появлении первых отрядов японских войск, прикрывающих наступление белых против красных. В то же время Совет Народных Комиссаров Дальнего Востока созвал краевой съезд советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. На этом съезде был один вопрос: что делать дальше, когда от Иркутска наступают чехи, с Владивостока белогвардейцы с помощью японцев?
Центросибирцы предлагали нашим войскам разбиться на отдельные отряды и немедленно развернуть партизанскую войну и против чехов, наступающих от Иркутска, и против белогвардейцев и японцев, наступающих из Владивостока. Осилила другая точка зрения, которую представлял тов. Краснощеков — председатель Совета Народных Комиссаров Дальнего Востока, предложивший распустить красногвардейские отряды по домам, а дальневосточное правительство и часть правительственных учреждений эвакуировать в гор. Свободный. И до этого съезда представители Центросибири предлагали дальневосточным товарищам создать единое красное командование, с тем чтобы вести борьбу против врагов концентрированными, объединенными силами дальневосточников и сибирцев, но дальневосточниками это предложение Центросибири было отвергнуто.
Меня и eщe нескольких товарищей краевой съезд отправлял на фронт с задачей организованного отвода с фронта частей, с задачей предупреждения на фронте той деморализации, которая могла быть угрожающей для самих же красногвардейцев. Но было уже поздно. Наши части отступали на колесах, а по пятам их преследовали белые войска. [36]
3 сентября 1918 г. эшелон красногвардейцев, состоявший из благовещенских грузчиков и металлистов, самотеком отправился с фронта в Хабаровск. Удержать его не представлялось никакой возможности.
4 сентября вечером эшелон отправился из Хабаровска по направлению к Благовещенску с лозунгом: «Защищать Амурскую область от надвигающегося противника».
Я с этим эшелоном отправился из Хабаровска и покинул его на станции Волочаевка. Эшелон поехал домой, а я с семьей отправился по реке Тунгуске на лодке и остановился в деревне Шаманке, километрах в двухстах от Хабаровска. Шаманка-деревушка в 10-15 дворов в глухой тайге. В этой деревне я прожил шесть месяцев. Белогвардейцы во главе с атаманом Калмыковым в это время свирепствовали в Хабаровске. О партизанском движении еще не было слышно. Приходилось встречаться с отдельными товарищами — бывшими красногвардейцами, укрывавшимися в тайге, с отдельными ответственными работниками, в частности с тов. Щепетновым (кажется, народным комиссаром просвещения Дальнего Востока), который впоследствии был схвачен, тяжело больной, белогвардейцами (если мне память не изменяет — в Восторговке) и, по рассказам крестьян, утоплен белыми в проруби.
Белые, занявшие Хабаровск, начали свои зверства с гнуснейшего расстрела бывших военнопленных империалистической войны (мадьяр), потом рабочих Хабаровска.
Вскоре белые объявили мобилизацию в свою армию. Вся почти не только рабочая, но и крестьянская молодежь от мобилизации в армию решительно уклонилась. Началась расправа белых. Зарыскали по деревням карательные отряды белых. Рабочие побежали в тайгу. Чтобы укрыться от расправы белых, деревенская молодежь тоже бежала с оружием в руках в тайгу. Скрывавшаяся в тайге молодежь собиралась кучками, обсуждала, что делать и как быть. А белые издевались над их отцами, матерями и женами по деревням.
Настроение в пользу сопротивления белым у крестьян росло не по дням, а по часам. Бродившая по тайге молодежь стала быстро откликаться на зов, организовываться в партизанские отряды и продолжать борьбу с белогвардейцами и интервентами за власть советов. Так стали зарождаться партизанские отряды — первоначально [37] маленькие, плохо вооруженные. Организация партизанских отрядов, собирание сил в эти отряды происходили очень быстро. Уже в марте 1919 года во всем Приморье насчитывалось несколько десятков партизанских отрядов. Белые стали очень осторожны, не лезли в глубь тайги, боялись отдаленных деревень, а разбросанные по линии Уссурийской и Амурской железной дороги японские войска вынуждены были усиливать и укреплять свои гарнизоны по железнодорожным станциям, вынуждены были прекратить движение по железной дороге ночью и продвигали свои эшелоны по железнодорожной линии днем не иначе как с дозорными паровозами впереди.
Наш 1-й Тунгусский{5} партизанский отряд родился в первой половине 1919 года в деревне Архангеловке{6}, под командой Ивана Павловича Шевчука.
Рабочий-грузчик из украинских крестьян, Иван Павлович Шевчук отличался большими организаторскими способностями, смелостью и отвагой. Этот человек в борьбе за власть советов в годы гражданской войны на Дальнем Востоке сыграл огромнейшую роль. Его имя знали все крестьяне, начиная с ребенка и кончая семидесятилетним старцем.
Тунгусский партизанский отряд в первое время насчитывал десятка три — не больше — человек. Этот отряд организовал свою «флотилию» первоначально из лодок, а потом раздобыл пароход.
Задача отряда в первые дни была охранять крестьян Тунгусского района от белогвардейских налетов, от белогвардейских зверств. И чем быстрее и сильнее росло сопротивление партизан белогвардейцам, тем разнузданнее, кровавее стали вести себя банды белогвардейца Калмыкова. Я помню, как калмыковцы заскочили в деревню Николаевку. Деревня Николаевка находилась в восьми километрах от станции Волочаевки{7}. Калмыковцы собрали крестьян, выстроили их в шеренгу и минут десять-пятнадцать держали под дулами винтовок, а затем [38] каждого второго, не считаясь ни с возрастом, ни с социальным положением, били нагайками.
В тайгу к партизанам, к молодежи побежали и старики. Вся надежда на спасение для крестьян были красные партизаны.
Это было в первой половине 1919 года.
Партизанских отрядов и в Приморье, и в Приамурье в это время было уже много.
Отряды насчитывали в своем составе иногда по нескольку сот партизан.
Партизанские отряды организовывались не стихийно, и борьба их не была уже только средством самообороны. Партизанские отряды организовывались большевиками. Те же отряды, которые организовывались без большевиков, потом большевиками оформлялись и, безусловно, ими политически руководились. Борьба шла под лозунгом; «За власть советов!»
Партизанская борьба за власть советов на Дальнем Востоке имела исключительное значение. В партизанские отряды Приморья и Приамурья ушли почти все рабочие из городов. Рабочие в отрядах являлись основным ядром. Впоследствии партизанское движение охватило всю крестьянскую массу. Конечно, этому всеобщему объединению трудящихся в партизанские отряды очень много способствовала не только гнуснейшая расправа белых с трудящимися крестьянами и рабочими, но и опасность захвата страны иностранцами — японцами, американцами, чехами, десанты которых в тот период были на Дальнем Востоке и которые поддерживали белых и амуницией, и вооружением, и снабжением, и активным участием в вооруженной борьбе против красных.
Для характеристики зверств белых и японцев я приведу несколько фактов.
В деревне Дежневке белые убили старосту, запороли семидесятилетнего старика до смерти. Опустошались целые деревни, сжигалось и уничтожалось все имущество и весь скот крестьян.
В деревне Архангеловке истязания белыми крестьян приняли ужасающий характер. Подверглись неописуемым пыткам, затем были избиты до смерти четыре старика. Сельский староста, инвалид империалистической войны, сторож сельской школы были замучены на глазах семей. Старик, отец помощника командира Тунгусского партизанского [39] отряда тов. Шептюка, был замучен на глазах своей семьи. Несколько стариков (так как молодежи в деревне не было) были повешены, бока их были распороты шашками, а в раны были всунуты мерзлые щуки.
Наш отряд решил пополниться партизанами, для чего была объявлена мобилизация крестьянского населения. Я был избран председателем Тунгусской волости; как председатель я созвал в начале декабря 1919 года волостной съезд в деревне Восторговке.
На этом съезде население волости обещало штабу партизанского отряда кормить отряд, давая по два с половиной килограмма печеного хлеба с каждого дома, поставлять необходимое количество фуража, давать в любое время, как только потребуются, подводы. Решением съезда было мобилизовано 600 человек для пополнения партизанского Тунгусского отряда, хотя для 600 человек в нашем отряде оружия не хватало.
Недалеко от деревни Восторговки мы захватили склад у лесопильного завода. Нэ этом складе нам досталось 200 тонн овса, ботинки, валенки, пилы, топоры, рукавицы и другие предметы, столь необходимые отряду.
Отряд наш воспрянул духом. При отряде мы создали пошивочную мастерскую, шили обувь, одежду, организовали хлебопекарню и даже кустарный кожзавод.
Между станцией Волочаевкой и деревней Архангеловкой в тайге мы построили барак-казарму. Барак-казарма был так построен и так замаскирован, что неопытным глазом трудно было его заметить.
При отряде работал политотдел. Политотделу было трудновато: не было гектографа, мало было бумаги, а о машинке и думать было нечего. Но мы писали обращения к крестьянам, писали прокламации, а для того, чтобы размножать эти обращения и прокламации, отобрали из отряда самых грамотных товарищей из общей массы партизан, которые в большинстве своем были малограмотны: по обыкновению в школе множились прокламации и обращения для крестьян и рабочих. Я помню хорошо, как ночью в школе с двумя небольшими керосиновыми лампочками без стекол наши партизаны-»грамотники» с трудом выводили букву за буквой, переписывая прокламации, а некоторые из них, чтобы то или иное выражение сделать покрепче, добавляли от себя проклятия атаману Калмыкову и особенно его Дикой дивизии. Иногда ругали [40] мужиков, которые пытались пробраться в город, чтобы что-нибудь продать, а потом купить необходимое для себя, называя такие поступки предательством и изменой.
Широко развернулась связь партизанских отрядов между собой; во второй половине 1919 года стали практиковать совещания руководителей отрядов, конференции, на которых обсуждали исключительно вопросы борьбы, объединенного наступления, правильного расположения отрядов и т. д.
Первое боевое крещение нашего отряда началось с обстрела белогвардейских пароходов-дровянок. В этих первоначальных, еще мелких стычках мы потерь не несли, но все же раненые у нас были, а медицинской помощи не было почти никакой.
Был в отряде военный фельдшер, но не было медикаментов, перевязочного материала.
На железнодорожной станции Ин{8} стоял японский гарнизон, при котором был японский Красный Крест. Гарнизон имел на своих складах — как нам передали — также много овса. Мы имели сведения, что в этом гарнизоне не более ста японских солдат. Решили повести наступление на этот гарнизон. Отправили туда отряд человек в шестьдесят. Японский гарнизон был укреплен окопами. Находился он в специальной приспособленной казарме. Решили ворваться прямо в казарму, бросить бомбу, изготовленную собственным способом, и тем самым навести панику на японских солдат. Разработали план, решили зажечь казарму, но почему-то бомбомет наш оплошал — бомба не взорвалась. Начали обстреливать казарму. Казарму мы, правда, изрешетили, но японцы нас поливали пулеметным огнем. Мы потеряли одного убитым, двоих ранеными. Отступили. На другой день выяснили, что в казарме было всего 70 человек, из которых было убито 60 с лишним, т. е. мы уничтожили таким образом почти весь гарнизон и отступили, не зная такого положения. Правда, нас донял пулеметный огонь. Попытались повторить атаку на эту казарму, но этот гарнизон был уже пополнен и лучше вооружен. Нам пришлось [41] вторично отступить. Так ни медикаментов, ни овса мы не захватили.
Еще несколько наиболее характерных примеров из боевых операций 1-го Тунгусского партизанского отряда.
В Хабаровске имелась так называемая база Амурской речной флотилии. Решили мы на эту базу повести наступление объединенными силами отряда тов. Шевчука и действовавшего по соседству с нами отряда тов. Кочнева (Кочнев — рабочий-железнодорожник, командир 2-го Тунгусского отряда).
Перед этим наступлением организовали совещание, чтобы обсудить, как наступать, разработать план наступления и т. д. Сидели всю ночь: обсуждали, спорили, наконец решили повести наступление на эту базу.
После совещания, уже к рассвету, сели завтракать.
Совещание происходило в деревне Архангеловке в ночь с 16 на 17 декабря 1919 г. в доме командира нашего 1-го Тунгусского отряда Ивана Павловича Шевчука: домик его был малюсенький, а семья у Ивана Павловича была огромная. Ребятишки спали, разбросанные по полу, кто-то храпел на печке, только жена Шевчука ухаживала за нами, подавала на стол чай, картошку, вяленую кету. В это время кто-то из участников совещания, заглянув в окно, крикнул: «Мы окружены казаками!» Все бросились к маленьким замерзшим оконцам: действительно, домик был окружен казаками. Схватились сейчас же за винтовки. Кочнев выскочил во двор и через соломенную изгородь уложил сразу наповал одного из казаков. Все начали стрелять. Казаки отступили от хаты.
Командир нашего отряда Иван Павлович Шевчук без шапки вскочил на неоседланного коня и поскакал к своему отряду. Отряд стоял километрах в четырех от деревни, в казарме-землянке.
Мы выскочили из хаты и разбежались по кустам орешника. Дело было зимой. Накануне в эту деревню пришли партизаны из отряда Кочнева за овсом. Из нашего отряда десятка два человек мылись в бане в этой же деревне. Через три минуты все были на ногах и рассыпались по разным местам деревеньки. Начали обстреливать казаков. Казаки отступили на окраину деревни, в сторону левого берега реки Тунгуски, и заняли горку, чтобы видеть с этой горки, что делается в деревне, откуда стреляют, — одним словом, заняли наиболее выгодное, [42] казалось, для них положение. В это время Шевчук доскакал до отряда, поднял на ноги партизан и редкой цепью, человек примерно шестьдесят — семьдесят, повел в тыл казакам. У противника создалось впечатление, что он окружен большими силами красных, поднялась паника, и он отступил, не приняв боя.
После нападения белых мы отражали через два дня атаку со стороны японцев, организовавших против нас карательную экспедицию. Затем наш отряд стал отступать к отряду Кочнева, в деревню Калиновку.
Но отряд отступал не в полном составе. Часть его отошла к деревне Восторговке, которая дополнительно произвела мобилизацию крестьян, и вместе с мобилизованными крестьянами — стариками и молодыми, здоровыми и калеками — эта часть отряда пошла на соединение с Шевчуком.
Другой случай. Ночью в деревне Восторговке случился страшный переполох. В такое время обычно крестьяне верхом на лошадях сообщали соседней деревне, соседняя деревня сообщала дальше и так по цепочке вплоть до места расположения партизанского отряда, которому сообщалась или тревожная обстановка, или появление противника. Так была организована связь у партизан, ибо телеграфа не было, телефонов тоже. Эта связь осуществлялась через крестьян, и называли ее «живой связью». В Восторговку действительно прибыл белогвардейский отряд в пятьсот человек.
В этой деревне находилось человек двенадцать партизан. Дети, женщины, старики покинули деревню, убежав в ближайшую тайгу, и находились там примерно три дня и три ночи. Разжигали огромные костры, закутывались в дохи, шубы, одеяла и полушубки и сидели там, выжидая, пока уйдут белые из деревни или подойдут наши красные партизанские отряды. Белогвардейский отряд, не застав никого в деревне, уничтожил все, что только мог уничтожить.
Партизанскую борьбу на Дальнем Востоке никто еще не описал по-настоящему, даже и сотой доли нет того среди написанного, что было в действительности. Написано много, но отрывочно. Во многих произведениях страшно много субъективизма.
Это была настоящая борьба, борьба рабочих и трудящихся крестьян за власть советов на Дальнем Востоке. [43]
Борцы-таежники воодушевлялись и поддерживались героической борьбой, которая велась рабочими и крестьянами в Советской России.
Красные партизаны Дальнего Востока чувствовали за своими плечами гигантскую поддержку борющихся российских рабочих и крестьян. Отрезанные от центра России в Забайкалье атаманом Семеновым, сжатые огненным кольцом наступающих калмыковцев и японцев с востока, они дрались героически.
На Дальнем Востоке много неведомых могил, в которых лежат лучшие, наиболее передовые, наиболее сознательные герои — борцы за советы рабочих и крестьян. На Дальнем Востоке нет почти ни одной железнодорожной станции, не омытой кровью партизан — борцов за власть советов.
Партизанская борьба на Дальнем Востоке — не партизанщина в прямом смысле этого слова. Это была организованная борьба, причем организована она была Коммунистической партией и проходила под руководством ее представителей. Ядро партизанских отрядов было большевистское, здоровое ядро, в составе которого были и рабочие и крестьяне.
На Дальнем Востоке осталось много военнопленных — и петроградцев, и ивановцев, и москвичей, и туляков, взятых в свое время в плен Колчаком. Эти бывшие военнопленные Колчака рабочие и крестьяне, случайно избегнувшие смерти в «вагонах смерти» Колчака и Калмыкова, перебежали к нам в партизанские отряды.
Рабочие и крестьяне Дальнего Востока хорошо знают имена Лазо Сергея, Серышева Степана, Мухина, Трилиссера, Шевчука И. П., Шевченко Гавриила, Якимова Макара, Бойко-Павлова, Флегонтова Алексея, Кочнева Алексея.
Припоминаю имена приморских партизан и борцов на образовавшемся впоследствии регулярном фронте против японцев и белых: Шептюка Федора, Коха Михаила, Попко, Попова Никифора, Ярошенко Ефрема, Вележева Сергея, Пшеницына К., Вольного, Мельникова Бориса, Засимука, Петрова-Тетерина, Сократа Кручину, Певзнера, Соколова Александра (первого председателя военного фронтового суда), Семикоровкина, Слинкина, Лунева, Зюлькова, Мучника, а также беспартийных: Илью Головачева и Хренова (бывшие офицеры царской армии), [44] Смирнова ( «Кепочка» — так звали мы его; впоследствии он командовал дивизионом танков, которые мы тайно угнали из Владивостока с помощью рабочих-железнодорожников) и целые десятки других боевых товарищей, имена которых рабочим и крестьянам Дальнего Востока хорошо известны.
Партизанское движение на Дальнем Востоке поддерживалось широчайшими слоями трудящегося крестьянства. Да и не могло быть иначе. Зверства палачей-белогвардейцев еще крепче спаяли всех трудящихся крестьян и рабочих в единую семью бойцов за власть советов. Молодой сын крестьянина, партизан, заскочив в свою деревню, чтобы повидать отца, находил только пепелище, или повешенного отца, или убитую мать. Этот партизан крестьянин не плакал, он только крепче сжимал в руках винтовку, нащупывал гранату, висевшую около пояса, и мчался обратно в отряд, чтобы снова ринуться в бой, отомстить врагу.
Женщины были лучшими нашими разведчиками. Они с особой любовью и теплотой относились к партизанам, делились последним. «Мученики вы наши», — говорили они со слезами на глазах, когда партизаны приходили из тайги в деревню.
У каждого партизанского отряда были свои красные знамена с наименованием отряда и с лозунгами: «Вся власть советам!», «Да здравствует рабоче-крестьянская власть!», «Да здравствует Ленин!»
Впоследствии не было ни одного партизанского отряда, в котором не было бы коммунистов.
Все вопросы отряд решал на общих собраниях. Он сам судил отдельных товарищей за их проступки и преступления, выносил решения, приговоры. Но и здесь ведущую и решающую роль играли коммунисты. В подтверждение такого положения я приведу один факт из жизни 1-го партизанского Тунгусского отряда.
Командир отряда И. П. Шевчук был очень популярным командиром, пользовался колоссальным авторитетом. Я помню, как-то раз отряд разошелся с ним по вопросу о его роли в деле отмены и утверждения приговоров отряда. Коммунисты были против единоличной власти командующего в делах суда. И отряд поддержал коммунистов. Правда, потом мы уступили своему командиру в этом вопросе. Но и этот факт говорит о том, что в партизанских [45] отрядах ведущую роль играли, безусловно, коммунисты. В нашем отряде особенно выделялся по знанию военного дела коммунист-партизан Сергей Вележев. Командир отряда очень считался с ним и всегда советовался по всем военным вопросам. Коммунисты должны были быть в отрядах очень гибкими, не задевать самолюбия беспартийных командиров, уметь лавировать между этим самолюбием и делом, и это им всегда удавалось.
Единственно, что иногда срывалось у коммунистов — это то, что им не всегда удавалось удержать разъяренных крестьян-партизан, которые, видя издевательства белых над их деревнями и селами, в целях мести иногда, нам казалось, переходили пределы. Но и тогда, когда политически ставили вопрос, партизаны понимали нашу постановку и соглашались с нами. Я помню, как в том же Тунгусском отряде мы захватили в плен нескольких человек из Дикой калмыковской дивизии — самых злых врагов тунгусских крестьян. В плен попало к нам человек шесть раненых. Мы убедили партизан в том, что пленных надо отпустить в город — пусть они расскажут, кто здесь борется, за что борется и как с ними поступили партизаны. Партизаны с нами согласились.
Приведу одну картину, которая характеризует безграничный героизм партизан, выработанную выдержку, сметливость и спокойствие в тяжелой таежной борьбе с белыми. Однажды партизаны отряда тов. Кочнева сопровождали обоз из двадцати подвод. Впереди шла разведка и вдруг неожиданно натолкнулась на японцев. Японцы, взяв винтовки наперевес, спросили: «Кто такие?» Наши ребята ответили: «Мы белые казаки». С японцами были белые офицеры. Один из офицеров спросил: «А где погоны?» Наши ответили: «Мы идем опасной местностью, где много партизан. Чтобы они нас признали за своих, мы погоны сняли, они у нас в карманах». Офицер приказывает: «Показать погоны!» Такой разговор длился менее минуты. Наши сразу же вскинули винтовки и дали залп по японцам. На мгновение японцы стушевались. Наши бросились в тайгу. В это время обоз уже обернулся и катил в обратную сторону, завернув в тайгу. Все это сделано было в одно мгновенье. Из тайги открыли стрельбу. Японцы не решились идти в тайгу. Всего в этом обозе с крестьянами-возчиками было человек семнадцать. [46]
Вот еще факты.
Был у нас партизан-старик, по фамилии Васильев, лет под шестьдесят, здоровый, высокий, на редкость сохранившийся. В нашем отряде он был начальником обоза. Однажды тов. Васильев пробирался из деревни Восторговки в свой отряд тайгой. В дороге его застигла ночь. Он решил переночевать в ближайшем зимовье (зимовье — таежная избушка). Васильев затопил печку, заперся крепко изнутри, согрелся, очевидно, и заснул. На рассвете на это зимовье натолкнулись белогвардейцы. Начали стучать. Васильев (как потом мы узнали из рассказа перешедших к нам рядовых из этого белогвардейского отряда, кажется, тоже военнопленных, в принудительном порядке забранных белыми в отряд) крикнул: «Кто там?» Ему ответили: «А ты кто?» «Я красный», — сказал Васильев. «А, красный!» — и начали ломать дверь.
Тов. Васильев решил живым не сдаваться и выстрелил из винтовки себе в висок. Белые сломали дверь, обыскали труп геройски погибшего Васильева и зажгли зимовье.
Мы потом осматривали пепелище этого зимовья, собрали кости тов. Васильева и зарыли тут же, в тайге, около сгоревшего зимовья.
Такие случаи были нередки. Партизаны не сдавались не только потому, что боялись ужасных пыток своего врага, но и потому, что считали недостойным для себя живыми сдаваться врагу.
В 1919 году зимой в деревню Восторговку пришел отряд калмыковцев человек триста-четыреста (хорошо не помню). В этом белогвардейском отряде были мобилизованные атаманом Калмыковым в принудительном порядке рабочие и освобожденные бывшие военнопленные красноармейцы, взятые в плен Колчаком в Сибири и содержавшиеся в хабаровских лагерях. Калмыков хотел использовать против красных партизан пленных красноармейцев, а последние не отказались вступить в белогвардейский отряд Калмыкова только потому, что поставили себе задачей во что бы то ни стало вырваться из концентрационного лагеря и перейти к партизанам.
В этом отряде были и калмыковцы из Дикой дивизии, люди-звери.
Отряд расположился в деревне на ночевку. При отряде была одна горная легкая пушка и один или два [47] пулемета. В деревне Восторговке в это время заночевало несколько наших партизан (5-8 человек). Военнопленные красноармейцы, попавшие в отряд Калмыкова, решив твердо перейти к нам, очень усиленно разыскивали в деревне кого-нибудь, кто знает, где находится тот или иной партизанский отряд. Они разыскивали его с той целью, чтобы после уничтожения своего белогвардейского командного состава уйти в партизанский отряд и присоединиться к нему. Для этого нужно им было знать дорогу, месторасположение отряда и т. д. Но в деревне находились одни женщины и дети; наши ребята, конечно, были спрятаны. Крестьянки не могли рассказать, где находится партизанский отряд, и всячески уклонялись от расспросов. Но поведение белогвардейского отряда крестьянкам показалось странным, жители этой деревни видали уже виды: Восторговка подвергалась неоднократному нападению белых. Раньше приходили белогвардейские отряды и сразу начинали чинить расправу: насиловать женщин, резать скот, заставляли крестьянок из этого же крестьянского скота готовить им пельмени и т. д. Но рядовые прибывшего отряда вели себя не так, как обычно вели себя белые: начинали заговаривать о советской власти, о партизанской борьбе, о безобразиях в городе. Но рассказывали все это отдельные люди, прячась от своих офицеров, а иногда и друг от друга.
Все же женщины решили сообщить скрывающимся партизанам о положении в белогвардейском отряде. Женщины сообщили партизанам, будто отряд расколот на две половины и одна к другой относится недоверчиво. Офицерня тоже поняла, что сделала очень серьезную промашку, включив в состав карательной экспедиции около двух третей численности всего отряда бывших военнопленных красноармейцев, и особой ретивости не проявляла.
Наши партизаны, скрывавшиеся в этой деревне, стали пробовать связаться с отдельными ребятами из белогвардейского отряда. Связались. Те им рассказали свои намерения, объяснили план операции, которую они решили произвести ночью в отношении своего командного состава. Наши очень осторожно начали расспрашивать: какие у них силы, что за люди, нет ли знакомых из рабочих, из бывших военнопленных. Оказалось, что нашлось несколько человек знакомых, и очень близких знакомых, нашим партизанам. Только после этого скрывающиеся в деревне [48] партизаны стали действовать вместе с группой ребят из белогвардейского отряда.
Ночная операция удалась нашим легко: офицеров побили, ненадежных рядовых разоружили, кое-кто успел сбежать, в том числе некоторые офицеры. После того как расправились с командным составом, спросили, кто хочет идти в город, кто к партизанам в тайгу. Все решили вместе с партизанами бороться против Калмыкова и все пошли в отряд тов. Шевчука.
Впервые наш отряд обзавелся пушкой, «горняшкой», как ее звали партизаны. Эта пушка нам все время оказывала очень большие услуги и изменила нам помимо своей воли 4 и 5 апреля 1920 г. при неожиданном для нас выступлении японцев в Хабаровске. Когда наш партизанский отряд должен был с боем отступить на левый берег Амура, «горняшка» подавилась собственным снарядом, и нам пришлось ее бросить. Об этих кровавых днях 4 и 5 апреля 1920 г. я расскажу ниже. Эти дни особенно памятны для рабочих Хабаровска, Владивостока, Никольск-Уссурийска.
Кажется, в январе 1920 года после того, как Колчака уже разбили, когда партизанское движение разлилось могучей волной не только на Дальнем Востоке, но и по всей Сибири, японцы, растянутые цепочкой от Владивостока чуть ли не до Байкала, почувствовали, что авантюра Колчака провалилась. Японцы видели, что с нарастающим партизанским движением рабочих и крестьян не только им, японцам, но и интервентам всех стран ни под каким видом не справиться. Красная Армия Советской России победно продвигалась вперед на соединение с борющимися партизанами. Японцы вынуждены были объявить так называемый нейтралитет. Да и опасно им было находиться в таком распыленном по этой гигантской дороге состоянии. Они начали концентрировать свои силы первоначально в Благовещенске, Хабаровске, Никольск-Уссурийске.
В январе 1920 года японцы официально выступили с заявлением о нейтралитете и стали очищать Амурскую область от своих войск.
В тот день, когда наш отряд услышал о том, что японцы объявляют нейтралитет, я находился в деревне Шаманке, зашел проведать свою семью. [49] Когда я уже собирался идти обратно в отряд, ко мне прибыл специальный гонец, кажется тов. Иннокентий, который и сообщил эту радостную для нас весть. Он крикнул на ходу: «Ура, наши победили! Колчак разбит, японцы объявили нейтралитет. Отряд сегодня решил выйти из тайги и занять открыто линию железной дороги от Ольгохты{9} до Волочаевки».
Эта весть уже облетела все прилегающие к линии железной дороги деревеньки; она молнией пронеслась в самые глухие, отдаленные таежные уголки. Нам казалось, что тайга — и та разделяла нашу радость вместе с нами. Шум ее как будто стал не таким суровым. Старые ели и лиственницы, покрытые седым мхом, как будто приветливее смотрели на нас. Как мы тогда говорили, тайга распахнулась для победителей — рабочих и крестьян.
Десятки, сотни, тысячи, десятки тысяч партизан шли целыми отрядами, отдельными звеньями, группами, измученные, но закаленные в борьбе за власть советов. Безусые юноши, мужественные молодые боевые партизаны, заросшие бородами, седые старики — все шли твердой, гордой поступью, с винтовками и берданками за плечами, покрытые морозным инеем. Старики крестились от радости, молодежь пожимала друг другу руки, бабы, встречая их, целовались и обнимались, искали своих детей, мужей, отцов. Партизаны из ближайших деревень обращались к командиру за разрешением отпустить их к женам, передохнуть денька два-три. «Хоть день — да наш, отдохнем за все время хоть одну ночку в безопаске», говорили они. Командир отпускал, но очень скупо.
Большевики тогда развернули огромную работу по разъяснению широчайшим трудящимся крестьянским массам, что поражение Колчака, нейтралитет японцев — это еще не прекращение борьбы, это еще не полная наша победа. «Нам предстоит еще огромная, гигантская борьба, не менее жестокая и не менее упорная, впереди. Увлекаться и особенно радоваться нам не следует. Это нами завоевана передышка, да и то не особенно длительная. Мы эту передышку должны использовать, связаться крепче с большевистскими организациями, добыть побольше оружия и перестроить свою борьбу так, чтобы от партизанских методов перейти к методам фронтовой [50] борьбы. Японцы еще находятся в нашей стране, Калмыков еще не разбит. Атаман Семенов в Забайкалье сидит нетронутым и свирепствует. Радость — радостью, а дело — делом», говорили мы партизанам и особенно молодежи.
Наш отряд вышел из тайги, штаб отряда расположился, если мне память не изменяет, в деревне Владимировке. Японцы по линии железной дороги под Хабаровском занимали важнейшие пункты. Но они крайне волновались. Они не верили, что мы, партизаны, спокойно отнесемся к ним. Они выставляли усиленные патрули вокруг казарм и тех пунктов, где находились их войска. Патрули ночью утраивались. Они с нетерпением ожидали распоряжения сняться с линии железной дороги и двинуться в Хабаровск, где находились их основные силы.
Наши партизаны стали помаленьку «снюхиваться» с японскими солдатами. Вот некоторые картинки этого японо-партизанского братания. Японские солдаты собираются по два-три человека, стараются сблизиться с нашими партизанами при каждом удобном случае. «Твоя барсука?» (т. е. «ты большевик?»), — спрашивает какой-нибудь японец. Наш кивает головой. «Да, барсука. Хочешь получить на память красный бантик? Если ты рабочий или трудящийся крестьянин, — говорят наши партизаны, разъясняя смысл жестами, — то и ты барсука, получай». Солдат-японец смеется, радостно пожимает рука партизанам, берет бантик и прикалывает его с обратной стороны шинели на подкладку. «Моя не може, моя не може, сердита начальник», — тоже жестами старается объяснить свои слова японец; японский солдат не может приколоть этот бантик на видное место, как их носят наши партизаны.
Вскоре мы получили распоряжение из Владивостока преследовать атамана Калмыкова, который начал удирать из Хабаровска. Наш отряд двинулся по направлению к Красной Речке. Калмыков отступал по реке Уссури. Мы преследовали его по пятам, били и уничтожали отдельные его звенья, отставшие от головного отряда. Но Калмыкова не поймали. Уссурийские казаки, пожалуй в значительной своей части бывшие опорой Калмыкова, увидев его гибель, начали присоединяться к нам. убедившись в победе рабочих и крестьян. Конечно, наиболее отъявленная контрреволюционная часть белогвардейских [51] уссурийских казаков отступила вместе с Калмыковым, часть перешла на китайскую сторону. Те казаки, которые не хотели расстаться с хозяйством, увидели, что иного исхода нет, как примкнуть к победившим рабочим и крестьянам. Чтобы доказать свою преданность и искупить свое прошлое, они так зверски, так жестоко расправлялись с пленными калмыковцами, которые попадались к нам, что у наших партизан иногда морозом кожу подергивало.
Правда, примкнувшие к нам казаки расправлялись над самой кровавой частью калмыковских войск — над остатками Дикой дивизии. Это была действительно дикая, разнузданная, разложенная дивизия, которая являлась главной опорой Калмыкова. Она была самым наилучшим показателем разложения, бессилия и разнузданности, всего того, что находило себе место в разных видах белогвардейщины. Колчаковщина, атамановщина, расправлявшаяся зверски со своим классовым врагом, извивалась в предсмертных судорогах.
Не поймав Калмыкова, наш отряд вернулся на станцию Красная Речка. В Хабаровск прибыли так называемые народно-революционные войска из Владивостока. Это остатки колчаковских войск, перешедших после падения Колчака на сторону рабочих и крестьян. Их было, кажется, два полка. В Хабаровске была уже организована рабочая власть: ревком и все, что полагается. Но в Хабаровске по-прежнему стояла японская дивизия. Партизаны нашего отряда, партизаны отряда Кочнева, партизаны отряда Бойко-Павлова рвались попасть в Хабаровск. Столько времени не бывали в городе открыто, а тут не пускают! Мы старались удержать партизан от входа в город. Во-первых, мы боялись, что этот город, в котором находилась японская дивизия, будет для нас мышеловкой. Японцам мы не верили, не доверяли мы еще и народно-революционным войскам, бывшим войскам Колчака, перешедшим на нашу сторону. Не доверяли мы особенно и Владивостоку, в котором сидело много меньшевиков, эсеров и другой буржуазной дряни, которая, безусловно, была прямой агентурой всех интервентов, находившихся тогда в Приморье. Но во Владивостоке были большевики, был тов. Лазо, наш человек, которого очень любили как героя, как отважного бойца и организатора партизанской победы. Лазо стоял тогда во главе всего партизанского [52] движения в Приморье. Была там и партийная большевистская организация.
Удержать партизан на Красной Речке не удалось. Поэтому решили войти в город. Вот картина нашего вступления в город. Впереди рабочие со знаменами, огромная масса народа. Вышли и все обыватели Хабаровска, затравленные, забитые калмыковцами; они видели в лице партизан своих спасителей. В нашем отряде много было рабочих из самого Хабаровска. Плакаты, знамена, крики «ура», слезы радости, встреча знакомых, родных — все это можно было в этот момент наблюдать.
Отряд шел стройно, сурово, солидно. Командир нашего отряда Иван Павлович Шевчук сидел на большом красивом коне, сам молодой, здоровый, румяный, кудлатый. Через плечо у него широкая красная лента. В одной руке огромная папаха, другой он поддерживал шашку. Ему устроили овацию; он низко кланялся направо и налево радостно бушующей толпе. Партизаны несли знамена, на которых было написано: «Вся власть советам рабоче-крестьянских и солдатских депутатов!», «Да здравствуют рабоче-крестьянские советы!», «Да здравствует Ленин!», «Да здравствует РКП!»
Встречали нас с обнаженными головами.
Партизаны в брезентовых ичигах различного цвета, в папахах, шапках-ушанках, в полушубках, в тулупах, армяках, заросшие и небритые, с красными бантами на груди, с различным оружием на плечах — берданками, винтовками, русскими, японскими, охотничьими ружьями, револьверами всех систем (маузерами, наганами, кольтами), с гранатами за поясами, с гордо поднятой головой шли по центральным улицам Хабаровска, стараясь крепче отбивать свой победный шаг.
Нас разместили в деревянных казармах. Шевчук, командир нашего отряда, вызвал меня, чтобы обсудить один вопрос. «Городу доверять нельзя, — как сейчас помню, сказал он мне. — Различной сволочи тут много. Японских войск стоит целая дивизия, а японцев мы знаем. Кто такой сидит во Владивостоке и пытается управлять нами? Не следует ли посмотреть? Да к тому же там (т. е. во Владивостоке. — П. П.) хотят говорить с японцами. О чем?» После этого Шевчук предложил мне: «Не поедете ли вы во Владивосток? Узнайте все хорошо, да по пути добудьте оружие и патроны». Я согласился. [53]
Он также сказал: «Примите там участие в переговорах. Если наши люди пытаются говорить с японцами, то без нас эти переговоры не должны вестись». Я улыбнулся, зная, что никаких переговоров с японцами с нашей стороны нет, а если кто и ведет, то это белогвардейцы всех мастей, в том числе меньшевики.
Согласились поехать я и еще тов. Василий (фамилию забыл). Двинулись во Владивосток.
Приехали. Во Владивостоке повидали мы знакомых: Мельникова Бориса, который сидел в штабе у Лазо, видели Лазо, переговорили, обменялись мнениями и вернулись обратно в Хабаровск. Я не помню, к сожалению, числа, когда мы вошли в город Хабаровск, помню одно — что мы там просидели месяца два, может быть и меньше. Наступил злосчастный канун 4-5 апреля 1920 г.
Накануне 4 апреля вечером японцы начали подозрительно оживляться. Приходили к нам в штаб, очень ласково и вежливо разговаривали, начали ходить по нашим казармам и раздавать партизанам сахар, чай, виски, одним словом, начали делать подозрительные визиты. Мы забеспокоились, немедленно разослали по всем местам расположения наших частей специальных людей с такой директивой, чтобы японцев из казармы не гнать, дерзостей не говорить, но не принимать никаких подарков, следить за своими ребятами, чтобы они не пили водки не только японской, но и своей. Мы знали тактику японцев, знали, что всякие такие миролюбивые настроения японцев — это первый признак какой-нибудь гадости и подвоха с их стороны. Между прочим, дня за три до этого события японцы под предлогом тактических занятий вели наступление на наши казармы. В наших казармах били тревогу, партизаны немедленно рассыпались и лежали таким образом против японской цепи по пятнадцать- двадцать минут, потом расходились и те и другие.
Мы спрашивали японцев, в чем дело. Они улыбались, говорили: «Ничего, ничего, это происходят тактические занятия наших частей».
Но это была провокация, которую мы еще полностью не раскусили, хотя предупредили ее, категорически запретив нашим войскам открывать огонь по японцам, если последние не начнут сами.
3 апреля мы стали получать очень тревожные известия из Владивостока и Никольск-Уссурийска, а 4 апреля [54] ночью связь с Владивостоком была порвана. 5 апреля утром, в 9 часов, японцы открыли по всему городу Хабаровску орудийную, пулеметную и ружейную стрельбу, даже не сняв своих патрулей с улиц. Стреляли по школам, по лачужкам рабочих, по прохожим, которые вышли на базар за покупками, стреляли по крестьянам, приехавшим в город, стреляли по всем и особенно избирали целью тех, кто был одет в военное или походил по одежде на партизана.
Центральный артиллерийский огонь был направлен японцами по нашему штабу, который находился в бывшем кадетском корпусе. В этом же здании бывшего кадетского корпуса жила и моя семья. К началу стрельбы я находился в исполкоме{10} с группой вооруженных матросов — их было человек десять. Отстреливаясь, перебегая редкой цепью из квартала в квартал, мы добрались до кадетского корпуса уже ночью. Подойдя близко к кадетскому корпусу, который был освещен заревом горевших военных складов, я сказал ребятам: «Вы перебирайтесь в сторону левого берега Амура. Наши части должны отступить только туда. Я же пойду в штаб, захвачу жену и буду пробираться туда же». Мы пожали друг другу руки, разошлись, не потеряв ни одного товарища.
Примерно около часу ночи я вошел в здание Красного Креста кадетского корпуса. В этом здании я нашел свою жену{11} и еще несколько семей, издерганных, измученных; они просидели целый день в подвале под грохотом артиллерийского японского огня. Я хотел было отдохнуть в здании Красного Креста, но старший врач пришел и сказал: «Товарищ Постышев, если вас обнаружат здесь, нас всех перережут, а у нас во втором этаже лежит с десяток тяжелобольных партизан и солдат из полков, перешедших к нам из бывшей колчаковской армии» (между прочим, попутно сообщаю, что эти полки, перешедшие к нам из колчаковской армии и находившиеся в Хабаровске, понесли большие потери; сражались они против японцев героически).
Я взял жену и пошел с ней на квартиру. Квартира моя находилась на третьем этаже. Я запер все двери. Оба измученные, [55] мы крепко заснули. Мы хотели поспать только до рассвета с тем, чтобы при начинающемся рассвете осторожно пробраться к реке Амуру и по льду перейти на его левый берег, туда, где должны были, по-моему, концентрироваться наши отступившие войска. Но мы так крепко заснули, что проспали до утра. Я проснулся, вскочил, бросился к окну, смотрю — здание наше окружено японцами. Жена поняла в чем дело. «Спрячься, — говорит она мне, — спрячься в трубу, может быть, выберешься оттуда на чердак, пересидишь, а то тебя убьют. Сюда, безусловно, придут японцы, потому что работница знает, что мы здесь». А работница наша была раньше прислугой старого хозяина квартиры, полковника колчаковской армии. «Она укажет японцам на наше присутствие здесь, она видела, как мы шли сюда», — волнуясь, говорила жена, пытаясь убедить меня в необходимости спрятаться. Я, улыбнувшись, сказал ей: «Не беспокойся, прятание не поможет. Уйти бы только тебе отсюда, а я запрусь и при первой попытке японцев достать меня буду отбиваться: живой я не дамся». Она отрицательно покачала головой и сказала: «Я знаю зверства японцев, как они насилуют женщин, издеваются над ними. Я не уйду от тебя, я умру с тобой».
Я не мог заставить ее уйти, да и поздно уже было. Уговорились, что при первой попытке ворваться к нам мы будем отстреливаться и покончим с собой при первой же неудаче. Я чувствовал свое безнадежное положение, видел, что выхода для меня больше нет. Меня занимала одна мысль: не дать на истерзание японцам и белогвардейцам жену. А для этого надо было покончить первоначально с женой, но так, чтобы она не видела и не чувствовала этого. Я начал следить за ней. В это время раздались по лестнице шаги.
Я подошел к окну, выходящему на лестницу. Оно было за решеткой и закрыто занавеской, так что проникнуть в него не было возможности. Вижу — идут по лестнице два японца и один русский, очевидно белогвардеец. Подошли к двери, начали стучать — мы молчим. Пытаются открыть дверь — мы молчим. Тогда они пошли назад, а через несколько минут вернулись обратно. Но теперь уже пришло четверо японцев и двое русских с каким-то инструментом вроде лома. Жена подошла к окну, выходящему во двор. Я хотел в это время поднять руку с [56] револьвером в ее сторону, как она мне крикнула: «Партизаны!» У меня выпал из рук револьвер, я бросился к ней и вижу: около двух десятков партизан перебегают редкой цепью двор корпуса. Японцы быстро сняли оцепление вокруг этого здания. На нашей лестнице раздался быстрый бег вниз японцев, которые хотели взломать дверь моей квартиры.
Японское оцепление быстро построилось в небольшую колонну и пошло преследовать эту цепочку партизан.
Я взял револьвер, открыл дверь, взял под руку жену, и мы через несколько минут очутились во дворе кадетского корпуса. Быстрыми шагами направились в лазарет. Нижнее здание лазарета уже горело. Все, кто мог уйти со второго этажа, выбрались оттуда и только несколько тяжелораненых лежали и стонали. Нас оказалось там человек восемь, таких же как я, случайно попавших и укрывшихся от преследования японцев и белых. Мы решили взять раненых прямо с кроватями. Я перевязал себе левый глаз марлей, чтобы несколько замаскироваться. На руку мне сделали из марли повязки и красным карандашом нарисовали красный крест. Понесли раненых. С нами вместе несла их и моя жена. Вернее, не несла, а еле-еле сама передвигала ноги. Мы прошли мимо одной японской части, мимо другой; нас никто не трогал. Мимо нас шныряли белогвардейские офицеры, но на нас никто не обращал внимания, потому что в это время гражданский Красный Крест подбирал раненых и увозил во второй гражданский лазарет, находившийся на берегу Амура, а японцы и белогвардейцы были заняты нашими отступавшими частями.
Они еще не знали, куда наши части ушли и все ли части оставили город. Мы прибыли в лазарет целыми и невредимыми.
Там оказалось около семидесяти наших людей. Все ждали вечера, чтобы перебраться с правого на левый берег Амура. Днем идти было нельзя, потому что японцы все время обстреливали реку. Меня мучила одна мысль: куда деть жену? Тащить ее через Амур в апреле, когда лед уже проваливался, я не мог, потому что у нее были последние дни беременности. Правда, в городе жила мать жены, но отправить жену добровольно от себя не было никакой возможности, она не хотела меня оставить. Тогда я пошел на хитрость. Я сказал: «Я страшно хочу есть, [57] достань где-нибудь хотя бы хлеба». Она пошла искать хлеб, а я в это время спустился по крутому правому берегу Амура на лед реки. Быстрыми шагами стал перебегать лед, проваливаясь одной ногой, вытаскивая из проруби другую. За мной решились бежать наших еще человек десять. По нас японцы открыли стрельбу. Кого-то сзади ранили, я слышал стон, но, не оглядываясь, шел дальше. Только тогда, когда я перешел Амур, когда я очутился на левом берегу и был уже вне опасности, я сел отдохнуть. Только тогда подумал о том, как благополучно миновала та ужасная беда, когда я хотел собственными руками застрелить свою жену, как я случайно и неожиданно для себя вырвался из капкана, добровольно попавши в него. Жена, как потом мне рассказывали, долго искала меня. Потом узнала от кого-то из моих товарищей, что я пошел с небольшой группой товарищей на левый берег, не дожидаясь вечера. Товарищи всячески ее успокаивали. Она ушла к своей матери, а я пришел в деревню Владимировну. Застал там наши отступавшие части в состоянии полного хаоса, разброда и дезорганизации. Собралось наших партизан примерно тысячи две.
И вот эти две тысячи разрозненных партизан явились впоследствии основой для организации регулярной Красной Армии на Дальнем Востоке. Они героически держали восточный фронт (амурское направление) против японцев, каппелевцев и остатков отряда Калмыкова до 1922 года. Многие из них принимали участие в освобождении Владивостока от белых и японцев. Они сыграли решающую роль в уничтожении банд Семенова.
Мое предположение, что отряд Ивана Павловича Шевчука должен отступить из Хабаровска на левый берег Амура со всеми остальными нашими частями, не оправдалось. Он отступил на Красную Речку и там обосновался со своим отрядом. Уже впоследствии, месяца через два, когда на левом берегу Амура сформировался из разрозненных партизанских частей довольно мощный кулак регулярной Красной Армии, Иван Павлович Шевчук решил перебраться на левый берег Амура. Он сколотил плоты, погрузил на эти плоты свою артиллерию, которую он ухитрился захватить при отступлении 5 апреля из Хабаровска. Кому принадлежала до этого артиллерия — не знаю. Знаю, что в отряде Ивана Павловича Шевчука, кроме «горняшки», ничего не было. Артиллерия Шевчука [58] с прислугой приплыла к нам. Артиллерию мы взяли, а прислугу отправили в глубокий тыл, в Благовещенск. По правде сказать, немножко сомневались в дисциплинированности этой прислуги. А дисциплина у нас тогда была очень крутая. Дня через два прибыл в штаб фронта и сам Шевчук.
Первый вопрос Ивана Павловича, направленный к командующему фронтом тов. Серышеву, был такой: «Где моя артиллерия?» Серышев ответил: «Артиллерия принадлежит рабочим и крестьянам. Сейчас она на боевом участке. Начальник боевого участка — Флегонтов, и сегодня она в его распоряжении. Будешь завтра ты начальником боевого участка — она будет в твоем распоряжении. Согласен?» — улыбаясь, спросил Серышев. Иван Павлович молча покрутил головой, но тут же ответил: «Конечно согласен!» Так Иван Павлович остался на левом берегу Амура и по-прежнему храбро сражался с японцами и белыми за Советскую власть. И. П. Шевчук и по сей день служит в рядах Красной Армии.
Вот коротко и бегло я рассказал вам только часть истории нашего славного, боевого, большевистского 1-го Тунгусского партизанского отряда и попутно об отрядах тт. Кочнева, Бойко-Павлова и других.
Первоначально партизанские отряды, затем регулярная Красная Армия, родившаяся на левом берегу Амура из партизанских отрядов Приморья, Амурской области, а потом была образована Дальневосточная народно-революционная республика, и нашу регулярную Красную Армию, созданную из бывших партизанских отрядов, стали реорганизовывать в народно-революционную армию. Помню, сколько было обид, сколько было недовольства (часто серьезного недовольства) по поводу переименования красноармейцев в народноармейцев. Нам приказали снять звездочки, на фуражки нацепить кокарды и на рукава надеть ромбы. «Да что же это мы, — говорили нам красноармейцы, — за что дрались, за что топтали собственными ногами необъятную тайгу, за что кровь проливали, — чтобы сменить красную звезду на старую кокарду, на несчастный ромб?» Находились даже такие, которые говорили: «Вы нашиваете нам ромбики на рукава, а потом постепенно передвинете их на плечи и вернете нас к погонам. Нет, товарищи, затеяли вы что-то неладное, недобрым пахнет, старым пахнет». Мы им говорили: [59]
«Товарищи, это решение Москвы, а вы знаете, что там всем делом руководит вождь рабочих и крестьян, вождь нашей партии товарищ Ленин». Только это заставило бывших партизан подчиниться приказу о переименовании и переменить свой внешний вид, т. е. сменить звездочку на кокарду и ромб. Имело немалое значение и то, что во главе регулярных полков стояли старые, испытанные большевики-партизаны, которых знали, которым безгранично верили.
Партизанская борьба на Дальнем Востоке была великой борьбой. Это одна из наиболее ярких страниц всей борьбы рабочих и крестьян под руководством партии Ленина за власть советов, за социализм. Пролетарские историки сумеют описать эту великую борьбу рабочих и крестьян, проводившуюся под руководством Коммунистической партии. Они расскажут и закрепят документами самоотверженность и героизм этой борьбы, могучую веру в будущее этих борцов. Документы, свидетельства великой борьбы, хранит могучая, глубокая тайга. По ней разбросаны сотни и тысячи братских могильных холмов, могил погибших партизан. Они не останутся неведомыми иероглифами для наших пролетарских историков. Они — живые факты, непосредственные свидетели героической борьбы. Они расскажут о многом. Вечная память погибшим, слава оставшимся в живых, борющимся за полное торжество пролетариата под руководством ВКП(б). [60]
Нерчинск. Забайкальскому съезду трудящихся{12}
Товарищи, представители трудящегося народа! Красная Армия рабочих и крестьян Восточного фронта амурского направления шлет вам сердечный коммунистический привет и поклон, желает вам в вашей ответственной работе в это тяжелое для вас и всех нас время полного успеха, а главное — полного единения. Товарищи! Помните, что мы все — дети единой трудовой семьи и никто, кроме нас самих, не избавит нас от наших врагов, внутренних и внешних. Слишком много пережил русский народ; слишком тяжел путь его к заветной цели — братству народов всего мира, но мы его пройдем, не останавливаясь перед самыми тяжелыми испытаниями. Нам история поручила открыть двери царства социализма. Революционеры, умирая, говорили своим палачам: «Мы верим, что дело, за которое мы умрем, закончат наши отцы и дети. Мы верим, — говорили они, — что дело великой справедливости восторжествует». Мы исполним их заветы, потому что они умерли за наше общее дело. Мы, ваши братья, стоящие под ружьем в красных окопах, к вашим услугам. Верьте в победу, мы придем к вам на помощь! Работайте и помните о своих детях, стоящих в окопах, которые спокойно и с честью сумеют умереть за власть рабочих и крестьян. [61]
Да здравствует власть трудящихся! Да здравствует Дальневосточная демократическая республика в лице Верхнеудинского правительства!
Флегонтов.
Постышев.