Память

Говорят, время всесильно. Но оно не властно над памятью фронтовой. Я начисто забыл теорему Гаусса, интегралы и дифференциалы, сопромат и многие другие премудрости, кои изучал перед войной в институте. А жаркие бои, пережитое в лихую годину, друзей своих фронтовых, с которыми делил опасности и невзгоды, встречал рассветы в окопах, не забуду никогда. Память о войне что чеканка по металлу.

Приду на свой старый Верх-Исетский завод, которому отдано три десятилетия, — все здесь говорит о тех далеких годах. Мерный стук прокатных станов напоминает отдаленный гул орудий и минометов. Пневмотрамбовка земли в литейке что пулеметная очередь. На других заводах, где часто бываю, тоже, против воли, ищу приметы войны, и сравнения сами собой получаются армейскими. Иногда окажусь на строительной площадке, и вместо бульдозеров, разравнивающих ее под будущий дом, чудятся танки перед атакой. Или заноют раны перед непогодой и вспомнится вдруг палаточный эвакогоспиталь возле железнодорожной станции, куда привезли меня на третий день с передовой. Я терял сознание и, приходя в себя, спрашивал:

— Сестричка, который час?

— Второй, милый, второй.

— Только-то? Не могу больше ждать... [4]

— Поспи еще, милый, потерпи, а я сейчас выясню.

И верно, прошло, должно быть, совсем немного времени, как носилки подхватили сильные девичьи руки, и вот я лежу на операционном столе в брезентовой палатке-госпитале, освещенной электрическим светом от аккумуляторов, Капитан Полевой, не смыкавший глаз с того часа, как началось наступление наших войск, отдал краткие распоряжения и сразу приступил к делу. Сначала мне очистили рану в перебитой руке. Кричать было бесполезно, легче не стало бы, приходилось, стиснув зубы, терпеть. Наложив шину, Полевой начал обрабатывать рану на ноге. Анестезией не пользовался, а только каждый раз говорил: «Сейчас будет больно». И резал по живому и что-то бросал в рядом стоящий таз. Я лишь вздрагивал и ойкал, но чувствовал, как спадает жар в моих ранах. После обработки ран меня сморил сон. Я проснулся, когда забрезжил рассвет и к нам в палатку явилась согбенная старушка и, одаривая раненых горячей картошкой в мундирах, приговаривала:

— Кушайте, родные, кушайте, набирайтесь силов.

А между топчанами и носилками по-прежнему шустро носилась вчерашняя медсестра с орденом Ленина на выцветшей гимнастерке. Рассказывали, что она вынесла с поля боя восемьдесят семь раненых. Лицо ее не просыхало от слез. На каждый стон, крик она чутко откликалась, мягким голосом, никак не вяжущимся с ее крупной фигурой, спрашивала:

— Что, милый, плохо? Потерпи, скоро будет легче...

Для фронтовиков война не кончилась и поныне.

«Прошу извинить за долгое молчание, — читаю письмо фронтового друга из Рязани Федора Ивановича Суворова, имевшего почти смертельное ранение в голову, но выхоженного благодаря золотым рукам профессора Мещанинова, в честь которого названа одна из улиц Харькова. — Долго молчал, потому что сильно болел. И сейчас еще не поправился. [5] Пишу, а перед глазами все плывет. Частенько приезжает «скорая». Ничто, мой дорогой, бесследно не проходит: рубцы войны дают о себе знать. Силы тают, как лед по весне на Оке. А сделать хочется так много!»

Беру конверт с симферопольским штемпелем.

В нем — газетная вырезка, рассказ о командире танкового взвода Степане Васильевиче Ежове, в подчинении которого Федор Иванович воевал. После тяжелого ранения Ежов в сорок третьем году был списан со строевой службы и направлен для работы в органах МВД. Двадцать три года проносив шинель, уволился в запас и устроился по довоенной гражданской специальности дорожника в трест Юждорстрой. Кто бы мог подумать, что скромный начальник участка строящейся широкополосной дороги Симферополь — Ялта, потом инженер аппарата треста, — в прошлом бесстрашный офицер-танкист, не появись в «Крымской правде» очерк Суворова о нем!

Радость за фронтового товарища омрачила приписка: «Перенес инфаркт. Сильные головные боли, радикулит...» — тоже отголосок войны.

Не все вернулись с полей Великой Отечественной. Уходят и те, кто пришел домой. Нередко письма однополчанам остаются без ответов.

Память о погибших взывает: нельзя допустить, чтобы верх взяли новые маньяки и политические авантюристы, мечтающие ввергнуть человечество в пучину термоядерной катастрофы!

Я написал не историю своей 86-й отдельной танковой бригады, созданной на уральской земле по приказу Ставки Верховного Главнокомандования в трудное для страны время, хотя эпизоды из ее жизни вы встретите на страницах книги. Это даже не история первой танкодесантной роты, с которой я прошел боевой путь. «Огневая завеса» — рассказ о мужестве, беззаветной храбрости и верности солдатскому [6] долгу товарищей по оружию, о коммунистах и политработниках, личный пример которых, страстное слово вдохновляли, вселяли уверенность в победе над немецко-фашистскими захватчиками, звали на ратные подвиги во имя счастья Отчизны. Делюсь собственными воспоминаниями о том, что пережил, перечувствовал на войне, воспроизвожу беседы с боевыми друзьями уже в мирные дни — к одним приезжал, другие сами ко мне наведывались либо присылали подробные письма...

Книгу посвящаю ветеранам нашей бригады.

Адресую ее тем, кто изведал солдатскую долю или ковал победу в тылу, всем, кому дорог мир, и прежде всего молодежи, принявшей его как эстафету от старшего поколения.