IV. Едем в Туркестан

Дорога от Москвы до Ашхабада (столица Туркмении) заняла четверо суток. Ехали мы в купе вшестером. Нас трое и Женя Кузнецов с женой и дочерью. Раньше уже говорилось о таланте моего товарища как художника. Перед отъездом мы с ним объехали редакции ряда московских газет, с которыми он сотрудничал в этом качестве. Узнав, куда он едет, просили не прерывать с ними связь и присылать из Кара-Кумов свои зарисовки. В пути следования Женя не бросал своего любимого занятия. Проехали Поволжье, Аральское море, Самарканд и вот началась пустыня Каракумы (Черные пески). К великому нашему изумлению и восторгу, мы воочию увидели картину, только что прочитанную в журнале «Крокодил». К туркмену, едущему на ишаке, и идущей за ним жене обращается встречный: «Салам алейкум, куда едешь?». «Алейкум салам, — отвечает тот. — Не видишь, жену в больницу везу!» Таких курьезов впоследствии мы насмотрелись много. По истечении четырех суток мы приехали в Ашхабад. Предстояла пересадка на поезд Ташкент — Красноводск, идущий через Ашхабад. Е. Кузнецову предстояло ехать в Кизыл-Арват (Красивая девушка) в штаб 58-й дивизии, мне же несколько дальше — в Казанджик, где дислоцировался 160-й мотострелковый полк.

Используя имеющееся время до отхода поезда, мы немного познакомились с Ашхабадом. Зная, что в 1949 году его постигла страшная участь — он буквально был стерт с лица земли землетрясением, — мы поразились его возрождению. Широкие магистрали с арыками, по которым струилась вода, современные белые здания жилых кварталов, гостиницы и рестораны в какой-то мере сглаживали ужасающую жару и духоту. Народ был одет пестро и, если можно так выразиться, облегченно. Все, что можно было открыть и укоротить, было открыто и укорочено. Голые руки, шорты, босоножки и сандалии и т. п., однако встречалось довольно много и пожилых людей — аксакалов в ватных [84] халатах и барашковых папахах. Вся эта необычность поражала. В Кизыл-Арвате мы распрощались с семьей Кузнецовых и двинулись к конечной точке своего путешествия.

В Казанджик приехали глубокой ночью, там нас встречал помощник дежурного по полку на грузовой машине. 30 минут тряской езды по пустыне, и мы на территории полка (ничем не огороженной местности с казармами и административными зданиями). Ну вот мы и дома. Первую ночь пришлось провести в спортзале полка (самострой из саманного кирпича) на двух солдатских кроватях, любезно подготовленных для нас командованием.

Несколько слов о дивизии и местах ее дислокации. 58-я мотострелковая дивизия стояла в трех гарнизонах вдоль советско-иранской границы: штаб дивизии с одним мотострелковым полком и дивизионом 240-миллиметровых минометов располагались в г. Кизыл-Арвате, наш мотострелковый полк, танковый полк, отдельные инженерно-саперный, ремонтно-восстановительный и медико-санитарный батальоны — в Казанджике, а 161-й с отдельной реактивной батареей — в городе Небит-Даге. Дивизия была развернута, все ее части укомплектованы процентов на 70–80 от штатов военного времени. Командовал дивизией полковник А. Шевколович.

Как уже говорилось, наш 160-й МСП дислоцировался в маленьком городе Казанджике (что по-туркменски означает Котел ветров) с населением не более полутора тысяч человек (без учета военных и их семей), на железнодорожной ветке Ашхабад — Красноводск. Единственным промышленным объектом была железнодорожная станция, где тепловозы и паровозы заправлялись водой. Городок имел единственную улицу, застроенную одноэтажными домиками из самана (из глины, перемешанной с навозом и сухой травой), и школу-семилетку, в которую предстояло поступить моей Наташе.

Утром, проснувшись от звуков оркестра, игравшего для личного состава, проводящего физзарядку, наскоро побрившись и умывшись, в сопровождении дежурного по полку я поспешил представиться начальству. Полком командовал полковник Андрей Иванович Цокур, жесткий и молчаливый офицер. Представившись ему и заместителям, я был также представлен личному составу полка. К моему удовольствию, нашлись и однополчане. Так, командиром 2-го батальона был подполковник Е. Кокарев, с которым мы служили в Оренбурге, зам. начальника штаба полка — майор Борис Анцис, окончивший академию [85] раньше меня на год, командиром 3-го батальона — майор Серебряков, заочник академии им. М. В. Фрунзе, знакомый мне по учебе. После представления и утреннего развода я отправился принимать 1-й мотострелковый батальон. Командира батальона уже длительное время не было, поэтому батальон представил начальник штаба Ефименко. Майор Ефименко был, что называется, «военной косточкой». Грамотный, вежливый, хорошо подготовленный в объеме батальона, он всегда выделялся особой подтянутостью, опрятностью, даже некоторой щеголеватостью. Заместителем по политической части был майор Денисов, мастер спорта по стрельбе, назначенный на эту должность из строевых командиров и тяготившийся ею.

Батальон состоял из трех мотострелковых рот, численностью по 110 человек каждая, минометного взвода 82-миллиметровых минометов, противотанкового взвода, взвода связи, взвода бронетранспортеров (30 ед. БТР-152), хозяйственного взвода, батальонного медицинского пункта и управления батальона. Численность батальона была примерно 480–500 человек.

Подразделения батальона были укомплектованы личным составом, техникой и вооружением на 100 процентов. Солдаты и сержанты были в основном из жителей азиатских республик: Туркмении, Узбекистана, Таджикистана, Казахстана и Киргизии. В ротах представителей таких национальностей было по 80–90 человек. Остальные 20–30 человек назывались нами «европейцами». Сюда относили славян, а также немцев, евреев и представителей народов Кавказа (грузин, армян, азербайджанцев и др.).

С первого же дня решился и мой квартирный вопрос. Впервые в жизни мы получили отдельную двухкомнатную квартиру с газовым отоплением. Надо сказать, что полк стоял на месте бывшей тюрьмы, заключенные которой возводили стройку века — Большой Каракумский канал. После смерти И. В. Сталина стройки канала были «заморожены», тюрьмы ликвидированы, за неимением работы для заключенных, а вместо них разместили армейские гарнизоны. Поэтому освобожденные квартиры сотрудников тюрьмы занимались офицерами полка. Одну из них мы и получили.

1 сентября 1961 года моя дочь пошла в школу — первый раз в первый класс. Теперь за свои «тылы» я был спокоен и мог полностью отдаться делу. Работа в батальоне очень нравилась. Занятия по огневой подготовке, тактические занятия, занятия с офицерским составом батальона [86] (18 человек) позволяли в полной мере применять полученные знания на практике. День ото дня росла уверенность в своих силах. В начале 1962 года меня неожиданно вызвали в штаб дивизии в Кизыл-Арват. Перед отъездом командир полка полковник А. Цокур рассказал мне о причине вызова. В дивизии работают представители академии Советской Армии (подготовка кадровых разведчиков) по набору кандидатов на учебу. Требования к отбираемым жесткие: высшее военное образование, должность командира батальона или равная ей, срок в должности не менее года, отличное состояние здоровья и, конечно, желание учиться в академии. Вместе со мной поехал без вызова заместитель начальника штаба нашего полка майор Борис Анцис. В штабе дивизии, к нам присоединился мой товарищ по академии им. М. В. Фрунзе капитан Евгений Кузнецов, работавший в оперативном отделении дивизии. Первым направили на беседу меня. В кабинете заместителя командира дивизии сидел незнакомый полковник. На мой доклад о прибытии он почему-то ответил по-французски: «Бон жур, камарад майор», то есть «добрый день, товарищ майор». Пригласив меня сесть за стол, он начал листать мое личное дело, лежавшее на столе. Затем спросил, говорю ли я по-французски? Я ответил, что говорю немного, запас слов невелик. Потом пошел разговор о моей службе, семье, родственниках и т. д. В конце разговора полковник предложил мне написать рапорт о зачислении меня кандидатом для поступления в академию. Конечно, это был огромный шанс вырваться из песков Каракума, из Туркмении. Но в тоже время будущая работа меня абсолютно не прельщала. Я по натуре командир, о чем я и сказал представителю академии. Далее я объяснил, что не подхожу по требованиям, предъявляемым к поступающим, так как не желаю менять свою профессию. На что полковник мне ответил: желание — это не обязательно. Главное, что я подхожу для поступления в академию. Рапорт писать я отказался. На этом наш разговор и закончился. Примерно в том же духе прошла встреча и у Е. Кузнецова. Несколько по-другому сложился разговор у Б. Анциса. Так как он приехал самостоятельно, без вызова, ему пришлось попросить кадровиков дивизии, чтобы они отнесли его личное дело представителю академии. Войдя в кабинет к представителю академии, Б. Анцис представился ему: «Товарищ полковник, заместитель начальника штаба 160-го мотострелкового полка майор Анцис». Тот, выслушав его, в ответ: «Слушаю вас». Не растерявшись, Анцис спрашивает: «Как поступить в академию Советской Армии?» На что получает ответ: [87] «А разве есть такая?». «Говорят, есть», — отвечает Анцис. «Да? А я не слышал», — ответил полковник. На этом их диалог и закончился. Моя же судьба стала неопределенной, все-таки личное дело мое ушло в академию. Командир полка всячески поддерживал меня, убеждал, что без личного моего согласия в академию не возьмут. В конечном счете, он оказался прав. В середине лета вернулось мое личное дело, и я успокоился. Так не получился из меня разведчик-нелегал, хотя войсковым разведчиком я был около 10 лет. Не попали в эту академию и мои друзья Е. Кузнецов и Б. Анцис.

Учебный год батальон закончил нормально, многие офицеры, сержанты и солдаты получили поощрения. Лето следующего года было очень жаркое, температура в тени всегда превышала отметку +40°С. К этому следует добавить постоянное влияние ветра «афганца» (ветер, дующий с территории Афганистана и приносящий дополнительный зной). Все это заставило нас отправить дочь к родителям жены в Киров. Занятия, не взирая на жару, не прерывались ни на один день. К этому времени мы уже все хорошо понимали друг друга. Всех солдат и сержантов я знал в лицо и пофамильно. А на первых порах мне не всегда удавалось отличить узбека от казаха или туркмена от таджика. Все они казались мне на одно лицо. Даже портреты наших первых космонавтов Ю. Гагарина, Г. Титова, В. Терешковой в дивизионном Доме офицеров сильно смахивали на выходцев из Средней Азии. Но постепенно все стало на свои места. Пытаясь взять от офицерского состава батальона как можно больше для обучения подчиненных, я более внимательно стал изучать их индивидуальные качества, характер, заинтересованность, увлечения, личную подготовку. Это дало положительные результаты.

К этому времени в батальоне сменился заместитель по политической части. Вместо майора Денисова, тяготившегося этой должностью, пришел Н. И. Бекетов. В отличие от прежнего замполита Николай Иванович Бекетов любил эту работу и отдавался ей полностью. В батальоне заметно улучшилась дисциплина, офицеры стали более заботливо относиться к подчиненным. В этом была заслуга как Н. И. Бекетова, так и командиров рот — капитана Шевченко, старшего лейтенанта Ахметова, капитана Дымова и других. Во 2-й роте командиром взвода был лейтенант Морозюк. Бывший суворовец, закончивший Киевское общевойсковое училище, хороший спортсмен, он не отличался исполнительностью и дисциплинированностью. На первых порах моей службы [88] в батальоне неожиданно заболел один из командиров взвода, который должен был заступить в наряд начальником караула. Надо было срочно менять офицера. Начальник штаба Ефименко отправил с посыльным записку лейтенанту Морозюку о том, что в силу непредвиденных обстоятельств последний должен заступить в наряд.

Морозюк в это время находился на тренировке полковой футбольной команды. Получив записку, он через посыльного ответил, что «дабы не баловать начальство своим послушанием, он заступать в наряд отказывается». Формально он был прав, так как суточный наряд полка объявляется письменным приказом за сутки до заступления. Причем офицеры объявляются пофамильно. И в то же время это своего рода неповиновение.

Пришлось лично вмешиваться в эту историю, досконально разбираться, кто прав и кто виноват, и добиваться, чтобы виновник понял и осознал свою вину. При более тщательном знакомстве с Морозюком, я нащупал его «слабые места». Во-первых, как вполне здравомыслящий человек он был по-хорошему тщеславен. Во-вторых, он любил выполнять задание или работу, отличные от заданий, которые выполняют офицеры роты и батальона.

Проверяя каждое утро внутренний порядок в подразделениях батальона, на разводе я стал похваливать взвод Морозюка. И действительно, у него порядок стал поддерживаться значительно лучше других.

На тактических занятиях и учениях взводу Морозюка мною ставилась задача или действовать в разведке, или в походном охранении. И он, как говорится, «из кожи лез», чтобы оправдать доверие.

Учения в Туркмении сами по себе тяжелое испытание и для людей, и для техники и вооружения. Тут и страшная жара, от которой перегреваются двигатели автомашин, танков, БТР, тут и запыленность, и постоянно дующий «афганец», тут и безводье. Зачастую на таких учениях, проводимых в летние месяцы, многие не выдерживают, получая солнечные удары. Но еще тяжелее переносить всё это, если учения проводятся не только в пустынной местности Каракумов, но и в горах Копетдага. Жара, разряженность воздуха (недостаток кислорода), тяжелые подъемы и спуски — все это дополнительными трудностями ложится на личный состав и технику. И если батальонные и полковые учения, проводимые ежегодно, не так изматывали личный состав из-за своей непродолжительности (от двух до пяти суток), то дивизионные тактические учения в течение 8–10 суток, с переходом от одних видов боевых действий (марши, захват выгодных рубежей, организация обороны) [89] к другим (наступление, организация преследования и т. д.), как говорится, высасывали все соки. К таким учениям готовились задолго и тщательно. В пустыне и в горах не на кого надеяться, кроме как на себя. Никто тебе не принесет воды, нужную запасную деталь. Отстал — пропал. Поэтому и готовились тщательно, чтобы не отставать. В ходе итоговой проверки дивизии руководством округа командующий пообещал загнать нас туда, «куда Макар телят не гонял...»

В заключение годовой проверки генерал армии И. И. Федюнинский поднял дивизию на учения. На противоположной стороне действовала Ашхабадская танковая дивизия. Мы должны были пройти «с боем» через пустыню к горам Копетдага, захватить перевалы и обеспечить наступление главных сил. Полк наш действовал в первом эшелоне на направлении главного удара дивизии.

Когда дивизия подошла к горному хребту, то оказалось, что передовые части «противника» уже захватили все пути перехода через перевалы. [90] Перед нами был главный Бами-Сайванский перевал. А за ним, как доносила разведка, сосредотачивались главные силы «противника». Мы получили сутки на подготовку к наступлению. В соответствии с решением командира полка батальон должен был наступать вдоль горной дороги, ведущей на Бами-Сайванский перевал. Но как лучше выполнить эту задачу? Мы приняли решение: в ночь, предшествующую общему наступлению, послать в тыл обороняющихся обходящий отряд — взвод, усиленный расчетами 82-миллиметровых минометов и 76-миллиметровой горной пушки, разбирающейся на несколько вьюков до 90 кг каждый. С началом наступления батальона отряд должен был всеми имеющимися средствами ударить с тыла и облегчить задачу наступающим с фронта. Пройти ночью по горам, без дорог и троп, таща на себе тяжелое вооружение и боеприпасы к ним (холостые выстрелы для пушки), не заблудиться и выйти точно и вовремя — задача не из простых. Командовать отрядом я назначил лейтенанта Морозюка. Он с честью выполнил поставленную задачу и даже проявил разумную инициативу. Выйдя в тыл «противника» и подготовив позицию взвода, он завалил узкую горную дорогу, идущую с перевала, большими валунами, чем отрезал передовые части, обороняющие перевал, от их главных сил.

Рано утром следующего дня на перевал ехал первый заместитель командующего войсками округа генерал-лейтенант Н. Г. Лященко. Наткнувшись на препятствие, он попытался сам его растащить. Но, несмотря на свою богатырскую силу (рост более двух метров), сделать этого не смог. Тогда он дал команду: «Кто есть рядом, подойдите ко мне». Вышедший из-за укрытия Морозюк доложил, кто он такой, что делает и по чьему приказу. Генерал Лященко приказал ему расчистить путь и, пропустив его, снова завалить дорогу. Видимо, все это он доложил руководству учениями. С началом наступления батальон, благодаря действиям Морозюка, устроившего в тылу отчаянную стрельбу, успешно выполнил задачу по овладению горным перевалом. Через несколько дней на разборе учений И. И. Федюнинский наряду с другими отметил действия батальона, особо указав на правильность действий и смекалку лейтенанта Морозюка, наградив его часами. После этих учений Морозюк очень изменился, стал серьезней, внимательней к людям, перестал заглядывать в рюмку. Через год он получил повышение по службе.

Если на службе встречающиеся трудности преодолеваются, как правило, вместе, всем коллективом, и это значительно облегчает их преодоление, [91] то каково женам офицеров и сверхсрочников, жившим в Казанджике. Не было магазинов, рынка, где можно было бы что-то приобрести из продуктов. В полку был единственный магазин, в котором, кроме мелочей повседневного обихода, ничего не было. В него перед государственными праздниками привозили из Ашхабада сосиски или колбасу из расчета 400–500 г на семью и одна-две банки сгущенного молока. Мясо наши жены покупали у местных жителей, которые держали только верблюдов и овец. Кто служил в песках Кара-Кумов, тот знает, что там, кроме саксаула (и то не везде) и верблюжьей колючки, ничего не растет. Животные питаются исключительно этой колючкой. Сама колючка, представляющая из себя лист растения, при растирании выделяет очень неприятный запах. Поэтому мясо верблюда или овцы, как его не вываривай, пахнет так, что душу воротит. За семь лет жизни в Туркестане мы так и не смогли привыкнуть к этой пище.

Больше всего донимали нас местные природные условия. Кроме ужасающей жары и постоянно дующего «афганца» — со скоростью свыше 20 м/с — угнетало еще и обилие всяких пресмыкающихся, ползающих и летающих паразитов. В песках, а зачастую и по территории полка и жилого городка, можно было повстречаться с гюрзой, коброй и другими змеями. В жилые дома — на воду — частенько приползали «стрелки», очень ядовитые змеи. Много водилось пауков — фаланг, скорпионов и даже каракуртов. Жены и дети как огня боялись укусов москитов — пиндинга. Почти невидимые человеческому глазу москиты питались кровью умерших в пустыне сусликов и тушканчиков и, садясь на человека, заражали его трупным ядом. Через некоторое время — в зависимости от типа москита — укушенное место у человека начинало гнить. А поскольку укусов бывало много, то тело человека превращалось в постоянно гниющую массу. Способов лечения от этого в то время не существовало. Единственное, что можно было делать, это с выявлением места укуса (появление на коже белой точки) обкалывать его пенициллином, что не позволяло расширяться ему в диаметре. Барабанщик нашего полкового оркестра ефрейтор Гусейнов имел свыше ста таких язв. В столовую солдаты его водили, держа за пальцы разведенных в стороны рук, чтобы руки не соприкасались с телом. Эти «пиндиночные» язвы развивались как вглубь, так и вширь примерно в течение полугода. Процесс заживления заканчивался появлением лимонного цвета пятна диаметром с пятикопеечную монету. Представьте себе лицо человека с десятком таких выболевших [92] пятен. Особенно страдали от этого женщины и дети. Мужчины, используя одеколон после бритья, хоть как-то страховали себя. В полковом магазине работала продавцом жена одного очень хорошего ротного командира. Так вот москит укусил ее в кончик носа. После окончания стадии формирования язвы нос бедной женщины превратился в сморщенный, надкушенный стручок.

Еще тяжелее было нашим ребятишкам. Ни погулять негде, кругом жаркая пустыня без всякой растительности, ни побаловаться какими-либо сладостями. В гарнизоне, насчитывающем не одну сотню семей, в подсобном хозяйстве было всего лишь 12 коров, которые давали по два-три литра молока каждая. Молоко распределял женсовет — по поллитра на ребенка не старше двух лет. Тем, кому было больше двух, молоко не выдавалось. Поэтому моя Наташа росла без молока.

Вот и представьте положение наших жен. Хочется и накормить повкусней, и создать какой-то домашний уют, а как, из чего? Жара несусветная, ночью от прогретых стен дома несет как из печки, температура в квартире +30–32°С. Дети плачут от духоты, матери их обкладывают мокрыми простынями. Вот и создай уют.

Под кинотеатр в гарнизоне были приспособлены две совмещенные квартиры, что позволяло разместить сразу не более 40–50 человек. Поэтому ежедневные сеансы шли с 14.00 (для детей) и до 24 часов. Других развлечений не было, разве что самодеятельность. Для военнослужащих срочной службы была своего рода привилегия. Мясо для них привозилось из центра (в основном говядина и частично свинина) и хранилось в полковых холодильных камерах. Нам же, офицерам, продуктового пайка тогда не давали, поэтому и приходилось довольствоваться тем, что достанут наши жены, воистину великие труженицы и героини.

Заканчивался второй год работы в должности комбата. За спиной определенный опыт проведенных учений, стрельб, освоения техники и вооружения, организации воспитательной работы. Однажды на командных сборах в январе 1963 года командир дивизии полковник А. Шевколович в беседе со мной спросил, как я смотрю на то, чтобы возглавить штаб нашего полка (НШ подполковник Бердышев должен был по состоянию здоровья перевестись в другой округ). Я ответил отказом, так как считал, что больше пользы принесу на командирской должности. Прошло время. В апреле этого же года меня в срочном порядке временно откомандировали в 161-й мотострелковый полк, стоявший [93] в г. Небит-Даг (Нефтяная гора). С полком должны быть проведены полковые тактические учения, а начштаба полка перевели на вышестоящую должность в другую дивизию (в Кушку). Взяв все необходимое из расчета на 7–10 дней, я отправился в Небит-Даг.

Небит-Даг — это столица нефтяников Западной Туркмении. Здесь размещались управление «Туркменнефти», геологи, строители — словом, все те, кто ищет нефть и газ, добывают их и отправляют для использования. В отличие от Кизыл-Арвата и Казанджика, улицы города были заасфальтированы, все дома только государственного сектора и построены из туфа (местный строительный материал, ракушечник, добывался под Красноводском). В городе ходили автобусы, работало несколько магазинов и даже два Дворца (Дома) культуры — нефтяников и строителей. Словом, это был современный город с прямолинейными улицами, наполненными разноликими людьми. Здесь работали туркмены, узбеки, русские, татары и очень много нефтяников-азербайджанцев. Поскольку основную массу городского населения составляли нефтяники, а нефть добывалась, конечно же, не в городе, а на приисках, то город жил специфической жизнью. Около четырех часов утра смены нефтяников на автобусах отправлялись за 50–80 км к месту работы и к 16.00 возвращались домой. Чтобы отдохнуть и восстановиться, рабочий люд рано ложился спать, часов в восемь вечера. К их жизненному графику приспособился и весь город. Позднее 22 часов на улицах города можно было встретить лишь редких прохожих, как правило, из числа управленцев и учащейся молодежи. Климат же города ничем не отличался от Кизыл-Арвата и Казанджика. Тот же зной, тот же «афганец», но вдобавок к этому жесткая суточная норма пресной воды. Если Казанджик потреблял воду из водопада, то Небит-Даг обеспечивался водой, перекачиваемой из Казанджика (80–90 км) по трубам, проложенным в пустыне еще в годы войны. Техническая же вода поступала по водоводу из озера Иссык-Куль — в 100–120 км от города. Воду давали городу станции перекачки два раза в сутки — утром и вечером. Кто не успел, тот опоздал! Поэтому хозяйки в семьях заполняли водой все, что можно — ванны, ведра, тазы и другие емкости, а затем распределяли, куда что пойдет: эта на то, чтобы умыться, это на приготовление пищи и чая, это на постирушки. Как правило, на все нужды воды не хватало.

Итак, ранним апрельским утром поездом Ашхабад — Красноводск я прибыл в Небит-Даг. На перроне меня встречал начальник разведки полка майор В. Губенков, офицер-фронтовик, закончивший свой боевой [94] путь в Австрии. После знакомства он предложил мне заехать на квартиру бывшего начальника штаба полка, поскольку она свободна, умыться, перекусить, а после этого поехать в полк. Предложение было принято. Наскоро перекусив, мы отправились в полк. В этом городе я был впервые, и он меня поразил довольно чистыми улицами и множеством (по сравнению с Казанджиком) людей, спешащих на работу. Полк стоял за городом, в пустыне, рядом с городским кладбищем. Когда размещали полк, никто не подумал о таком опасном соседстве. В период обустройства полка 100% офицеров и солдат переболели гепатитом, включая и командира полка полковника Орлова.

Ко времени моего приезда полком командовал полковник Чиков, сочетающий в себе массу отрицательных человеческих качеств и положительных командирских черт. Но об этом позже.

После представления командиру и короткого знакомства весь личный состав полка построили на строевом плацу, где я и был представлен как исполняющий обязанности начальника штаба полка. За два-три дня, оставшихся до начала учений, я успел познакомиться с офицерами штаба и начальниками служб полка. Командиров батальонов я знал хорошо, так как неоднократно бывал вместе с ними на командирских сборах. Организационно-штатная структура полка была точно такая же, как и нашего, что облегчало мне задачу вживания в должность. В ходе подготовки полка к учениям я обратил внимание на жесткость обращения комполка к подчиненным офицерам и определенную робость при их обращении к своему командиру. Надо отдать должное — никакого мата, никаких оскорблений, но тон безапелляционный, не дающий возможности даже задать уточняющий вопрос. И в то же время все указания четки, грамотны и доходчивы.

Учения, как всегда, начались с тревоги. Среди ночи полк подняли и погнали по пустыне. Ни огонька, ни ориентира. Все движения этой громады только по компасу. Полку предстояло совершить 120-километровый марш и во встречном бою разгромить «противника». Вот здесь я получил первый урок, как начинать выдвижение такой огромной колонны и как ее вести, чтобы выйти в указанное время на заданный рубеж. Полковник Чиков, посадив меня в машину рядом с собой, начал вытягивать колонну. Пока не тронулась последняя машина технического замыкания (о чем доложили по радио) полк шел со скоростью 5–8 км/ч. Это дало возможность набрать и сохранить установленные дистанции между подразделениями полка и техникой (машинами, БРТ, [95] танками). Затем постепенно Чиков увеличивал скорость движения, доведя ее до 50–60 км/ч. Полк шел ровно, отстающих не было, подразделения уверенно управлялись по радио. Так мы прошли ночь и на рассвете подошли к рубежу возможной встречи с «противником». Этот урок я не только запомнил, но пользовался им всю свою службу и учил этому других командиров. Надо сказать, что Чиков был хорошо подготовленным и волевым командиром полка. Его решения соответствовали складывающейся обстановке и проводились в жизнь незамедлительно и решительно. На этих учениях, наверное, я мало принес полку пользы, поскольку сам учился всем премудростям управления столь большим военным организмом. По окончании учений на подходе к гарнизону полк встречали женщины и дети, гремел полковой оркестр. Это я тоже взял на заметку, ибо видел, как засияли глаза офицеров, как подтянулись солдаты, старясь показать себя с лучшей стороны. После приведения в течение нескольких дней полка в порядок я начал собираться домой. Но не тут-то было. Полковник Чиков заявил, что командиром дивизии, по его просьбе, я представлен на должность начальника штаба 161-го мотострелкового полка и что приказ командующего ожидается днями. На мой вопрос: как без меня — меня женили, — он ответил, что выдвижение по службе не требует согласия выдвигаемого. Действительно, через два-три дня последовал приказ о моем назначении. Домой, в Казанджик, ехать пришлось уже после весенней проверки, в мае. Сдав батальон майору Ефименко, тепло попрощавшись с однополчанами, забрав семью и нехитрый домашний скарб, мы машиной поехали в Небит-Даг.

Город, квартира — все понравилось жене и дочери. Главное — современная школа-десятилетка, с подготовленными педагогами, а также отличная музыкальная школа. Конечно, семье стало жить легче. На рынке, который снабжался в основном из Азербайджана, можно было приобрести не только фрукты, но и мясо, рыбу, крупы, макароны и даже икру. В Небит-Даге имелся аэродром, куда садились самолеты рейса Ашхабад — Баку. Стоимость билета Баку — Небит-Даг десять рублей. Поэтому бакинские торговцы постоянно были на нашем базаре, чем облегчали жизнь горожан.

Первая моя самостоятельная работа, как начальника штаба полка, заключалась в разработке полкового плана боевой и политической подготовки на летний период обучения, то есть на полгода. Надо было определить темы, количество учебных часов по каждой дисциплине каждому [96] подразделению в зависимости от специфики его предназначения (танкистам, мотострелкам, разведчикам, саперам, связистам, артиллеристам, автомобилистам, специалистам тыла и т. д.). В плане должна была быть заложена периодичность подготовки подразделений, количество учений, их масштабы (ротные, батальонные), их сроки проведения, средства усиления, расход моточасов и моторесурсов. На каждую тему для каждого подразделения и для полка в целом расход боеприпасов на учебные стрельбы и учения с боевой стрельбой, выделение материальных средств (бензин, дизельное топливо и т. п.) на обеспечение жизнедеятельности полка.

Просидел я над ним не одну ночь. Зам. начальника штаба убыл в другую часть — посоветоваться не с кем. Безусловно, я тесно работал с начальниками служб полка, и это облегчало выполнение задачи. Помогло еще то, что будучи зам. начальника штаба полка по разведке и командиром батальона, в той или иной степени и я привлекался к разработке полкового плана. И вот план готов, обговорен с соответствующими должностными лицами. Перед тем как нести его на подпись к командиру полка и отсылать на утверждение в дивизию, берусь еще раз просмотреть расчет часов. К своему огорчению, обнаруживаю неточность. По каждому предмету (дисциплине) расчет правильный, а в сумме на полк не хватает одного учебного часа. Всю ночь мы просидели с начальником инженерной службы полка майором Сониным, гоняя цифры вдоль и поперек. Надо иметь в виду, что в те времена ни дисплеев, ни тем более компьютеров не было, считали на счетах и на бумаге. Наконец мы облегченно вздохнули, недостающий час найден. План можно утверждать.

В должности начальника штаба полка я проработал более трех лет. Это была хорошая школа как для головы, так и для утверждения характера. К слову сказать, все командиры батальонов и большинство начальников служб полка были старше меня по возрасту, а многие и по званию. Заместители командира, командиры батальонов были подполковниками, а один из них зам. комполка Максим Чисников — полковник. Все мои заместители — начальник разведки, начальник связи, прибывший из академии первый зам. начштаба — были майорами. И я — майор. Надо было вырабатывать линию поведения. Ровная требовательность, доступность, вежливость, пунктуальность, никакого панибратства ни с младшими, ни со старшими — вот стиль работы, какого я придерживался. И не ошибся. Вскоре установились добрые [97] деловые отношения с заместителем комполка, с командирами батальонов. С начальниками служб было проще, в большинстве своем они были или ровесники мне по возрасту, или чуть моложе. Пригодились и знания, полученные в академии. Все чаще и чаще Чиков поручал мне проводить занятия с офицерами полка и учения с подразделениями, особенно с боевой стрельбой. Командир полка побаивался их проводить, его заместитель М. Чисников пришел к нам с должности тогда ликвидированной — начальника ПВО дивизии. В силу своей специфической подготовки он не мог правильно организовать и методически верно провести боевые стрельбы штатным снарядом из танков или САУ, батальонные тактические учения с боевой стрельбой. Все это потихоньку перешло под мой контроль. А следовательно, позволяло лучше знать подготовку полка и повышало личный авторитет.

Опора командира полка — его заместители, командиры батальонов были людьми с большой практикой и жизненной школой. О Чисникове я уже говорил: фронтовик, оператор дивизионного масштаба, неожиданно стал начальником противовоздушной обороны (ПВО) дивизии. А после сокращения должности стал заместителем комполка, служба была уже на исходе, и он никуда не стремился. Заместитель по политической части подполковник В. Бессонов, только что закончивший военно-политическую академию заочно, тоже фронтовик и большой практик, умел и любил работать с людьми. Часто конфликтовал с Чиковым, пытаясь как-то обуздать его характер. Заместителем по тылу, начальником тыла полка работал подполковник Яков Абрамович Славин. Замечательный человек и товарищ, любимец солдат, он был профессиональным военным. В 1942 году, по окончании Кушкинского пехотного училища, он был оставлен в войсках Туркестанского округа. Все его просьбы об отправке в действующую армию положительного результата не имели. Пройдя все ступени командирского становления — командир взвода и роты, командир батальона, командир дивизионной школы младших командиров, — он после расформирования школы был назначен в полк начальником тыла с заверениями, что это только на год, но, увы, год растянулся на несколько лет. Его попытки поступить в академию успеха не имели. Ко времени нашего знакомства он «оттрубил» в песках Каракумов безвылазно около 25 лет. И тем не менее не согнулся, не потерял веру в себя и людей. Заместитель командира по технической части В. Кирсанов и начальник артиллерии полка подполковник М. Привалов прибыли из штаба ТурКВО: один (Кирсанов) получать [98] очередную звезду, другой (Привалов) замаливать «грехи». Развелся с женой и женился на молодой, за что и был сослан.

Все три комбата С. Шаталов, В. Беляков и И. Туровский — подполковники, имевшие большой практический опыт в подготовке подразделений. Вот этой опорой наш командир, на мой взгляд, пользовался не совсем разумно. Держал он их всех на расстоянии, все указания им давал через начальника штаба, что их обижало, особенно заместителей. Отчитывая за допущенные ошибки, он, не повышая голоса, умел унизить человека. Постепенно и заместители командира, и комбаты, и начальники служб все свои вопросы стали решать через начштаба, не желая вступать в контакт с командиром. Последнего, видимо, такое положение устраивало.

Тем не менее жизнь шла своим чередом. Лето выдалось особо жарким. После весенней проверки — а нас проверяла комиссия корпуса — все, кто отчитался на «отлично», получили поощрение по службе в виде предоставления краткосрочного отпуска (10 суток плюс дорога) с поездкой на родину. Штаб вовремя оформил документы, и несколько десятков лучших солдат и сержантов разъехались по домам. Буквально через несколько дней поступила информация, что в округ приезжает Главная инспекция Министерства обороны под председательством Маршала Советского Союза Москаленко. Несколько позже уточнили соединения и части, которые подвергались инспекции, в том числе и наши 58-я мотострелковая дивизия и 161-й мотострелковый полк.

Началась усиленная подготовка людей и особенно техники и вооружения. Но многие подразделения не только в нашем полку и дивизии, но и в других частях округа были отправлены на работы. В частности, на заготовку сена в северные части округа, где растет трава, на заготовку строительных материалов и т. д. — сама жизнь требовала этого. Пришлось срочно вызывать эти подразделения и включать их в подготовку к проверке.

За подготовку людей мы были спокойны, а вот техника могла подвести. В принципе, в дивизии так и получилось.

В самый разгар проверки, когда и личный состав, и руководство частей и дивизии были на полигонах, стрельбищах, тактических полях, отчитываясь перед проверяющими, прозвучал сигнал тревоги. В это время в штабе дивизии находился начальник штаба полковник Игорь Малышев, он принял сигнал к руководству. Все части были вовремя оповещены, но теперь им еще надо было вернуться в свое расположение, [99] загрузить материальные средства, заправить технику топливом и т. п. А это все лишние минуты и часы. Надо сказать, что полки дивизии стояли полукругом вдоль границы с Ираном. Эта дуга прогибалась с севера на юг. Наш полк был ее южной точкой. Согласно разработанному и утвержденному плану части дивизии по сигналу тревоги вначале должны были выйти в районы сосредоточения, там получить боевую задачу и в соответствии с ней действовать.

Исходные районы были оборудованы на маршрутах выдвижения полков к госгранице — что абсолютно правильно. Однако получилось все иначе. Когда дивизия сосредоточилась в этих районах, ей была поручена задача — идти в направлении Ашхабада, то есть назад, захватить в 200 км выгодный рубеж, закрепиться на нем и не допустить его прорыва танковой дивизией, выдвигающейся нам навстречу из Ашхабада. Дивизия оказалась в цейтноте. Явно не хватало времени, чтобы совершать обратный марш к своим городкам (туда и обратно 50–60 км) — то есть с юга на север. Наш полк оказался во втором эшелоне, а части дивизии, дислоцирующиеся в Казанджике и Кизыл-Арвате, оказались впереди нас на 80–120 км. Как ни стремились части первого эшелона вовремя выйти на указанный рубеж и захватить его, они опоздали на полтора-два часа. Только полк второго эшелона (161 МСП) вышел вовремя, так как его рубеж был ближе. Все части дивизии, за исключением 161 МСП, за боевую готовность были оценены неудовлетворительно. Это была катастрофа. Несмотря на положительные оценки за стрельбы, вождение, артиллерийско-стрелковую подготовку и другие предметы, в целом дивизия получила «неуд», а вслед за ней и весь 1-й армейский корпус.

Мы, конечно, сделали для себя выводы. В дивизии несколько позже была разработана система сигналов управления и подготовлены соответствующие районы сосредоточения частей по сторонам света. Например, идет сигнал тревоги с дивизии в полк «555» и к нему добавляется «Запад 15». Следовало понимать: «Полку тревога, выдвигаться в исходный район в западном направлении». Это незатейливое добавление к сигналу здорово экономило время. Но все это было потом. А сразу же после учений были сняты с должностей командир дивизии полковник Шевколович, начальник политического отдела дивизии полковник Музычук и целый ряд других ответственных работников корпуса, дивизии и полков. На должность командира корпуса был назначен первый зам. начштаба ТурКВО Герой Советского Союза генерал П. Плотников, командиром [100] нашей дивизии стал генерал Петр Яковлевич Самоходский. Не миновала сия участь и нашего командира полка. Несмотря на то, что полк с задачей справился и единственный был оценен удовлетворительно, П. Чикова сменили, послав его на полк кадра, а позднее преподавателем на военную кафедру в Ашхабад. Дело в том, что вдобавок к своим причудам он приказал всем своим заместителям и парторгу полка написать, как они к нему относятся, указав его сильные и слабые стороны. Все, за исключением комиссара, написали. Разразился скандал, так как ему все не понравилось. Это стало достоянием Военного совета округа, и Чиков весной 1964 года был перемещен по службе.

Вместо него пришел из сокращенного полка из Самарканда полковник Махмуд Галиуллин. Атлетически сложенный, типичная «военная косточка», он разительно отличался от прежнего комполка. Высокая личная военная подготовка, особенно методическая, требовательность, сочетаемая с доброжелательностью, пунктуальность — всё это выгодно отличало его от прежнего командира. Его «изюминкой» и хобби были занятия с офицерами. Если в полк поступал новый вид вооружения (гранатомет, пулемет) или техники (автомобиль, радиостанция и т. п.), он с соответствующим начальником разбирал их до винтика. Изучал материальную часть, способы приведения к нормальному бою, приемы и правила стрельбы или методы работы на технике. После того, как он прочно усваивал этот вид вооружения или техники, через штаб готовил методическое занятие с офицерским составом и сам его проводил. Затем давался определенный срок и зачеты. Это здорово подтягивало офицеров. За полтора года совместной службы я ни разу не слышал от него матерного слова, самые обидные слова, по его понятиям, для подчиненных, когда «его» называют «она». Например, очень провинившегося офицера или солдата он за глаза мог назвать: «Ишь, что она захотела». У них в семье росло двое сыновей, и для них высшим идеалом была честь мужчины. В последующем Махмуд Ахметович командовал дивизией и долгое время, будучи генералом, работал на должности заместителя командующего войсками Туркестанского военного округа по гражданской обороне.

При нем мне стало значительно легче работать. Он взял на себя боевую подготовку, проведение учений с подразделениями полка. У меня появилось больше возможностей по работе и обучению штаба полка, штабов батальонов, непосредственно подчиненных подразделений (разведрота, рота связи, комендантский взвод, взвод ПВО). Вскоре [101] в полку последовали и другие перемещения. Ушел на военкомат наш комиссар В. Насонов, вместо которого пришел пропагандист дивизии майор Шубинский. Ушло еще несколько командиров рот, места которых заняли достойные и лучшие командиры взводов.

Майор Шубинский Яков Израилович очень много внимания уделял поддержанию дисциплины в подразделениях полка. Повседневная работа с офицерским составом, организация шефской работы старослужащих над молодыми (тогда срочная служба была три года), усиление через женсовет полка влияния на жен и женщин-военнослужащих — все это давало положительные результаты. Конечно, были и у нас неприятности, и даже крупные.

В полку служил командиром взвода связи, начальником связи батальона некий лейтенант Баранников. На должность эту он прибыл из училища, зарекомендовал себя хорошо и был среди офицеров в числе примерных. В один из осенних дней 1964 года, когда полковник Галиуллин был в отпуске, в полку произошло ЧП. В батарее 122-миллиметровых минометов во время чистки личного оружия (автомата) застрелился сержант — один из заместителей командира взвода. Исполняющий обязанности комполка М. Чисников приказал организовать в полку проверку оружия и боеприпасов. Машина закрутилась. К вечеру доложили по команде рапортами, что оружие и боеприпасы все в наличии и находятся под охраной суточного наряда. Закончив эту работу, доложив в дивизию, мы поздно вечером разошлись по домам. Около трех часов ночи меня поднял телефонный звонок. Докладывал дежурный по полку: «Товарищ майор, в полку ЧП. Лейтенант Баранников тайно взял из пирамиды своего взвода АК и застрелил из него свою жену и любовника. Сам пропал». Отдав необходимые распоряжения дежурному и вызвав машину, я немедленно выехал в полк. При тщательном расследовании обстоятельств дела вырисовывалась следующая картина.

Лейтенант Баранников, будучи человеком холостым, частенько захаживал покушать в городскую столовую, где познакомился с одной из официанток, бывшей женой капитана — летчика из полка Су-7, базировавшегося в Небит-Даге. Довольно смазливая девица, не отличавшаяся строгой нравственностью, понравилась молодому лейтенанту, и вскоре они расписались, стали мужем и женой. Ближе к осени к женщине-повару этой столовой после демобилизации приехал сын-солдат. Часто бывая у матери на работе, он познакомился с женой лейтенанта. Знакомство это переросло в близкие, интимные отношения. Баранникову [102] намекали об этом и работники столовой, и сослуживцы, но он не хотел верить.

И вот в тот злосчастный день, когда сержант застрелился из-за неразделенной любви, возбужденный лейтенант возвращается домой. Дома на кухне он застает подвыпившего брата жены, который пытается не пустить его в спальню. Открыв дверь комнаты, он обнаруживает в своей постели жену и любовника, которые при его появлении продолжают заниматься любовью. Ошарашенный Баранников помчался в полк, где под видом проверки сохранности оружия взял один автомат и магазин с пятнадцатью патронами, засунув все это под шинель и закрыв пирамиду, он направился домой. На кухне за столом спал пьяный брат жены. Открыв дверь и включив свет, лейтенант пытался образумить жену словами. В ответ от пьяной жены услышал: «Ну-ка Коля, покажем ему, как мы можем». Обнаженный Коля начал разворачивать корпус, чтобы лечь на женщину, и тут Баранников не выдержал. Очередью в восемь патронов он расстрелял их. Семь пуль достались мужчине и только одна жене — прямо в грудь. Но и этого оказалось достаточно.

Расстреляв любовников, он выскочил на кухню, где проснувшийся от стрельбы брат пытался его обезоружить, но сумел только отсоединить магазин с тремя патронами. Вырвавшись, Баранников исчез. Не надо забывать, что полк стоял у подножья горного хребта Копетдага, вдоль государственной границы. Надо было срочно организовывать поиск офицера, вооруженного автоматом с четырьмя оставшимися патронами. Исполняющий обязанности командира куда-то пропал — пришлось все брать на себя. Были оповещены погранзаставы, соседние части, кишлаки, выделены в пустыню и в горы поисковые группы. Вдруг из городской больницы передали, что туда звонил лейтенант Баранников, интересовался здоровьем жены. Ему ответили, что жизнь ее вне опасности. Оказалось, что Баранников вышел ночью на один из постов ПВО (радиолокационную станцию), стоящий в горах, и оттуда звонил. Немедленно оповестили все РЛС. С рассветом прилетела комиссия из корпуса, во главе с зам. командира корпуса генералом Щербиной.

Чисникова так и не было. Пришлось на аэродроме встречать комиссию и выслушивать в свой адрес, какие мы «хорошие» и что нас надо отдать под трибунал. Наконец уже в штабе появился чисто выбритый и свежий ВРИО комполка М. Чисников. Сдав ему на руки начальство, мы с Я. Шубинским вплотную занялись поимкой беглеца. Где-то во второй половине дня с одной из дежурных РЛС (пост ПВО) получили информацию, [103] что Баранников вышел на их позиции, пообедал и сейчас пытается дозвониться до горбольницы. Ближе к вечеру он был задержан с оружием и боеприпасами. За этот случай досталось нам всем, а Баранников был осужден на восемь лет колонии строгого режима. В колонии у него открылся талант художника, там он нашел и свою дальнейшую судьбу в лице женщины-врача колонии и через три года был амнистирован.

Для полка это была сильная встряска. В дальних гарнизонах со строгим ограничением круга общения семейные связи зачастую рушатся из-за легкого флирта одного из супругов, сплетен, возникающих на этой почве, влияющих на общественное мнение, как правило, отрицательно. Мы сделали для себя выводы. Вопросами молодых семей, молодых офицеров стали заниматься все, от комполка до командира роты и начальника службы.

Старшие офицеры (комбаты, начальники служб полка, офицеры штаба) стали больше уделять внимания молодым офицерским семьям, брать шефство над ними. Мне пришлось взять шефство над командиром взвода связи — начальником связи 1-го батальона лейтенантом Евгением Бархатовым. Простой, открытый парень не ладил с дисциплиной. Мог увести взвод в пески и там проваляться до обеда. Мог вообще не выйти на службу, чем сорвать занятия во взводе. Далеко не карьерист, человек, не думающий о своем профессиональном росте, можно даже сказать, безразлично относящийся к своей судьбе, тем не менее был превосходным специалистом. У парня были золотые руки и доброе сердце. Солдаты взвода его боготворили и всячески прикрывали. Периодически он становился старшим лейтенантом, затем за провинности судом чести офицеров опускался опять до прежнего звания. Но понемногу он стал меняться к лучшему. То ли вскоре состоявшаяся женитьба, то ли мое попечительство сыграли положительную роль в его поведении. Конечно же, он не стал примером для подражания или не был как лучший выдвинут по должности. Нет, за все время моей службы в полку начальником штаба и командиром полка (почти пять лет) он так и не перешагнул рубежа взводного командира. Но и проколов, и выходок с его стороны стало значительно меньше.

Много лет спустя, принимая 35-ю мотострелковую дивизию в Германии, на строевом плацу среди офицерского состава, стоящего в строю, я вдруг увидел Е. Бархатова все в том же звании старшего лейтенанта. «Ну ты и карьерист, Бархатов, — говорю ему, — надо же, лет шесть ходишь в этом звании». «Так точно, — отвечает он, — дохаживаю [104] седьмой год, а взводом командую девять лет». Поинтересовался у командования полка, как он служит. Получил вполне положительную характеристику. Посоветовавшись с его непосредственным и прямым начальником, назначил его начальником связи штаба ракетных войск и артиллерии дивизии с присвоением воинского звания капитан. Надо сказать, что не ошибся, ни разу не пожалел о сделанном. Он стал прекрасно работать и пользовался авторитетов у офицеров штаба дивизии и артиллеристов.

Весной 1965 года ушел из полка М. Чисников, вместо которого прибыл командир батальона из Кизыл-Арвата майор Дубинин Вячеслав Васильевич, с которым мы семьями сдружились на всю жизнь. И сам Вячеслав, и жена его Вера — люди доброжелательные, открытые и отзывчивые на дружбу. С его приходом в полк заметно оживилась боевая подготовка, особенно огневая и вождение. Веселее стало и дома, в наших квартирах. Возвращаясь поздно вечером из полка, мы знали, что жены с детьми коротают время в какой-нибудь из наших квартир. Это вносило определенный уют.

Нелегкая судьба досталась Вячеславу Васильевичу. Приняв у меня 161-й мотострелковый полк, он уверенно командовал им, за что был выдвинут на должность первого заместителя командира 58-й дивизии в Кизыл-Арвате. Прослужив 10 лет в Туркестане, его как одного из лучших офицеров направляют на учебу в академию Генерального штаба. После учебы в академии он снова в Туркмении — командует четыре года учебной дивизией в Ашхабаде. Затем длительная служба на Дальнем Востоке в должности заместителя и командующего армией. С должности заместителя командующего войсками округа он был назначен начальником первого (основного) факультета академии Генерального штаба. Через его руки прошли десятки будущих командующих округами, начальников главных и центральных управлений Генерального штаба и других высоких должностных лиц. Он был прекрасной души человек, высоко подготовленный профессионал, верный присяге солдат, отдавший службе Родине всего себя без остатка. Немного не дожив до 74 лет, он скончался и похоронен в Москве на Троекуровском кладбище.

Работая в штабе, я все больше понимал, как был прав командир дивизии полковник Шевколович, назначив меня, против моего желания, на должность начальника штаба. Штаб — это диспетчерский пункт, а его начальник — главный диспетчер. Сюда, в штаб стекаются самые различные данные: об укомплектованности подразделений людьми [105] и техникой, о качестве боевой учебы и выполнении учебной программы, о наличии и расходах боеприпасов, моточасов и других материальных средств, о запасах продовольствия и его качестве, наконец, о состоянии здоровья личного состава полка и семей офицеров и сверхсрочнослужащих. Сюда стекаются распоряжения и приказы из вышестоящих инстанций, информация о положении на границе с сопредельным государством и многое другое. В штаб поступают данные-отчеты от подчиненных штабов батальонов, дивизионов, начальников родов войск (артиллерии) и служб о положении дел в подчиненных подразделениях. И весь этот материал штабу необходимо тщательно изучить, сделать определенные выводы, доложить командованию полка и довести соответствующие распоряжения последнего до подчиненных для их исполнения. Еженедельно и ежемесячно готовятся и направляются доклады в штаб дивизии о положении дел по главным вопросам жизнедеятельности полка. Словом, штаб полка без работы не сидит.

Осенью 1965 года, в связи с обострившимися отношениями между США и Кубой, было временно задержано увольнение солдат и сержантов, выслуживших срок службы. В ряде военных округов развертывались и доукомплектовывались воинские части. Не хватало младших офицеров, в первую очередь, звена командир взвода.

По решению свыше в полку были образованы 3-месячные курсы по подготовке младших лейтенантов. На курсы принимались желающие добровольно связать свою судьбу с Вооруженными Силами страны, преимущественно из сержантского состава, отслуживших срок службы, и отличников боевой и политической подготовки. В полку желающих набралось более двух десятков. После тщательного изучения каждого оставили для учебы 14 человек. Решением командира полка для их размещения было выделено отдельное помещение в солдатской казарме. Отдельные столы в столовой. Всех обучаемых одели в офицерские шинели и зимние головные уборы. Занятия с ними шли день и ночь. Преподавали дисциплины лучшие специалисты и методисты полка, начиная с полковника Галиуллина. Среди обучаемых особо отличался знаниями, старанием и статью старшина Баскаев, командовавший до этого отдельным взводом ПВО полка (офицерская должность была вакантна). После выпуска курсов приказом командующего войсками округа всем им было присвоено звание младший лейтенант. Часть из них осталась в полку, большая половина убыла в другие воинские части. Младший лейтенант Баскаев продолжал командовать своим взводом противовоздушной обороны. [106]

Завершился 1965 год, в котором я получил очередное воинское звание подполковник. Вскоре мы расстались с нашим замечательным командиром. М. А. Галиуллин уходил с повышением на должность начальника штаба, первого заместителя командира учебной дивизии в Самарканд. Видимо, не остались незамеченными начальством его высокие методические навыки и призвание лично участвовать в учебном процессе. Вскоре после этого он возглавил эту дивизию.

В феврале 1966 года приказом командующего войсками Туркестанского военного округа я был назначен командиром 161-го Краснознаменного мотострелкового полка.

Командир полка! Это очень емкая фраза и еще более емкая должность. Она обязывает человека, занимающего эту должность, знать все, что делается в полку, решать все вопросы жизнедеятельности полка, обеспечивая его всем необходимым. Никто другой, кроме командира полка, не направляет усилия двухтысячного коллектива на решение поставленных перед ним задач. Эта должность обязывает командира досконально знать своих людей, заботиться о них, помогать [107] им в трудные минуты. Он, и только он несет полную ответственность перед государством за подготовку полка, его боевую и мобилизационную готовность, состояние войсковой дисциплины среди солдат, сержантов и офицеров. Он отвечает за поддержание в постоянной готовности к действию всей техники и вооружения полка. Наконец, он должен быть примером во всем для своих подчиненных — в исполнении своих служебных обязанностей и отношениях в семье. За ним ежечасно и ежеминутно внимательно наблюдают тысячи глаз, оценивая все его действия и поступки. И тут уже не увильнешь, не закроешься ладошкой. Что есть, то есть. Он постоянно в центре внимания, все его действия на виду у коллектива. И если покривил душой, в чем-то спасовал, выгородил себя и переложил вину на другого — коллектив не простит, вера в командира будет подорвана. Это и хорошо, и плохо. Хорошо — потому что не дает расслабиться, а плохо то, что людям свойственно ошибаться. И боязнь ошибиться иногда сковывает инициативу командира.

Как уже говорилось выше, 161-й Краснознаменный стоял отдельным гарнизоном в 160 км от штаба дивизии и других ее частей. Вместе с полком стояла отдельная реактивная батарея дивизии («Катюши»).

В Небитдагском гарнизоне кроме полка стояли — авиационный полк истребителей-перехватчиков Су-7 Бакинского округа ПВО; полк радиотехнической разведки ТурКВО; подвижная ракетно-техническая база (ПРТБ); гарнизонный госпиталь и Дом офицеров.

Начальником гарнизона, согласно приказу командующего войсками ТурКВО, являлся командир 161-го мотострелкового полка. Таким образом, на меня в одночасье навалились две ответственные задачи — возглавить полк и решать все гарнизонные задачи.

Полк стоял далековато от дивизии, особняком, на самом правом фланге границы в зоне ответственности ТурКВО. Правее было только Каспийское море. Впереди, на границе, стоял Кизылатрекский пограничный отряд, с которым мы тесно взаимодействовали. Организационно-штатная структура была однозначной с Казанджикским полком. Из трех мотострелковых батальонов два были на БТР-152, а третий на БТР-40. Тяжелые машины при движении в песках, да еще при такой жаре страшно перегревались, и радиаторы машин кипели, как самовары. Вместо танков в полку на вооружении были самоходно-артиллерийские установки САУ-100–8 единиц. Артиллерию полка представляли: батарея 76-миллиметровых горных пушек — 8 единиц, [108] минометная батарея 120-миллиметровых минометов — 6 единиц и 82-миллиметровые батальонные минометы. Кроме того, в качестве средства усиления с полком размещалась реактивная батарея — 6 установок М-13. Из средств противотанковой обороны в каждом батальоне было по взводу противотанковых 57-миллиметровых пушек — по 3 единицы. Из средств ПВО — взвод ЗСУ-4; кроме того, в полку была отдельная рота альпинистов, численностью примерно 150–160 человек. Солдаты и сержанты мотострелковых рот были вооружены автоматами АК, ручными пулеметами РПД, гранатометами РПГ-3 и снайперскими винтовками. Инженерно-саперная рота имела на вооружении одну ПЗМ (полковая землеройная машина), два БАТа (бульдозеры) и один снегоочиститель. С последним произошел конфуз. Летом 1966 года в полк приехала московская комиссия из Главного управления боевой подготовки Сухопутных войск и инженерного управления МО. В ходе знакомства с полком кто-то из них увидел стоящий в парке снегоочиститель. Комиссия страшно удивилась этому открытию, а как же: «в центре Каракумов — снегоочиститель». На вопрос, бывает ли здесь снег, я ответил, что за шесть лет службы ни одной снежинки не видел. А снегоочиститель числится по штату, хотя он абсолютно не нужен, лучше бы дали 1000 солдатских лопат. Начальство пообещало исправить это положение, но, увы...

Так как полк был самым дальним из гарнизонов округа, то сюда редко наведывалось большое начальство, да и дивизионное не баловало вниманием. Меня это вполне устраивало. Не надо оглядываться, ждать подсказки. Все надо было решать самому. Это приучало к самостоятельности в решениях и действиях и очень помогло мне в дальнейшей службе. В те годы замены офицерского состава по климатическим условиям (скажем, как на Севере) в ТурКВО не было, и поэтому офицеры служили по десять и более лет. Безусловно, это сплачивало коллектив, но зачастую мешало росту офицеров в должности. С удовлетворением я вспоминаю офицеров полка, с которыми прослужил пять полных лет. Отличными товарищами и помощниками были заместители командира полка подполковники В. Дубинин, Я. Шубинский, Я. Славин, Г. Ефременко, начальник артиллерии подполковник М. Привалов, его заместитель капитан Д. Эдельштейн, командиры батальонов В. Беляков, И. Туровский, командиры рот Мирзоев, Метелкин, Борчан-Попов, офицеры штаба — первые помощники командира [109] майоры Сонин, Губенков, Голубев, Крицкий и многие другие. Их усилиями крепилась дисциплина и поддерживался порядок, они обучали солдат и сержантов, они заменяли им родных и близких и первыми откликались на беды и несчастья. Смело могу заверить своей честью, что в те годы в армии никакой «дедовщины», издевательств, унижений ни со стороны офицерского состава, ни со стороны старослужащих не было. Все это появилось позже, когда в армию стали призывать отсидевших в тюрьмах и колониях.

В начале года ушел на работу в штаб округа наш комдив генерал-майор П. Я. Самоходский, оставивший о себе хорошую память умного, требовательного и заботливого командира. Это он поддержал меня, когда с должности начальника штаба полка меня пытались перетащить в Ашхабад на должность зам. начальника оперативного отдела корпуса. Он лично звонил И. И. Федюнинскому с ходатайством оставить меня в прежней должности в перспективе с назначением на полк. Так и получилось. И вот он уходил, а вместо него был назначен полковник Котельников с должности начальника штаба сокращенной дивизии. Кто он, как он — неизвестно: для дивизии он был «кот в мешке». По первым дням обычной работы трудно разобраться в человеке. Это лучше познается в экстремальных условиях. Для военного люда эти экстремальные условия, как правило: боевые стрельбы штатным снарядом, тактические учения с боевой стрельбой подразделений из всех видов вооружения, внезапные тревоги с длительными маршами по горам и пустыням. Такой момент наступил. В марте-апреле дивизия проводила с нашим полком полковые тактические учения. Был выведен весь личный состав, вся техника и вооружение. В пункте постоянной дислокации остался только оркестр для несения караульной службы и больные в полковом медицинском пункте. Учения шли с большими физическими и эмоциональными нагрузками. В отличие от ранее проведенных учений, со стороны штаба руководства и особенно комдива было много нервозности. Наши предложения и решения обсуждались в не совсем корректной форме. Говорить тут о какой-то помощи или учебе (слово «учения» — подразумевает учебу) не приходилось. Наши мнения и предложения выслушивались с некоторой долей высокомерия. Но полк действовал, выполнял задачи, то наступая, то отходя по замыслу руководства. На исходе учений полку была поставлена задача выйти во второй эшелон дивизии и сосредоточиться в районе поселка Кум-Даг (Песчаная гора). Район был выбран крайне неудачно, ибо эта [110] площадь представляла заповедник саксаула. Для туркмена саксаул — это жизнь, это тепло в юрте зимой, это строительный материал. И растет он далеко не во всех районах пустыни. Поэтому создаются государственные заповедники для разведения саксаула. Такие районы на топографических картах обозначаются специальными знаками. И вот такой район был определен для полка. Мои возражения во внимание не были приняты. В ночь мы вышли в этот район. И начали оборудовать позиции, закапывая в капониры технику, делая в песках убежища под личный состав. Утром оценить нашу работу приехал комдив полковник Котельников с группой офицеров. Пока он осматривал район полка, подъехала группа гражданских лиц, которые направились к нам. Представившись, они заявили протест по поводу уничтожения части заповедника и спросили, кто здесь старший и с кем будет подписываться акт о потраве. Полковник Котельников в присутствии офицеров штаба дивизии и полка показал на меня и сказал, что я буду представлять сторону, совершившую это беззаконие. Затем, раскланявшись, он отбыл в штаб руководства.

Конечно, этот случай стал достоянием всей дивизии и не добавил авторитета ее командиру. Полк же, завершив учения, еще долго исправлял ошибку спесивого начальника, производя перепосадку саксаула с других участков для его выращивания.

Лето 1966 года, как всегда, было жарким и пыльным. «Афганец» донимал и днем, и ночью. В один из таких знойных дней в полк прибыл начальник геолого-разведывательной экспедиции из Москвы с просьбой принять его. В ходе беседы выяснилось, что одна из участниц его экспедиции, студентка подготовительного курса института им. Губкина, Таня уже двое суток отсутствует. По словам ее подруги, Таня несколько дней назад познакомилась с солдатами радиолокационной станции ПВО (РЛС), стоящей километрах в 15 от Небит-Дага на самой высокой точке горного хребта — горе Орлан. Два дня назад, попросив подругу подменить ее на дежурстве, взяв с собой фотоаппарат, она отправилась навестить своих новых знакомых. Подруга скрыла это и только через двое суток рассказала руководству об уходе Татьяны. Начальник экспедиции просил помощи в розыске пропавшей девушки. Дело серьезное, за двое суток в горах без пищи и воды не всякий выдержит.

Первым делом связались с РЛС на Орлане, спросили солдат, не пришла ли девушка к ним. Ответ был отрицательный. Никто на пост [111] не приходил. Совершать облет горного массива было не на чем, так как ни в полку, ни в дивизии вертолетов не было. Пришлось сформировать несколько поисково-спасательных групп из числа альпинистов и наиболее физически подготовленных солдат и офицеров. Каждой группе я лично ставил задачу на поиск в определенном районе. Группы должны были работать с подъема, то есть с 6 часов утра и до наступления темноты. Каждый солдат имел все необходимое для передвижения в горах, включая суточный сухой паек и запас воды. Несколько суток поиска положительных результатов не дали. Кажется, на третий день мне доложили, что в одной из групп пропал сержант Вариченко. Группу возглавлял старший лейтенант Полятков, а Вариченко был у него заместителем. При опросе солдат группы выяснилось, что видели его последний раз часа за два до наступления темноты, буквально перед завершением поисков. Подняли дополнительные силы. Всю ночь с фонарями и зажженными факелами прочесывали примерный район исчезновения сержанта. Наступивший день результата не дал. В обеденный перерыв дежурный телефонист доложил, что меня просят соединиться с гарнизонным караулом, находящимся у подножья гор в 7–8 км от города. Соединившись с караулом, я услышал, что к ним только что вышел сержант Вариченко с девушкой на руках. Туда немедленно были направлены наши врачи на санитарной машине со всем необходимым для оказания первой помощи. Девушку поместили в городскую больницу. Вскоре приехали ее родители из Москвы.

Через несколько дней, когда Тане стало значительно лучше, она рассказала, что действительно хотела навестить знакомых ребят с Орлана. Из города гора Орлан кажется совсем рядом, если идти напрямик. Таня так и решила. Взяв с собой флягу воды, бутерброд и фотоаппарат, она смело отправилась в дорогу. Дорога оказалась ужасающе тяжелой. Постоянное преодоление ущелий, то спуск по камням, то подъем. До наступления темноты к намеченной цели она не дошла. Да и город пропал из виду. Она поняла, что заблудилась в горах. По ее словам, первую ночь она провела в какой-то расщелине, трясясь от холода и страха. Крики ночных птиц, вой волков будоражили воображение и не давали заснуть. Следующий день оказался еще тяжелее. Бутерброд давно съеден, во рту все запеклось, жажда стала невыносимой. Но она шла и шла, не зная куда. Наступила следующая ночь. Таня решила идти и в темноте. На рассвете она услышала [112] журчание горного родничка. Напившись чистой горной воды и набрав флягу, она вновь отправилась в путь. Понимая, что так она не выйдет ни к городу, ни к посту, Таня стала кричать, надеясь, что кто-нибудь услышит ее. Третья ночь для Татьяны оказалась как бы предвестием гибели. Идя в полной темноте по горному хребту, она оступилась и полетела вниз, в ущелье. Как оказалось потом, при падении она сломала правую ногу и ребро. Упав на дно ущелья, она пролежала там весь день и следующую ночь. Сила воли и тяга к жизни у этой девушки были потрясающие. Набравшись сил, она целый день ползла по камням, вдоль ущелья, справедливо полагая, что оно куда-нибудь ее выведет. Руки и ноги девушка содрала до костей. Силы окончательно покинули ее. Наступила очередная ночь. А ночи в горах в конце августа холодные. По рассказу Тани, она уже впала в забытье, и вдруг голос с небес все громче и громче зовет ее: «Таня, Таня». Она подумала, что пришел ее смертный час. Вот и ангел с распахнутыми крыльями спускается с вершины хребта к ней. Она потеряла сознание, а когда очнулась, то увидела рядом с собой солдата, который смачивает ей губы водой. Все оказалось прозаичнее. Отстав от своей группы, сержант Вариченко сам заблудился, но продолжал выполнять задачу по поиску девушки. Идя ночью по вершине одного из хребтов и громко крича имя девушки, он вдруг услышал стон, доносившийся снизу. Продолжая звать девушку по имени, он начал спускаться вниз. А так как он был в плащ-накидке, развевающейся от движения и ветра, то Тане на фоне луны он показался ангелом с крыльями, спускающимся за ее душой.

Отдав остатки воды девушке, а сухой паек у него тоже кончился, он на руках понес ее по дну ущелья. Надо сказать, что Таня была крупная, а Вариченко среднего телосложения и худощав. И тем не менее он нес ее с перерывами до тех пор, пока не наткнулся на гарнизонный караул. Вот так закончилась первая половина Таниной одиссеи.

В больнице она пролежала более месяца, так как и тяжелые травмы, и большая потеря веса и, наконец, психологический шок требовали длительного восстановления. Каждый вечер сержант Вариченко ходил в увольнение к спасенной им девушке. Подошло время демобилизации. Получив все документы, в том числе и проездные до Белоруссии, Вариченко обратился ко мне с необычной просьбой. Он просил разрешить ему остаться служить в полку до полного выздоровления Тани. Конечно же, я не мог отказать в такой просьбе. За это время я несколько [113] раз встречался с родителями Тани, говорил не единожды с ней самой и понял, что мечте стать геологом она не изменила. Руководство института уже зачислило ее на 1-й курс. Вариченко же, белорусский парень из глухой деревеньки, имел всего 7 классов образования. Но совершенный им поступок и ежедневные встречи в больнице потихоньку делали свое дело.

Настал день выписки. Родители и Таня попросили разрешения посетить меня. Послав за ними служебный «газик», я начистоту поговорил с сержантом о его планах. Он заявил, что собирается ехать в Москву и что с Таней у них все обговорено. После разговора с родителями девушки я попросил оставить нас с Таней на несколько минут. Услышав от нее подтверждение слов Вариченко о дальнейшей совместной жизни, я взял на себя неблагодарную роль — отговорить ее и не спешить с решением. Основанием для этого я считал разное социальное происхождение и положение, разное образование, справедливо считая, что это, скорее, романтическая влюбленность в спасителя, а не любовь. Таня осталась непреклонной. Поблагодарив командование и личный состав полка, они вскоре вчетвером уехали в Москву. Через год поступив на учебу в академию Генерального штаба, гуляя с семьей по территории Новодевичьего монастыря, я был кем-то окликнут. Оглянувшись, увидел своего бывшего сержанта Вариченко. Это была радостная встреча для нас обоих. Я ему рассказал, что приехал учиться, спросил о его жизни, о Тане. Вариченко рассказал, что Таня закончила первый курс института, родила ему сына, что живут они дружно вместе с ее родителями. Сам же он работает, окончив курсы водителей троллейбуса, а живут они на улице Кравченко. Вот так закончилась эта необычная история.

Однако вернемся к полковым делам. В начале октября полк принял участие в двусторонних дивизионных учениях, проводимых для короля Афганистана и его Генерального штаба. Руководителем учений был командующий войсками генерал-полковник Н. Г. Лященко. Наша дивизия по плану учений оборонялась, а Ашхабадская танковая наступала на нас. Вывели нас в район обороны за 150–200 км от Небит-Дага и поставили задачу по оборудованию полосы обороны. Полк получил задачу — составляя второй эшелон дивизии, оборудовать участок обороны 10 км по фронту и 10 км в глубину с целью не допустить прорыва наступающего противника, а при прорыве первого эшелона дивизии контратаковать его и восстановить положение. [114]

Главным было организовать фортификационные работы. Надо было оборудовать опорные пункты на каждые взвод и роту, батальонные районы обороны, траншеи, отсечные позиции, огневые позиции артиллерии, танки, командные пункты для управления батальонами и полком. Оборудовать районы размещения объектов тыла полка: полковой медицинский пункт, батальонные медпункты, пункты довольствия личного состава, укрытия для транспортной техники. Работа огромная, тяжелая, а времени в обрез. Весь личный состав полка работал день и ночь. Работала инженерная техника, работали лопатами солдаты и офицеры. К указанному сроку участок обороны полка был готов. Сначала нас сфотографировали с воздуха, а убедившись в готовности, привезли гостей. Короля и его свиту сопровождал и давал объяснения командующий войсками. Через день после показа начались боевые действия, длившиеся несколько суток. Учениями, как довели до нас, остались довольны как приглашенная сторона, так и командование округа.

Заканчивающийся 1966 год вновь принес нам смену командира дивизии. Видимо, в округе решили, что во главе развернутой дивизии, стоящей на государственной границе, должен быть более самостоятельный, уравновешенный и подготовленный командир. Таким — нашим новым комдивом — оказался начальник оперативного управления штаба ТурКВО генерал-майор П. В. Мальцев. Этот человек был прямой противоположностью полковнику Котельникову. Принимая дивизию, он объездил все ее части, скрупулезно вникая во все стороны жизни и деятельности подчиненных. С его помощью мы заново уточнили задачи и вопросы взаимодействия с пограничными отрядами и заставами, получили частично новые средства связи. Комдив уделял большое внимание командирской подготовке. Приняв дивизию, он начал с себя, выполнив все упражнения учебных стрельб из всех видов стрелкового оружия и танков. Потом очередь дошла и до нас — командиров полков. Любой вызов в штаб дивизии использовался для проверки нашей личной подготовки. П. В. Мальцев, будучи оператором по призванию, много времени отдавал обучению нас тактическому искусству. Словом, это был командир с широким кругозором и новым мышлением о формах и способах ведения вооруженной борьбы.

Осенью 1966 года новый командующий войсками ТурКВО генерал-полковник Н. Г. Лященко, сменивший на этом посту И. И. Федюнинского, решил провести показные занятия по оборудованию парка [115] боевых машин в нашем полку. Парк был далеко не из лучших. Все хранилища для техники (боксы) были выложены из саманного кирпича, сделанного солдатскими руками. Крыши на них были шиферные. Между стенками и крышей обязательно оставлялось метровое пространство. Делалось это для того, чтоб «афганец» не снес крышу хранилища. На одном из хранилищ 3-го батальона мы пренебрегли этим правилом. В итоге, на глазах всего полка крыша ветром была поднята на воздух и метров через 15 брошена на землю. От шифера остались одни осколки.

Кроме хранилищ в парке были построены все его элементы: мойка, пункт технического обслуживания (ПТО), пункт заправки горючим, контрольно-технический пункт (КТП). Видимо, целью этих показных занятий командующий войсками ставил показать, что и в самых отдаленных гарнизонах при желании и настойчивости можно и нужно содержать технику и вооружение в надлежащих условиях. Конечно, с его стороны были выделены определенные суммы денег, да и сами мы получили за работу строительный материал — камень «Гюша» — на залежах его под Красноводском. Это камень-известняк, очень хороший строительный материал для домов, хранилищ и других построек. Лежит он на поверхности земли, точнее, в земле, и специальными машинами легко распиливается на нужные блоки-кирпичи. Кстати, весь город Красноводск построен именно из такого материала. Мы его получали бесплатно, вернее, 50 процентов добытого нашими механиками отдавалось карьеру, а вторая половина шла нам за работу. Таким образом мы построили современный ПТО и КТП.

На занятиях планировалось показать не столько сам парк, сколько порядок работы с техникой при осенне-зимнем обслуживании и постановке на длительное хранение. Показные занятия проводились с привлечение всех командиров полков округа и их заместителей по технической части. В целом они прошли хорошо, участникам занятия понравились, а командующий войсками объявил полку благодарность.

На подведении итогов года на заседании Военного совета округа в Ташкенте полк был оценен хорошо, а меня в числе других наградили Почетной грамотой.

Осенью этого года полку пришлось выполнять еще одну нелегкую и несвойственную ему задачу. Как известно, осенью 1966 года Ташкент пострадал от сильнейшего землетрясения. Большая часть города была разрушена. Сильнее всего пострадали здания старой постройки [116] (из самана) и современные из бетона и стекла. Пострадал и штаб округа, и многие постройки принадлежащие военному ведомству. Поэтому было принято решение часть войск округа направить на расчистку последствий землетрясения и проведение восстановительных работ. В начале от полка для восстановления здания штаба округа был отправлен один батальон с саперной ротой, несколько позже на строительство других объектов мы отправили еще батальон. Теперь приходилось решать еще и дополнительные задачи. Так как разрушенному Ташкенту помогала вся страна, то в город приехало несколько десятков тысяч строителей от всех союзных республик и крупнейших городов страны. Среди истинных патриотов встречались и рвачи, и ворюги, и пьяницы. Поэтому контроль за нашими подразделениями был усилен. В Ташкенте вместе с работающими батальонами постоянно находилась группа офицеров штаба во главе с одним из заместителей командира полка. Несколько недель провел там и я. Но с полка никто не снимал его основную задачу — быть постоянно готовым к действиям в зоне ответственности. А это означало, что за счет улучшения качества подготовки личного состава мы должны были эту задачу выполнять меньшими силами. Поэтому боевая учеба в полку шла полным ходом.

В один из приездов в полк командир дивизии генерал П. В. Мальцев, завершив свою работу, собрал офицерский состав полка, чтобы послушать командиров взводов, рот, батальонов и начальников служб об их нуждах и запросах. Говорили, главным образом, о технике и вооружении. Два батальона полка были вооружены тяжелыми бронетранспортерами (БТР-152, около 8 тонн веса каждый). Один батальон более легкими БТР-40. Двигатели этих транспортеров не соответствовали весу машин. Они сильно перегревались, останавливались, в результате чего могло быть сорвано выполнение боевой задачи. Требовалась более приспособленная для жарко-пустынной местности техника. Были вопросы и бытового характера. В полку, а он стоял на окраине города, до сих пор не было своего клуба. Семьям офицеров, а большинство из них жили вокруг военного городка, негде было посмотреть фильм, организовать художественную самодеятельность и т. д. В равной степени это касалось и жизни солдат и сержантов. П. В. Мальцев пообещал все это внимательно изучить и по возможности помочь. Забегая вперед, скажу, что вскоре мы получили и деньги, и фонды, и даже роту военных строителей на строительство клуба. [117]

Закончив беседу с офицерами полка, П. В. Мальцев поинтересовался у меня сколько в среднем служат в ТурКВО офицеры. Я ответил, что поскольку замены в Турестанский округ, как правило, нет, то служат по 20 и более лет. А если и бывают замены, то только внутри округа. Для примера назвал несколько фамилий: подполковник Я. А. Славин служит в ТурКВО с 1941 года, то есть 25 лет; командир 3-го батальона подполковник И. Туровский — 19 лет; командир 4-й роты капитан Мирзоев — 12 лет, и т. д. Без замены затрудняется и рост офицеров, т. к. не бывает вакантных должностей. После этого командир дивизии поинтересовался моими дальнейшими планами. Я к тому времени в Туркмении прослужил 6,5 лет. Выслушав меня, П. В. Мальцев посоветовал подать рапорт о направлении меня на учебу в академию Генерального штаба. Беседа эта не прошла бесследно. Осенью следующего года подполковник Я. Славин был повышен в должности и переведен в Ташкентское училище начальником тыла. Капитан Мирзоев был у нас полку назначен командиром 2-го батальона, вместо ушедшего на военкомат подполковника Белякова.

Весной 1967 года меня вызвали в управление кадров округа. В беседе с начальником управления мне было доведено решение Военного совета округа о зачислении меня кандидатом для поступления на учебу в академию Генерального штаба. Также были вызваны мои однокашники по учебе в академии им. М. В. Фрунзе — Е. Кузнецов, командовавший в то время полком в Самаркандском корпусе, и А. Козлов, работавший в штабе округа. После прохождения медицинской комиссии в окружном госпитале нам было велено ждать вызова в Москву на мандатную комиссию.

Вернувшись в Небит-Даг, кроме повседневной работы я занялся личной подготовкой. Начал штудировать полевой устав, наставления родов войск, французский язык, историю военного искусства и другие предметы. [118]