Туманный Альбион

Первые шаги по британской земле

1 ноября вылетели из США в Канаду, в Монреаль. Отсюда рейсовый самолет доставил нас на американскую авиабазу в Галифаксе, в Новой Шотландии. Здесь два дня с нетерпением ждали «добро» на вылет — мешала погода.

Наконец поздно вечером 3 ноября члены экипажа, британские летчики, заняли свои места в самолете, а позади, чуть ниже, в освобожденном от бомб отсеке, разместилась наша троица. Взревели мощные моторы — и мы в воздухе. С облегчением подумалось: «Наконец-то летим!..»

Тяжелый английский бомбардировщик, распластав крылья, несет свою громадную тушу в ночном небе над Атлантикой. Далеко внизу перекатывает свои волны океан. Ровный гул моторов действует усыпляюще. По ходу полета частенько сверху, свесив голову в люк, английские летчики интересуются нашим самочувствием, подбадривают, заверяя, что полет проходит спокойно и утром будем на месте, в Глазго. «В Глазго так в Глазго! — подумалось мне, — лишь бы скорее...»

Уже само положение в бомбоотсеке на каких-то дюралевых лотках в полусидячем, полулежачем положении, с заиндевевшими стенками обшивки самолета, без единой щелки, через которую можно было бы для успокоения души выглянуть наружу, вызывало тоскливое чувство, необъяснимую тревогу. Вскоре ровный гул все-таки убаюкал нас, и мы один за другим погрузились в сои. Так, в полузабытье, в полудреме, то просыпаясь, то снова впадая в сон, проспали, как выяснилось, почти всю ночь. Проснулись оттого, что самолет начало болтать, временами он «проваливался», а затем вновь упруго подскакивал.

Сверху из люка свесилась голова штурмана, который большим оттопыренным пальцем руки тыкал вниз, подтверждая нашу догадку: «Идем вниз, на посадку!» Постепенно падали обороты двигателей. Бомбардировщик резко шел к земле. Вот-вот колеса коснутся посадочной [137] полосы... Удар, подскок, еще один — и самолет всей тяжестью навалился на бетонку, резко тормозя и взвизгивая шинами. Катимся по полосе, замедляя ход, и, наконец, взревев на мгновение всеми моторами, бомбардировщик замирает, и наступает звенящая тишина.

Мы — в Великобритании!

Как уже говорилось, прибыли мы сюда по приглашению английского правительства, в частности, его министерства информации. Позднее мы узнали, что предшествовало этому несколько неожиданному приглашению...

* * *

Как-то в один из августовских вечеров, в субботу, в книжном магазине на улице Пиккадилли открывалась фотовыставка, посвященная жизни британской и советской молодежи. Магазин был полон. Лондонцы с большим любопытством разглядывали выставленные фотографии. На одних были запечатлены британские юноши и девушки, на других, рядом, молодые люди из Советского Союза.

Госпожа Майская — жена посла Советского Союза — была среди тех, кто открывал эту фотовыставку. Обратившись с небольшой речью к присутствующим, она, в частности, рассказала о героических делах советской молодежи на фронте и в тылу. Среди имен советских девушек, отличившихся в борьбе с фашистами, было упомянуто и имя Людмилы Павличенко. Увидев заинтересованность на лицах слушавших ее выступление молодых людей, госпожа Майская немного рассказала о ней. И как бы между прочим сказала, что сейчас Людмила и двое ее друзей совершают поездку по Соединенным Штатам Америки и не исключена возможность, что они посетят Великобританию.

Это заявление госпожи Майской вызвало оживление.

Лидеры английской молодежи, присутствовавшие на открытии фотовыставки, еще долго допекали госпожу Майскую вопросами по поводу турне русских студентов. Договорились встретиться с ней в ближайшие дни.

Действительно, в начале сентября в советское посольство прибыла группа функционеров Национального союза студентов — НСС — во главе со своим генеральным секретарем мисс Маргарэт Гейл.

— Госпожа Майская! На открытии фотовыставки вы сказали, что есть вероятность, что гостящая в настоящее время в Америке советская студенческая делегация на [138] обратном пути в Советский Союз, возможно, посетит Великобританию?.. От имени Британского союза студентов я хотела бы выразить готовность союза всемерно способствовать этому визиту и через правительственные учреждения организовать официальное приглашение. Мы просили бы вас упредить события и направить в Америку наше предварительное приглашение советской делегации.

Майская, в свою очередь, сообщила, что с подобными просьбами в советское посольство уже обратилось несколько официальных лиц и, в частности, супруга премьера, миссис Черчилль. Кроме того, стало известно, что где-то в середине ноября в Лондоне планируется провести Международный конгресс молодежи. Все это, вместе взятое, в том числе и просьба Союза студентов, дает основание надеяться на осуществление такого визита.

Получив исчерпывающую информацию в посольстве, руководители Национального союза студентов через несколько дней собрали исполком союза, на котором единодушно одобрили идею приглашения советской делегации в Великобританию. Министерство информации взяло на себя роль приглашающей и принимающей стороны. Практическая же реализация программы ложилась на Национальный союз студентов.

Кончился сентябрь. Начался октябрь. Молодежные организации и союзы Великобритании готовились к Международному конгрессу молодежи, который было решено провести в субботу и воскресенье 14 и 15 ноября в Лондоне. Нет-нет да и возвращались к вопросу, который волновал всех: «Где советская делегация? Как с приглашением? Принято ли оно и когда следует ждать ее прибытия?» Успокаивало лишь то, что делегация еще в Америке, путешествует по стране. Информация об этом попадала в английскую печать. У членов исполкома НСС возникло даже чувство какой-то ревности к американцам: «Уж больно долго задерживают они советских студентов!» Они понимали, что советская делегация в Америке пользуется авторитетом и что эта задержка объясняется просто популярностью. А это налагало ответственность: делегацию следует принять не хуже, чем американцы! Таковы были обстоятельства, предшествующие нашему прилету в Великобританию.

...Как только затих шум моторов бомбардировщика, открылись створки бомболюков, обозначив под ногами небольшой прямоугольник тускло освещенного пространства бетонной дорожки. Кто-то из членов экипажа приставил [139] к люку дюралевую лесенку и пригласил нас покинуть наконец порядком надоевший «пассажирский салон».

С трудом спустились вниз. Когда я коснулся земли, почувствовал дрожь в ногах. Немудрено, ведь столько времени провели в скрюченном положении. А вот внутренний озноб — это уже от волнения. Вместе с экипажем направляемся в здание авиабазы. Кругом полно военных.

Не успели войти в здание, как навстречу нам устремилась с улыбкой щупленькая, небольшого росточка моложавая женщина в легкой куртке, с вязаным кашне.

— Елена Чиверс, — представилась она и сразу же справилась о нашем самочувствии, о полете и, почти не дожидаясь ответа, выпалила еще целый ряд фраз, из которых мы поняли, что она приехала из Лондона специально, чтобы встретить нас, что она руководитель британской молодежной организации, что сутки мы проведем в гостинице в Глазго и что завтра вечером, 5 ноября, мы выедем из Глазго в Лондон. Увидев наши напряженные лица, она наконец поняла, что из всего ею сказанного мы мало что поняли. Она смутилась, покраснела и начала снова медленно повторять сказанное, отделяя каждую фразу паузой, достаточной, чтобы понять, о чем идет речь. К нашей общей радости, все стало на свои места.

Подошли английские летчики из экипажа попрощаться и пожелать нам благополучного пребывания на британской земле. Заключительные фразы, которые мы от них услышали, были: «Фор френдшип эллайнс!» — «За дружбу союзников!»; «Дэс ту фашизм!» — «Смерть фашизму!» С этим трудно было не согласиться, и мы, в свою очередь, бросали уходившим летчикам выученные нами в Америке фразы, главной из которых была: «Фор виктори эллайнс!» — «За победу союзников!»

Как нам ни хотелось поскорее увидеть Лондон, почти два полных дня мы провели в Глазго, знакомясь с прелестями знаменитой английской погоды и заодно — с историей Англии, о которой по нашей просьбе нам поведала мисс Чиверс. Сделала она это с большой охотой, не без удовольствия вспомнив о своей основной профессии — учительнице истории.

К столице подъезжали 6 ноября, рано утром. За окном было темно. По вагонным стеклам обильно текли слезы лондонского тумана. Тусклое освещение в прохладном купе еле-еле высвечивало лица пассажиров. [140]

По длинному вагонному коридору прошел проводник, громко предупреждая пассажиров о прибытии поезда к конечной станции.

— Эх! Сейчас бы в самый раз стаканчик горячего чая, — сказал, зябко поеживаясь, Николай. — Как, Люда, не возражала бы?

— Потерпи, будет тебе и чай... Подъезжаем.

Павличенко поправила сползавшую с головы непривычную шляпку, заправила под нее локон непослушных волос и весело улыбнулась мисс Чиверс, которая беспокойно поглядывала сквозь оконное стекло, хотя едва ли что можно было увидеть в темноте, да еще и в тумане.

— Я очень рада, что у вас такое бодрое настроение. Все будет очень хорошо. Скоро будет тепло, и мы будем завтракать.

Сказав это, Эллен Чиверс грустно улыбнулась, поглощенная заботами о гостях.

Все замедляя ход. поезд медленно вкатывал под арочный свод громадного вокзала. Наконец-то в тусклом синюшнем свете вокзальной светомаскировки что-то можно было рассмотреть на широкой платформе. Скрипнув тормозами и слегка дернувшись вагонами, поезд остановился.

Извинившись, мисс Чиверс быстро вышла из купе, наказав, как мы поняли, ее ждать. А еще через минуту в купе один за другим стали проникать англичане — молодые ребята, которые произносили приветственные слова, крепко жали руки и, подхватив наши вещички, а заодно и нас. с веселым шумом выбрались через коридор наружу.

На платформе у выхода из вагона стояла большая толпа встречающих. Все смешалось в суете первых минут. Улыбки, рукопожатия, восклицания, короткие реплики — обычная картина встречи. Наконец мы услышали властные голоса, чьи-то сильные руки сжали наши локти и легко подтолкнули к выходу. Так толпой и вышли на вокзальную площадь, оказавшись в густом тумане и почти в полной темноте, в которой трудно было что-либо различить буквально в трех-пяти шагах от себя. Одно только поняли, что находимся в большом городе. Справа и слева от нас, неожиданно выныривая из тумана, который фантастическими клубами стлался у ног, появлялись, как призраки, молчаливые фигуры прохожих и вновь исчезали так же безмолвно в этой сплошной молочной пелене. Лицо и шею покрывала холодная влага, [141] вытирать которую не было смысла — не успеешь спрятать платок, как впору снова выуживать его из кармана и вытираться.

Наконец, втиснувшись в машину и доверившись сопровождающим нас лицам, мы медленно отъезжаем от вокзала. Следовало только удивляться, как в этом туманном месиве можно было еще двигаться городскому транспорту. Казалось, что вот-вот машины столкнутся друг с другом.

После ярко освещенных улиц американских городов трудно было привыкнуть к сплошной темени лондонских улиц. «Блэкаут» — затемнение — как выяснилось, очень строгое. По всему чувствовалось, что город находится в зоне действия немецких бомбардировщиков.

Еще один рывок из тумана, и мы останавливаемся у какого-то подъезда. Нас принял самый комфортабельный отель Лондона — «Рояль-отель».

Как-то неуютно мы с Николаем чувствовали себя в первые дни в громадном трехкомнатном номере. Хорошо еще, что хоть вдвоем. Людмила получила уютный номерок напротив, со всеми «дамскими» удобствами — почти весь номер в зеркалах, шифоньерах, вазочках, мягких креслах и пр. Наш же «люкс» вскоре превратился в своеобразную штаб-квартиру, чему способствовал огромный, метров на 60–80, холл. Это было громадное помещение с большим, во весь пол ковром, с мягкими диванами и креслами, с камином, радиоприемником, красивыми шторами на окнах, предусмотрительно дополненными светомаскировкой. Все делало этот холл приспособленным для проведения совещаний и встреч с представителями английской молодежи, прессы, радио и телевидения.

Кроме холла, в номере были большой удобный кабинет и спальня. Из номера было два выхода в коридор — один из холла (парадный) и другой из кабинета. Кто-то из работников гостиницы обмолвился, что в последний свой приезд этот номер занимал «сам министр иностранных дел СССР (а точнее сказать — нарком)». Тогда, 26 мая 1942 года, В. М. Молотов и министр иностранных дел Великобритании Антони Иден подписали известный договор «О союзе в войне против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе и о сотрудничестве и взаимной помощи после войны» сроком на 20 лет. В англо-советском коммюнике в мае, так же как и в советско-американском в июне 1942 года, Англия торжественно обещала открыть второй фронт в Европе в [142] 1942 году, Такова была «предыстория» нашего номера, которая в какой-то мере налагала на нас дополнительную ответственность. Пусть неофициальную и совершенно иного масштаба, но ответственность...

Только-только успели привести себя в порядок и оглядеться, как узнали, что нас ждут в холле представители английского министерства информации, лидеры Национального союза студентов, журналисты и, конечно, наши соотечественники из посольства. Как и следовало ожидать, из этой встречи получилась незапланированная пресс-конференция. Попутно замечу, что наше появление с Людмилой в военной форме произвело эффект не меньший, чем в Америке. Во всяком случае, фоторепортеры и кинооператоры нас долго не выпускали из плотного круга.

Закончив с формальностями и получив некоторое представление о будущей программе, мы сразу же оказались вовлечены в суету дня. Ровно в 9.00 нас привезли в один из лондонских особняков. К нашему удивлению, в холле, в строгом английском костюме, нас встретила... миссис Элеонора Рузвельт. Мы еще в США из газет узнали, что она по приглашению английской королевы направилась с визитом в Великобританию, и были почти уверены, что госпожа Рузвельт не преминет поинтересоваться подготовкой предстоящей международной конференции молодежи в Лондоне. Так оно и случилось. Именно этим можно было объяснить ее встречи с сэром С. Криппсом, негласным опекуном британского молодежного движения. Откровенно говоря, мы были рады этой неожиданной для нас встрече с миссис Рузвельт на британской земле. В холле было тепло. Горел камин. Миссис Рузвельт поинтересовалась последними днями нашего пребывания в Америке и нашими первыми впечатлениями от перелета в четырехмоторной «летающей крепости». За чашкой кофе затронули целую группу вопросов предстоящей конференции. Нас удивило, что американскую делегацию на конференции будет возглавлять незнакомое нам лицо — мисс А. Дуглас. На ассамблее в Вашингтоне мы с ней не встречались.

После визита к миссис Рузвельт мы прибыли в министерство информации. Кортеж автомашин остановился у громадной, высокой металлической изгороди, за которой в глубине П-образной формы здания министерства, на большой асфальтированной площади, выстроился почетный караул. [143]

Как по заказу, погода прояснилась, выглянуло солнышко, туман рассеялся. Это сразу же подняло настроение. Выйдя из машин, направились к строю. На высоком, уходящем ввысь флагштоке развевался государственный флаг Советского Союза. Как только мы миновали ворота, грянул оркестр, исполнявший наш государственный гимн «Интернационал». Мы поняли, что с этого момента начинается наш официальный визит в Великобританию. Пока шла процедура встречи: произносились речи, раздавались приветствия, шустрые корреспонденты неутомимо вершили свое дело. Стоящие в строю солдаты Национальной гвардии с любопытством рассматривали нас, воинов Красной Армии, союзников их страны в войне. В свою очередь, мы с не меньшим любопытством рассматривали их.

Закончилась церемония встречи, и мы по просьбе окружающих подошли к строю и занялись необычной для таких случаев процедурой — инспекцией гвардии. Всю «инспекцию» мы с Людмилой свели к беседе с солдатами, осмотру их оружия. Последнее мне доставило особое удовольствие, так как оружие, оказавшееся в наших руках, напоминало винтовку, из которой я стрелял на фронте в первые дни войны.

Благополучно завершив «инспекцию», проследовали в здание, где после официального представления министру началась пресс-конференция с английскими и зарубежными корреспондентами. Имея за плечами «богатый американский опыт», мы были готовы и здесь, в Англии, отвечать на разнообразные и острые вопросы. К нашему удивлению, англичане оказались более сдержанными. В этом нашли свое выражение не только и не столько такая особенность английского характера, как выдержка, уважение к частной жизни, но и знание того, что собой представляет война. Больше спрашивали о Сталинграде, военном положении. Однако были и такие вопросы, которые свидетельствовали о том, что наши союзники по оружию имеют смутные представления о происходящем в СССР. Вот только некоторые примеры:

— Правда ли, что на промышленных предприятиях России работают сейчас женщины и дети?

— Правда ли, что пишут газеты о зверствах немце» на советской территории? Не пропаганда ли это?

Конференция длилась два с половиной часа. После ее завершения мы наконец могли отправиться в наше посольство... [144]

С чувством понятного волнения входили мы в его здание. Для нас посольство — «клочок» советской земли на чужбине. Оно на определенный период времени должно стать не только надежной защитой, но и своеобразным штабом нашей деятельности.

Не успели мы открыть дверь посольского кабинета, как из-за громадного, резного, темного дерева стола с зеленым сукном вышел его хозяин, посол СССР в Великобритании Иван Михайлович Майский. Широкая, доброжелательная улыбка, крепкое рукопожатие и ласковые слова привета завершили наше официальное представление.

Весь облик посла подчеркивал неофициальность и непринужденность нашей встречи. Слегка сбившийся узел серого галстука на белоснежной рубашке придавал Ивану Михайловичу несколько домашний вид. Да и о какой официальности нашей дружеской встречи можно было говорить, когда встретились молодые советские люди с революционером и ученым?

Посол широким жестом пригласил нас садиться. Удобно устроившись в глубоких, старинных, под темно-коричневую кожу креслах, мы невольно окинули взглядом этот необычный кабинет посла. Пока Николай, как руководитель делегации, представлял нас послу, давая каждому из нас краткую характеристику, мы, не теряя пить разговора, продолжали осматривать кабинет. Это был кабинет не для приема официальных гостей (для этого, видно, существовало какое-то другое помещение), а скорее всего рабочий кабинет в квартире посла — ведь Иван Михайлович жил здесь же при посольстве. Кабинет был заставлен темной, старинной и, пожалуй, несколько громоздкой мебелью. Позже мы узнали, что вся эта мебель из кавказского бука. Все стены — в книжных шкафах. Много небольших диванчиков, низеньких журнальных столиков, кресел с высокими резными спинками. В углу, мерно отбивая ритм, стояли большие напольные часы с боем. Чувствовалось, что в этом старинном кабинете, где мебель стояла, видно, со дня основания посольства, давно ничего не менялось. Обстановка этого кабинета, надо полагать, переходила от посла к послу, и никто из них не помышлял покушаться на установившийся порядок, что скорее всего импонировало британскому вкусу с его приверженностью к постоянству и старине. Разве только камин с электроподогревом у наших [145] ног мог претендовать на современность, подменив своего угольного старинного собрата.

Из разговора с Иваном Михайловичем выяснилось, что завтра вечером мы вместе с ним должны присутствовать в Экспресс-холле на митинге, посвященном 25-летию Великой Октябрьской социалистической революции. А позднее в посольстве состоится традиционный прием по случаю этого праздника. Мы в числе приглашенных.

В этот момент в глубине кабинета открылась неприметная дверь, и в нее вошла среднего роста, изящная, аккуратно причесанная брюнетка в строгом костюме. Впереди себя она катила на колесиках сервировочный столик, уставленный тарелочками с легкой закуской, с сандвичами, крекером, джемом, сыром и пр. В центре стояли бутылка какого-то заморского вина и кофейник с маленькими чашечками.

Мы с Николаем поднялись с кресел и поздоровались с хозяйкой.

— Иван Михайлович! Тебе не кажется, что ты заморил гостей. Давай-ка вот угощай. Будь хлебосолом.

Майский не спорил. Познакомив нас с супругой, он налил в рюмки вина и, чуть НОВЫСРХВ голос, с чувством сказал:

— За знакомство и с благополучным прибытием на британскую землю! — отпив глоток и поставив рюмку, Иван Михайлович предложил подкрепиться.

— Не стесняйтесь, кушайте и, если не возражаете, расскажите-ка немного о себе.

Мы не возражали, хотя, конечно, рассказывая о себе, в подробности не входили. Биографии как биографии, какие были у огромного количества наших сверстников. Но Майский воспринял наши рассказы несколько иначе. Он повернулся к жене и проникновенно, с легкой грустью произнес:

— Вот так-то, Машенька. Мы с тобой привыкли слушать разного рода официальные, ничего не значащие слова, а сегодня услышали голос нашего народа в откровенном рассказе этих молодых людей.

Глухой мерный бой часов наполнил кабинет. Госпожа Майская встала:

— Извините, я оставлю вас ненадолго, распоряжусь по хозяйству, да и свежего кофейку заварю.

Иван Михайлович молча кивнул и, проводив взглядом супругу, тут же сказал:

— Пора, пожалуй, вступить в разговор и мне и рассказать [146] вам немного о стране, с которой вам предстоит познакомиться в ближайшее время. Тем более что уже завтра вам придется встретиться с рядом официальных лиц из английского кабинета, ответственных за внутреннюю и внешнюю политику Великобритании...

Наверное, около часа мы слушали интересный рассказ об истории Британской империи, полезный для нас со всех точек зрения, в том числе и в плане осознания важности нашей миссии, ведь сам посол, несмотря на занятость, счел нужным прочесть нам эту небольшую лекцию. Закончил же он ее словами, которые крепко запомнились нам и заставили еще более серьезно отнестись к предстоящей работе.

— Как бы ни сложно и ни противоречиво развивались советско-английские отношения, — сказал Иван Михайлович, — будем надеяться, что и они ничем ныне не омрачатся и что в конце концов Великобритания, как и США, откроет второй фронт в 1942 году. Сказать откровенно, в известной мере тому может способствовать и ваш визит сюда. Посмотрим, как развернутся события...

* * *

— Сильны же вы поспать, гвардейцы! Праздники проспите, — громкий голос Людмилы прогнал последние остатки сна. Вид у нее поистине был праздничный. Голубая пижама с красиво вышитыми цветами была ей явно к лицу. Гладко причесанные на пробор волосы были еще влажны, видно, от принятого недавно душа.

— Вставайте, вставайте, хватит лежать. Я уже заказала по телефону завтрак в номер. Давайте, пока никого нет, отметим наш праздник, как говорится, в семейном кругу. Я ужасно проголодалась и завтракать буду одна, если вы сейчас же не встанете.

Николай выкатился из постели по одну сторону кровати, я из своей — по другую. Пока брились, Людмила, сидя на диванчике в холле, вспоминала вчерашний вечер в гостях у Майского. Обмениваясь впечатлениями, мы пришли к выводу, что встреча дала нам очень много для понимания всей ситуации.

Приведя себя в порядок, перешли в холл. Как раз вовремя. Двустворчатая, украшенная вычурным фигурным рисунком, стеклянная дверь открылась, и из коридора к нам вкатили большой раздаточный столик с завтраком.

Накрыв стол, пожилой официант с богатой седой шевелюрой [147] на голове пожелал: нам приятного аппетита и тут же вышел. Надо отдать должное Людмиле, стол благодаря ее заботе действительно был накрыт по-праздничному.

Николай, взяв со стола бутылку с красочной наклейкой, попытался было установить марку вина, крепость и страну, его выпустившую.

— Смотри-ка, а вино-то никак испорченное? — бросил Николай, показывая на дно бутылки. Действительно, на дне, толщиной в два пальца, плавали ржавого цвета хлопья, напоминавшие побуревшие от времени жухлые листья.

— Вот, чертяки, еще отравишься, — воскликнула Людмила. — Поставь, Коля, на место — от греха подальше.

В этот момент в холле снова появился официант со столиком, на котором он прикатил горячее. Николай, подбирая английские слова, попытался объяснить официанту, показывая на подозрительный осадок на дне бутылки, что вино, видно, испорчено и надо его заменить. Однако официант, в своей белоснежной накрахмаленной курточке, нисколько не смутился и медленно, чтобы до нас дошли его слова, разъяснил суть дела. Показывая пальцем на наклейку под горлышком бутылки, он сказал, что вино французское, высшей марки, очень старое. Свидетельством его многолетней выдержки и является «подозрительный» осадок, между прочим, абсолютно безвредный. Прислал нам вино хозяин гостиницы из своих сокровенных запасов: «В подарок русским гостям!» Официант осторожно взял со стола бутылку и показал снова на наклейку у горлышка. И тут я вдруг узрел то, на что хотел обратить наше внимание официант: на наклейке значилось «1919»! Оказывается, это был год, когда вино было произведено. «Надо же, год моего рождения! Что же, значит, вину уже 23 года!» Я спросил об этом официанта, и он утвердительно кивнул головой, обрадовавшись, что его поняли.

Осторожно вытащив пробку, официант тонкой струйкой медленно наполнил наши рюмки янтарной влагой, не давая всплыть и взбаламутиться осадку на дне. Когда он, с достоинством поклонившись, вышел, мы осторожно взялись за тонкие ножки хрустальных рюмок с играющим в них вином и, пведя над столом наши руки, в едином порыве воскликнули:

— С праздником! [148]

Опорожнив до дна содержимое наших рюмок и не испытав при этом никаких ощущений от выпитого, столь привычных для нас по фронту, мы посмотрели друг на друга, готовые рассмеяться от шутки, которую нам учинил официант.

— Старинное вино!.. А крепости никакой!.. Странно!.. Пошутил он, что ли? — резюмировал Николай, намекая на официанта.

— А может, его надо пить не рюмками, а бокалами, фужерами? — вопросительно посмотрела на нас Людмила.

— Ну что же, попробуем налить в фужеры — все равно надо допивать, не пропадать же добру, — сказал я, беря бутылку.

Павличенко первая подняла бокал.

— За нашу победу! За скорое возвращение домой! За наших родных и близких!

— Ну ты, Людмила, наговорила целый короб. Надо за что-то одно.

— Да! Но у нас же большие бокалы, а не рюмки. Да и вино кончилось... Сейчас бы по фронтовому, «ворошиловских сто граммов»! — помедлив, добавила Людмила.

Опустошив бокалы, разговорились. Есть не хотелось. Странно, во всем теле появилась какая-то легкость, воздушность...

По мере того как шло время, я вдруг все больше и больше ощущал в себе что-то необычное. Но все происходящее во мне я никак не связывал с выпитым вином и продолжал разговаривать с ребятами. Но нет-нет и я снова прислушивался к себе. Исчезла истома утреннего сна, пропала вялость, появился подъем, бодрость. При полной ясности мысли в ногах разлилось тепло, и когда, потребовалось встать, я вдруг почувствовал, что ноги «ватные», что надо приложить усилие, чтобы устоять на ногах и тебя бы не повело в сторону.

«Неужели опьянел от бокала вина? Вот слабак!» — подумал я, осторожно, чтобы не заметили ребята, возвращаясь на свой стул. Поглядел на ребят. Лица порозовели, оживление в глазах. Но никаких симптомов опьянения. Решил повторить свою попытку. Встал, попытался твердой походкой пройти к приемнику. Удалось с трудом, но приемник включил. Холл наполнился приглушенной мелодией. Вернулся на место, сел, снова посмотрел на Николая и Людмилу. Решил проверить свою догадку. [149]

— Коля! Тебе нетрудно — поставь пластиночку, ту, что ты заводил вчера, с украинской песней.

Николай встал и... пошатнулся.

— Ого! Что это такое? Ведет в сторону. — Николай неуверенно сделал пару шагов и рассмеялся. — Вот те на! Никак я окосел от этой микстуры, что мы выпили! А вы как, ребята, себя чувствуете?.. А ну-ка, проверьте.

В следующую минуту в холле раздался общий хохот, потому что попытавшаяся встать Людмила тут же снова опустилась на стул.

— Я, кажется, тоже того!

— Все правильно, — сказал я, — значит, виной всему французское вино. Я сразу это подметил, но подумал вначале, что только на меня оно подействовало. Теперь вижу, вы не исключение!

— Смех смехом, а вообще-то воздействие странное — «бьет» не в голову, а в ноги, — сказал Николай. — Ну да ладно, давайте-ка собираться. Скоро подойдет машина. Сегодня мы должны быть при полном параде. У нас два больших мероприятия — митинг английской общественности, посвященный 25-й годовщине Октября, а вечером — прием в посольстве. Договоримся так: на митинге от нашей делегации выступит Людмила, а до митинга поработаем в посольстве. Уточним обстановку и план наших поездок по стране, согласуем его с Иван Михайловичем. Может быть, что-нибудь в нем надо изменить, тем более что после обсуждения плана с Национальным союзом студентов прошло время.

Пока готовились к выезду, хмель начисто вылетел из головы, и в машине мы уже чувствовали себя как всегда. Работа в посольстве не отняла много времени, и вскоре вместе с Майским мы выехали в Экспресс-холл.

Громадный зал поразил нас не столько своей величиной, сколько убранством. Кругом плакаты, транспаранты, флаги Великобритании и Советского Союза. На постаменте, в самом центре зала, на двух высоких флагштоках, два огромных полотнища — флаги СССР и Великобритании. Зал переполнен. Партер, бельэтаж, ярусы и «галерка» забиты до отказа. Кажется, негде упасть яблоку. Играет оркестр. Вместе с послом нас усаживают на почетные места в президиуме. Справа и слева на сцене выстроен полукругом строй английских солдат. Опять же с флагами. Все торжественно и очень строго.

Нас с Людмилой, одетых в форму, с любопытством рассматривают. У кого есть возможность — подходят, [150] поздравляют с праздником. Мы, в свою очередь, с гордостью смотрим на Майского, на лацкане костюма которого — орден Ленина.

Сегодня, 7 ноября 1942 года, наша страна отмечает свой государственный праздник — годовщину Октября. И не просто годовщину — 25 лет! Вместе с нами этот праздник отмечают во всем мире, и в первую очередь наши союзники в тяжелой и кровопролитной войне.

В этой приподнятой, радостной обстановке мне невольно вспомнился другой Октябрь, Октябрь прошлого года. Даже странно — год назад я этот праздник встретил на плацдарме в траншее у Невской Дубровки, под аккомпанемент бомб и пулеметных очередей. Бои шли тяжелейшие. Работы у меня, как у снайпера, было с избытком. И, кажется, справлялся я с ней неплохо. Во всяком случае, перед товарищами краснеть не приходилось. Вспомнился случай, происшедший за несколько дней до Октябрьской годовщины. Выискивая цели, обнаружил почти на стыке наших траншей, метрах в 10–15 от берега, хорошо и скрытно оборудованный вражеский наблюдательный пункт — над воронкой натянут брезент, присыпанный для маскировки пылью. Как всегда, на НП расположилось трое солдат: наблюдатель со стереотрубой, радист и пулеметчик-охранник. Подступиться к ним оказалось непросто. Пришлось выискивать позицию чуть ли не на фланге. Зато утром, едва рассвело, я смог по достоинству оценить ее. НП фашистов, до которого было около ста метров, просматривался насквозь!

Первый выстрел предназначался пулеметчику. От него всегда можно ждать неприятности. Но, поймав его на острие оптического прицела, заметил тут же в створе головы наблюдателя и радиста. Их головы то и дело совмещались на прицельной линии. «Черт возьми, а что, если попробовать и сразить их обоих одним выстрелом?» Дождавшись подходящего момента, я спустил курок. Прогремел выстрел — радист и наблюдатель исчезли. Пулеметчик, как мне тогда показалось, даже не понял, что произошло: удивленно оглянулся на сползших на дно воронки солдат. Это было последнее, что он успел заметить...

Так в течение пяти секунд мне удалось разделаться с корректировочным пунктом, истратив всего два патрона. Но главное не в этом, хотя тогда поймал себя невольно на ревнивой мысли: расскажи кому — не поверят. [151] Главное, что быстрая и меткая стрельба не позволила фашистам уйти от возмездия...

В огромном, праздничном зале, где звучит большой оркестр, как-то не верится, что это было. Но именно потому, что это было, что тысячи и тысячи моих сверстников, не дрогнув, мужественно встречали и встречают врага под Москвой, Севастополем, Ленинградом, на берегах Волги и в предгорьях Кавказа, и могло случиться, что Лондон торжественно отмечает 25-ю годовщину Великой Октябрьской революции!

Председательствующий открывает митинг. Звучит мелодия «Интернационала». Не успели смолкнуть звуки гимна, как зал взорвался аплодисментами. Затем началась процедура представления гостей. Вновь каждое имя встречается рукоплесканиями. Потом наступает тишина, и в этой тишине, совершенно для нас неожиданно, усиленный мощными динамиками, зазвучал голос Сталина. Весь зал слушал стоя его речь на торжественном заседании, которое проходило вчера в Москве. Вместе со всеми, стараясь расслышать слова до того, как начнет говорить переводчик, стою и я. А вот год назад речь Сталина мне услышать не довелось. Я прочел ее в землянке, при свете коптилки, сделанной из гильзы от 45-мм пушки. Тогда на меня особенное впечатление произвели слова об истребительной войне: «...Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат». На моем боевом счету было уже 36 уничтоженных гитлеровцев. Осторожно складывая газету, я не без гордости подумал о своей воинской специальности снайпера. Но ведь для того, чтобы вести такую войну, нужен не один, не два метких воина. Разве плохо, если на переднем крае хотя бы нашего батальона будут действовать не один, а несколько снайперов? Именно в эти ноябрьские дни 1941 года у меня возникла идея организовать в батальоне школу снайперов. Со временем, и не только по одной моей инициативе, школы снайперов возникли в других подразделениях. Ленинградские воины «основательно» взялись за войну на уничтожение, не давая никакой пощады врагу. В конце января 1942 года Военный совет Ленинградского фронта доложил в Москву о возникновении целого снайперского движения...

После окончания трансляции фрагментов из речи Сталина на трибуну стали подниматься видные общественные и государственные деятели, представители рабочих [152] коллективов и верховного командования британской армии. Тепло было встречено выступление Павличенко. Особенно ее слова о втором фронте. «Мы благодарим за танки, сделанные английскими рабочими и доставленные нам храбрыми моряками торгового и военного флота, — сказала Людмила и после выразительной паузы прибавила: — Но мы надеемся на большую поддержку, на такую, которая, по крайней мере, отвлекла бы с нашего фронта 60–70 германских дивизий».

Митинг произвел на всех нас сильное впечатление. Поистине это была не просто демонстрация солидарности союзников, но и проявление чувств дружбы и симпатии к нашему народу.

А вечером состоялся прием в советском посольстве. К тускло освещенному маскировочными огнями подъезду, блестя лаком, один за другим подкатывают лимузины. Через затемненный тамбур гости попадают в зал. При этом рослый служитель у дверей, проводив вошедших бесстрастным взглядом, зычно провозглашает:

— Лорд Антони Иден с супругой!

— Мистер Ллойд Джордж!

Снова и снова распахиваются двери, и голос вещает:

— Генерал де Голль!

— Президент Чехословакии господин Бенеш! Каждый прибывающий подходит к послу СССР и его супруге, а также к стоящим рядом ответственным работникам посольства. Поздравив посла с праздником и обменявшись с ним двумя-тремя словами, гости через большущие двустворчатые двери проходят в громадный, залитый огнями зал...

Вскоре здесь появляется Майский и присоединяется к беседующим. Иван Михайлович нет-нет да и подзывает нас к себе и знакомит с гостями. Короткие, ничего не значащие фразы — дань долгу вежливости. Слишком мало мы еще знаем о всех тех, кто сегодня прибыл в посольство. Проходит час, полтора, два... И здесь начинается обратный процесс. Высокие особы подходят попрощаться с хозяевами, остальные покидают посольство, «не утруждая» себя прощанием с послом и его женой. Возможно, это мне так показалось...

Постепенно пустеет зал. Все меньше гостей остается в нем. Лишь немногие, увлекшиеся разговорами и спорами, еще продолжают дискутировать. Но вот и они, заметив, что зал пустеет, сделав поспешно по глотку вина, неторопливо идут к выходу. [153]

Наконец дверь посольства закрывается за последним гостем, и все облегченно вздыхают: «Кажется, прием удался!..» Об этом говорят все работники посольства, которые помогали обслуживать гостей.

Иван Михайлович приглашает нас «поужинать» в свой домашний кабинет. Только теперь по усталому виду Майского мы понимаем, как тяжело пришлось советскому послу на этом приеме. Дело даже не в роли хозяина, а в том напряжении, которое он испытывал. Зато сколько важного он почерпнул за это время из, казалось бы, мимолетных разговоров и встреч. Майский доволен. И не скрывает этого. Быть может, это и придает ему новые силы. Мы же, устроившись в мягких креслах перед камином в кабинете, с крепким чаем в руках, начинаем клевать носом, хотя и стараемся скрыть свое состояние от Ивана Михайловича и его жены. Но наш посол не из тех, кого можно провести.

— Завтра вам рано вставать. Ехать далеко — в Кентербери, Дувр, на самое побережье Ла-Манша. Думаю, что в Кентербери вам посчастливиться встретиться с интересным человеком — настоятелем Кентерберийского собора Хьюлетом Джонсоном, которого англичане за его левые прогрессивные взгляды окрестили «красным архиепископом»! Это очень интересный человек, настоящий друг Советского Союза. Ну а теперь, друзья мои, идите. Вижу, что вам такие «дипломатические» трудности не по плечу, — улыбаясь, отпускает нас Майский.

Через полчаса мы были уже в гостинице. А еще через двадцать минут крепко спали в своих кроватях.