Великая Отечественная
Война у порога
Весна в Заполярье в тот памятный сорок первый год выдалась ранняя. На равнинах и склонах гор снег сошел уже к концу мая, только в вечной тени гранитных ущелий еще белели глубокие сугробы, медленно истекая хрустальными струями. Торопясь созреть в короткое, скупое на тепло полярное лето, дружно зеленели кустики черники и голубики, у топких торфяных болот зацветала морошка.
В Баренцевом море давно отбушевали свирепые апрельские норды, и теперь с берега дули слабые южные ветры, увлекая редкие хлопья облаков куда-то в сторону полюса. Низкое слепящее солнце висело перед глазами круглые сутки. Лишь к полуночи его покрасневший диск скатывался к горизонту и, словно боясь коснуться океана, вновь поднимался, возвещая начало нового дня, так и не дав закончиться предыдущему.
Северному флоту шел всего лишь восьмой год, но он уже успел обрести стойкие традиции. Так, на два летних месяца соединения надводных кораблей и подводных лодок обычно уходили в Белое море, где выполняли годовую программу огневой подготовки. Однако на сей раз привычный ритм был нарушен. Уже наступил июнь, а штаб флота все тянул с объявлением сроков выхода в район учений. Объяснялось это двумя причинами. Дело в том, что у командиров плавающих [122] соединений не было единого взгляда на методы боевой подготовки кораблей. Одни считали, что готовиться к войне следует не в тепличных беломорских условиях, а в своем суровом районе, там, где предстоит встреча с противником, и учиться надо не только летом, но и круглый год. Другие им возражали, утверждая, что начинать погружаться на больших глубинах Баренцева моря для молодых подводников слишком опасно, и в подтверждение приводили примеры аварий и даже гибели подводных лодок. Новый командующий флотом контр-адмирал А. Г. Головко был склонен к компромиссному решению: молодым командирам подводных лодок проводить отработку первых задач на малых глубинах в Белом море, а артиллерийские стрельбы и торпедные атаки надводных кораблей перенести к берегам Мурмана.
Однако отпускать в глубокий тыл даже небольшой отряд флота, ослабляя силы главной базы, было рискованно ввиду подозрительного поведения гитлеровцев у наших границ. Еще весной 1940 г. они оккупировали Норвегию. Этот агрессивный акт был расценен нами как попытка окружить Великобританию военно-морскими базами и аэродромами. Мы удивлялись, как ловко они под самым носом у англичан, опередив их всего лишь на сутки, завладели целым государством, и даже иронизировали по поводу неповоротливости королевского флота.
Когда же вермахт начал создавать разветвленную систему базирования флота на северном побережье Норвегии в непосредственной близости от наших границ и сосредоточивать 150-тысячную армию «Норвегия» на мурманском и кандалакшском направлениях, нам стало ясно, что запахло более серьезной авантюрой, что пришло время и нам повышать свою боевую готовность. Как всегда, и 1941 год мы начали с отработки зимних задач боевой подготовки, а как только унялись февральские штормы, корабли соединений флота вышли в море для выполнения стрельбовых задач. Противолодочные корабли охраны водного района приступили к напряженным тренировкам по поиску подводных лодок, торпедные катера учились выходить в атаки по надводным целям, которые имитировал минный заградитель «Мурман», тральщики отрабатывали траление в заданном районе и проводку кораблей за тралами. Учились выходить в торпедные атаки эскадренные миноносцы и подводные лодки.
Май был особенно напряженным для бывалых командиров-подводников М. И. Гаджиева, В. Н. Котельникова, Н. А. [123]
Лунина и экипажей их лодок. Они отрабатывали задачи по выходу в атаку по боевому кораблю, идущему двадцатиузловым ходом в охранении катеров МО, по скрытному прорыву противолодочной завесы. Командиры дивизионов И. А. Колышкин и Н. И. Морозов могли гордиться успехами своих воспитанников. Пристально следил за результатами боевой подготовки командующий флотом А. Г. Головко.
Арсений Григорьевич был не только моим непосредственным начальником, но и однокашником. Он удивительно умел сочетать отношения и старшего по служебному положению, и школьного товарища, которому можно было излить душу, высказать не окончательно сложившееся мнение, изложить точку зрения по тому или иному вопросу. Такие отношения между нами установились еще летом 1938 г., когда Арсений Григорьевич некоторое время возглавлял штаб Северного флота.
10 июня 1941 г., когда в Мотовском заливе корабли ОВРа отрабатывали задачи траления, командующий прибыл на мой флагманский корабль. Он был очень озабочен. И немудрено: иностранная печать и радио назойливо сообщали о подготовке гитлеровской Германии к войне с русскими, предсказывали скорое нападение на Советский Союз. Командующего флотом больше всего беспокоило отсутствие по этому поводу исчерпывающих инструкций.
— Англичане все уши прожужжали, что война у нашего порога, а руководство молчит, — с досадой заметил он.
Никто, разумеется, и не собирался безоговорочно верить буржуазной пропаганде, но военному человеку нельзя не учитывать все возможные варианты развития событий. Разведка неоднократно доносила, что фашисты переоборудуют норвежские порты Киркенес, Вардё, Вадсё, Хаммерфест, Тромсё и другие в военно-морские базы.
— Знаешь, — сказал мне Арсений Григорьевич, — гитлеровцы устанавливают на побережье Норвегии артиллерийские батареи, нацеленные в нашу сторону. Не могу понять, боятся они нас или собираются нападать?
Особенно его тревожила близость главной базы флота — Полярного к советско-финляндской границе, где были сосредоточены немецко-фашистские войска, и то, что незамерзающий океанский порт Лиинахамари превращен гитлеровцами в военно-морскую базу.
— Жаль, что мы не добили прошлой зимой этого старого прихвостня российского трона Маннергейма, — сказал Арсений Григорьевич. — А теперь видишь, как ловко он снюхался с Гитлером. [124]
Беседа была долгой, нас угнетало отсутствие информации по поводу действительных намерений немцев, но мы утешали себя мыслью, что в Москве лучше нашего знают и оценивают военно-политическую обстановку и не допустят просчета в таком серьезном деле. Однако твердо сошлись во мнения, что порох надо держать сухим. Видя, как гитлеровские полчища шагают по Европе, мы были убеждены в неизбежности войны, но развязка представлялась вам не столь быстрой. Последовавшее 14 июня сообщение ТАСС, опровергавшее слухи о намерении Германии напасть на Советский Союз, еще больше укрепило в нас веру в безошибочность наших суждений.
Северный флот вел интенсивное строительство и оборудование военно-морских баз, аэродромов и береговых артиллерийских позиции. Их нынешнее состояние пока еще не в полной мере обеспечивало базирование и боевую деятельность сил флота. Несмотря на открытый характер морского театра, Северный флот не имел ни линкоров, ни крейсеров, которые, по понятиям того времени, олицетворяли морскую мощь. Перед Великой Отечественной войной он насчитывал только три плавающих соединения: отдельный дивизион эскадренных миноносцев, бригаду подводных лодок и бригаду охраны водного района главной базы. По корабельному составу и вооружению эти соединения равнялись нынешним дивизиям и тесно взаимодействовали друг с другом. Однако кораблей, предназначенных специально для плавания в северных широтах, тогда еще не строили, а корабли, подобранные с других флотов, не полностью соответствовали особенностям театра и сложным условиям океанского плавания. Так к нам попали новые эсминцы проекта «7», один из которых разломился на волне, а подводные лодки типа «М» из-за их малой мореходности мы остерегались выпускать дальше 100 миль от базы. К сожалению, Северный флот по сравнению с другими флотами имел и самую слабую морскую авиацию.
Большая часть ОВРа состояла из торговых и рыболовных судов, призванных по мобилизации во время финской кампании. Они обладали высокими мореходными качествами, но были малопригодны для боевого использования либо из-за малых скоростей, либо из-за большой осадки.
Соединения ОВРа в то время представляли собой новые формирования не только на Северном, но и на других флотах. В их задачу входила борьба с минами, подводными лодками и торпедными катерами для обеспечения безопасного плавания транспортов и боевых кораблей в прибрежной зоне [115] моря. Реализация этой задачи требовала большой затраты сил и средств.
Для действий против подводных лодок в районе, прилегающем к базе, предназначались малые охотники — быстроходные и маневренные корабли с деревянными корпусами. Они были вооружены двумя универсальными 45-мм орудиями, двумя 12,7-ми зенитными пулеметами, большими и малыми глубинными бомбами. Командовали охотниками только что выпущенные из училища лейтенанты — молодые, жизнерадостные и смелые люди. К сожалению, катера МО имели на вооружении довольно-таки несовершенную гидроакустическую аппаратуру типа «Посейдон» и плохо «слышали» лодки, находящиеся под водой. Выходить из Кольского залива они могли при волне не свыше трех баллов, так как проектировались для закрытых морских театров как корабли погранохраны, предназначенные для действий в прибрежных водах.
Для борьбы с подводными лодками в более удаленных районах моря предназначались переоборудованные из рыболовных траулеров сторожевые корабли. Все их вооружение составляли два 45-мм орудия и два пулемета, они могли брать на борт до трех десятков глубинных бомб. Никаких гидроакустических устройств у них не было. Правда, были у нас три сторожевика типа «Ураган» — корабли специальной постройка и с хорошим вооружением, но мы не решались выпускать их далеко в море из-за большого износа механизмов и корпусов.
Чтобы предотвратить возможный прорыв в базу надводных кораблей и торпедных катеров противника, боевыми документами предусматривалось выставлять несколько линий корабельных дозоров. Для их прикрытия с суши нам иногда придавались батареи береговой обороны.
Для создания позиционных противолодочных преград на подходах к базам использовались сетевые и минные заградители. Поскольку сети предназначались только для защиты от подводных лодок, то отнесение сетевиков к силам противолодочной обороны и подчинение их ОВРу споров не вызывало. Другое дело минные заградители, в боевом использовании которых нуждались многие соединения флота. Однако и они организационно входили в состав нашего соединения.
Случалось, что в ОВР включали корабли, заведомо не имеющие отношения к выполнению функций охраны водного района главной базы. Так было с пассажирским теплоходом «Кооперация» и с ледокольным пароходом «Дежнёв». [126]
Включали только потому, что для решения задач, ставившихся перед другими соединениями, они подходили еще меньше.
Кроме противоминной, противолодочной и противокатерной обороны на ОВР возлагалось и оповещение флота о появлении сил противника в границах вод главной базы и о налетах его авиации со стороны моря. Для этой цели на побережье была развернута сеть постов наблюдения и связи. На ОВР возлагалась также задача по охране транспортов и боевых кораблей, стоящих на рейде и в гаванях. Для этого предписывалось выставлять противокатерные боновые заграждения, а к ним подвешивать плетенные из стальных тросов противоторпедные сети, держать закрытыми входные ворота, регулировать движение кораблей и судов по фарватерам.
Квалификация командного состава ОВРа к июню 1941 г. не в полной мере отвечала требованиям того напряженного времени. Были командиры, обладавшие хорошей теоретической подготовкой, имевшие достаточный опыт плавания, были и такие, кто, получив высшее образование в военно-морских училищах, довольно быстро освоился с организационной структурой соединения, но не сразу вживался в своеобразные условия Заполярья. Командиры же из числа призванных капитанов и штурманов промыслового флота были опытными судоводителями, однако не сразу смогли овладеть боевым мастерством, долго привыкали к обязанностям командиров кораблей, плохо мирились с жесткими требованиями воинской дисциплины.
Если же оценивать соединение в целом, то можно сказать, что по понятиям того времени личный состав кораблей был достаточно хорошо подготовлен к тралению мин, поиску подводных лодок и несению дозоров в море. Тогда мы еще не знали, что война потребует от нас незамедлительного поиска новых тактических приемов борьбы с такими видами оружия, как акустические торпеды, якорные магнитные и антенные противолодочные мины, а также с пикирующими бомбардировщиками. И уж меньше всего мы думали о том, что скоро нам придется высаживать десанты — это никогда не считалось задачей ОВРа, ни в одном боевом документе не оговаривалось, а поэтому и не отрабатывалось. Останавливаюсь на этом не ради оправдания наших ошибок или неудачно принятых решений, а с надеждой, что горький опыт не повторится.
Если рассматривать эти вопросы с позиций сегодняшнего дня, когда одной из основных задач флотов является содействие [127] армиям на приморском направлении, то подготовка кораблей всех классов к десантным действиям, разумеется с учетом их специфики, представляется совершенно необходимой.
Из всего состава ОВРа катера МО резко выделялись высоким уровнем боевой готовности. Трудно было назвать слабую единицу в этом дивизионе, насчитывавшем 14 вымпелов. Были в нем и полностью комсомольские экипажи, выполнявшие задачи боевой подготовки только на отлично, и команды, в которых продолжительное время не было грубых нарушении воинской дисциплины. Катера выглядели, как игрушки, — такие на них были чистота и порядок. Иногда любовь личного состава к кораблям перехлестывала через край: моряки покупали на свои деньги туалетное мыло и мыли им кубрики, заказывали по почте в Москве и Ленинграде специальные краски для отделки жилых помещений и боевых постов.
Катера МО стояли у маленького деревянного пирса бывшего Океанографического института, облепив свою плавучую, но не плавающую базу — небольшой изношенный пароходик, продолжавший носить громкое имя «Маяк». В его трюмах были оборудованы кубрики для рядового состава и младших командиров, в каютах размещался командный состав катеров и штаба дивизиона. Маленькая светлая кают-компания одновременно служила столовой, учебным залом и клубом. Здесь никогда не смолкали гомон веселых молодых голосов и задорный смех.
Командиры тральщиков тяготели к своим прежним товарищам — рыбакам и частенько просили разрешения отстаиваться в Мурманске. Без дополнительных согласований они находили места у тесных причалов и даже умудрялись ремонтироваться в мастерских рыбников. И старые, и новые друзья в шутку говорили про них: «Ласковый теленок двух маток сосет».
В середине июня 1941 г. разведка донесла о сосредоточении на наших границах с Норвегией и Финляндией частей и соединений 19-го горнострелкового корпуса, а на ближайших к нам аэродромах — до ста самолетов-истребителей и бомбардировщиков. В портах — от Тромсё до Петсамо — более интенсивным стало плавание военных кораблей. Обнаружены и две немецкие подводные лодки.
Как только о появлении подводных лодок оповестили флот, с береговых сигнально-наблюдательных постов посыпались тревожные доклады о том, что наблюдатели то там, то здесь видят перископы. Сказывалось отсутствие опыта — [128] на первых порах сигнальщики часто ошибались в оценке своих наблюдений. Однако на донесения надо было реагировать, и мы гоняли катера МО на перепроверку данных. Те выходили в море, прослушивали заданные районы своими «Посейдонами», но, как правило, ничего не находили. Если же и обнаруживали в наших территориальных водах подозрительные шумы, то вытеснить цель из района серией глубинных бомб или тем более атаковать ее все равно не могли бы во избежание крупных осложнений. Мы строго выполняли приказ: «Не поддаваться ни на какие провокационные действия».
А мирная жизнь текла по привычному руслу: в центральной печати сообщалось о достижениях промышленности, давался прогноз на урожай зерновых. Газеты «Красная звезда» и «Красный Флот» отмечали отличников боевой и политической подготовки, военные академии производили очередной отбор абитуриентов. На флотах шли текущие перемещения командного и начальствующего состава.
Вечером 15 июня меня срочно вызвал А. Г. Головко. Выяснилось, что час назад заместитель наркома корпусной комиссар С. П. Игнатьев сообщил ему, что начальник управления кадров полковой комиссар А. В. Зорин уходит на учебу. На его место предлагалась моя кандидатура. Арсений Григорьевич пытался возражать, мотивируя отказ сложностью оперативной обстановки на морском театре, но его доводы не были приняты во внимание. Мне было приказано на следующий же день выехать в наркомат для предварительных переговоров.
Уже тогда из Мурманска в столицу ходил фирменный экспресс «Полярная стрела». Покойно и удобно было сидеть на мягком диване в уютном вагоне и смотреть, как за окном в белых кружевах пены среди черных обточенных валунов бежит зажатая высокими берегами холодная красавица Кола. Вспоминались удивительные рыбалки «на семужку» в редкие выходные дни ранними веснами.
Чем дальше поезд уходил от моря, тем богаче становилась растительность. Густой высокий лес подступал к самому полотну железной дороги. Но мысли снова и снова возвращались к цели неожиданной командировки. Я пытался найти ответы на мучившие меня вопросы: кто предложил мою кандидатуру, почему именно меня, а если осуществится предполагаемое, справлюсь ли я? Так и не найдя подходящего ответа, решил положиться на совет старинной русской поговорки «утро вечера мудренее».
На следующий день после приезда состоялась беседа с [129] заместителей наркома по кадрам С. П. Игнатьевым. Мы служили вместе в бригаде подплава на Балтике в начале 30-х годов. Он был тогда инструктором политотдела этого соединения. Бывший сослуживец говорил о значении лозунга «Кадры решают все», о моей будущей работе, об ответственности вверяемого мне управления за подбор, расстановку и подготовку командирских кадров. О нашей прежней службе на подводных лодках не вспоминал, то ли забыл, то ли счел это неуместным. Заканчивая беседу, мой будущий непосредственный начальник сказал, что командование настоятельно рекомендует мне сразу же отправиться в очередной отпуск, а после него мне надлежит прибыть к новому месту службы.
Остаток дня ушел на предварительное знакомство с новыми делами и обязанностями. Начальник управления А. В. Зорин, которого мне предстояло сменить, прежде служил на Северном флоте инструктором политуправления. Ему хотелось, чтобы я не испытывал затруднений в первые дни пребывания в незнакомой должности, и он откровенно, обстоятельно и добросовестно вводил меня в курс дела. Служебные разговоры нет-нет да и прерывались воспоминаниями о штормовых походах, о кораблях, о друзьях-североморцах.
В Полярный я возвратился 20 июня. Начальник штаба соединения капитан 3 ранга Б. И. Мещеряков доложил, что над главной базой чуть ли не каждый день летают фашистские самолеты-разведчики и по ним разрешено открывать огонь, что с 19 часов 30 минут 19 июня флот переведен на боевую готовность № 2 и мы уже выставили в море три линии корабельных дозоров. Подытожив доклад кратким «добро», я поспешил к командующему флотом. Внимательно выслушав отчет о поездке в столицу, Арсений Григорьевич дал разрешение отправляться на отдых в Гурзуф.
— Будем надеяться, что ты полностью отгуляешь свой отпуск, — сказал он на прощание, — но, если обстановка потребует, я тебя потревожу.
21 июня в небе над Полярным трижды появлялся на небольшой высоте немецкий самолет Ме-110. Корабли вели по нему интенсивный огонь. Без привычки некоторые артиллеристы зря горячились. Положение «необъявленной» войны иногда приводило к недоразумениям. Стоявшему в гавани тральщику по вине вахтенного сигнальщика не было передано приказание стрелять по неопознанным самолетам. Вызываю командира корабля:
— Почему ваши орудия молчали, когда над нами кружил воздушный нарушитель? [130]
— Не получал разрешения стрелять.
— Но вы же видели, что в базе тревога, что все корабли ведут огонь?
— Видел, это точно, но ничего не понял. Смотрю, летит самолет, то ли наш, то ли нет, мишени вроде не буксирует, а все палят. Куда палят — не разберу.
Субботний вечер ушел на сборы в дорогу. Жена хлопотала над чемоданами, счастливые дети примеряли белые панамки, готовясь ехать: сын — в Артек, а дочь — в Евпаторию. Летний отпуск, да еще всей семьей, — явление в жизни военного моряка чрезвычайно редкое. Наконец семейство угомонилось. Заказав на 10 часов утра катер к дневному поезду, я лег спать. Завтра воскресенье, 22 июня, — первый день отпуска.
Только успел забыться, как зазвонил телефон. В трубке взволнованный голос дежурного по штабу ОВРа:
— Товарищ капитан первого ранга, получен сигнал «Павлин-один»!
— Исполнить «Павлин-один» всем кораблям и частям соединения.
Вскочил, стал поспешно одеваться. Ни о чем не спрашивая, жена тревожно глядела то на меня, то на спящих детей. Откуда ей было знать, что этот сигнал, по которому флот переводится в боевую готовность № 1, сейчас означал непосредственную угрозу войны или ее начало.
В штабе флота удалось узнать лишь то, что высшая степень готовности объявлена Москвой. Сразу же распорядился, чтобы работники штаба проверили подготовку кораблей к бою. Правда, те уже давно стояли готовыми, все, что от нас зависело, мы уже сделали: приняли боезапас, топливо, питьевую воду и продовольствие, рассредоточили корабли дивизионов по заливу.
В четвертом часу ночи позвонил А. Г. Головко:
— Василий Иванович?
— Да, я слушаю вас, товарищ командующий.
— Началась война! Немцы на западе перешли нашу границу. Нанесли удары с воздуха по ряду городов, в том числе и по Севастополю. Надо ждать налета и на Полярный. Прикажи усилить дозоры, лично проверь расстановку по гавани катеров МО. Сам проинструктируй командиров и проконтролируй, чтобы дружно вели огонь и прекратили стрелять, когда воздушный бой завяжут наши истребители. Да, вот еще. Тебе придется возглавить эвакуацию населения.
Помнится, я и сам удивился тому, что воспринял это страшное известие со спокойствием и твердой уверенностью, [131] что мы отобьем любое вражеское нападение, не допустим какой-либо оплошности.
Съехались вызванные для подробных докладов и на инструктаж командиры и политработники дивизионов. Они докладывали об укомплектованности личным составом, о готовности оружия и технических средств к боевым действиям, о пополнении различного вида запасов до полных норм. Возникавшие вопросы решались по-деловому, без лишних слов. Конечно, за лаконичностью докладов чувствовалось волнение, но это шло от предельной собранности, решимости и готовности выполнить самое опасное задание.
Отдав необходимые приказания, я задумался над тем, что до сих пор мы только учились воевать. А как-то будет не на картах, а в действительности? До непосредственного боевого соприкосновения с противником война в моем воображении была чем-то смутным, неосязаемым, а потому неясным, хотя, кажется, я готовился к ней всю жизнь.
Пасмурное, хмурое утро. Низко нависшие облака медленно плывут на восток, лениво переваливаясь через хребты гор. Казалось, они пытаются зацепиться за складки земли, задержаться, укрыть от смертельной опасности людей, сгрудившихся с узлами и чемоданами на пассажирской пристани. За облаками слышался гул авиационных моторов. Люди с тревогой посматривали на небо. В это первое утро войны по решению Военного совета флота уже шла эвакуация гражданского населения в Мурманск на тральщиках и сторожевых кораблях. Вместе со всеми отправлялась и моя семья. Маленькая дочка испуганно цеплялась за руку матери, у подростка-сына глаза горели от возбуждения и любопытства ко всему, что происходило вокруг. Он с явным нежеланием удалялся от мест, которые в ближайшее время должны были стать ареной таких интересных, захватывающих и романтичных с его точки зрения событий.
— Куда же нам теперь ехать? — спрашивала со слезами на глазах, уже стоя на катере, жена.
— Поезжайте на юг, но только скорее, пока ветер еще не успел разогнать тучи!
Следя за боевыми действиями, которые вела фашистская Германия в Европе, мы отчетливо представляли мощь и разрушительную силу современной авиации. Флотские строители принимали все меры к тому, чтобы зарыть в землю жизненно важные объекты флота. К началу войны у нас имелся хороший склад боеприпасов, выдолбленный в скале. Полным ходом шло строительство подземного хранилища и ремонтных мастерских торпед. Но ни в нашем соединении, ни [132] на всем флоте не было ни одного укрытого командного пункта, тем более не было убежищ для мирного населения и войск, не находящихся в непосредственном боевом соприкосновении с врагом. Не продумали мы этот вопрос. Я говорю мы, имея в виду прежде всего себя и командиров соединений, имевших береговые штабы и узлы связи. Другое дело, могли ли? Думаю, что могли. Ведь соорудили же хозяйственным способом, почти без затрат государственных средств, прекрасный стадион между скал. Конечно, подсказать эту идею — укрыть органы управления силами — должны были и наши прямые начальники — командующий флотом контр-адмирал А. Г. Головко и нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов, уже имевшие к тому времени опыт боевых действий в Испании.
Не был продуман даже элементарный план эвакуации населения на случай войны, поэтому людей пришлось вывозить в тыл на первых попавшихся под руку плавающих средствах в том порядке, в каком они подходили в гавань. Наше счастье, что эту переправу на восточный берег Кольского залива спасла нелетная погода.
Из штаба флота поступали все новые и новые приказания и распоряжения, связанные с задачами обороны базы с моря. Следовало подготовиться к оборонительным минным постановкам, загрузив часть кораблей минами, к выставлению противолодочных сетевых заграждений, что тоже требовало трудоемких погрузочных операций. Нужно было выставить новые линии дозоров и противолодочные патрули, наладить и проверить связь с эсминцами, авиацией и батареями береговой обороны, выделенными для поддержки сил дозора, убедиться в готовности их к совместным действиям. С наблюдательных постов и от дозорных кораблей хлынули донесения о пролетающих самолетах, проходящих судах, плавающих минах, перископах подводных лодок. Необходимо было фильтровать поток информации, отсеивать неправдоподобные или несущественные сведения, принимать меры для проверки серьезных сигналов.
Отсутствие военного опыта сказывалось во всем. Спали урывками, питались на ходу, перестали следить за своим внешним видом. Командиры кораблей чаще, чем следовало, объявляли тревоги, излишне долго держали людей в напряжении. Мы завышали наряды сил, выходивших в море, иногда без нужды держали корабли под парами. Рациональный подход к решению этих проблем нам удалось выработать не сразу, потребовалось определенное время для приобретения необходимого опыта. Был случай, когда на минный [133] заградитель «Мурман» вгорячах погрузили 300 мин, но не подумали, что ставить их нецелесообразно, поскольку невозможно обеспечить скрытность, ведь в полярный день светло круглые сутки. Хуже того, о начиненном боезапасом корабле вскоре забыли, и этот «вулкан» стоял на рейде в губе Оленьей до тех пор, пока его не попытался расстрелять внезапно налетевший Ме-110. К счастью, атаки воздушного пирата были безуспешными.
Выставление в море пяти линий дозора привело к тому, что весь корабельный ресурс был израсходован в первые же дай войны. Только тогда начали сокращать число кораблей в линиях, а затем и снимать целые линии.
Так, порой ошибаясь, накапливали мы военный опыт, оттачивали боевое мастерство, втягивались в великую битву, размах которой не могла предугадать самая богатая фантазия. [134]