Автомобильный король

14 октября. Мерно стучат колеса экспресса, унося нас в края Великих озер. Глубокой ночью сделали пересадку в Буффало и под утро прибыли в Кливленд — крупный промышленный город в штате Огайо, на южном берегу озера Эри. Здесь — очередной митинг. Наши выступления прошли успешно, хотя, признаться, энтузиазм местных жителей иногда казался чрезмерно утомительным. Далее наш путь лежал через Оберлин в Детройт, на заводы автомобильного короля Генри Форда-старшего. Признаться, приглашение нас удивило. Не потому, что Форд — миллионер: к этому мы уже привыкли. Но Форд — ярый антисоветчик, в оные времена активно поддерживавший интервенцию в России. Однако «в гостях — не дома»! Тем более что программа согласована с нашим посольством, и мы обязаны ей подчиняться. «Возможно, что за прошедшее время могло что-нибудь и измениться во взглядах автомобильного магната?! Иначе как можно понять это приглашение? Ну что ж, поживем — увидим!»

В Детройт прибыли поздно ночью. Разместились в фешенебельной гостинице. Сразу по прибытии узнали, что несколько часов назад из своего «западного турне» прибыла в Детройт и Павличенко. Ее номер здесь же, в отеле. Мы с Николаем не видели ее почти месяц, поэтому, несмотря на поздний час, позвонили Людмиле по телефону и, узнав, что она еще бодрствует, тут же отправились к ней в номер. [120]

Встреча была радостной. Заказали в номер ужин и почти до самого утра просидели за разговорами, делясь впечатлениями. Для Людмилы, но ее признанию, наиболее запоминающейся стала поездка в Голливуд к Чарли Чаплину. Она в подробностях рассказала об этом интересном визите. А потом рассматривали фотографии, газеты, что она привезла с собой.

Утром, 16 октября, на одной из самых больших площадей Детройта, наша делегация присутствовала на общегородском профсоюзном многотысячном митинге. Дул холодный, резкий ветер, но настроение людей, пришедших на митинг, приподнятое. Они бурно реагируют на выступления ораторов. Когда председательствующий объявил, что на митинг прибыла делегация Героев Объединенных наций, так теперь официально величали нашу интернациональную группу, совершающую турне по Америке, вся площадь взорвалась бурной овацией. Основной лозунг митинга, который из конца в конец скандировали рабочие: «Немедленно открыть второй фронт!»

Восторженно встретили выступление Людмилы. Ее речь неоднократно прерывалась аплодисментами. Почти два часа продолжалось это торжество.

Когда митинг закончился, мы с трудом пробились к своим машинам. Под вой сирен почетного эскорта полицейских машин и мотоциклов наш кортеж проследовал из Детройта в его пригород — Дирборн, что в 18 километрах от Детройта. Говорю «пригород», хотя он давно уже находится в черте города.

Дирборн — вотчина Форда. Мы приехали на один из его заводов. Сразу же нас провели на второй этаж. Войдя в большой холл заводоуправления, мы увидели, как к нам устремился высокий, тощий господин в строгом черном костюме. Слегка наклонив набок голову, он шел. словно видел перед собой одну только Людмилу — ей предназначалась заранее подготовленная, застывшая на его лице улыбка для «мисс Павличенко». Пред нами предстал тот, кого американцы метко окрестили «некоронованным королем» Америки, — Генри Форд. За Фордом цепочкой вытянулась свита, в окружении которой он только что был, — семейство мистера Форда и его управляющие.

Пока шел ни к чему не обязывающий «светский» разговор, я украдкой разглядывал американского магната. Нахожу что-то иезуитское в его лице, хотя, возможно, это результат привычного для нас штампа: «Форд — акула [121] империализма». Внешне же это ничем не примечательный старик (родился он в 1863 году), слегка облысевший, с резко очерченными тонкими бровями и глубоко посаженными глазами. Что запоминается и выдает характер, так это взгляд серых, даже скорее стальных глаз — цепкий, оценивающий, сильный. Да, такой человек мог, начав с простого автомеханика и владельца небольшой мастерской, пробиться в высшие эшелоны денежных тузов страны. В представлении американцев Генри Форд — несомненный герой, на примере которого стоит учить молодежь искусству делать деньги и завоевывать место в жизни.

С первого рукопожатия, которым обменялись Форд и Людмила, вокруг нас замелькали блицы многочисленных фоторепортеров. Корреспонденты накинулись на нас с вопросами. Затем по просьбе Форда была сделана общая фотография его семейства со всеми членами делегации. Через несколько часов этот снимок обошел американскую печать.

Когда иссякли взаимные любезности и были удовлетворены все просьбы присутствующих — розданы автографы, сувениры, когда, наконец, перестали мелькать вспышки блицев настырных фоторепортеров, иссякли вопросы к членам делегации, мистер Форд пригласил нас в соседний зал на ленч.

Накрытые белоснежными скатертями столы, составленные традиционно в форме громадной буквы П, вместили всех приглашенных. Было сказано много патриотических слов, прежде всего самим Генри Фордом, а затем высокопоставленными «мужами города» и гостями.

Ответное слово произнес «красный партизан» Николай Красавченко. Так окрестили его местные газеты.

Долго рассиживаться за столом гостям не дали — и тут сработал фордовский рационализм. Мистер Форд с любезной улыбкой произнес заключительный спич и на память самолично приколол на грудь каждого из нас золотой значок: эмблему своего концерна. К своему удивлению, на эмблеме вместо ожидаемого автомобиля мы увидели двухмоторный бомбардировщик. По его фюзеляжу шла глубоко тисненная надпись «Форд».

Почему самолет? Вот это новость! Однако вскоре выяснилось, что мы находимся не на автомобильном заводе Форда, как предполагали, а на недавно построенном им заводе, производящем бомбардировщики для американской армии. Форд есть Форд! Еще одна черта американского [122] магната — идти в ногу с жизнью. Он быстро разобрался в ситуации и «делал деньги» на поставках для армии не только традиционных грузовиков, на и крылатых машин.

Форд любезно пригласил осмотреть это его новое детище.

Рассказывать об этой необычной экскурсии можно много, но, чтобы не утомлять читателя, ограничусь лишь главным.

Из цеха в цех, от станка к станку продвигались мы, как в лабиринте, за господином Лоуренсом — управляющим завода. Его фигура, еще издали замеченная рабочими, магически действовала на всех находящихся в цехах. В этом нетрудно было убедиться, следя за их поведением.

Люди подтягивались, работали усерднее, хотя система Форда с выделением «рабочей аристократии», которая выполняла своеобразную роль внутренней полиции, и без того заставляла рабочих трудиться на износ, не покладая сил и не надеясь на забастовки — их здесь, при «прирученном» профсоюзе, попросту не было!

И все же появление на заводе советской делегации не осталось незамеченным. Очевидно, этому прежде всего способствовала наша военная форма, всюду вызывающая жгучий интерес. Здесь, на заводе, проходя по узким проходам между станками, нельзя было не обратить внимания на то, с каким восторгом и симпатией смотрят на нас фордовские рабочие. Правда, проявлялось это по-разному: одни дружескими улыбками из-за станков, другие — поднятой в «рот-фронтовском» приветствии рукой, третьи — «случайным» взмахом красной тряпицы, символом рабочей солидарности. Все эти мелкие, казалось бы, знаки внимания, говорили о многом и прежде всего о симпатии к Советскому Союзу и его Красной Армии. Не думаю, чтобы эти проявления симпатий остались незамеченными администрацией, но преследовать за это людей было, наверное, не в духе того времени.

Экскурсия по заводу была очень интересной. Нам показали чуть ли не полностью весь цикл создания самолета. Особое впечатление на нас произвела штамповка крыльев бомбардировщика. Под громадный пресс протаскивался плоский лист дюраля. Мгновение — и на заготовку с шипением и уханьем падает пресс. Тут же с легкостью ползун уходит вверх, и готовая половина крыла выталкивается из формы. А в пресс уже заползает новый [123] лист дюраля, чтобы через минуту превратиться в еще одну половину крыла. Затем мощная присоска подхватывают половины и соединяют друг с другом. Проходило еще несколько секунд, и заготовки намертво сваривались в единое цельное крыло.

После экскурсии по заводу с повышенным интересом направились на встречу с рабочими. Узкое, длинное, с низким потолком помещение едва вместило несколько сот человек. Наш приход встретили молча. Сели за неказистый стол. Рассматриваю сидящих в зале. Холодное, бесстрастное выражение на лицах, никаких эмоций. Перед выступлениями нас вежливо попросили быть краткими и постараться обойтись без призывов и лозунгов. Интересное предупреждение — ничего не скажешь! На выступления — две-три минуты, не больше...

Как мы ни старались, выражения на лицах «рабочих» мало менялось. Стало ясным, что перед нами и есть пресловутая «рабочая аристократия», послушная воле своих работодателей. Судя по всему, они добросовестно отрабатывали перед ними свой кусок хлеба. Никаких аплодисментов. Больше того — ни одного хлопка! Для таких и двух-трех минут наших выступлений вполне достаточно. Чувства, с которыми мы покидали завод Форда, трудно передать.

Но вечером мы были вознаграждены. Здесь же, в Детройте, в «Уоркерс-холле» — зале профсоюзов — мы встретились на митинге совершенно в другой обстановке с истинными представителями рабочего класса Америки.

Да! Это была поистине теплая, дружеская встреча, горячие, полные патриотических чувств выступления. Бурная, неподдельная реакция на наши рассказы о Советской стране, о военных буднях, о трудовом героизме и мужестве. Долго не смолкали овации в честь Красной Армии, героических защитников Сталинграда, советского народа.

* * *

17 октября — последний день турне по Америке в составе делегации Героев Объединенных наций. Остается совместно перейти «последний рубикон» — завтрашнюю прощальную встречу в Хантер-колледже, которую устраивают нам общественные организации Нью-Йорка.

Но это завтра, а сегодня с утра у лас встреча с лидерами негритянских молодежных организаций. Затем — визит в Мичиганский университет. После торжественной [124] встречи знакомились с жизнью университета. Кульминационным моментом доездки стал многотысячный митинг в актовом зале и наше посвящение в почетные студенты университета с вручением традиционных мантий и конфедераток. Члены нашей делегации поручили мне выступить от их имени и поблагодарить за оказанную честь. В целом митинг прошел неплохо.

Вечером на журнальном столике в своем номере нахожу целую кипу газет. Сразу же бросаются в глаза громадные заголовки об «упорном сопротивлении русских под Сталинградом!», об ожесточенных боях и больших потерях немцев. Тревожно бьется сердце. Какая-то неловкость и даже чувство вины в душе: в эти тяжелые для Родины дни мы оторваны от нее. Умом понимаешь, что это произошло не по твоей воле и что здесь, сейчас, твой передний край обороны! Понимаешь, а не можешь перебороть в себе эту горечь.