Долгими полярными ночами
С надеждой мы встречали наступление осени 1941 г. с ее долгими непроглядными ночами и почти непрерывными дождями. В войне на море ночь — союзница малых кораблей — носителей минно-торпедного оружия. Северные ночи порой чернее крымских: ни луна, ни звезды не пробиваются сквозь небесную хмарь. Ходить по суше можно только знакомой тропою, по памяти, потому что не видно, куда ступаешь. Ночь лишила врага главного преимущества — авиации и как бы несколько уравняла наши возможности. Противник, не помышляя о наступлении, продолжал вгрызаться в скалы. Как вор, он боялся каждого шороха и потому палил ракетами, освещая передний край и побережье. По морю его корабли и суда ходили крадучись, от порта к порту. Наш флот перехватывал инициативу. Эскадренные миноносцы стали хозяевами Мотовского залива, часами маневрируя в нем, перепахивали неприятельские окопы в прибрежье тяжелыми фугасными снарядами. Торпедные катера начали выходить в Варангер-фьорд на поиск немецких судов. Катера МО готовились к активным действиям. Подводники тоже чувствовали себя увереннее: их меньше тревожила немецкая поисковая авиация. Ведь в круглосуточный полярный день в надводном положении, под дизелями, не очень-то разгуляешься, поэтому подводным лодкам приходилось уходить далеко в открытое море на зарядку аккумуляторных батарей. Это сокращало время пребывания их на позиции. Наши «ночники» летали [177] бомбить аэродромы и базы в глубокий тыл врага без прикрытия.
Несколько снизилась напряженность боевого использования кораблей ОВРа. Перевозки на Рыбачий меньше нуждались в охранении и постепенно перекладывались на органы тыла флота. За ночь любой буксир с баржей преодолевал расстояние между Мурманском и губой Озерко. Чаще привлекались к участию в конвоях восточного направления эсминцы. Немецким рейдерам теперь было не до набегов на наши коммуникации. Они перестали рыскать у побережья Мурмана. Противник был вынужден переключить усилия 6-й флотилии эсминцев на охрану своих перевозок, так как начал нести ощутимый урон от наших подводных лодок и торпедных катеров. Немецкие подводные лодки активных боевых действий почти не вели.
Но у войны не бывает передышек. Соединению охраны водного района были поставлены новые задачи, связанные с поддержкой войск сухопутного фронта и гарнизона Рыбачьего. По берегу Мотовского залива, от губы Титовка и до мыса Пикшуев, гитлеровцы создали очаговую оборону, представлявшую собой сеть опорных пунктов из хорошо укрепленных огневых точек. Они-то и служили основным источником добывания «языков» для наших разведчиков, которых перевозили и высаживали катера МО.
В подчинении штаба флота находился хорошо подготовленный 181-й отдельный диверсионно-разведывательный отряд, укомплектованный главным образом бывшими спортсменами. Его возглавляли флагманский инструктор по физической подготовке и спорту капитан 3 ранга В. В. Доможиров и комиссар старший политрук В. М. Дубровский. Переводчиком отряда был лейтенант Сутягин. Когда требовался «язык», дожидались ненастной погоды и темной ночью высаживали отряд где-нибудь под скалой, поближе к намеченной цели. Разведчики подкрадывались к одному из опорных пунктов, бесшумно снимали часовых, вязали пленных, забирали оружие и документы и возвращались.
По примеру штаба флота гарнизон полуострова Рыбачий тоже организовал диверсионно-разведывательное подразделение и начал высаживать его с катеров ОВРа то в Мотовском заливе, то в губе Маативуоно (Малая Волоковая), что на финской границе. Противник предпринял контрмеры: стал выставлять посты для наблюдения за доступными для подхода судов участками берега, устраивать засады. Наши диверсионные группы стали встречать более сильное противодействие. Однажды противник выследил [178] подход катеров к берегу, успел организовать оборону опорных пунктов и окружил разведчиков. Они прорывались к морю с боем, обстановка сложилась запутанная, неясная, корабли поддержать моряков огнем не смогли, и отряд понес потери. В этом бою получил тяжелое ранение в голову и капитан 3 ранга В. В. Доможиров.
Командиром 181-го отдельного диверсионно-разведывательного отряда был назначен физрук бригады подводных лодок капитан-лейтенант Н. А. Инзарцев. Под руководством этого отважного человека в конце августа 1941 г. отряд, усиленный пограничниками, предпринял дерзкий налет на аэродром Луостари. Разведчики скрытно провели в тылу врага несколько суток, прошли более двухсот километров, но были обнаружены вблизи цели. Самолеты противника по тревоге поднялись в воздух. Смельчакам пришлось с боями отходить в тундру, где им удалось благополучно пересечь линию фронта.
Изо дня в день приумножалась слава морских разведчиков. Долго просил их взять с собой на задание служивший тогда на Северном флоте поэт Александр Жаров. Да мы не разрешали — берегли талант. Но все же он добился своего. Рейд отважных моряков завершился успешно. Особенно радовался Жаров, когда в его руках оказалась изъятая у убитого солдата копия свидетельства, по которому его матери некая страховая контора обязалась выплатить деньги, если верный слуга отдаст жизнь за своего фюрера. По этому поводу Жаров написал в газету фельетон. Вообще Александр Алексеевич всей душой прикипел, что называется, к катерникам, разведчикам, защитникам Рыбачьего, ко всем тем, кто защищал советское Заполярье.
Случались у ваших разведчиков и серьезные промахи. Пленный солдат всего лишь солдат, военный кругозор его невелик. То ли дело офицер! От него можно получить сведения не только тактического, но и оперативного характера. Именно эти соображения заставили штабную разведку организовать поимку командира опорного пункта «Фишер-штейн». У добытых ранее «языков» узнали, где размещаются огневые средства и посты караула, вычертили точную схему немецкого гарнизона, изучили характер и повадки гитлеровского капитана, проанализировали распорядок его рабочего дня, часы досуга и отхода ко сну. Со слов пленных воспроизвели землянку фашистского офицера, разместили в ней такие же стол, стулья, кровать, выставили охрану и неоднократно проигрывали нападение.
Выполнить задание вызвался бывший штангист, чемпион [179] Беломорской военной флотилии в тяжелом весе мичман Вартан Айдынян. Фигуру штангиста-тяжеловеса представить нетрудно: широкие плечи, налитые силой стальные бицепсы. Шинели, кителя и рубахи шили мичману только на заказ, причем стоило ему чихнуть или кашлянуть, как с воротника слетали оторванные с «мясом» пуговки и крючки.
Настало время операции. Катера МО подошли к берегу ночью на малых оборотах моторов и с подводным выхлопом, почти бесшумно. Разведчики высадились тихо, через все посты и дозоры проползли по-пластунскп. Часового пришлось так же тихо убрать. Офицера взяли прямо из постели, как говорится, тепленьким, а чтобы не поднял тревогу, заткнули рот махровым полотенцем. Но когда поволокли пленного мимо скрытых постов, он так хрипел, что ему пришлось зажать и нос. К несчастью, капитан оказался хлипким и на катере стал отходить, как говорится, в мир иной. Даже квалифицированная медицинская помощь санитара-инструктора разведгруппы старшины 2-й статьи Пахомова не помогла пострадавшему. Когда я спустился в кубрик, он лежал неподвижно и что-то еле слышно бормотал, видимо призывая на помощь фюрера и первосоздателя Вселенной.
— Насколько я понимаю в медицине, он отдает концы в чистом виде, — заметив мой вопросительный взгляд, виновато заключил санинструктор.
И в самом деле, не успели корабли дойти до Полярного, как душа фашиста уже отлетела не то в рай, не то в ад, но небо было зловеще черным.
По случаю неудавшейся операции мичман Айдыпля вместе с помощником — прославленным левым нападающим сборной команды флота старшиной 1-й статьи Гавриловым предстали перед разгневанным командующим флотом.
— Как же вы его не уберегли? — спрашивал тот, сверля мичмана глазами.
— Да мы старались задание выполнить тихо, а он то замычит, то захрипит. Ну и пришлось ему того... — оправдывался Айдынян.
— Ох и додумались! Позатыкать немцу и рот, и ноздри! Чем же он, по-вашему, дышать должен?
— Да, может, он еще и оттого дуба дал, что упали мы с ним, когда со скалы в потемках сбегали, да кубарем покатились и выронили, конечно, по неосторожности, робко добавил футболист. [180]
— И кто послал вас, гималайских медведей, такую ювелирную работу выполнять? Сгребли, облапили, обрадовались и вмиг вытрясли из него душу. Вам не офицеров живьем брать, а носорогов в Африке руками ловить, — шумел, все больше распаляясь, А. Г. Головко.
В сентябре 1941 г. в Архангельске сформировали 12-ю особую бригаду морской пехоты и прислали в Полярный. Поскольку противник особой активности в то время не проявлял, ее оставили в резерве командующего флотом. ОВР получил директиву Военного совета приступить к подготовке нового соединения для высадки с моря на необорудованный берег. 12-я бригада состояла из шести батальонов, приблизительно по тысяче человек в каждом. Для высадки такого количества бойцов с вооружением и снаряжением требовалось не менее 12 тральщиков и столько же катеров МО. Подготовка к переброске осложнялась тем, что батальоны были сплошь укомплектованы личным составом, призванным из республик Средней Азии и не видевшим прежде моря.
Вместе с командованием бригады в течение полугода мы тренировали воинов, учили их уверенно держаться на палубе, проворно лазать по трапам, быстро сбегать по сходням, свободно ориентироваться на берегу в темноте, делать большие марши по тундре, овладевать тактикой боя в условиях Заполярья. Словом, старались подготовить из них настоящих морских пехотинцев. С будущими десантниками мы часто выходили в море, приучая их к качке. Высаживали ночью на побережье Кольского залива — сначала отдельные подразделения, затем батальоны и, наконец, всю бригаду целиком. Десантники брали с собой только то оружие, которое могли унести на себе, а пушки и крупнокалиберные пулеметы оставляли в базе. Планировалось, что тяжелое вооружение будет доставляться им в зависимости от складывающейся обстановки, условий местности, захваченной десантом, и организации базы высадки.
Тренировки проводились не только осенью, но и зимой, в самые лютые холода и снежные метели. В такую погоду каждого человека обязательно надо высадить на берег сухим. Десантник, промочивший ноги, уже не боец. Его надо возвращать на корабль и отправлять в базу. Поэтому от командиров высадочных средств требовалась высокая точность при выборе в темноте удобного места подхода к берегу [181] и большое искусство, чтобы удерживать машинами корабль, пока высаживается десант. В общем, боевая подготовка 12-й бригады морской пехоты носила исключительно напряженный характер и была направлена на то, чтобы подготовить сноровистых, решительных и неутомимых бойцов, не боящихся морской стихии, смело идущих в первом броске для захвата плацдарма, способных стойко переносить тяготы десантирования, готовых к напряжению боя на грани физических сил и психологических возможностей.
Артиллерийскую поддержку десанта обеспечивали корабли ОВРа и эскадренные миноносцы, составлявшие их охранение. После каждого обстрела позиций противника эсминцы возвращались в базу. Командир дивизиона эскадренных миноносцев капитан 1 ранга В. А. Фокин и я съезжали на берег и шли докладывать командующему о выполнении задания. Комбриг был прирожденным аналитиком. Он производил сложнейшие расчеты: число орудийных стволов своих кораблей множил на количество произведенных залпов, рассчитывал площадь поражения, прикидывал, сколько на ней землянок, а в них солдат, выводил математическую вероятность попадания и определял предполагаемые потери гитлеровцев. Надо отдать должное скромности Виталия Алексеевича: полученные результаты он постоянно округлял в меньшую сторону. Конечно, подобная математическая эквилибристика никак не гарантировала от просчетов. А. Г. Головко каждый раз придирчиво выспрашивал подробности боевых походов и перепроверял представленные расчеты, а уж если обнаруживал неточности, его красный карандаш безжалостно терзал выполненный отчет.
Полярная зима 1941/42 г. была ранней. Со стороны Северного полюса дули почти не прекращающиеся, сырые, пронизывающие насквозь ветры, разводя в океане крупную зыбь. Стонали мечущиеся над неспокойной водой серые чайки. Зеленовато-синие громады волн с грохотом обрушивались на голые берега, дробились о черные скалы, высоко поднимая клубы мокрой, горько-соленой пыли. Ледяная вода с ревом устремлялась в ущелья между утесами и, зажатая их острыми гранитными боками, клокотала, кипя, пенясь и злясь. С потемневшего хмурого неба то и дело срывался мелкий колючий снег. По ночам растерзанные ветрами карликовые березки одевал, словно в шубку, пушистый иней. [182]
Совинформбюро приносило нерадостные вести. Враг по-прежнему рвался к Москве, затягивал смертельную петлю вокруг Ленинграда, правда, было видно, что делает он это не так резво, как в первые месяцы войны. Чувствовалось, что его поступками руководит не трезвый расчет, а отчаяние зарвавшегося игрока, стремящегося любой ценой укрепить пошатнувшийся престиж непобедимого завоевателя.
На мурманском направлении сухопутный фронт прочно стабилизировался. Немцы судорожно готовились к непредвиденной зимовке: строили железобетонные сооружения, утепляли их тесом, устанавливали чугунные печки. На море оживилось движение вражеских конвоев. В порты Киркенес и Петсамо из Германии ввозили цемент, арматурное железо, каменный уголь, кирпич, дорожно-строительную технику, зимнее обмундирование, колбасу, табак, шнапс и даже печеный хлеб. Разведчики как-то принесли упакованную в целлофан, порезанную на ломти буханку. На обертке, снабженной рекламной этикеткой, было напечатано, что только этой берлинской фирме предоставлено право выпекать хлеб для «доблестной армии великой Германии». Как же цинично звучали эти слова по отношению к тем, на чью долю выпала бесславная участь быть погребенными в бескрайних полярных просторах чужой страны.
Складывающаяся обстановка определяла содержание основных задач флота — активные действия по нарушению коммуникаций противника, нанесение чувствительного ущерба его морским перевозкам.
Главная роль в срыве снабжения северной группировки противника отводилась подводным лодкам. Северный флот постоянно держал на позициях у побережья Северной Норвегии две-три подводные лодки и еще две — в Варангер-фьорде. Когда авиация подключалась к поиску врага в море, боевые результаты подводников резко повышались. Преимущество этого рода сил заключалось в скрытности, непрерывности боевого воздействия на врага, неотразимости атак, сокрушающей мощи торпедного оружия. Некоторые подводные лодки несли и минное оружие, используя которое могли перекрывать узкости на путях сообщения противника.
Эскадренные миноносцы тоже несколько раз выходили навстречу немецким конвоям, торпедировали их и обстреливали из артиллерийских орудий. Авиация флота в условиях полярной ночи наносила торпедные и бомбовые удары по судам и кораблям в море, бомбила порты, военно-морские базы и аэродромы, ставила якорные и донные мины [183] на рейдах, фарватерах и вероятных курсах плавания кораблей.
Личный состав кораблей соединения охраны водного района тоже готов был принять участие в нарушении вражеских коммуникаций. Катерники настойчиво рвались в море. Но как они должны действовать? До сих пор торпедные катера рассматривались военной наукой как силы, пригодные лишь для набеговых действий, когда надо, неожиданно и дерзко прорвавшись через заградительный артиллерийский огонь, торпедировать цель. Так было в 1918 г. в Зеебрюгге, так было и в 1919 г. в Кронштадте.
В Советском Военно-Морском Флоте исходя из оборонительной военной доктрины торпедные катера рассматривались как силы, предназначенные для обороны побережья, хотя в определенных условиях допускалось использовать их и для прорыва в военно-морские базы противника в целях нанесения торпедных ударов по кораблям. В соответствии с оперативным предназначением они проектировались малого водоизмещения, быстроходными, были сделаны из легких конструкционных материалов. Мореходность их была невысокой, как, впрочем, и у аналогичных катеров зарубежной постройки.
Еще в августе 1941 г. на Северный флот прибыли пять новых торпедных катеров тина «Д-3» с деревянными корпусами. В тактико-техническом задании на проектирование было записано, что габариты этих катеров должны соответствовать условиям транспортировки по железным дорогам, поэтому они получились малоразмерными, низкобортными, маломореходными, технически несовершенными и малопригодными для Северного морского театра. Велик ли корабль увезешь на платформе? Да и зачем, когда у нас три флота из четырех связаны между собой внутренними речными системами. К тому же деревянные конструкции корпуса столь просты в сборке, что катера можно было строить на речных верфях, которых так много на Неве, Волге, Свири и Северной Двине. Впрочем, катера несли на борту две 533-мм торпеды и в атаке представляли собой грозную силу не только для транспортов, но и для боевых кораблей. Самое же главное — у нас их было до обидного мало.
Один из этих катеров поручили испытать лейтенанту А. О. Шабалину и его экипажу. Катерники добросовестно гоняли его на всех режимах в различных погодных условиях. Как только они вернулись в базу, товарищи по оружию «напали» на Шебалина:
— Ну, Саша, рассказывай, как новый «конь»? [184]
— Всем хорош, — отвечал Александр Осипович, — жаль, ухабистой дороги немного боится. — И уже серьезно добавил: — Водоизмещение маловато, поэтому на волне свыше трех баллов хороших скоростей развивать не сможет.
На следующий день я докладывал командующему флотом о результатах мореходных испытаний новых катеров. Арсений Григорьевич мерил большими шагами кабинет на ФКП и, затягиваясь «Казбеком», рассуждал вслух примерно так:
— Видишь, что получилось с торпедными катерами. Мы заказывали их и строили для одной цели, а они понадобились совсем для другой. Их готовили к эпизодическим боевым действиям, к прорыву в базы врага или к решительному удару по нападающим кораблям при обороне своих баз, а ты хочешь, чтобы они несли длительную крейсерскую службу, осуществляли ночной поиск на коммуникациях противника в открытом море. Да только ли в области оперативного использования торпедных катеров война корректирует наши прежние замыслы, планы и представления? Моряки строили оборону военно-морских баз, готовясь защищать их главным образом от вторжения с моря, а опыт показал, что их берут больше со стороны суши. Мы считали, что первостепенной задачей флотов будет бой надводных эскадр в открытом море, а война повернула нас лицом к содействию сухопутным силам. Все великие морские державы, в том числе и наша, делали ставку на линейный флот, считая бронированные гиганты главной силой флота. Почти никто и не заметил, как зародился и возмужал новый род военно-морских сил — авиация, гроза крупных надводных кораблей. Ты посмотри, что творится: пока что все потопленные во второй мировой войне линкоры гибнут не от артиллерийского огня кораблей своего класса в морском сражении, как мы себе когда-то представляли, а от авиабомб и торпед, сброшенных внезапно самолетами. — Командующий положил в пепельницу потухший окурок, достал новую папиросу, постучал мундштуком по коробке, снова закурил и продолжал: — Что же касается тактико-технических данных новых торпедных катеров, то для Севера они, конечно, легковаты. Но и таких хотелось бы иметь побольше.
Военный совет флота одобрил инициативу катерников и поддержал предложение командования ОВРа, касающееся выходов торпедных катеров в море для поиска и уничтожения конвоев и отдельно плавающих судов и кораблей противника. С учетом мореходных свойств катеров начальник [185] штаба флота контр-адмирал С. Г. Кучеров определил им зону действия, как и подводным лодкам «малюткам», а Варангер-фьорде, установив разграничительную линию, которую во избежание помех друг другу ни те ни другие не имели права пересекать.
В один из хмурых сентябрьских дней, когда сгустились сумерки, два торпедных катера тихо выскользнули из Полярного в Варангер-фьорд на свободную охоту. Не имея данных разведки, они, словно связанные, ходили в видимости друг друга параллельными курсами вдоль обычной линии движения немецких судов. В случае встречи с противником, чтобы рассеять его внимание и рассредоточить огонь кораблей охранения, командирам катеров рекомендовалось атаковать конвой совместно и по возможности с разных направлений.
Выходы в море пары торпедных катеров в расчете на благоприятное стечение обстоятельств или, как тогда выражались, с разведкой на себя давали мало. В темноте, при плавании без огней, не имея радиолокаторов, найти противника в обширной акватории залива можно было только благодаря счастливой случайности. Пришлось подумать над тем, каким образом увеличить эффективность обнаружения противника в интересах этих маленьких рейдеров. На западном берегу Рыбачьего выбрали самую высокую сопку и установили наблюдательный пост. В ясную погоду оттуда хорошо просматривались норвежский порт Вардё и часть Варангер-фьорда. Интересующие нас данные мы получали также от авиации и радиоразведки. Катера стали выходить на коммуникации не «на счастье», а имея предварительные данные, позволяющие им рассчитывать на встречу с вражеским конвоем, о движении которого можно было хотя бы как-то судить.
Сразу же возникли проблемы. Развертываться из Кольского залива было нецелесообразно, так как, выходя оттуда, катера не успевали перехватывать обнаруженного неприятеля. На побережье же Рыбачьего, со стороны Варангер-фьорда, у нас не было ни одной укрытой стоянки. Пришлось ее срочно организовывать. Выбрали более-менее спокойное место в глубине залива Пумманки, вбили там с десяток свай, приколотили к ним несколько досок, и маневренная база торпедных катеров в первом приближении была готова. Здесь они постоянно дежурили, укрываясь от непогоды, и вражеские суда, обнаруженные постами СНиС, попадали в радиус их действия.
Даже такая довольно примитивная организация обеспечения [186] боевой деятельности не замедлила принести свои плоды. 11 сентября видимость на море была прекрасная, и дежурное звено катеров в Пумманки (ныне Земляное) получило от постов СНиС данные о том, что из Киркенеса под вечер вышла в море группа судов. Мателотом нашего звена командовал лейтенант А. О. Шабалин, вторым шел призванный из запаса старый балтийский катерник, когда-то оставивший службу по болезни, капитан-лейтенант Г. К. Светлов.
Сашу Шабалина поставили в голову не зря. Потомственный помор, родившийся на берегах бурной Онеги, он знал северные моря, как пахарь знает свое поле. Спокойный и уравновешенный, я бы даже сказал, тихий, он делал все неторопливо, продуманно, обстоятельно я надежно. В море он лучше других ориентировался в обстановке, легче и быстрей находил верный выход из сложной ситуации. Рассудительный и общительный, смелый и уверенный а своих действиях, он скоро завоевал непререкаемый авторитет. А взаимопонимание в экипаже было настолько поразительным, что порой казалось, его команды выполняются раньше, нежели произносятся. Я познакомился с ним еще в 1939 г., когда в ОВР прибыли два первых торпедных катера и на них нужно было подобрать командиров. Вызвал первого кандидата. Ко мне вошел среднего роста главный старшина, представился, осмотрелся, не спеша снял шапку, пригладил белокурые волосы и сел в указанное кресло. Его серые глаза были очень серьезны. На мои вопросы отвечал не сразу, тщательно обдумывая ответы. Пока разговор касался его биографии, Шабалин, как мне, показалось, был равнодушным. Меня же смущало казавшееся медленный течение его мыслей.
— Вам очень хочется командовать торпедным катером? — вдруг спросил я его.
— Очень! — ответил он, оживившись, и глаза его радостно заблестели.
— А вас не смущают большие скорости этих кораблей?! Ведь малейшее промедление на них...
— Что вы?! — встрепенулся он. — Рыбачьим карбасом у нас на Белом море, поверьте, управлять куда сложней. Там ты и на руле стоишь, и за парусами следишь, и ветер, и волну, и течение учитываешь. А на торпедном катере я уйду хоть на Новую Землю!
Только теперь я увидел, что передо мной прирожденный моряк, для которого корабль не только важнейшее, но и, [187] пожалуй, единственное дело его жизни, а море — родная стихия.
Война показала, что А. О. Шабалин был не только отважным мореходом, но и бесстрашным воином. Он чаще других находил противника в море, лучше многих видел его уязвимые места, смело сближался на верную дистанцию залпа, быстро проходил зону огня охранения, умел легко оторваться от преследования. Это был истинный талант.
Старшим на выходе торпедных катеров 11 сентября был начальник боевой подготовки штаба ОВРа капитан-лейтенант М Н. Моль, офицер грамотный, решительный и настойчивый. Рассчитав вероятное место встречи с конвоем, оп доложил в Полярный свое решение, и катера пошли на перехват противника. Первым обнаружил большой транспорт А. О. Шабалин. Его катер сблизился с противником на короткую дистанцию и произвел двухторпедный залп. Уже на отходе команда катера наблюдала сильный взрыв. Г. К. Светлову атака досталась тяжелей. Ближе всех к нему оказался корабль охранения — что-то вроде миноносца или сторожевика, который вел интенсивный огонь по атакующему. Сблизившись на дистанцию торпедного залпа, катер произвел выстрел одной торпедой, и через минуту корабль противника взлетел на воздух.
Катер А. О. Шабалина получил подводную пробоину, но смолистая и вязкая сосна, из которой изготовлена обшивка корпуса, обладает чудесными свойствами, набухая, затягивать рваные отверстия, что уменьшает поступление забортной воды через пробоину. Только благодаря этому обстоятельству да усилиям экипажа катер дошел до базы своим ходом.
Боевой успех звена торпедных катеров был первой победой надводных кораблей, большой радостью не только для нашего соединения, но и для всего Северного флота.
В середине сентября 1941 г. были получены данные разведки о том, что в Петсамо загружаются никелевой рудой для отправки в Германию два больших судна. Каждую ночь звено торпедных катеров настойчиво караулило их выход из порта. Дальше в море на этот конвой были нацелены подводные лодки. Зная, что противник проходит, прижимаясь ближе к берегу, катера дежурили, скрываясь в тени высоких скал. Упустить ценный стратегический груз было бы непростительно. И вот упорство катерников наконец было вознаграждено. 15 сентября на подходах к Киркенесу появились низко сидящие в воде транспорты, идущие [188] хорошим ходом в кильватерном строю, казалось, без всякого охранения, совсем близко от берега и еще ближе к нашей засаде. Атаковать их в таких почтя полигонных условиях большого труда не составляло. Командиры катеров лейтенант А. И. Поляков и младший лейтенант П. И. Хапилин условными сигналами распределили между собой цели, катера легли на боевой курс и с коротких дистанций, так и не замеченные противником, почти одновременно выпустили торпеды. Тяжело груженные рудой суда в считанные минуты скрылись под водой. Увлеченные атакой катерники только теперь увидели, что со стороны моря идет в ордере охранение, которое немедленно открыло бешеный огонь. Вспыхнули прожекторы, и батареи береговой обороны Яр-фьорда также открыли артиллерийский огонь по отходящим катерам. Но было уже поздно. Налегке, без торпед, те развили максимальную скорость и вскоре очутились вне досягаемости снарядов противника.
Два успешных выхода не только воодушевили катерников, убедившихся в силе своего оружия, но и положили начало активным боевым действиям торпедных катеров на морских коммуникациях. Именно с той поры стали формироваться приемы ведения боя торпедных катеров с конвоями и совершенствоваться методы управления ими в бою. Отсюда берет свое начало разработка способов обеспечения силами авиации ударов катеров, прикрытия их в море истребителями, поддержки в бою штурмовиками и торпедоносцами. Начали закладываться основы оперативного взаимодействия катеров с подводными лодками и ударной авиацией.
Теперь катера постоянно несли дежурство в заливе Пумманки и каждую ночь выходили на поиск, то по данным разведки, то просто на свободную охоту. Но и противник сориентировался — все чаще стал проходить опасную зону днем. А для того чтобы уберечься при выходе из Петсамо от огня нашей 130-мм артиллерийской батареи береговой обороны, немцы ставили дымовую завесу и под ее прикрытием выводили транспорты, груженные никелевой рудой. Такой вариант казался им менее опасным. Оно и понятно, ведь попадание торпеды — верная гибель, а при поражении одним-двумя снарядами еще можно удержаться на плаву.
Полярной зимой каждый выход на катерах в море — это подвиг. Исхлестанная бешеной волной палуба превращается в ледяную горку, соскользнуть с которой на ходу за борт можно в один миг. Одежда на моряках покрывается [189] прочным ледяным панцирем, становясь тяжелой и ломкой. Кожаный шлем так примерзает к плечам и вороту реглана, что невозможно повернуть голову. Волны бросают катер из стороны в сторону — трудно удержаться на ногах, картушка компаса мечется как угорелая в своем котелке — попробуй определи истинные показания, и если у командира нет опыта плавания в этих местах по другим ориентирам, он легко может оказаться не возле своего берега, а под батареями врага. Как хорошо после такого похода переодеться во все сухое, посидеть у жарко натопленной печки, попить чайку да отоспаться вволю в свежезастланной постели под теплым одеялом! Но команды дежурных катеров на стоянке в Пумманки, обязанные по первому сигналу немедленно выйти в море, ничего подобного позволить себе не могли. Они сушились у горячих моторов, здесь же зачастую и спали, обняв «для сугреву» горячую выхлопную трубу.
Нам с комиссаром А. С. Новожиловым частенько приходилось бывать у катерников в Варангер-фьорде. Это были особые люди, их бодрость и оптимизм превосходили самые смелые ожидания. Забывая о лишениях и трудностях, они жили только войной, жадно расспрашивали нас о событиях на фронтах, о предстоящих выходах в море. Ну а если разговор заходил об их делах, они могли часами рассказывать о своих маленьких кораблях, сетовали на то, что им редко попадаются конвои противника, интересовались перспективой роста своего подразделения.
Нет, до самых последних дней своей жизни останусь я влюблен в катерников, в это орлиное племя, людей цельных и бесстрашных, спаянных крепкой боевой дружбой, ежедневно показывающих примеры личного мужества. Ведь на кораблях, а тем более на торпедных катерах, командир всегда на виду — и в походе, и в бою, когда кажется, что любое вражеское орудие направлено прямо на тебя. И если в какой-то момент сорвешься, дрогнешь, командовать уже не сможешь. На торпедных катерах командир все делает сам — оценивает обстановку, принимает решение, приводит его в исполнение: стоит на руле, управляя кораблем, целится в неприятеля, производит залп. И подсказать ему или помочь в чем-либо некому и некогда. От мужества и умения командира во многом зависят и завязка боя, и его исход, поэтому авторитет его непререкаем.
К этому периоду относится и возникновение идеи привлечь малые охотники к минной войне.
Морские мины — оружие эффективное, но чрезвычайно [190] сложное. Ставить их на виду у действующих в море сил неприятеля, на его курсе, или, выражаясь иными словами, производить минную атаку — дело бесперспективное: кто же захочет пройтись по минам, которые набросали ему под нос? Только ограниченные в свободе маневра. Большим кораблям, способным выставлять плотные минные заграждения, скрытно эту операцию выполнить архитрудно, а подводная лодка, обладающая достаточной скрытностью, принимает лишь небольшой комплект мин. Рождение минно-торпедной авиации и появление на вооружении донных электромагнитных мин расширили возможности минных атак, хотя по-прежнему было трудно соблюдать такое важнейшее условие, как скрытность. Но у этого грозного оружия есть одно ценное свойство. Будучи выставлено скрытно у чужих берегов, или, как говорят моряки, активным методом, оно терпеливо ждет свою жертву, не требуя никакого ухода. Правда, мины не обладают избирательной способностью, но после первой же гибели на них хотя бы мусорной баржи противник будет вынужден немедленно очистить все опасные для плавания участки моря, проводить за тралами крупные суда с ценным грузом и корабли, установить систему регулярного контрольного траления морских путей сообщения. Все это повлияет на интенсивность судоходства, и в результате замедлятся темпы воинских и коммерческих перевозок, особенно в том случае, если заграждения будут систематически обновляться.
Примерно такими рассуждениями мы и руководствовались, когда принимали решение использовать в минной войне малые охотники и обосновывали его на Военном совете флота. Эти катера хоть и берут мало боезапаса, зато смогут незаметно подобраться к любым узкостям и к caмым входам в базы и порты. Катер поднимает две большие мины, а любая из них может вывести из строя или уничтожить даже легкий крейсер.
Темной студеной ночью 7 декабря 1941 г. звено малых охотников, приняв по паре мин КБ-3, вышло в море. Работа предстояла нелегкая: подойти незамеченными как можно ближе к Печенгскому входному створу и выставить банку из четырех мин. На малых оборотах катера подошли под самый берег. Начав «танцевать» от него как от печки, вывалили за борт свой опасный груз и возвратились в базу. Через 45 дней мы попытались повторить минную постановку на подходах к Петсамо, правда, уже большими силами. Но враг оказался бдительным: батареи береговой обороны открыла по катерам интенсивный огонь. Тогда мы [191] попробовали схитрить. Послали самолеты МБР-2 бомбить город и порт, чтобы наделать там побольше шуму, а под его прикрытием катера должны были выставить мины. Батареи снова заметили их и обстреляли. К сожалению, наша хитрость не удалась, и пришлось для постановок выбирать новое место. Но все же довольно скоро минные постановки стали систематическими.
Благодаря частым выходам к вражеским берегам личный состав катеров стал ориентироваться в чужих водах так же свободно, как и в своих собственных. У отдельных командиров появилась даже некоторая беспечность, что привело в конце концов к досадному случаю. Дело было так. Погоду для похода выбрали ненастную. С берега дул сильный ветер со снегом, казалось, и море, и небо — все превратилось в одну липкую массу. Командиры трех катеров условились, что сигналом для начала постановки будет резкий поворот головного катера на 90 градусов вправо. По пути отряд несколько уклонился под ветер и, не попав в пролив между полуостровом Рыбачий и Айновскими островами, вышел прямо на один из них. Командир отряда, стоя на мостике головного катера, первым обнаружил промах и резко повернул в пролив, не предупредив идущих сзади товарищей о причине маневра: видимо, надеялся, что те следят за обстановкой и поймут все происходящее. Но он ошибся. Его подчиненные больше верили прокладке и счислению, которые делал начальник, нежели своим расчетам. Приняв резкий поворот флагмана за условный сигнал начала постановки, они покидали в воду все мины и, довольные выполненной задачей, стали ждать приказания возвращаться в базу. И это несмотря на то что поворот был левым вместо обусловленного правого, а до чужого берега еще оставалось полчаса ходу! Хорошо еще, что место постановки было точно известно. Его нанесли на карты, объявив районом, запретным для плавания. Образовавшейся таким образом минной банке острословы присвоили имя командира отряда, «отличившегося» в этом походе. Данный случай имел большой резонанс, и командованию ОВРа пришлось сделать соответствующие выводы и принять нужные меры.
Всю зиму 1941/42 г. мы ходили ставить мины к Вардё, Вадсё, Петсамо и Киркенесу, и, видимо, не напрасно. Как-то наш самолет-разведчик доложил, что в Варангер-фьорде он наблюдал плавающее соединение из трех больших судов, следующих вдоль берега в охранении шести малых кораблей. Такими косяками немцы тогда еще ходить боялись, [192] поэтому, усомнившись в достоверности полученных сведений, штаб флота послал более опытный воздушный экипаж проверить обстановку. Оказалось, что три немецких тральщика шли друг за другом в поиске наших мин. По бортам; каждого из них пенили воду по паре траловых буйков, ихто молодой летчик и принял за корабли охранения.
Приближался конец первого военного года. Положение на советско-германском фронте, протянувшемся от Черного моря до Северного Ледовитого океана, оставалось напряженным. Но было абсолютно ясным одно: мы выстояли! Североморцы научились воевать, били врага, даже когда численный перевес оказывался на его стороне. Но противник был еще силен, и недооценивать его было нельзя. Предстояла долгая изнурительная борьба, и нам еще не раз пришлось изведать и радость побед, и горечь поражений. [193]