В бой готовы
Учусь!
Я в новом командирском костюме, хромовых сапогах, в шинели с клапанами — «разговорами». Затянут портупеей. Через плечо полевая сумка. Одели меня с иголочки. На левом рукаве нашивка с двумя кубиками. Никогда я еще не выглядел таким франтом.
Командир дивизиона И. П. Марков, прежде чем вручить мне документы, сделал разбор моей службы, отметил положительные и отрицательные стороны. Пожал руку:
— Желаю успеха!
Ко мне подошел Стельмах.
— Ну, тезка, учись как следует. Надеюсь, еще не раз увидимся.
Он ошибся. Я его больше никогда не видел. Это была наша последняя встреча.
Командир батареи П. А. Милованов пригласил подкрепиться перед дорогой. Пили чай с сахарином и черными сухарями. Милованов вспоминал, как он учился в юнкерском училище. Дружески попрощались.
Незабываемое впечатление оставил разговор с Васеньтовичем. Комиссар бригады говорил со мной как равный с равным. Сказал, что после отправки людей на учебу бригаду расформируют. Дал прочесть мою политическую характеристику.
— Видишь, неплохо ты воевал. Давай учись так же, а главное, будь всегда честным человеком и настоящим большевиком.
Опять расстаюсь с дорогими мне людьми. Но такова военная служба... [92]
2 апреля 1921 года я был уже в Одессе. Красивый солнечный город выглядел хмуро. Царил голод. Толпа детишек, оборванных, грязных, обступила нас:
— Дяденька, дай хлеба!
Мы раскрывали свои сундучки и сумки, раздавали все съестное, что у нас было. На улицах лежали умершие от голода: их не успевали подбирать.
Трамваи не ходили. Пешком добрались до гостиницы «Пассаж», где разместился штаб гарнизона. Здесь в толпе курсантов, прибывших из разных частей, встретил своих друзей по 41-й дивизии — Л. Д. Харитонова, С. Л. Симакова, И. П. Михайлова и Г. В. Павлова (сейчас он инженер, работает в Москве). Одиннадцать нас было, когда мы ездили в Москву. Осталось пятеро. Друзья мои воевали в 1-й Харьковской бригаде. Так же, как и я, командовали взводами. Решили держаться вместе.
Начальник гарнизона, начальник 51-й дивизии П. Е. Дыбенко вначале встретил холодно. Заявил, что об устройстве нас на учебу ничего не знает. А вот в свою дивизию возьмет, особенно тех, кто служил в ней раньше.
Ушли мы из «Пассажа» расстроенные. Но на другой день разговор был другим.
— Заместитель Народного Комиссара Уншлихт дал указание откомандировать вас на курсы, — сказал Дыбенко.
Поглаживая бородку, он оглядывал собравшихся. Во все глаза мы смотрели на прославленного революционного моряка, бывшего председателя Центробалта, первого наркома по морским делам, героя гражданской, войны. С нами беседовал простой, доброжелательный человек. И чем больше говорил, тем становился нам ближе.
— Вы хорошо дрались, это в жизни пригодится. Еще не все враги перебиты. Поэтому отлично учитесь. Учитесь побеждать!
Несколько слов Павел Ефимович сказал о своей дивизии. Людей не хватает. Голодно. Тиф валит. А дел много: борьба с бандитизмом, изъятие хлеба у кулаков, восстановление и строительство казарм.
— Вот я; и хотел взять к себе кое-кого из вас. Но товарищ Уншлихт категорически запретил это делать. [93]
Только теперь стало понятно, почему Дыбенко вчера так разговаривал с нами. Старый балтиец о своей дивизии заботился. Мы перестали на него обижаться.
В заключение он приказал начальнику штаба выдать нам документы и отправить по школам. Перед уходом спросил:
— Кто воевал в пятьдесят первой дивизии?
Нас поднялось шесть человек.
— Освободитесь, зайдите ко мне.
Мы в кабинете Дыбенко. Он расспрашивает каждого, долго ли служил в 51-й дивизии, на каких должностях, в каких боях участвовал, какие командиры особенно запомнились. Обрадовался, когда узнал, что среди насесть и те, кто служил еще в Красной гвардии. Вызвал порученца. Тот принес и положил на стол шесть пакетов.
— Это вам на память о дивизии.
Дыбенко вручил каждому по новой кожаной полевой сумке с планшетом. Такое богатство по тем временам! Счастливые и радостные мы покинули кабинет.
В 1927 году комиссия Главного артиллерийского управления во главе с Дыбенко инспектировала 2-ю Белорусскую дивизию. Придирчиво проверяла вооружение. Интересовалась бытом красноармейцев. Дыбенко критически осмотрел старую, мало приспособленную для жилья казарму учебного дивизиона. Когда я подошел к нему с докладом, он задержал на мне взгляд:
— Батарейный, где я раньше тебя встречал?
— В Одессе, в 1921 году, в «Пассаже». Это ваш подарок, — указал я на висящую через плечо сумку.
— Так расскажи своему начальству, как мы восстанавливали казармы.
Я хотел сказать, что не могу выполнить его приказа: ведь я никогда не видел, как 51-я дивизия ремонтировала свои казармы. Но Дыбенко уже сердито шагал прочь.
С трепетом я остановился у массивных чугунных ворот с изображением двух скрещенных пушек. Часовой проверил мои документы. Я ступил на широкий двор. Здесь уже строем стояли курсанты. Ждем, когда нас примет начальник школы. А он занят. В красных штанах, в сапогах с высокими голенищами, в изящной [94] красивой курточке стоит в центре поля, недалеко от нас, с длинным кнутом в руках и гоняет кобылу на корде. Он нас видит. При каждом его повороте мы встречаемся с ним взглядом. Иногда останавливает бег коня, за корду притягивает к себе, хлопает по шее, гладит морду и кормит сахаром.
Мы смотрим на. него издали. Вдруг из строя вышел невысокого роста курсант:
— Слушай мою команду, шагом марш!
Строй четким шагом тронулся и приблизился к начальнику школы. Не только он, но и стройная кобыла застыла в удивлении.
А смельчак шагнул вперед и отрапортовал:
— Товарищ начальник! Группа курсантов в составе сорока двух человек прибыла в ваше распоряжение!
Начальник школы с усмешкой оглядел нас. Подбежавшему конюху бросил кнут и конец корды. Подошел к нам и поздоровался.
— Так вот, товарищи курсанты, запомните. Я вам нарочито показал, что в стенах нашей школы никогда нельзя оставлять незаконченной начатую работу!
Он вызвал адъютанта школы Озерова и тихим голосом (он его никогда не повышал!) приказал разместить курсантов. Посмотрел на того, кто подал нам команду:
— Курсант, как ваша фамилия?
— Даниленко.
Начальник вынул маленький блокнотик и что-то записал.
— Курсант Даниленко, после ужина вы отправитесь к дежурному и передадите ему мой приказ посадить вас на гауптвахту на три дня. В следующий раз за подобное вы будете отчислены.
Повернулся и ушел.
Поступок Вани Даниленко, бывшего командира орудия из нашей бригады, теперь уже не казался нам геройским. Мы поняли, что не следовало так делать. В жизни часто выигрывает тот, кто умеет ждать.
Нас развели по казармам. Большая светлая комната. Непривычно. Вместо нар железные койки с дощатыми щитами. Тумбочки. В углу большой шкаф. Невиданный комфорт! Правда, не было ни матрацев, ни подушек, ни одеял. На доски мы стелили маты из рогожи. [95] Укрывались шинелями и телогрейками. Только к концу года появились настоящие постели.
Окна выходили во двор. В комнате было свежо и, нам казалось, очень уютно. По жеребьевке мы распределили места и остались здесь сроком почти на два года.
Совсем роскошной была столовая. Не только на посуде, но и на всех предметах ее убранства был царский герб и надпись: «Его Императорского Величества Артиллерийское Училище».
Во дворе, в коридоре погасли огни. Отбой. Закончен первый день нашего пребывания в школе. Утомленные, мы уснули.
Весь следующий день ушел на оформление, запись в группы, проверку личных служебных дел и т. д. Несколько курсантов прибыли со своими лошадьми. Озеров, со свойственной ему вежливостью, тут же их забрал и отправил в хозяйственную часть.
Начались занятия. Никогда еще мне не приходилось видеть так хорошо оборудованных классов и лабораторий. В училище все было: спортивный зал с душем, свой театр, отличные орудийный парк и конюший.
Благодарить за это надо было скромных тружеников — вахтеров, конюхов, уборщиков. В самые тяжелые времена они не бросили своих постов. Умирали с голоду (жалования им никто не платил), а берегли богатства бывшего кадетского училища. Знали, что они еще пригодятся. Даже лошадей сохранили. Как это им удалось, диву даешься.
Условия для учебы в школе были неплохие, но жили мы впроголодь. Всегда есть хотелось, за исключением тех дней, когда дежурили по кухне. Кормили нас ячневым супом и ячневой кашей. Хлеб кукурузный, жесткий как камень. Ежедневно половину пайка отчисляли голодающим рабочим. Сыт всегда был только Миша Королев: он был раздатчиком хлеба.
Всех двадцати четырех фронтовиков выделили в особую группу. Наша учеба должна была длиться не три, а всего лишь два года. На занятиях вновь увидели начальника школы. Мы уже знали, что это Н. И. Беттихер, бывший полковник царской армии. Он ознакомил нас с теорией стрельбы. Вел урок легко. Умел просто объяснить самые сложные вопросы. Курсанты взялись было за тетрадки. [96]
— Не надо. Слушайте внимательно и вдумчиво. Если что-нибудь забудете, то сможете повторить, заглянув в мои записки.
Так скромно он называл свой прекрасный труд по теории стрельбы, по которому долгие годы учились артиллеристы Красной Армии.
Нас, фронтовиков, пригласили к себе Беттихер и комиссар школы Казбенко. Сказали, что надеются на нас, как на людей опытных, проверенных в боях. В школе предстоит многое перестроить — и учебный процесс, и воспитательною работу. Большинство преподавателей — превосходные специалисты, но люди со старыми, дореволюционными взглядами. Не так-то просто им привыкнуть к тому, что перед ними в классе сидят не выходцы из дворян, как было раньше, а вчерашние рабочие и крестьяне.
— Не смущайтесь тем, что не сразу у вас с ними сложатся нормальные отношения, — предупредил комиссар. — Главное — побольше получить знаний. А то, что у отдельных преподавателей еще сохранились дворянские замашки, — не столь уж страшно. Постепенно перестроятся. А мы должны им помочь в этом. Сейчас в учебном отделе, где были наиболее консервативные люди, уже работают шесть новых товарищей из нашего последнего выпуска. Постепенно в среду преподавателей будет вливаться все больше молодых кадров. Важно, чтобы вы относились с равным уважением и к тем и к другим.
Вскоре состоялось партийное собрание школы. Обсуждались задачи коммунистов в борьбе за высокое качество учебы. Нам очень понравился секретарь партийного комитета Фадюнин — энергичный, деятельный организатор.
Занимались мы много — по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки: восемь часов в классах и аудиториях, а потом до поздней ночи готовились к урокам.
Мне было особенно трудно: сказывалась низкая общеобразовательная подготовка. Слабое знание математики мешало освоению артиллерийского цикла, который являлся для нас главным. [97]
Ко мне прикрепили преподавателя по математике Ганецкого, молодого застенчивого человека. Он много и терпеливо занимался со мной по вечерам. Переживал за каждую мою отметку. С его помощью я быстро догнал товарищей.
Светлую память о себе оставил преподаватель топографии 72-летний Радкевич, бывший царский генерал. Жизнерадостный, полный юмора старик часто приезжал на велосипеде с сумкой, наполненной продуктами. Материально он был хорошо обеспечен, по приказу Реввоенсовета Республики получал специальный паек. Прежде чем начать занятия, Радкевич раскрывал свою сумку и на белоснежной салфетке раскладывал крохотные бутерброды.
— Господа юнкера, не обижайте старушку мать. — Так называл он свою супругу. — Это она для вас приготовила, кушайте, у нас еще осталось, не стесняйтесь!
Отказаться было невозможно: уж очень ласково сияли глаза этого мудрого и доброго человека.
Заботился он о нас, как о родных сыновьях. Вечерами приходил к нам в комнату, садился за стол. Вытрет вспотевшее лицо и скажет голосом, не допускающим возражений:
— А ну-ка, господа, покажите ваши святцы. Как вы подготовились на завтрашний день?
Тщательно проверит наши записи, чертежи, исправит ошибки, объяснит их. Как-то принес красивую папку, вытащил из нее фотографии своих сыновей-офицеров, так же, как и он, перешедших на службу народу. Радостно, возбужденно рассказал о своей встрече с Лениным.
— Я во всем с ним согласился, мы друг друга отлично поняли. И я сразу послушался его, и мы все втроем вступили в Красную Армию. Старушка мать была против, но мы ее уговорили...
Много рассказывал о русско-японской и первой мировой войнах.
— А вы знаете, в пятнадцатом году я представил его величеству императору России документы на предмет присвоения чина полковника Николаю Иосифовичу Беттихеру, в те годы он командовал у меня тяжелым артиллерийским дивизионом... [98]
И нам стало понятно, почему начальник школы вытягивался в струнку при виде этого преподавателя.
Радкевич всегда был занят. Чисто убранный кабинет топографии и в свободные часы заполняли курсанты. На стенах висели карты, схемы разных масштабов, аккуратно были расставлены учебные экспонаты. На столах лежали массивные разноцветные карандаши, резинки, готовальни, листы ватмана, кальки — большинство этих дефицитных вещей генерал принес из дому. Радкевич обходил курсантов, советовал, показывал. Мы учили здесь не только топографию — старый преподаватель охотно давал консультации и по другим дисциплинам.
На торжественных собраниях при выборе президиума десятки голосов называли его фамилию. Он, стесняясь, поднимался на сцену и скромно садился во втором ряду. Комиссар или начальник школы подходили к нему и усаживали рядом с собой.
По призыву Ленина на сторону Красной Армии перешли тысячи таких Радкевичей.
Большим авторитетом в школе пользовался преподаватель артиллерии, тоже старый офицер, Завиша. Плохо подготовиться к его занятиям было нельзя. Читал он свой предмет увлекательно и вдохновенно. И спрашивал строго. Пробежит взглядом по нашим рядам. Назовет фамилию.
— Прошу к доске.
Удивительно, он почти всегда угадывал, кто хуже подготовился. Мы считали себя счастливцами, если в журнале против твоей фамилии появлялась оценка «4». Выше он вообще не ставил никому. Шутя он однажды сказал, что только начальник школы знает артиллерию на «5». Завиша переживал, когда курсант плохо знал предмет, и, наоборот, сиял, был доволен, благодарил, когда ему хорошо отвечали. Отстававших курсантов по вечерам собирал отдельно и дополнительно с ними занимался.
По расписанию теоретические занятия чередовались с практическими. Большое внимание уделялось изучению материальной части, приборов, боеприпасов, порохов, средствам связи, боевым стрельбам и тактическим занятиям в поле.
Распорядок дня в школе был незыблем. За все время нашей учебы не припомню случая, чтобы занятие было [99] отменено или преподаватель опоздал к началу лекции.
Бытом и учебой нашего курса руководил командир батареи В. К. Пономарев. В свое время он был юнкером этого училища, но война помешала закончить учебу, офицерский чин он уже получил на фронте. После Октябрьской революции вместе со своей батареей перешел на службу революции.
Пономарев был для нас не только начальником, но и настоящим другом и товарищем. Он всех курсантов знал по имени и отчеству. До мелочи вникал в нашу учебу. Во время завтрака или обеда учил, как вести себя за столом, проверял, чисто ли мы выбриты и помыты. Все свои замечания делал тихим голосом, как бы невзначай, мимоходом, и обязательно с глазу на глаз. Ничего не ускользало от него. Помню, он остановил меня, отвел в сторону:
— Григорий Давидович, прошлый раз при чистке материальной части вы сквернословили. Что, вам тяжела эта работа? Я могу вас освободить от нее. Но нельзя так вести себя, это некультурно, режет слух. Прошу учесть.
После такой беседы пот с тебя катится градом. Сильнее любого взыскания! Обещаешь:
— Товарищ командир, больше не буду.
— Вот и хорошо.
На учебных стрельбах после подготовки исходных данных для открытия огня Пономарев запрещал брать карандаш:
— Корректировать стрельбу нужно в уме, в бою записной книжки не будет!
Мы любовались, как он проводил учебно-показательные стрельбы. Виртуозно, мастерски вел огонь, буквально «играл» шестиорудийным батарейным веером, сосредоточивал, рассредоточивал, переносил огонь. Все расчеты быстро и точно производил в уме.
Пономарев часто приходил к нам на занятия, молча просиживал весь урок, а потом проверял, как мы усвоили предмет. Организовывал для нас дополнительные занятия и консультации по правилам стрельбы.
Очень многое нам дал этот неутомимый труженик. И для всех, кто знал его, было большой радостью прочитать после Великой Отечественной войны в газетах: [100] за выдающиеся заслуги перед Родиной Валерию Корнельевичу Пономареву присвоено звание Героя Социалистического Труда.
С чувством глубокой признательности я и сейчас вспоминаю помощника командира батареи С. С. Миловидова. С величайшим терпением он учил нас — артиллерист это был первоклассный. Заботился о том, чтобы мы были обеспечены всем необходимым для жизни и учебы. (Недавно я встретил его. С. С. Миловидов ныне генерал-майор, заслуженный деятель науки и техники, доктор технических наук.)
Позже, когда мне самому довелось работать с молодыми офицерами, я часто ставил им в пример нашего командира взвода В. Л. Горского. Требовательный и чуткий, он умел помочь каждому курсанту. Прививал любовь к дисциплине и порядку. Владимир Львович отважно сражался в гражданскую войну. Великую Отечественную он встретил начальником штаба артиллерии дивизии, а закончил начальником штаба артиллерии армии. Потом долго работал в Главном артиллерийском управлении.
Курсанты жили дружно. Мои друзья Харитонов, Симаков, Михайлов, Павлов — вчерашние фронтовики — неплохо знали артиллерийское дело. Но так же, как и я, были слабы в теории. Выручали упорство и взаимная поддержка. Настойчивее всех из нас оказался Георгий Павлов. Сам занимался больше других и нас заставлял. Успехи у него были поразительные: вскоре по всем предметам он получал одни пятерки. И у Георгия еще оставалось время на большую общественную работу. Он был одним из лучших агитаторов. Это по его инициативе начались очень полезные встречи между курсантами нашей [101] и соседней пехотной школы. Артиллеристы и пехотинцы обсуждали вопросы, равно интересующие и тех и других, вместе отдыхали. Эта дружба дала много для нас всех.
Георгий Васильевич окончил школу с отличием. Уже тогда выявились у него способности к техническому творчеству. Позже он окончил Артиллерийскую академию, его направили на работу в научно-исследовательское учреждение. Г. В. Павлов стал конструктором артиллерийского оружия, вложил свой вклад в создание мощных артиллерийских систем и ракетных установок.
Крепко подружились мы с курсантом Иваном Ревиным. Он был старше всех нас, хлебнул лиха в царской армии, пережил германскую войну, после Октября дрался за Советскую власть на Дону. В двадцатом году мы вместе форсировали Сиваш.
Ревин по характеру своему был комиссаром, вожаком. И когда понадобилось послать в деревню отряд для заготовки хлеба, во главе его поставили Ревина. Отряд успешно справился с задачей, школа получила запас продовольствия.
Иван Максимович Ревин в годы Великой Отечественной войны командовал артиллерийской частью. Вскоре после победы уволился в запас и вернулся к делу, о котором долго мечтал, — к воспитанию детей. Уже много лет он работает директором школы под Ростовом — в тех самых краях, где когда-то устанавливал Советскую власть.
В школе мы получали не только знания по специальности, но и хорошую политическую закалку. Политработники Казбенко, Горикер, Фадюнин, партийная организация [102] учили нас принципиальности, заботились о нашем политическом образовании. Они добивались, чтобы мы стали настоящими командирами-большевиками, руководителями солдатских масс.
За время службы я глубоко осознал, что сила и могущество нашей армии в ее людях. И на фронте и в школе рядом со мной были замечательные командиры, политработники, преподаватели. Каждый оставил о себе добрую память. Это они поставили меня на ноги, просветили, научили, как и тысячи других солдат молодой Красной Армии.
Но вот и пролетели месяцы учебы. Сданы государственные экзамены. Нам зачитали приказ наркома о том, что мы, выпускники 2-й Одесской школы тяжелой и береговой артиллерии, произведены в краскомы.
С последними пожеланиями выступил перед нами начальник школы.
Забегая вперед, скажу, что мне еще не раз посчастливится его увидеть.
Летом 1934 года в 20-й артиллерийский полк, где я был начальником штаба, прибыл пожилой комбриг. Я узнал Беттихера. Поспешил к нему. [103]
— Товарищ Пласков, — обрадовался он. — А я к вам. Мне нужно два орудия.
Николай Иосифович вручил предписание начальника артиллерии Ленинградского военного округа комбрига Забелина о предоставлении преподавателю артиллерии Н. И. Беттихеру двух орудий для проведения учебных стрельб со слушателями академии.
Я передал в его распоряжение батарею Цоя, командира, который тоже когда-то был учеником Беттихера. Вообще, мы сделали все, чтобы старый артиллерист чувствовал себя на нашем полигоне как дома. Несколько раз я наблюдал, как он проводит занятия со слушателями академии. Николай Иосифович по-прежнему был энергичен и строг.
В 1946 году мы встретились в Сочи, в санатории. Генерал-майор артиллерии Беттихер был сильно болен. Он пожаловался, что его во время войны не пустили на фронт. Понемногу разговорился, ожил. Я увидел прежнего Беттихера.
— Эх, жаль, силенок маловато осталось. Еще столько недоделанного...
Он относился к людям, которые считают себя всегда в долгу перед народом. [104]